Одесский альманах на 1839 год, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1839
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том третий. Статьи и рецензии (1839-1840). Пятидесятилетний дядюшка
М., Издательство Академии Наук СССР, 1953
34. Одесский альманах на 1839 год. Одесса. 1839. В городской типографии. 618 (16).1
Нынешний год — урожай на альманахи. С легкой руки р. Владиславлева альманачное движение снова проснулось после такого долговременного и безотрадного сна. Еще прошлого года ‘Сборник’ г. Воейкова явился вскоре после ‘Утренней зари’ г. Владиславлева. Вторичное появление этого альманаха2 в нынешнем году повело за собою ‘Сто русских литераторов’, ‘Одесский альманах’, ‘Новогодник’ — итак, вот уже четыре альманаха. Что ж — было бы хорошо, а публике что бы ни читать, только бы читать. Хороший альманах стоит душевного ‘спасибо’ наравне со всякою хорошею книгою.
‘Одесский альманах’ носит свое имя не по одному месту своего рождения, но и потому еще, что он знакомит нас с Одессою, этою столицею Новороссийского края: большая часть прозаических статей посвящена этому ознакомлению.
‘Светлейший князь Потемкин-Таврический, образователь Новороссийского края’, статья г. Надеждина, принадлежит к самым редким явлениям современной литературы: важность содержания соединена в ней с силою, увлекательностию и прелестью изложения. Предмет ее составляет то дивное, оригинальное, самобытное явление духа русского народа, которое, по мере своего отдаления от нас во времени, всё более и более кажется мифическим, баснословным лицом, тот великий человек, которого так воспевает Державин:
Но ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ль наперсником близ трона
У северной Минервы был,
Во храме муз, друг Аполлона,
На поле Марса вождем слыл,
Решите ль дум в войне и мире,
Могущ — хотя и не в порфире?
Не ты ль, который взвесить смел
Мощь росса, дух Екатерины
И, опершись на них, хотел
Вознесть твой гром на те стремнины,
На коих древний Рим стоял,
И всей вселенной колебал?
Не ты ль, который орды сильны
Соседей хищных истребил,
Пространны области пустынны
Во грады, в нивы обратил,
Покрыл Понт черный кораблями,
Потряс среду земли громами?
Не ты ль, который знал избрать
Достойный подвиг росской силе,
Стихии самые попрать
В Очакове и в Измаиле,
И твердой дерзостью такой
Быть дивом храбрости самой?
Се ты, отважнейший из смертных!
Парящий замыслами ум!
Не шел ты средь путей известных,
Но проложил их сам, — и шум
Оставил по себе в потомки,
Се ты, о чудный вождь Потемкин!3
Дивное явление этот ‘Великолепный князь Тавриды’! В славный век Екатерины II были в России герои и мужи, может быть, оказавшие ей услуг больше, чем Потемкин, больше, чем он, упрочившие за собою право на гениальность, но ни один из них не облит, с головы до ног, таким фантастическим блеском славы, такою сказочною поэзиею могущества, как он, как этот ‘Великолепный князь Тавриды’. Резко и мощно очеркнут в статье г. Надеждина этот колоссальный облик, вся статья проникнута присутствием мысли, и, читая ее, вы видите портрет, а не призрак.
Вторая лучшая статья в нем принадлежит г. Надеждину же. ‘Русская Алгамбра’ — ее название, занимательность — ее достоинство, а растянутость — недостаток. ‘Шарлотта Штиглиц’ г. Греча есть мастерски написанный очерк одной стороны немецкой жизни — стороны гибельной отвлеченности, жалкого фантазерства, предпочитающих свои самолюбивые и пустые мечты живой, прекрасной действительности. Напротив того, г. Панаев в своей повести ‘Как добры люди’ очень неудачно хочет представить чем-то действительным исступленное фантазерство: оно, как зло за зло, само изрыло себе бездну погибели, а автор хочет взвалить вину на людей. Впрочем, неудовольствие, с каким прочли мы эту повесть, происходит не столько от самой ней, сколько от нашего уважения к таланту г. Панаева: всё, что ниже его, оскорбляет нас. ‘Так ничего. Вроде повести’ г. Рахманова, того самого, кажется, который занимался выписыванием заглавий книг для ‘Литературной летописи’ ‘Библиотеки для чтения’ и тем снискал себе бессмертную славу. Это именно — так, ничего. ‘Жизнь в Одессе’ — мило написанная статейка г. Зеленецкого. ‘Верный выигрыш’ — игривый рассказ г. Владиславлева. ‘Фирдоуси, довершитель возрождения национальной поэзии в Персии’ г. Григорьева, ‘Очерк южного берега’ г. К., ‘Воспоминание о Колхиде’ г. Андреевского — статьи больше или меньше интересные в ученом отношении. ‘Голос русского из Ревеля’ г. Розонова — какой-то громкий и хриплый голос… набор громких слов… В ‘Одесском альманахе’ есть и еще несколько прозаических статей… да мы умолчим о них…
Из стихотворений нам понравились очень немногие: упомянем о ‘Мелодии’ г. Подолинского, ‘Элегии’ г. Кукольника, отрывке из трагедии Грильпарцера ‘Сафо’ г. Н. Протопопова,. ‘Народных плясках’ из венгерского поэта Ферцсеки, в переводе г. Дымчевича, есть счастливые стихи в ‘Часомере’ Ф. Н. Глинки, как вот эти:
Шумит разъезд, мелькают фонари,
Был долгий пир: кружились до зари!
Не раз, храпя, стучал о землю конь,
И, в золоте, рабы вельмож дремали,
И, потеряв восходный свой огонь,
Светильники на небе потухали…
Но зато есть и такие неудачно звукоподражательные, как этот:
Но спит не всё… в угле: ‘чик, чик, чик, чик!’
Лучшим стихотворением в альманахе показался нам ‘Новый путь’ г. Подолинского, не по художественной отделке, а потому, что он весь проникнут неподдельно грустным чувством:
Задумчиво, на рубеже незримом,
Меж юноши и мужа я стоял,
В моем уме, сомнением томимом,
Я сам себя, безмолвный, вопрошал:
‘Возьму ль опять таинственных вожатых:
Мою любовь, надежды и мечты?
Иль брошу их, минутным сном объятых,
На рубеже заповедной черты?..’
Я чувствовал, не будет к ним возврата,
Всё прямо путь, всё к мете роковой,
И грудь моя была невольно сжата
Сердечною тревогой и тоской.
Мне стало жаль покинуть их впервые,
И я вздохнул, и тихо плакал я,
Но слезы мне напомнила другие
На грудь мою скользнувшая струя.
Кто ж этих слез был тайною виною?
Меня в пути кто мучил и томил?
Кто тешился предательской игрою
И призраком пустыню облачил,
Где, как эдем, всё прелестью манило,
Но всё, как сон, неуловимо было?..
Простите же! По новому пути
Пойду один. Простите же на вечность!..
О, как легка холодная беспечность!
Меня ничто не манит впереди,
Обмана нет! Исчезнул призрак странный,
Окрест меня всё тихо, всё туманно,
И одинок, и как стрела прямой,
Заветный путь лежит передо мной…
Я не спрошу, к какой ведет он цели?
Зачем ничьи следы не уцелели?
Зачем мой след шаг за шаг заметен
На том пути, который мне сужден?
Нет нужды знать!.. Спокойный, равнодушный,
Влечению могучему послушный,
Иду вперед… но часто смутный взгляд
Уносится задумчиво назад,
И грустно мне, как будто кто-то милый,
Покинутый, забытый и унылый,
По мне любви и скорби слезы льет
И душу вновь по имени зовет…
К альманаху приложено пять литографированных картинок.
1. ‘Моск. наблюдатель’ 1839, ч. II, No 3 (ценз. разр. 1/III), отд. IV, стр. 13—17. Без подписи.
2. ‘Утренней зари’ Владиславлева.
3. Из оды Державина ‘Водопад’. Курсив Белинского.