В. Г. Белинский
Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою… Часть вторая и третья
ПРИМЕЧАНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
А. Л. Осиповат и Л. С. Пустильник
Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою… Часть вторая и третья, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1841
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Собрание сочинений в девяти томах
М., ‘Художественная литература’, 1979
Том четвертый. Статьи, рецензии и заметки. Март 1841 — март 1842
ОЧЕРКИ ЖИЗНИ И ИЗБРАННЫЕ СОЧИНЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ПЕТРОВИЧА СУМАРОКОВА, изданные Сергеем Глинкою. Санкт-Петербург. 1841. В тип. С. С. Глинки и К’. В 8-ю д. л. Часть вторая и третья. Во II-й части 253, в III-й — 278 стр.
Эти две книги суть благополучное продолжение и окончание благополучно начатого великого труда1. С. Н. Глинка очень деятелен: он издает журнал — и притом какой превосходный журнал!2 Он издает биографии замечательных русских людей, пишет статьи обо всем, наконец, в качестве критика и историка, предъявляет нам, — говоря его любимым и многозначительным словом, — ‘Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова’. А что еще прежде-то, времена оны писывал С. Н. Глинка — ужас! И драмы, и лирические стихи, и историю России, и патриотические статьи…3
Первая статья второй части содержит в себе неоспоримые доказательства, что новую русскую словесность Ломоносов и Сумароков изобрели оба вместе, а не кто-нибудь один из них. Тут же желающие могут найти и сильные опровержения несправедливой мысли, будто бы Сумароков с Ломоносовым были во вражде. Жаль только, что при этом случае г-ну Глинке заблагорассудилось не сказать ни слова об известном письме Ломоносова к Шувалову, письме, в котором выражается со стороны великого мужа столько презрения к Сумарокову…4 В этой же любопытной статье предъявляется совершенно новое и оригинальное мнение, что ‘в оде Ломоносова более полета восторженного: а в первых лирических стихах Сумарокова более мягкости, не чуждой, однако, ни порыва, ни силы выражения поэтического’. А вот и доказательство:
Вперяясь в перемены стран,
Взыграй, взыграй моя мне лира!
И счастья шаткого обман,
И несколько хотя исчисли
Людей тщеславных праздны мысли,
Тех смертных, коих праха нет.
Которы в ярости мешались
И только в книгах лишь остались
По памяти ужасных бед5.
Кто не согласится, что это и мягко и не чуждо ни порыва, ни силы выражения поэтического?..
Впрочем, мы должны отказаться от удовольствия следить г-на Глинку шаг за шагом: это решительно невозможно. В этой второй части ‘Очерков жизни и сочинений Сумарокова’ наговорено много хорошего о Сумарокове, но еще больше о предметах, не имеющих к Сумарокову никакого отношения, как-то: об Александре Македонском, о Гомере, Пиндаре, Анакреоне, Софокле, обо всех латинских поэтах, о некоторых итальянских, немецких, французских, английских, индийских, камчатских и, между прочим, о Байроне, что он в своих творениях не сказал ничего нового, а все повторял давно уже до него и чуть ли не Сумароковым сказанное… Ну как угоняться за таким Протеем, как не потеряться в таком разнообразии и множестве предметов, о которых с такою непостижимого легкостию трактует наш сочинитель?.. Вот почему от первой статьи второй части переходим прямо к первой главе третьей части.
Сумароков знал Шекспира, отдавал справедливость красотам этого непостижимого чародея драматического, но в то же время, по духу тогдашней европейской словесности, почитал в нем то безобразным, что теперь почитается первым венком поэта британского, то есть: переход в его трагедиях от великана к карлу, от кедра к исопу. К драмам его можно применить то, чем Наполеон 1812 года ‘огромил быт европейский’. ‘От великого до смешного, — сказал он, — один шаг’. Это живая картина мишурного и превратного нашего света, это душа единственного Шекспирова гения.
Весь этот отрывок мы выписали более для того, чтоб показать, каким волшебным орудием делается перо в руках г-на Глинки. ‘Наполеон огромил быт европейский’, — ново, оригинально и смело!
В трех следующих за первою статьях содержатся разборы трагедий Сумарокова: ‘Хорев’, ‘Гамлет’ и ‘Синав и Трувор’. Разбор ‘Хорева’ отличается удивительно тонкою критикою, которая, — говорим это не шутя, — ничем не уступает критике Лагарпа, если еще не превзойдет ее. За разбором ‘Хорева’ следует и сам ‘Хорев’, перепечатанный почти весь, за исключением шести с половиною страниц. Знаменитый наш критик оканчивает свою перепечатку следующею патетическою сценою:
Посланный
Скрепися, государь!
Кий
О злое рока жало!
Beлькар
Что сделалося здесь?
Посланный
Оснельды! ах! не стало!
Все остальное г. Глинка ‘предъявляет’ в прозаическом сокращении, не желая ‘огромлять быта российского’ раздражающею душу сценою. Но мы не хотим быть сострадательными к публике, ‘огромим’ ее продолжением патетической сцены и окончательным монологом злополучного Хорева, стремящегося в ад для соединения с своею дражайшею Оснельдою:
Beлькар
Какой, увы! удар…
Кий
Почто я в свет рожден!
К чему, несчастливый, я ныне приведен!
Велькар
Какие лютости душа твоя имела,
Что в горести ее (?) хранити не умела.
Кий
Не ведаешь еще несчастий ты моих.
Велькар
Что может, государь, быть больше бед нам сих?
Оснельды нет, Хорев…
Кий
Хорев теперь в покое:
Ах, мнит ли он прийти на зрелище такое!
Скажи, что видел ты?
Посланный
Я с вестию к ней шел…
О боги! какову Оснельду я нашел!
Смутился весь мой дух, и сердце задрожало:
То тело на одре бесчувственно лежало,
Увяли красоты, любви заразов нет…
Кий
Сокройся от очей моих, противный свет!
Именно — сокройся!.. Нет, мы не можем больше выписывать: какая ‘заразительная’ поэзия!.. Из глаз текут слезны токи, руки дрожат… Но соберемся с силами — вот конец:
Кий
Карай мя, я твое сокровище похитил.
Хорев
Пускай сей кровию тебя твой гнев насытил,
Который толь тебя на мя ожесточил,
Но если ты о мне когда-нибудь рачил,
Так сделай только то, о чем напоминаю!
Сие прошение исполнишь ты, я знаю:
Отдай Завлоху меч, свободу возврати,
И воинство все с ним из града испусти.
(Кий отдает Завлоху меч, а Xорев говорит Завлоху:)
А ты, несчастный князь! возьми с собой то тело,
С которым сердце быть навек хотело,
И плачем омочив лишенное души,
Предай его земле, над гробом напиши:
‘Девица, коей прах в сем месте почивает!
И в аде со своим Хоревом пребывает,
Которого она любила в жизни сей,
Хорев, ее лишась, последовал за ней’ (закололся).
Странное дело: отчего не дают на театре этой прекрасной трагедии? Как бы хорош был в роли злополучного Хорева г. Толченов старший!..
В разборе ‘Гамлета’ сумароковского особенно замечателен тонкий суд нашего проницательного критика о Шекспире:
Стало быть, творения Шекспира — солнце без темных мест? Сказано было выше, что и на английском театре выпускают некоторые явления из его драм, отжившие в новое время. Были у Е(Э)врипида фурии: есть и у Шекспира ведьмы. У Е(Э)врипида фурии выведены по крайней мере для изобличения преступной совести, у Шекспира ведьмы забрасывают в душу Дунканова полководца ядовитые семена властолюбия и тлетворные порывы убийства. Следственно: полководец не виноват. Дух убийства не в нем зародился, но извне вторгнулся в грудь его.
Именно так! глубокая мысль! Правда, европейские критики толкуют, будто ведьмы у Шекспира не что иное, как страшная поэтическая апофеоза мрачных помыслов, таившихся в сокровеннейших недрах властолюбивого духа Макбета, но это решительный вздор: европейские критики не читали ни Сумарокова, ни г-на Глинки, а потому и ничего не смыслят ни в искусстве, ни в критике.
Пятая статья особенно замечательна: в ней проведена параллель между ‘Борисом Годуновым’ Пушкина и ‘Димитрием Самозванцем’ Сумарокова. Глубокомысленный Аристарх наш ни слова не говорит о том, которая из двух трагедий выше, но наша проницательность и наша симпатия к образу мыслей господина критика раскрыли нам его задушевную мысль. Да и где бедному Пушкину было бороться с Сумароковым, если сей трагик победил самого Шекспира!6 Да, читатели, победил, ‘огромил’ и ‘предъявил’… Слушайте, слушайте:
Смелым, отважным порывом Сумароков выставил Самозванца провозгласителем суда божия, гремевшего над его главою. На все вопросы наперсника своего Пармена: что причиною смущения и тревоги его душевной? он гласно, утвердительно отвечает:
Зла Фурия во мне смятенно сердце гложет,
Злодейская душа спокойна быть не может!
Здесь Сумароков, в отношении развития волнения душевного, превосходнее того, что Шекспир предъявлял в своем ‘Макбете’. В сердце этого властолюбца чары ведьм пересилили жажду владычества, следственно, альбионский поэт как будто оправдывает неистовства Макбета, приписывая их вдохновению силы посторонней. Но ад Самозванца и возник и свирепствовал в душе его собственными его вдохновениями. Он был жертвою самого себя и он разительно высказал тайну суда божия, казнившего его им самим.
Совершенно справедливо! в вящее доказательство этого выписываем следующий анекдот о Сумарокове:
После первого представления Димитрия Самозванца на московском театре, одна барыня из того тогдашнего круга, в котором ‘Скапиновы плутни’ называли трагедией, приехала к Анне Петровне, родной сестре Александра Петровича, и, разохавшись от восторга и удивления, восклицала: ‘Ну, уж! как же весело было, матушка! вашему братцу! В театре так-то хлопали, что мне кажется все руки пообколотили себе!’
А тут, как сон в руку, шасть в гостиную и сам торжествующий поэт! Лицо его сияло удовольствием, от порывистых взлетов головы подпудренной рыжеватый парик перевалился на один висок, по кружевным манжетам струились густые полосы испанского табаку. Спеша подарить счастливого поэта радостным приветом, Анна Петровна сказала: ‘Ну, братец! вот эта госпожа говорит, что хлопанье восхищенных зрителей оглушало весь театр’. Сумароков подлетел к гостье, уселся подле нее и, ожидая новых пальмов (пальм?), спросил со всею уклончивостию увенчанного поэта: ‘Скажите, сударыня! Что более всего вам понравилось?’ — ‘А как стали плясать, мой батюшка!’ — отвечала гостья. Закипев досадою, Сумароков вскочил со стула, вскрикнул на сестру: ‘Охота тебе принимать к себе таких дур!’, схватил шляпу и — убежал.
Это была лучшая трагедия, сочиненная Сумароковым!
В заключение, мы хотим привести мнение Пушкина о некоторых старинных наших стихотворцах. Почему же и не так: Сумароков великий пиита, господин С. Н. Глинка великий критик, а Пушкин — ну, хоть порядочный стихотворец и не глупый человек, следовательно, и его скромное мнение может иметь место и вес даже при глубоких ‘предъявлениях’ и ‘огромлениях’ г-на Глинки. Вот что предъявляет Пушкин в статье своей ‘Ломоносов’7:
В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, давно уже забытых в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное, и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности — вот следы, оставленные Ломоносовым. Ломоносов, сам не дорожил своею поэзиею и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и проч. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к своему искусству, об этом человеке, который ни о чем, кроме как о бедном своем рифмотворчестве не думает. Зато с каким жаром говорит он о науках, о просвещении. Смотрите письма его к Шувалову, к Воронцову и проч. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вообще, изучение Тредьяковского, приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского. (Том XI, стр. 22 и 34).
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Анненков — П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960.
Белинский, АН СССР — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
ГБЛ — Государственная библиотека им. В. И. Ленина.
Герцен — А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.
ГИМ — Государственный исторический музей.
ГПБ — Государственная Публичная библиотека СССР им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
КСсБ — В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II… — Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание ‘по незначительности своей’.
ЛН — ‘Литературное наследство’. М., Изд-во АН СССР.
Панаев — И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.
ПР — позднейшая редакция III и IV статей о народной поэзии.
ПссБ — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова (т. I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1962-1965.
ЦГИА — Центральный Государственный исторический архив.
Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою… Часть вторая и третья… Впервые — ‘Отечественные записки’, 1841, т. XIX, No 12, отд. VI ‘Библиографическая хроника’, с. 38-41 (ц. р. 30 ноября, вып. в свет 1 декабря). Без подписи. Авторство — КСсБ, Список V, с. 420.
1 Рецензию на I часть этого издания см.: наст. т., с. 457-461.
2 См. примеч. 1 к рецензии на I часть этого издания.
3 Наиболее плодотворным периодом в творчестве С. Н. Глинки являлась первая четверть XIX в. В это время им были написаны ‘героические драмы’ (‘Наталья, боярская дочь’, по мотивам повести Н. М. Карамзина, ‘Осада города Полтавы’, ‘Антонио Гамбо’ и др.), трагедии (‘Сумбека, или Падение Казанского ханства’, ‘Михаил Черниговский’ и др.), повести (‘Царица Наталья Кирилловна’ и др.). Его перу принадлежат также ‘Русская история’, ‘Записки о войне 1812 года’, ‘Русские анекдоты, военные, гражданские, исторические’.
4 Цитата из письма Ломоносова И. И. Шувалову от 19 января 1761 г. приведена в рецензии на I часть (см. наст. т., с. 460).
5 Критик вольно цитирует начальные строки ‘Оды XIX. Сочиненной в первые лета моего во стихотворении упражнения’. (Эта ода входит в состав ‘Разных од’.)
6 Имеется в виду опыт переложения ‘Гамлета’, принадлежащий А. П. Сумарокову (1748, драматург опирался на французский текст трагедии).
7 Название ‘Ломоносов’ было дано главе из статьи ‘Путешествие из Москвы в Петербург’ при первой ее публикации в посмертном собрании сочинений Пушкина (т. IX. СПб., 1841). Курсив в цитатах принадлежит Белинскому.