Очерки России, издаваемые Вадимом Пассеком Книжка II, Катков Михаил Никифорович, Год: 1840 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

М.Н. Катков

Очерки России, издаваемые Вадимом Пассеком
Книжка II. Москва. В тип. Н. Степанова. 1840

В 8-ю д. л. 216, 28 и 4 стр.

Из VIII статей, здесь помещенных, самая любопытная, во всех отношениях, есть статья г. Вельтмана ‘Портфель служебной деятельности Ломоносова’. Сколь изумительна была судьба Ломоносова, столь односторонни были и мнения о его гениальности. Сначала он слыл только пиитом, северным бардом, главная заслуга его поставлялась в стихотворениях, и всякий, желавший начертать себе его образ, должен был представить человека с очами, подъятыми горе, пишущего оду на взятие Хотина, точно так же, как со времени Державина шуба сделалась в глазах живописца необходимым аттрибутом российских литераторов. Потом, оценив филологические труды Ломоносова, нашли в нем преобразователя нашего языка, грамматиста и ретора, составившего эпоху в истории русской словесности. Наконец, короткое знакомство с сочинениями Ломоносова по части физики и химии показало, что грамматист и ретор был также двигателем этих наук. Достоинства его физических и химических открытий постигнуты профессором Московского университета Д.М. Перевощиковым: в речи своей, произнесенной на университетском акте, он объяснил, что Ломоносов предсказал все те истины, которые совершены европейскими учеными. Не говорим о тех толкователях и критиках, которые, не умея смотреть на предмет настоящими глазами, создали два рода поэтов и, заметив с важностию, что Ломоносов принадлежал к одному из сих родов, а не к обоим вместе, сочли вопрос поконченным. Так и должно быть: у подобных толкователей всегда в глазах двоится.

Итак, Ломоносов как поэт и ученый разоблачен достаточно. Но это — одна сторона великого человека, потомство желает видеть другую его сторону — сторону деятельности служебной, принимая слово ‘служба’ в тесном, а не в обширном значении. Разумеется, мы с не меньшим удовольствием схватим и каждую заметку о семейной жизни знаменитого писателя, но всего вдруг сделать нельзя. Портреты людей, высоко стоявших над толпою, пишутся не в один присест: они требуют многих сеансов, и каждый сеанс нередко требует столетия. До сих пор у нас нет полной биографии Ломоносова, хотя потребность ее ощутительна и высказалась некоторыми литературными произведениями: мы говорим о ‘Рекруте-стихотворце’ князя Шаховского и ‘Михаиле Васильевиче Ломоносове’ г. Ксен. Полевого.

Если нет полного очерка Ломоносова, дайте нам хоть отрывочных о нем сведений. И вот г. Вельтман отозвался на наше желание.

Единственная дочь Михаила Васильевича Ломоносова была замужем за бывшим библиотекарем при императрице Екатерине, статским советником Алексеем Алексеевичем Константиновым, который имел двух дочерей: Екатерину Алексеевну и Софью Алексеевну — ныне вдову покойного генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского. Таким образом, бумаги Михаила Васильевича составляли родовое наследие по женской линии. Доверенный мне Екатериной Николаевной Орловой, урожденной Раевской, портфель служебных его бумаг дает удовлетворительное понятие как об отношениях, так и о пользе, которую принес этот человек своим присутствием посреди рассадника просвещения отечественного. Его мысль проникала в учреждения, боролась с мнениями, противными духу России и завещаниям Петра Великого, отстаивала русский ум и честь от унижения, и казалось, что самолюбие его страдало до слез повсюду, где не было веры в способность русскую. ‘Не употребляйте Божьего дела для своих пристрастий, — пишет он к Теплову — дайте возрастать свободно насаждению Петра Великого‘. — ‘Что до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтоб до гроба моего с неприятелями наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет, стоял за них смолода, на старости не покину’ (стр. 8).

Бумаги эти — драгоценность, оне вводят нас в теснейшее, так сказать, соприкосновение с характером великого человека, который жил и умер с двумя благороднейшими пристрастиями: к наукам и отечеству. Его неудовольствия на Миллера и Шлёцера, доходившие до ненависти, проистекают из одного и того же источника: из любви ко всему русскому, из национальной гордости, столь свойственной всем великим народам и великим людям. С самого первого шага в Академию наук, место своего служения, Ломоносов бросил перчатку немецкой партии, вооружился духом преследования беспорядков и злоупотреблений. Сохранившийся между бумагами лист черновой бумаги (неоконченный), писанный его собственною рукою, объясняет и его грозное положение, и тогдашнее состояние Академии наук. Между прочим вы читаете:

И уже в мою бытность здесь в адъюнктах четыреста рублев на мою часть якобы для посылки мне за море из статс-конторы принимались в академии. Чудное дело! я был в одно время три года здесь и за морем вдруг (стр. 18).

Кроме многих бумаг, касающихся университета и гимназии, находятся следующие собственноручные черновые:

1. Краткий способ приведения Академии наук в доброе состояние.
2. Всенижайшее мнение о исправлении Санктпетербургской Императорской Академии наук.
3. Новое примерное распоряжение и учреждение Санкт-петербургской Академии наук, на Высочайшее рассмотрение и апробацию Ее Императорского Величества сочиненное.
4. Рассуждение о академическом регламенте и штате.
5. Idea status et legum academiae Petropolitanae [Прообраз положения и закона академии Петербургской (лат.)] (черновая, также собственноручная).
6. Примерная инструкция морским командующим офицерам, отправляющимся к поисканию пути на восток Северным Сибирским океаном.

В 1758 году разделены академические департаменты, и Ломоносову поручены ученые, а именно: академическое профессорское собрание, университет, гимназия и Географический департамент. Первой заботой его было исправить старый атлас России, исполненный погрешностями и недостатками. Для сего он представил мнение о посылке астрономов и геодезистов в нужнейшие места в России для определения долготы и широты. В этом мнении сказано:

Разделить великую Россию (Сибирь после следовать имеет) на три экспедиции, которые бы все в полтора, а по большей мере в два года могли быть окончены: ибо всего путешествия по моему исчислению будет около 18 тысяч верст, что разделив на трое, достанется на каждую экспедицию по 6000 верст. Положив, что в езде надобно по 3 недели на 1000 верст, пойдет на оную 13 недель, для обсервации всех пунктов 50, считая на каждый по три недели, будет 150, и на одну экспедицию 50 недель, всего год и 16 недель.

Объяснив, что каждая экспедиция определить имеет и кто из ученых в оные употреблены быть могут, Ломоносов заключает:

Итак ежели сие дело с надлежащим рачением и беззавистно предприято и продолжаемо будет (в чем я крайние мои силы употреблять намерен), то весьма не сомневаюсь, что чрез три года будем, за Божиею помощию, иметь несравненно исправнейший перед прежним российский атлас в шестидесяти или осьмидесяти специальных картах, с отменными украшениями и с политическим и экономическим обстоятельным описанием всея Империи, включая Сибирь, на которую еще сверх того два или три года употребить должно будет.

Неизвестно, почему Ломоносов изменил предполагаемое мнение о командировании трех астрономических экспедиций — на две. Любопытны ‘подписки академических членов и адъюнктов для апробации пути посылающихся в экспедиции обсерваторов’. Мы выпишем две:

Прежде как учредить такие важные экспедиции, которые не малой суммы требовать будут, надлежит знать, кто такие в каждый путь отправлены быть имеют, что им на оных путях делать, может ли каждый из них потому исполнения чинить, и есть ли на то довольное число надлежащих инструментов в готовности. О чем яко о главном деле надлежит довольное рассмотрение иметь в академическом собрании, дабы требуемое на то иждивение не употреблено было втуне. А что касается до определения дорог, сие дело маловажное, можно так, можно и иным образом, однако сие притом наблюдать надобно, чтоб дороги были способны, по коим либо на телегах, или на санях, или водяным путем на судах проехать можно было жилыми местами, и никакое бы знатное место, поколику положение их допустить, пропущено не было. О сем я впредь свое мнение дать буду.
Сентября 24 дня 1760 года. Подписано: Г.Ф. Миллер.
Дух празднословия не даждь ми.
Н. Попов.

Уничтожение этого предприятия было признаком, что Тауберт, Миллер, Шлёцер и, словом, все иноземные ученые академики подавили Ломоносова, который в отчаянии написал к Теплову письмо, оканчивающееся словами, выше приведенными: ‘Что ж до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтоб до гроба моего с неприятелями наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет, стоял за них смолода, на старость не покину’.

Любопытна собственноручная черновая бумага Ломоносова о издающейся в печать шлёцеровой ‘Грамматике российской’:

1. Хотя всяк российскому языку искусной легко усмотреть может, коль много нестерпимых погрешностей в сей печатающейся беспорядочной грамматике находится, показующих сочинителевы великие недостатки в таком деле, но больше удивится его нерассудной наглости, что зная свою слабость и ведая искуство, труды и успехи в словесных науках природных россиян, не обинулся приступить к оному и как бы некоторый пигмей поднял Альпийские горы.
2. Но больше всего оказывается не токмо незнание, но и сумасбродство в произведении слов российских. Кроме многого, что развратно и здравому рассудку противно, внесены еще ругательные чести и святости рассуждения, что видно из следующих примеров:
Стр. 58: Боярин производится 1) от дурака, 2) от барана.
Стр. 82. Слово дева производит Шлёцер от немецкого слова Dieb (вор), от голландского teef (непотребная д….), от нижнего саксонского слова Tiffe (сука). Диво, что сумасброду не пришло в голову слово Deufel, оно ближе будет по его мечтаниям к деве, нежели Dieb и протчие.
Стр. 83. Слоко король производит от слова Kerl.
Стр. 89. Напечатано ругательным образом высочайший степень российского дворянства (князь), кажется быть то же, что по-немецки Knecht (холоп).
5. Из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколодбродит в российских древностях такая допущенная в них скотина (стр. 46).

Кроме всенижайшего мнения о исправлении Санктпетербуржской Императорской Академии наук, г. Вельтман напечатал из портфеля Ломоносова собственноручную его черновую записку о мозаике, письмо к Эйлеру на немецком языке и несколько записок для памяти. Вот одна из них, написанная на клочке и содержащая в себе набросанные мысли:

1. Видеть Г&lt,осударыню&gt,.
2. Показывать свой труд.
3. Может быть, понадоблюсь.
4. Беречь нечего. В Российской библиотеке есть больше секретов. Все открыто Шлёцеру, вверили такому сумасбродному человеку, у коего нет ни ума, ни совести, рекомендованному от моих злодеев.
5. Приносить Его Вы… дедикации. Да все! и места нет.
6. Нет нигде места и в чужих краях.
7. Все любят да Шумахершина.
8. Multa tacui, multa pertuli, multa concessi [Многое смолчал, многое перенес, многое уступил (лат.)].
9. За то терплю, что стараюсь защитить труд П.В., чтоб выучились россияне, чтоб показали свое достоинство pro aris etc [за алтари и проч. (лат.)].
10. Я не тужу о смерти, пожил, потерпел, и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют.
11. Ежели не пресечете — великая буря восстанет.

Но это еще не все. Г. Вельтман обещает издать и другие бумаги, не менее любопытные, о чем мы покорнейше его просим и за что искренно поблагодарим его. Дело очень, очень любопытное!

Статей г. Вадима Пассека — три: ‘Картины степей’ (от Дуная до Забайкалья, южных или новороссийских), ‘Киевские златые врата’, ‘Границы южной Руси до нашествия татар’. Сверх того: ‘Отрывки из путешествия по Крыму’ доставил Д. Пассек, ‘Описание поездки из Иркутска в Кяхту чрез Байкал, или Святое море’ — Орест Евецкий, ‘Сарай-Орды Батыя на Волге’ — А.В. Между статьями ‘Смеси’ мы заметили ‘Граммату царя Алексия Михайловича Афонскому Иверскому монастырю’, ‘Венгерскую легенду о царе Аквиле’, ‘Малороссийские поверья’. В последней находятся заговоры против укушения змеи и от глаза. Выписываем тот и другой:

Заговор против укушения змеи. ‘Заклинаю вас, гадюки, именем Господа нашего Иисуса Христа, и св. великомученика и победоносца Георгия, и всеми небесными силами, заклинаю вас три Царици: Куфию, Невию и Полию, чтоб не вредили младенцу Петру {Или старцу, или паробку, называя его по имени, прибавляя, смотря по цвету волос: билявому, рудому и проч.}, волосом чернявому’. После заклинания читают молитвы: Пресвятая Троица — пять раз, Отче наш — семь раз. Если змея очень ядовитая, то заговор повторяют три раза.

Заговор от глаза. ‘Помогаешь бо, вода явленая, очищаешь ты, вода явленая, и луга, и берега, и середину! Очищай ты, вода явленая, моего нарожденного от прозора подумана, и погадана, и встречена, и водяного, и ветреного, и жиноцька, и мужицька, и парубоцька, и дивоцька. Подите вы, уроки, на сороки, на луга, на очерета, на болота, за моря!’. При этом заговоре дают пить святую или заговоренную воду. Некоторые только вспрыскивают водою.

Впервые опубликовано: Отечественные Записки. 1840. Т. 9. No 3-4. Отдел ‘Библиографическая Хроника’. С. 20-24.

М.Н. Катков

Очерки России, издаваемые Вадимом ПассекомКнижка II. Москва. В тип. Н. Степанова. 1840

Читайте также:

Очерки России, издаваемые Вадимом Пассеком
Книжка II. Москва. В тип. Н. Степанова. 1840