ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ *).
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ *).
*) Русская Мысль, кн. I.
II.
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн. II, 1886
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1886
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Матеріалъ, которымъ я располагаю, не великъ по времени — газеты не больше какъ за два мсяца, но и за эти два мсяца набралось столько самыхъ разнообразныхъ фактовъ, что въ нихъ можно растеряться, какъ въ дремучемъ лсу. Тутъ и грабежи, я убійства, и драки, и воровство, и голодъ, и холодъ, подати и недоимки, дворянскій банкъ, създы сельскихъ хозяевъ, създъ горнозаводчиковъ, създъ желзозаводчиковъ, безработица, мельницы, остановившіяся потому, что имъ молоть нечего, и мельницы, остановившіяся потому, что они намололи ужь слишкомъ много, уголовные процессы, знаменитые и не знаменитые, юбилей училища правовднія, назначенія новыхъ лицъ на высшія правительственныя должности и т. д. Съ какихъ же фактовъ начать, что важно, что не важно — или все важно? Чтобы распутаться въ этомъ хаос многообразія, я распредлилъ факты по рубрикамъ и ихъ (т.-е. рубрикъ) получилось 44. Первой въ хронологическомъ порядк явилась хлбная торговля, конечно, это только случайности, начни я свою работу, когда газеты описывали съ такою подробностью юбилей училища правовднія, въ первой рубрик могло бы стоять и е училище правовднія’. Вторую рубрику заняли юридическіе вопросы, третью — зврство, въ слдующихъ рубрикахъ распредлились: дворянскій банкъ, земская статистика, тюрьмы, желзные заводы, грамотность, общественное невжество, разбои, промышленность, женское образованіе, народное здравіе, печать и гласность, школы, грубость и насиліе, люди дла, т.-е. теперешніе дятели — дльцы и т. д. = 44. Съ какой же рубрики начать? Если держаться хронологическаго порядка, то почему хлбная торговля (вопросъ по преимуществу купеческій) важне народной нужды или податей? Чтобы при установленіи очереди вопросовъ не руководиться личнымъ вкусомъ и симпатическими чувствами, нужно было найти основаніе боле разсудочное я опредленное. И такимъ боле опредленнымъ основаніемъ мн показалось число фактовъ той или другой рубрикъ. Самою богатой оказалась рубрика 16-я — ‘грубость и насиліе’, а за ней 40-я — ‘уголовные процессы’.
Не длая преждевременнаго, а потому и рискованнаго обобщенія и не сводя всю русскую провинціальную жизнь только къ грубости и насилію, нельзя, однако, не чувствовать, что грубость одно изъ главныхъ явленій нашей жизни. Грубости есть всякихъ видовъ: неуваженіе къ личности и свобод ближняго, физической и нравственной, то отсутствіе чувства законности, которымъ полна русская жизнь, начиная съ починка, теряющагося въ лсной трущоб, и кончая городами съ газовымъ и электрическимъ освщеніемъ. Если бы о русской жизни не было извстно ничего, то одного объявленія отъ магазина Вильгельма Шульца въ Кіев совершенно достаточно, чтобы не ошибиться въ общемъ заключеніи о нашихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Въ No 258 Вильгельмъ Шульцъ публикуетъ, что у него можно купить дешево къ празднику мужское и дамское платье и блье, и въ конц длаетъ такое примчаніе: ‘прошу обратить вниманіе на то, что мой магазинъ помщается только на Фундуклеевской улиц и что обращеніе мое съ посѣ,тителями магазина самое вжливое‘. Не знаю, было ли бы возможно подобное объявленіе въ какомъ-нибудь самомъ забытомъ провинціальномъ городк Франціи, но если бы оно явилось у насъ даже въ Петербург, то никто не нашелъ бы страннымъ, что хозяинъ магазина общаетъ покупателямъ въ вид преміи быть съ ними вжливымъ. Одна возможность подобнаго объявленія показываетъ, что въ нашихъ нравахъ вжливость не есть правило и, слдовательно, грубость не составляетъ исключенія.
Въ вид вступленія я разскажу читателю уголовное дло на романической подкладк, разбиравшееся 28 ноября прошедшаго года окружнымъ судомъ въ Чигирин. Двадцатилтній парень Крикуненко ухаживалъ за молодою двушкой Агафьей Гончаривной. Крикуненко ходилъ ‘до Гончаривны’ — онъ жилъ отъ нея въ четырехъ верстахъ — почти цлый годъ, ласкалъ ее, цловалъ не разъ и считалъ ее своею невстой. Но скоро за Агафьей сталъ ухаживать и другой парень — Зинченко, боле красивый и зажиточный. Новый, боле блестящій женихъ сразу привлекъ къ себ симпатіи Агафьи и ея родителей. Крикуненко началъ ревновать и, считая за собою право первенства, не переставалъ посщать Агафьи. Разъ онъ засталъ ее въ объятіяхъ Зинченко и пришелъ въ такую ярость, что ударилъ ее сапогомъ. Зинченко хотлъ вступиться за свою возлюбленную, но Крикуненко убжалъ въ лсъ и спрятался у лснаго сторожа. На утро Крикуненко стало стыдно и досадно на свою грубость. Онъ ршилъ вечеромъ сходить къ Агафь, попросить у нея прощенія и переговорить съ нею въ послдній разъ — любитъ ли она его? Когда наступилъ вечеръ, Крикуненк пошелъ къ Агафь, но домой не вернулся и утромъ нашли его трупъ прившеннымъ къ забору Гончара. Трупъ былъ страшно изуродованъ и исцарапанъ. Вс истязанія были сдланы еще надъ живымъ Крикуненко и когда мучители натшились, они задушили свою жертву. Судъ приговорилъ Зинченко, Гончара и его жену къ каторжной работ, а Агафью оправдалъ.
Въ этомъ дл, прежде всего, бросается въ глаза несоотвтствіе аффекта вызвавшей его причин. Какъ бы больно Крикуненко ни ударилъ Агафью сапогомъ, во всякомъ случа мучительства, которыя ему пришлось испытать, уже никакъ не соотвтствовали сил этого удара. Людьми овладлъ дикій страстный порывъ, человка оказывалось нужнымъ проучить, а что изъ этого выйдетъ и чмъ все это кончится, никто не думалъ, между расходившимся инстинктомъ и рефлексомъ дйствія не оказалось ничего промежуточнаго, ничего сдерживающаго и уравновшивающаго. Люди озлились и стали тиранить свою жертву, и чмъ они больше ее тиранили, тмъ сильне и сильне расло въ нихъ скрытое чувство и просило все большаго и большаго удовлетворенія. Крикуненко избитъ, измятъ, переломанъ, озлившіяся фуріи всего его исцарапали, но и этого мало: его душатъ и вшаютъ на ворота. И никто ничего не понимаетъ, что и для чего онъ длаетъ, а мене всхъ Зинченко. Если ему было нужно устранить соперника, чтобы овладть Агафьей, которая и безъ того любила его больше, то ужь никакъ въ его планы не могло входить отправиться одному въ каторжную работу. Все въ этомъ дл глупо и людей нельзя назвать даже сумасшедшими. Сумасшедшими управляютъ безумныя идеи, но здсь нтъ ни умной, ни безумной идеи, а есть только страстный инстинктъ безъ малйшей тни разсудочности. Первобытное, природное чувство, завладвъ безраздльно людьми, не встрчаетъ поправки ни въ какихъ другихъ сдерживающихъ чувствахъ, да ихъ уже и нтъ, они или затемнны этимъ боле сильнымъ чувствомъ, иди и сами перешли въ него. Моментъ просвтленія наступилъ, когда Крикуненко былъ уже мертвъ, но тогда уже было поздно. И въ наступившемъ свтломъ момент, когда люди призадумались надъ тмъ, что они сдлали, и въ нихъ заговорило чувство самосохраненія, у нихъ, все-таки, оказались очень слабыя разсудочныя средства: избитый и искалченный трупъ Гончаръ съ женой подвшиваютъ къ воротамъ своей избы! И именно эта слабость разсудочныхъ средствъ, а чаще всего полное ихъ отсутствіе, но за то непомрное и быстрое развитіе инстинктивныхъ чувствъ, совсмъ заслоняющихъ или вытсняющихъ все остальное, что есть въ душ человка,— вотъ основа душевныхъ процессовъ первобытнаго обитателя нашихъ первобытныхъ починковъ, когда въ этомъ обитател какія-нибудь обстоятельства нарушатъ его душевное равновсіе.
Или вотъ такой случай и въ томъ же Чигиринскомъ узд. Въ 10 ч. вечера крестьянинъ Гродижскій возвращается съ своимъ пріятелемъ, Иваномъ Сигидой, изъ гостей. Увидвъ, что шинокъ освщенъ, они заглянули въ него, но, не найдя знакомыхъ, пошли своею дорогой. Одинъ изъ сидвшихъ въ шинк парней, Ващенко, узнавъ Гродижскаго, сказалъ своимъ товарищамъ Мацаку и Кочерг: ‘пойдемъ его бить’. Предложеніе было принято и вс трое вышли изъ шинка, а за ними пошла и вся остальная компанія, засдавшая въ шинк, человкъ въ пятнадцать. Выломавъ изъ забора колья, молодцы пошли въ догонку за Гродижскимъ и, когда сравнялись съ нимъ, Ващенко его повалилъ и съ остальными своими товарищами началъ бить его по голов кольями и топтать каблуками. Сигида бросился было на помощь Гродижскому, но Мацакъ схватилъ его и приперъ къ забору. Сигида, вырвавшись, вновь бросился къ Гродижскому. Въ это время одинъ изъ парней сказалъ другому: ‘убьемъ его — не будетъ свидтелей’ — и ударилъ Сигиду коломъ въ голову, а другой парень ткнулъ Сигиду коломъ въ нижнюю часть живота. Сигид, однако, удалось убжать и его не преслдовали. Гродижскаго же били кольями и каблуками до того, что онъ пересталъ и хрипть. Тогда Мацакъ командуетъ: ‘довольно!’ а Кочерга въ отвтъ на это говоритъ Ващенко: ‘онъ только притворяется, бей его!’ и снова начинаютъ бить его каблуками. Наконецъ, молодцы, должно быть, устали и разошлись по домамъ. Гродижскій еще дышалъ. Его перенесли въ хату, пригласили священника, но было уже поздно. Чмъ же Гродижскій вызвалъ этотъ самосудъ? Гродижскій былъ четыре года сельскимъ старостой и, какъ говорятъ, не давалъ потачки молодежи и въ особенности деревенскимъ буянамъ и они-то теперь и устроили съ нимъ расправу. Вотъ и все. Не правда ли, какъ просто? Да, просто, но именно въ этой простот и весь ужасъ. ‘Пойдемъ его бить’,— говоритъ Ващенко — и идутъ, и бьютъ, но бьютъ такъ, что черепъ оказывается расколотымъ на 6 частей. Когда Ващенко сказалъ: ‘пойдемъ его бить’, никто, конечно, не думалъ, что это такъ случится. Гродижскаго не хотли убивать, а ужь это случилось какъ-то само собою. Когда Сигида вздумалъ вступиться, одинъ изъ парней говоритъ товарищамъ: ‘убьемъ его — не будетъ свидтеля’ и Сигиду бьютъ коломъ по голов, тычутъ въ животъ. И Сигиду никто не хотлъ убивать въ серьезъ, потому что когда онъ убжалъ, за нимъ никто и не подумалъ погнаться. Бояться Сигиды, какъ свидтеля, не было тоже причины, потому что кром его тутъ были и другіе крестьяне. Какъ же случилось смертоубійство, а могло быть ихъ и два? Случилось, и только, и никто не знаетъ какъ. Тутъ, какъ и въ убійств Крикуненко, аффектъ совсмъ не соотвтствовалъ причин, и между возбужденнымъ инстинктомъ и рефлексомъ дйствія не оказалось никакого разсудочнаго промежутка. Инстинктъ здсь былъ меньше возбужденъ, чмъ при истязаніи Крикуненко, страстный порывъ былъ слабе и потому вся драма иметъ боле спокойный, повидимому, характеръ, но отъ этого-то она еще ужасне, тмъ боле, что и моральныя побужденія были слабе. При истязаніи Крикуненко главнымъ мотивомъ была ревность, оттого и истязаніе его имло особенный характеръ. Въ убійств же Гродижскаго, если корреспондентъ не пропустилъ ничего, только одинъ мотивъ — излишняя строгость Гродижскаго и накопившаяся противъ него злоба, оттого и боле сосредоточенная и, повидимому, безстрастная, что она давно копилась. Очень можетъ быть, что если бы парви не были въ кабак, ничего бы и не случилось. Водка, вообще, хорошій пособникъ въ подобныхъ случаяхъ, потому что совсмъ уничтожаетъ всякій промежутокъ между возбужденнымъ инстинктомъ и его рефлексомъ
Вотъ пьетъ въ кабак здоровенный мужикъ и подл него стоитъ его сынъ, мальчикъ лтъ тринадцати. Видя, что отецъ не перестаетъ пить, мальчикъ началъ уговаривать его идти домой. Надолъ ли мужику ребенокъ, или ему хотлось показать свою родительскую власть, но онъ хватилъ его своимъ могучимъ кулакомъ наотмашь съ такою силой, что мальчикъ ударился вискомъ объ уголъ прилавка и упалъ безъ чувствъ, облитый кровью. У мальчика выскочилъ глазъ. Умеръ ли мальчикъ, или остался живъ, корреспондентъ не говоритъ. Или въ Одесс американецъ, г. Гинземанъ, платитъ извощику за конецъ по такс 20 к., а извощикъ требуетъ 30 к., американецъ же не даетъ больше, тогда озлившійся извощикъ ударяетъ его по лицу кнутовищемъ съ такою силой, что у американца совсмъ вываливается глазъ.
Я знаю, что нельзя обобщать одного-двухъ фактовъ, но тотъ фактъ, который я теперь приведу, допускаетъ обобщеніе. Фактъ этотъ, впрочемъ, не изъ фактовъ послдняго времени. Одинъ изъ подмастерьевъ петербургскаго золотыхъ длъ мастера Бенига, финляндецъ Бальквистъ, убилъ съ цлью грабежа 14-ти лтняго мальчика, находившагося у г. Бенигъ въ ученьи. Убійство это было ненужное и Бальквистъ могъ бы сдлать воровство, не усиливая его такимъ страшнымъ концомъ. Когда Бальквистъ ршилъ ограбить магазинъ, Редлихъ (мальчикъ) сидлъ въ маленькой комнат, прилегающей къ магазину, и читалъ газету. Чтобы избавиться отъ соглядатая, Бальквистъ вошелъ въ мастерскую, увидлъ молотокъ и задумался. Но, однако, онъ взялъ молотокъ и подошелъ сзади къ Редлиху. Опершись лвою рукой о плиту, Бальквистъ правою рукой занесъ молотокъ надъ головой мальчика, но ему стало жаль его и онъ опустилъ руку, немного постоявъ, онъ занесъ молотокъ во второй разъ и опять ему стадо жаль мальчика. Заноситъ Баськвистъ молотовъ въ третій разъ — и теперь уже никакое постороннее чувство не помшало ему. Редлихъ упалъ. Проснулось ли въ Вальквист чувство жалости, заговорила ли совсть, ужасенъ ли былъ для него видъ жертвы, но онъ взялъ одяло, покрылъ имъ голову трупа и, разбивъ стекло въ двери, вошелъ въ магазинъ. Тоже убійство, но въ убійц вы чувствуете живаго человка, который хотя и довелъ свое дло до конца подъ вліяніемъ боле сильнаго мотива, но въ его боле сложной душ есть мсто и для другихъ чувствъ. Но вотъ случай въ Томск, одновременный съ этимъ убійствомъ. Два солдата мстнаго батальона завели польскаго переселенца въ глухое мсто, задушили и, чтобы ‘совсть ихъ не мучила’, прокололи мертвецу грудь противъ сердца и напились его крови. Опять слиткомъ просто, безъ всякихъ осложненій… Вальквистъ получилъ нкоторое образованіе, онъ учился читать, писать, географіи, исторіи, ариметик и закону Божію, это не удержало его отъ убійства, и, все-таки, какое громадное нравственное разстояніе между убійцей, который не можетъ смотрть на свою жертву, и убійцей, пьющаго кровь. Конечно, это длается въ Томск, город, прославившемся своими уголовными ужасами и, главное, ихъ простотой. Подобною простотой отличается и вся Сибирь и вообще наши восточныя окраины, чмъ ближе къ западу, тмъ уголовной простоты меньше.
У насъ пока дйствуютъ культурныя и просвтительныя вліянія отдаленнаго прошлаго, не то временъ крещенія Руси, не то временъ Домостроя, не то временъ Русской Правды. Во всякомъ случа, то Уложеніе о наказаніяхъ, которое составляетъ для народа его неписанный законъ, принадлежитъ ко временамъ самыхъ первобытныхъ юридическихъ понятій. Если народъ судитъ — онъ судитъ всегда жестоко, а наказаніе его — всегда месть, это даже и не библейское ‘око за око’, а что-то ужасное, для чего не существуетъ никакого сравненія.— Вотъ на деревенскомъ выгон находятъ нагаго и избитаго солдата, весь онъ жестоко изсченъ кнутьями, а голова пробила въ нсколькихъ мстахъ и вся залита кровью. Солдатъ показалъ, что вечеромъ, будучи подъ хмлькомъ, онъ вышелъ на выгонъ освжиться и на него напали какіе-то мужики, заподозрившіе въ немъ неблагонамреннаго человка. Мужики раздли его и начали бить палками и кнутьями, сколько времени его били, онъ не знаетъ (!), но били его долго и жестоко и онъ, наконецъ, лишился чувствъ. Избитому солдату іотя и было оказано медицинское пособіе, но жизни оно ему, конечно, не вернуло. Иди заподозрннаго въ краж крестьянина привели въ сборную избу, и толпа поршила его ‘проучить’. Затмъ наступило исполненіе общественнаго приговора и несчастнаго принялись бить вс, кто хотлъ и чмъ попало. Битый тутъ же подъ побоями и умеръ. Но образцомъ жестокости можетъ служить мужицкій самосудъ, разбиравшійся недавно тамбовскимъ окружнымъ судомъ. Ботъ что пишетъ объ этомъ самосуд корреспондентъ Русскихъ Вдомостей: ‘Слушая разсказы очевидцевъ объ ужасающихъ подробностяхъ этого дикаго самосуда, просто не врилось, что онъ происходилъ въ цивилизованной стран, въ конц XIX вка. Осенью прошедшаго года, въ день храмоваго праздника, въ сел Коровин загорлся домъ сельскаго старосты. Сбжавшійся на пожаръ уже изрядно подвыпившій народъ заподозрилъ въ поджог одного бобыля, находившагося тутъ же на пожар. Его схватили, били по чемъ попало и затмъ, по приказанію старосты, мнимому поджигателю связали руки и ноги, запрягли въ телгу почти необъзженную лошадь, позади телги привязали несчастнаго бобыля и во всю мочь поскакали въ становую квартиру, отстоящую отъ мста пожара за 6 верстъ. Напрасно несчастный молилъ дорогою сопровождавшаго его сотскаго развязать его и позволить ему ссть на телгу, напрасно клялся, что въ поджог онъ не виновенъ: исполнительный сотскій до самаго стана тащилъ его ‘волокомъ’ по кочкамъ, и когда пріхали, лицо Р. (бобыля) представляло безформенный кусокъ окровавленнаго мяса, у него поломано нсколько реберъ, вывихнуты руки и ноги,— словомъ, онъ искалченъ такъ, какъ въ старину истязали по приговору суда инквизиціи. На другой день несчастный умеръ, а противъ его мучителей становымъ приставомъ было возбуждено уголовное слдствіе…’Корреспонденту не врилось, что этотъ дикій самосудъ произведенъ въ цивилизованной стран, въ конц XIX вка. Почему же не врилось? Во-первыхъ, эта форма самосуда совсмъ не рдкость и случай этотъ далеко не единственный. Крестьяне поступили такъ, какъ они слыхали, что поступаютъ и другіе,— ‘по бывшимъ примрамъ’.Да и т факты, которые мы приводили, ничмъ не отличаются отъ этого самосуда. Разв истязаніе Крикуненко напоминаетъ цивилизованную страну и XIX вкъ, разв убійство Гродижскаго фактъ изъ цивилизованной страны? А отецъ, бьющій наотмашь сына, или извощикъ, выбивающій глазъ у сдока изъ-за гривенника, или убійцы, пьющіе кровь ими убитаго? Если творятъ самосудъ американцы, они вшаютъ на фонарь или убиваютъ изъ револьвера. Это скверно, потому что насиліе, а не судъ, но тутъ нтъ ни истязанія, ни пытки. Люди, все-таки, держатся немножко въ уровень съ господствующими уголовными понятіями своего вка. Но когда приходится говорить о нашемъ народномъ самосуд, тутъ уже нельзя вспоминать ‘цивилизацію’ или ‘XIX вкъ’, а, напротивъ, ихъ нужно совсмъ забыть. Чтобы найти корень русскаго самосуда, нужно углубиться во ‘мракъ времени’. И дйствительно, только во мрак времени можно найти объясненіе тмъ фактамъ жестокости и насилія, которыми такъ богата наша уголовная и неуголовная хроника. Культурному человку факты подобной народной жестокости должны казаться ужасающими и дикими. Но, вдь, они таковы и въ дйствительности. Да и почему имъ быть иными? Давно ли отмнено у насъ крпостное право, съ его практикой помщичьяго произвола и съ его свжими преданіями о Солтычих, Куролесов и тысячахъ имъ подобныхъ? Да и не одни преданія живы, а живо еще цлое поколніе, вырасшее на крпостныхъ порядкахъ и на куролесовской практик. Каждый мужикъ, которому теперь сорокъ лтъ, разскажетъ вамъ такіе случаи ‘отеческаго обращенія’ помщиковъ, что у васъ встанутъ волосы дыбомъ. Свжо преданіе и о ‘зеленой улиц’, когда четыре тысячи ударовъ палками считалось наказаніемъ ‘среднимъ’. Лтъ сорокъ назадъ въ Казани гоняли сквозь строй черезъ 12 т. человкъ въ одинъ разъ двухъ разбойниковъ, Чайкина и Быкова. Это было наказаніе на-смерть. Одинъ изъ наказываемыхъ умеръ подъ палками, другой увезенъ въ больницу еще дышавшимъ. Это посл 12-ти-то тысячъ. Вотъ какіе были изумительные организмы и что они могли выносить! И на такіе изумительные организмы было разсчитано и наказаніе, конечно, въ вид maximum’а, чтобы повадно не было. На такихъ порядкахъ и слагались привычки народа. Кнутъ и плети, торговая казнь ради ‘устрашенія’, знаменитая уголовная формула: ‘чтобы и другимъ не повадно было’, ‘зеленая улица’ были тою практическою школой, въ которой воспиталось не одно поколніе и сложились ихъ общественные нравы и уголовныя понятія. Теперь, правда, пошло въ деревн новое поколніе, вырасшее на свобод, но понятія этого свободнаго поколнія, судя по такимъ фактамъ, какъ убійство Гродижскаго, такъ же жестоки, какъ и понятія его отцовъ. Да едва ли оно и могло быть иначе, потому что не явилось никакихъ новыхъ цивилизующихъ воздйствій, которыя могли бы создать въ народ внезапно гуманность и мягкость нравовъ. Русскій народъ вовсе не жестокъ по природ, онъ скоре жалостливъ, его жестокость въ самосудахъ есть жестокость юридическая, созданная понятіемъ, что нужно учить и проучить, чтобы человкъ впередъ не длалъ. Тутъ не сердце жестоко, а жестоки понятія, жестокъ безсознательный рефлексъ страстнаго порыва, вызваннаго такимъ же безсознательнымъ мышленіемъ, въ свою очередь, создавшимся наглядною школой жизни и грубыми привычками. Недостатокъ гуманности, въ которой мы, образованные, упрекаемъ народъ, нами же, образованными, въ немъ и поддерживается.
Вотъ хотя бы такой случай. Лтъ пять тому назадъ въ Вятк была назначена публичная казнь трехъ осужденныхъ на каторгу. Утромъ въ назначенный часъ изъ воротъ тюремнаго замка, лежащаго въ конц города, вышла печальная процессія. Впереди халъ козакъ, за нимъ шелъ взводъ солдатъ съ барабаннымъ боемъ, подъ командою офицера, чиновникъ полиціи, полицейская стража, товарищъ прокурора, священникъ и, наконецъ, высокія черныя дроги, и на нихъ, на высокой скамь, спиною къ лошадямъ и лицомъ къ толп звакъ, слдовавшей за дрогами, трое осужденныхъ. По мр того, какъ печальная колесница прозжала черезъ боле населенныя улицы, число любопытныхъ расло и на мст казни превратилось въ густую толпу. Процессія остановилась у эшафота, преступниковъ стащили съ колесницы, звели наверхъ и привязали къ позорному столбу. Блдные, исхудалые, съ страдальческимъ выраженіемъ въ лиц, осужденные ждали конца этой тяжелой для нихъ выставки. Проходятъ положенныя закономъ десять минутъ, проходятъ двадцать, тридцать минутъ, цлый часъ, другой, и, наконецъ, завдывающій всею этою церемоніей прокуроръ заявляетъ, что, ‘по случаю неприбытія секретаря окружнаго суда, исполненіе приговора отлагается до другаго времени’. Толпа разошлась въ недоумніи и арестантовъ снова отправили въ тюремный замокъ. И все это случилось по канцелярскому недоразумнію. Вдь, тоже фактъ, повидимому, невозможный въ цивилизованной стран и въ XIX вк, и не только онъ оказался возможнымъ, но и прошелъ совершенно незамтнымъ. Появилась о немъ одна корреспонденція и ни газеты, ни общественное мнніе не обратило на нее никакого вниманія. А, между тмъ, фактъ возмутительный, и больше всего по общественному равнодушію. И мы молчимъ совсмъ не потому, что ‘ничего не подлаешь’. Нтъ. Сами факты проходятъ для насъ безслдно, ничего не шевелятъ внутри, по привычк къ подобнымъ фактамъ.
Вообще, когда русскій человкъ считаетъ себя въ своемъ ‘нрав’, его великодушіе уменьшается пропорціонально увеличенію его права. Кром того, осложняющимъ мотивомъ (производящимъ вообще большую путаницу въ понятіяхъ) является ‘власть’, выражающаяся вншнимъ образомъ всегда большею или меньшею грубостью. Ближайшею иллюстраціей къ этому обобщенію можетъ служить провинціальная городская и деревенская полиція. Что обобщеніе не апріорно, приведу приказъ житомірскаго полицеймейстера, напечатанный въ Волынскихъ Губернскихъ Вдомостяхъ. Вотъ что пишетъ житомірскій полицеймейстеръ: ‘Ко мн неоднократно доходили и доходятъ свднія о грубомъ и невжливомъ обращеніи подвдомственныхъ мн чиновъ житомірской городской полицій съ публикой. Жители города нарекаютъ не только на городовыхь, но даже и на полицейскихъ чиновниковъ, которые, при исполненіи обязанностей службы, превышаютъ предоставленныя имъ закономъ уполномочія. Прискорбно мн это, но еще прискорбне, посл разслдованія фактовъ по получаемымъ свдніямъ, выносить убжденіе въ томъ, что связь чиновъ ввренной мн полиціи съ мстнымъ населеніемъ не только правильно не установилась, но даже является для нихъ какою-то непонятною обязанностью, что интересы общества, защиту которыхъ законъ возложилъ на полицію, составляютъ для нея тягость, что ровности, солидности, вниманія, вжливости, той вжливости, которая не оскорбляетъ чужаго достоинства (?), но вселяетъ убжденіе въ законности направляемыхъ требованій, и въ помин нтъ, и что небрежное отношеніе къ чужому достоинству приняло даже характеръ обыденнаго явленія въ дятельности чиновъ полиціи, вызывая нежелательныя столкновенія съ населеніемъ и совершенно справедливый ропотъ послдняго, а дятельность чиновъ полиціи въ этомъ случа сильно компрометируется. Такія отношенія къ публик въ будущемъ невозможны…’ И какъ бы въ параллель къ приказу житомірскаго полицеймейстера, въ No 297 Волжскаго Встника напечатано распоряженіе (или отношеніе, что ли, трудно опредлить названіе этого любопытнаго документа) полицейскаго урядника 1 участка 1 стана Осинскаго узда, посланное урядникомъ въ мужскую и женскую ильинскія школы. Достопочтенный урядникъ 1 участка 1 стана Осинскаго узда является блюстителемъ того, что вовсе ему не поручено. Любопытный документъ гласитъ: ‘Сего числа (документъ приводится съ сохраненіемъ орографіи оригинала) въ церкви во время службы, замтилъ я, что ученики производятъ шалости и разговоры почему на основаніи 7 и 10 ст. Устава о предупрежденіи и пресченіи преступленій т. XIV Св. Зак., изд. 1876 г. прошу преподавателя внушить ученикамъ какъ должно держать себя въ церкви, не дозволять имъ ставать въ переди церкви, а ставить ихъ парадомъ къ лвой сторон, а главное не дозволять, имъ разговоровъ, переходить съ мста на мсто и вообще не отвращать вниманія отъ службы ни словомъ или движеніемъ, но пребывать со страхомъ, въ молчаніи, въ тишин и во всякомъ почтеніи’. Приказъ этотъ характеренъ въ томъ отношеніи, что обрисовываетъ поползновеніе къ ‘превышенію власти’, о которомъ говоритъ житомірскій полицеймейстеръ. Въ первое время посл введенія этой низшей деревенской полицейской инстанціи, урядникъ долго не могли найти своего мста въ природ и все выскакивали изъ границъ, покушаясь расширять предлы предметовъ своего вднія. Хотя для обузданія урядниковъ и были приняты мры и ихъ, все-таки, немножко обуздали, но, какъ видно, и до сихъ поръ урядники еще не нашли окончательно своего мста въ природ. Судить о всхъ деревенскихъ подвигахъ урядниковъ печати, конечно, трудно, потому что мужики корреспонденцій въ газеты не пишутъ. Правда, что мужикъ съ урядникомъ почтителенъ, а почтеніе обезоруживаетъ. Но въ деревн есть и еще люди, кром мужика, считающіе себя не подвдомственными урядникамъ. Такое очевидное непочтеніе урядникъ вынести не можетъ, вотъ и возникаютъ разныя ‘недоразумнія’, кончающіяся или подобными приказами, какой приведенъ выше, или другими столкновеніями. Былъ, напримръ, такой случай. Сельскія учительницы вздумали на святкахъ устроить домашній спектакль. Урядникъ узналъ объ этомъ и донесъ становому. Что и какъ онъ донесъ, неизвстно. Но когда наступилъ день спектакля, вс участницы собрались и оставалось только начать спектакль, явился урядникъ (вдь, зналъ когда) и предъявилъ бумагу отъ становаго, въ которой объявлялось участвующимъ, что ‘любительскіе спектакли не могутъ быть устраиваемы безъ разршенія:’. Уряднику объясняли, что это вовсе не ‘любительскій’ спектакль, а ‘домашній’, но урядникъ не убждался и стоялъ на своемъ. Только благодаря тому, что между участвующими были родственники вліятельныхъ въ узд лицъ, удалось урезонить урядника и онъ согласился допустить спектакль, но съ условіемъ, чтобы играющіе дали ему росписку, что они читали отношеніе становаго. Бодостной старшина, онъ же и попечитель народной школы въ одномъ изъ селъ Карачевскаго узда, сначала не въ мру благоволилъ къ учительниц этой школы, а затмъ, обманувшись въ своихъ надеждахъ, началъ всячески и усиленно ее преслдовать и даже наблюдать за нею въ ея частной жизни. Придя разъ вечеромъ къ учительниц и увидвъ, что у нея сидитъ законоучитель сосдней школы, кончившій курсъ семинаріи, старшина заперъ квартиру учительницы и пошелъ въ деревню собирать властей и народъ для изобличенія запертыхъ въ какомъ-то якобы преступленіи. Преступленія никакого не оказалось, а учительница подала мировому судь на старшину жалобу, котораго судья и приговорилъ къ заключенію на два мсяца. Но старшина, должно быть, считалъ себя въ законномъ прав, потому что обжаловалъ приговоръ судьи, създу, създъ оставилъ жалобу безъ послдствій. Тогда старшина подалъ кассаціонную жалобу и по указу сената дло поступило на пересмотръ брянскаго създа. Этотъ създъ тоже призналъ старшину виновнымъ, но наказаніе уменьшилъ до одного мсяца. Старшина не угомонился и подалъ новую кассаціонную жалобу, по которой дло его передано орловскому мировому създу.
Въ городахъ, гд населеніе скученне и разнообразне, случаевъ для грубости и насилія хотя и больше, но за то сильне и контроль, сдерживающій всякій произволъ, да и деревенскій мужикъ обнаруживаетъ уже большую независимость, чувствуя поддержку. Разъ въ Москв,— это было не боле 5—6 лтъ назадъ,— на Каменномъ мосту долго шумла толпа народу, человкъ триста. Городовые куда-то исчезли. Народъ толпился около лужи свжей крови на мосту, у самыхъ рельсовъ конно-желзной дороги. Когда проходившіе спрашивали: ‘что случилось?’ изъ волновавшейся толпы слдовалъ отвтъ въ нсколько голосовъ: ‘сейчасъ городовой убилъ ломоваго извощика’. Дло, по разсказамъ, произошло такъ. Въ прозжавшемъ по мосту обоз ломовыхъ былъ одинъ подвыпившій извощикъ, который на крикъ городоваго не хотлъ своротить въ сторону. Городовой, озлившись, подбжалъ къ нему и ‘ударилъ въ зубы’, да такъ, что извощикъ упалъ навзничь и ударился головой о рельсы. Истекавшаго кровью ломовика подняли замертво и увезли въ пріемный покой. Даже на другой день по Замоскворчью только и было разговоровъ, что объ этомъ несчастномъ происшествіи. Но въ город и меньшіе случаи не проходятъ такъ безслдно, какъ въ деревн. Недавно, напримръ, въ Николаев были собраны на полицейскомъ двор извощики для осмотра экипажей. Одинъ изъ извощиковъ оказался пьянымъ и дежурный надзиратель, обругавъ его ‘по-извощичьи’, повелъ въ караульную и на пути далъ ему нсколько подзатыльниковъ. Извощики зашумли и дло кончилось тмъ, что, по распоряженію полицеймейстера, было произведено дознаніе и представлено николаевскому военному губернатору.
Въ этомъ клубк, гд право и насиліе спутались до того, что ихъ не размежуешь, смутность понятій о законности можетъ приводить даже къ слдующимъ невроятнымъ фактамъ. Любопытно, что этотъ фактъ перепечатанъ изъ Недльной хроники Восхода Виленскимъ Встникомъ, не принадлежащимъ Къ числу ‘органовъ’, особенно сочувствующихъ евреямъ. ‘Во многихъ городахъ,— пишетъ Хроника Восхода,— заведенъ такой порядокъ, что призывныхъ евреевъ, посл вынутія жребія, отводятъ въ особое, спеціально еврейскимъ обществомъ нанимаемое помщеніе (?!), гд они остаются подъ полицейскою стражей до пріема ихъ на службу. Такіе пріемы практиковались у насъ уже нсколько лтъ (въ Новоалександров, Ковенской губ.). Въ этомъ году (за отсутствіемъ ли средствъ, либо по другимъ причинамъ) подобный арестный домъ еврейскимъ обществомъ отведенъ не былъ, поэтому мстный исправникъ поручилъ полицейскому надзирателю отвести призывныхъ евреевъ подъ арестъ въ общественную синагогу (!). Когда транспортъ призывныхъ, съ надзирателемъ во глав, прибылъ къ общественной синагог и она оказалась закрытою, то надзиратель распорядился взломать замки, старосту же молитвеннаго дома, отказавшагося открыть синагогу, предназначенную только для богослуженія, а не для арестнаго дома, надзиратель отправилъ подъ арестъ на съзжую при полиціи’. Что за невроятныя вещи? Арестъ въ молитвенномъ дом, т.-е. въ церкви.
Странность взаимно неясныхъ отношеній, когда каждый дйствуетъ на свой страхъ, какъ положитъ-ему Богъ на сердце и насколько онъ гораздъ что-нибудь выдумать, не могла не привести къ своеобразнымъ отношеніямъ народа къ полиціи, отношеніямъ нежелательнымъ и нетерпимымъ ни въ какомъ правильномъ гражданскомъ общежитіи. Полиція до сихъ поръ не могла создать себ авторитета и только законъ строгостью взысканій за неисполненіе распоряженій полиціи еще поддерживаетъ ея полицейское достоинство. Должно прибавить, что и населеніе провинціи не даетъ особенныхъ поводовъ ставить высоко его гражданское развитіе и пониманіе своихъ личныхъ и общественныхъ обязанностей. И возникаетъ изъ этой двусторонней неразвитости путаница отношеній, равновсіе которыхъ устанавливается только судомъ. Въ поясненіе приведу слдующее дло. Въ начал декабря въ одесскомъ окружномъ суд и, конечно, безъ участія присяжныхъ, слушалось дло купца Фельдмана и сына его, провизора И. Фельдмана, обвинявшихся въ оскорбленіи полиціи. Изъ полицейскаго протокола видно, что лтомъ, во время пожара въ дом г. Фельдмана, послдній оскорбилъ бывшаго помощника полицеймейстера, сказавъ: ‘что это за полиція, это разбойники, а не полиція’, а другой подсудимый, И. Фельдманъ, ударилъ городоваго. На суд же выяснилось вотъ что: когда загорлась табачная лавка въ дом г. Фельдмана, то онъ, посл неоднократныхъ вызывовъ по телефону пожарной команды, приказалъ своему дворнику и кучеру разбить двери и окна лавки и тушить пожаръ. Когда вслдъ за этимъ пріхала пожарная команда, а съ нею и помощникъ полицеймейстера, то пожаръ былъ уже потушенъ домашними средствами. Такъ какъ у горвшей лавочки столпилось много публики, то Фельдманы (отецъ и сынъ) потребовали, чтобы ихъ впустили, потому что они владльцы этого дома. Какъ показалъ свидтель Подлевскій (городовой), помощникъ полицеймейстера веллъ ему ‘дать имъ въ шею’, что онъ и усплъ исполнить только относительно младшаго Фельдмана.
— Почему же вы, свидтель, на предварительномъ слдствіи показали иначе, что не вы ударили Фельдмана, а, напротивъ, онъ васъ?— спросилъ предсдатель свидтеля.
— Потому что мн такъ велли сказать помощникъ полицеймейстера,— отвтилъ свидтель.
Что городовой ударилъ г. Фельдмана, а не г. Фельдманъ городоваго, подтвердили и другіе свидтели.
Кто, читатели, виноватые въ этой исторіи? Судя по тому, что г. Фельдмана, за оскорбленіе словами помощника полицеймейстера, приговорили къ десятидневному аресту при полиціи, нужно думать, что виноватый г. Фельдманъ. До если г. Фельдманъ и виноватъ, что сказалъ: ‘это не полиція, а разбойники’, то, вдь, и городовой, ‘успвшій исполнить приказніе помощника полицеймейстера только относительно младшаго Фельдмана’, не поступалъ по-джентльменски, также какъ и его начальникъ, приказавшій ‘дать въ шею’ обоимъ Фельдманамъ. Если г. Фельдманъ, отсидвъ десять дней, и не будетъ высказывать на улиц своего мннія о полиціи, то насколько устранится этимъ фактъ, установленный такимъ компетентнымъ лицомъ, какъ житомірскій полицеймейстеръ, что небрежное отношеніе полиціи (конечно, вообще, потому что въ Одесс повторяется то же, что и въ Житомір) къ чужому достоинству приняло даже характеръ обыденнаго явленія? Еще меньше можно ожидать, что скромное поведеніе г. Фельдмана въ Одесс послужитъ примромъ для Кіева я у кіевлянъ явится желаніе относиться къ своей полиція съ большимъ почтеніемъ, чмъ они это длаютъ теперь.
Да дняхъ въ виленскомъ окружномъ суд судился еврей, воръ-рецидивистъ, за восьмую кражу. Защитникъ былъ ему назначенъ онъ суда. Дло было безнадежное и только однимъ обстоятельствомъ еще можно было воспользоваться защитнику — отсутствіемъ прямыхъ уликъ взлома. Этимъ обстоятельствомъ и воспользовался защитникъ. Обвиняемый упорно отрицалъ свою виновность. Присяжные не признали взлома, а воровство признали доказаннымъ и вынесли обвинительный вердиктъ. Еврей его не ожидалъ и, когда ему былъ объявленъ приговоръ суда, онъ ‘обратился къ своему защитнику со словами, далеко не выражающими сердечной благодарности’, какъ выражается Виленскій Встникъ, а затмъ, проходя мимо присяжныхъ, ударилъ кулакомъ одного изъ нихъ, пригрозивъ, что онъ съ ними еще раздлается, и выругалъ судъ. Тутъ важенъ не этотъ, собственно, случай,— мало ли какіе могутъ быть случаи,— тутъ важна та общественная атмосфера, которая этому случаю едва ли можетъ сообщить характеръ исключительности.
Что въ нашей общественной атмосфер заключается главная причина всхъ нашихъ общественныхъ неустройствъ и тхъ ‘уголовныхъ уклоненій’, факты которыхъ были приведены въ этомъ обзор провинціальной жизни, доказывать едва ли нужно. Общественный характеръ жизни зависитъ отъ тона, который она получаетъ отъ господствующаго общественнаго мннія. Теперешній тонъ нашей общественной жизни слишкомъ низокъ, чтобы создать какія-нибудь выдающіяся общественно-культарныя вліянія. Разъ только, въ эпоху освобожденія крестьянъ, да и то на короткое время, поднялся было тонъ нашей общественной жизни, благодаря реформаціоннымъ идеямъ, а затмъ опять упалъ и вліятельною общественною силой явились второстепенные элементы общественности. Не берусь ршить, на сколько наше образованное общественное мнніе можетъ вліять на жизнь деревни, но несомннно, что сельское духовенство и общественные органы, приходящіе въ соприкосновеніе съ народомъ, не могутъ не подчиниться общему тону жизни и не могутъ не проводить его въ народъ. Но за то можно съ увренностью въ безошибочности утверждать, что многіе изъ фактовъ были бы невозможны при боле высокомъ подъем общественнаго чувства и при боле строгомъ отношеніи общественнаго мннія къ противуобщественнымъ явленіямъ. Укрощающая дисциплина общественнаго мннія заключается, конечно, не въ строгости уголовныхъ наказаній (на мягкость нашихъ наказаній, кажется, пожаловаться нельзя), а въ томъ серьезномъ взгляд на вс общественныя отношенія, въ томъ постоянномъ стремленіи къ боле правильной ихъ организаціи, которыми единственно и создается упорядоченная жизнь.
Можно думать, что даже подобные факты, какъ опубликованный въ Новостяхъ — убійство акушерки, при иныхъ условіяхъ общественности были бы невозможны. Одинъ мстный житель,— говоритъ корреспондентъ (о ‘мстномъ жител’ извстно только, что онъ Витебской губерніи, но ни узда, ни города, ни мстечка не означено),— обольстилъ молодую двушку и затмъ обратился къ акушерк съ просьбой о средств для изгнанія плода. Акушерка съ негодованіемъ наотрзъ отказала и бросила ловеласу деньги въ лицо. Ловеласъ поклялся отомститъ. Разъ вечеромъ приглашаютъ акушерку къ родильниц, акушерка похала и нашла въ постели одтаго въ женское платье мужчину. Скандалъ удался и мужская компанія, бывшая при этой сцен, проводила акушерку крикомъ ‘ура’. Оскорбленная акушерка подала жалобу въ судъ. Кончилась эта исторія тмъ, что акушерка была приглашена въ ближайшую деревню къ какой-то помщиц, а на другой день найдена въ лсу мертвою съ веревкой на ше. Помимо убійства, мерзость этого факта въ скандал приглашенія акушерки къ мужчин. И что любопытно, скандалъ этотъ иметъ традиціонную живучесть. Отъ времени до времени онъ повторяется то тамъ, то здсь и всегда съ одинаковымъ успхомъ. Лтъ пятнадцать назадъ подобный скандалъ — и вовсе не по злому чувству, а такъ, для шутки — учиненъ былъ въ одномъ уздномъ город Вологодской губерніи и авторъ скандала хохоталъ отъ души, что ему удалось обманутъ такъ ловко акушерку. Изъ всего общества узднаго города только немногіе были возмущены этою ‘шуткой’, а остальные хохотали вмст съ ея авторомъ.
Скандальныя побоища, драки и дебошъ продолжаютъ въ провинціи и до сихъ поръ свое традиціонное существованіе, точно въ эти послдніе ‘тридцать лтъ не произошло въ русской жизни никакихъ нравственныхъ перемнъ. У мужиковъ въ деревняхъ происходятъ побоища по причинамъ ‘существеннымъ’, обыкновенно по недоразумніямъ въ землевладніи, но образованные люди провинціи дерутся и дебоширятъ изъ причинъ ‘нравственныхъ’. Драки обыкновенно происходятъ въ клубахъ, маскарадахъ (столицы этотъ героическій періодъ, кажется, уже пережили), но происходятъ побоища и на открытомъ воздух. Въ Дубовк, на одной изъ окраинъ, произошла на площади настоящая битва, героями которой были, съ одной стороны, сынъ купца и сынъ фабриканта, съ другой — толпа мщанъ. Молодые люди возвращались верхами съ охоты, у одного въ рукахъ была плеть, у другаго арапникъ. Вотъ все, что извстно о причинахъ свалки, но свалка была отчаянная и съ одной стороны были пущеныхъ въ ходъ плеть и арапникъ, а съ другой — каменья и палки. Верхъ одержали каменья и палки и охотникамъ досталось порядочно, хотя потерпли и мщане. Въ Камышин два купеческихъ сынка произвели въ. кафе-ресторан дебошъ, съ полнымъ разрушеніемъ всего, что только можно было разрушитъ, ломалась даже мебель, а нсколько стульевъ было выброшено изъ окна на улицу. Дебоширили купчики новйшей формаціи: одинъ изъ нихъ, сынъ крупнаго виноторговца, окончилъ курсъ реальнаго училища, а другой — въ уздномъ училищ. Въ Кіев произошелъ такой случай. Въ ресторанъ пришелъ обдать начальникъ казатинской телеграфной станціи. Сидя за столомъ въ ожиданіи обда, онъ услышалъ изъ-за сосдняго стола ругательства, обращенныя къ нему человкомъ, ему совсмъ незнакомымъ. Начальникъ телеграфной станціи не обращалъ сначала вниманія на задорнаго субъекта, но такъ какъ онъ и не думалъ переставать браниться, то телеграфистъ подошелъ къ нему и замтилъ, что его выходки неприличны. ‘А, такъ я тебя кинжаломъ’,— отвтилъ на это храбрый воинъ (герой былъ отставной офицеръ) и, вынувъ изъ голенища какой-то острый желзный прутъ, бросился на своего противника. Присутствующіе хотли было обезоружитъ воина, но ничего не могли съ нимъ подлать, онъ размахивалъ своимъ прутомъ во вс стороны и, наконецъ, вонзилъ его въ руку своего противника и пригвоздилъ ее къ столу. Въ Харьков тоже1 было употреблено въ трактир смертоносное оружіе. Въ общемъ зал заспорили какой-то молодой человкъ и еврей, споръ перешелъ въ ссору и молодой человкъ, выхвативъ изъ кармана револьверъ, почти въ упоръ, выстрлилъ въ еврея. На этотъ выстрлъ прибжалъ изъ другой комнаты братъ стрлявшаго и не прошло мгновенія, какъ расходившійся стрлецъ далъ два выстрла и по брату. Этотъ выхватилъ изъ рукъ стрльца револьверъ и, въ свою очередь, выпустилъ въ него дв пули. Къ счастію, никто изъ троихъ не оказался раненымъ. Въ Одесс уличный мальчишка обозвалъ одного потомственнаго почетнаго гражданина (русскаго) ‘нмецкой колбасой’ и ‘кадетомъ’, и почетной гражданинъ (почтенный человкъ 50-ти лтъ), ворвавшись въ квартиру матери мальчишки, набросился на мать съ нецензурною бранью и пустилъ въ ходъ руки, такъ что у побитой женщины была на другой день сильно опухшая, синяя щека. Я не составляю букета изъ фактовъ, да и перечисляю не вс, но и изъ этихъ можно судитъ довольно безошибочно о нкоторыхъ пріятностяхъ жизни въ провинціи. Вы приходите въ ресторанъ обдать и вашу руку пригвождаютъ къ столу желзнымъ прутомъ, вы вступаете съ кмъ-нибудь въ разговоръ, не сходитесь въ мнніяхъ и противникъ палитъ въ васъ изъ револьвера. Былъ случай, когда въ патріотическомъ спор одинъ господинъ отрубилъ ухо учителю французскаго языка.
Кром этихъ фактовъ физическаго насилія при посредств боле или мене смертоносныхъ орудій, бываютъ еще и ‘коллизіи’, по крайней мр, подъ этимъ заглавіемъ Одесскій Встникъ разсказываетъ такой случай. У портнаго Фельдмана заболла жена опаснымъ нарывомъ въ горл. Фельдманъ пригласилъ врача Юзефовича, который, осмотрвъ больную, ршилъ, что ей нужно сдлать операцію, и сталъ раскладывать инструменты. Въ это время явился другой врачъ, г. Дрей, приглашенный тоже Фельдманомъ. Увидвъ г. Юзефовича, г. Дрей сталъ упрекать хозяина, что онъ его напрасно потревожилъ, и г. Юзефовичъ выразилъ тоже неудовольствіе. Фельдманъ, почувствовавъ бду, сталъ умолять докторовъ остаться и оказать совмстную помощь. Но явилось новое усложненіе. Г. Юзефовичъ настаивалъ на операціи, а докторъ Дрей находилъ ее не только излишней, но и вредной… Вотъ тутъ и начинается ‘коллизія’. Д-ръ Дрей разсердился и ушелъ, д-ръ Юзефовичъ тоже разсердился и сталъ длать Фельдману упреки. Растерявшійся портной, возбужденный всею этою исторіей и испуганный за больную жену, сказалъ г. Юзефовичу, что доктора хуже ремесленниковъ и ведутъ себя, какъ извощики и какъ разбойники. ‘Васъ зовутъ,— заключилъ Фельдманъ свою рчь,— къ больной для помощи, а вы спорите и ссоритесь у постели умирающей’. Д-ръ Юзефовичъ считалъ себя настолько въ прав длать у постели умирающей все, что ему вздумается, что подалъ на Фельдмана жалобу къ мировому. Еще одна ‘коллизія’ имла мсто въ кіевской судебной палат въ зал судебныхъ засданій. Присяжный повренный Виноградовъ хотлъ было ударить присяжнаго повреннаго ‘Невинскаго сверткомъ дловыхъ бумагъ, но такъ какъ ему это не удалось, то онъ пустилъ портфельный свертокъ изо всей силы въ г. Левенскаго и крикнулъ ему: ‘мерзавецъ! жидъ!’ ‘Коллизія’ произошла по поводу иска ослпшаго на служб общества ю.-з. желзныхъ дорогъ кочегара Кухты къ этому обществу о пенсіи. Г. Левинскій доказывалъ, что Кухта, ослпъ на служб и что по разсчету жалованья въ 240 р. ему слдуетъ пенсіи 91 р. 56 к., а г. Виноградовъ доказывалъ, что Кухта ослпъ не на служб, что размръ пенсіи ему преувеличенъ и ее слдуетъ опредлить или въ 60 р. 61 к., или въ 30 р. 30 1/2 коп. въ годъ.
Еще о двухъ ‘коллизіяхъ’ печатаетъ Саратовскій Листокъ femora въ корреспонденціи изъ Камышина. ‘Мн разсказываютъ,— пишетъ корреспондентъ,— про одного учителя (?) одного изъ здшнихъ училищъ (?), воздвигнувшаго гоненіе на своихъ учениковъ за то, что они не желаютъ быть его нахлбниками’. Почтенный педагогъ предложилъ ученикамъ не изъ горожанъ жить у него и платить ему за это по 13 руб. въ мсяцъ. Ученикамъ это показалось дорого, потому что у обывателей они платятъ по 8 и 9 руб., и вотъ тутъ-то и послдовала ‘коллизія’: ученики отказались отъ предложенія педагога, и педагогъ началъ ставить имъ за это единицы и двойки, вмсто прежнихъ четверокъ и пятерокъ.
Чтобы ввести эти факты въ связь съ общею русскою жизнью (тмъ боле, что герой, о которомъ будетъ рчь, человкъ провинціи), я разскажу, какъ въ Москв присяжный повренный Браунъ научилъ выломать двери въ квартир вдовы священника Лаврова. Участковый приставъ нашелъ квартиру г-жи Лавровой совершенно открытой со двора, даже двери, ведущія въ квартиру, были выломаны, въ квартир вещи были въ безпорядк и вдова Лаврова находилась въ крайне возбужденномъ состояніи. Все это было сдлано по распоряженію домовладлицы и присяжнаго повреннаго Адольфа Адольфовича Браунъ. Кто же это Адольфъ Адольфовичъ Браунъ? Саратовскій Листокъ, длая перепечатку извстія, снабжаетъ ее такимъ вступленіемъ: ‘Московскія газеты передаютъ слдующій фактъ возмутительнаго самоуправства, однимъ изъ героевъ котораго является извстный саратовцамъ А. А. Браунъ’. Значитъ, г. Браунъ перехалъ въ Москву, уже сдлавшись въ Саратов извстностью. Жаль, что Сарат. Листокъ не объяснилъ, какую извстность пріобрлъ въ Саратов г. Браунъ… Въ 340 No Русскихъ Вдомостей напечатано письмо въ редакцію г. Брауна, что въ снятіи дверей въ квартир г-жи Лавровой не было никакого самоуправства. ‘На вопросъ г-жи Чистяковой (домовладлицы), вполн ли законны будутъ ея распоряженія о снятіи всхъ дверей, требующихъ передлки, я,— пишетъ г. Браунъ,— какъ юристъ, долженъ былъ отвтить, что снятіе дверей домовладлицей не съ цлью принудить жильца къ вызду изъ квартиры, а для поправокъ (какова юриспруденція!), не подходитъ подъ понятіе о самоуправств (слдуютъ разныя статьи закона, какъ и у осинскаго урядника, въ доказательство, что поступлено по закону и что для передлки можно было снять зимою въ морозъ вс ршительно двери, не исключая и наружныхъ). Заключаетъ свое письмо г. Браунъ такъ: ‘Считаю долгомъ добавить, что я самъ передамъ объ этомъ случа совту присяжныхъ повренныхъ, и что я привлеку лицо, написавшаго статью въ Современныхъ Вдомостяхъ, къ уголовной отвтственности’.
Во всхъ этихъ фактахъ любопытне всего мужество ихъ героевъ, а затмъ, что вс эти мужественные герои (другими, кажется, герои не бываютъ) принадлежали въ устоямъ общества и его гражданственности. Это или хранители нашего физическаго здоровья и гражданской безопасности — доктора, адвокаты, или творцы нашей личной и общественной нравственности, руководители нашего поведенія, любви и уваженія къ достоинству ближняго. Какъ же эти столпы личной и общественной нравственности понимаютъ свои обязанности? Докторъ Юзефовичъ бросаетъ умирающую на произволъ судьбы и когда ему говорятъ, что такъ не поступилъ бы ‘никакой ремесленникъ и никакой извощикъ’, г. Юзефовичъ иметъ мужество отправиться съ жалобой на человка, котораго онъ самъ вынудилъ сказать ему это. ‘Извстный Саратову’ адвокатъ Браунъ крючкотворствуетъ и, ссылаясь на законъ, старается доказать, что можно снять зимою вс двери у квартиры и это не будетъ самоуправствомъ, если только заявить жильцу, что двери снимаются для передлки. Еще адвокатъ, г. Виноградовъ, защищая интересы богатой желзно-дорожной компаніи, распинается изъ всхъ силъ, чтобы уменьшить пенсію слпому кочегару на 30 руб. въ годъ, и когда ему возражаютъ, что разсчетъ его невренъ, онъ идетъ въ драку и ругаетъ противника ‘мерзавцемъ’. Учитель предлагаетъ у себя квартиру ученикамъ и тмъ, кто отказывается, ставитъ единицы. И вс эти господа, поступая такъ, чувствуютъ себя на высот своего гражданскаго достоинства, и не только они это чувствуютъ, но они и убждены, что ихъ принципы насилія безошибочны и что они найдутъ поддержку не только въ общественномъ мнніи, но и оправданіе своего, поведенія въ суд. Вдь, иначе г. Юзефовичъ ужь, конечно, не пошелъ бы съ жалобой въ мировой судъ, а Адольфъ Адольфовичъ Браунъ не сталъ бы привлекать репортера Современныхъ Извстій за фактъ, сообщенный имъ съ полною достоврностью, къ уголовной отвтственности. Что же это такое? Откуда такая смлость? Въ какой части общественнаго мннія эти мужественные господа надются найти поддержку и защиту?