Одесситки об одесситах, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Влас Михайлович Дорошевич

Одесситки об одесситах

(Мнения, собранные при посредстве плебисцита)

‘О, мужчины, ничтожество вам имя!’
M-me Шекспир.

Vendetta Catalana!

‘Все мужчины, без исключения, дрянь!’ — коротко решает на розовенькой бумажке ‘Дева’, к сожалению, забывшая упомянуть, сколько ей при этом лет.

Если больше сорока, — она совершенно права.

А г-жа В. В. Д., которая ‘очень торопится’, со своей стороны, добавляет:

‘Вы хотите знать, что такое мужчина?

Мужчина —	бездушное создание,
‘	тварь бессмысленная,
‘	изверг рода человеческого,
‘	кровожадное животное,
‘	кровопийца женщин,
‘	губитель женских сердец,
‘	развратитель общества,
‘	мучитель невинных созданий,
‘	палач несчастных преступников,
‘	порода гробокопателей,
короче говоря:	мот, грабитель, шарлатан, кутила, вор, мошенник, картёжник, дурак, зверь, вспыльчивый, раздражительный, капризный, сердитый, требовательный, мелочный, грубый, эгоистичный, низкий, гадкий… пьяница, босяк, урод, обезьяна, мерзость, гадость, дрянь… и пр., и пр.’…

В. В. Д.

‘Простите, — прибавляет она в своём восхитительном post scriptum’е, — я очень тороплюсь!’

Интересно было бы знать, что написала бы эта ‘madame Sans-Gne’, если б она ещё не торопилась!

От этих буйных перейдём к тихим помешанным на ненависти к мужчине.

M-lle ‘Сафо’ пародирует Шопенгауэра:

‘Нужна сильная власть низменного инстинкта, чтоб мы могли находить красивыми эти обросшие волосами, похожие на горилл, существа, с грубой кожей, грубым голосом, с отвратительным запахом сигар, табаку и вина. Этот пол, лишённый красивых, округлённых линий, нежности тела, отвратительно сложенный. Это настоящее безумие, когда мы падаем нашими хорошенькими, гладкими, чистенькими личиками на их волосатую грудь. Какую массу мерзостей не замечаешь в опьянении страсти!’

А прелестная ‘Маска’ так добра, что передаёт даже легенду о происхождении мужчины:

‘Рассказывают, что кукушка похитила яйцо в чужом гнезде и уронила его на дороге. Яйцо это нашёл чёрт и, подстрекаемый любопытством, уселся высиживать его. К вечеру того же дня вылупилось из яйца какое-то существо с бородой и усами, до того безобразное, что сам чёрт испугался своей затеи и плюнул. Таким образом, явился на свет оплёванный от рождения мужчина’.

Недурная легенда о недурном происхождении.

После всех этих лестных аттестаций, нам остаётся одно утешение, что одесситы не мужчины.

Этим открытием мы обязаны ‘Одесситке’.

‘В Одессе, — по её словам, — нет мужчин, есть скверные бабы, мерзко, низко, отвратительно сплетничающие. Сплетня — излюбленное занятие одесситов. Из тысячи ходящих по городу сплетен 999 принадлежат мужчинам. Я могла бы назвать несколько трагических историй, случившихся из-за мужских сплетен. Чем занимаются они в клубах? Чем заняты эти прекрасные молодые люди, заседающие по вечерам в ‘Северной’ гостинице, как не перемыванием косточек ближним? Там родится сплетня, в Английском клубе она культивируется, оттуда разносится по всему городу. Если прислушаться к сплетням, — в Одессе найдётся не больше двух-трёх порядочных женщин. Вот где Гамлет был бы совершенно прав, воскликнув: ‘Будь ты чиста, как только что выпавший снег, — людская клевета загрязнит тебя’. 3десь не стоит заботиться о своей добродетели, потому что, как бы вы себя ни вели, про вас всё равно будут рассказывать гадости. Страдать — так хоть не понапрасну!’

Эту страсть одесситов к сплетням отмечает не одна ‘Одесситка’.

На то, что одесситы ‘сплетничают как бабы’, жалуется масса корреспонденток.

‘Женщинам нечего делать в Одессе, — восклицает ‘Пикантная маска’, — сплетничают совершенно достаточно мужчины!’

‘Я не стану говорить о страсти одесситов к сплетням, — говорит ‘Домино’, — чтоб вы не приняли этого за раздражение против конкурентов по профессии’.

‘Мне кажется, — заявляет какая-то таинственная незнакомка, — что главные недостатки, в которых обвиняют женщин: любовь к сплетням, к костюмам, кокетство, легкомыслие, пустота — всецело принадлежат и господам мужчинам, по крайней мере, одесским (других я мало знаю). Сплетнями Одесса славится, и тут далеко не последнюю роль играют наши кавалеры, из которых некоторые удостоились прозвища — ‘ходячая газета’. А сплетни, а доносы в разных общественных учреждениях! А анонимные письма, повествующие вкривь и вкось о самых интимных деяниях друг друга!

Женщин обвиняют в пристрастии к нарядам, в слепом подчинении моде. К тайному прискорбию мужчин, они не могут выказывать в полном блеске своей красоты, благодаря отсутствию в их костюме лент, кружев, цветного и т. п. Но почему это всё отсутствует? — Не мода. Зато они строго следят за галстуками, острыми или тупыми носками ботинок, перчатками, цилиндрами и пр., и пр. Иные молодые люди мечтают о студенческом или офицерском мундире нисколько не меньше, чем барышня о бальном платье. Один мой знакомый, наиболее откровенный, выразил сожаление по поводу простоты мужской одежды и позавидовал в этом отношении женщинам. А крашение усов и волос? А целый флакон духов, вылитый на носовой платок — всё это не доказывает франтовства, желания понравиться? Вообще, мода, подражание развиты среди мужчин не меньше, чем среди женщин, разница только та, что мы в важнейших вопросах не обезьянничаем, а имеем собственное суждение, мужчины же — нет. Например, кто из вас в своё время не отдал дани атеизму только вследствие самого наивного подражания? Кто из мужчин не курит? Девятилетний гимназист уже старается не отстать в этом отношении от старших, хотя и морщится, и проклинает папироску. Примеров можно привести много. Вообще, идти против течения у мужчин почти никогда не достаёт сил. В этом отношении они не только стоят не выше женщин, но, пожалуй, и ниже.

Все одесситки — кокетки, по словам г-д одесситов. Я утверждаю, что и они все кокетничают, больше всего речами, но многие и огненными взорами, и мечтательными позами, и пр. Есть такие, что не могут пройти мимо какой бы то ни было женщины, без желания произвести на неё впечатление. Они кокетничают всем. У одесситов есть странное мнение о возможности понравиться женщине своими недостатками, и вот, на основании этого, они стремятся приобрести пороки и кокетничают ими. На эту тему я могла бы ещё поговорить, но довольно.

Среди женщин преобладает легкомыслие, пустота, отсутствие серьёзных интересов. Но скажите правду, кто больше занимается картами, бильярдами, скачками, велосипедами, собаками, лошадьми, сигарами, обедами, шампанским, оперетками — мужчины или женщины? Много ли мужчин, по крайней мере, одесских, занимается в часы досуга музыкой, живописью, литературой? И не больше ли таких женщин? Уже студент всевозможным удовольствиям предпочитает винт. Отличаясь такими вкусами, одесский мужчина неодобрительно смотрит на все иные развлечения, отсюда скука и тоска’.

Наконец, ‘самые трудные добродетели для мужчин, — по мнению прелестной незнакомки, — это две: справедливость и благодарность’.

Вообще, живя в Одессе, кажется, трудно быть хорошего мнения о мужчинах.

‘Одесские мужчины не находят удовольствия с порядочными женщинами, — пишет ‘Эгрет’, — это только доказывает, насколько они сами непорядочны, — каждый кулик своё болото хвалит’.

‘Их настоящее имя, имя самое распространённое, — я удивляюсь, как оно до сих пор окончательно не внесено в число мужских имён, — это ‘Трус’, уменьшительное ‘Труся’, ‘Трусик’! — пишет другая корреспондентка. — Эти ‘Трусы’ обладают всеми чудными качествами, кроме понятия о честном, гуманном, нравственном, истинно рыцарском’.

‘Есть и между ними порядочные люди! — допускает мысль г-жа В., но сейчас же добавляет. — Большинство, однако, по истине, дьяволы в образе человека: для всех вас обмануть женщину, втоптать в грязь её честь, её доброе имя, — только наслаждение, возмущая её душевный покой, вы не задумываетесь о том, что ожидает её впереди. Вы думаете только о себе, до других вам дела нет. А где-нибудь в обществе вы первые проповедники законов нравственности, под личиной добродетели и гуманности вы высматриваете себе жертву, на которую бросаетесь как зверь на добычу! О, я знаю вас, с виду добрых, прекрасных, а в сущности кровожадных людей-зверей’.

В заключение, г-жа В. желает этому племени, среди которого, по её же словам, ‘есть всё-таки порядочные люди’, — ‘от всей души всего самого худшего в их жизни’.

Подписано: ‘Ненавидящая их В.’

О силе этой затаённой ненависти к мужчинам вы можете судить по письму г-жи Н. К. С.

‘Ваше отношение к женщинам, — это отношение к прелестным, милым детям. Вы настолько не уважаете и не боитесь женского мнения о вас, мужчинах, что имеете храбрость даже подзадоривать в них чувство злобы, оскорбления, унижения, чувства больные как раны, но неизбежные в женской жизни как фатум, как мировое зло, борьбу с которым она начала сама, бессильная, попранная, исковерканная, извращённая, как вековечная раба, отданная во власть неизменно сильному и презренному рабу.

Что можно сказать о большинстве мужчин, не поднимая в себе бури злобы, жёлчи, презрения? Где и когда он в столкновении с женщиной не выглядит зверем, в худшем смысле? Когда он не возбуждает в сознательной женщине омерзения всем своим грубым существом, начиная с самых мелких проявлений своей совместной с нею жизни? Можно ли возбуждать в женщине желание высказать своё мнение об этом калейдоскопе разряженных ослов в пенсне, свиней в цилиндрах и шакалов на свободе, не возбуждая в ней страдания сознанного рабства, глубокого и острого желания порвать ненавистные цепи cote que cote? Разве можно сказать хоть часть того, что кипит в душе? Невозможно — нужен целый том’.

Женщин не может успокоить даже предложение отомстить мужчинам своими письмами, отзывами, мнениями.

‘Вы, — пишет г-жа Танашиф, — как видно, начинаете и над женщинами шутить, предложив им бранить, чернить, мстить мужчинам за то, что они нас так третируют.

Ну, не насмешка ли это с вашей стороны?

Это всё равно, что если б мы, побив ребёнка и не имея возможности потом успокоить его, подставляли ему свою спину, говоря: ‘На, бей меня тоже».

Их не может успокоить ничто, потому что ‘единственное успокоение для женщин — мужчины — в Одессе не годятся никуда’.

‘Вы созданы быть рогоносцами! — пишет ‘Добрая жена’. — Это ваше назначение. Вот почему холостой мужчина — это аномалия, неестественное явление. Инстинктивно сознавая своё назначение носить рога, вы и отстаиваете брак!’

Но и для брака одесситы не годятся.

‘Одессит, даже при долголетней супружеской жизни, не упускает случая увлечься первой встречной, недостойной его же взглядов женщиной, и у него является ненависть и апатия к тихой, семейной жизни. Они оговаривают, топчут ногами, насмехаются над женщиной, которая незаметно увлекается мужчиной, подающим ей руку помощи в то время, когда её муж, увлёкшись, бросает её нравственно страдающей. Если он замечает её измену, о, тогда является ревность у этих башибузуков и любовь к оставленной жене, и он сам недоволен своим поведением, хотел бы вернуть жену назад, на прежнюю дорогу’.

Они с одинаковым презрением относятся и к нашей любви, и к нашей ревности.

‘Любящий и ненавидящий, он всегда имеет один недостаток: он — мужчина. Но если он к тому же ещё и одессит — бррр’…

‘Это мерзость — иметь такой неисправимый недостаток!’ — восклицает ‘Железная маска’.

Да, но что же делать, прелестная, хоть и железная, маска?

Это трудно и неприятно поправимый недостаток.

Этим недостатком страдал даже Шекспир.

По мнению г-жи ‘Танафиш’, у Шекспира был один недостаток: он зачем-то был мужчиной.

Если б Шекспир был женщиной!

‘Скажите, не был бы тысячу раз прав Шекспир, если б он устами своего Гамлета воскликнул: ‘Безнравственность — имя тебе, мужчина!’ Но, к сожалению, он тоже был мужчиной и оттого всю свою злобу излил на беззащитных женщин’.

Нельзя, однако, сказать, чтоб женщины были уж совсем беззащитны, когда пишут такие письма как г-жа ‘Нездешняя’.

Мужчины, по её словам, мало на что годятся.

‘Мужчины в школах уже выучивают то, что давно пора забыть и уничтожить. Мужчины надоедливы, дураками могу назвать не тех, которые молчат, а которые говорят.

Мужчины — безусловно чёрствые эгоисты и несправедливы, а потому свободу любят только для себя. Учёные мужчины — это черти, — но глупые, которые никак не могут найти себе равных или достойных.

Мужчины, чтобы заставить себя уважать, говорят, что они отцы семейства… Вот глупости!.. Это только показывает плодовитость их жён. Самолюбие у мужчин — это Ахиллесова пятка, которая, впрочем, часто не соединена даже самым ничтожным нервом с мозгом. Вот почему их самолюбие — всегда глупое самолюбие.

Наши серьёзные мужчины восхищаются добродетелями, но кокетство и капризы их уничтожают и окончательно покоряют, так как мужчины — это котлета, которую чем больше бьёшь, тем мягче она становится. Мужчины — это те дьяволы, которые ведут нас, женщин, в ад, но чрез двери рая, а потому не следует их сажать за стол, чтобы они не клали своих лапочек на стол.

Самонадеянность мужчин, одесситов в особенности, границ не имеет, так что они даже часто любопытство женщины принимают за любовь, но утешьте этих рыцарей 19 века, что мы поклоняемся частенько только их физической силе, сознавая при этом полную моральную слабость’.

О мужчинах вообще г-жа ‘Нездешняя’ держится такого мнения:

‘Можешь поручить твою лодку ветру, но никак не сердце твоё мужчине, — бездна моря не так изменчива и опасна как обещания мужчины’.

А об одесситах, по словам г-жи X. Y. Z., ‘не стоит даже и вовсе говорить’:

‘Это манекены для расправления залежавшихся фраков’.

Вероятно, такого же мнения держится и ‘Звёздочка’, не захотевшая написать о мужчинах больше двух строк:

‘Милостивый государь! На Ваше воззвание высказать мнение о мужчинах могу сказать одно: лучшая награда победителю — пощадить своего врага’.

По мнению г-жи Sara Koni, с мужчинами неинтересно даже разговаривать… как ‘с детьми’.

‘Вы нас, женщин, называете куклами, но кто нас делает куклами как не вы, мужчины?

Вы любите именно женщин-кукол.

Потому что вы сами дети… Хотя и бородатые’.

А ‘Зорька’ язвит их словами Дешанеля:

‘Я ещё слишком мало знаю мужчин и, поэтому, не могу сказать ничего ни за, ни против них, а только напомню им слова Эмиля Дешанеля, с которым я безусловно соглашаюсь: ‘Мы так дурно говорим о женщинах потому, что хорошо о них думаем, и мы делаем вид, будто их ненавидим потому, что не можем их не любить».

‘Что за мерзость эти мужчины, выучившие лгать женщину!’ — восклицает ‘Пепельная блондинка’.

‘Вы относитесь к нам свысока, потому что мы созданы из вашего ребра. Не забывайте, что вы сами созданы из грязи!’ — напоминает ‘Ненавистница мужчин’.

Но позвольте!

Ведь должно же быть что-нибудь хорошее в этом созданном из грязи племени бородатых лгунов, сплетников, обманщиков, трусов?

Конечно!

Не без положительных достоинств!

‘Вы злы, жёлчны, мелочны, придирчивы и изворотливы как змея. И это ещё лучшее, что есть в вас, мужчинах!’ — говорит г-жа Сколопендра.

Merci.

Итак, вот вам все достоинства этого племени, неизвестно зачем созданного на свет.

Посмотрим, не годится ли оно хоть для маскарадов.

Но, прежде всего, что такое маскарад?

Прелестное ‘Многоточие’ определяет его так:

‘Маскарадный бал — это праздник женщин. Вот почему, говоря о маскарадном бале, трудно говорить о мужчинах… Женщине запрещено любить когда и как ей хочется, она идёт на бал и даёт волю если не своим чувствам, то своей чувственности. Это flirt, доведённый до своего кульминационного пункта, это огонь, на котором женщина сжигает самое себя, это раздражение своих чувств без возможности их удовлетворить, это самая страшная и жестокая игра, которую можно себе представить’.

А ‘Хорошенькая южанка’ кстати и определяет, чем должен быть ‘настоящий мужчина’:

‘Настоящий мужчина должен быть: мужествен, силён, весел и, пожалуй, красив, должен любить женщин (впрочем, кто же может не любить женщину — ‘этот чудный цветок рая’, как говорит один из моих поклонников), вино, карты, должен прожигать жизнь, а не прозябать как большинство наших messieurs les cavaliers, должен жгучим поцелуем заставить женщину забыть всё и вся, обнять так, чтобы косточки хрустели. Настоящий мужчина должен любить так, чтобы в аду жарко стало’.

‘Он должен уметь говорить! Говорить! Говорить! Вы понимаете: говорить!!! — восклицает ‘Розовое домино’. — Вспомните, что Ричард III, отвратительный, горбатый, безобразный, одними речами увлёк женщину, рыдавшую у гроба им же убитого мужа!’

Посмотрим, насколько удовлетворяют этим идеалам г-да одесситы.

Вот ‘альбом портретов’, любезно присланный г-жой ‘Истиной’.

‘Vendetta Catalana! — восклицает она и любезно добавляет. — Я покажу вам свой альбом:

Вот кавалеры из студентов… Один, другой, третий, их много в моём альбоме. Ничего оригинального не представляют эти лица. Вы не встретите почти выразительного, осмысленного лица: всё банальные, фатоватые физиономии, которые можно разделить на две категории: 1) пошлые франты, проводящие большую часть времени на Дерибасовской, бесцеремонно затрагивающие публику, отпускающие ‘словечки’, одним словом — мундирные пшюты, задолбившие для рисовки несколько учёных слов… etc… 2) Грязновато самоуверенные субъекты, любящие хорошо закусить, выпить, повинтить, рассказывать одни и те же армянские анекдоты, и entre nous soit dit, провожая барышень домой, объясняться в любви приказчичьим жаргоном…

Вот моряки, преимущественно ‘Русского общества’. Этих даже на категории разделить нельзя! Посмотрите на эти упитанные (так и лоснятся!), сонные физиономии! Да и немудрено: утром встал, плотно закусил перед чаем, за завтраком проглотил гигантский ростбиф, грузно пообедал, вкусно поужинал (всё сопровождается обильными возлияниями), а в антрактах ‘держит курс’ на Дерибасовскую, в кондитерскую Либмана (любимое местопребывание моряков). Это всё во время стоянки, ну, а в море… в случае опасности… кочегары пассажиров спасают!.. Народ, вообще, беспечный, прокучивающий жалованье в ресторанах, ленивы как турки, и во время кейфа разбирают по косточкам и начальство, и ближних…

Вот адвокаты, а это — молодые врачи. Отличительное свойство как одних, так и других, необычайная, изумительная способность злословить и сплетничать, это главные источники сплетен про женщин, propos, говорят женщины — сплетницы. Напраслина!

А вот несколько школьников. Вы улыбаетесь? Комично, а сии юнцы в Одессе — кавалеры, да ещё какие! Фуражку ‘австрийского фасона’ на глаза, Корнелия Непота с алгебраическими задачами под стол… и… гуляет, для большего шику и папиросу закурит, а как начальству попадётся, тотчас её в рукав… Но на бескавалерье и они кавалеры’.

Свою портретную галерею г-жа В. В. В. делит на три категории:

‘Категория первая: старые, никуда не годные, вечно повторяющие одни и те же заученные когда-то в молодости фразы, бывшие львы, в 70 лет всё ещё продолжающие носить пунцовые галстуки и не пропускающие ни одного маскарада. Какой интерес они могут представить для молодой женщины, не нуждающейся в их деньгах, и о чём, кроме пшеницы и сальностей, умеют они говорить?

Категория вторая: лысая ‘золотая молодёжь’, наполняющая первые ряды кресел и литерные ложи оперетки, восторгающаяся пением каскадной дивы: ‘Смолина не струсит‘ и т. д. Да кого же из них можно струсить, когда лысина во всю голову, и к 28—30 годам они все уже ‘без задних ног‘. А по части остроумия вполне олицетворяют воловью голову, означенную на гербе Бессарабии, из которой пополняется значительная часть контингента сих кавалеров.

Третья категория: разные ‘Пети’, ‘Васи’, ‘Вани’. Юнцы, у которых молоко на губах не обсохло, — завсегдатаи ‘Гранд-Отеля’ и пр. заведений. Да полно, стоит ли продолжать писать, уж тут и речи не может быть об остроумии.

Остальные кавалеры: военные и большая часть представителей адвокатуры составляют элемент пришлый и часто изменяющийся, а потому в число одесситов не включаются.

Следовательно, спроса на остроумие больше, чем предложения. Жаль только, что такая масса хорошеньких женщин не может найти себе чего-нибудь получше и поневоле обращает свои сердца к пришельцам, к гастролирующим адвокатам и т. п. К тому ж, в нашем пшеничном греческом и итальянском обществе, пройти по Дерибасовской один раз с офицером или вообще с молодым человеком другой профессии, — значит навлечь на себя целую бурю упрёков и почти равносильно добровольному наложению на себя позорного клейма.

P. S. Я забыла упомянуть ещё о профессорах. Это люди не от мира сего. Быть может, они и очень умны, но монотонны и скучны со своим ‘Четвертым измерением‘, которого сами не понимают, — и что нам до их какого-то ‘Римского права‘, когда наши симпатии на стороне права ‘сильного’!?

Что же касается докторов, то:

‘У них есть ключ ко всем дверям,

И если видеть что желают,

То всё открыто их глазам’.

Затем, мореплаватели ‘Русского общества’, но степень их ‘интересности’ достаточно выяснена во время процесса ‘Владимира’ и ‘Колумбии’, да, впрочем, что же это за кавалеры!!!’

‘Наблюдательная девица’, читающая ‘Гражданин’, даёт такой тип одесского ‘кавалера’:

‘Бывший гимназист 3 класса — в щёгольской николаевской шинели, в цилиндре, с сигарой в зубах, изображает льва в толпе зевак Дерибасовской улицы. Исхудалость и бледность его лица, нахально-дерзкая осанка проявляют в нём, видимо, исключительно животные инстинкты.

На костюмированном балу — изящный, модный фрачный костюм, с неизбежными шапокляком под мышкой и пенсне на носу, украшает молодого, с еле пробивающимися усиками, человека, но уже порядочно измятого жизнью.

Спрашивается: какой такой интересный, остроумный разговор можно завести с подобным субъектом, которому место в классной комнате за учебником, а не в залах маскарада?

При виде таких типов, поневоле грустно становится там, где должно быть веселье, — остроумие исчезает.

Воля ваша, но кн. Мещерский был бы желанным наставником для таких субъектов’.

А г-жа Д. очень любезно уступает для характеристики одесских кавалеров портрет своего кузена:

‘Представьте себе нечто стоеросовое: груб — как дубина. Скуп — как экономическое полено, глуп — как обыкновенное бревно. Целый лесной двор! Мой cousin — представитель ‘лысой’ золотой молодёжи. Мужчина 32 лет, т. е. мужчина ‘в соку’ и, на мой взгляд, в жире. Фигура — засыпанный город, в котором никак нельзя ориентироваться. Чтобы быть счастливым, ему нужны три вещи: винт, винт и винт! Пророк ‘винта’. Если же ему предстоит быть на вечере, где ‘винт’ едва ли состоится, у него является другое утешение: ‘Буду ли я скучать — это вопрос, но поужинаю я — наверное!’ Как видите, на позитивной философии — двух собак съел, наверное! Свободное от винта время он посвящает беседе о лошадях. Изучил до тонкости даже малейшее движение лошадиной души. О лошадях отзывается как о людях, а о людях судит как лошадь. Это — центавр XIX столетия. Отличается от мифического только тем, что никак нельзя найти границы, где у него оканчивается лошадь, и начинается человек. И он считается образцовым молодым человеком!!!’

‘Если вы напечатаете моё письмо, — добавляет она, — непременно при cousin’е буду читать вслух!’

С удовольствием, сударыня. Наш поклон вашему кузену.

Такова портретная галерея одесситов.

Если, по мнению ‘скучающей дамы’, одесские залы во время маскарадов превращаются ‘в пустыню, окружённую молчащими сфинксами во фраках, стоящими неподвижно у колонн’, — то в этом виноваты мужчины.

Бал, маскарад, — по словам Josphine, — ‘не их сфера’.

‘Эта порода чувствует себя хорошо в своей сфере. Пригласите их на выпивку, винт и т. п., — там они, наверное, не будут скучать’.

‘Вы сами, — говорит ‘Белая маска’, — своею безнравственностью уничтожаете и извращаете даже наши удовольствия. Балы, вечера, все эти невинные развлечения вас не интересуют. Вы бываете там по принуждению и этикету, и ваши скучные лица нагоняют и на нас уныние и тоску. Даже маскарады, которые даются с целью повеселиться от души, не стесняясь светским этикетом, вы обращаете в Одессе в царство скуки и цинизма. Вы скажете: нет интересных масок, женщины однообразны, но это потому, что вы сами теперь неостроумны и однообразны. Разве вас теперь можно удивить оригинальным костюмом или остроумным разговором? Вы не в состоянии, вам лень поддержать такой разговор’.

‘Одесситы, которые скучают на маскараде, — по мнению другой ‘Маски’, — скучают потому, что они в высшей степени несдержанны, сальны, мерзки. Мало-мальски порядочная маска не рискнёт подойти к одесситу, даже знакомому, потому что неизбежно услышит пошлую фразу, сальность. Одесситы тем и славятся, что каждый в себе уверен до глупости, до помешательства на самом себе, они глупы, пошлы до отвращения. Большинство, узнав знакомую под маской, приходит в телячий восторг и бежит сообщать всем, кто это маска. Разве для этого существуют маскарады?’

Но особенно возмущает одесситок упрёк в том, что все они начинают ‘интригу’ с одной и той же фразы:

— Я тебя знаю!

‘Жаль, — пишет по этому поводу ‘Анна’, — что принятые в наших маскарадах правила лишают мужчин возможности первыми подходить к женской маске — можно было бы тогда убедиться, что разница состояла бы лишь в перемене традиционного ‘я тебя знаю’ (на которое вы так жалуетесь) на более правдивое: ‘я тебя не знаю’, потому что, согласитесь, должны же мы вас знать, раз половину нашей жизни изучаем вас до мельчайших подробностей, а вы — должны же нас не знать, раз другую половину мы отдаём исключительно тому, чтоб вы нас не знали и считали другими, чем на самом деле. Мужчин, хвалящихся знанием женщин, вы услышите сплошь да рядом, но вряд ли вы сами им поверите, между тем как нет ни одной женщины, не могущей похвалиться тем же знанием вашей половины (и знанием гораздо более глубоким и тонким), но хранящей (вы скажете — по необходимости!!) это знание мужчин про себя. Вот отчего, вероятно, ни один из вас и не знает, как много рассказала бы каждая из нас, если бы захотела говорить, даже самая ‘бедная и обиженная’. Но только мы гораздо откровеннее и правдивее вас в другом отношении — мы никогда не говорим, что можем обойтись без вас, мы совсем открыто (даже считаем это чем-то вроде affaire d’honneur) обставляем нашу жизнь так, чтоб было ясно, что без вас она невозможна, между тем как вы подчёркиваете полнейшее презрение и равнодушие, а в сущности считаете нас своим важнейшим интересом. В душе вы нам поклоняетесь, в то же время делая вид, что вы иронизируете, между тем как мы в душе иронизируем, а вы убеждены, что мы вам поклоняемся! В этом-то и разница между нами, — и, поверьте, праздник не на вашей улице. Вы жалуетесь на наших дам в области их неизобретательности по части костюмов, но что сказали бы мы, ‘бедные и обиженные’, если б вздумали жаловаться на вашу изобретательность по части ухаживания за нами, и, скажите, не должны ли вы считать нас чем-то вроде героинь за то, что у нас до сих пор не прошла охота нравиться вам?..’

‘Нет ничего удивительного, — прибавляет ‘Маска’, — если к этим господам подходит никто иная, как их собственная прислуга, которая говорит: ‘Я тебя знаю!’, а так как это неинтересная беседа, то он сам просит ‘её’ оставить его в покое и предпочитает поддерживать колонну Биржевого зала или стоять в такой же массе разочарованных пешек как сам.

Вот почему перестали быть интересны маскарады как для дам, так и для мужчин’.

А ‘Чёрная маска’ очень резонно замечает:

‘Вы смеётесь, что все маски говорят одно и то же и начинают избитыми словами: ‘Я тебя знаю’. Но разве не избито и не пошло начинать и кончать разговор одной и той же фразой: ‘Маска, идём поужинаем».

Eh bien, но что же сделать с этим племенем, которое не годится даже для маскарадов?

‘Выходить за них замуж! — советует ‘Вдовушка’. — Это верное, старое, испытанное средство!’

‘Если хочешь им нравиться, то играй с ними как кошка с мышкой, третируй их на каждом шагу!’ — советует ‘Незнакомка’.

‘Наблюдательная девица’, читающая ‘Гражданин’, как мы видели, рекомендует обходиться с ними ‘по методе кн. Мещерского’.

А ‘Ева Ш.’ по этому поводу пишет:

‘Аллах ведает, каким чудным даром слова вы, мужчины, владеете, когда вам приходится позлословить о женщинах. А нам уже никак в этом не везёт! Да и немудрено. Вы нам задали порядочно трудную задачу — очернить то, что уже без того довольно черно.

Кроме того, у вас — вами составленный закон, который:

‘Двулицый бог, к нам беспощаден он,

Не слышит нашего он стона,

И только благосклонен к вам…

Он слабым — враг, а сильным — оборона!..’

То ли дело, если бы закон был составлен нами! Мы открыли бы ‘Одесский альманах’ на 80 стр… Всякого входящего и выходящего из Одессы, то бишь из женского общества, спросили бы, какого он мнения о женщинах? И если он (по привычке) ответит, как вообще мужчины привыкли говорить о женщинах, то тогда… (потрудитесь сами посмотреть на указанную страницу вышеозначенной книги, что мы сделали бы), и он заказал бы уже своим сыновьям и внукам, что женщина во всех отношениях лучше мужчины’…

И наконец, ‘Знакомая незнакомка’ пишет:

‘Вы предлагаете высказать свои откровенные мнения о мужчинах. И это вы называете ‘Vendetta Catalana!’ Ах, вы! Добродушный ребёнок! Нет, милостивый государь, мы, слабые и беззащитные, — мы ведём партизанскую войну, страшную и беспощадную. Мы убиваем наших жертв поодиночке настоящими ударами настоящего ножа. Мы бьём насмерть, а вы рекомендуете нам булавочные уколы и это называете ‘vendett’ой Catalan’ой’! До тех пор, пока у нас есть прекрасные глаза, которые могут отражать нежность и тихую грусть, и голос, звуки которого проникают в сердце, мы не можем нуждаться в письмах, чтобы мстить. Вот наше оружие, которым мы бьём без промаха, насмерть. Да, насмерть, потому что для нас, по крайней мере, этот влюблённый перестаёт существовать. Поиграть и бросить! Вы не женщина, и вам никогда не понять всей прелести этого убийства. И когда подумаешь, что это можно сделать несколькими словами, двумя-тремя взглядами. Можно! Разве не вы, мужчины, писали это:

‘Милый взгляд, мимолётного полный участья,

Грусть в прекрасных чертах дорогого лица,

И безумно, мучительно хочется счастья,

Женской ласки, и слёз, и любви без конца’…

И в эту-то минуту оставить его одного, с его мучениями, отчаянием и глупой, робкой надеждой в сердце. Обезоружить врага и лишить его всего, что составляет его силу: ума, потому что все влюблённые глупеют, воображаемого мужчинами превосходства, потому что он валяется у ног, мужества, потому что он не смеет даже напомнить об этих коротких минутах счастья. О чём напоминать? О взглядах? ‘Вам показалось’. О словах? ‘Я шутила… Пожалуй, я даже не шутила… Я вами заинтересовалась, но потом… я узнала… я не хочу вас оспаривать’… Кинуть человеку в лицо десятки позорных обвинений и не дать даже возможности оправдаться? Да разве счастье в том, чтоб осудить виновного? В чём же тут торжество? Приговорить к смерти человека невиновного, не дав ему возможности даже сказать что-нибудь в своё оправдание. Вот месть врагу. Пусть проклинает своё прошлое, настоящее, с ужасом смотрит в глаза будущему. Пусть плачет, когда вы беззаботно смеётесь, и мучается, когда вы шутили. Вот мщение. У вас есть глупое стихотворение, которое кончается так:

‘Я выпил всё из кубка моего,

Остатки пусть допьёт лакей’…

Это мы имеем право сказать, мы, женщины, вертящие вам голову. Вот настоящее женское мщение. Чуть-чуть поиграть и бросить. Вот это vendetta. Если вам, милостивый государь, угодно будет напечатать моё письмо, напечатайте и этот конец, это моё воззвание к женщинам: ‘Кружите им головы, потому что головой-то своей они и гордятся!»

Всё.

Вот на какие мысли о мужчинах наводят дам г-да одесситы.

Вот вам, messieurs, декольтированное мнение о вас женщин.

Прыгайте со Строгоновского моста!

P. S. Прочитав столько женских писем, я не мог не выучиться сам заканчивать каждое письмо post scriptum’ом.

Я уже кончил свой… виноват, я уже кончил дамский фельетон, когда мне принесли ещё одно письмо.

‘Мужчина — это объедок женщин, потому что он начинает жить чуть ли не с 14 лет’.

Кушайте на здоровье, г-да одесситы.

—————————-

Источник: Дорошевич В. М. Одесса, одесситы и одесситки. — Одесса: Издание Ю. Сандомирского, 1895. — С. 97.

Оригинал здесь: Викитека.

OCR, подготовка текста — Евгений Зеленко, февраль 2013 г.

Влас Михайлович Дорошевич

Одесситки об одесситах

Читайте также: