Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия, Лемке Михаил Константинович, Год: 1904

История
Время на прочтение: 480 минут(ы)
Скачать в PDF

Книгоиздательство М. В. Пирожкова. Историческій отдлъ. No 2.

Мих. Лемке.

Очерки по исторіи русской цензуры и журналистики XIX столтія.

Эпоха обличительнаго жара (1857—64 гг.).— Эпоха цензурнаго террора (1848—55 гг.).— Русское ‘Bureau de la presse’.— аддей Булгаринъ

Съ 19 портретами и 81 каррикатурой.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія Спб. Т-ва Печ. и Изд. дла ‘Трудъ’. Фонтанка, 86.

1904.

‘Пусть-ка сцпится истина съ ложью, кто когда-нибудь видлъ, чтобы истина побждалась ложью въ открытомъ бою?! Ибо кто не знаетъ, что истина сильна почти, какъ самъ Всемогущій? Ей не нужны ни полиція, ни ухищренія, ни цензура, нуженъ одинъ только просторъ’.

Мильтонъ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе
I. Эпоха обличительнаго жара (1857—1864 гг.)
Полоса ‘патріотическаго’ творчества. Диссонансъ, внесенный Хомяковымъ. Это не измняетъ настроенія массы. Муза . М. Достоевскаго. Пророчество Тютчева.
На помощь поэтамъ и прозаикамъ приходитъ каррикатуристъ. Первые признаки боле широкой волны недовольства окружающимъ
Паденіе Севастополя. ‘Патріотистика’ еле пульсируетъ. Небывалый подъемъ общественнаго настроенія. Жажда протеста и обличенія
‘Губернскіе очерки’ Щедрина. ‘Знакомые’ Степанова. Иллюстраціи ‘Сына Отечества’. ‘Каррикатурный Листокъ’ Данилова
‘Весельчакъ’
Уличные листки
‘Искра’
В. С. Курочкинъ и H. А. Степановъ
Какъ возникъ журналъ. Выходъ перваго нумера. Составъ сотрудниковъ
Какова была редакціонная организація
Отзывы объ ‘Искр’ современниковъ. Явное противорчіе имъ г. Трубачева
Содержаніе ‘Искры’ по вопросамъ: крпостное право, судъ, отношеніе къ гласности, свобода печати
Міръ чиновничій
Дореформенная полиція
Образованіе и воспитаніе
Разные вопросы и явленія
Литература и журналистика
Общія цензурныя условія сатирической журналистики
Злоключенія ‘Искры’. Конецъ лучшаго ея періода
‘Арлекинъ’
‘Гудокъ’ I. Е. Блока
‘Развлеченіе’
‘Каррикатурный Листокъ’. ‘Зритель‘
‘Гудокъ’
‘Заноза’
‘Оса’
Заключеніе
II. Эпоха цензурнаго террора (1848—1855 гг.)
Цензурный уставъ 1828 г. и его примненіе при гр. С. С. Уваров. Скромныя желанія H. И. Тургенева. Вліяніе революціи 1848 г.
‘Записки’ гр. Строганова и бар. Корфа о неблагонадежности литературы и бездятельности цензуры. Докладъ гр. Орлова. Образованіе комитета 27 февраля. А. C. Меншиковъ
Мсяцъ работы меншиковскаго комитета
Выговоръ Краевскому и высылка въ Вятку M. E. Салтыкова
Закрытіе меншиковскаго комитета и учрежденіе комитета 2 апрля 1848 г.
Д. П. Бутурлинъ. Бар. M. А. Корфъ. П. И. Дегай
Неограниченность компетенціи комитета 2 апрля 1848 г. Его таинственность.
Первые шаги комитета. Выговоръ военному министру. Выходка А. А. Краевскаго. ‘Иллюстрированный альманахъ’ ‘Современника’. Нахлобучка Булгарину. До чего терроризованы были цензора и писатели. В. И. Даль — соціалистъ. Предохраненіе отъ этого публики.
Мобилизація цензурныхъ комитетовъ. Небывалое общественное подавленіе. Любопытное письмо Ив. Киревскаго. Характерная каррикатура

1849 годъ

Забвеніе смутному времени и понизовой вольниц. Заключеніе въ крпость Ю. . Самарина
Слухи о закрытіи университетовъ. Ршительная статья Давыдова и Уварова. Неудовольствіе государя. Обвинительный актъ Уварова комитету 2 апрля. Исходъ дла
Краевскій уже неблагонамренъ. Лейбъ-медикъ, тайный совтникъ, Маркусъ, въ качеств соблазнителя непросвщенной массы. Рвеніе не по разуму. Прегражденіе ввоза иностранныхъ изданій
Благоденствіе тосканцевъ. Портреты членовъ національнаго собранія. Критика на извозчиковъ
Уваровскій проектъ новаго цензурнаго устава. Второе пораженіе министра. Смерть Бутурлина. Отставка Уварова
Н. Н. Анненковъ. Кн. П. А. Ширинскій-Шихматовъ
Трактатъ о чистой нравственности. Особенное вниманіе къ ‘Современнику’. Защита писателей благонамренныхъ. Доставка изданій комитету 2 апрля
Отголоски ‘дла петрашевцевъ’

1850 годъ

Всеподданнйшая записка Каменскаго
Забота о ‘здоровомъ’ чтеніи ‘простолюдья’
Установленіе цензуры лубочныхъ картинъ. Образованіе ‘Комитета людей истинно способныхъ’
‘Безвравственность’ комедіи А. Н. Островскаго. ‘Коммунистическія склонности’ П. А. Плетнева
Нагоняй академику Устрялову. Цензура сочиненій императрицы Екатерины II. ‘Что за геологія!?’ Быки, бараны и крестьяне. Множественность цензуръ. Мракобсъ Медемъ. Анненковъ ‘старается’

1851 годъ

Вздорность Шеллинговой философіи. Танцовщица Фанни Эльслеръ и ‘развращенная’ Москва
Знаменательное признаніе министра. Уничтоженіе статей Герцена. Угодливость Краевскаго до доносительства включительно

1852 годъ

Снова народное чтеніе. ‘Всеобщая исторія’ Сокольскаго. Сочиненія Кантемира и Хемницера. Дло о ‘Московскомъ Сборник’ и лекція исторіи ген.-ад. Анненкова. Кара славянофиловъ. Транспоранты подъ цензурой
Знаменательное признаніе комитета 2 апрля. Оправданіе Мусина-Пушкина. Суженіе компетенціи комитета и расширеніе его власти

1853 годъ

Смна Анненкова бар. Корфомъ, Ширинскаго-Шихматова — А. C. Норовымъ. До чего цензура довела Сенковскаго и М. М. Достоевскаго. Предлы этнографіи. Защита чести русской литературы. Снова Булгаринъ споткнулся на извозчикахъ. Кажущееся бездйствіе комитета 2 апрля

1854 годъ

Министръ просвщенія вводится въ комитетъ 2 апрля. Безнравственная математика. Снова Сперанскій. Боле опредленные предлы для этнографіи. Защита Н. С. Тихонравова. Забвеніе смутнымъ временамъ
Норовъ приближаетъ къ себ Никитенко. Послдній настаиваетъ на уничтоженіи комитета 2 апрля. Ходъ этой политики. Резолюція государя

1855 годъ

Севастополь сданъ. Пробужденное общество ждетъ раскрпощенія мысли и человка. ‘Дума русскаго’ П. А. Валуева
Корфъ ходатайствуетъ о… закрытіи комитета 2 апрля. Утвержденіе его доклада
III. Русское ‘Bureau de la presse’

ЧАСТЬ I.

Бглый взглядъ на цензуру въ 1856—1858 гг. Гоненія Норова противъ стихотвореній Некрасова. Высочайшее повелніе о составленіи новаго устава. Сочиненія Кантемира. Неумстность перепечатокъ изъ ‘Журнала. Мин. Внутр. Длъ’. Предлы обсужденія насущныхъ реформъ
Учрежденіе спеціальныхъ цензоровъ. Гр. В. Н. Панинъ и К. В. Чевкинъ, какъ гонители гласности
Отставка Норова и назначеніе Ев. П. Ковалевскаго. Переписка, митрополита Григорія съ Игнатьевымъ. Неопредленность и неустойчивость политики. Протестъ Погодина. Мры противъ герценовскихъ изданій

ЧАСТЬ II.

Проектъ новаго учрежденія съ программой нравственнаго вліянія на печать.
Оно получаетъ санкцію и личный составъ
Офиціальное учрежденіе ‘комитета по дламъ книгопечатанія’. Его компетенція. Безсиліе ‘троемужія’ и пополненіе его Никитенкомъ. Комитетъ въ качеств ‘общественнаго’ дятеля
Встрча комитета печатью и обществомъ
Подборъ ‘чтецовъ’. Борьба Ковалевскаго съ комитетомъ путемъ ‘обзоровъ’ Щебальскаго. Первыя распоряженія комитета. Охрана мчащихся по Невскому проспекту на собственныхъ рысакахъ. Никитенко разочаровывается .
Колебанія Никитенка. Комитетъ изгоняетъ обличенія. Отвтъ Каткова комитету. Длалъ-ли комитетъ ‘сообщенія’ въ органы прессы
Планъ правительственнаго органа, какъ направляющаго общественное мнніе. Исторія этого вопроса. Письмо Тютчева къ Горчакову. Никитенко сильно занятъ газетой
Проектъ устава о цензур Ковалевскаго и его судьба
Заявленіе комитета о своей безполезности. Сліяніе его съ главнымъ управленіемъ цензуры
IV. аддей Булгаринъ
Біографія Булгарина до 1825 г. Письмо Потапову и прошеніе государю
Записка Булгарина о цензур
Неопровержимость факта службы Булгарина въ III отдленіи Соб. Е. И. В. канцеляріи
Первые доносы Булгарина. Мнніе о немъ литераторовъ и общества. Эпиграммы
Отношенія къ Булгарину Бенкендорфа, императора Николая I, Дубельта и гр. Орлова
Отношеніе къ Булгарину цензурнаго вдомства
Успхъ ‘Сверной Пчелы’. Легенда о Булгарин, какъ представител польской партіи
Рядъ разнообразныхъ доносовъ. Смерть Бенкендорфа. Некрологъ его въ ‘Сверной Пчел’. Конфиденціальныя ‘записки’. Булгаринъ о критик своихъ сочиненій. Милости Булгарину, его болзнь и смерть

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Доказывать, что каждый долженъ стремиться стать образованнымъ человкомъ, а образованный человкъ — знать исторію своей литературы, какъ сильнйшаго проявленія человческаго духа, обусловливающаго и послдующее общественное развитіе — значитъ ломиться въ открытую дверь.
Слдовательно, появленіе въ свтъ перваго и четвертаго очерковъ настоящаго тома не требуетъ особой аргументаціи.
Но убждать въ положительной необходимости широкаго попутнаго изученія главнаго условія, при соблюденіи котораго только и возможно было русское печатное слово, особенно послднихъ двухъ столтій, — все еще, къ сожалнію, приходится.
Казалось бы, чмъ лучше и основательне изучена исторія цензуры, тмъ глубже и всесторонне усваиваются и уясняются разнообразныя стороны литературнаго прошлаго, а безъ нихъ — он сплошь и рядомъ длаются совершенно непонятными и даже неизвстными. Между тмъ, на дл происходитъ иначе. Чтобы уяснить себ малйшіе, еле замтные изгибы литературной мысли и даже формы, изучаются очень подробно біографіи писателей, общія историческія и политическія условія той или иной эпохи, и т. д., но доминирующее надъ всей литературой условіе — цензура, очень часто оставляется безъ вниманія. Результаты понятны и вполн неизбжны: исторія литературы, какъ видимаго проявленія общественной мысли и движеній, не усваивается съ необходимой полнотой, масса пробловъ остается незаполненной, масса вопросовъ неразршенной.
Можно сказать утвердительно, что русское общество не знаетъ исторіи того института, черезъ горнило котораго прошла вся его литература. Значитъ, не знаетъ и исторіи литературы, кстати сказать, вообще, у насъ сильно суженной, благодаря изученію преимущественно одной только ея части — изящной литературы.
Но изученіе исторіи цензуры безусловно важно еще и съ другой точки зрнія. Нтъ лучшаго способа для изслдованія всей въ совокупности политики любого момента, истинной ея цнности въ отношеніи къ отправленіямъ человческаго духа, какъ именно изученіе условій проявленія его въ литератур. Укажу хотя бы на примръ Франціи временъ Наполеона III. Несмотря на всевозможныя увертки этого авантюриста, политика и истинныя его стремленія получаютъ полную свою оцнку только при ознакомленіи съ политикой цензуры. Когда Наполеонъ I написалъ Фуше: ‘передайте журналистамъ, что я буду судить о нихъ не по тмъ вреднымъ мыслямъ, которыя они будутъ высказывать, а по тому отсутствію благонамренности, которой они не выскажутъ’ — всмъ стало ясно, что предстоитъ обществу, пережившему великую революцію. Не мене ясно было все и современникамъ Фридриха Великаго, сказавшаго: ‘свобода газетъ не должна быть стсняема, если хотятъ, чтобы он были интересны’… Да иначе и не можетъ быть. Реакціонное начало всякой политики всегда особенно глубоко гнздится въ борьб правительствъ съ свободой человческаго духа и общественныхъ силъ.
Съ другой стороны, врядъ-ли какой-нибудь отдлъ литературы по изученію нашего прошлаго такъ бденъ и блденъ, какъ исторія цензуры. Работъ же, въ которыхъ каждая боле или мене существенная перемна въ систем и стро цензурнаго досмотра приводилась бы въ связь съ условіями и явленіями предшествующей или современной ей общественной или государственной жизни, въ которыхъ бы вскрывалась причинность этихъ измненій и моментовъ — у насъ еще меньше.
Связывая все сказанное съ быстро растущимъ въ обществ интересомъ къ своему прошлому, нельзя не надяться, что и изученіе исторіи цензуры станетъ, наконецъ, прямою потребностью каждаго, желающаго имть отчетливое представленіе о своей литератур.
Эта именно надежда побудила меня стремиться заполнить частично хоть нкоторые проблы въ исторіи давнишняго спутника русской литературы, насколько она находится въ связи съ исторіей русской общественной мысли.
Вс предлагаемые вниманію читателя очерки были напечатаны сначала въ двухъ журналахъ за 1903 годъ, но, особенно три первые, въ гораздо боле сокращенномъ и мене обработанномъ вид {Первый — NoNo 6, 7, 8 ‘Міра Божьяго’, второй — NoNo 1 и 2 ‘Рус. Богатства’, третій — NoNo 3 и 4 ‘Р. Б.’, четвертый No 10 ‘Р. В.’}.
Какъ замтитъ читатель, я занимаюсь исключительно исторіей, такъ сказать, литературной цензуры, оставляя въ сторон театръ, технику книгопечатнаго дла, какъ-то: надзоръ за типографіями и т. п., и книжную торговлю. Вс эти, мене правда интересныя, области представляютъ предметъ особыхъ изслдованій, которыхъ мы еще не имемъ.
Въ заключеніе я считаю своимъ долгомъ принести искреннюю благодарность: И. А. Бычкову, П. И. Вейнбергу, П. Я. Дашкову, Н. А. Лейкину, Н. М. Лисовскому, А. К. Нестерову, В. И. Семевскому и Вс. И. Срезневскому за ихъ помощь мн въ пользованіи рдкими матеріалами или портретами, позволившими предпринять боле или мене широкое изслдованіе и иллюстрацію взятыхъ мною темъ.

Мих. Лемке.

Эпоха обличительнаго жара.

(1857—1864 гг.).

‘Каррикатуры нтъ… кром той, которую представляетъ сама дйствительность’.

Салтыковъ.

‘Литература наша началась сатирою, продолжалась сатирою и до сихъ поръ стоитъ на сатир и, между тмъ, все-таки, не сдлалась еще существеннымъ элементомъ народной жизни, не составляетъ серьезной необходимости для общества, а продолжаетъ быть для публики чмъ-то постороннимъ, роскошью, забавою, а никакъ не дломъ’.

Добролюбовъ.

Задача настоящаго изслдованія — освщеніе, до возможности всестороннее, одного изъ періодовъ жизни русской сатирической журналистики, съ конца 50-хъ и до половины 60-хъ годовъ минувшаго столтія, періода, по общимъ, вполн основательнымъ отзывамъ, наиболе выдающагося изъ неблестящаго вообще существованія русской сатирической литературы, развитію которой не особенно содйствуютъ условія, регулирующія у насъ печатное выраженіе мысли. Останавливаясь лишь на разсмотрніи указаннаго періода, я совершенно не затрагиваю вопроса о зарожденіи и самыхъ первыхъ шагахъ русской сатирической журналистики. Этотъ вопросъ составляетъ тему особой работы, къ сожалнію, до сихъ поръ не выполненной еще во всхъ подробностяхъ. Однако, имется рядъ трудовъ, которыя я кстати теперь же укажу для интересующихся вопросомъ: если ни одна изъ нихъ въ отдльности не представляется исчерпывающей, то въ совокупности он все же проливаютъ на него нкоторый свтъ {Аанасьевъ, А. ‘Кошелекъ’, ‘Поденщина’ и ‘Пустомеля’ — сатирическіе журналы 1760—1774 гг.’, М. 1858 г., ‘Русскіе сатирическіе журналы 1769—1774 гг.’, М. 1859 г., ‘Сатирическія изданія девяностыхъ годовъ’ — ‘Моск. Вд.’ 1856 г., NoNo 80, 83, 84, Бородинъ, С. ‘Русская журналистика въ конц XVIII ст.’ — ‘Наблюд.’ 1891 г., III, Добролюбовъ, Н. ‘Русская сатира екатерининскаго времени’ — ‘Сборн. соч.’ т. I, Городецкій, Д. ‘Зарожденіе каррикатуры въ Россіи’ — ‘Литер. Встн.’ 1902 г., VIII, Зотовъ, В. ‘Воспоминанія’ — ‘Ист. Встн.’ 1900 г. IV, Ломиновъ, М. ‘Матеріалы для исторіи русскаго просвщенія и литературы въ конц XVIII в.’ — ‘Рус. Встникъ’, 1858 г. IV, Мордовцевъ, Д. ‘Обличительная литература въ первыхъ русскихъ журналахъ и стсненіе гласности’ — ‘Рус. Слово’ 1860 г. II, III, Незеленовъ, А. Н. И. Новиковъ, издатель журналовъ 1769—85 гг.’ Спб. 1875 г., Пекарскій, П. ‘Матеріалы для исторіи журнальной и литературной дятельности Екатерины II. ‘Зап. академіи наукъ’ 1863 г. III, Пыпинъ, А. ‘Исторія русской литературы’, IV, Ровинскій, Д. ‘Подробный словарь русскихъ гравированныхъ портретовъ’, Спб. 1889 г. II, Солнцевъ, В. ‘Всякая Всячина’ и ‘Спектаторъ’ — ‘Журн. Мин. Нар. Пр.’ 1892 г. I, Его же. ‘Смсь’, сатирическій журналъ 1769 г., — ‘Библіографъ’ 1893 г. I.}.
Что касается богатой въ исторіи русской общественности рукописной сатиры и каррикатуры, то он бы заслуживали тоже очень серьезнаго изслдованія. Къ сожалнію, а priori можно утверждать, что съ нашимъ русскимъ отношеніемъ къ рукописямъ эта работа стала уже почти невозможною.

Полоса ‘патріотическаго’ творчества. Диссонансъ, внесенный Хомяковымъ. Это не измняетъ настроенія массы. Муза . М. Достоевскаго. Пророчество Тютчева.

Сатира, это — обличеніе неправды жизни, негодованіе, борьба, сатирическая журналистика — непрерывное ихъ выраженіе. Для рожденія сатиры необходимо: сознаніе неудовлетворенности окружающимъ или его отдльными элементами, желаніе побороть общепринятые предразсудки, разстаться съ отрицательными сторонами индивидуальной, общественной и политической жизни и, наконецъ, — здравый взглядъ на вещи, какъ бы послднія ни были близки и дороги отдльной личности или цлому обществу. Ясно, что сатира поэтому есть, прежде всего, принадлежность выдающихся надъ общимъ уровнемъ людей и эпохъ, отличающихся напряженіемъ страсти къ анализу и самопознанію. Рядовые, дюжинные люди, не различаютъ лжи и искусственности своей жизни, эпоха мрачнаго самодовольства — не почва для осмянія окружающаго. Эти соображенія, подтверждающіяся и выведенныя исторіей, пріобртаютъ безусловную достоврность, если къ тому же принять во вниманіе, что сатирикъ не есть творецъ новыхъ идей, а только — своеобразный ихъ выразитель, популяризаторъ, проводникъ въ массу. Слдовательно, сатирическая журналистика сама по себ — уже доказательство наличности опредленныхъ идеаловъ въ рядахъ передовыхъ представителей даннаго общества.
Каждому періоду осмянія, осужденія, предшествовалъ другой, противоположный, и чмъ второй былъ продолжительне и нелпе, тмъ первый — рзче и ярче. Да это и не могло быть иначе: по дереву и топоръ, по брон и пушка. И для того, чтобы лучше и глубже усвоить значеніе и роль сатиры въ извстный моментъ, безусловно необходимо хорошо ознакомиться съ породивишми ея условіями предшествующаго періода. Безъ этого сама сатира будетъ понята только вполовину.
Я не берусь представить здсь читателю полную картину мрачнаго, темнаго и до боли тяжелаго періода нашей исторіи 1848—55 годовъ — это сдлано уже другими, боле меня свдущими людьми, — я набросаю лишь нсколько штриховъ, которые помогутъ лучше вспомнить пережитое русскимъ обществомъ восьмилтіе {Чмъ оно было для русской литературы, читатель узнаетъ изъ помщеннаго ниже очерка: ‘Эпоха цензурнаго террора’.}. А такъ какъ переломъ начался посл неудачнаго исхода восточной войны 1853—56 гг., въ которую Россія вступала съ гордо поднятой головой, съ едва выдерживаемымъ ушами барабаннымъ боемъ, а выходила — съ заунывно плачущимъ зовомъ отступленія, — то мн кажется безусловно интереснымъ остановиться сначала на этихъ двухъ моментахъ, дающихъ ключъ ко всему дальнйшему.
По свидтельству современнаго историка, Россія вступала въ войну съ сознаніемъ своей силы: ‘Россія занимаетъ важное мсто, насъ уважаютъ и боятся’, вотъ выраженіе чувствъ большинства {С. Соловьевъ, ‘Записки’, ‘Рус. Встн.’, 1896 г. V, 127.}. Нершительныя дйствія въ начал кампаніи создаютъ недовольство, по словамъ С. Т. Аксакова, оборонительная война вызывала ‘оскорбленіе, негодованіе всей Москвы, слдовательно, всей Россіи {Н. Барсуковъ, ‘Жизнь и труды М. П. Погодина’, XIII, 36.}. Хорошей иллюстраціей тогдашняго настроенія большинства русскаго общества служитъ первое стихотвореніе . Н. Глинки ‘Ура’! — открывшее на два года неизсякаемый потокъ ‘патріотической’ музы.
Ура!.. На трехъ ударимъ разомъ!
Недаромъ же трехгранный штыкъ!
Ура отгрянетъ надъ Кавказомъ,
Въ Европу грянетъ тотъ же кликъ!
И двадцать шло на насъ народовъ,
Но Русь управилась съ гостьми:
Ихъ кровь замыла слдъ походовъ,
Поля бллись ихъ костьми.
Тогда спасали мы родную
Страну и честь, и Царскій тронъ,
Тогда о нашу грудь стальную
Расшибся самъ Наполеонъ!..
Теперь же вздрогни, вся природа!
Во сн не снилось никому:
Два христіанскіе народа
На насъ грозятся за чалму!!
Но годъ двнадцатый не сказки,
И Западъ видлъ не во сн,
Какъ двадцати народовъ каски
Валялися въ Бородин.
И видлъ, что за вс лишенья,
Пришли съ Царемъ пощады мы-жъ,
И блымъ знаменемъ прощенья
Прикрыли трепетный Парижъ.
И видлъ, что коня степного
На Сену пить водилъ калмыкъ,
И въ Тюльери у часового
Сіялъ, какъ дома, русскій штыкъ!..
Но, засоривъ поля картечью,
Въ Париж Русскій мирно жилъ,
И бойкою французской рчью
Да Русскимъ золотомъ сорилъ.
И посл, на Москв сожженной
И надъ нетронутой Невой,
Никмъ, нигд не оскорбленный
Французъ съ британцемъ былъ, какъ свой.
Но что-жъ? За хлбъ-соль и за дружбу
Предавъ символъ нашъ за коранъ,
Вы къ туркамъ поступили въ службу
И отступились христіанъ!!
Что жъ скажетъ лтопись предъ свтомъ
Про нечестивый вашъ союзъ?
Британецъ въ сдлк съ Магометомъ,
И — стыдъ! отурчился французъ!!
Но, врьте, ваши вс мытарства,
Расчетъ и вычетъ — все мечта!
Вамъ русскаго не сдвинуть царства:
Оно съ Христомъ и за Христа! 1)
1) ‘Сверная Пчела’ 1854 г., No 2.
Изданное въ брошюр, ‘Ура’, очень быстро разошлось въ 9,000 экземплярахъ, изъ нихъ половина въ Петербург. Если принять во вниманіе тогдашнее состояніе книжной торговли и десятитысячный тиражъ ‘Сверной Пчелы’ — въ этомъ нельзя не видть широкаго общественнаго сочувствія и солидарности съ авторомъ.
‘Лавочники, харчевники, саечники и цирюльни были самыми ревностными покупателями. Затмъ пошли требованія (черезъ почту) изъ городовъ. Собранную за изданіе сумму я — писалъ Глинка Гречу — уже отправилъ военному министру и получилъ въ отвтъ высочайшую благодарность его императорскаго величества’ {Л. Усовъ, ‘Изъ моихъ воспоминаній’, ‘Истор. Встникъ’ 1882 г., II, 340.}.
Правительство понимало служебное, практическое значеніе такой поэзіи и потому вполн ее поощряло. Вскор въ той же ‘Сверной Пчел’ появляется стихотвореніе неизвстнаго автора, очень быстро обошедшее всю Россію и до сихъ поръ памятное.
На ныншнюю войну.
Вотъ въ воинственномъ азарт,
Воевода Пальмерстонъ
Поражаетъ Русь на карт
Указательнымъ перстомъ.
Вдохновенъ его отвагой
И французъ за нимъ туда жъ
Машетъ дядюшкиной шпагой
И кричитъ: Allons, courage!
Полно, братцы, на смхъ свту
Не останьтесь въ дуракахъ.
Мы видали шпагу эту
И не въ этакихъ рукахъ.
Если дядюшка безславно
Изъ Руси вернулся вспять,
Такъ племяннику подавно
И вдали не сдобровать.
Альбіонъ — статья иная —
Онъ еще не раскусилъ,
Что за машина такая
Наша Русь и въ сколько силъ.
То-то будетъ удивленье
Для практическихъ головъ,
Какъ высокое давленье
Имъ покажутъ безъ паровъ!
Знайте-жъ, машина готова,
Будетъ дйствовать какъ встарь,
Ее двигаютъ три слова:
Богъ, да родина, да Царь! 1)
1) ‘Сверная Пчела’, 1854 г., No 37.
Редакція получила рукопись этого стихотворенія при слдующей бумаг отъ министра императорскаго двора: ‘Министръ императорскаго двора, препровождая при семъ въ редакцію ‘Сверной Пчелы’ стихи, объявляетъ, что государю императору угодно, чтобы оные были напечатаны въ означенной газет’ {П. Усовъ, н. с., 350.}.
По словамъ Усова, ‘Сверная Пчела’, посл этихъ двухъ образцовъ, стала получать массу стиховъ аналогичнаго содержанія, изъ нихъ многіе, конечно, были лишены всякаго размра и смысла. И, дйствительно, весь 1854 годъ, особенно въ первую половину, почти нтъ номера газеты безъ ‘патріотической’ музы. Тутъ и Орестъ Миллеръ, и П. Каратыгинъ, и . Глинка, и кн. П. А. Вяземскій, и Бенедиктовъ и Рафаилъ Зотовъ и ‘ученикъ VІ-го класса пензенскаго дворянскаго института Евграфъ Масловъ’, и очень многіе другіе. Проза, повидимому, не считалась формой, соотвтствующей такому содержанію, и если и попадаются прозаическія произведенія, то они гораздо блдне. Не отставали, разумется, и другія газеты, напримръ, ‘Московскія Вдомости’, въ которыхъ писали стихи М. Стаховичъ, К. Аксаковъ, . Миллеръ, Я. Полонскій, кн. Вяземскій и пр.
Передъ цензурой вставалъ очень серьезный вопросъ: насколько допустимы теперь критика и прямое порицаніе европейскихъ дворовъ, строго преслдуемыя во всхъ другихъ случаяхъ? Министръ просвщенія, А. C. Норовъ, счелъ необходимымъ войти по этому поводу съ всеподданнйшимъ докладомъ, въ которомъ, указывая на представленіе въ цензуру ‘множества различныхъ сочиненій, въ проз и стихахъ, съ изъясненіемъ патріотическихъ чувствованій’ и находя въ нихъ ‘троякое направленіе умовъ: глубокую преданность престолу и вр, чувство національной гордости, готовое на всякую борьбу съ врагами и пожертвованія, и порывы негодованія противъ посягательствъ чуждыхъ народовъ на величіе и благоденствіе Россіи’, — ‘повергалъ на высочайшее разршеніе, до какихъ предловъ можетъ быть допущено изъясненіе подобныхъ чувствованій?’ Императоръ Николай I, 8 февраля повеллъ разршить ‘безпрепятственное печатаніе вышеизложенныхъ сочиненій съ тмъ только, чтобы въ нихъ не заключалось брани’. Эта резолюція, вн общаго порядка, была немедленно сообщена не только всмъ цензурнымъ комитетамъ, но и губернаторамъ, исправникамъ и т. д. {‘Цензурныя дла, переданныя министерствомъ народнаго просвщенія Императорской публичной библіотек въ 1892 г. и хранящіяся тамъ въ рукописномъ отдленіи’, No 1, стр. 760—762. ‘Рус. Старина’, 1886 г., XI, 508.}.
Русскому обществу предоставлялась свобода въ предлахъ опредленнаго настроенія, и оно не преминуло ею воспользоваться… Насколько напряжено было такое quasi-патріотическое настроеніе, можно судить но неудач, постигшей въ широкихъ кругахъ извстные стихи А. C. Хомякова: ‘Россіи’.
Тебя призвалъ на брань святую,
Тебя Господъ нашъ полюбилъ,
Теб далъ силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слпыхъ, безумныхъ, буйныхъ силъ.
Вставай, страна моя родная,
За братьевъ! Богъ тебя зоветъ
Чрезъ волны гнвнаго Дуная —
Туда, гд землю огибая,
Шумятъ струи эгейскихъ водъ.
Но помни: быть орудьемъ Бога
Земнымъ созданьямъ тяжело,
Своихъ рабовъ Онъ судитъ строго, —
А на тебя, увы! какъ много
Грховъ ужасныхъ налегло!
Въ судахъ черна неправдой черной
И игомъ рабства клеймена,
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лни мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорй омой
Себя водою покаянья,
Да громъ двойного наказанья
Не грянетъ надъ твоей главой!
Съ душой колнопреклоненной,
Съ главой, лежащею въ пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совсти растлнной
Елеемъ плача исцли!
И встань потомъ, врна призванью,
И бросься въ пылъ кровавыхъ счъ!
Борись за братьевъ крпкой бранью,
Держи стягъ Божій крпкой дланью,
Рази мечомъ — то Божій мечъ! 1)
1) ‘Стихотворенія’, М, 1868 г., 123—124.
Облетвшіе въ рукописи всю Россію, стихи эти были приняты крайне враждебно, а московскій генералъ-губернаторъ, гр. Закревскій, требовалъ отъ автора объясненій, такъ какъ получилъ соотвтствующее предписаніе изъ Петербурга… Не хотли и слышать о какихъ бы то ни было прорхахъ и недочетахъ, а дыръ и серьезныхъ язвъ не хотли даже и подозрвать…
Любопытно, что Е. М. Достоевскій написалъ, въ ма 1854 г., стихотвореніе: ‘На европейскія событія въ 1854 году’, напечатанное, правда, гораздо позже. Приведу первую и послднюю строфы:
‘Съ чего взялась всесвтная бда?
Кто виноватъ, кто первый начинаетъ?
Народъ вы умный, всякой это знаетъ,
Да славушка пошла объ васъ худа!
Ужъ лучше бы въ поко дома жить,
Да справиться съ домашними длами!
Вдь, кажется, намъ нечего длитъ,
И мста много всмъ подъ небесами.
Къ тому жь и то, коль все ужъ поминать’.
Смшно Французамъ Русскаго пугать!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Мечъ Гедеоновъ въ помощь угнетеннымъ,
И во Израиль сильный Судія!
То Царь, Тобой, Всевышній, сохраненный,
Помазанникъ десницы Твоея!
Гд два иль три для Господа готовы,
Господь межъ нихъ, какъ Самъ намъ общалъ.
Насъ милліоны ждутъ Царева слова
И, наконецъ, Твой часъ, Господь, насталъ!
Звучитъ труба, шумитъ орелъ двуглавый,
И на Царьградъ несется величаво!’ 1).
1) ‘Гражданинъ’, 1883 г., No 1.
Для того, чтобы современный читатель могъ представить себ вполн струю ‘патріотической* поэзіи, могъ видть, до чего она спускалась, ради угожденія вкусамъ толпы, приведу ‘Солдатскую псню’, сочиненную для ‘Сверной Пчелы’ какимъ-то Малышевымъ:
Вотъ французъ у турка въ служб,
Англичанинъ съ ними въ дружб,
Покумились, знать.
Времена настали тяжки,
Два союзника въ пристяжк,
А султанъ въ корню.
И кричатъ, что Русь погибла!
А на дл смотришь — рыло
У самихъ въ крови.
Вотъ ‘Непиръ’ подъ парусами
Сталъ надъ финскими водами,
Все погоды ждетъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вамъ друзья французы! Враки —
Кинь лишь кость, то, какъ собаки,
Загрызетесь вы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Съ вами зависть, зло, киченье,
Съ нами вра и смиренье,
Съ нами правда, Богъ! 1)
1) ‘Сверная Пчела* 1854 г., No 162.
Не насмшка-ли здсь и со ‘смиреньемъ’, котораго во всей подобной поэзіи не было даже и слда?..
Брошюра . Глинки, несомннно, не была единственною: за нею тоже слдовалъ цлый рядъ брошюръ и книжекъ вполн однороднаго содержанія. Въ моемъ распоряженіи находится довольно полная коллекція такихъ изданій за 1854 и 1855 года, предоставленная однимъ изъ ихъ авторовъ. Первымъ выступившимъ на это поприще вслдъ за Глинкой былъ нкій Петръ Татариновъ, издавшій за два года около десяти брошюръ ‘патріотическаго’ содержанія. Первая его проба — ‘Война съ Турціей’, помчена цензурою 9-го марта 1854 года. Какъ и вс ей подобныя изданія, она не боле 16-ти страничекъ. Второе свое сочиненіе — ‘Русскій патріотъ, или война съ турками и англо-французами’, Татариновъ продалъ, какъ и вс остальныя, А. Г. Черноглазову, брату сенатора З. Г. Черноглазова. Изъ другихъ авторовъ назову Н. Р. Щиглева, Н. Смирнова, А. Е. Нестерова, К. Козлова. В. Прснова, Г. едорова и А. Попова.
Уже самыя названія такихъ сочиненій предназначены были служить приманкой для широкой публики, напримръ: ‘Непиръ у Кронштадта, или халъ — да не дохалъ’, ‘Ай да англичане! или Соловецкій монастырь’, ‘Англичане и съ русскимъ птухомъ не сладили, или бухта Колинги 18-го іюня 1854 года’, ‘Донесеніе адмирала Непира о побд его надъ тремя чухонскими лодками’, ‘Одинъ на троихъ, или Джонъ-Буль, Роберъ-Макеръ и Абдулъ-Ага противъ Силы Богатырева’, ‘Торжество Непира, или побда надъ салакушкой и вой чухонца’, ‘Ай да Абдулъ! всхъ въ Париж обманулъ, или донесеніе татарина Людовику-Наполеону о взятіи Севастополя’, ‘Разсказъ чухонской кошки, бывшей въ плну у англичанъ лтомъ 1854 года’, etc…
Если дать нсколько выдержекъ изъ наиболе характерныхъ брошюръ, то содержаніе ихъ станетъ совершенно ясно.
Вотъ ихъ доминирующіе мотивы:
‘Поправши вс права, султанъ теперь смирися!
Встрчайте нашу рать!. И самый алкоранъ
Тебя ужъ не спасетъ. Предъ нами покорися,
Въ побдахъ не одинъ примръ Россіей данъ!’
——
‘Одумайтесь, враги! — вамъ трудно съ нами драться.
А гордый Цареградъ… свершится что съ тобой?
Предъ мощью Русскаго врази да расточатся,
И ярче прежняго заблещетъ крестъ святой!’
——
‘И врагъ узнаетъ, —
Побждаетъ
Ихъ русскій строй!’
——
‘Какъ будто мы того боимся?
Пускай они на насъ идутъ!
Мы дружно встртимъ ихъ, — сразимся…
Тогда и имъ и вамъ — капутъ!’
——
‘Разъ хвативъ не въ мру джину,
Воевода Пальмерстонъ
Впалъ въ великую кручину, —
Легъ, заснулъ — и видитъ сонъ:
Видитъ будто засдаетъ
Онъ въ парламент своемъ
И преважно разсуждаетъ
То о томъ, то о другомъ’.
Дальше авторъ послднихъ виршей рисуетъ картину засданія, въ которомъ нашелся изобртатель новаго способа взять Кронштадтъ, очень понравившагося и Пальмерстону, и Непиру:
‘Онъ, довольный ихъ вниманьемъ,
Выросъ чуть не на аршинъ,
И по маленькомъ молчаньи
Говорить такъ началъ имъ:
‘Навязать аэростатовть
Къ мачтамъ нашихъ кораблей,
Пароходовъ и фрегатовъ
И потомъ эскадр всей —
‘Съ якорей въ минуту снявшись
И поправивши снарядъ,
Къ верху птицею поднявшись —
Опуститься на Кронштадтъ!
‘Вс тутъ громко закричали:
Браво! Фора! молодецъ!..
Какъ Кронштадтъ взять мы не знали,
Онъ сказалъ намъ, онъ мудрецъ!!*
А вотъ отрывокъ изъ ‘Донесенія’ Непира, взявшаго въ плнъ чухонскія лодки:
‘Гроши тотчасъ раздлили
На матросовъ всхъ вполн.
Серебромъ препроводили,
Съ частью добычи, ко мн…
И объ томъ увдомляя
Изъ далекихъ русскихъ странъ,
Въ вамъ полтинникъ посылаю, —
Призъ — достойный англичанъ,
И прибавлю, что отнын
Будемъ брать мы всмъ, что есть,
Счастья-жъ нтъ когда въ полтин,
Такъ и гривенникъ намъ въ честь’.
По разсказамъ г. Нестерова, одного изъ усердныхъ авторовъ этой литературы, послдняя, несмотря на дороговизну цнъ — обыкновенная стоимость листовой брошюрки 15—20 коп. серебромъ — шла въ продаж очень и очень бойко. Получить 100—150 руб. чистаго было дломъ вполн обыкновеннымъ. И продавались эти сочиненія не только въ Петербург и Москв, но везд, гд существовала книжная торговля…
Очень интересное свидтельство находимъ въ ‘Дневник’ Никитенка подъ 27 октября 1854 года: ‘Кстати о поэтахъ. Между ними теперь вообще въ мод патріотическіе стихи. Въ этомъ, конечно, ничего предосудительнаго. Но бда въ томъ, что вс эти признанные и непризнанные поэты — особенно послдніе — вдохновляются не столько дйствительнымъ патріотизмомъ, сколько вожделніями къ перстнямъ, табакеркамъ и т. д. Стихи подносятся министру, въ надежд, что бьющія въ нихъ черезъ край врноподданническія изліянія будутъ повергнуты къ стопамъ монарха и принесутъ желаемые плоды. Не разъ ужъ ставили они въ затрудненіе добраго Авраама Сергевича. Легко поддающійся первому впечатлнію, онъ еще на дняхъ взялся представить такіе стихи — одни изъ лучшихъ, государю, а теперь не знаетъ, какъ отъ этого отвертться’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., V, 281.}.
Такъ проходилъ 1854 годъ.
Предчувствіе чего-то недобраго если и было, то только у очень немногихъ современниковъ. Громадное большинство не различало еще первыхъ призраковъ грядущаго отмщенія за русскіе ровно ни на чемъ не основанное самодовольство, оно все еще было уврено въ крпости сковывавшаго его организма. Какимъ затеряннымъ звукомъ въ шум криковъ:
‘Громъ побды раздавайся!
Веселися храбрый россъ?’
прозвучала нотка предчувствія, бды, проптая хорошо знающимъ положеніе длъ Тютчевымъ {Поэтъ занималъ сравнительно видное мсто въ министерств иностранныхъ длъ.}. Онъ написалъ стихотвореніе: ‘На новый 1855 годъ’, гд говорилъ о наступавшей годин:
Не просто будетъ онъ воитель,
Но исполнитель Божьихъ каръ, —
Онъ совершитъ, какъ поздній мститель,
Давно задуманный ударъ.
Для битвъ онъ посланъ и расправы,
Съ собой несетъ онъ два меча:
Одинъ — сраженій мечъ кровавый,
Другой — скира палача.
Но на кого?.. Одна-ли выя,
Народъ-ли цлый обреченъ?..
Слова не ясны роковыя
И смутенъ замогильный стонъ 1).
1) ‘Стихотворенія’, М. 1868 г., 166—167.
Одиноко прозвучалъ этотъ голосъ, только потомъ въ немъ увидли пророчество… Масса оглушала себя увреніями успха, ‘Сверная Пчела’ и ‘Московскія Вдомости’ гипнотизировали ее славословіемъ, ‘патріотическія’ брошюры расходились въ десяткахъ и сотняхъ тысячъ экземпляровъ. Твердо врилось, что
Крамольный западъ намъ не страшенъ
И флоты грозные враговъ…
Съ севастопольскихъ твердыхъ башенъ,
Съ гранитныхъ скалъ, изъ бездны рвовъ,
Какъ бы перуны съ облаковъ,
Васъ встртятъ бомбы и картечи,
Ряды воинственныхъ полковъ…
Среди кровавой грозной счи
Мужаемъ мы и крпнемъ вновь 1).
1) Изъ одной брошюры 1855 года.

На помощь поэтамъ и прозаикамъ приходитъ каррикатуристъ. Первые признаки боле широкой волны недовольства окружающимъ.

Когда, по тмъ или другимъ обстоятельствамъ, слово нуждается въ выпуклости, яркости и образности, прибгаютъ за помощью къ художнику, смотря по надобности и настроенію, это — то жанристъ, то портретистъ, то каррикатуристъ. Въ 1855 году обратились къ послднему. Обращеніе было, разумется, безмолвное, его формулировало настроеніе большинства. Большинство это требовало усиленія впечатлній, жаждало осмянія враговъ ‘въ натур’. Въ подобныхъ случаяхъ за спросомъ всегда слдуетъ предложеніе.
Въ 1855 году уже довольно извстный каррикатуристъ H. А. Степановъ выпускаетъ альбомы ‘Каррикатуръ’, сплошь посвященные событіямъ восточной войны, особенно же Наполеону III и Пальмерстону.
Издателемъ альбома былъ А. Беггровъ. Въ теченіе года вышли три выпуска, по десять листовъ каждый. Самая ранняя цензурная дата — 10-ое марта, самая поздняя — 30-ое апрля. Исполненіе рисунка и его композиція были гораздо выше ‘патріотической‘ поэзіи, въ каррикатурахъ былъ не только квасной патріотизмъ, но и остроуміе и даже частично врный взглядъ на вещи. Кром того, въ нихъ не била такимъ ключомъ самоувренность, бахвальство же почти отсутствовало.
Напримръ, что касается Наполеона III, то Степановъ хорошо понялъ личность этого авантюриста и довольно мтко отмтилъ его наиболе слабыя стороны. Кстати, именно эти каррикатуры должны считаться наиболе удачными, имющими значеніе и не только въ Россіи.
Воспроизвожу три изъ нихъ.

[]

[]

Доставалось не мало и Непиру, и французскимъ и англійскимъ генераламъ (Сенъ-Арно, Раглану), словомъ, остроуміе каррикатуриста нашло обильную пищу. Публика приняла ‘Каррикатуры’ очень сочувственно, и, несмотря на стоимость 9 руб. за три выпуска, раскупала ихъ бойко. Теперь он, разумется, представляютъ библіографическую рдкость.
Не могу при этомъ не замтить, что каррикатуры того времени были вообще лишены своеобразной пикантности, которую публика въ изобиліи находила въ брошюрахъ и частью въ газетахъ, просто въ силу высочайшаго повелнія отъ 30 декабря 1854 года, даннаго именно для каррикатуръ, т.-е. произведеній, могущихъ имть распространеніе и вн предловъ Россіи. Европейскому обществу и его петербургскимъ представителямъ не хотли обнаруживать всего прилива народныхъ страстей… Повелніе гласило: ‘каррикатуры политическаго содержанія, направленныя противъ враждебныхъ намъ государствъ и народовъ, допускать къ печати въ такомъ только случа, если он представляютъ смшную сторону предмета, съ соблюденіемъ приличія, и не заключаютъ въ надписяхъ брани’ {‘Сборникъ постановленій и распоряженій по цензур съ 1720 по 1862 годъ’, Спб. 1862 г., 299—300.}. Исполненіе этого постановленія было гарантировано, конечно, уже самымъ фактомъ существованія, такъ называемаго, бутурлинскаго комитета — верховнаго литературнаго судилища съ точки зрнія цензуры.

[]

Сказаннаго выше, думаю, достаточно для составленія яснаго понятія о настроеніи русскаго общества, по крайней мр его огромнаго большинства, въ теченіе 1854 и первой половины слдующаго года. Короче — это было завершеніе періода самообожанія. Меньшинство… Но что такое было меньшинство въ разсматриваемую историческую эпоху?.. Имло-ли оно право и возможность высказать вслухъ т мысли и чувства, которыя потомъ стали азбукой? Хотлъ ли кто-нибудь въ масс слушать этихъ недовольныхъ людей?..
А они были, были даже въ рядахъ арміи, нкоторые представители которой воочію убдились въ полной изношенности старой военной машины. Здсь умстно напомнить извстную ‘Севастопольскую псню’, сложенную группой офицеровъ, собиравшихся по вечерамъ у начальника штаба артиллеріи, Крыжановскаго, въ числ ихъ былъ и штабсъ-капитанъ графъ Левъ Николаевичъ Толстой, которому принадлежитъ нсколько куплетовъ.
Какъ четвертаго числа 1)
Насъ нелегкая несла
Горы обирать! (bis)
Баронъ Вревскій-генералъ,
Къ Горчакову приставалъ,
Когда подъ шафе: (bis)
‘Князь возьми ты эту гору,
Не входи со мною въ ссору
Не то донесу!’ (bis)
Собирались на совты
Вс большія эполеты,
Даже плацъ-Бекокъ!.. (bis)
Полицмейстеръ плацъ-Бекокъ
Никакъ выдумать не могъ,
Что ему сказать!.. (bis)
Долго думали-гадали,
Топографы все писали
На большомъ листу!.. (bis)
Гладко писано въ бумаг,
Да забыли про овраги,
А по нимъ ходить!.. (bis)
Вызжали князья-графы
И за ними топографы,
На большюй редутъ!.. (bis)
Князь сказалъ: ‘ступай, Липранди!’
А Липранди: ‘нтъ-съ, атанде,
Молвилъ, — не пойду!.. (bis)
‘Туда умнаго не надо,
Ты пошли туда Реада,
А я посмотрю!..’ (bis)
Глядь, Реадъ возьми да съ просту
И повелъ насъ прямо къ мосту,
Ну-ка на ура!.. (bis)
Мартенау умолялъ,
Чтобъ лезертовъ 2) обождалъ:
‘Нтъ, ужъ пусть идутъ!..’ (bis)
Ha ‘ypa!’ мы зашумли,
Да лезерты не поспли,
Кто-то перевралъ!.. (bis)
А Блевцевъ-генералъ
Крпко знамя потрясалъ:
Вовсе не къ лицу!.. (bis)
На едюхины высоты
Насъ пришло всего три роты,
А пошли полки!.. (bis)
Наше войско небольшое,
А француза была втрое,
И секурсу тьма!.. (bis)
Ждали, выйдетъ съ гарнизона
Намъ на выручку колонна,
Подали сигналъ!.. (bis)
А тамъ Сакенъ генералъ
Все акафисты читалъ
Богородиц!.. (bis)
И пришлось намъ отступать…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто туда водилъ!.. (bis) 3).
1) 4 августа 1855 г. произошло сраженіе при рк Черной.
2) Солдатское произношеніе ‘резервовъ’.
3) Привожу со списка одного изъ участниковъ этого коллективнаго пснотворчества. (‘Рус. Стар.’ 1884 г., II, 455—457), есть другіе варіанты, но они мене правдоподобны (‘Рус. Стар.’ 1875 г., II, 441—443 и III, 653—654).
Будь это сочиненіе исключительно одного гр. Льва Николаевича Толстого, какъ неправильно думаютъ нкоторые, тогда оно, конечно, не имло бы того историческаго значенія, которое, несомннно, принадлежитъ этой псн, какъ коллективному голосу, надо не забывать также, что ее пли въ масс военныхъ кружковъ, а въ обществ она ходила въ десяткахъ тысячъ списковъ…

Паденіе Севастополя. ‘Патріотистика’ еле пульсируетъ. Небывалый подъемъ общественнаго настроенія. Жажда протеста и обличенія.

Но вотъ грянуло 27-ое августа 1855 года — день паденія Севастополя — принесшее Россіи небывалый разливъ умственныхъ и политическихъ теченій…
Первый моментъ чувства почти всхъ формулировались не иначе, какъ словами: ‘какое гибельное событіе для Россіи! Бдное человчество!’ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., VI, 627.} Въ подобныхъ же выраженіяхъ, древнимъ египтяниномъ было встрчено, вроятно, и первое разлитіе Нила, которое приводило въ ужасъ непосредственно за нимъ слдовавшими бдствіями… Но прошло нкоторое время, и несчастіе, оказавшееся плодоноснымъ, получило надлежащее толкованіе…
До чего роковая всть возбуждала панику, можно судить хотя бы изъ такой записи одного современника:
‘Ударъ былъ страшный, тмъ боле, что не ожиданъ никмъ. Вс уже поврили и частнымъ, и нечастнымъ, своимъ и чужимъ объявленіямъ о недоступности Севастополя. Многіе изъ москвичей лишились, отъ одной всти о взятіи неодолимаго, своихъ членовъ: напримръ, говорятъ объ Ермолов, что у него отнялись на время ноги. Я знаю одного москвича, который созвалъ, было къ себ гостей на обдъ, какъ именинникъ, и когда только подано было первое блюдо, то новый гость изъ почтамта вошелъ къ нему и при всхъ разсказалъ о паденіи Севастополя. Гости не могли боле продолжать обда, встали и черезъ минуту разошлись вовояси’ {О. Бодянскій, ‘Дневникъ’, ‘Сборникъ Об-ва Люб. Рос. Слов.’ 1891 г., 130.}.
Такъ выражалось настроеніе большинства. Немного спустя, оно же было крайне недовольно и согласіемъ на миръ. ‘Драться надо, — говорили отчаянные патріоты, драться до послдней капли крови, до послдняго человка’ {А. Никитенко, н. с., ‘Рус Старина’, 1890 г., VII, 133.}. Другой очевидецъ записываетъ: ‘На-дняхъ въ Петербург давали трагедію Озерова ‘Дмитрій Донской>. При стих
‘Нтъ лучше смерть, чмъ миръ постыдный’
‘поднялась буря рукоплесканій’… {П. Валуевъ, ‘Дневникъ’ ‘Рус. Старина’, 1891 г., VI, 606.}
‘Литература’ въ вид брошюръ, правда, прекращается, но Степановъ все еще продолжаетъ подогрвать массу: снова Беггровъ издаетъ альбомъ его каррикатуръ, названный ‘Современныя шутки’, полный патріотизма и насмшки надъ побдителемъ. Приготовленъ къ выпуску въ свтъ и четвертый альбомъ ‘Каррикатуръ’, но миръ заключенъ, выходки противъ бывшаго непріятеля найдены неумстными, альбомъ конфискованъ {С. Трубачевъ, ‘Каррикатуристъ Н. А. Степановъ’, ‘Истор. Встникъ’, 1891 г., III, 764—765.}. Наука ‘патріотистика’, введенная въ циклъ другихъ наукъ безсмертнымъ Салтыковымъ, начинаетъ терять почву, корни ея слабютъ…
Вотъ какъ резюмируетъ настроеніе передового общества наблюдательный H. B. Шелгуновъ:
‘Неожиданно началась война, неожиданно палъ Севастополь. Но когда эта громада пала, когда оказалось, что Россія не иметъ ни денегъ, ни людей, чтобы продолжать борьбу, когда дв такія неожиданности, какъ смерть императора Николая и павшій Севастополь, точно два громадныхъ удара, повторились одинъ за другимъ, Россія точно проснулась отъ летаргическаго сна.
‘Нравственное состояніе, въ которомъ очутилась Россія посл этихъ громовыхъ ударовъ, рдко въ исторіи народовъ, а на памяти русской исторіи подобное положеніе еще не бывало. Освобожденіе Россіи отъ поляковъ и смутъ въ 1612 году, освобожденіе отъ двунадесяти языковъ въ 1812 году, были, конечно, моментами очень героическаго напряженія и чудовищной народной энергіи, но это были только моменты чувства и инстинкта самосохраненія. Теперь было не то, и за свою государственную цлость намъ бояться было нечего. Все могло бы идти въ обычномъ, установившемся порядк. Государь умеръ, на престолъ вступилъ его наслдникъ безъ потрясеній и безпорядковъ, война кончилась, миръ предстоялъ достаточно почетный, все было тихо, спокойно, мирно и все могло бы идти опять по старому, традиціонному, съ какими-нибудь небольшими починками и преобразованіями. Казалось бы, только радоваться и отдыхать посл военныхъ трудовъ и севастопольскихъ потеръ. Но въ томъ-то и дло, что старое ужъ не могло больше повториться, вс чувствовали, что порвался какой-то нервъ, что дорога къ старому закрылась. Это былъ одинъ изъ тхъ начинающихъ историческихъ моментовъ, которые подготовляются не годами, а вками, и они такъ неустранимы, какъ лавины въ горахъ, какъ ливни подъ экваторомъ. Единоличная воля въ такихъ случаяхъ исчезаетъ и всми, сверху до низу, овладваетъ одинъ общій жизненный порывъ, въ начал инстинктивный, какъ глубокій вздохъ посл летаргическаго сна, какъ первое свтлое пробужденіе посл горячьки, но затмъ, посл безсознательнаго, инстинктивнаго душевнаго движенія, является понемногу свтлое состояніе сознанія, человкъ приходитъ въ себя и съ новыми силами принимается за новую работу. То, что происходитъ съ отдльнымъ человкомъ, повторяется и съ народами, когда каждымъ и всми овладваетъ одно и то же душевное состояніе, когда каждый и вс чувствуютъ переломъ, когда каждый и вс изъ безсознательнаго, инстинктивнаго состоянія переходятъ къ работ мысли, когда въ каждомъ и во всхъ пробуждается критическая мысль, каждый и вс начинаютъ думать. Въ томъ, что посл Севастополя вс очнулись, вс стали думать и всми овладло критическое настроеніе, и заключается разгадка мистическаго секрета шестидесятыхъ годовъ. Вс — вотъ секретъ того времени и секретъ успха всхъ реформъ. Императоръ Николай опирался только на государственный совтъ, императоръ Александръ II обратился къ чувствомъ всхъ, къ труду всхъ, къ тмъ громаднымъ творческимъ и сознательнымъ силамъ, которыя хранились въ нижнемъ теченіи’ {‘Собраніе сочиненій’, изд. 2-е, II, ‘Воспоминанія’, 624—625.}.
Понятно, конечно, что подъ всми нужно понимать все мыслящее, интеллигентное, рвущееся помочь разбить т желзныя оковы, т обручи, которыми сковывалось русское общество въ продолженіе нсколькихъ десятилтій.
‘Какъ неумолимо правосудна судьба! Какъ жестока въ своей логик! Признаюсь — я не очень негодую на Горчакова, Севастополь палъ не случайно, не по его милости, я жалю, что не было тутъ искуснйшаго генерала, чтобы отнять всякій поводъ къ искаженію истины, онъ долженъ былъ пасть, чтобы явилось на немъ дло Божіе, т.-е. обличеніе всей гнили правительственной системы, всхъ послдствій удушающаго принципа. Видно — еще мало жертвъ, мало позора, еще слабы уроки, нигд сквозь окружающую насъ мглу не пробивается лучъ новой мысли, новаго начала!’ {‘И. С. Аксаковъ въ его письмахъ’, М., 1892 г., ч. 1, т. III, 180.}. Эти слова, писанныя въ середин октября 1855 года, еще разъ иллюстрируютъ происходившее общественное возрожденіе. Въ нихъ же ясно твердое сознаніе ненормальности окружавшаго строя. Наступило время, ‘когда всякій захотлъ думать, читать и учиться, и когда каждый, у кого было что-нибудь за душой, хотлъ высказать это громко. Спавшая до того времени мысль заколыхалась, дрогнула и начала работать, порывъ ея былъ сильный и задачи громадныя. Не о сегодняшнемъ дн шла тутъ рчь, обдумывались и ршались судьбы будущихъ поколній, будущія судьбы всей Россіи, становившіяся въ зависимость отъ того или другого разршенія реформъ’.
Словомъ, начинался первый изъ ‘шестидесятыхъ годовъ’, наступалъ тотъ славный періодъ русской общественности, которымъ наше общество, гордое колоссальными результатами своей непродолжительной, но сколько-нибудь замтной свободы, въ прав бросить въ лицо каждому, кто бы вздумалъ отрицать его зрлость и гигантскую силу. А такіе господа были и есть… Россія стояла наканун той эпохи, которую не иначе, какъ съ благовйнымъ уваженіемъ, намъ теперь остается лишь вспоминать… Не передовое общество повинно въ роковой краткости этого необыкновеннаго въ нашей исторіи періода, не оно создало ту нелпую реакцію, которая повисла надъ Россіей снова съ 1862 года…
!!!!!!!!!!1
И этимъ мы всецло обязаны необыкновенному подъему общественнаго настроенія, когда, наконецъ, надувшаяся, мрачная, темная полоса льда лопнула, сломалась, и… рка тронулась, унося съ необычайной быстротой сковывавшій ее ледъ… Великій моментъ, единственный въ нашей боле чмъ тысячелтней исторіи! Къ праздновавшемуся какъ разъ тогда тысячелтію Россіи это былъ какъ бы парадный смотръ силъ русской общественности…
Не послдней между ними была, разумется, литература, несмотря на крайне ненормальное положеніе, которое она занимала въ области права. Никакихъ, въ сущности, боле или мене серьезныхъ льготъ ей не было дано и посл 18 февраля 1855 года, но это, однако, не ставило ее въ положеніе своей предшественницы — литературы николаевской эпохи. Общество, то общество, потоки котораго залили русскую государственную жизнь и тмъ одухотворили ее, делегировало свои права литератур — и этого было уже достаточно для несенія новой честной, отважной, тяжелой службы. Стало ясно, что несеніе послдней, даже и при неизмнившемся юридическомъ положеніи, продлится до тхъ поръ, пока общество не оступится, часть его не подастся назадъ, не произойдетъ дифференціація прочнаго тогда цлаго. И въ упоеніи общимъ пробужденіемъ, казалось, нечего было и думать о такой мрачной перспектив… Все пошло впередъ, остановить литературу не было силъ и возможности. Она сама понемногу создала себ право взамнъ прежняго безправія и шла, шла, не останавливаясь…
Созданіе новаго немыслимо безъ критики и уничтоженія стараго, молодой лсъ глушится валежникомъ. И вотъ наступаетъ прежде всего эпоха обличительнаго жара, время сатирическаго негодованія, періодъ осмянія и разрушенія.
Насколько всеобще и широко было стремленіе къ сноск стараго зданія, можно видть хотя-бы по показанію офиціальнаго источника.
‘Замчательно, — пишетъ его составитель, — что вычурные стихи г. Бенедиктова и, такъ сказать, сухая поэзія г. Розенгейма, задавшись гражданской скорбью и обличеніемъ, были встрчены при своемъ появленіи въ пятидесятыхъ годахъ почти съ одинаковой благосклонностью. Доказательство, что причина успха заключалась не столько въ талант поэтовъ, сколько въ настроеніи публики. И дйствительно, настроеніе это есть явленіе боле глубокое, чмъ оно можетъ показаться съ перваго раза. Не успло общество насладиться чистой поэзіей Лермонтова и Кольцова, какъ оно уже забываетъ прелесть непринужденной формы, возвышенность содержанія и предпочитаетъ повседневный характеръ обличенія и протеста въ какой-бы то ни было вычурной форм. Ясно, что обществу нужно было не поэзіи, а протеста и обличенія’ {‘Собраніе матеріаловъ о направленіи различныхъ отраслей русской словесности за послднее десятилтіе и отечественной журналистики за 1863 и 1864 г.’, Спб., 1865 г., изданіе министерства внутр. длъ, стр. 85—86. Подробное изложеніе этого интереснйшаго документа читатель найдетъ въ моей книг: ‘Эпоха цензурныхъ реформъ 1859—1865 гг.’, Спб., 1904 г.}.
Въ этихъ словахъ слышится очень неодобрительное отношеніе къ законной потребности общества, но не за тмъ они и приведены, чтобы дать мсто ‘авторитетному’ мннію офиціальнаго историка литературы. Они нужны были просто для констатированія стремленія общества къ обличенію и протесту.

‘Губернскіе очерки’ Щедрина. ‘Знакомые’ Степанова. Иллюстраціи ‘Сына Отечества’. ‘Каррикатурный Листокъ’ Данилова.

Въ август 1856 годъ Н. Щедринъ выступаетъ въ ‘Русскомъ Встник’ съ своими ‘Губернскими очерками’. Это первый крикъ рождавшейся истинной сатиры посл цлаго ряда темныхъ годовъ.
Какъ уже было замчено, я ограничилъ свою задачу обозрніемъ сатирической литературы данной эпохи преимущественно лишь по спеціально посвященнымъ ей періодическимъ изданіямъ и потому не буду останавливаться на дятельности Салтыкова-Щедрина. Отмчу только, что одна часть общества отнеслась съ чисто материнскою любовью къ раздавшемуся крику своего первенца, а другая — первое непріятельское ядро встртила со страхомъ за окружающій ‘порядокъ’. Въ теченіе 1857 года разошлись два изданія ‘Губернских очерковъ’…
Здсь снова обратимся къ только что цитированному источнику, чтобы посмотрть, какъ тамъ оцнивался Салтыковъ.
Посл очень длиннаго объясненія разницы ‘истиннаго гоголевскаго натурализма’ и ‘ложной натуральной школы’, сводящейся къ отсутствію въ произведеніяхъ послдней ‘невидимыхъ міру слезъ’ и ‘возвышенной любви’ къ караемому смхомъ человку, офиціальный критикъ говоритъ:
‘Наша обличительная литература, принялась вытаскивать на пользу гласности, на публичное осмяніе весь хламъ изъ каждаго канцелярскаго подвала, изъ каждаго грязнаго закоулка, изъ каждаго бднаго угла — жилища нищаго чиновника. Произведеній съ подобнымъ направленіемъ явилось въ журналистик нашего минувшаго, десятилтія (1854—1864 гг. М. Л.) множество, начиная съ холодныхъ и вполн фельетонныхъ сочиненій г. И. Панаева… Большая часть литературы этого рода полна бездарности и самолюбивыхъ претензій на скандалъ, но и нсколько истинныхъ талантовъ посвятили свою дятельность этому направленію. Замтне другихъ въ этомъ отношеніи г. Щедринъ (Салтыковъ) {Ко времени составленія ‘Собранія матеріаловъ’ Салтыковъ написалъ, кром ‘Губернскихъ очерковъ’: ‘Брусина’, ‘Невинные разсказы’, ‘Сатиры въ проз’ и часть ‘Помпадуровъ и помпадуршъ’.}, начавшій свою литературную дятельность, еще въ минувшее царствованіе и пріобрвшій извстность и даже нкоторый авторитетъ въ конц пятидесятыхъ годовъ, когда въ ‘Русскомъ Встник’ стали печататься его ‘Губернскіе очерки’. Изображая юмористическимъ обличеніемъ административную среду и бюрократическій бытъ въ провинціяхъ, г. Щедринъ взглянулъ на него со свойственной ему точки зрнія, представивъ смшную фальшь или злоупотребленія этой среды, находя все въ этой сред комическимъ или пошлымъ. Тутъ у него являются и либералы, но они изображены смшными, потому, вроятно, что, они не такъ либеральны, какъ бы автору того хотлось, являются люди отживающіе, люди въ какомъ-то среднемъ переходномъ состояніи, а также чиновники и помщики прежняго закала и новые, модные дятели, комичные сколько отъ самихъ себя, столько же и отъ условій, въ которыя они поставлены самимъ свойствомъ ихъ гражданскаго ,положенія. Несмотря на бывшій огромный успхъ ихъ въ публик, произведенія Щедрина имютъ больше значенія бойкаго, легкаго и юмористическаго фельетона во вкус отрицанія. Замчательно, что въ произведеніяхъ Щедрина нигд не замтно никакого, идеала и ничего положительнаго. Къ этой же категоріи принадлежатъ нкоторыя произведенія Печерскаго (Мельникова), ‘Провинціальныя воспоминанія’ г. Селиванова и проч.’ {‘Собраніе матеріаловъ etc.’, 184—185.}.
Этого одного, конечно, достаточно, чтобы понять истинное значеніе ‘Губернскихъ очерковъ’ въ свое время… Въ связи съ нкоторыми другими произведеніями, и развивающейся общественной мыслью, они, разумется, не мало способствовали перерожденію общественныхъ врованій непередовой части, отдльные люди подъ натискомъ новыхъ идей — новыхъ не абсолютно, конечно, а относительно, новыхъ потому, что впервые громко выраженныхъ — мняли свои убжденія. Прекраснымъ примромъ такой эволюціи служитъ Н. А. Степановъ, обратившій теперь свой мткій карандашъ на осмяніе окружающаго, еще такъ недавно или обходимаго имъ молчаніемъ, или прямо восхваляемаго.
Въ ноябр 1856 года онъ начинаетъ выпускать новый каррикатурный альбомъ Знакомые, издаваемый тмъ-же Беггровымъ. Предполагалось названіе ‘Наши знакомые’, но, по словамъ г. Трубачева, цензура не нашла возможнымъ пропустить слово ‘Наши’ {‘Каррикатуристъ Н. А. Степановъ’, ‘Истор. Встникъ’ 1891 г. III, 771.}. Въ теченіе 1857 года закончился первый томъ, 1858-го — второй. Первый годъ вс рисунки были исполняемы только Степановымъ, второй — еще и М. Зиччи, Г. Дестунисомъ, А. Волковымъ, Р. Жуковскимъ и П. Анненскимъ, потому что Знакомые не имли особеннаго успха и побуждали Степанова принять мры къ улучшенію дла, къ его оживленію. Съ этою-же цлью съ 20-го ноября 1857 года къ Знакомымъ сталъ прилагаться Листокъ Знакомыхъ, вышедшій въ теченіе подписного 1857—1858 г. въ 12 номерахъ {Попутно исправляю неточность Н. М. Лисовскаго. Въ своей цнной работ ‘Рус. період. печать 1703—1894 гг.’ вып. II, говоря о ‘Листк’, онъ пишетъ: ‘Листокъ Знакомыхъ, Журналъ каррикатуръ, съ литературными прибавленіями. 1857—1858. Спб. Безсрочно (NoNo 1—12), (стр. 34). Во-первыхъ, мы уже знаемъ, что ‘Листокъ’ есть самъ литературное прибавленіе къ ‘Знакомымъ’, во-вторыхъ, выходилъ онъ въ вполн опредленные сроки — ежемсячно 20-го числа, начиная съ 20-го ноября 1857 г. и кончая 20-мъ октября 1858 г.}. Это былъ большой листъ плотной бумаги, на которомъ печатался текстъ, состоящій почти всегда изъ фельетона и мелкихъ сатирическихъ, чаще — юмористическихъ замтокъ, принадлежавшихъ В. Р. Зотову, Вс. С. Курочкину и Н. Е. Щербин, но никогда не подписываемыхъ. Весьма возможно, что въ текст участвовалъ и самъ Степановъ, хотя его біографъ, г. Трубачевъ, ровно ничего объ этомъ не говоритъ.
Знакомые 1857—1858 гг., когда они, благодаря Листку, стали вполн, въ сущности, сатирическимъ періодическимъ изданіемъ, испытывали на себ весь трудъ работы піонера. Данная имъ программа, по собственному заявленію редакціи, была узка, не позволяя развивать сколько-нибудь широкихъ общественныхъ вопросовъ. Вотъ, главнымъ образомъ, почему содержаніе и Знакомыхъ и Листка было такъ еще мелко, такъ блдно, такъ сатирически немощно. Бывшій раньше обычай, узаконенный окончательно ‘Ералашемъ’ (1846—1849 гт.), давать въ каррикатурахъ точные портреты, — правда почти всегда съ любезнаго разршенія обладателя необходимой художнику физіономіи, — теперь, когда приходилось зло обличать, не получилъ цензурнаго одобренія, и уже во второмъ номер Листка Знакомыхъ редакція вынуждена была успокоить волновавшагося обывателя: ‘условимся однажды навсегда, портретовъ нтъ и не можетъ быть между нашими знакомыми. Это дло ршенное и подписанное. Въ нашемъ альбом есть только типы, черты и характеры физіономій, общихъ многимъ личностямъ, которыя мы стараемся возвести въ перлъ художественнаго созданія… Итакъ, да будутъ благосклонны къ намъ вс наши знакомые, да не скандализируются они, встртивъ на ‘Листкахъ’ нашихъ не чуждыя имъ черты и позы. Можемъ уврить ихъ, что это длается безо всякаго злого умысла предать посмянію ихъ почтенныя и заслуживающія полнаго уваженія физіономіи’…
Надо-ли говорить, какъ трудно было работать каррикатуристу, когда нельзя было дать ‘натуры’. Понятно поэтому, что карандашъ почти не касался самыхъ животрепещущихъ вопросовъ и фактовъ, а занимался изображеніемъ медоваго мсяца новопроизведеннаго прапорщика, издателя, взявшаго въ сотрудники парикмахера, офицера, на котораго надо поскоре любоваться, пока онъ не заговорилъ, нмца-педагога, скущаго свою Фидельку и то ‘для зистемъ’ etc., etc. Изрдка проскакивали такія каррикатуры, какъ крестьянинъ, несущій черезъ болото помщика, у котораго подъ мышкой собака и который увряетъ, что у всякаго есть свое бремя… Портреты бывали, но какіе? Есть, напримръ, рисунокъ, изображающій стоящихъ другъ противъ друга Степанова и И. А. Гончарова, цензировавшаго Знакомыхъ, въ рукахъ послдняго такой-же рисунокъ на лист бумаги, и Гончаровъ говоритъ: ‘Да, вдь, это моя каррикатура! Ну, батюшка, одолжили! А, впрочемъ, печатать позволяется…’
Литературная сторона была едва-ли ни блдне. Дальше легкихъ очерковъ и анекдотовъ редакція, положимъ, и не общала ничего, но, очевидно, такое замуравливаніе было тоже не добровольнымъ.
Знакомые испытали на себ вполн настоящія потребности возрождавшагося общества: послднее отнеслось къ нимъ довольно индифферентно, впрочемъ, не могла не имть вліянія и цна — годъ стоилъ 10 руб. Редакція, повидимому, сама понимала мертвенность своей зати, что ясно изъ ея ‘Прощанья съ публикой’ въ послднемъ номер Листка. ‘Наша цль, — читаемъ тамъ, между прочимъ, — была скромна. Мы только слегка набросали т очерки петербургскихъ нравовъ и особенностей, о которыхъ можно написать цлые томы’. Дале Знакомые, извщая о прекращеніи своего изданія, привтствовали основывавшуюся съ января 1859 года Искру, куда переходилъ Степановъ.
Но начиная изданіе Искры, Степановъ покидалъ не только свое собственное дло: онъ уходилъ и изъ Сына Отечества А. B. Старчевскаго, старавшагося воспользоваться общественной страстью къ обличенію и открывшаго съ этой цлью отдлъ каррикатуръ на задней страниц номеровъ своего журнала.
Въ No 27 за 1857 г., отъ 7-го іюля, редакція Сына Отечества заявляетъ, что будетъ сверхъ ‘общанныхъ въ этомъ году восьми эскизовъ съ картинъ замчательнйшихъ русскихъ художниковъ, начиная съ іюля, постоянно помщать политипажъ, котораго сюжетъ будетъ заимствованъ исключительно изъ русской жизни, игриво переданъ свободнымъ и ловкимъ карандашемъ г. Анненскаго и исполненъ на дерев даровитыми нашими русскими художниками, вырзывающими на дерев, гг. Сряковымъ и Куренковымъ. Этотъ новый еще у насъ, игривый родъ живописи нашей русской школы, мы ршились открыть рисунками къ ‘Губернскимъ очеркамъ’ Щедрина. Къ рисункамъ этимъ мы нашли необходимымъ предпослать введеніе, которое представляетъ первый рисунокъ: ‘Встрча пріятелей’.
Рисунокъ изображаетъ двухъ мужчинъ, встртившихся въ публичномъ саду, у одного въ рукахъ книжка. Подъ нимъ текстъ:
‘— Ого, какой рагланъ {Родъ пальто, тогда моднаго.} на теб! Врно, обстоятельства перемнились, видно, ты на хорошемъ жалованьи?
‘— Все также, т же 23 руб. сер., да не въ нихъ дло — мстечко тепленькое.
‘— Гм!.. А ты читалъ ‘Губернскіе очерки’ Шедрина?
‘— Нтъ еще, но вотъ купилъ, говорятъ, хорошая вещь…
‘— Прочти, прочти, книга весьма назидательная’.
Съ 28 No и по 38-й помщены иллюстраціи различныхъ сценъ изъ ‘Губернскихъ очерковъ’, снабженныя точными цитатами оттуда. Затмъ идутъ уже иллюстраціи — это врне, чмъ каррикатуры, — на всякія мелочи жизни, ничего общаго съ серьезной сатирой не имющія. Въ 45 No находимъ первую въ Сын Отечества работу Степанова: четыре рисунка къ нравамъ журналистики. Они очень блдны и по исполненію и по тексту. Боле удачна каррикатура на чиновничьи нравы въ 47 No. Затмъ до конца года работаетъ уже одинъ Степановъ, то же продолжаетъ и въ слдующемъ, 1858, году. Но и тутъ злой, мткой, широкой по замыслу сатиры очень мало, въ большинств случаевъ это перепвы Щедрина изъ быта мелкаго провинціальнаго чиновничества, преслдованіе общечеловческихъ слабостей и т. п., иногда фигурируетъ пріятель Степанова — композиторъ Глинка.
Текстъ Сына Отечества тоже былъ подгоняемъ съ характеру обличеній, Старчевскій пригласилъ Сенковскаго, который и велъ фельетоны ‘Листокъ барона Брамбеуса’. Но съ первыхъ же шаговъ такое оживленіе журнала встртило препятствія. Такъ, въ NoNo 38 и 39 за 1857 г. былъ помщенъ разсказъ Ивана Кушперева: ‘Червячки’. Министръ народнаго просвщенія, А. С. Норовъ, подъ натискомъ главноуправляющаго путями сообщенія, извстнаго реакціонера — Чевкина, сдлалъ замчаніе за пропускъ этого произведенія петербургскому цензурному комитету, предсдатель послдняго, князь Щербатовъ, нашелъ необходимымъ выяснить министру свой взглядъ на обнаруженіе злоупотребленій вообще и въ своемъ донесеніи писалъ:
‘Польза такихъ статей неопровержима: снимать покровъ съ таящагося злоупотребленія, длать его явнымъ, не есть-ли уже нравственно наказывать преступника, а еще боле, отвращать другихъ отъ поползновенія къ пороку, слдовательно, обращать ихъ къ добродтели?.. При томъ 14 цензурнаго устава, допускающій печатаніе статей ‘подъ общими чертами осмивающихъ общіе пороки и слабости’, очевидно, допускаетъ и настоящую статью’ {‘Историческія свднія о цензур въ Россіи’, Спб., 1862 г., 96—97.}.
А такъ какъ ‘Червячки’ касались и лицъ военнаго вдомства, то Норовъ просилъ заключенія и военнаго министра, Сухозанета. Послдній ихъ одобрилъ и сообщилъ Норову, что ‘по ближайшемъ своемъ разсмотрніи этой статьи, онъ, съ своей стороны, находитъ, что за исключеніемъ въ ней мстъ, обозначенныхъ краснымъ карандашомъ, со стороны военнаго вдомства не встрчается препятствій къ напечатанію оной’ {Ibidem, 97.}. Не такъ смотрлъ на дло подчиненный Сухозанету предсдатель военно-цензурнаго комитета, тоже небезызвстный мракобсъ, баронъ Медемъ. Онъ находилъ, что статья, ‘заключая въ себ оскорбительные и насмшливые извты насчетъ всхъ вообще ротныхъ, эскадронныхъ и полковыхъ командировъ, по точному cмыслу 22 и 6 Высоч. утв. дополнительной инструкціи къ общему уставу о цензур для руководства военно-цензурнаго комитета, не можетъ быть допущена къ напечатанію въ ея настоящемъ вид’ {Ibidem.}.
Баронъ Медемъ замчалъ при этомъ, что дозволеніе осмивать общіе пороки и слабости ‘согласовать не трудно съ сохраненіемъ уваженія къ осмиваемому предмету, стоитъ только, чтобы авторъ не представлялъ обнаруживаемыя имъ злоупотребленія, какъ явленія общія, въ той или другой части военнаго правленія, а лишь какъ злоупотребленія частныхъ лицъ: это принесетъ еще и ту пользу, что откроетъ правительству вс тайныя увертки и хитрыя продлки злоупотребленій’ {Ibidem.}. Надо ли говорить, насколько рецептъ Медема не вязался съ 14 дйствовавшаго тогда цензурнаго устава, какъ разъ безусловно запрещавшимъ говорить о лицахъ въ отдльности?..
Норова все это не удовлетворило, и вотъ 7-го октября 1857 года послдовалъ приказъ по цензур, гд, указавъ на то, что въ ‘Червячкахъ’ ‘выставляются въ самой грубой картин личности и дйствія губернскихъ чиновниковъ и въ особенности чиновъ вдомства путей сообщенія’, министръ ‘обращалъ вниманіе на эту статью и вообще на полицейское направленіе, которое своевольно и неумстно принято въ послднее время большинствомъ нашихъ періодическихъ изданій. Обязанность цензуры имть благоразумное понятіе того, что можно допускать къ печати и чего нельзя, безъ потрясенія и подрыва общественнаго доврія и уваженія къ правительственнымъ мстамъ и лицамъ. Подтверждаю всмъ цензорамъ быть впредь осмотрительне въ пропуск статей, которыя длаютъ изъ журналовъ какую-то уголовную палату, а изъ всхъ чиновниковъ и администраторовъ, безъ разбора лицъ, — подсудимыхъ журнальному суду’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 416.}.
Я привелъ это дло, какъ очень ясно опредляющее, въ какихъ условіяхъ приходилось пробиваться сатир и обличенію съ самаго начала, какъ осмотрительно нужно порицать тогдашнія изданія за безсодержательность и безцвтность. Когда обличеніе квалифицируется съ ‘полицейскимъ направленіемъ’, а открывающее злоупотребленія изданіе называется ‘уголовной палатой’, тогда не легко обличителямъ и сравнительно спокойно взяточникамъ, насильникамъ и всякаго рода ‘усмотрителямъ’.
Одновременно съ Знакомыми второго года ихъ существованія выходилъ еще Каррикатурный Листокъ К. Д. Данилова, — тоже, хотя и мене Степанова, талантливаго художника. Это не было періодическое изданіе, но выходило серіями по 15 листовъ каждая и, судя по тому, что потребовалось второе изданіе, можно предполагать успхъ его у публики. Такіе же большіе листы, какъ и Знакомыхъ, т же темы, но нсколько остре, ярче выраженныя. Если Даниловъ былъ мене блестящимъ каррикатуристомъ, зато онъ былъ выше Степанова по умнію дать своему рисунку вполн подходящій текстъ, иногда очень смшной, иногда до боли грустный. Эта сторона даниловскаго изданія была въ свое время отмчена еще Панаевымъ {‘Замтки Новаго поэта’, ‘Современникъ’, 1858 г., LXVIII, кн. 2, 219.}, слдовательно, и тогда принималась въ расчетъ публикой.
Мн удалось найти только первую серію Каррикатурнаго Листка, но по ней можно судить о цломъ изданіи. Очень остроуменъ листъ, озаглавленный ‘Три эпохи тяжбы’ и воочію рисующій порядки дореформеннаго суда.

[]

Не мене удаченъ другой — ‘Люди на зеленомъ пол’,гд подъ картинкой: ‘Преферансъ на служб’, изображающей важнаго начальника и двухъ подчиненныхъ, подписано:
‘Начальникъ. Чмъ это ты, любезнйшій, бьешь козырнаго туза?
‘Подчиненный. Визитной карточкой-съ вашего превосходительства.
‘Начальникъ. Хе, хе, хе!’
Безусловно жизненнымъ былъ и такой рисунокъ:

[]

Даниловъ какъ бывшій правовдъ, служилъ въ министерств юстиціи и не одинъ разъ пользовался гр. Панинымъ для текста своего ‘Листка’. Такъ, напримръ, когда вельможа-бюрократъ приказывалъ подчиненному составить вдомость о еловыхъ шишкахъ, павшихъ съ деревьевъ назадъ тому 24 года, или — заказать обдъ у Донона, — вс въ министерств понимали, что это — намеки на формалиста-самодура Панина. Данилову дано было понять, что лучше поскоре оставить службу {Н. Колмаковъ. ‘Гр. В. Н. Панинъ, министръ юстиціи’, ‘Рус. Старина’, 1887 г., XII, 770.}…
Останавливаюсь на ‘Листк’ Данилова потому, что нигд не нашелъ о немъ ничего боле или мене доступнаго широкой публик, между тмъ, сказаннаго уже достаточно, чтобы считать его заслуживающимъ вниманія.

‘Весельчакъ’.

Въ періодъ 1856—1860 гг. число періодическихъ изданій, политическихъ, общественныхъ и литературныхъ, увеличилось почти втрое. Органовъ сатирическихъ, однако, было не такъ много, они какъ будто не ршались выступать, пока не выяснилось, что печать, а въ особенности обличеніе, можетъ имть хоть какой-нибудь шансъ на существованіе. Предыдущая эпоха исключала совершенно такую возможность и потому дло это было новое. Посл Знакомыхъ второго года ихъ изданія, посл преобразованій въ Сын Отечества, возникаетъ первый, въ сущности, настоящій по виду сатирическій журналъ — Весельчакъ.
Въ конц 1857 г., книгопродавецъ-издатель Адольфъ Плюшаръ, игравшій когда-то очень видную роль въ нашей книжной торговл, задумалъ поправить свои уже разстроенныя дла и съ этою цлью ршилъ приняться за изданіе сатирическаго журнала, потребность въ которомъ чувствовалъ нюхомъ опытнаго коммерсанта. Союзъ былъ заключенъ съ замтнымъ тогда юмористомъ О. И. Сенковскимъ. Послдній охотно далъ свое согласіе и настолько энергично взялся за дло, что самъ составилъ ‘частное письмо къ почтеннйшей публик’, подписанное: ‘Иванъ Ивановъ, сынъ Хохотенко-Хлопотуновъ-Пустяковскій’. Изданіе называлось: ‘Весельчакъ’, журналъ всякихъ разныхъ странностей свтскихъ, литературныхъ, художественныхъ и иныхъ’. Въ ‘частномъ письм’ публика подготовлялась къ соотвтственной его встрч. Посл шутовского разсказа о причинахъ возникновенія мысли издавать журналъ, Пустяковскій разсказываетъ свои странствія по писателямъ, такъ какъ ‘нужно было найти трехъ-четырехъ умныхъ писателей, отлично смышленныхъ въ глупости’, мастеровъ ‘выдумать важную глупость, сочинить и отдлать такъ натурально, какъ будто бы она была сдлана или сказана настоящимъ дуракомъ’. ‘Это, сколько я знаю, писалъ Пустяковскій, удается только его сіятельству графу Владиміру Александровичу Соллогубу’. Соллогуба онъ не засталъ въ Россіи, побжалъ къ Брамбеусу, отъ него къ H. B. Кукольнику, А. Е. Погосскому, Н. М. Львову, П. Н. Кушнереву, В. Г. Бенедиктову, вс дали свое согласіе принять посильное участіе. Изъ художниковъ Пустяковскій пригласилъ Зиччи, Микшина и Лебедева.
Затмъ къ читателямъ обращена была такая рчь:
‘Земля наша широка и обильна, но смху въ ней нтъ. Люди умные, мужи разумные, посл обда, вмсто того, чтобы пріятно посмяться ради эстомаха, для движенія крови и мысли, для здоровья, садятся на весь вечеръ играть въ карты, насиживаютъ себ болзни или головныя боли и на слдующее утро являются къ дламъ въ дурномъ расположеніи духа. Смху нтъ! Приходите смяться съ нами, смяться надъ нами, надъ ними, надъ собою, надо всмъ и обо всемъ смяться, лишь бы только не скучать’.
Цна была за годъ въ Петербург 4 руб., въ Москв 5 p., везд 5 р. 50 к. Форматъ теперешней ‘Нивы’. Редакторомъ былъ Я. Григорьевъ {У г. Лисовскаго ошибочно сказано: ‘и О. И. Сенковскій’.}.
1-го февраля 1858 года вышелъ первый нумеръ Весельчака. Заглавная виньетка изображала кабинетъ, на диван, передъ круглымъ столомъ, сидли Плюшаръ, Смирдинъ, Григорьевъ и баронъ Брамбеусъ съ трубкой въ зубахъ. Передъ ними стоялъ и очень ихъ, повидимому, забавлялъ самъ Пустяковскій, теперь уже умышленно, разумется, отдленный отъ Сенковскаго. Въ двери просовывались головы публики. Виньетка была нарисована М. Микшинымъ, ему же принадлежали и почти вс остальные рисунки. Пустяковскому принадлежали забавные фельетоны, наиболе смшное въ номерахъ. Но вотъ въ 6 No объявлено о смерти Сенковскаго, а съ 9-го исчезаетъ и редакторъ Григорьевъ. Изъ сотрудниковъ участвовали какъ разъ не т, которые были анонсированы въ ‘частномъ письм’, попадаются подписи А. А. Козлова, Канибакса (Г. Блока) и др. Ничего серьезно сатирическаго въ Весельчак не было, остроумія же и юмора отрицать нельзя. Каррикатуръ, въ сущности, тоже не помщали, а лишь иллюстрировали первый чей-нибудь длинный разсказъ. Иллюстраціи подбирались неумло и часто совершенно не оттняли текста.
Съ No 18 редакторомъ Весельчака подписывается Н. M. Львовъ, авторъ пресловутыхъ комедій: ‘Свтъ не безъ добрыхъ людей’ и ‘Предубжденіе’. Такъ какъ этому quasi-драматургу удалось получить брилліантовый перстень отъ великаго князя Константина Николаевича, то Плюшаръ не преминулъ, конечно, неоднократно подчеркнуть публик ‘высокія достоинства’ своего новаго редактора. При Львов начинаютъ сотрудничать В. Толбинъ и П. И. Вейнбергъ, незадолго передъ тмъ пріхавшій въ Петербургъ изъ Тамбова.
Львовъ — натуришка очень мелкая и довольно грязноватая — быстро сдлалъ Весельчакъ оружіемъ личной злобы и ненависти, главнымъ образомъ, по адресу Панаева (‘Новаго поэта’), весьма неодобрительно отозвавшагося о его комедіяхъ, а затмъ — и вообще всего ‘Современника’. Онъ просто писалъ пасквиль за пасквилемъ, клевету за клеветой, но всегда при одномъ изъ двухъ условій: или называлъ дйствующихъ лицъ вымышленными именами и тогда подписывался полностью, или говорилъ о нихъ прямо, но подписывался ‘К. И. Журцевъ’. Панаевъ и Некрасовъ фигурировали въ громадныхъ статьяхъ: ‘Опыты біографіи’ и ‘Нсколько словъ въ вид предисловія’. Все это было очень грязно, пошло, отдавало разухабистымъ кабакомъ и публик даже Весельчака вовсе не такъ нравилось, какъ думалъ клеветникъ. Не давалось проходу и ‘Сыну Отечества’, но не потому, что Весельчакъ принципіально не сходился съ благонамреннымъ журналомъ, а просто въ силу конкуренціи. Въ іюл было выпущено особое прибавленіе: ‘Литература и ея странности’, вполн соотвтствовавшее самому Весельчаку. Съ 80-го No начали помщать каррикатуры уже безотносительно къ тексту, но он были очень неудачны — плохой каррикатуристъ Микшинъ и не могъ дать въ этой области чего-нибудь выше посредственности. Съ No 45-го Львовъ оставляетъ редакцію, а на седьмомъ номер 1859 года Весельчакъ, уже съ редакторомъ А. Козловымъ, прекратилъ свое существованіе.
Просматривая его за весь періодъ изданія, нельзя не согласиться съ публикой, не давшей совершенно подписки на второй годъ. При Львов Весельчакъ поднялся на ходули и, избгая прежняго остроумія, не умлъ избжать прежней грубости. Въ немъ остались топорныя замашки, а острота исчезла. ‘Явленіемъ литературнымъ Весельчакъ все-таки не сдлался’ — писалъ Добролюбовъ, просмотрвъ нсколько отдльныхъ номеровъ, и былъ совершенно правъ {‘Собраніе сочиненій’, изд. 5-е, II, 228. Кстати, надо исправить ошибку Добролюбова: ‘Весельчакъ’ былъ вполн періодическимъ изданіемъ, а не уличнымъ, безсрочнымъ листкомъ.}. Плюшаръ принималъ всякія мры для распространенія своего журнала и, повидимому, достигъ этого, по крайней мр, вотъ что находимъ у Добролюбова: ‘въ трактирахъ онъ есть столь же необходимая принадлежность, какъ ‘Полицейскія Вдомости’, на станціи желзной дороги сотни экземпляровъ послдняго номера Весельчака красуются вмст съ ‘Пріятнымъ собесдникомъ’ г. Булгарина, ‘Атакой женскихъ сердецъ’ г. едорова и ‘Предубжденіемъ’ г. Львова. Изъ книжнаго магазина присылаютъ вамъ книги: он завернуты въ листокъ Весельчака, въ него же обернутъ вамъ въ лавк папиросы, свчи и т. п. На лотк разносчика, подъ яблоками или апельсинами, разостланъ опять Весельчакъ. И, несмотря на такой избытокъ экземпляровъ ‘Весельчака’, ничего нтъ трудне, какъ достать полный экземпляръ его, съ начала изданія’ {Ibidem.}. Очевидно, нумера раздавались кому угодно, лишь бы рекламироваться. Вотъ почему трудно врится, что у Весельчака была сколько-нибудь замтная подписка. Сама редакція опредляла ее въ 8.000 (см. второе ‘частное письмо’), Старчевскій говоритъ о 7.000 (‘Ист. Встн.’ 1892 г., XI), а одинъ изъ современниковъ доходитъ даже до 9.000 подписчиковъ {В. Ивановъ. ‘Наши сатирическіе журналы и фельетонная сатира’, ‘Всемірный Трудъ’ 1867 г., VIII.}. Судя по тиражу другихъ, позднйшихъ, сатирическихъ изданій, можно смло предположить, что Плюшаръ не имлъ боле 2.000—2.500 подписчиковъ, потому что и закрытъ Весельчакъ именно по ихъ недостатку.
Въ сущности, это былъ лишь традиціонный первый блинъ, тотъ опытъ, который и создалъ лучшіе журналы. Плюшаръ и Львовъ показали, какъ нe слдуетъ вести сатирическое изданіе, и въ этомъ вся ихъ заслуга.
Изъ эпиграммъ Щербины врядъ-ли ни самая удачная, именно на Весельчакъ:
Всхъ патріотовъ ‘Весельчакъ’,
Тупого юмора кабакъ,
Приводитъ въ слезы и раздумье
О нашемъ жалкомъ остроумь.

Уличные листки.

Первая половина 1858 года ознаменовалась еще наплывомъ всевозможныхъ уличныхъ листковъ, выбивавшихся изъ силъ посмшить публику. Первый такой листокъ — ‘Смхъ’ А. Нестерова, вышелъ 1-го марта, черезъ мсяцъ посл выхода Весельчака, собственно, и вызвавшаго къ жизни всю эту юмористику ужъ черезчуръ низкаго пошиба. Четыре года тому назадъ издатели листковъ наводняли Россію ‘патріотическими’ брошюрами, имя видъ бутафорскихъ рыцарей, теперь они спшили заставить ее смяться, походя на заурядныхъ, грубыхъ клоуновъ. Я не буду подробно останавливаться на содержаніи этой quasi-юмористики, потому что оно хорошо обрисовано Добролюбовымъ {‘Собраніе сочиненій’, изд. 5-е, IV, 224—234.}, а сдлаю лишь необходимыя замчанія и нкоторыя дополненія, поправки.
Полный списокъ листковъ читатель найдетъ въ труд г. Лисовскаго: ‘Русская періодическая печать 1703—1894 гг.’ {Выпускъ II, cтр. 35.}, у Добролюбова онъ съ проблами. Изъ тридцати двухъ листковъ только три вышли въ Москв, остальные вс — въ Петербург. Въ сущности, это были совершенно безпрограмныя спорадbческія изданія, и потому замчаніе г. Лисовскаго, что они имли программу подобную Весельчаку, является просто неточностью: почтенный библіографъ хотлъ, вроятно, сказать, что ихъ содержаніе было близко по характеру къ плюшаровскому журналу. Содержаніе ихъ, дйствительно, аналогично съ Весельчакомъ, но все-таки, нельзя не признать, что послдній былъ выше своихъ уличныхъ послдователей. Тутъ часто просто-напросто одинъ наборъ словъ, ругательствъ, циничныхъ поговорокъ и пословицъ, и все это гд прикрыто, а гд и нтъ ясной аферой, желаніемъ сорвать пятачокъ — обычная цна листковъ. Читая Весельчакъ, то смешься, при этомъ все-таки, иногда искренно и много, то негодуешь, но все это непосредственно благодаря самому содержанію, его сути, читая листки — а мн удалось собрать ихъ боле двухъ третей — большею частью поражаешься только тупости и пошлости совершенно часто безграмотныхъ авторовъ, смхъ и негодованіе вызываются уже не содержаніемъ, а просто формой изложенія, способомъ выраженія. Еще одна черта: хронологически первые листки, все-таки, хоть на что-нибудь похожи, ну, хоть на желаніе сравняться съ Весельчакомъ, послдніе же — исключительная бездарность, безсмысленность и афера. У Добролюбова упомянуто показаніе ‘Сплетника’ объ успх ‘Смха’, выразившемся въ 13.000 экземплярахъ. ‘Сплетникъ’ сболтнулъ такъ: я знаю лично отъ издателя ‘Смха’ — лучшаго листка — что въ сумм, во всхъ видахъ онъ даже не выпустилъ боле 8.000 экземпляровъ, да и т не разошлись. Вообще тиражъ листковъ не оправдалъ ожиданій издателей и вся эта ‘юмористика’ закончилась къ середин же года, такъ что цензурныя стсненія, о которыхъ я сейчасъ скажу, были, собственно, уже post factum, въ предупрежденіе будущаго.
У меня есть подлинные цензорскіе экземпляры ‘Смха’, изъ которыхъ ясна общая тенденція петербургскаго цензурнаго комитета (цензировали въ разное время Бекетовъ и Палаузовъ) по возможности лишить листки значенія періодическаго изданіи. Первый нумеръ ‘Смха’ былъ представленъ съ помткой No 1, Бекетовъ передлалъ единицу на нуль, такъ онъ и вышелъ затмъ No 0, а черезъ дв недли — No 00. Третій разъ издатель написалъ уже: No 000, но Бекетовъ совсмъ вычеркнулъ это указаніе, и ‘Смхъ’ вышелъ съ подзаголовкомъ: ‘(подъ хрномъ)’. Въ первомъ нумер вычеркнуты такія строки, являвшіяся подражаніемъ частнымъ газетнымъ объявленіямъ: ‘Господинъ Вельзевуловъ ищетъ мста повара, на такихъ условіяхъ, что жалованье будетъ получать онъ, а работать вмсто него крпостной его человкъ Никита, или иначе: отпускается отъ господъ въ услуженіе поваръ’. Очевидно, къ уличной литератур были особенно внимательны и при общей тенденціи не давать мста статьямъ о крпостномъ прав, боялись даже напоминать о его существованіи… Когда смотришь на эти цензорскіе экземпляры, то положительно недоумваешь, какъ можно было тамъ что-либо вычеркивать, ни одной серьезной мысли, ни одного ‘вреднаго’ звука, словомъ, ничего, привлекавшаго взоры тогдашней цензуры.
Подъ 17 мая 1858 г. Никитенко записалъ въ своемъ ‘Дневник’: ‘Въ главномъ управленіи училищъ генералъ-губернаторъ напалъ на несчастные листки, которыхъ развелось нын множество и которые продаются на улиц по пяти копеекъ. Это его пугаетъ. Между тмъ, въ этихъ листкахъ нтъ ничего ни умнаго, ни опаснаго, имъ строго воспрещено печатать что-нибудь, относящееся къ общественнымъ вопросамъ. Это пустая болтовня для утхи гостинодворцевъ, грамотныхъ дворниковъ и пр. Одинъ господинъ литераторъ и мн говорилъ, что ихъ слдовало бы запретить. — ‘Зачмъ?’ отвчалъ я. Конечно, это вздоръ, но онъ пріучаетъ грамотныхъ людей къ чтенію, все-таки это лучше, кабака и харчевни’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 597.}. Никитенко не ошибся: 22-го мая, а затмъ и 13-го августа министромъ просвщеніи были изданы циркуляры, предписывавшіе: ‘1) руководствоваться въ точности относительно этихъ листковъ высочайшимъ повелніемъ 1850 г. касательно цензуры книгъ для простого народа, 2) воспретить придавать симъ листкамъ наружную форму, исключительно принадлежащую періодическимъ изданіямъ вообще, а въ особенности газетамъ и 3) не допускать въ нихъ никакихъ безнравственныхъ статей, намековъ и выраженій’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 429. Названное высоч. повелніе подробно изложено во второмъ очерк.}.
Но какъ бы ни было мелко и безцвтно содержаніе этихъ ‘Сплетниковъ’:, ‘Смховъ’, ‘Рододендроновъ’ и tutti quanti, во всякомъ случа, появленіе ихъ именно и только въ періодъ пересмотра и перестройки русской дйствительности, въ эпоху обличенія и протеста, крайне характерно. Это было какъ будто желаніе загладить патріотическое самодовольство недавней эпохи, посмяться надъ тмъ, что только наканун воспвалось и идеализировалось. Вотъ почему для анализа настроенія массы фактъ этотъ не можетъ быть пройденъ молчаніемъ.
Настоящее обличеніе, гроза неправды, неумолимый бичъ сатиры уже готовились: въ конц 1858 года появляются объявленія объ изданіи съ января Искры.

‘Искра’.

В. С. Курочкинъ и Н. А. Степановъ.

Сначала о самихъ основателяхъ и ближайшихъ руководителяхъ этого и понын лучшаго русскаго сатирическаго журнала — Василіи Степанович Курочкин и Никола Александрович Степанов.
Къ сожалнію, все еще нтъ сколько-нибудь подробной біографіи Курочкина, поэтому мы принуждены ограничиться лишь немногими свдніями для характеристики этого далеко недюжиннаго человка.
Родился онъ въ 1831 г., воспитывался въ 1-мъ кадетскомъ корпус, потомъ былъ переведенъ въ Дворянскій полкъ, который и окончилъ въ 1849 г. прапорщикомъ л.-гв. Гренадерскаго полка. Корпусный учитель словесности, извстный переводчикъ и критикъ, — Иринархъ Введенскій, — видлъ въ Курочкин задатки писателя и не мало помогъ ему своими совтами и указаніями. Уже въ Дворянскомъ полку В. С. сталъ издавать журналъ. Вотъ что разсказываетъ объ этомъ однокашникъ его, г. Миклашевскій: ‘…въ одну изъ лекцій Введенскаго мы поднесли ему довольно объемистую тетрадь, величиною въ листъ писчей бумаги, на верхнемъ лист перомъ была нарисована хорошенькая виньетка, съ крупною надписью: ‘Дворянскій Встникъ’. На первой страниц сіяли стихи В. С. Курочкина, потомъ какой-то разсказъ въ проз Д. Д. Минаева и, наконецъ, критическій отдлъ былъ мой, конечно, на второй уже мсяцъ журналъ не вышелъ, за недостаткомъ матеріала {‘Дворянскій полкъ въ 40-хъ годахъ’. ‘Рус. Старина’, 1891 г., I, 117.}.
Въ цитированныхъ воспоминаніяхъ есть описаніе одного эпизода, очень цнное для характеристики Курочкина, какъ прекраснаго товарища, — качество его характера перешедшее изъ стнъ Дворянскаго полка въ жизнь до самой могилы.

[]

При командир полка Г. кадетъ кормили очень плохо, а помщеній совсмъ почти не отапливали. Холода стояли страшные, и вотъ однажды кадеты ршили истопить печи ясеневыми табуретами, составлявшими ихъ единственную мебель. Командиръ полка немедленно поскакалъ съ докладомъ-жалобой къ великому князю Михаилу Павловичу. Великій князь приказалъ всхъ высчь, зачинщиковъ сдать въ солдаты, выпускъ отсрочить на годъ, сбавить всмъ по баллу за поведеніе и не пускать въ отпускъ всхъ впредь до особаго приказанія. Все это было исполнено. Между тмъ, приближался 25-тилтній юбилей Михаила Павловича, Курочкину пришла въ голову мысль получить амнистію товарищей.
‘Наконецъ, — разсказываетъ г. Миклашевскій — насталъ юбилейный день… Не помню ни дня, ни числа, когда это было. Классовъ по этому случаю не было. Замтили мы съ утра, что Курочкинъ что-то особенно суетится, ему дали все новенькое, все блестящее, онъ уже одлся. Герцыгъ (ротный командиръ) пріхалъ тоже въ полной парадной форм, со всею тщательностью осмотрлъ Курочкина и всю его аммуницію, обративъ вниманіе даже на сапоги. Оказалось, наконецъ, что Василій Курочкинъ сочинилъ ко дню юбилея великаго князя стихи, его вмст со стихами везли во дворецъ представить юбиляру. Всхъ стиховъ не помню, но вотъ ихъ первый куплетъ:
‘Въ великій день воспоминанія
Твоихъ дяній и заслугъ,
Прійми, какъ дань, символъ признанія
Твоихъ младыхъ, но врныхъ слугъ’ и т. д.
‘Стихи были написаны очень хорошо и хорошимъ языкомъ, мы, однако же не придавали этому никакого особеннаго значенія и ничего хорошаго для себя не ждали. Въ 4 часа Курочкинъ вернулся изъ дворца вмст съ Герцыгомъ. Мы, конечно, его обступили, прелестный брилліантовый перстень красовался на правой рук Курочкина, самъ онъ сіялъ необыкновеннымъ восторгомъ и радостью. Намъ дана была полная амнистія… Восторгъ былъ полный, каждый чувствовалъ что-то особенное къ Курочкину, тутъ была и благодарность, и уваженіе, и нкоторая гордость, что-де и между нами явился поэтъ’ {Ibid., 119—124.}.
Приведенный разсказъ, между прочимъ самъ по себ свидтельствуетъ, до какой степени несправедливы обвиненія, взведенныя впослдствіи на Курочкина, котораго его многочисленные личные враги старались выставить ‘прислужникомъ-поэтомъ’. Какъ читатели сами могутъ убдиться, побужденія юнаго поэта были совсмъ иныя, и враги Курочкина (въ томъ числ Лсковъ) совершенно извращали факты, лишь бы выставить его въ дурномъ свт.
Дворянскій полкъ былъ оконченъ Курочкинымъ на 18-мъ году. Длая общую характеристику будущаго талантливаго переводчика и редактора Искры, г. Миклашевскій говоритъ: ‘Василій Курочкинъ, какъ товарищъ, былъ очень странный, какой-то непонятный: то бывало, отъ души, простодушно хохочетъ отъ какихъ-нибудь пустяковъ, то бродитъ угрюмо, и всегда около стнки, ни съ кмъ не разговариваетъ, и тогда его уже ничмъ не разсмшите, что-то болтаетъ и бормочетъ самъ съ собой. На его лиц была какая-то иронія, такъ бы вотъ, кажется, и осмялъ всхъ и все, онъ какъ будто всхъ чуждался, всхъ избгалъ, но въ сущности это была очень мягкая, дтски-прямодушная и далеко не заносчивая натура… Переводить Беранже онъ началъ еще въ стнахъ Дворянскаго полка, скрывая объ этомъ отъ всхъ, весьма немногимъ читалъ онъ свои произведенія…’ {Ibid, 124—125.}.
Офицеромъ Курочкинъ пробылъ около трехъ лтъ, — ‘проведя годъ на гауптвахт, куда попалъ, по словамъ г. Скабичевскаго, по суду за самовольное оставленіе взвода, возвращавшагося съ парада, что было замчено императоромъ Николаемъ… Затмъ, по приговору полевого суда, онъ былъ посаженъ на мсяцъ въ крпость, посл чего попытался было вступить въ военную академію, но это ему не удалось, и онъ вышелъ въ отставку изъ военной службы. Не имя средствъ, Курочкинъ опредлился въ вдомство путей сообщенія, на жалованье въ 14 руб. въ мсяцъ, которымъ и довольствовался въ теченіе почти двухъ лтъ, до полученія пятидесятирублеваго мста’ {‘Исторія нов. рус. литературы’, изд. 3-е, 459—460.}.
Но путейская служба, да еще за канцелярскимъ столомъ, не могла, разумется, заполнить даже и частично внутреннюю жизнь кипучей натуры. В. С. серьезно занимается своимъ литературнымъ образованіемъ и съ 1855 года начинаетъ печататься въ ‘Сын Отечества’, потомъ въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’, ‘Современник’ и др. изданіяхъ и въ короткое время длается очень популярнымъ, благодаря талантливымъ переводамъ Беранже, которыми онъ по преимуществу и прославился. Переводы другихъ авторовъ — Мольера, Гюго, Барбье, Шимлера и пр.— не были такъ блестящи. Но Беранже всецло обязанъ Курочкину своимъ успхомъ въ Россіи. При первой возможности жить на литературный заработокъ, В. С. совершенно бросилъ службу и окунулся въ писательское дло со всми его радостями, горестями и печалями. Знавшій его довольно близко, г. Скабичевскій характеризуетъ Курочкина, какъ горячаго энтузіаста всхъ передовыхъ идей своего времени, какъ неподкупнаго рыцаря, всегда свято чтившаго славныя имена Блинскаго, Добролюбова, Герцена, всегда готоваго на бой за внесенные ими идеалы. ‘Въ та же время въ практической жизни это было дитя, блуждающее въ лсу. Не говоря о какихъ-либо своекорыстныхъ заботахъ и разсчетахъ, онъ и въ дл общественнаго служенія не помышлялъ о завтрашнемъ дн и, какъ истинный сынъ вка, жилъ увлеченіемъ сегодняшняго протеста. Это была чистая, прозрачная душа, чуждая какой-либо раздвоенности или затаенности, у Курочкина не было ничего на душ, чего не было бы на язык’ {Ibid. 400.}. Эту характеристику можно считать совершенно врной: ей не противорчатъ т изъ знавшихъ Курочкина, которые не состояли въ рядахъ его личныхъ враговъ, изъ разспросовъ нкоторыхъ и теперь еще живыхъ его товарищей и знакомыхъ я вынесъ совершенно аналогичное впечатлніе.
Но почему-то г. Скабичевскій умолчалъ о двухъ важныхъ явленіяхъ въ жизни Курочкина: о его страсти къ вину и о неудачномъ брак. Въ данномъ случа такая ‘скромность’ неумстна, потому что понять всего Курочкина безъ этихъ двухъ обстоятельствъ почти невозможно. Когда Василій Степановичъ бывалъ въ веселомъ обществ, онъ считался общимъ забавникомъ и острякомъ, шутилъ и каламбурилъ, словомъ, снаружи походилъ, пожалуй, на своего излюбленнаго французскаго автора. Но въ душ его происходила постоянная борьба именно вслдствіе разлада въ семейной жизни, вслдствіе брака на совершенно неразвитой женщин, которую знали вс пріятели Курочкина {Любопытно, что и Беранже женился неудачно.}. Не созволяя себ никакихъ разоблаченій интимнаго свойства, я все же не могу не указать на это обстоятельство, пользуясь свидтельствами Н. К. Михайловскаго, В. Р. Щиглева, H. А. Лейкина, А. Г. Шиле, П. К. Мартьянова и другихъ.
Вотъ что, между прочимъ, пишетъ первый изъ нихъ: ‘По тогдашней моей молодости, я считалъ В. С. очень веселымъ человкомъ. Можетъ быть, вино дйствовало на него иногда и угнетающимъ образомъ, но я его такимъ не видалъ. На моихъ глазахъ вино только усиливало его добродушную веселость и остроуміе, онъ сыпалъ каламбурами, остротами, экспромтами, смшилъ и самъ хохоталъ. А между тмъ, какъ я оцнилъ впослдствіи, съ этимъ смхомъ сочеталось глубокое и постоянное горе, даже не одно, а, по крайней мр, два горя {‘Литер. воспоминанія и современ. смута’, I, 32—37. Въ сентябрьской книжк ‘Міра Божьяго’ за 1903 г., сынъ Н. А. Степанова, С. Н. Степановъ, помстилъ небольшое ‘письмо въ редакцію’ съ цлью ‘указать на нкоторыя неточности’, вкравшіяся въ мою статью, предлагаемую здсь вниманію читателя. Такъ, онъ, между прочимъ, пишетъ: ‘несправедливо было бы говорить о Курочкин, какъ о человк, одержимомъ страстью къ вину. Дйствительно, онъ любилъ выпить въ веселой компаніи, но пьяницей (какъ многіе люди того времени) онъ никогда не былъ’. Пьяницей не называю Курочкина и я, а все сказанное мною подтверждаетъ и самъ г. Степановъ, не расходящійся, въ сущности, съ показаніями друзей и пріятелей Василія Степановича. Въ чемъ же здсь моя неточность?}. Дальше авторъ называетъ эти два горя, одно — необходимость жертвовать собственнымъ талантомъ, тратя силы и время на черную редакторскую работу, другое — ‘условія его семейной жизни’. По словамъ H. K. Михайловскаго, ‘Курочкинъ топилъ свое горе въ вин’. Мартьяновъ подробне остановился на этомъ второмъ гор. ‘Редакторъ Искры — пишетъ онъ — былъ человкъ строгихъ правилъ, твердый и ршительный. Его положительность и неуклонность въ принятомъ ршеніи была извстна. Но во всемъ, касавшемся лично его и семейныхъ длъ, онъ находился подъ вліяніемъ этой простой и необразованной женщины. Во всхъ его домашнихъ столкновеніяхъ съ нею ей стоило только нахмуриться, возвысить голосъ, прикрикнуть — и бдный В. С., по мткому его выраженію, ‘старался устраниться’, стушевывался, умолкалъ или уходилъ прочь’ {‘Дла и люди вка’, 1893 г., I, 222.}. Я не знаю точнаго времени женитьбы Курочкина, но есть врныя основанія предполагать, что она произошла въ первые годы изданія Искры, по крайней мр, не позже.
По мткому выраженію Н. К. Михайловскаго, талантъ В. С. былъ ‘хоровой’. ‘Курочкина, — говоритъ онъ, — занимала преимущественно организаторская сторона дла. По свидтельству людей, знавшихъ Курочкина въ лучшую пору Искры, онъ былъ положительно душой газеты, настоящимъ дятельнымъ ея организаторомъ, собиравшимъ и распредлявшимъ подходящія силы. Несмотря на все свое авторское самолюбіе, онъ топилъ свой талантъ въ дл газеты: здсь давалъ мысль, предоставляя выработку формы другимъ, тамъ бралъ на себя только форму, и я думаю, что весьма трудно было бы опредлить, что именно принадлежало въ Искр Курочкину и что другимъ. Онъ и создавалъ и вербовалъ солдатъ, и самъ исполнялъ невидную солдатскую работу. Въ этомъ состояла вся его самостоятельная литературная дятельность, вн Искры онъ былъ только талантливый переводчикъ Беранже. Онъ вполн отвчалъ своему собственному идеалу газетнаго человка. Я не думаю, чтобы блестящая пора Искры, даже при вполн благопріятныхъ условіяхъ, могла повториться въ жизни Курочкина, но только потому, что жизненныя неудачи сильно помяли его, да и годы взяли свое, хоть онъ умеръ далеко не старымъ человкомъ: 42 лтъ’ {‘Собр. соч.’, III, 593—600. Тутъ небольшая ошибка: Курочкину въ годъ смерти (1875 г.) было 44 года.}.
Въ своемъ мст читатели ознакомятся съ исторіей самой Искры, теперь же замчу, что посл блестящаго своего періода 1859—1864 гг., она изъ года въ годъ влачила все боле жалкое существованіе и, наконецъ, прекратилась въ 1873 г. Курочкинъ послдніе годы жизни принужденъ былъ работать въ ‘Биржевыхъ Вдомостяхъ’ Полетики и, самъ безпечный всю свою жизнь, умеръ отъ безпечности врача, сдлавшаго ему усиленное подкожное вспрыскиваніе морфія.
На похороны собрались человкъ тридцать-сорокъ литераторовъ, но больше никого не было… Курочкина забыли, не помнятъ его и теперь, а надо бы помнить…

[]

Николай Александровичъ Степановъ родился въ 1807 г., съ ранняго дтства рисовалъ каррикатуры на окружающихъ, воспитывался въ московскомъ университетскомъ пансіон, изъ котораго въ 1826 г. былъ выпущенъ съ чиномъ XII класса, и въ слдующемъ году отправился въ главное управленіе Восточной Сибири, съ откомандированіемъ въ Красноярскъ, гд отецъ его былъ губернаторомъ. Тогдашняя Сибирь, бывшая средоточіемъ произвола, беззаконія и взяточничества въ высшей степени возможнаго въ Россіи — вдохновила Степанова, и вотъ онъ надумываетъ сатирическій журналъ — ‘Минусинскій Раскрыватель’. Изъ зати ничего не вышло, но, какъ попытка въ 1828 году, она очень характерна. Въ 1833 г. Н. А. детъ въ Петербургъ и поступаетъ въ департаментъ государственнаго казначейства. Страсть съ каррикатур, преимущественно на чиновничество, не ослабваетъ. Вскор, по мр расширенія умственнаго горизонта, поле ея расширяется… Осенью 1843 г. Степановъ женится на сестр композитора Даргомыжскаго, а немного спустя выходитъ въ отставку съ чиномъ статскаго совтника и Владиміромъ 4-й степени. Публичное ‘крещеніе своего карандаша’ H. А. получаетъ въ ‘Ералаш’ Неваховича (сатирическій журналъ 1846—1849 гг,), въ 1848 г. выпускаетъ свои каррикатуры въ ‘Иллюстрированномъ Альманах’ ‘Современника’ {Г. Трубачевъ, свдніями котораго о Степанов поневол приходится пользоваться, впадаетъ въ очень большую ошибку, говоря, что Н. А. ‘посылались на предварительный просмотръ и одобреніе’ вс статьи альманаха и что это происходило потому, что, ‘можетъ быть, Панаевъ и Некрасовъ находили, что Степановъ компетентне ихъ въ оцнк литературныхъ произведеній’. Во-первыхъ, уже одно имя Блинскаго, при жизни котораго альманахъ былъ разршенъ сначала цензурой — гарантія за невмшательство въ литературное дло чужого человка, даже и бывшаго пайщикомъ альманаха, во-вторыхъ, можно-ли серьезно говорить это наивное ‘можетъ быть’? Надо не знать совершенно ни Панаева, ни тмъ боле Некрасова, чтобы длать такія предположенія. Подробности объ альманах читатель найдетъ въ воспоминаніяхъ А. Я. Головачевой-Панаевой: ‘Русскіе писатели и артисты’, а также ниже въ моемъ второмъ очерк.}, а въ слдующемъ — вмст со своимъ зятемъ Даргомыжскимъ издаетъ ‘Музыкальный альбомъ’.
Цензоръ нашелъ, что въ иллюстраціяхъ альманаха легко узнать каррикатурные портреты многихъ лицъ, очень извстныхъ публик (Кукольника, Булгарина, Краевскаго, Брандта, Каратыгиныхъ и др.). Когда же редакція указала на согласіе нарисованныхъ лицъ — этотъ обычай пользовался прочностью традиціи вплоть до наступленія эпохи обличенія, — цензоръ отвтилъ, что, — ‘допустивъ однажды каррикатуры литераторовъ и артистовъ, цензура встртитъ, несомннно, большее затрудненіе впослдствіи. Пущенныя въ ходъ каррикатуры не остановятся на однихъ литераторахъ и артистахъ. Любители изданій этого рада захотятъ потомъ выводить въ нихъ администраторовъ, а, наконецъ — и освободиться отъ необходимости отбирать на это согласіе’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус, Старина’, 1903 г., VIII, 411.}.
Въ то же время Степановъ лпитъ статуэтки-каррикатуры и бюстики выдающихся современниковъ, успхъ которыхъ вначал превосходитъ вс ожиданія: въ миніатюр они появились въ вид фарфоровыхъ пробокъ и гутаперчевыхъ куколъ и продавались просто на улицахъ {П. Каратыгинъ, ‘Сверная Пчела’, ‘Русск. Архивъ’, 1882 г., IV.}.
Все это дало Степанову имя талантливаго каррикатуриста. И оно вполн заслужено. Если Степановъ не обладалъ широкимъ развитіемъ и образованіемъ, если онъ самъ не былъ передовымъ бойцомъ новыхъ идей, то въ немъ была необыкновенная способность, во-первыхъ, оттнить смшныя стороны даннаго лица или извстнаго факта, во-вторыхъ, быстро схватывать чужую мысль и давать ей образное выраженіе. Послднее нуждается въ поясненіи. Я совершенно не могу согласиться съ тми, кто приписываетъ Степанову безусловно самостоятельную иниціативу бойкой, мткой, злой каррикатуры, особенно — общественныхъ явленій. Наоборотъ, знавшіе его вс въ одинъ голосъ повторяютъ, что Степановъ всегда очень внимательно прислушивался къ тому, что говорилось въ редакціи Искры, и быстро схватывалъ необходимую для каррикатуры чужую мысль. Это свидтельство какъ нельзя лучше подтверждается фактами: пока H. А. не окружала живая компанія, вс его работы были гораздо ниже тхъ, которыми онъ началъ Искру, гд, особенно въ опредленные дни, или на его же ‘пятницахъ’ была всегда ‘непротолченая труба’ народа. Въ ‘Сын Отечества» онъ, какъ мы уже видли, не бывалъ — каррикатуры зато блдны. Впрочемъ, немногое могло бы дать ему общество Старчевскаго… Въ Искр же пятидесятидвухлтняго старика окружалъ дружный кружокъ молодежи, полной силы и сатирическихъ способностей.
Конечно, за Степановымъ нельзя отрицать громадныхъ заслугъ, но преувеличивать ихъ тоже нельзя {Иначе поступилъ г. Трубачевъ и тмъ еще больше испортилъ свою и безъ того однобокую статью.}.

Какъ возникъ журналъ. Выходъ перваго нумера. Составъ сотрудниковъ.

Трудно сказать категорически, кому принадлежала мысль основанія Искры. Вроятне, что Курочкину, еще въ 1857 г. задумавшему открыть первый тогда сатирическій журналъ и, только въ виду неудачи, перешедшему на время въ степановскіе Знакомые. Степанову эта мысль улыбалась: ‘Знакомые’ не удовлетворяли его. Приходилось лишь выжидать боле благопріятнаго времени, того общественнаго одушевленія, которое особенно усилилось къ 1859 году {С. Н. Степановъ, въ цитированномъ уже ‘письм въ редакцію’ говоритъ: ‘Мысль изданія ‘Искры’ всецло принадлежала моему отцу. Онъ началъ лелять ее вскор по прекращеніи ‘Знакомыхь’ и сталъ подыскивать себ подходящаго товарища по изданію. Переводы изъ Беранже указали ему на В. С. Курочкина, какъ на очень подходящаго человка, и онъ познакомился съ нимъ черезъ посредство ед. Кар. Гебгардта (брата извстнаго Ив. Карл.), носившаго долго посл того, у насъ въ семь, прозвище крестнаго отца ‘Искры’. — Я не знаю, почему Гебгардтъ пользовался такимъ прозвищемъ, но указанія г. Степанова, съ его словъ еще раньше попавшія въ статью г. Трубачева, положительно неврны. ‘Знакомые’ прекратились за десять дней до выхода ‘Искры’, въ послднемъ номер ихъ за 1858 г. есть даже каррикатура перехода Н. А. Степанова въ ‘Искру’. Слдовательно, все это было задумано и ршено гораздо раньше. Во-вторыхъ, я уже говорилъ, что Курочкинъ работалъ въ ‘Листк Знакомыхъ’, слдовательно, и безъ Гебгардта былъ знакомъ со Степановымъ.}. Современники въ одинъ голосъ говорятъ въ пользу именно моего предположенія, а хорошо знавшая семью Степанова, А. Г. Шиле, положительно утверждаетъ, что и матеріальное обезпеченіе первыхъ шаговъ журнала было дломъ рукъ Курочкина. Въ основаніе были положены 6,000 рублей, полученные В. С. отъ милліонера-откупщика Кокорева черезъ С. В. Максимова. ‘Водочный король’, какъ извстно, любилъ полиберальничать и, когда Максимовъ нарисовалъ ему перспективу бойкаго молодого обличительнаго органа, Кокоревъ отвалилъ отъ своихъ щедротъ эту для него ничего не значившую сумму, которую и получилъ обратно изъ подписныхъ денегъ на 1860 годъ — второй годъ изданія Искры, черезъ того же Максимова. При этомъ нужно замтить, что относительно Кокорева Искра вела себя всегда и съ самаго начала совершенно самостоятельно и свободно, не разъ давъ ему почувствовать свои взгляды на ‘культуру’ и на откупную систему. Для этого достаточно посмотрть хотя бы только первый, 1859 годъ… Тамъ, его портреты и какъ ‘цивилизовавшагося’ мужика, и какъ откупщика-благодтеля…

[]

Въ конц 1858 года при газетахъ разсылалось, а въ книжныхъ магазинахъ раздавалось объявленіе о выход въ слдующемъ году ‘сатирическаго журнала съ каррикатурами Искра’. Посл зазывательно-лавочнаго объявленія Весельчака, скромное анонсированіе Искры не могло не обратить на себя вниманіе серьезностью и дловитостью. ‘На нашу долю, — говорилось тамъ, — выпадаетъ разработка общихъ вопросовъ путемъ отрицанія ложнаго во всхъ его проявленіяхъ въ жизни и съ искусств. Этою задачею объясняется характеръ комизма, составляющаго спеціальность нашего изданія…’ ‘Средствомъ достиженія нашей цли, какъ это видно изъ самаго заглавія изданія, будетъ сатира въ ея общемъ обширномъ смысл. Рядомъ съ сатирою строго-художественною читатели будутъ постоянно встрчать въ нашемъ изданіи ту вседневную, практическую сатиру, образцы которой хорошо извстны читающимъ иностранныя и преимущественно англійскія этого рода изданія, и которая, уступая первой въ глубин содержанія и красот формы, достигаетъ однихъ съ нею результатовъ всмъ доступною мткостью выраженія и упорствомъ въ непрерывно продолжающемся преслдованіи общественныхъ аномалій. Обширная область этой сатиры, въ ея высокомъ значеніи, съ одной стороны, съ другой — примыкаетъ къ шутк, все значеніе которой ограничивается веселостью, не выходящею, разумется, изъ предловъ литературнаго приличія. Эта безпритязательная, бойкая веселость, сама въ себ заключающая свою цль и значеніе и всми признанная необходимою въ жизни, не составляя главнаго въ нашемъ изданіи, никакимъ образомъ не можетъ быть изъ него исключена’.
1-го января 1859 г. вышелъ первый нумеръ Искры за подписью редакторовъ-издателей Н. Степанова и В. Курочкина.
Это была первая боле или мене серьезная бомба хорошо отлитой пушки.
На первомъ мст стояли стихи В. С. Курочкина, въ конц которыхъ, встрчая новый годъ, онъ какъ бы кратко выразилъ свою программу:
‘Съ Новымъ Годомъ, братья! Сдвинемъ чаши,
Добрымъ словомъ встртимъ Новый годъ
И — впередъ! Отважне впередъ!
Пусть добромъ насъ вспоминаютъ дти наши
И царя благословитъ народъ!
Пусть заря всхъ дремлющихъ разбудитъ
И святого торжества идей
Мрак не сгонитъ, холодъ не остудитъ.
Съ новымъ счастьемъ! И что будетъ — будетъ
Черезъ триста шестьдесятъ пять дней!’
Дальше шли стихи П. И. Вейнберга, разсказъ И. И. Панаева и другіе отдлы. Размръ журнала, и потомъ не измнившійся, былъ немного боле ныншней ‘Нивы’, объемъ — около печатнаго листа, цна въ Петербург — 6 p., въ провинціи — 7 р. 50 к. Въ каррикатурномъ отдл участвовали H. А. Степановъ и К. Д. Даниловъ. Издатели не разсчитывали сразу на большое число подписчиковъ и первые три номера пришлось выпустить сейчасъ же вторымъ изданіемъ, съ третьяго — Искра начинаетъ выходить по пятницамъ и только въ 1864 г. — по вторникамъ.
Прежде, чмъ остановиться на самомъ содержаніи журнала, удобне ознакомить сначала читателя съ его сотрудниками, а потомъ и съ самымъ ходомъ дла до конца интересующаго насъ періода Искры. Въ такомъ порядк ясне станетъ затмъ и самое содержаніе, всецло, конечно, зависящее отъ дйствующихъ лицъ и регулирующихъ ихъ работу условій.
Сотрудниковъ я буду называть въ хронологической послдовательности вступленія ихъ въ журналъ.
И. И. Панаевъ работалъ въ Искр до самой смерти (19 февраля 1862 г.), хотя вообще немного и съ перерывами. П. И. Вейнбергъ участвовалъ все время, чаще подъ псевдонимами: ‘Гейне изъ Тамбова’, ‘Каракатопуло’, ‘Хазеръ Трефный’, ‘Старшій чиновникъ особыхъ порученій’ и пр. Первый псевдонимъ появился впервые въ No 2 подъ стихотвореніемъ ‘Отпрыски сердца’, которое и теперь еще помнятъ многіе, но, наврное, не знаютъ автора:
‘Онъ былъ титулярный совтникъ,
Она генеральская дочь…
П. И. былъ членомъ редакціи.
Съ перваго же нумера очень дятельнымъ сотрудникомъ былъ и средній изъ братьевъ — Н. С. Курочкинъ, подписывавшійся: ‘Пр. Вознесенскій’, ‘Пр. Преображенскій’, ‘Густавъ Не-Надо’, ‘Шэрэрро’, а часто писавшій и просто безъ подписи. Это — также членъ редакціи. Вотъ что пишетъ о Никола Степанович H. K. Михайловскій: ‘Врачъ по образованію и, такъ сказать, офиціальной профессіи, онъ давно бросилъ медицину, охотно смялся надъ нею, самъ лчилъ себя то рдечнымъ сокомъ, то крупинками Маттеи, то еще Богъ знаетъ чмъ. Поэтъ, если не по призванію, то по смертной охот, онъ писалъ, однако, довольно плохіе стихи. Но вмст съ тмъ, это былъ умный, въ особенности остроумный, разносторонне начитанный человкъ, необыкновенно преданный литератур и ея интересамъ. Въ свое время (именно въ моментъ образованія Искры — М. Л.) онъ мечталъ, вроятно, о большой роли въ литератур, и маленькая горечь несбывшихся упованій сквозила иногда въ его разговор. Но онъ былъ слишкомъ добродушенъ и слишкомъ лнтяй и умникъ, чтобъ содержать себя въ постоянномъ огорченіи. Лысый и толстый, онъ напоминалъ Силена, только съ чрезвычайно правильными и красивыми чертами лица. Много лъ, много пилъ, много спалъ, могъ цлыми днями сидть немытый, въ запахнутомъ на жирной груди халат, какъ-то особенно поджавъ подъ себя ноги, на манеръ Будды, при этомъ онъ крутилъ одну за другой толстыя папиросы и неустанно говорилъ, забавно картавя и мшая серьезныя рчи съ разнымъ боле или мене остроумнымъ вздоромъ. Только разговаривать онъ не лнился. Впрочемъ, лнь овладвала имъ постепенно, и въ то время, когда я съ нимъ познакомился (1865 г. — М. Л.), онъ былъ сравнительно очень бодръ и дятеленъ’ {‘Литературныя воспоминанія и современная смута’, Спб., 1900 г., I, 15—16.}. Если къ этой характеристик прибавить, что H. C. почитается г. Михайловскимъ какъ ‘литературный крестный отецъ’, то Силенъ представляетъ изъ себя, несомннно, фигуру очень симпатичную. Позволю себ только не согласиться съ глубокоуважаемымъ публицистомъ относительно достоинства стиховъ Н. С. Съ точки зрнія чистой, теоретической поэзіи они, конечно, были плохи, но не ее имлъ въ виду H. K. Михайловскій, а съ точки зрнія мткости и силы обличенія они были сплошь и рядомъ очень и очень удачны, что, между прочимъ, доказывается массою ихъ перепечатокъ и злостью вызываемой ими полемики.
Во второмъ нумер встрчаемъ стихи А. Жемчужникова, а съ 4-го выступаетъ А. А. Мей, нсколько разъ подписывавшійся ‘Пассажиромъ’.
Въ пятомъ нумер всю первую страницу заняло письмо къ редакторамъ, начинавшее извстную ‘Хронику прогресса’ Г. З. Елисеева, ни разу не выступившаго и въ Искр подъ своей фамиліей. Письмо это настолько оригинально, что я приведу его конецъ:
‘Имя въ виду упоминать въ своей хроник только о друзьяхъ прогресса и человчества, я вовсе не имю желанія живымъ отдаваться въ руки враговъ успха и просвщенія. Слдовательно — тайна! Подписи не будетъ никакой. Выставить свое имя я не могу, а скрываться подъ псевдонимомъ для меня обидно. Отвчайте за меня вы, г. редакторъ литературной части.
‘Примите увреніе’ слишкомъ старо и пошло. Прощайте.
‘P. S. Предупреждаю читателей вашихъ: когда не появится въ Искр моей хроники, значитъ, прогрессъ подвигается плохо. Если хроника моя прекратится совсмъ, пусть разумютъ они, что друзья человчества восторжествовали вполн. Тогда ужъ мн нельзя будетъ и писать. На первый разъ посылаю статейку, подписанную моимъ хорошимъ пріятелемъ’.
И, дйствительно, ‘прогрессъ подвигался плохо’: хроника его сплошь и рядомъ отсутствовала, а въ теченіе 1860 года не была помщена ни разу {Будущимъ біографамъ Елисеева, можетъ быть, не безполезно указаніе нумеровъ съ его ‘хроникой’: 1859 г. — 5, 7, 9, 11, 12, 14, 21, 22, 25, 29, 32, 33, 34, 40, 46, 1861 г. — 7, 9, 11, 13, 16, 17, 19, 21, 25, 33, 35, 38, 40, 42, 47, 49, 1862 г. — 3, 5, 7, 8, 9, 12, 14, 18, 20, 22, 24, 26, 28, 31, 33, 36, 41, 42, 47, 49, 1863 г. — 6, 7, 10, 12, 15, 40, 42, 44, 47. Кстати отмчу описку или ошибку въ стать объ Елисеев г. Южакова, въ словар Брокгауза и Ефрона, гд вмсто ‘Искры’ названъ ‘Голосъ’.}.
Очень рдко ‘хронику’ писалъ Пр. Знаменскій (В. С. Курочкинъ). Кром того, Елисеевъ — третій членъ редакціи — помщалъ и отдльныя статья, также всегда публицистически-полемическаго характера. Нкоторыхъ изъ нихъ мы коснемся дальше {Вотъ ихъ, кажется, полный списокъ, ‘Теорія полемики’ (1859 г. — No 44). ‘Указанія и совты’ (1859 — 43). ‘Жизнь, какъ она есть’ (1860 — 28, 45), Литературныя всти, (1860 — 35, 36, 38, 40, 43, 48, 1861 — 4), ‘Что значитъ лай на луну’ (1860 — 49), ‘Vivant, ant, pereant поморные’, (1861 — 1), ‘Замтка о тлесныхъ наказаніяхъ’ (1861 — 8), ‘Еще кой-что по поводу юбилея князя Вяземскаго’ (1861 — 20), ‘Пробная лекція, читанная рго grandu doctoris по наукамъ историческимъ’ (1862 — 1), ‘Балаганчики Дня’ (1862 — 38), ‘Наши газеты’ (1863 — 17), ‘Современная элегія’ (1863 — 20), ‘Какъ аукнется, такъ и откликнется’ (1863 — 45).}. Не надо даже близко знать характеръ Искры, чтобы, все-таки, не удивляться сосдству словъ: сатирическій журналъ и Елисеевъ. Но послдній самъ понималъ, что онъ тяжелъ для такого изданія, и выразилъ это прямо въ одномъ изъ отвтовъ В. Коршу, редактору ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’. Это признаніе настолько характерно, что я приведу изъ него выдержки:
‘…Но сказавъ любезность Искр вообще, вы тмъ съ большею силою стараетесь поразить тотъ отдлъ, въ которомъ засдаю я. ‘Тамъ, — говорите вы, — сидитъ господинъ очень скучный и пишетъ вещи очень скучныя. Съ такими скучными статьями не пустили бы ни въ Пончъ ни Кладдерадачъ {‘Punch’ и ‘Kladderadateh’ — лучшіе англійскій и нмецкій сатирическіе журналы.}’, въ Понч и Кладдерадач, дескать, даже вовсе и отдла такого скучнаго нтъ. Признайтесь, г. Коршъ, когда вы писали эти строки, вы думали, что поразили меня въ самое сердце, возмутили до глубины души — не правда ли? А, между тмъ, я думалъ объ этомъ же самомъ еще въ то время, когда написалъ назадъ тому нсколько лтъ первую статью мою въ ‘Искру’. Зачмъ, — такъ размышлялъ я тогда, — нуженъ ‘Искр’ такой скучный человкъ, какъ я? Вдь она губитъ себя я свою репутацію черезъ меня! Вдь такихъ скучныхъ вещей, какія пишу я, не помстятъ не только въ ‘Понч’ и ‘Кладдерадач’, но даже и въ послднемъ европейскомъ юмористическомъ журнал. Но потомъ, поразмысливъ хорошенько, я нашелъ, что я для ‘Искры’ едва-ли не нужне всхъ тхъ, которые пишутъ веселенькіе статейки и стишки. И скажу вамъ почему это такъ. Въ тхъ странахъ, гд издаются ‘Пончъ’ и ‘Кладдерадачъ’, нтъ такихъ крпкихъ умовъ, которые нужно бы было раздлывать заступомъ или ломомъ. Мое назначеніе состоитъ вовсе не въ томъ, какъ вы думаете, чтобы смшить, а въ томъ, чтобы приводить людей, смха достойныхъ, въ смшное положеніе, длать ихъ удобными для смха {1863 г., No 44.}.
Елисеевъ былъ совершенно правъ. Можетъ быть, въ приглашеніи-то его къ постоянному участію въ Искр лучше всего и обнаружился редакторскій талантъ Курочкина. Мало было только отрицать, только смяться, надо было указывать, все-таки, ради чего отрицается, надо было сердиться и рычать, какъ льву. Курочкинъ это прекрасно понялъ съ самаго начала и, конечно, Елисеевъ былъ едва ли ни боле другихъ подходящъ на такое сложное въ ту эпоху амплуа. Одно впечатлніе производитъ Искра 1860 года безъ ‘хроники прогресса’, другое — съ нею въ другіе годы. Читатель понималъ, что съ такимъ, правда, нсколько тяжеловатымъ отдломъ у него въ рукахъ органъ, а не органчикъ, журнальчикъ, шутъ гороховый. Не благодаря-ли главнымъ образомъ Елисееву Искра и имла серьезное публицистическое значеніе, къ ея голосу прислушивались, хоть и затыкали уши…
Въ 6 No помщена статья Добролюбова и притомъ съ очень ядовитой подписью: ‘сообщено’. Это была иронія по адресу только что образованнаго ‘комитета по дламъ книгопечатанія‘ (24-го января 1859 г.), въ обязанность которому ставилась разсылка благонамренныхъ статей, подписанныхъ словомъ ‘сообщено’ {Подробно объ этомъ весьма интересномъ комитет я говорю ниже въ очерк: ‘Русское Burean de la presse’.}. Въ No 8 Добролюбову принадлежитъ стихотвореніе ‘Чувство законностии.
Странная судьба этихъ двухъ произведеній: первое изъ нихъ помщено въ ‘Сочиненіяхъ’ H. А., въ групп произведеній, озаглавленныхъ: ‘Дополненіе къ Свистку’, второе же прямо поставлено въ первый нумеръ ‘Свистка’, гд оно никогда не было. И что еще странне, такая ошибка сдлана не только въ послдующихъ, но и въ самомъ первомъ изданіи, подготовленномъ Чернышевскимъ. Впрочемъ, съ собраніемъ сочиненій Добролюбова произошла ошибка еще боле значительная: въ нихъ включена статья Елисеева и притомъ съ искаженнымъ заглавіемъ. Въ девятомъ No Искры Г. З. написалъ ‘Хронику прогресса’ съ подзаголовкомъ: ‘Еще и еще о гласности’, а въ сочиненіяхъ Добролюбова она названа: ‘Успхи гласности въ нашихъ газетахъ’ {См. т. IV изд. 5-го. Тамъ же стихотвореніе Некрасова ‘Дружеская переписка Москвы съ Петербургомъ’ въ которой лишь примчанія принадлежатъ Добролюбову.}. Эти недосмотры можно объяснить только невозможностью для Чернышевскаго додержать корректуру IV тома, что за него сдлалъ, посл ареста Н. Г., M. А. Антоновичъ, не могшій уже, однако, входить въ обсужденіе готоваго тома.
Тутъ кстати упомяну о проект Добролюбова и Некрасова издавать самостоятельную газету ‘Свистокъ’. Вотъ что мн передалъ объ этомъ M. А. Антоновичъ, лично отъ Добролюбова знающій исторію неудавшагося органа. Искра побудила Добролюбова искать способа дйствовать на читателей не только серьезными статьями, но и шуткой, насмшкой, сатирой. Свой планъ онъ сообщилъ Некрасову, и они нашли вполн благонадежнаго редактора, зятя Некрасова, нкоего Буткевича, очень заслуженнаго воина, для подкрпленія были добыты рекомендаціи четырехъ генераловъ. Но все было напрасно: разршенія на газету не получилось. Нечего и говорить о томъ, какъ подйствовало на Добролюбова это обстоятельство и насколько оно усилило его недовольство вообще, а въ частности — пресловутой тогда фразой о ‘процвтаніи’ гласности. Чтобы поправить неудачу и ршено было помириться на томъ ‘Свистк’, который шелъ въ ‘Современник’ и, конечно, всмъ боле или мене хорошо знакомъ.
Съ No 7 начинаютъ работу въ Искр В. Бенедиктовъ и П. Кулишъ, въ типографіи послдняго она и печаталась первые два года. Первому принадлежатъ стихотворенія, второму — разсказы изъ малороссійскаго быта {Въ словар Брокгауза и Ефрона о сотрудничеств Кулиша въ Искр — ни слова.}. Въ No 20 помщенъ первый въ Искр разсказъ изъ народнаго быта Н. Успенскаго, тутъ же стихи Н. В. Гербеля (‘Эрастъ Моховоевъ’). Съ 25-го начинаетъ сотрудничать А. Гацискій, съ 45-го — А. Н. Плещеевъ, съ 48-го — И. Е. Горбуновъ, затмъ въ первой половин года вступаютъ еще Ив. Кушнеревъ и А. Ивановъ (Классикъ), а во второй — Н. Кроль, М. М. Стопановскій и А. П. Сниткинъ (‘Амосъ Шишкинъ’).
Уже однихъ этихъ именъ было бы достаточно, чтобы обезпечить Искр полный успхъ. Но на нихъ притокъ свжихъ и талантливыхъ силъ не кончился. Въ теченіе 1860 года замтне другихъ вступленіе Д. Д. Минаева. Товарищъ по Дворянскому полку В. С. Курочкина, онъ былъ безусловно необходимъ для Искры, его дарованія, казалось, для нея созданы. Не поэтъ, не замчательный стихотворецъ, прославившійся совершенно необыкновенною способностью римовать быстро и удачно, не злой, но обладавшій бичомъ хлесткаго языка, не широко-образованный, но моментально все схватывавшій — такой сотрудникъ, при наличности другихъ, былъ кладомъ для еженедльнаго журнала, обязаннаго отзываться на все быстро и бойко {Для біографіи Минаева, можетъ быть, небезынтересна дятельность его и какъ каррикатуриста, укажу хотя бы на No 16 за 1861 г.}. Понятно, Минаевъ сдлался сразу необходимымъ звеномъ редакціи {Вотъ его псевдонимы: ‘Михаилъ Бурбоновъ’, ‘Литературное домино’, ‘Маіоръ Бурбоновъ’, ‘М. Брбв.’, ‘Обличительный поэтъ’, ‘Темный человкъ’, ‘Т. Ч.’}.
Затмъ въ теченіе 1860 г., послдовательно вступили: Н. Л. Ломанъ (‘Н. Гнутъ’). Г. Я. Жулевъ (‘Скорбный поэтъ’), А. B. Дружининъ, (‘Иванъ Чернокнижниковъ’), ‘Козьма Прутковъ’ и С. В. Максимовъ. Въ слдующемъ году: — Алексй и Николай Потхины, В. П. Буренинъ (‘Владиміръ Монументовъ’ и ‘Цередриновъ’). Въ 1862 г. — Я. П. Полонскій, Б. Н. Алмазовъ (‘Адамантовъ’), Н. И. Наумовъ, В. И. Богдановъ (‘Власъ Точечкинъ’, ‘Власъ Точкинъ’), въ 1863 г. начинаетъ работать H. А. Лейкинъ, въ 1864 г. — П. И. Якуткинъ и Л. И. Пальминъ. Конечно, это далеко не вс сотрудники Искры, но, во всякомъ случа, почти вс, такъ или иначе опредлявшіе ея характеръ.
Въ объявленіи о выход своемъ съ 1-го января 1859 г. Искра назвала въ числ сотрудниковъ, между прочимъ, Д. В. Григоровича, П. А. Каратыгина, М. И. Михайлова {По какому-то недоразумнію принято называть ‘Ларіоновичъ’ вмсто ‘Илларіоновичъ’.}, Н. А. Некрасова и Н. Щедрина. Я всячески старался выяснить участіе этихъ лицъ, особенно двухъ послднихъ, но ни одного ихъ произведенія, ни за фамиліями, ни за извстными пока псевдонимами не нашелъ. Произошло это, конечно, не потому, что Некрасовъ или Щедринъ умышленно не участвовали въ Искр&#1123,, а просто или по недостатку времени, или и писали, да не печатались… {Не могу не отмтить и здсь ошибокъ, чтобъ не сказать больше, г. Трубачева, очевидно, пролистовавшаго Искру изъ пятаго въ десятое. Во-первыхъ, не зная сути дла, онъ обвиняетъ ее въ бросаніи камушковъ изъ-за угла, во-вторыхъ, говоритъ о какой-то ‘масс сатирическихъ журнальцевъ’, основанныхъ одновременно съ открытіемъ Искры — такихъ не было, кром одного-двухъ, въ третьихъ, утверждаетъ, что публик общали какихъ-то замаскированныхъ талантовъ подъ видомъ никому неясныхъ иниціаловъ… etc, etc. Внимательный читатель настоящаго изслдованія оцнитъ по достоинству эту до сихъ поръ первую работу объ Искр, я же останавливаюсь на ней именно потому, что г. Трубачевъ, къ сожалнію, долго былъ единственнымъ ея ‘историкомъ’…}
Что касается художественной стороны дла, то и Степановъ старался привлекать молодежь, вырабатывать изъ нея необходимыхъ помощниковъ. Самъ онъ не пропустилъ ни одного нумера, какъ, впрочемъ, и В. С. Курочкинъ {Кстати, вотъ его псевдонимы: ‘Порфирій Знаменскій’, ‘Пр. Зн.’, ‘Темный поэтъ’.}, но это не мшало притоку постороннихъ силъ. Съ самаго начала очень усердно работаетъ талантливый К. Д. Даниловъ, затмъ постепенно присоединяются, Волковъ, П. Е. Марковъ, А. H. Шестаковъ, А. М. Протасовъ, А. B. Богдановъ, М. И. Знаменскій, И. А. Дмитріевъ-Мамоновъ, Н. В. Іевлевъ, Г. С. Дестунисъ, В. Р. Щиглевъ (Романычъ), и Бордгелли (‘Аполлонъ Б.’). Это наиболе замтныя силы, давшія совершенно прочное положеніе нарождавшейся серьезной каррикатур. Въ числ мене замтныхъ отмчу: Э. Т. Комара, Е. X. Громова, С. Любовникова, Ф. Павлевкова, А. Іонина, Рдкина, С. Худякова и В. Д. Лабунскаго.

Какова была редакціонная организація.

Съ самаго начала оба редактора точно отмежевали границы своей дятельности. Курочкинъ былъ полновластнымъ распорядителемъ всей литературной части Искры, Степановъ — художественной. Это, разумется, не исключало взаимныхъ указаній и совтовъ, но каждый зналъ свое собственное дло. Ни тотъ ни другой не считались въ старшинств, мстничество вообще не входило въ отношенія работниковъ новаго журнала, какъ и вообще другихъ передовыхъ органовъ. ‘Тогдашній нашъ общественный механизмъ, дйствительно напоминалъ часы — говоритъ Шелгуновъ, каждый длалъ и писалъ свое, писатели длились по спеціальностямъ и никто никакихъ номеровъ не зналъ. Кто работалъ больше, кто меньше, кто на первомъ или второмъ номер — этого не спрашивали, не знали, да и знать не было нужды, это была совмстная работа, честная, не своекорыстная, вполн уравновшенно-солидарная, безъ проталкиванія впередъ, безъ мелкаго самолюбія’… {‘Очерки русской жизни’, ‘Рус Мысль’, 1903 г., VI. 41. С. Н. Степановъ пишетъ: ‘Самъ В. С. Курочкинъ признавалъ за отцомъ не только иниціативу въ этомъ дл, но и нкоторое главенство, вслдствіе чего и подписывался всегда подъ нумерами ‘Искры’ ниже отца, вопреки обычному алфавитному порядку. Зависло это, конечно отчасти и отъ того, что отецъ былъ гораздо старше и пользовался уже значительною извстностью, когда Курочкинъ былъ еще начинающимъ поэтомъ’. Вопросъ объ иниціатив уже выяснялся. Что же касается ‘главенства’, то дальше самъ г. Степановъ нашелъ ему объясненіе, Курочкинъ по свойственной ему скромности не могъ позволить себ подписываться впереди своего вдвое старшаго соредактора. Но дальше вступала въ силу уже не скромность, а дло въ которомъ Курочкинъ никогда не допускалъ никакихъ главенствъ, если въ каждомъ частномъ случа они не были результатомъ разсудка и опытности. Вс доводы г. Степанова воспроизведены и г. Трубачевымъ, считавшимъ, очевидно, за лучшее чужой голосъ вмсто самостоятельной работы.}.
По удачному опредленію Шелгунова, русское общество интересующей насъ эпохи требовало отъ публицистическаго органа нерва, чуткости и живого слова, а не солидной учености. Это едва-ли ни лучше всего иллюстрируется отношеніемъ къ Искр, гд и нерва, и чуткости, и живого слова было вдоволь. Это былъ оркестръ, состоящій изъ музыкантовъ, почти поголовно неспособныхъ къ исполненію симфоническаго solo, но зато въ рукахъ талантливаго дирижера дававшихъ вполн эстетическое наслажденіе, это были писатели преимущественно хорового таланта. Сыгровки происходили или на пятницахъ Степанова или на пирушкахъ Курочкина. Въ день выхода нумера Искры, вся редакція собиралась къ старику-редактору художественной части, и здсь готовился слдующій нумеръ, обсуждался его планъ, вырисовывались детали, сотрудники длились другъ съ другомъ впечатлніями, давали другъ другу совты и указанія, каррикатуристу подсказывали тему, поэту — бойкій стихъ, передовику-хроникеру — популярную форму, словомъ, здсь происходила та коллективная работа, которая даетъ внутреннюю силу изданію и безъ которой немыслимъ истинно жизненный органъ общественнаго мннія… Засиживались иногда до поздней ночи, пили, веселились, но не потому, что приходили пить и веселиться, а вслдствіе молодости и ‘силъ избытка’.

[]

Курочкинъ рдко устраивалъ собранія у себя дома, этому мшали неладныя семейныя условія. Загородный ресторанъ — вотъ мсто совщаній ‘искристыхъ’. какъ называли въ обществ и литературномъ мір сотрудниковъ Искры. Общій отзывъ современниковъ: Искра веселилась… И, дйствительно, достаточно было уже двухъ братьевъ Курочкиныхъ, Василія и Николая, чтобы поднять на ноги любой ресторанъ, сервировать прекрасный столъ, составить меню, удовлетворявшее вкусамъ самыхъ требовательныхъ гастрономовъ, заставить плясать француженокъ и итальянокъ, словомъ, поднять дымъ коромысломъ. А, вдь, ихъ было больше. Прибавьте Минаева, Кроля, Толбина, еще двухъ-трехъ — и веселье, часто необузданное и забубенное, — вотъ атмосфера курочкинскихъ пирушекъ. Сухой моралистъ, не склонный къ тому же справляться съ условіями времени, предалъ бы ихъ, этихъ искреннихъ работниковъ прогресса, строгому осужденію, во разв это справедливо? Да, пили, пили и пили, но что же изъ этого? Пили потому, что у каждаго внутри была какая-нибудь заноза, на сердц лежало часто тяжелое горе… Разв въ этомъ разгул проходила вся ихъ жизнь? Разв эти люди ничего не дали настоящему и будущему? Разв не они основали прочно сатирическую русскую прессу? И разв ихъ вина, если прочное зданіе, подъ давленіемъ совершенно неожиданнаго стихійнаго урагана, разрушилось потомъ до основанія? Они сдлали все, что могли они сдлать.
Кто, какъ ни эти же люди вставали на защиту слабаго, гонимаго, преслдуемаго?! И общество лучше заскорузлыхъ моралистовъ понимало ихъ работу. Вотъ что вспоминаетъ г. Вейнбергъ теперь, когда Искру покрыли почти сорокъ лтъ:
‘Въ настоящее время нельзя себ и представить, какъ жадно набрасывалась публика на каждый номеръ Искры, какой авторитетъ завоевала она себ на самыхъ первыхъ порахъ, какъ боялись ея вс, имвшіе основаніе предполагать, что они могутъ попасть или подъ карандашъ ея каррикатуристовъ или подъ перо ея поэтовъ и прозаиковъ, съ какою юношескою горячностью, наконецъ, относились къ своему длу и мы сами, хотя большинство наше состояло изъ людей совсмъ ужъ не такихъ юныхъ {Однако, большинство не старше 30 лтъ.}. Помню, напримръ, очень хорошо случай, когда въ Николаев вывели изъ клуба одну даму, нисколько того не заслуживавшую, и въ газетахъ появилась корреспонденція объ этомъ ‘событіи’. Боже мой, какую тревогу забили въ нашей редакціи! Мы составляли цлыя конференціи для обсужденія этого дла, мы говорили о немъ такъ, какъ будто вся Россія находилась въ опасности, мы писали статьи за статьями, мы подняли на ноги чуть не всю тогдашнюю газетную печать… А при воспоминаніи о томъ, какъ относилась къ нашему обличительному рвенію публика, припоминаю тоже, напримръ, тотъ фактъ, что когда въ No 9 Искры {Въ No 10, а не въ 9-мъ, 1859 г.} появилась подъ заглавіемъ ‘Аристидъ Термаламаки’ написанная мною юмористическая біографія знаменитаго въ то время милліонера Б., то въ теченіе нсколькихъ дней число подписчиковъ возросло на 1.000 человкъ’ {‘Безобразный поступокъ ‘Вка’, ‘Истор. Встникъ’ 1900 г., V, 476.}.
Очень цнное замчаніе объ обличеніяхъ интересующей насъ эпохи находимъ у г. Неизвстнаго, который, по своему міросозерцанію, могъ бы быть о нихъ совершенно иного мннія. ‘Слдуетъ, — говоритъ онъ, — отдать справедливость обличителямъ того времени (1857—1861 г.), что почти вс они относились къ длу обличенія, быть можетъ, и съ лишнимъ усердіемъ, но безусловно честно. Обличая, они, такъ сказать, священнодйствовали’… {Неизвстный, ‘3а много лтъ’, ‘Рус. Старина’, 1895 г., II, 138.}.
Вотъ какъ были серьезно въ общественномъ смысл настроены эти ‘веселые’ люди.
Конечно, не вся редакція Искры бывала на курочкинскихъ пирушкахъ, но это не мшало всмъ дружно работать. Личныя склонности не позволяли, напримръ, нсколько мрачному и сосредоточенному Елисееву часто посщать такія собранія, но связь его съ редакціей была и крпка, и прочна, чему доказательство — почти шестилтнее сотрудничество. Кстати замчу, что Еурочкинъ очень высоко ставилъ авторитетное слово Елисеева и нердко сложные редакціонные вопросы ршалъ именно по его совтамъ и указаніямъ. Такъ же поступалъ и Степановъ.
Пріемные дни въ редакціи Искры были по тогдашнимъ временамъ совершенно необыкновенны: тутъ толкалась такая масса самаго разношерстнаго народа, что свжій человкъ просто терялся. Здсь были и студенты, и чиновники, и впервые пріхавшіе въ столицу провинціалы, и старики, и зеленая молодежь, и прозаики, и поэты… Курочкинъ со всми успвалъ побесдовать, ему помогали члены редакціи. Широкое общеніе съ публикой съ самаго начала легло въ основаніе редакціонной организаціи и нигд такъ ни бросается въ глаза, какъ именно въ Искр.
Вотъ почему ни одно мало-мальски уродливое общественное явленіе, ни одно серьезное злоупотребленіе, ни одинъ возмутительный фактъ не проходили мимо глазъ и ушей редакціи. Далеко не все попадало въ журналъ, масса матеріала оставалась въ типографскомъ набор и въ деревяшкахъ граверовъ, но и то, что проходило, приводило въ трепетъ всхъ, у кого было ‘рыльце въ пушку’…
‘Искра сдлалась грозою для всхъ, — справедливо замчаетъ г. Скабичевскій, — у кого была не чиста совсть, и попасть въ Искру, упечь въ Искру — были самыми обыденными выраженіями въ жизни шестидесятыхъ годовъ. Не было ни одного крупнаго или мелкаго безобразія общественной или литературной жизни, которое не имла бы мста на страницахъ Искры, въ игривыхъ, полныхъ необузданнаго остроумія куплетахъ, пародіяхъ или въ проз, исполненной убійственныхъ сарказмовъ, не существовало такой пошлости, которая не была бы представлена во всемъ безобразіи, и не было такого подлеца, который не увидлъ бы въ одинъ прекрасный день своей физіономіи въ ряду каррикатуръ Искры съ полною подписью всхъ нравственныхъ качествъ. Самыя талантливыя, остроумныя и безпощадно злыя строки въ газет принадлежали самому издателю, который трудился неутомимо, писалъ куплеты, пародіи, передовыя и обличительныя статьи, изобрталъ каррикатуры для исполненія художниками. Это была дятельность изумительная по своей плодовитости. Довольно сказать, что изъ 700 слишкомъ нумеровъ, составляющихъ полное изданіе Искры за все время ея существованія {За 1859—64 гг. вышли 300 номеровъ, по 50 въ году.}, едва ли найдется одинъ, въ которомъ не было бы помщено его передовой или обличительной статьи, оригинальнаго или переводнаго стихотворенія {А. Скабичевскій, ‘Исторія нов. рус. литературы’, изд. 3-е, 461. Эти строки немного преувеличиваютъ исключительную роль Курочкина.}.
Главное крпостное укрпленіе, однимъ своимъ видомъ приводившее въ ужасъ провинцію, былъ отдлъ ‘Намъ пишутъ’, въ которомъ въ очень бойкой, но всегда дловой форм (прозы) описывалась провинціальная жизнь, по сообщеніямъ безчисленныхъ корреспондентовъ. Завдывалъ этимъ отдломъ все время М. М. Стопановскій — четвертый членъ редакціи, — молодой, талантливый публицистъ, человкъ очень серьезно понимавшій громадное значеніе своей работы и очень дльный. Добросовстная переработка присылаемаго со всхъ концовъ матеріала, внимательное къ нему отношеніе, умнье и искреннее желаніе поддержать въ корреспондент ‘добра и правды искру Божью’ — все это какъ нельзя лучше способствовало упроченію отдла, давшаго Искр не одну тысячу подписчиковъ, не одинъ десятокъ тысячъ читателей въ самыхъ глухихъ углахъ тогдашней Россіи.
‘Факты! Факты!.. Въ этой жизни нужны только факты… Набивайте голову, сэръ, одними фактами, а остальное выбрасывайте вонъ, за окошко’… Эти слова Диккенса Искра поставила во главу угла зрнія на отдлъ ‘Намъ пишутъ’, — а въ 19 нумер 1860 года, съ котораго онъ былъ введенъ, — и эпиграфомъ къ первому опыту. Рдко мсто дйствія, а особенно дйствующія лица, назывались открыто, для этого не было возможности по независвшимъ отъ редакціи обстоятельствамъ. Въ громадномъ большинств случаевъ читатель имлъ дло съ вымышленными шрадами, съ вымышленными именами и фамиліями, но это не лишало отдла силы. Какъ только получался нумеръ тамъ, гд жилъ и дйствовалъ какой-нибудь Христофоръ Христофоровичъ Фуфирычъ, его разворачивали дрожащими отъ волненія руками, а глаза лихорадочно бгали по страницамъ. И когда находили, наконецъ, своего ‘воеводу’ — одни рукоплескали и прыгали отъ радости: долго они ждали случая обличить притснителя, другіе скрежетали зубами и спшили эстафетой оправдаться передъ начальствомъ… ‘Искра получена!’ — были страшныя слова для темнаго провинціальнаго міра.
Приступая къ изданію журнала на третій годъ, редакція увидла себя вынужденной увеличить объемъ нумеровъ до полутора-двухъ листовъ и прямо приписывала это неизбжной необходимости увеличенія отдла ‘Намъ пишутъ’, который составлялся все увеличивающеюся массою корреспондентовъ. Достаточно посмотрть ‘отвты редакціи’, чтобы получить надлежащее представленіе объ этой арміи рядовыхъ, которою такъ умло управлялъ Стопановскій. 40—50 отвтовъ разнымъ лицамъ — дло вполн обыкновенное.
Для иллюстраціи того страха, который внушала, особенно въ провинціи, Искра, достаточно сказать, что гд-то въ лотерею, между другими выигрышами, была разыгрываема и Искра за 1860 годъ. Она досталась гимназисту. У него сейчасъ же отобрали журналъ, выдавъ деньгами за полную подписную стоимость. Начальство мотивировало такое свое распоряженіе стремленіемъ къ огражденію юноши отъ страсти къ ‘непризнанію поставленныхъ закономъ властей’!…
Не съ искренней радостью встрчали нумера и въ центрахъ административной машины. Изъ разговора съ однимъ и теперь еще живымъ современникомъ Искры, тогда бывшимъ на довольно бойкомъ бюрократическомъ кресл, я вынесъ впечатлніе того ужаса, который проходилъ по всему ‘департаменту’, когда ‘попадалось’ начальство. Въ глубин души каждый подчиненный былъ, разумется, радъ видть осмяннымъ ‘его превосходительство’, но разв онъ могъ обнаруживать что-нибудь, кром негодованія и желанія сокрушить ‘пасквилянта’?.. ‘Генералы’ здили, кланялись, оправдывались, просили оградить ихъ сдыя головы, боле сильные иногда добивались мръ крутого ‘воздйствія’, но разв все это спасало? Кары въ вид неизсякаемыхъ потоковъ красныхъ чернилъ лились на Искру, но тамъ была молодежь, были люди, обрекшіе себя на самоотверженную борьбу — и, смотришь, черезъ мсяцъ тотъ же ‘генералъ’ преподнесенъ подъ такимъ соусомъ, что и жаловаться ужъ неудобно…

Отзывы объ ‘Искр’ современниковъ. Явное противорчіе имъ г. Трубачева.

И такая работа не могла не дать прекрасныхъ результатовъ. Искра сразу завоевала себ прочныя общественныя симпатіи.
Изъ безчисленной массы отзывовъ о ней я приведу только два, но такихъ, которые не оставятъ мста сомнніямъ въ ея высокихъ достоинствахъ.
Одинъ изъ нихъ принадлежитъ самому Г. З. Елисееву, набросавшему характеристику Искры, спустя долгое время посл своего выхода оттуда и притомъ намренно далеко не полную.
‘Въ Искр, — пишетъ Г. З., — кром безчисленныхъ обличительныхъ корреспонденцій во всхъ родахъ, и въ проз, и въ стихахъ, и въ разсказахъ, замткахъ, подписанныхъ обыкновенно псевдонимами, существовалъ еще особый отдлъ ‘Намъ пишутъ’, составлявшійся по корреспонденціямъ, получаемымъ изъ разныхъ мстъ Россіи. Цензура не позволяла называть обличаемыхъ по имени, ни даже называть т города, гд они живутъ и гд происходятъ обличаемыя дйствія. Поэтому образовался цлый словарь городовъ съ условными названіями: Краснорцкъ, Кутерма, Лиліенгардъ, Тмутаракань, Златогорскъ, Чернилинъ, Блокаменскъ и т. д., съ условными именами дйствующихъ въ нихъ героевъ, въ особенности, если они занимали въ нихъ выдающійся постъ по своему общественному положенію {Невозможностью называть открыто обличаемыхъ лицъ и учрежденія были стснены, разумется, вс отдлы и вс изданія. Въ этомъ отношеніи цензура зорко блюла сначала уставъ 1828 года, затмъ распоряженіе министра просвщенія 3 октября 1859 г. и, наконецъ, ‘временныя правила’ 12 мая 1862 года. Обо всемъ этомъ въ своемъ мст будетъ сказано подробне.}. Въ провинціи каждый городъ, о которомъ шла рчь, немедленно узнавалъ свой псевдонимъ, такъ какъ описываемое то или другое совершившееся въ немъ безобразіе было, конечно, извстно цлому городу, а вмст съ тмъ, разумется, узнавалось и лицо, о которомъ шла рчь. Въ Петербург, Москв и другихъ большихъ городахъ цль гласности такимъ путемъ не могла достигаться, — разв въ исключительныхъ случаяхъ, когда какой-нибудь крупный скандалъ длался извстнымъ всему городу. Тогда длу гласности помогали отчасти рисунки Искры. Покойный Степановъ, прекрасный рисовальщикъ, давалъ изображаемымъ на этихъ рисункахъ лицамъ такое сходство съ подлинными, что цензура нердко приказывала или сбривать бакенбарды съ изображеннаго лица, или поставить его не en face, а въ профиль, чтобы не такъ рзко бросалось въ глаза сходство {Недавно въ ‘Новомъ Времени’ была воспроизведена каррикатура Степанова въ ‘Сын Отечества’, гд герой былъ сначала въ каск. Цензоръ Бекетовъ написалъ: ‘3амнить каску фуражкою или чмъ другимъ и уничтожить клапанъ на сертук’. (Иллюстр. прибавленіе къ No 9856 за 1903 годъ).}. Кром того, у Искры, вроятно, благодаря рисункамъ, появились совершенно неизвстные редакціи добровольные словесные сотрудники въ пользу гласности. Въ 1859 г. мн нсколько разъ случалось обдать въ одномъ небольшомъ табльдот на Морской, гд собиралось до пятнадцати и боле человкъ, все люда интеллигентнаго, — чиновниковъ, моряковъ и т. п. И при мн, въ день выхода Искры или на другой, являлся молодой человкъ изъ служащихъ, обдавшій постоянно тутъ и, повидимому, знакомый со всми, вынималъ вышедшій номеръ Иcкры изъ кармана и начиналъ излагать чуть ни цлую лекцію объ этомъ номер, объяснялъ рисунки — кого они изображаютъ, по какому поводу они явились, говорилъ о статьяхъ, о затрудненіяхъ, которыя встртились въ цензур, и т. д., и т. д. Вс присутствующіе слушали внимательно, длали возраженія, требовали поясненій. Онъ отвчалъ на вс вопросы и возраженія, давалъ требуемыя поясненія, повидимому, онъ былъ au courant всего, что длалось въ Искр. Я былъ убжденъ, что этотъ человкъ участвуетъ въ Искр, стоитъ близко къ ея редакціи и что его обденные разговоры длаются съ вдома редакціи для вящшаго распространенія журнала. Оказалось, совсмъ нтъ. Впослдствіи я довольно близко познакомился съ редакторомъ Искры, В. С. Курочкинымъ, былъ иногда на его журфиксахъ, и здсь познакомился и съ другимъ редакторомъ Искры, Степановымъ, но ни тотъ, ни другой не имли никакого свднія о неизвстныхъ добровольцахъ, дйствовавшихъ въ ихъ пользу, оба они увряли меня, что у нихъ не было и въ мысляхъ пользоваться подобнаго рода пропагандой для распространенія Искры, которая и безъ того шла очень шибко’ {Н. Михайловскій, ‘Литер. воспоминанія и современная смута’, 1, 33—34.}.
Не мене интересенъ общій взглядъ на Искру и самого H. K. Михайловскаго. По моему, онъ лучше другихъ вкратц опредляетъ ея роль въ тогдашнее время:
‘Общество, освженное приближающимся вяніемъ реформъ, откликнулось и создало для В. С. Курочкина или, пожалуй, врне, онъ самъ создалъ себ положеніе совершенно исключительное. Это былъ какъ бы предсдатель суда общественнаго мннія по множеству длъ, часто очень мелкихъ и вполн личнаго характера, но иногда и крупныхъ и, во всякомъ случа, захватывавшихъ, въ своей совокупности, всю грамотную Россію. Положеніе высокое, трудное и отвтственное. Многіе и многіе боялись Искры, многіе и многіе возлагали на нее надежды. Тройственная формула писательской дятельности — мысль, слово, дло, если не всегда и не вполн осуществлялась для Курочкина, то была все-таки близка и возможна. Надо замтить, что тогда провинціальная печать не существовала и, значитъ, т факты всероссійской жизни, которые нын черпаются столичными газетами и журналами изъ провинціальной прессы, Искр приходилось получать изъ первыхъ рукъ, это создавало особенно живое общеніе между редакціей газеты и читателями, которые были или могли стать въ любую минуту также и сотрудниками’ {Ibid., 34—35.}.
Указаніе совершенно врное и очень важное: Искр, дйствительно, приходилось принимать на себя роль судилища всей необъятной провинціи, потому что въ послдней были лишь 10—15 частныхъ, не субсидированныхъ газетъ, да и изъ нихъ не вс выходили ежедневно {‘Одесскій Встникъ’, ‘Кіевскій Телеграфъ’, ‘Кронштадтскій Встникъ’, ‘Черниговскій Листокъ’, ‘Волга’, ‘Воронежскій Листокъ’, ‘Кіевскій Курьеръ’, ‘Кяхтинскій Листокъ’, ‘Ростовскій-на-Дону Встникъ’, ‘Кіевлянинъ’, ‘Рыбинскій Листокъ’, ‘Сибирскій Встникъ’ и еще два-три органа.}.
Здсь я не могу не остановиться на работ г. Трубачева боле подробно, чмъ длалъ это раньше: разногласіе его со всмъ только что сказаннымъ слишкомъ велико и серьезно.
‘Все предосудительное, когда-либо появлявшееся въ Искр, длалось не по его (Степанова) иниціатив. Но бывали случаи, когда добродушный H. А. долженъ былъ итти на поводу легкомысленнаго соредактора и будто бы ради интересовъ журнала исполнять его желанія. Поэтому въ Искр нердко появлялись недобросовстныя каррикатуры противъ ея соперниковъ или собратовъ по литературному и журнальному длу, не говоря уже о нашей денежной или финансовой аристократіи, которой въ Искр не давалось покоя и которая бичевалась при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа’ {‘Истор. Встникъ’, 1891 г., IV, 122.}.
Не изучивъ внимательно и добросовстно Искру, нельзя возражать г. Трубачеву, а въ такомъ именно положеніи каждый читатель. Но я беру на себя смлость сказать г. Трубачеву, что и здсь у него правды не больше, чмъ раньше. Теперь можно съ положительной увренностью утверждать, что біографъ Степанова Искру только пролистовалъ, да и то съ пропусками. Если бы было иначе, г. Трубачевъ не могъ бы не замтить, что почти вс мало-мальски рзкія и бойкія каррикатуры именно на литераторовъ и представителей плутократіи рисовалъ самъ Степановъ, а остальное все имъ же, какъ самостоятельнымъ соредакторомъ, было одобряемо. Мало того, Степановъ, а никто другой, запечатллъ публично лица этихъ господъ, потомъ, по подражанію, перешедшія и въ другія изданія. Каррикатуры Степанова очень часто предшествовали статьямъ и стихамъ… Ниже читатели отчасти получатъ всему этому подтвержденія.
Что же касается ‘легкомысленности’ Курочкина, то это просто пріемъ для оттненія Степанова, онъ проходитъ красной нитью черезъ всю его ‘біографію’. Если бы зналъ Н. А., какими путями примутся его ‘поднимать’…
Дале. Сказавъ, очевидно, такъ-себ, что Искра ‘до сихъ поръ сохраняетъ за собой репутацію лучшаго сатирико-каррикатурнаго журнала на Руси’, г. Трубачевъ, ничто же сумняшеся, немного позже говоритъ:
‘Перечитывать теперь Искру всю сплошь — дло довольно скучное и едва-ли на это найдутся охотники изъ публики. Это, конечно, объясняется тмъ, что общественная сатира ея была не глубока и затрагивала такія явленія, о которыхъ теперь зачастую говорятъ остроумные фельетонисты большой и малой прессы.. Сатира Искры — фельетонная и, по большей части личная, которая нын и непонятна, и неинтересна. Для современниковъ она, разумется, была занимательна, какъ занимательны были и корреспонденціи изъ провинціи, ибо этотъ отдлъ въ тогдашнихъ газетахъ почти не существовалъ. Нын же, съ значительнымъ развитіемъ провинціальной прессы, корреспонденціи Искры представляются чмъ-то жалкимъ и чахлымъ. Итакъ, по нашему мннію, Искра была по преимуществу органомъ сатиры литературной и въ ней до сихъ поръ читаются съ интересомъ литературныя пародіи (братьевъ Курочкиныхъ, В. П. Буренина, Минаева, Вейнберга и др.), да, пожалуй, еще нкоторые изъ художественно-юмористическихъ разсказовъ, напр., И. Е. Горбунова, С. В. Максимова, H. А. Лейкина и др. Но по возможности Искра отзывалась и на общественную жизнь, этого журнала побаивались многіе сильные міра сего въ томъ или иномъ отношеніи, онъ былъ уздою многихъ общественныхъ безобразій — и это, конечно, значительная заслуга въ исторіи русской общественности, русскаго просвщенія, русской журналистики. Хотя, все-таки, повторяемъ, такому журналу, какъ Искра, съ такими задачами и съ такими силами, не мшало бы личности ставить на второй планъ, а общественную сатиру на первый, ибо время этому благопріятствовало, давая обильный матеріалъ и значительную свободу сужденія’ {Ibid., 124.}.
Не слишкомъ-ли значительную свободу сужденій дала г. Трубачеву увренность, что охотниковъ проврить его слова, прочитавши Искру, не окажется? Повидимому, здсь кроется ключъ ко всей его стать именно въ этой части. Я подчеркнулъ многое совершенно противорчивое другъ другу и потому на поясненіи противорчій останавливаться не буду. Останусь исключительно на почв фактовъ. Кто сказалъ г. Трубачеву, что въ столичныхъ газетахъ 1859—64 гг. отсутствовали провинціальныя корреспонденціи? Конечно, не просмотръ этихъ газетъ. Кром того, каждый, прочитавшій сейчасъ нсколько нумеровъ Искры съ отдломъ ‘Намъ пишутъ’, никогда не сказалъ-бы, что корреспонденціи жалки и чахлы. Наоборотъ: по ныншнему времени он гораздо боле содержательны и глубоки, хотя объясняется это вовсе не существенной разницей въ ‘свобод сужденія’ — послдняя въ сущности, у насъ мало мнялась сколько-нибудь замтно и, конечно, никогда за XIX столтіе не была ‘значительной’…
Дале. Какъ понять, что при бдности сатиры общественной, при ея безцвтности Искры ‘побаивались многіе сильные міра сего’? Не указываетъ-ли это лучше всего на истинное значеніе этого ‘по преимуществу литературно-сатирическаго’ органа?.. Ниже читатель ознакомится съ отдломъ литературной сатиры, а теперь пока мы только констатируемъ фактъ: г. Трубачевъ нехорошо сдлалъ, что писалъ о томъ, чего не зналъ.
Публика шестидесятыхъ годовъ, очевидно, лучше понимала свою Искру.
По указанію г. Скабичевскаго, у нея было въ лучшіе годы (1862 и 1863) около 10.000 подписчиковъ, г. же Трубачевъ, руководствуясь, по всй вроятности, офиціальными источниками, которые есть и въ моемъ распоряженіи (напр., ‘Журналы высоч. учрежд. комиссіи для разсмотрнія проекта устава о книгопечатаніи’) указываетъ на 7.000, разница значительная, но я думаю, что истинное число ближе къ первому, хотя проврить ихъ мн нигд не удалось. 7.000 было иногороднихъ подписчиковъ — это врне всего, прибавьте сюда Петербургъ и розничную продажу — и получите цифру г. Скабичевскаго. Кром того, извстно, что сплошь и рядомъ вс номера, оставленные на продажу, раскупались до послдняго, а часто наиболе удачные выходили вторымъ изданіемъ. Кром того, есть еще два указанія на матеріальный успхъ Искры. Въ 1866 г., г. Нестеровъ вмст съ Е. И. Ешурскимъ выпустилъ альбомъ каррикатуръ и рисунковъ изъ Искры — ‘Неугасшія искры’, гд были употреблены въ дло скупленныя у Степанова клише, и альбомъ этотъ имлъ громадный успхъ. Во-вторыхъ, въ середин 1862 г. Искры за 1859 г. въ продаж уже не было совсмъ, а за 1860 и 1861 гг. оставалось очень немного экземпляровъ.
Вообще Искра старалась поменьше говорить о своемъ тираж, чтобы не привлечь къ себ особеннаго вниманія цензуры, всегда взвшивавшей эту сторону ‘неспокойныхъ’ изданій…

Содержаніе ‘Искры’ по вопросамъ: крпостное право, судъ, отношеніе къ гласности, свобода печати.

Теперь мы можемъ приступить къ ознакомленію съ самимъ содержаніемъ журнала и, конечно, начнемъ его съ краеугольнаго камня дореформенной Россіи — крпостного рабства. Искра, какъ и все передовое общество, видла въ немъ разумется, перваго и самаго ужаснаго врага грядущаго возрожденія. Но извстно, какую печать молчанія по этому кардинальному вопросу наложили своевременно на прессу…
Искра не была исключеніемъ. Робко, боязливо, кое-гд только и очень рдко прокрадывалась пара-другая словъ для обличенія этого исключительнаго по сил зла. Удивительно даже, что и то пропускалось, что появилось на ея страницахъ. Сочувствіе редакціи къ угнетенному мужику боле или мене ясно сказалось впервые въ стихотвореніи ‘Палашка’:
Не Пелагея, а Палашка —
Ужъ такъ она,
Со дня рожденія, бдняжка,
Окрещена.
Она какъ лошадь почтовая:
Впрягутъ — вези!
Всегда въ лохмотьяхъ и босая,
Всегда въ грязи.
На ней заплатки да заплатки —
И счету нтъ!
Сухія корки да остатки —
Ея обдъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Одно глубокое смиренье
И вчный страхъ —
Другого нту выраженья
Въ ея чертахъ.
Все остальное шито-крыто,
Давнымъ-давно,
Въ ней все запутано, забито,
Заглушено.
Никто ничмъ не озадачитъ,
Безстрастный взглядъ…
А, можетъ быть, она и плачетъ,
Когда вс спятъ 1).
1) 1860 г., No 46.
Бывшіе раньше намеки очень блдны. Такъ, напримръ, въ каррикатур изображенъ старикъ-помщикъ въ вольтеровскомъ кресл, весь обвязанный, окруженный всякими банками и склянками, видъ очень утомленный. Передъ нимъ старый слуга-дворовый, отъ усталости спящій стоя.
‘— Васька, ты усталъ?
‘— Усталъ, сударь, всю ночь простоялъ около вашей милости.
‘— И я постоялъ бы, да не могу и сна нтъ. А спать хочешь?
‘— Хочу, сударь.
‘— Экая счастливая бестія’. 1).
1) 1859 г., No 11.
Въ другомъ мст разсказывается про одного помщика-степняка, называвшаго своего Фильку ‘Эманципаціей’ и тутъ-же со скрежетомъ зубовнымъ ‘дувшаго его въ рыло’…
Отмтить освобожденіе крестьянъ Искр совсмъ не пришлось, ни однимъ словомъ! Ближайшая пятница (день выхода журнала), вслдъ за объявленіемъ воли, приходилась 10 марта, на первой недл великаго поста, но ни на первой, ни на седьмой недл Искра никогда не выходила {Это длалось не по желанію редакціи.}, а 17 марта въ нумер ни звука о колоссальномъ событіи. Очевидно, весь нумеръ былъ уничтоженъ… Только 24 февраля, когда редакція, конечно, знала о подписанномъ манифест, Елисеевъ замнилъ свою ‘Хронику прогресса’ ‘Замтками о тлесныхъ наказаніяхъ’, которыми какъ бы подсказывалъ дальнйшій логическій шагъ по пути поднятія человческой личности.
Но вотъ реформа прошла, а Искр, все-таки, нельзя обращать вниманія на жизнь деревни. Случайно проскочитъ мордобитіе мирового посредника изъ лихихъ господъ или ворчанье урядника, связывающаго мужика по рукамъ веревкой.
‘По крайней мр теперь вы чувствуете себя свободне?
— Нтъ, родимый не чувствую.
— Ну, ужъ это прихоть, привычка быть всегда недовольнымъ’.
Изъ ‘самыхъ живыхъ современныхъ національныхъ вопросовъ Россіи’, названныхъ еще Блинскимъ за 12 лтъ до основанія Искры, оставался судъ. Но и его Искр приходилось обходить молчаніемъ — на страж охраненія суда отъ гласности стоялъ гр. Панинъ, всми мрами ограждавшій свое министерство отъ вмшательства непрошенныхъ обличителей. Введеніе же судебныхъ уставовъ совпало съ концомъ лучшаго періода Искры и тоже не было отмчено сколько-нибудь замтно: Искру въ это время давили со всхъ сторонъ, о чемъ мы поговоримъ дальше.
Очень удачна каррикатура Шестакова, которую и воспроизвожу.

[]

Затмъ наибольшею ясностью отличалась прежде всего каррикатура, изображавшая важнаго, тучнаго предсдателя суда, приказывающаго молодому человку: ‘Въ этомъ дл надо обвинить Зайцева — понимаете?
— Понимаю, но я не могу вести дло противъ своей совсти, поэтому прошу васъ передать его другому.
— Это вы начитались всякой дряни, не хотите — такъ убирайтесь, мн не нужно праведныхъ’ {1859 г., No 21.}.
Передъ предсдателемъ суда стоитъ съ дломъ въ рукахъ секретарь:
Секретарь (читая ршеніе суда)… ‘Изъ трехъ воровъ одинъ умеръ, другой находится въ безвстномъ отсутствіи, а такъ какъ, вслдствіе вышеозначеннаго обстоятельства, невозможно опредлить, какая доля изъ украденнаго досталась на долю главнаго вора, имющагося на лицо, то и ршили единогласно: освободить его отъ суда безъ послдствій и т. д.’. Я не ршился подписать это ршеніе, оно и незаконно и не логично!..
Предсдатель. Но… естественно! И я… стою за это ршеніе! {1864 г., No 49.}.
При обозрніи Искры въ области обличенія чиновничества придется, конечно, увидть тамъ многія черты, присущія въ свое время и жрецамъ емиды.
Но, несомннно, въ числ самыхъ важныхъ вопросовъ стоялъ вопросъ о свобод печати, Блинсrимъ подразумваемый, какъ необходимое основаніе для разршенія всего другого. Время обличительнаго жара породило въ чиновничьей, бюрократической сфер то отношеніе къ гласности, которое такъ прекрасно схвачено въ нсколькихъ словахъ Салтыковымъ: ‘Гласность въ настоящее время составляетъ ту милую болячку сердца, о которой вс говорятъ дрожащимъ отъ радостнаго волненія голосомъ, но вмст съ тмъ замтно перекосивши рыло въ сторону…’ {‘Собраніе сочиненій’, изд. II, ‘Сатиры въ проз’, 377.}. Именно такъ относился тогда каждый чиновникъ, также желавшій казаться человкомъ современнымъ. Когда же эти господа оставались наедин или сидли въ компаніи своихъ врныхъ единомышленниковъ, они говорили далеко не то.
И. Л. Дмитріевъ-Мамоновъ подмтилъ это очень недурно.

[]

Вообще это было время, когда поневол приходилось говорить о совершенно новомъ начал общественной жизни, и лишь очень незначительное меньшинство бюрократовъ склонялось къ гласности, но и то умренной и осторожной. Вотъ что находимъ, между прочимъ, по этому поводу въ елисеевской ‘Хроник прогресса’:
‘Теперь въ нашихъ газетахъ мы уже не встрчаемъ восторженныхъ описаній офиціальныхъ обдовъ въ честь начальниковъ губерній, фельетоны не ограничиваются дифирамбами въ честь учредителей загородныхъ гуляній и отчетами о сценическихъ представленіяхъ, съ осторожными замчаніями, что такой-то актеръ при полномъ сбор въ его бенефисъ не совсмъ твердо выучилъ и не совсмъ хорошо выполнилъ свою роль, а такая-то актриса, хотя и очень любимая публикою, къ сожалнію, очень рдко появляется на сцен, — нтъ, теперь мы уже выше всхъ этихъ мелочей, мы уже шагнули отъ нихъ на неизмримое разстояніе. Теперь мы знаемъ на перечетъ вс злоупотребленія, совершающіяся въ городахъ: Крутогорск, Чернорчк, Святослав, въ город А, въ город Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, I, К, Л и пр., въ губерніяхъ: — ской, — вской, — овской, — ковской, — сковской и — осковской. Пусть эти губерніи не названы и эти города не существуютъ: случившіеся въ нихъ факты возможны, и мы радостно привтствуемъ ихъ литературное обличеніе. Нельзя же допустить, въ самомъ дл, чтобы города и губерніи назывались ихъ настоящими именами, это было бы не всегда удобно и привело бы вовсе не къ тмъ результатамъ, какихъ мы желаемъ. Намъ нужна гласность умренная, гласность, благоразумно располагающая своими ударами: въ одномъ случа называющая того, кого обокрали, въ другомъ — того, кто обокралъ, а ни въ какомъ случа не называющая обоихъ, гласность никому не обидная, гласность прозрачная, какъ стихотворенія г. Фета и, какъ стихотворенія г. Фета, оставляющая въ ум сочувствующаго читателя вопросъ, намекающая ему о испытанномъ имъ впечатлніи, не разршая самаго вопроса, не развивая минутнаго впечатлнія въ опредленную мысль и ясное указаніе’ {1859 г., No 22.}.
Шестаковъ иллюстрировалъ эту мысль очень остроумно.

[]

Не мене остроумна и каррикатура Рудковскаго:

[]

А вотъ фотографія обыкновеннаго тогда провинціальнаго явленія.

[]

Преслдованіе и козни противъ ‘скарипадента’, ставшія теперь обыкновенными, тогда только начинались, зарождались. Изъ матеріала этого рода приведу разговоръ корреспондента съ какимъ-то подрядчикомъ:
‘— Что вамъ угодно?
‘— Будучи наслышанъ, что вы статейки разныя о нашемъ город пописываете-съ, такъ пришелъ предложить вашей милости молодцовъ, сколько пожелаете-съ, за умренную плату.
‘— На что же мн вашихъ молодцовъ?
‘— А примрно-съ, куда выйти, все же съ ними безопасне-съ’ {1860 г., No 17.}.
Характерна также небольшая каррикатура:

[]

Но гласности приходилось выдерживать не только натискъ извстныхъ сферъ, а и прямыя препятствія со стороны цензуры, не приспособившейся къ духу эпохи шестидесятыхъ годовъ. Въ этой области Искра дала очень интересный и разнообразный матеріалъ для характеристики прошлаго, исчерпать который, какъ и во всхъ другихъ областяхъ, совершенно не входитъ въ мою задачу.
Въ 1862 году шли работы особой комиссіи кн. Оболенскаго по пересмотру устава о цензур. Нкоторые врили розсказнямъ Головнина и Валуева и ожидали свободы слова. Искра не отличалась на этотъ счетъ оптимизмом’. Вотъ какъ она понимала ‘свободу тисненія’:

[]

Степановъ былъ въ этой области незамнимъ, конечно, не безъ помощи подсказывавшихъ мысль товарищей. Приведу три его работы. Одна вообще по поводу журналистики:

[]

Другая, касающаяся собственно сатирической журналистики и особенно Искры:

[]

Третья, необыкновенно остроумно пародировавшая порядки тогдашняго петербургскаго цензурнаго комитета.

[]

Литературная часть не отставала. Старику В. Бенедиктову, человку казалось-бы, сравнительно далекому отъ красныхъ чернилъ по безобидности темъ своей музы, принадлежитъ, однако, стихотвореніе — ‘Къ точкамъ’:
Знакомки старыя! О вы, въ нмыя строчки,
Средь огненныхъ стиховъ, разбрызганныя точки!
Скажите: бросивъ здсь неконченный куплетъ,
Самъ, мимо всхъ чиновъ, насыпалъ васъ поэтъ,
Иль вы явились тутъ и въ должности и въ чин —
По независящей отъ автора причин?
Поставлены-ль въ замнъ игривыхъ, острыхъ словъ,
Могущихъ уколоть какихъ-нибудь глупцовъ,
Которые живутъ на нашемъ попечень,
Имя иногда особое значенье?
Иль замнили вы нескромный оборотъ
Рчей, способныхъ жечь и соблазнять народъ,
Вводить въ лукавый грхъ жену или вдовицу
И заставлять краснть стыдливую двицу?
Иль правда смлая идеи роковой,
Чтобъ не тревожить міръ больной, полуживой,
За вами спряталась? Такъ въ отвращенье грому
И шуму отъ зды по тряской мостовой
Кидаютъ предъ жильемъ недужнаго солому 1).
1) 1862 г., No 18.
Предъ солиднымъ господиномъ стоитъ маленькій гимназистикъ, въ сторон наставникъ.
‘— Что вы длаете! разв можно давать мальчику Грановскаго? Вдь онъ, тамъ Искандера расхваливаетъ…
‘— Это онъ Александра Македонскаго называетъ Искандеромъ.
‘— Александра Македонскаго! Знаемъ мы! Нтъ, батюшка, это, я вамъ скажу, просто уловка, чтобы пропустили…’ {1863 г., No 35.}.

——

Двое писателей ведутъ разговоръ:
‘— Есть одинъ пунктъ, гд сходятся вс писатели, несмотря на различія своихъ убжденій.
‘— Гд-же это?
‘— Въ цензурномъ комитет’ {1863 г., No 12.}.

——

На диван сидятъ двое, вдали у стола, писатель съ рукописью.
‘— Кто это?
‘— Мертвый капиталъ.
‘— Какъ такъ! Значитъ, скряга-милліонеръ?
‘— Нтъ, литераторъ, неудобный для печати’ {1864 г., No 14.}.

——

Редакторъ газеты заключаетъ условіе съ факторомъ типографіи:
‘Ред. Ну а за строки помаранныя также полагается плата?
‘Фак. Да, мы беремъ 1 1/2 коп. за строку.
‘Ред. Дорого, это составитъ большой разсчетъ.
‘Фак. Разв у васъ такъ много не пропускаютъ?
‘Ред. Нтъ, все пропускаютъ’ {1863 г., No 23.}.

——

Діалогъ писателя съ однимъ изъ редакторовъ:
‘— Этотъ журналецъ становится очень неисправенъ, мн не донесли трехъ номеровъ. А къ вамъ?
‘Ред. Ну, меня не забываютъ, постоянно доносятъ’ {1862 г., No 49.}.

——

Въ 1861 г. Искра впервые огласила одинъ изъ подвиговъ всероссійски извстнаго цензора А. И. Красовскаго, назвавъ статью: ‘Цломудренный наставникъ’, а Красовскаго спрятавъ подъ этотъ псевдонимъ. Начиналась она такъ:
‘Намъ случайно попалась тетрадь одного богатаго юноши, воспитывавшагося дома {На самомъ дл редакція получила тетрадь стиховъ бднаго поэта Олина, представившаго ее Красовскому въ 1823 году.}. Въ тетради этой написаны, между прочимъ, стихи юноши и карандашемъ учителя сдланы замтки. Представляемъ читателямъ и то и другое. Какъ юноши, такъ и его мудраго наставника уже нтъ на свт. Стихи, подобные прилагаемымъ, пишутся, впрочемъ, и по настоящее время и не только юношами, но и людьми преклоннаго возраста, но къ подобнымъ замткамъ, кажется, уже не способенъ ни одинъ изъ современныхъ нашихъ руководителей’.
Затмъ шли стихи: ‘Стансы къ Элиз’ и примчанія ‘цломудреннаго наставника’. Передамъ ихъ, такъ какъ въ ‘Воспоминаніяхъ’ Головачевой-Панаевой, въ ‘Очеркахъ исторіи русской цензуры’ г. Скабичевскаго и въ другихъ мстахъ они приведены въ иныхъ варіаціяхъ.
‘О, сладостно, клянусь, съ тобою было жить,
Сливать съ душой твоей вс мысли, разговоры,
Улыбку устъ твоихъ небесную ловить.
Примчаніе наставника. Сильно сказано! Женщина недостойна, чтобы улыбку ея называть небесною.
И молча на теб свои покоить взоры.
Примч. наст. Тутъ есть какая-то двусмысленность.
О, два милая! изъ смертныхъ всхъ лишь ты
Подъ бурей страшною меня не покидала,
Не врила рчамъ презрнной клеветы
И поняла, чего душа моя искала.
Примч. наст. Должно сказать чего именно.
Пусть зависть на меня свой изливаетъ ядъ,
Пускай злословія шипитъ языкъ презрнный,
Что въ мнньи мн людей? Одинъ твой нжный взглядъ
Дороже для меня вниманья всей вселенной.
Примч. наст. Слишкомъ сильно сказано, къ тому же старшихъ вниманьемъ дорожить должно.
О, какъ бы я желалъ пустынныхъ странъ въ тиши,
Безвстный близъ тебя къ блаженству пріучаться,
И кроткою твоей мелодіей души
Во взорахъ дышащей, безмолвствуя плняться.
Примч. наст. Такихъ мыслей никогда разсивать не должно. Это значитъ, что авторъ не хочетъ продолжать своей службы, для того только, чтобы быть всегда съ своей любовницей.
О какъ бы я желалъ всю жизнь теб отдать!!
У ногъ твоихъ порой для псней лиру строить…
Примч. наст. Слишкомъ унизительно для нравственнаго человка сидть у ногъ женщины.
Вс тайныя твои желанья упреждать,
И на груди твоей главу мою покоить.
Примч. наст. Стихи чрезвычайно сладострастные.
Теб лишь посвящать, разлуки не страшась,
Дыханье каждое и каждое мгновенье,
И сердцемъ близъ тебя, другъ милый, обновясь,
Въ улыбк устъ твоихъ печалей пить забвенье’.
Примч. наст. Вс сіи мысли противны нравственности’ {1861 г., No 48.}.

Міръ чиновничій.

Чиновничество и бюрократія стараго времени представлены въ Искр очень полно и всесторонне.
Устами ‘мичмана Кропотова’, въ XVIII ст., дйствительно, писавшаго посланія всевозможнымъ вельможамъ, Искра обращалась къ министру внутреннихъ длъ:
‘Если бы вы взяли на себя трудъ анатомировать и раскрыть порученную вамъ внутренность, то сколько бы вы нашли въ ндрахъ ея испорченныхъ сильною несправедливостью кишекъ! Вы бы увидли, что иной тощій желудокъ третьи сутки страдаетъ спазмою, сколько бы вы обрли попорченныхъ нервовъ, могущихъ въ порученной вамъ внутренности служить для варенія пищи всеобщаго благоденствія, но угнетеніе остановило въ нихъ кровь патріотическаго усердія. Я увренъ, что ваше превосходительство, прочитавъ письмо сіе, въ предложеніи вашемъ департаменту, пришлете мн спасительную микстуру. Впрочемъ, если вы письмо сіе примете въ противномъ смысл, то для меня все равно: въ Сибири тоже солнце свтитъ. Здсь кровь леденетъ отъ всеобщей холодности, а тамъ оная согрвается землянымъ соучастіемъ’ {1863 г., No 14. Впослдствіи письма Кропотова къ министрамъ были напечатаны въ ‘Русской Старин’.}.
Когда стали ходить самые первые слухи о назначеніи графа M. H. Муравьева генералъ-губернаторомъ сверо-западнаго края, въ Искр появилась такая каррикатура:

[]

Надо ли говорить, какой успхъ имлъ этотъ нумеръ!
Не обиженъ былъ невниманіемъ и П. А. Валуевъ. Меньше чмъ черезъ годъ со дня своего назначенія министромъ внутреннихъ длъ онъ былъ изображенъ именно въ томъ положеніи, которое занималъ до тхъ поръ, пока реакція конца 1862 года не опредлила его окончательной политики.

[]

Появленіе этой замчательной каррикатуры Степанова какъ разъ въ мятежные дни майскихъ пожаровъ, когда Валуевъ особенно непрочно чувствовалъ себя на канат, было очень своевременно… Потомъ Искра платилась не разъ за эту свою смлость.
Безусловно характерна именно для даннаго времени небольшая картинка Степанова, въ нсколькихъ штрихахъ нарисовавшаго квинтъ-эссенцію безпорядочности и полной несообразности въ распоряженіяхъ чиновниковъ, желавшихъ проявить свою начальственную власть:

[]

Такихъ господъ законъ весьма мало стснялъ.
Передъ военнымъ генераломъ стоитъ чиновникъ.
‘— По моему мннію, съ Иванова слдуетъ взыскать въ пользу казны.
‘— По закону нельзя-съ.
‘— Такъ вы и напишите, что по закону нельзя взыскать, но по духу законодательства онъ подлежитъ платежу’ {1859 г., No 12.}.

——

Къ важному ‘генералу’ приходитъ чиновникъ.
‘— Помилуйте! За что вы уволили меня со службы?
‘— Я не увольнялъ, кто вамъ это сказалъ?
‘— Да вы вчера изволили подписать мое увольненіе, я самъ читалъ его.
‘(Звонитъ, входитъ камердинеръ). Какъ же это ты, братецъ, такъ неосмотрителенъ! Вчера, какъ докладывалъ мн бумаги, сказалъ, что нтъ ни одной важной, а вотъ вышла важная. Пошелъ вонъ, дуракъ!’ {1861 г., No 14.}.

——

Въ Ардатов одинъ изъ уздныхъ начальниковъ обратился съ знакомому и, кажется, ему подвдомственному доктору съ слдующей рчью:
‘У предводителя послзавтра балъ, я не приглашенъ, а между тмъ, слышалъ, что мои чиновники А. и Г. получили пригласительные билеты. Потрудитесь передать имъ, что если будутъ на предводительскомъ бал, то чтобъ на другой же день подали въ отставку!’ {1860 г., No 35.}.

——

Вообще съ подчиненными не стснялись.
‘— Доложи, что секретарь съ бумагами пришелъ.
‘— Нельзя-съ, не принимаютъ теперь… курятъ сигару-съ.
‘— А потомъ?
‘— Потомъ приказали набить трубку-съ’ {1859 г., No 19.}.

——

Теперь перейдемъ въ область взяточничества, мздоимства, лихоимства, вымогательства и tutti quanti.
Въ конц 1858 года Н. А. Вышнеградскій (братъ И. А., бывшаго потомъ министромъ финансовъ), бывшій тогда начальникомъ перваго женскаго маріинскаго училища, печатно заявилъ о предлагаемыхъ ему по служб взяткахъ и о своемъ безкорыстіи. За нимъ послдовало нсколько человкъ. Это было совершенно ново и не потому, что не было людей, не принимавшихъ взятки, а потому, что объ этомъ никто никогда печатно не заявлялъ… Въ Искр появляется пародія на подобныя заявленія:
‘Замчено мною — къ несчастію и соболзнованію — уже не разъ, что многіе слпые или близорукіе люди поставляютъ себ долгомъ приносить ко мн по праздникамъ различныя снди и питья. Принимая въ соображеніе, что я, какъ человкъ назначенный къ исправленію занимаемой мною должности, обезпеченъ съ избыткомъ получаемымъ мною по служб содержаніемъ, принимаю смлость напомнить объ этомъ вышеозначеннымъ людямъ и этимъ печатнымъ внушеніемъ, къ которому я приступилъ посл тягостной борьбы съ самимъ собою, исцлить ихъ отъ дальнйшихъ подобныхъ приношеній, присовокупляя, что приношенія эти, несогласныя съ здравымъ разсудкомъ и духомъ нашихъ учрежденій, будутъ оставляемы мною безъ вниманія. Въ заключеніе долженъ увдомить, что кулекъ съ пшеничною мукою, полученный мною отъ одного господина, фамилію котораго на сей разъ я скрою отъ публики, возвращенъ по принадлежности, а десятокъ утокъ, присланныхъ недавно изъ одной прилегающей деревни, возвратится приславшему ихъ, если онъ потрудится сходить ко мн на кухню и потребовать ихъ отъ повара Авдя.

‘Секретарь узднаго суда Н. Нижнесельскій’ {*}.

{* 1859 г., No 4. Вышне = нижне, градскій = сельскій.}

Когда же вятскій губернскій прокуроръ, Сырневъ, явился въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ съ заявленіемъ, что онъ вообще въ теченіе своей 35-лтней службы взятокъ ни отъ кого не бралъ, В. С. Курочкинъ помстилъ стихотвореніе, прескшее на время такую ‘гласность особаго рода’:
Привело меня въ смущенье
Это объявленье.
Неужели только въ Вятк
Не берутся взятки?
Нтъ! Въ столиц есть подобный,
Нкій мужъ незлобный,
О себ онъ также внятно,
Возвстилъ печатно.
Правда держится межъ нами
Оными мужами:
Господиномъ Вышнеградскимъ
Съ прокуроромъ вятскимъ.
Мужи правды и совта!
Вамъ зачтется это.
Передъ честностію вашей,
Воспылавшей солнца краше,
При хвалебномъ общемъ клик,
Нын вс языки
Благодарныя Россіи
Преклоняютъ выи 1).
1) 1859 г., No 45.
А вотъ подражаніе ‘Втк Палестины’, озаглавленное: ‘Кредитная бумажка’:
Скажи мн, ветхая бумажка,
Гд ты была, гд ты жила?
Въ какомъ чиновничьемъ карман
Ты темный вкъ свой провела?
Не на дому-ль тебя въ халат
Совтникъ важный принималъ?
Въ части-ль, въ полиціи, въ палат
Писецъ ревниво поджидалъ?
Указъ суда тогда-ль читали,
Обрядъ свершая старины,
Когда къ рукамъ тебя прибрали
емиды честные сыны?
И тотъ, кто взялъ, на служб-ль нын?
Беретъ, какъ прежде каждый день?
На мст злачномъ, въ крупномъ чин
Иметъ всъ, даетъ-ли тнь?
Иль разлученъ со взяткой, гладный,
Въ одежд ветхой, какъ и ты,
Кончаетъ вкъ свой безотрадный
На лон гнусной нищеты?
Повдай: подлою рукою
Кто первый въ даръ тебя принесъ?
Что было куплено тобою:
Дла-ли крови, или слезъ?
Воръ-откупщикъ къ большому-ль плуту
Тебя послалъ въ день именинъ?
И отдана ты въ ту-жъ минуту
Женой за тряпки въ магазинъ?
Ходатай-ли за каверзъ ловкій
Тебя вручилъ секретарю?
И гд ты съ нимъ потомъ, плутовка,
Встрчала блдную зарю?.. 1)
1) 1859 г., No 16.
Въ другомъ мст изложена очень остроумная ‘практическая ариметика’, а вслдъ за нею дана для упражненія слдующая ‘задача на вс четыре правила’:
‘Нкто въ нашемъ уздномъ город получаетъ въ годъ казеннаго содержанія 800 руб.
Изъ числа 800 руб. платитъ:
За квартиру — 450 руб.
Прислуг — 200 —
За четырехъ дочерей, въ разные пансіоны — 800 —
На аристократическіе наряды жены и дочери — 1.200 —
На одежду и обувь собственно для себя — 250 —
На ремонтъ экипажа, мебель и проч. — 300 —
На столъ и четыре бала въ годъ — 900 —
(Не мшаетъ замтить, что большая часть живности доставляется изъ деревень — gratis). Затмъ откладывается въ запасный капиталъ отъ 3 до 5000 р. Спрашивается, откуда берется такая благодать?’ {1860 г., No 10.}.
Понятно, кто этотъ магъ и чародй: — конечно, капитанъ-исправникъ, премированный жизнью волшебникъ, умвшій, какъ и городничій, изъ всего извлечь пользу. Русскій исправникъ не сходилъ со страницъ Искры и, разумется, клялъ ее всми силами своей души. Вотъ, напримръ, ‘Идеальная ревизія’:
— Дороги у васъ въ околотк!
Ухабы, озера, бугры!
— Пожалуста, рюмочку водки:
Пожалуста, свжей икры.
— Выходитъ, что вы, непочину…
За это достанется вамъ…
— Пожалуста, кюммелю, джину,
Пожалуста, рижскій бальзамъ.
— Пословица службы боярской:
Бери, да по чину бери.
— Пожалуста, честеръ, швейцарскій,
Пожалуста, стильтону, бри.
— Дороги, положимъ, бездлки,
Но былъ я въ острог у васъ…
— Пожалуста, старой горлки,
Галушекъ, грибочковъ, колбасъ.
— Положимъ, что часъ адмиральскій,
Да вотъ и купцы говорятъ…
— Угодно-съ ветчинки вестфальской?
Стерлядка-съ, дичинка, салатъ…
— Положимъ, что въ вашу защиту
Вы фактъ не одинъ привели…
— Угодно-съ икемцу, лафиту?
Угодно-съ рейнвейну, шабли?
— Положимъ, что вы увлекались…
Сходило предмстнику съ рукъ…
— Сигарочку вамъ-съ: Имперьяли-съ,
Регалія, Упманъ, Трабукъ.
— Положимъ, я строгъ черезъ мру
И какъ-нибудь дло сойдетъ…
— Пожалуста… Ей! Редереру!
Поставить дв дюжины въ ледъ 1).
1) 1860 г., No 18.
Молодому человку, повидимому, пробовавшему объяснить такому капитану-исправнику, что такое прогреесъ, ‘срый волкъ’ отвчаетъ:
‘Э, Лука Лукичъ, это только кричатъ — прогрессъ, прогрессъ. А я вамъ скажу: все это вздоръ! Мой предшественникъ по 20 тысячъ въ годъ получалъ, а я едва десятокъ могъ собратъ съ узда — вотъ вамъ и прогрессъ!’ {1860 г., No 51.}.
Очень остроуменъ и ‘словарь словъ, доставлявшихъ врный доходъ городничимъ былого времени’. Вотъ онъ.
А. Артель, Арестанты, Аптекаря.
Б. Бани, Бродяги, Билеты, Бойни.
B. Вводъ во владніе, Взносъ купеческихъ капиталовъ, Винные погреба, Водка, Воры, Ворожеи.
Г. Говядина, Гурты, Грабители, Годовые праздники.
Д. Домовладлъцы, Драки, Доносы.
Е. Ереси, Евреи.
Ж. Живность, Жиды.
З. Знахари, Звринцы.
И. Именины.
К. Кабаки, Камеліи, Конокрады, Купцы, Колбасники, Кузнецы, Квитанціи.
Л. Лавки, Лодочники, Лабазники.
М. Моровая язва, Модистки, Мощеніе улицъ, Мука, Медъ, Музыканты.
Н. Находка, Наводненія, Новый годъ.
О. Обманъ, Отводъ квартиры, Отопленіе, Освщеніе, Откупъ, Оптовая продажа, Обмръ, Обвсъ.
П. Пожары, Подрядчики, Поставщики, Портные, Постоялые дворы, Паспорты, Продукты, Пожарные инструменты.
Р. Разбойники, Ремесленники, Рестораціи, Рекрутскіе наборы, Ревизскія сказки, Ремонтъ.
C. Слдствія, Сахарные, Свчные заводы, Судохозяева, Сало, Солонина, Сно, Столяры, Сапожники, Слесаря.
Т. Товары, Табуны, Такса, Торговля.
У. Утопленники, Улицы, Увчья.
Ф. Фабрики, Фонари, Фигляры, Фортунки, Фальшивая монета.
X. Холера, Хлбники, Харчевни.
Ц. Цны справочныя, Цыгане, Цловальники.
Ч. Чай, Чума, Чумаки, Чароди, Чудеса.
Ш. Шапошники, Шиканье (въ театр), Шумъ, Шайки, Шулера, Шабашъ.
. зда (быстрая по городу).
Э. Эпидеміи, Экзекуція.
Я. Ярмарки, Яды, Ябедники {1861 г., No 2.}.
Талантливый карандашъ М. Знаменскаго далъ такую удачную комбинацію условій жизни чиновнаго люда, что ее нельзя не считать заслуживающей серьезнаго вниманія и теперь:

[]

Какой злой ироніей и вмст рзкой правдивостью проникнута учительская жизнь! И сколько потомъ исписано бумаги для иллюстраціи того, что талантливый художникъ далъ лишь нсколькими штрихами.
Еще одна работа того же Знаменскаго:

[]

——

Невжество чиновничества, какъ извстно, доходило до геркулесовыхъ столбовъ. Искра полна всевозможными иллюстраціями этой черты стараго крючкотвора, но и здсь я приведу лишь кое-что.
Одному просящему мста начальство дало, для испытанія въ ‘письменности’, тему: ‘Нева съ притоками и ея исторія’, отъ выполненія которой зависла дальнйшая судьба кандидата. Сочиненіе было представлено. Вотъ помтка на немъ ‘генерала’:
‘Приведенныя г. авторомъ цифры и данныя по излагаемому вопросу оказались, по проврк съ длами канцеляріи, вполн правильными. Что же касается до положенія г. автора, что будто бы при усть р. Ижоры в. к. Александръ Ярославичъ одержалъ побду надъ шведами и за это получилъ названіе ‘Невскаго’, то, по справк, свдній объ этомъ въ длахъ канцеляріи не имется’… {1859 г., No 3.}.

——

‘— Департаментъ спрашиваетъ: не имется ли въ здшней губерніи антрацита? то какъ прикажете отписать. Я не знаю, что это за антрацитъ.
‘— Такъ какъ наша губернія изобилуетъ лсами, то, надо полагать, что тутъ спрашивается о какомъ-нибудь звр, отвчайте, что въ нашей губерніи такихъ зврей не водится’ {1859 г., No 45.}.
Вообще антрациту везло.
‘— Я уже сдлалъ-съ распоряженіе объ отысканіи его.
‘— Извините, я не догадываюсь.
— (Шопотомъ) Объ отысканіи антрацита.
‘— А вдь это, мой милый, должно быть, какой-нибудь важный злоумышленникъ.
‘— Это минералъ-съ.
‘— Прошу покорно, еще и генералъ!’ {1860 г., No 11.}.

——

Передъ начальникомъ стоитъ чиновникъ, съ руками, вытянутыми ‘по швамъ’.
‘— Изъ какихъ доходовъ вы, милостивый государь, купили голову сахару?
‘— Я купилъ не одинъ, а съ двумя товарищами, потому что такъ выгодне.
‘— Гм… это въ нкоторомъ род соціализмъ, такъ знайте же, что я не могу этого допустить между моими подчиненными!’ {1863 г., No 48.}.
Но невдомы были не только ‘антрацитъ’, ‘коммунизмъ’, ‘соціализмъ’ и пр., а даже ддушка-Крыловъ.
‘— Какъ вы смли сказать вашему начальнику, что у сильнаго всегда безсильный виноватъ?!
‘— Это такъ Крыловъ выразился.
‘— А! такъ подать сюда Крылова!’ {1861 г., No 38.}.
А вотъ рапортъ, содержаніе котораго ршительно всмъ покажется загадкой.
‘Въ А — скую казенную палату.
‘Мез — скаго виннаго пристава рапортъ.
‘Отъ скотской гнусности по обряду ихъ зврства, на гвозд пригвождена насильственная скота дерзость. О чемъ Ар — ской казенной палат и имю честь донести. Мез — скій винный приставъ Шепеловъ’ {1859 г., No 31.}.
Этотъ ребусъ, оказывается, значилъ: винные погреба требуютъ починки: они пришли въ такую ветхость, что скотина, почесываясь объ углы, расшатываетъ зданіе и грозитъ ему конечнымъ паденіемъ. Удостовриться можетъ всякій на мст, такъ какъ на гвоздяхъ видны клочья шерсти…

——

Кто не помнитъ щедринское: ‘Ну, я разумется, сейчасъ же запросъ: ‘почему нтъ статьи о шелководств?’ Конечно, не скоро забудется и полицейскій счетъ пчелъ, которыхъ оказалось ‘тридцать одна тысяча девятьсотъ девяносто семь штукъ’… Статистика губернаторовъ, исправниковъ и становыхъ стараго времени, поистин, была сказочна по своей нелпости. Искра дала не мало по этому поводу очень интересныхъ фактовъ.

——

‘…Собачк дворника, чтобы ласкова была’. Эта заповдь Молчалина перешла въ его потомство съ плотью и кровью. Угодничество, самое наглое, самое гнусное, — средство для снисканія у начальства милостей и расположенія. На эту удочку не идутъ только исключительные люди.
Въ Брюссел стали издавать русскій офиціозъ — газету ‘Le Nord’. Конечно, немедленно были приняты мры, чтобы доказать начальству, насколько блестяща эта мысль. Въ запискахъ Валуева и другихъ свидтельствахъ современниковъ встрчаются положительныя указанія на старанія губернаторовъ распространить эту газету въ деревн… И распространяли…
‘Прозжій. Что это у тебя въ рукахъ, мой другъ?
‘Myжичокъ. Вдомости Нортъ, батюшка. Какъ же, вдь, и насъ приглашали подписываться.
‘Прозжій (другому прозжему). Что ты на это скажешь, а? Небось замолчалъ… Ахъ вы, крикуны! Туда же: надо распространять грамотность! А ты укажи мн, гд простой народъ читаетъ иностранные журналы!.. Нтъ, братъ, далеко еще до насъ всмъ нашимъ иноземцамъ’ {1859 г., No 28.}.
А сколько жизни въ этой каррикатур!

[]

Сколько ея и въ стихотвореніи А. Жемчужникова: ‘Разногласіе’
Два господина однажды сошлись,
Очень умренно ли и пили —
И разговоромъ потомъ занялись.
Все о разумныхъ вещахъ говорили:
О томъ, что такое обязанность, право,
И какъ надо дйствовать честно и право,
Съ пути не сбиваясь ни влво, ни вправо.
Кажется, мннье должно быть одно —
Подлость и честь вдь не спорное дло?
Блымъ нельзя ужъ назвать что черно,
Также и чернымъ назвать то, что бло?
Пошли у нихъ толки, пошли примненья,
Того и другого терзали сомннья,
Того и гляди, что раздлятся мннья!..
Входитъ вдругъ третье лицо невзначай.
Стало оно говорить безъ умолку
То, о чемъ даже не снилося имъ, чай,
И окончательно сбило ихъ съ толку…
Одинъ изъ нихъ былъ титулярный совтникъ,
Межъ тмъ, какъ другой былъ коллежскій совтникъ —
А третій — дйствительный статскій совтникъ 1).
1) 1859 г., No 2.
Приведу еще дв иллюстраціи.

[]

Дореформенная полиція

Не мало перепало и на долю полиціи, едва-ли ни сконцентрировавшей въ себ вс отрицательныя стороны современнаго Искр чиновничества.
Прежде всего нельзя пройти молчаніемъ одну изъ самыхъ удачныхъ елисеевскихъ ‘хроникъ прогресса’ — удачныхъ по злйшей пародіи.
Въ 1859 году редакція ‘Русской Бесды’, желая серьезно заняться освщеніемъ народной жизни, командировала въ провинцію извстнаго П. И. Якушкина, какъ нельзя лучше подходившаго къ роли деревенскаго бытописателя. Якушкинъ одлъ простое платье и въ этомъ вид началъ свое знаменитое изслдованіе. Но въ Псков ему пришлось столкнуться съ такимъ произволомъ тамошняго полицеймейстера, подобнаго, которому часто не встрчалось. Его арестовали, чуть ни истязали, грубостью хотли выколотить признаніе въ истинной цли ‘предосудительнаго’ переодванія и путешествія… Все это возмущеннымъ Павломъ Ивановичемъ, было, наконецъ, опубликовано и вотъ поднялся шумъ…
Вся пресса встала на защиту безвинно и такъ турецки оскорбленнаго Якушкина. Но врядъ-ли ни остроумне всхъ оказалась Искра.
‘— Г. Якушкинъ — пишетъ Елисеевъ — является юмористомъ, и юмористомъ замчательнымъ. Помщенные въ ‘Русской Бесд’ разсказы его, по смлости вымысла, не уступятъ самымъ фантастическимъ сказкамъ Гофмана. Появленіе въ губернскомъ город человка, одтаго по-русски, хотя на его паспорт значится, что онъ дворянинъ и губернскій секретарь, послужило г-ну Якушкину основою для художественнаго изображенія цлаго ряда комичныхъ характеровъ и, пожалуй, каррикатурныхъ, но удивительно-забавныхъ сценъ. Манера автора нсколько напоминаетъ манеру Гоголя въ повсти ‘Носъ’, съ тою только разницею, что у Гоголя самая основа разсказа неправдоподобна, тогда какъ у г-на Якушкина невроятныя сцены вытекаютъ изъ самаго обыкновеннаго явленія. Это мы считаемъ значительнымъ шагомъ въ искусств и заносимъ въ нашу хронику разсказъ г-на Якушкина, смлостью вымысла и силою примиряющаго смха, далеко превосходящій вс современныя обличительные повсти и разсказы.
‘Мы смялись до слезъ, читая разсказъ г-на Якушкина. Въ немъ невроятно все, съ первой до послдней строки. Представьте себ, что человка, по одному, ни на чемъ неоснованному, подозрнію, только потому, что онъ отставной губернскій секретарь и что онъ ходитъ по-русски — задерживаютъ въ части, потомъ, только потому, что онъ вздумалъ отворить окно, переводятъ въ арестантскую, потомъ безъ всякаго основанія, освобождаютъ, на вопросъ его, за что онъ былъ арестованъ, арестовываютъ вторично и вторично безъ всякихъ объясненій освобождаютъ, сажаютъ въ полицію третій разъ за то, что онъ вмсто износившейся поддевки надлъ кафтанъ, и, наконецъ, тмъ же порядкомъ, освобождаютъ, съ условіемъ выхать немедленно изъ города.
‘Что это такое? Гд и когда это могло случиться? Подъ какими градусами меридіана такъ произвольно обращаются съ человкомъ? У какихъ темныхъ, непросвщенныхъ христіанствомъ, не осмысленныхъ закономъ народовъ такъ безсознательно топчутъ самыя неоспоримыя права человка — право свободнаго выбора занятій, право одваться какъ кому можно и прилично, право требовать законнаго отвта за незаслуженное оскорбленіе?
‘Очевидно, все это шутка, и напрасно будемъ искать въ ней другого значенія, кром художественнаго. Г. Якушкинъ своею шуткою доказалъ окончательно, что въ искусств фотографически-врное отраженіе личностей мертво передъ свободною кистью художника, иногда набрасывающею яркіе, черезчуръ смлые, черезчуръ даже каррикатурные, но живые, надленные плотью и кровью образы. Въ этомъ тайна и послднее слово искусства. Мы не вримъ ни одной букв разсказа, но при всей видимой шаржировк вымысла, въ изумленіи останавливаемся передъ поразительно врными очертаніями идеально-возможныхъ характеровъ. Г. Якушкинъ выказалъ себя истиннымъ художникомъ, для полноты представленія сбросивъ съ героевъ своего вымысла все случайное, накинутое условіями благоустроеннаго общества — образованіе, сознаніе своихъ обязанностей, боязнь отвтственности и уваженіе къ личности и закону’..
Дальше шли выписки изъ письма Якушкина, а въ заключеніе говорилось:
‘Ограничиваясъ указаніемъ на эту статью (письмо П. И. — М. Л.) не можемъ не порадоваться ея появленію. Мы въ ней видимъ значительный шагъ впередъ передъ обличительными разсказами, зачастую ничего необличающими, кром отсутствія дарованія въ авторахъ. Здсь все вымышлено, все каррикатурно, но все идеально возможно въ извстной сред и при извстныхъ обстоятельствахъ, начиная съ самоуправства солдата, сторожившаго арестанта, и до комически-бдственнаго положенія ученаго литератора, пускающагося въ опасныя изслдованія тамъ, гд не подлежатъ слдствію произволъ и насиліе. Область вымысла широка и неисчерпаема. Желаемъ искренно, отъ души и безъ всякихъ шутокъ, чтобъ примръ г-на Якушкина нашелъ послдователей’ {1859 г., No 40.}.
Несомннно, такое отношеніе Искры къ документально установленнымъ фактамъ было едва-ли ни сильне многихъ громовъ и восклицаній, разумется, вполн искреннихъ. Елисеевъ хотлъ показать всю сказочность якушинскихъ злоключеній и усплъ въ этомъ вполн.
Многіе, вроятно, слышали четверостишіе:
Съ полисменомъ поневол
Долженъ я хлбъ-соль вести:
Иль они со мною въ дол,
Или я у нихъ въ части.
Этотъ ‘экспромтъ арестованнаго лондонскаго мазурика’ — произведеніе Искры {1860 г., No 30.}.

[]

Полна также жизненной правды такая сценка. Будочникъ приходитъ къ торговк мочеными яблоками и суетъ ей билетъ на спектакль въ пользу бдныхъ:
‘— На, бери билетъ!
‘— Какой? Зачмъ?
‘— На бдныхъ… Тальянская ночь будетъ, поди посмотри.
‘— Да Господь съ ней, я и не знаю, что это такое. Куда я пойду?
‘— Не мое дло, приказано — такъ бери.
‘— Да когда-жъ эта будетъ ночь?
‘— Когда будетъ?! Вчера была! — Да это все равно, бери, велно, а не то лавку запру’ {1859 г., No 28.}.
Идутъ два пріятеля, въ отдаленіи ‘недреманое око’.
‘— Скажи-ка, Ванюха, зачмъ это городовымъ дали шапки съ огненными околышами?
‘— А это, чтобъ знали, на чьей голов шапка горитъ’ {1863 г., No 13.}.

[]

Здсь же умстно воспроизвести т немногіе штрихи, которыми Искра успла обрисовать курсъ высшей полицейской дятельности, особенно чувствительной для русскаго общества въ эпоху 1862—64 годовъ. Помните слова Некрасова, относящіяся именно къ этому періоду, когда многому приходилось сказать послднее ‘прощай’:
‘Литература съ трескучими фразами,
Полная духа античеловчнаго,
Администрація наша съ указами
О забираніи всякаго встрчнаго —
Дайте вздохнуть!’
Искра и тутъ не молчала… по мр возможности.
‘— Я встртилъ васъ недавно въ карет — видно, разбогатли?
‘— Нтъ, это карета отъ Цпного моста — она даромъ возитъ’ {1862 г., No 50.}.

——

Какой-то господинъ несетъ связку книгъ. Его встрчаетъ знакомый.
‘— Донесете-ли вы это?
‘— Помилуйте-съ, и не это доносилъ’ {1864 г., No 32.}.

——

‘— Мн тамъ общали мсто.
‘— Какъ, значитъ, литературу по боку?
‘— Говорятъ, что мои обличенія не совсмъ литературны.
‘— Врно. Возьмите лучше общанное мсто.
‘— Требуютъ рекомендаціи.
‘— Укажите на свои уши’ {1864 г., No 36.}.

——

‘— Состри-ка что-нибудь, а?
‘— Нтъ, братъ, не такое время, тутъ ухо нужно держать остро, а не языкъ’ {1864 г., No 30.}.

[]

[]

Къ этому же періоду относится довольно извстное въ свое время стихотвореніе ‘Кто она?’, принадлежащее перу остроумнаго В. П. Шумахера, сотрудничавшаго и въ Искр, но подъ неизвстнымъ мн псевдонимомъ. Оно не было пропущено цензурою въ 1862 году и ходило въ рукописи:
‘Тятька! Эвонъ — что народу
Собралось у кабака…
Ждутъ каку-то все свободу:
Тятька, кто она така?’
‘— Цыцъ! Нишкни! Пущай гуторятъ,
Наше дло сторона…
Какъ возьмутъ тебя да вспорятъ,
Такъ узнаешь, кто она!’
Режимъ реакціи настолько упрочился къ середин 1863 года, что передовому обществу стало ясно ближайшее будущее.
Ни для кого не было сомннія, что это была жила жизни, а не случайная черточка. Атмосфера длалась тяжела, чувствовалось, что вотъ-вотъ, вдругъ все пріостановится… Подъ вліяніемъ этого впечатлнія Бордгелли набрасываетъ схему страшившей Россію перспективы, тмъ боле, что частично она уже выполнялась…

[]

Эту работу нельзя не признать въ высокой степени остроумной и удачной. Это положительно фотографія тогдашняго нашего политическаго курса.

Образованіе и воспитаніе.

Точно въ отвтъ на запросъ реформъ, русское общество было не разъ огорошено рядомъ выходокъ ретроградовъ, только съ середины 1862 г. оно начало свыкаться съ ихъ доминирующей ролью. Впрочемъ, иначе и быть не могло. Разставаться съ старымъ сапогомъ многимъ тяжело и непріятно. Искра всегда стояла на страж новыхъ идей, всегда доблестно отстаивала цнныя общественныя пріобртенія. Когда, напримръ, раздался голосъ изступленнаго мракобса, Беллюстина, о вред грамотности {‘Журн. Мин. Нар. Просвщенія’, 1860 г., X.}, когда предлагалось оставить народъ въ прежнихъ потемкахъ абсолютнаго невжества, — она встала, какъ тигрица на защиту своего дтеныша. Беллюстинъ сразу, благодаря хлесткому перу Минаева, сталъ общественнымъ посмшищемъ, съ нимъ уже мало кто пробовалъ говорить серьезно. Другого — ‘педагога’ — гонителя просвщенія — Миллера-Красовскаго, откровенно предлагавшаго, въ особой книг, замнить ‘спасительныя розги’ еще боле ‘удобными пощечинами’ — Искра, перомъ Елисеева, наградила тоже щедро, поразсказавъ о немъ такую правдивую басню, которая была хуже всякой лжи, а заканчивалась такъ:
‘Толкъ этой басни тотъ, что также-бъ не мшало
Смирять пощечиной и взрослаго нахала,
Да не слегка
(Особенно, когда болванъ учить берется),
А со всего плеча, ужъ какъ ни размахнется
Здоровая рука’ 1).
1) 1859 г., No 25.
Очевидно, рекомендовалась пощечина не такого содержанія, какъ предлагалъ ее Миллеръ-Красовскій, а пощечина общественнаго смха и глумленія надъ изступленнымъ мракобсомъ. Не былъ, конечно, пройденъ молчаніемъ и извстный Н. И. Пироговъ въ качеств покровительствующаго розг попечителя кіевскаго учебнаго округа. Чтобы покончить съ школьной розгой, приведу очень удачную картинку Бордгелли.

[]

На нижнемъ кра простыни, покрывавшей скамейку, можно разобрать слово ‘лазаретъ’ — туда, значитъ, уносили ‘оздоровленнаго’ школьника…
Семейная педагогія, когда гувернеры служили больше огородными пугалами и мухобойцами, чмъ наставниками, когда вся семья насквозь была пропитана нелпыми традиціями произвола отцовъ, абсолютной покорности матерей, самодурства старшихъ, полнаго угнетенія ребенка, и нравственно и физически — это тоже непрерывная цпь работы поэтовъ, прозаиковъ, каррикатуристовъ. Вообще, можно сказать, Искра стояла на страж новыхъ путей образованія и воспитанія и всегда подчеркивала полную непригодность старыхъ расхлябившихся дорогъ.

[]

Древніе языки, о введеніи которыхъ въ школу такъ хлопотали два московскіе юродивые, давали Искр прекрасный матеріалъ для хлесткой, мткой и всегда умной сатиры. И что при этомъ важно — это проницательное пониманіе истинной подкладки проектовъ ‘Леона Катковскаго’ (Леонтьева и Каткова) о вбиваніи классическаго клина въ головы начинавшаго мыслить по новому русскаго юношества. Искра, главнымъ образомъ, съ этой стороны и разсматривала всегда московскіе рецепты объ оздоровленіи общества,
Приведу хотя бы отрывки изъ двухъ проектовъ страстнобульварскихъ добровольцевъ-охранителей.
‘Чтеніе вольнодумныхъ сочиненій распространяетъ въ обществ нравственную порчу, называемую нигилизмомъ. Такъ какъ нигилизмъ скоро прививается къ молодому поколнію, то необходимо предохранить воспитывающееся юношество отъ вліянія вредныхъ книгъ. Для достиженія этой цли надобно:
а) Задавать ученикамъ средне учебныхъ заведеній, кром ежедневныхъ, обыкновенныхъ уроковъ, экстраординарныя задачи, напр., заставлять ихъ письменно спрягать по 10 разъ одинъ и тотъ же латинскій и по 20 разъ — греческій глаголъ. Занятый такимъ образомъ ученикъ, не имя ни одной минуты свободной, не будетъ въ состояніи читать какія-либо книги — слдовательно, не прочтетъ ни одной вредной книги.
b) Исключить изъ числа учебныхъ руководствъ весьма вольнодумныя и неблагонамренныя сочиненія Корнилія Непота, Юлія Цезаря, Виргилія, Гомера и проч., и проч. Вмсто того, единственнымъ руководствомъ принять греко-латинскую хрестоматію, которая иметъ быть составлена въ редакціи одного московскаго журнала при содйствіи многихъ московскихъ ученыхъ и профессоровъ.
c) Для упражненія въ переводахъ съ русскаго языка на латинскій и эллино-греческій будутъ употребляться: ‘Домострой’, ‘Домашняя Бесда’ и книжки одного московскаго журнала, выпущенныя въ 1862 г. и послдующихъ годахъ. Вс же предшествовавшіе томы этого изданія будутъ преданы въ руки А — го {Аскоченскаго.} на всесожженіе.
d) За неудовлетворительное приготовленіе уроковъ ученики будутъ наказываемы 18 розгами (по метод князя Ч — аго) {Черкасскаго.}, а за незнаніе заданнаго вовсе — 40 розгами. Въ случа мелочныхъ погршностей, учители, инспекторъ (которые, впрочемъ, будутъ переименованы въ консуловъ, преторовъ и т. п.) и др. начальники могутъ ограничиваться тремя и даже одною пощечиною, по метод Миллера-Красовскаго.
e) Для исполненія экзекуцій должны быть наняты особые служители, которыхъ слдуетъ называть ликторами.
f) Въ должности ликторовъ будутъ опредляемы лица, рекомендованныя профессорами Ю — чемъ {Юркевичемъ.}, Б. Ч — мъ {Чичеринымъ.}, или кандидатомъ философіи M — ромъ-К — имъ {Миллеромъ-Красовскимъ.}.
g) Лучшимъ ученикамъ, въ поощреніе ухъ успховъ, имютъ быть выдаваемы: 1) золотообрзные экземпляры греко-латинской хрестоматіи, въ бархатномъ переплет, украшенномъ медальонами публициста Сикофантова {Леонтьевъ.} на одной, публициста Казеннообъявленскаго {Катковъ.} на другой сторон, 2) выпуски ‘Домашней Бесды’ за цлый годъ, богато переплетенные въ черный бархатъ, украшенные портретомъ редактора {Аскоченскій.}.
‘Слдствія сего удобоисполнимаго, и, по кротости мръ, неимющаго себ равнаго проекта:
Вотъ что будетъ съ юношей черезъ пять лтъ, если онъ, паче чаянія, древнихъ языковъ знать не будетъ:

1.

Онаго юношу, какъ неблагонадежнаго, на службу не примутъ.

2.

Какъ лицо оштрафованное, оный злосчастный юноша лишится права голоса на общественныхъ выборахъ.

3.

Въ общественныя должности оный потерянный юноша, какъ-то: въ головы, въ члены и старшины собраній и клубовъ, избираемъ не будетъ’ {1864 г., No 9 и 1863 г., No 44.}.

Разные вопросы и явленія.

Теперь мы вкратц остановимся на другихъ вопросахъ, чтобы въ заключеніе остановиться на литератур, и въ особенности — на журналистик.
Что было въ городскомъ управленіи до введенія положенія 1870 г., вамъ скажутъ дв каррикатуры:

[]

Вглядитесь въ нихъ внимательно и вы узнаете, кто и какъ хозяйничалъ въ муниципалитетахъ, лишенныхъ всякой тни самоуправленія.
Изъ массы матеріаловъ объ откупной систем ограничусь тоже лишь одной каррикатурой:

[]

Остальное все было, въ сущности, лишь перепвомъ и варіаціями этой картинки. Да иначе и быть не могло: откупъ, какъ монополія, имлъ одну вполн опредленную тенденцію: спаивать народъ для собиранія барышей.
Искра очень много занималась длами акціонерныхъ обществъ и въ этой области дала такой богатый матеріалъ, что можно положительно утверждать: не напишетъ тотъ всестороннюю исторію русскихъ акціонерныхъ предпріятій, кто не просмотритъ ее сначала и до конца. Я приведу лишь дв иллюстраціи, изъ которыхъ одна характеризуетъ и постановку дла, во время желзнодорожной горячки, акціонерными компаніями, и самое желзнодорожное строительство.

[]

А другая — иллюстрируетъ вопросъ съ общей точки зрнія.

[]

Къ этимъ двумъ работамъ Степанова нельзя не присоединить еще и третьей — прекрасную параллель русскихъ и европейскихъ желзныхъ дорогъ:

[]

Телеграфу отведу одну лишь каррикатуру:

[]

Квартирный вопросъ, очень и тогда уже чувствительный въ крупныхъ центрахъ, иллюстрированъ прекрасно.

[]

Объ акробатахъ благотворительности напомню многими, вроятно, еще не забытые стихи ‘Диллетантизмъ въ благотворительности’.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Ахъ! Добро творятъ безъ совсти
Благодтели столичные!
Гд тщеславіе неистово,
Тамъ добра не будетъ прочнаго,
Мдный грошъ отъ сердца чистаго
Больше ста рублей порочнаго.
Что въ ней, въ помощи существенной?
Въ хлб братьи голодающей,
Если правдой невещественной
Не украшенъ помогающій?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хоть сестру мою, жену мою
Нищета постигнетъ въ бдствіяхъ,
Я и тутъ сперва подумаю
О причинахъ и послдствіяхъ.
Гд помочь нельзя по строгому
Завщанію народному —
Ни гроша не дамъ убогому,
Ни крохи не дамъ голодному,
Помогу словами звучными,
Наставленьями житейскими
И рчами ультраскучными,
И стихами лжебиблейскими,
Дамъ понятія полезныя
О предметахъ невещественныхъ.
Ахъ! не все же рчи слезныя
Лить о бдствіяхъ существенныхъ 1).
1) 1860 г., No 22.
Приводимыя ниже три каррикатуры еще вполн современны.

[]

Въ заключеніе этой главы приведу ‘дв очень остроумныя иллюстраціи.

[]

Опуская еще очень и очень много мткаго и чрезвычайно удачно направленнаго по адресу желзныхъ дорогъ, домовладльцевъ, телеграфа и почты, типичныхъ семейныхъ неурядицъ, врачей, торговцевъ и фабрикантовъ, львовъ и львицъ beau moud’а etc, etc, — словомъ всего того, что тонуло (а не доминировало, какъ утверждаетъ г. Трубачевъ) среди содержанія гораздо боле глубокаго, вдумчиваго и широкаго по размаху мысли, пера и карандаша — я не могу, однако, не замтить, что теперешнія сатирическія изданія, поневол часто принужденныя ограничиваться именно этого сорта вопросами и явленіями, гораздо боле бдны и блдны въ воспроизведеніи второстепенныхъ областей жизни, на которыя, между тмъ, Искр просто часто некогда было взглянуть…

Литература и журналистика.

Переходимъ къ сатир и каррикатур по тем чисто-литературнымъ, съ осмянію журнальныхъ нравовъ, отдльныхъ органовъ, ихъ единичныхъ представителей. Эта сторона общественной жизни занимала серьезное мсто въ Искр въ теченіе всхъ шести лтъ ея лучшаго періода, и каждому знакомому именно съ этимъ періодомъ нашей общественной жизни, вполн понятна причина такой неутомимой настойчивости. Редакція понимала, что литератур вообще, а журналистик въ частности, предстоитъ громадная работа, результатомъ которой должно было явиться широкое общественное перевоспитаніе, точное политическое міровоззрніе, ясныя требованія необходимыхъ элементовъ дальнйшаго прогресса. Роль журналистики была настолько широко и глубоко понимаема Искрой что, конечно, ей нельзя было оставаться безучастнымъ зрителемъ окружающаго. Надо было клеймить ложь, продажность, постепеновщину, опортюнизмъ, наконецъ, политическое безразличіе. И у Искры въ этомъ отношеніи арсеналъ былъ полонъ самыхъ цлесообразныхъ орудій борьбы: смхъ, смхъ и смхъ — вотъ они. И если литература давала пищу для каждаго нумера, то это вовсе не потому, что не объ чмъ больше было писать, а потому, что и въ самой тогдашней жизни, которую Искр надо было отражать вполн, литература была важнымъ звеномъ сложной цпи. Въ то время, когда юродивые Катковъ, Н. Ф. Павловъ, Аскоченскій, Скарятинъ и tutti quanti, кривляясь, заунывно тянули гнусавую пснь, потомъ злобно хохотали и начинали въ изступленіи, надрывая грудь и горло, пророчествовать о будущемъ Россіи, ‘отданномъ на растерзаніе’ ихъ свтлымъ противникамъ, когда готовы были видть въ нихъ именно голосъ русскаго общества, когда, поддаваясь ихъ указаніямъ, предпринимали шаги государственной важности, и когда, наконецъ, ясно стало, какъ скоро рухнетъ новое, только что возведенное зданіе русской общественности, если его вздумаютъ увнчать непропорціонально тяжелымъ куполомъ — тогда честные люди не могли, не должны были молчать! И Искра это хорошо понимала.
Врная лучшимъ завтамъ Блинскаго и его кружка, вполн солидарная съ Добролюбовымъ, Чернышевскимъ и Герценомъ, она представила ясно русскому обществу, какихъ послднее иметъ выразителей ‘общественнаго’ мннія. И пощады этимъ господамъ, дйствительно, не было. Каждый ихъ шагъ на пути затемненія уже сдланнаго Россіей перехода изъ мрачнаго прошлаго, каждое поползновеніе представить миражъ въ вид идеала — все это встрчало сильный отпоръ.
Съ грустью, съ болью въ сердц приходится сказать, что изъ общихъ характеристикъ печати 60-хъ годовъ, несомннно, выдается ‘Дифирамбъ’, написанный 40 лтъ тому назадъ… г. Буренинымъ, Буренинымъ того стараго, времени… Искра отъ этого, конечно, не проигрываетъ въ глазахъ современнаго прогрессивнаго читателя. Могла-ли она (и ‘Современникъ’, въ ‘Свистк’ котораго работалъ г. Буренинъ) ручаться за послдующую дятельность своего еще безусаго сотрудника… Приведу эту ‘пснь’ ‘Владиміра Монументова’:
Тебя пою, родная пресса!
Твои мн милы красоты:
Благонамренность прогресса
И скромной гласности цвты!
Мн мило все: Борисъ Чичеринъ 1),
Скарятинъ, Мельниковъ, Катковъ,
Я отъ обденъ до вечеренъ
Статейки ихъ читать готовъ.
Люблю, когда Скарятинъ дерзкій
Копытомъ бьетъ враговъ своихъ
И другъ раскольниковъ, Печерскій,
Караетъ тхъ, кто грабитъ ихъ!
Когда ‘свободному артисту’
Меланхолическій свистунъ,
Катковъ, въ элегіи цвтистой,
Пророчитъ близкій карачунъ,
Когда блестящій самородокъ,
Чичеринъ, примется вщать,
Что отъ однихъ перегородокъ
Мы можемъ счастья ожидать,
Когда боецъ съ душою страстной,
Хоть и дожившій до сдинъ,
Сей бичъ Надимова ужасный,
Сей неподкупный гражданинъ, —
Безсмертный Павловъ, — на сближенье
Дворянъ съ народомъ возстаетъ
И въ молодое поколнье,
Съ передовыхъ своихъ высотъ,
Швыряетъ грязью, какъ, бывало,
Швырялъ въ него старикъ аддей 2),
Перомъ Блинскаго, нахала,
Сраженный на закат дней.
Люблю ‘Пчелы’ я листъ большущій
И сикофантовъ въ ней люблю,
Люблю порой на сонъ грядущій
Прочесть Юркевича статью 3).
И посл сытнаго обда
Душ незлобивой моей
Такъ милъ, ‘Домашняя Бесда’ 4),
Твой примирительный елей.
Заочный, Ржевскій и компанья
Равно мн сердце веселятъ
И чтить привыкъ ихъ дарованья
И здравый ихъ на вещи взглядъ! 5).
1) Было время, когда Б. Н. Чичеринъ, находясь, невдомо для самого себя, подъ особою охраною цензуры, велъ атаку на лучшія достоянія общественной работы шестидесятыхъ годовъ, печатая свои громовыя статьи въ ‘Нашемъ Времени’ Павлова, находившемся въ очень недвусмысленныхъ отношеніяхъ къ П. А. Валуеву.
2) аддей Булгаринъ. Ниже читатели найдутъ особый очеркъ, посвященный сему славному мужу.
3) Сотрудникъ Каткова.
4) Органъ Аскоченскаго, преемника Булгарина на поприщ добровольческаго сыска.
5) Заочный и Ржевскій — сподвижники Каткова. 1862 г., No 24.
Очень понравилась публик и элегія Минаева ‘Фанты’, гд онъ, изобразивъ себя учителемъ, задаетъ дтямъ загадки на буквы. Приведу лишь нкоторыя.
Кто о погибели края
Съ эманципаціей женской,
Воетъ, намъ адъ предрекая Кто?
— Аскоченскій 1).
Вотъ подошли и къ Глаголю.
Кто же надъ ‘бомбами’ вка
Въ жизни наплакался въ волю?
Кто же? — Громека 2).
Кто . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пишетъ ‘Замтки’ сурово?
Дти вс плачутъ, услыша
Имя?.. — Каткова 3).
Кто постоянно римуемъ
Съ римой избитою ‘невскій’?
Кто свистунами волнуемъ?
Кто онъ? — Краевскій 4).
Кто подъ охраной Покоя
Сталъ для науки негоденъ?
Дти! шепну на ушко я —
Это… — Погодинъ.
Литера Слово. Загадки
Смыслъ, вроятно, понятенъ:
Ржетъ въ постоянномъ припадк
Только… — Скарятинъ.
Кто онъ, воспвшій намъ лозу,
Въ дл наукъ — Собакевичъ,
Бюхнеру славшій угрозы?
Кто онъ? — Юркевичъ 5).
1) Въ Искр упомянуты только первыя буквы фамилій, дальше стоятъ точки. Но разгадка ихъ очень нетрудна.
2) Громека — жандармскій полковникъ, сотрудникъ ‘Отечествен. Записокъ’, а съ 1863 г. и ‘Голоса’.
3) Катковъ написалъ массу ‘Замтокъ’ въ ‘Рус. Встник’, изъ нихъ наиболе замчательна ‘Замтка’ для издателя ‘Колокола’ въ іюньской книжк 1862 года.
4) Краевскому особенно понравился эпитетъ ‘свистуновъ’, данный Погодинымъ сотрудникамъ ‘Искры’.
5) 1863 г., No 26.
Не одного какого-нибудь изданія, а нсколькихъ касается и очень остроумная по замыслу каррикатура Степанова:

[]

Каткову, быстро перебжавшему, въ 1861 году, съ первыми признаками реакціи, на противоположную сторону, посвящено такъ много стиховъ, прозы, шарадъ, загадокъ, каррикатуръ, что просто теряешься въ выбор наиболе выдающагося. Искра понимала, что это — главный отрядъ непріятельской для прогресса арміи, и потому, разумется, чаще всего свои выстрлы направляла въ его сторону. Передамъ лишь кое-что.
Передъ Катковымъ фотографъ, московскій громовержецъ спшить снять англійское платье и надть русское.
‘— Въ каррикатур васъ изображаютъ обыкновенно англичаниномъ, я хотлъ и карточки сдлать въ такомъ же вид.
‘— Да будетъ анаема тмъ, кто заподозритъ меня въ прежнихъ убжденіяхъ! Я русскій, такой же русскій, какъ они, эти люди малые, бдные, нищіе духомъ {1863 г., No 16.}.

——

Собесдникъ говоритъ Каткову:
‘— Черезъ Ніагару онъ, вдь, перешелъ, вотъ что-съ!..
‘— Что жъ такое? А ему все-таки такъ не перейти, какъ я перешелъ’ {1864 г., No 32.}.
Въ каррикатурахъ Катковъ всегда фигурировалъ въ одномъ и томъ же вид: вчно въ англійской шапочк. Этимъ его какъ бы пригвождали къ позорному столбу ренегата англійскаго конституціонализма. Впервые его изобразилъ такъ Степановъ, другіе каррикатуристы приняли эту форму, а затмъ Катковъ перешелъ точно такимъ и въ прочіе журналы.

[]

[]

Cтепанову же принадлежитъ, между прочимъ, каррикатура, изображающая изступленнаго московскаго мракобса при вид новыхъ пугалъ: малороссійскихъ, бурятскихъ, татарскихъ и другихъ книгъ. Онъ бросается на нихъ, ободренный ‘анаемой’ Аскоченскаго. Извстно, какую роль сыграли ‘Московскія Вдомости’ въ преслдованіи мстныхъ литературъ…

[]

Когда въ 1863 г., съ началомъ польскаго возстанья, съ Страстнаго бульвара раздался возгласъ: ‘шапками закидаемъ!’, Искра сейчасъ же рисуетъ шляпный магазинъ:
‘ — Это неслыханная цна за фуражку — очень дорого!
‘— Вздорожали-съ, а скоро нигд не достанете: ‘Московскія Вдомости’ скупаютъ вс шапки’ {1863 г., No 28.}.
1863 годъ — этотъ окончательный роковой переломъ многихъ сторонъ русской жизни — начиналъ ясно обнаруживать успхъ страстнобульварскаго завыванія. Искра вовремя отмчаетъ это явленіе, изображая бесду двухъ сановниковъ:
‘— Единственное мое желаніе, ваше п — тво, состоитъ въ томъ, чтобы какъ можно скоре чтеніе ‘Московскихъ Вдомостей’ распространилось по всему земному шару…
‘— Теперь все къ тому и идетъ, ваше п — во’ {1863 г., No 44.}.

[]

Два пріятеля сидятъ у окошка, подходитъ баба съ связкой катковъ для пасхальнаго развлеченія ребятъ и кричитъ:
‘— Катковъ! Катковъ!
‘— Каково! Слышишь, какъ эта баба бранится?!’ {1863 г., No 16. }.

——

На стол лежитъ портретъ, гость спрашиваетъ хозяина:
‘— Кто это такой?
‘— Это Катковъ, да вотъ не знаю, гд его повсить…’ {1863 г., No 10.}.
Говоря о Катков въ Искр, нельзя промолчать о двухъ каррикатурахъ, надлавшихъ въ свое время порядочнаго шума и давшихъ поводъ обвинять Искру въ опрометчивости.
Сначала приведу ихъ.

[]

Изъ очень пространной подписи подъ первой цитирую лишь конецъ:
‘День. Кстати о нашей литератур. Что это такое? Пустое, голое отрицаніе, волненіе безъ содержанія и цли, призракъ безъ жизни и движенія.
Рус. Встн. Да, пустозвоны, которыми наша литература наполняется, съ отчаяннымъ изобиліемъ ребяческаго нахальства, невжества, прикрытаго фразами, украденными у науки, готовы лаять на всякаго, а борзописцы нашихъ журналовъ не представляютъ никакихъ задатковъ будущаго. Мы увлекаемся безплодно и безсмысленно и также безсмысленно пасуемъ передъ всмъ — стоитъ только какой-нибудь пустой голов погромче свистнуть. Гаркни кто-нибудь, что прогресса нтъ — мы готовы смиренно подчиняться. Все — гниль разложенія…
Денъ. Такъ, такъ, гниль, ложь разрушенія, вся жизнь общества поражена ложью: ложь въ просвщеніи, ложь въ вдохновеніяхъ искусства, ложь въ литератур, ложь въ порицаніи нашей народности, въ силу внутренняго нечестія, инстинктивно враждебнаго всякой святыни и чести, ложь въ самовосхваленіи, ложь въ торжеств дикихъ ученій, ложь въ гоньб за прогрессомъ и цивилизаціей, ложь въ гуманности и образованности. Везд одно злоупотребленіе, нечестное обращеніе съ словомъ.
Рус. Встн. Вы слишкомъ добры, скажите лучше: безсовстность слова. И съ чего теперь начать, что длать? Усилить-ли праздные кружки, праздныя доктрины, какъ бы они ни казались намъ чудовищны, или налечь на ничтожные задатки знанія и мысли, не давая серьезнаго значенія всмъ этимъ нелпостямъ и окончательно подавить ихъ?
День. Подавить, непремнно подавить! Безсмысленный крикъ и гамъ намъ противенъ. Сначала надо отрезвить недозрлыхъ, недоученыхъ пустозвоновъ крпкимъ умственнымъ трудомъ, а потомъ я отолью все общество въ форму народнаго духа. Полюбуйтесь моделью.
Рус. Встн. Какъ народнаго? Да я приготвилъ настоящія англійскія формы — вотъ и модели.
День. Какъ! Формы заграничнаго издлья — для насъ, русскихъ — да въ ум-ли вы, сэръ?!
Рус. Рчь. Да, сэръ, ужъ и ‘Теймсъ’ замтилъ, что русская жизнь не всегда удобно укладывается въ англійскую форму, ну, попробуйте втиснуть въ нее хоть свое олимпійское величіе съ бюрократическими громами.
Рус. Встн. Молчать! Съ вами не говорятъ.
День. Однако, это правда…
Рус. Встн. Понимаю, вы хотите сказать, что ваше олимпійское достоинство съ квасными перунами легко укладывается въ народную форму…
Денъ. Да, и я не уступлю вамъ въ преобразованіи народной жизни.
Рус. Встн. Мы это увидимъ… Брр!.. (Потрясаетъ громами, сыплются начальническіе выговоры, замчанія, приговоры и проч.)’.
Каррикатура эта помщена въ Искр 1 декабря, а первый нумеръ ‘Дня’ вышелъ 1 октября. Нтъ сомннія, что Искра не читала внимательно всю аксаковскую газету. Если бы было иначе, она знала бы, что, порицая современную литературу, Аксаковъ всегда имлъ въ виду исключенія и далеко не всю ее ставилъ за общую скобку лжи, знала бы, что подавленіе чужой мысли и слова никогда не входило въ циклъ взглядовъ, исповдуемыхъ Аксаковымъ. Ошибка Искры основательно была порицаема и, несомннно, она не можетъ быть поставлена ей на приходъ. Въ Аксаков можно было порицать славянофильство, какъ зовущее къ народности отъ Европы, но и только. Въ защиту Искры можно лишь назвать нсколько статей ‘Дня’, которыя, дйствительно, давали поводъ относиться къ газет не совсмъ доброжелательно и доврчиво, напримръ, статья о славянахъ въ первомъ же нумер, ‘Слово къ студентамъ’ въ нумер отъ 28 октября. Но он, тмъ боле, разумется, обязывали внимательно приглядться ко всей газет. Потомъ это и было сдлано, но, правда, не такъ скоро, какъ бы слдовало. А впослдствіи польскій вопросъ и, въ самомъ дл, сблизилъ на время Аксакова съ Катковымъ, но это было именно впослдствіи и то на время. Честный И. С. въ своихъ искреннихъ заблужденіяхъ очень напоминаетъ ‘неистоваго Виссаріона’.
Наконецъ, чтобы покончить съ Катковымъ, остановлю вниманіе читателя на трагической сцен Минаева: ‘Лордъ и маркизъ, или жертва казенныхъ объявленій’! Предварительно два слова въ поясненіе. До мая 1862 г. печатать частныя объявленія могли только ‘С.-Петербургскія’ и ‘Московскія Вдомости’ и столичныя ‘Полицейскія Вдомости’. Катковъ, издававшій въ 1862 г. при ‘Русскомъ Встник’ ‘Современную Лтопись’ (‘Московскія Вдомости’ перешли къ нему съ 1 января 1863 г.), поднялъ вопросъ о прав на частныя объявленія всхъ періодическихъ изданій, а когда, въ конц года, уже зналъ о своемъ близкомъ водвореніи на Страстномъ бульвар, то аналогичнаго вопроса о казенныхъ объявленіяхъ, разумется, поднимать уже не сталъ… Павловъ былъ пораженъ измной друга, общавшаго свое содйствіе… Загорлась полемика, которую Минаевъ и переложилъ въ звучные александрійскіе стихи.
Лордъ Катковъ и маркизъ Павловъ, ведутъ, между прочимъ, такой разговоръ:

Maркизъ Пaвловъ.

Милордъ! Мы, помнится, сходились съ вами въ мнньяхъ
Объ, объ… я…

Лордъ Катковъ.

Да, маркизъ, объ частныхъ объявленіяхъ? Мы бурю подняли, статей писали тьмы
И выиграли…

Маркизъ Павловъ.

Да-съ…
И выиграли мы.
Но… въ обстоятельствахъ, какъ я, весьма стсненныхъ,
Я поднялъ бы, милордъ, вопросъ и объ казенныхъ.

Лордъ Катковъ.

Ха, ха, ха, ха, маркизъ!

Маркизъ Пaвловъ.

Хи, хи, хи, хи, милордъ!

Лордъ Кaтковъ (въ сторону).

Еще смется, бсъ!

Маркизъ Павловъ (въ сторону).

Еще хохочетъ, чортъ! (Вслухъ).
Мн въ петлю лзть, милордъ, а вамъ, милордъ, забава!
Зачмъ же вамъ однимъ досталось это право?

Лордъ Катковъ (продолжая хохотать).

На объявленья?

Маркизъ Павловъ (робко).

Н… да…

Лордъ Катковъ (хохочетъ).

Казенныя?

Маркизъ Павловъ.

Ну да-съ…
При нашей бдности не дурно-бъ и для насъ.

Лордъ Катковъ (покатываясь со смху).

Да право-то, маркизъ, про бдность — слова нту
Принадлежитъ не мн, а университету.

Маркизъ Павловъ (значительно).

Въ закон нтъ, милордъ.

Лордъ Катковъ (еще значительне).

Маркизъ, въ закон есть,
Я вамъ совтую законы перечесть.

Маркизъ Павловъ.

Поврьте мн, милордъ, когда-бъ въ закон было,
Я началъ бы…

(Выпрямляя станъ и закидывая голову).

Милордъ! Во мн осталась сила!
Я сталъ бы стовать, роптать, негодовать,
Писать протестъ!..

Лордъ Катковъ (очень строго).

Маркизъ, совтую молчать!
Мальчишки въ наши дни молчатъ передъ закономъ
А вы… опять-таки, вы смотрите Прудономъ 1).
1) 1862 г., No 44.
Вообще, охотникамъ можно рекомендовать составить цлый альбомъ изъ массы матеріала, посвященнаго Искрой Каткову, однхъ каррикатуръ наберется съ полсотни.

——

Викторъ сынъ-Ипатьевъ Аскоченскій и по сіе время остается въ памяти, какъ славный преемникъ аддея Булгарина по части доносовъ, извтовъ и кляузы. Кром того, за нимъ остается несомннная слава изуврнаго обскуранта, никогда не потерявшаго своей завидной позиціи. О его ‘Домашней Бесд’ Искра писала, конечно, гораздо меньше, чмъ о ‘Русскомъ Встник’ и ‘Московскихъ Вдомостяхъ’, но все же не пропускала удобнаго случая освдомить Россію съ истиннымъ значеніемъ ‘народнаго проповдника’, всякій разъ, когда онъ пытался порочить дорогіе принципы и имена.
Минаевъ очень мтко отхлесталъ ‘Домашнюю Бесду’ въ стихотвореніи ‘Грозный актъ’:
Собралося засданье
И внимало съ умиленьемъ,
Какъ редакторъ — жрецъ премудрый —
Всмъ читалъ актъ отлученья.
Волоса назадъ отбросивъ,
Ставъ приличной сану позой,
Началъ онъ, сверкнувъ глазами,
Раскаленными угрозой:
‘Силой правды и закона,
Силой истинъ всемогущихъ, —
Всхъ науки и прогресса
Власть открыто признающихъ,
Мы клянемъ, и къ мукамъ вчнымъ
Абизона и Дафона
Обрекаемъ ихъ для казни,
Горькихъ мукъ, и слезъ, и стона.
Мы клянемъ ихъ именами
Ксенофонта и аддея 1)
И отнын и во вки
Проклинаемъ, не жаля.
Всюду, гд-бъ ихъ ни застали:
Дома, въ клуб, въ балаган,
За перомъ, смычкомъ иль кистью,
Въ министерств, въ ресторан,
Спящихъ, бодрствующихъ, пьющихъ,
Трапезующихъ, cocando,
Недугующихъ, плненныхъ,
Чуть живыхъ… flebotomando,
Проклинаемъ во всхъ членахъ,
Въ сердц, чрев и глазницахъ,
Въ волосахъ, ногтяхъ и жилахъ,
Въ бакенбардахъ и рсницахъ…
Всюду ихъ найдетъ проклятье
И предастъ въ жилище бса:
Такъ клядемъ дтей мы блудныхъ
Окаяннаго прогресса’…
И собратья съ дружнымъ плескомъ:
‘Такъ да будетъ’, повторили
И вс подписью формальной
Актъ , проклятья закрпили 2).
1) К. А. Полевой и аддей Булгаринъ.
2) 1860 г., No 15.
Лучшей каррикатурой на Аскоченскаго нужно признать степановскую, нарисованную, посл смерти въ Москв извстнаго юродиваго ‘прорицателя’, Ивана Яковлевича Корейши.

[]

Съ особеннымъ негодованіемъ Искра обрушилась на Аскоченскаго посл его сказочно-гнусной статьи, въ которой онъ, желая помочь полиціи обнаружить поджигателей майскихъ пожаровъ 1862 года, описалъ ‘примты’ этихъ людей и тмъ наускивалъ на всю русскую интелигенцію. Время было такое, что молчать посл чтенія подобныхъ доносовъ и клеветъ не представлялось никакой возможности. Тогда на Аскоченскаго обрушилась, было, не одна Искра, но… вс эти статьи не получили цензурнаго разршенія и теперь ихъ можно видть лишь въ ‘Сборник статей, недозволенныхъ цензурою въ 1862 году’… {Томъ II, стр. 502—508.}.
Въ 1862 году министръ внутреннихъ длъ, гр. Валуевъ, начинаетъ широко пользоваться литературой для проведенія своихъ видовъ, и съ этою цлью основанная ‘Сверная Почта’ получаетъ поддержку въ ‘Нашемъ Времени’ Павлова, съ января сдлавшемся ежедневной, полной, по программ, газетой. Теперь есть документы, позволяющіе категорически утверждать прикосновенность павловской газеты къ гр. Валуеву. Искра быстро была освдомлена объ истинной роли ‘Нашего Времени’ и, конечно, не преминула сразу же дискредитировать безчестнаго Павлова въ глазахъ общества, отъ котораго ‘Наше Время’ тщательно скрывало свою зависимость.
Не усплъ Павловъ выпустить пятнадцать первыхъ нумеровъ, какъ Н. С. Курочкинъ уже пишетъ ‘Казацкія стихотворенія’, изъ которыхъ привожу только три:
На ‘Наше Время’ упованья
Я возложилъ: въ немъ мысль ясна.
Читай его, его сказанья
Суть слаще мирры и вина.
Его прогрессъ не скоръ, на вренъ,
Въ немъ наложилъ на каждый листъ
Свою печать Борисъ Чичеринъ,
Медоточивый публицистъ.
Склонись къ нему душою нжной
И ты почіешь безмятежно,
И не разгонитъ даже ‘День’
Въ твоемъ ум ночную тнь.
——
Если ‘День’ тебя обманетъ,
Не печалься, не сердись.
Съ ‘Днемъ’ ненастнымъ примирись,
‘День’ хорошій, врь, настанетъ.
Сердце въ будущемъ живетъ,
Только въ тхъ Дняхъ будь увренъ,
На которые Чичеринъ
Или Павловъ возстаетъ.
——
Слышу умолкнувшій звукъ ученой Чичерина рчи —
Старца Булгарина тнь чую смущенной душой 1).
1) 1862 г., No 3.
Спустя недлю H. C. Курочкинъ пишетъ статью: ‘Казаки въ Москв!!!’ гд прямо объявляетъ Чичерину:
Юмористическимъ чутьемъ
Подъ вашей докторскою тогой,
Подъ вашимъ мудрымъ парикомъ,
Въ изгибахъ рчи Вашей строгой,
Нагайку чуемъ казака,
Хоть видимъ въ выпушкахъ, петличкахъ
И въ полемическихъ привычкахъ,
Что вы не нашего полка.
Тамъ же находимъ:
— Кто больше всхъ благонамренъ?
‘Аскоченскій, я въ томъ увренъ’.
— А боле его?
‘Ну, Павловъ’ отвчаю.
— А боле его?
‘Чичеринъ’.
— А боле его?
‘Не знаю’ 1).
1) 1862 г., No 4.
Елисеевъ занимается самымъ усерднымъ чтеніемъ органа Павлова — Валуева и длаетъ очень остроумный ихъ разборъ, доказывая довольно непрозрачно связь московскихъ публицистовъ съ жирными субсидіями {1862 г., No 8.}.
На этотъ же мотивъ написано стихотвореніе — ‘Наше Время’:
Какъ старый танцмейстеръ легка,
Хотя тяжеленько въ ней бремя, —
На годы взглянувъ свысока,
Она назвалась ‘Наше Время’.
Какъ старый Кирсановъ нжна 1),
Болтлива, какъ древняя ‘Пчелка’ 2),
Надъ временемъ нашимъ она
Остритъ и солидно и колко.
Не страшны ей проблески ‘Дня’,
Сильна въ ней къ прогрессу привычка,
Чичеринъ въ ней мудръ, какъ змя,
И Павловъ увертливъ, какъ птичка.
Въ ней слиты и сумракъ и свтъ,
Въ ней правда зовется химерой,
Одно исключенье — бюджетъ
Восптъ съ надлежащею мрой.
Она, — идеалъ нашихъ дней,
Когда, по словамъ Мельгунова,
Цензура цензурныхъ статей
Свободнй свободнаго слова.
Она залетитъ высоко,
Затмъ, что летитъ осторожно,
Купить ее очень легко 3),
Зато ужъ читать невозможно 4).
1) Изъ ‘Отцовъ и дтей’ Тургенева.
2) ‘Сверная Пчела’ Булгарина и Греча.
3) Здсь авторская ядовитая выноска: ‘Цна 9 p., съ перес. 10 р. 50 к. въ кн. магаз. Базунова, въ Москв’.
4) 1862 г., No 14.
Минаевъ въ стихотвореніи подъ тмъ же заглавіемъ писалъ, между прочимъ:
Съ Катковымъ одною онъ жизнью дышалъ,
Съ Юркевичемъ былъ солидаренъ,
И съ чувствомъ онъ общему слуху внималъ,
Что новый явился Булгаринъ,
И если не признанъ имъ Милль и Льюисъ,
Зато уважаемъ Чичеринъ Борисъ.
—-
Завистникъ! ты видишь орлиный полетъ!
Бги же отъ Павлова прочь ты!
Иди, разбирай ‘Moniteur de la Flotte’ 1)
Иль рдкости ‘Сверной Почты’,
Но ‘Нашего Времени’ лучше не тронь —
Иначе сожжетъ тебя Зевса огонь 2).
1) Газета французскаго министра внутреннихъ длъ, по образцу которой Валуевъ создалъ ‘Сверную Почту’.
2) 1862 г., No 31.
Дружно взятый на абордажъ, Павловъ къ середин 1863 года уже потерялъ свое премированное положеніе: Валуевъ съ января имлъ союзника и безплатнаго и гораздо боле способнаго — Каткова во глав ‘Московскихъ Вдомостей’.

——

Изъ другихъ мишеней, въ которыя стрляли батареи Искры, отмчу поражаемыя наиболе часто и удачно.
Что былъ за журналъ ‘Отечественныя Записки’ со смерти Блинскаго и до покупки Некрасовымъ, говорить, конечно, не надо. Ясенъ и ‘Голосъ’ того же Краевскаго.
‘Нкоторая академія, — читаемъ въ Искр, — предложила для соисканія преміи слдующую задачу: на какомъ логическомъ основаніи мсто Блинскаго занялъ въ ‘От. Зап.’ г. Дудышкинъ? По обыкновенію прислано было множество сочиненій, изъ которыхъ увнчано преміями два: первое, получившее полную премію, гласило: ‘на томъ же основаніи, на какомъ мсто г. Дудышкина займетъ со временемъ г. Басистовъ’, второе, удостоенное лишь половинной преміи, отвчало: ‘на томъ основаніи, что г. Дудышкинъ прежде того находился на служб въ коммисаріатскомъ департамент’. Справедливость, однако-жъ, требуетъ сказать, что премія за послднее сочиненіе присуждена едва ли не пристрастно’ {1860 г., No 52.}.
‘Отечественныя Записки’ и ‘Петербургскія Вдомости’, въ которыхъ Андрей Краевскій былъ первой скрипкой почти десять лтъ, до открытія съ января 1863 г. ‘Голоса’, запечатлны карандашомъ Степанова очень мтко. Подъ каррикатурой была надпись ясно указывающая на коллективное творчество необыкновенно злой иллюстраціи:
Въ двнадцать часовъ, по ночамъ,
Скарятинъ встаетъ на тревогу
И публик пишетъ рапортъ.
Что ладно здсь все, слава Богу.
——
Въ двнадцать часовъ, по ночамъ,
Съ оружьемъ Громека выходитъ,
Встаютъ полководцы — и самъ
Поднялся редакторъ и ходитъ.
——
И ходитъ онъ между вождей —
Громы раздаетъ публицистамъ.
Пароль ихъ ‘Редакторъ Андрей’,
А лозунгъ ихъ ‘Смерть нигилистамъ’.

[]

Слва, съ саблей, отставной жандармскій полковникъ Громека, въ середин съ рапортомъ Скарятинъ — оба сотрудники ‘Отеч. Записокъ’, справа, съ перунами, Краевскій, на второмъ план другіе сотрудники.
Скарятина Искра прямо-таки стирала въ порошокъ. Она видла въ немъ ‘добровольца’, когда тотъ выступилъ со статьей противъ Чернышевскаго въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’, она понимала, что въ эпоху реакціи у Скарятина могла быть своя, дворянская, аудиторія. Статья Скарятина ‘О табунныхъ и нкоторыхъ другихъ свойствахъ русскаго человка’ {‘Современная Лтопись Русскаго Встника’ 1862 г., No 17.}, тогда бывшая одно время злобой дня, дала Н. С. Курочкину тему для воспроизведенія ‘отголоска въ сердцахъ признательныхъ лошадей, выраженнаго въ гимн, найденномъ около манежа’ :
Сколь славенъ господинъ Скарятинъ,
Изобразить двуногій слабъ,
Людской языкъ лицепріятенъ,
Зато правдивъ табунный храпъ.
Чего не выразитъ словами
Россійскихъ звуковъ алфавитъ,
Мы нжно выскажемъ хвостами
И звучнымъ топотомъ копытъ.
Подобно господину Бланку, —
О коемъ слухъ проникъ и къ намъ, —
Людскую показавъ изнанку,
Онъ дорогъ сдлался скотамъ.
Освободясь отъ взглядовъ узкихъ,
Нечеловчьимъ языкомъ,
Какъ добрый конь, вс сходы русскихъ
Онъ назвалъ смло табуномъ.
Онъ человкъ безъ чувства стада,
Царю зврей далъ карачунъ, —
Его принять за это надо
Почетнымъ членомъ въ нашъ табунъ.
Дадимъ ему овса и сна
За то, что онъ по мр силъ,
Разоблачилъ Ледрю-Роллена
И Чернышевскаго убилъ.
И пусть журналы съ завываньемъ
Начнутъ глумленіе надъ нимъ:
Табуннымъ топотомъ и ржаньемъ
Мы свистъ журнальный заглушимъ 1).
1) 1862 г., No 17.
Съ 1863 года Скарятинъ, вмст съ Юматовымъ, становятся во глав ‘Русскаго Листка’, который во второй половин года они преобразуютъ въ дворянскій органъ — ‘Всть’, прекрасно охарактеризованный бойкимъ карандашемъ Бордгелли:

[]

Не мало доставалось ‘Сверной Пчел’ и при Греч, и при Усов, котораго первый, въ конц 1859 г., отрекомендовалъ публик съ самой лучшей стороны… Идейное ничтожество этого органчика, этой тогда всмъ извстной ‘Пчелки’, отмчалось всегда и Елисеевымъ, и другими сотрудниками. Очень недурна баллада: ‘Литературные старовры’, написанная Жулевымъ. Она начиналась такъ:
Въ ресторан собрались
Старовры злые.
И бесды ихъ велись
Про дла былыя.
И бушуетъ, и кричитъ
Громко шайка эта,
Что теперь уже молчитъ
Старая газета.
И ватага эта зла
И ломаетъ стулья,
Что ихъ главная пчела
Выбыла изъ улья,
Что теперь имъ ходу нтъ
И карманы голы,
Что теперь коварный свтъ
Жаждетъ новой школы,
А что ихъ давно не чтутъ.
И труды ихъ — Боже!
На толкучемъ продаютъ
Съ хламомъ на рогож… 1).
1) 1860 г., No 21.
Рчь идетъ о ‘Пчел’ уже при Усов, всегда плакавшей по своему прошлому, когда во глав стоялъ аддей Булгаринъ — ‘главная пчела’ — и деньги, съ помощью Бенкендорфа и Дубельта, загребалъ лопатой.
Когда В. Е. Коршъ, во второй половин 1862 года, объявилъ, что съ 1 января слдующаго года редакція ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ будетъ принадлежать ему, но умолчалъ о ‘направленіи’, сказавъ, что послднее неудобно опредлять въ нсколькихъ словахъ, Искра поспшила написать драму въ четырехъ дйствіяхъ: ‘Коршіаду’, гд выяснила московскому гостю, что честное направленіе всегда и везд опредлить ‘очень удобно’… Потомъ каждый ложный шагъ Корша былъ своевременно иллюстрируемъ…
Старчевскій, редакторъ-издатель ‘Сына Отечества’, положительно весь вошелъ въ удачную каррикатуру Бордгелли:

[]

Тутъ все — и его недалекое развитіе, и скаредничество, и собственные дома, нажитые на эксшгуатированіи сотрудниковъ и читателей, словомъ, все, что въ разное время рисовалось, даже и Степановымъ, до и посл этой каррикатуры.
Зато Степанову принадлежитъ такая же по опредленности и всесторонности характеристика ‘Времени’ братьевъ Достоевскихъ съ H. Н. Страховымъ (Косицей) въ качеств правой руки.

[]

Когда ‘Время’ замняла ‘Эпоха’ . М. Достоевскаго, Искра дала тоже очень удачную его характеристику въ галлере читателей различныхъ изданій:

[]

‘Иллюстрація’ В. P. Зотова, прославившаяся, благодаря историческому протесту почти всхъ русскихъ литераторовъ и видныхъ общественныхъ дятелей, напечатанному, въ конц 1858 г., всми изданіями по поводу юдофобства г. Зотова, — эта ‘Иллюстрація’ тоже не избгла приговора Искры. Такъ, напримръ, однажды она очень откровенно высказала, что женщин нужна не эмансипація, а ‘букварь да плетка’. Искра, зная безсиліе редактора-домостроевца, не обрушилась на него, а такъ вышутила, что этотъ господинъ долго помнилъ. Вотъ нсколько куплетовъ изъ большой статьи: ‘Опытъ объ Иллюстраціи’:
Въ минуту жизни трудную
Прочелъ я въ ‘Иллюстраціи’
Одну статейку чудную
Для женщинъ русской націи.
Какая комбинація
Любви съ наукой кроткою:
Прогрессъ, эмансипація
Въ соединеньи съ плеткою!
Не врится… Не плачется
За ходъ цивилизаціи…
Пускай себ дурачится Редакторъ
‘Иллюстраціи’ 1).
1) 1860 г., No 47.
Теперь о нкоторыхъ явленіяхъ и фактахъ литературной жизни.
Въ 1860 году, въ актовомъ зал петербургскаго университета, происходилъ надолго нашумвшій въ свое время диспутъ Костомарова съ Погодинымъ о происхожденіи Руси. По отзывамъ современниковъ, это было крупное событіе ученаго дня, это было публичное единоборство молодой и старой Россіи,
За три дня до диспута билетовъ уже не было, нкоторые предлагали за нихъ по пятидесяти рублей… Искра занесла этотъ день въ свои лтописи каррикатурой, заслуживающей быть особенно отмченной: здсь вс элементы серьезной, вдумчивой сатиры.

[]

Погодинъ назвалъ ‘Современникъ’ ‘рыцаремъ свистопляски’, а потому подъ этимъ знаменемъ, слва, стоитъ редакція журнала, на первомъ план Добролюбовъ, тогда еще не носившій бороды, затмъ Панаевъ и др. Необыкновенно похожій Погодинъ справа, съ палкою.
Кстати, его, какъ несомнннаго врага прогресса, Искра поняла сразу и опредленіе, сдланное ею, было даже потомъ ходячимъ:
Ты — ученый безъ призванья,
Ты — любитель-журналистъ,
Ты — поэтъ безъ дарованья,
Ты — безъ мнній публицистъ.
Ты — ходящій по канату —
Пусть бы каждый затвердилъ
Эту дивную кантату… 1)
1) 1860 г., No 24.
Ее, дйствительно, многіе затвердили.
Съ Погодинымъ, какъ представителемъ ‘офиціальной народности’, Искра никогда не смшивала истинныхъ славянофиловъ и если смялась надъ послдними, то только по поводу нерасположенія къ Европ, страсти къ кафтану и т. п.
Такъ, Минаевъ написалъ нсколько ‘конкурсныхъ стихотвореній’ на званіе члена ‘общества любителей россійской словесности’. Вотъ одно изъ нихъ:
На явy.
Я трепеталъ,
Какъ говорилъ,
Явившись въ залъ,
Славянофилъ.
Я изнывалъ,
Отъ ногъ до плечъ,
Какъ онъ читалъ
Собратьямъ рчь.
Я тосковалъ
И теръ свой лобъ,
Какъ онъ строгалъ
Европ гробъ,
Какъ Западъ клялъ,
И мудръ и строгъ,
И прославлялъ
Одинъ востокъ.
И тхъ идей
Водоворотъ
Въ душ моей
Переворотъ
Тогда свершилъ.
Къ Москв свой взоръ
Я устремилъ,
Поддевку сшилъ
И сталъ съ тхъ поръ
Славянофилъ! 1)
1) 1860 г., No 29.
Въ полосу новаго ‘патріотизма’, съ особенно уродливою силою воскресшаго въ 1863 году, Россія шагала иногда такими ‘па’, что только руками разводило передовое общество. Такъ, напримръ, ‘Сверная Почта’ вдругъ сообщаетъ, что петербургскій дамскій beau monde ршилъ совершенно не пить больше иностранныхъ винъ… Примръ барынь воодушевилъ П. И. Вейнберга:
Mesdames! Я съ радостью вступаю
Въ патріотическій союзъ,
Какъ вы, себя освобождаю
Отъ ненавистныхъ, чуждыхъ узъ.
Mesdames! вы русскія гражданки,
А я — россійскій гражданинъ, —
Такъ мы-ль не выдержимъ приманки
Творимыхъ Франціею винъ!?
Нтъ, нтъ! Бжимъ отъ этой скверны,
Покажемъ обществу примръ…
Долой Икемы и Сотерны,
Долой Лафитъ и Редереръ!
Патріотизмъ вполн здоровый!
О, иноземецъ, трепещи!
И знай — у насъ есть квасъ фруктовый,
И русскій медъ, и кислы щи!
‘Мало этого, милостивыя государыни! Я предлагаю вамъ еще вотъ что: не только въ отношеніи винъ, но и въ отношеніи всхъ вообще потребляемыхъ нами предметовъ выкажемъ свое патріотическое усердіе:
Уйдемъ отъ этихъ иноземцевъ
Для блага края своего,
И брать у бриттовъ, франковъ, нмцевъ
Не будемъ ровно ничего.
Вс иностранные романы
Отнын въ ссылк быть должны,
Вы нарядитесь въ сарафаны,
Мы нарядимся въ зипуны,
На нашу сцену итальянцевъ
Не будемъ больше призывать,
Дадимъ зарокъ — заморскихъ танцевъ
На вечерахъ не танцовать,
Забудемъ внскія кареты,
Остендскихъ устрицъ проклянемъ
И вс страсбургскіе пастеты
Отравой гибельной сочтемъ.
Ура! да здравствуютъ мурмолки,
Кафтаны, съ дегтемъ сапоги,
Капуста, баня, одноколки,
На постномъ масл пироги!
Пойдемъ впередъ быстре раковъ, —
И, внемля радостной молв,
Иванъ Сергевичъ Аксаковъ
Подпрыгнетъ весело въ Москв! 1).
1) 1863 г., No 17.
Когда оздоровленная, было, поэзія снова стала наводняться ‘медовыми рчами’ Фета, Вс. Крестовскаго, Случевскаго и другихъ, Искра поняла, симптомомъ чего это можетъ служить: грезился возвратъ минувшаго, казалось, что вотъ-вотъ
‘Лиры тридцатыхъ годовъ вновь зазвучатъ тихострунныя’,
что —
‘Будто возстали изъ тлна Ершовы, Трилунные 1),
Ожили съ ними ручьи, соловьи перекатные,
Пночки, проски, гроты, поля ароматныя —
Все это будто бы снова у насъ водворилося…
1) Трилунный — псевдонимъ Д. Ю. Струйскаго въ ‘Библіотек для Чтенія’ 30-хъ гг.
Такихъ опасеній было совершенно достаточно, чтобы осмять эти страшные призраки, и вотъ Ломанъ начинаетъ цлый рядъ остроумныхъ пародій на произведенія ‘трилунныхъ’ поэтовъ. Въ публик он имютъ успхъ, ихъ заучиваютъ наизусть.
Напримръ:
На кладбищ.
Я взобрался на могильную плиту,
И внимательно смотрлъ, какъ на лету
Два тяжелые, кургузые жука
Колошматили другъ друга подъ бока,
Какъ въ объятіяхъ березу дубъ сжималъ,
Какъ подъ деревомъ опенокъ выросталъ,
Какъ паукъ, среди дневныхъ своихъ хлопотъ,
Фантастическій выплясывалъ матлотъ.
Такъ на кладбищ за жизнью я слдилъ
И Случевскій мн на память приходилъ,
Вспомнилъ я, какъ онъ на кладбищ лежалъ,
Какъ подъ нимъ мертвецъ о камень лбомъ стучалъ,
Какъ мертвецъ м-г Случевскаго просилъ,
Чтобы тотъ его на время хоть смнилъ…
По закону же ‘содружества идей’,
Вспомнилъ случай я другой, еще страшнй:
Вспомнилъ нищаго, разрушенный гранитъ,
И возставшаго изъ гроба страшный видъ,
Втра свистъ, луны дрожащій свтъ,
Мертвеца протестъ и нищаго отвтъ…
И невольный трепетъ въ сердце проникалъ,
Но по прежнему на камн я лежалъ,
И по прежнему сшибалися жуки,
Отличалися въ матлот пауки,
Все съ березами амурилисъ дубы,
Все росли еще подъ деревомъ грибы 1).
1) 1860 г., No 8.
На пьесу Фета — ‘Молчали листья, звзды рдли’, Ломанъ написалъ очень удачную пародію:
Шептали листья, звзды рдли,
И въ этотъ мигъ
На насъ т звздочки смотрли,
А мы на нихъ.
Ужъ если ‘небеса глядятся
Въ груди живой’…
То какъ не зарапортоваться
И намъ съ тобой?
Что и съ просонья говорится
Не всякій разъ,
Что если въ сердц и хранится,
Такъ про запасъ,
Что много слаще карамели,
Темне тъмы —
Какъ другъ на друга поглядли,
Сказали мы 1).
1) 1860 г., No 49.
Только т, кто лично пережилъ эпоху шестидесятыхъ годовъ, знаютъ, какую роль сыграли ‘Отцы и дти’ Тургенева, подголосками которыхъ были съ теченіемъ времени лсковское ‘Некуда’, ‘Взбаломученное море’ Писемскаго, ‘Марево’ Клюшникова et tutti quanti. Что бы ни писалъ потомъ самъ Тургеневъ, но романъ его, начатый въ февральской книжк ‘Русскаго Встника’ 1862 года, т. е. въ моментъ уже начавшейся дифференціаціи общества, не могъ быть понимаемъ иначе, какъ перчаткой, брошенной передовой части общества, врне — какъ комокъ грязи. И если Писаревъ отнесся къ нему иначе, то это ничего ровно не измняетъ: Писаревъ не избавленъ былъ отъ ошибокъ.
‘ Отечественныя Записки’, ‘Сверная Пчела’, само цензурное вдомство привтствовали ‘Отцовъ и дтей’… Искра устами В. С. Курочкина пародировала эту радость въ стихотвореніи: ‘Молитвой нашей Богъ смгчился’:
Молитвой нашей Богъ смягчился:
Романъ Тургеневъ сочинилъ, —
И шаръ земной остановился,
Нарушивъ стройный ходъ свтилъ.
Подъ гнетомъ силы исполинской
Уже хруститъ земная ось…
И Чернышевскій, какъ Кречинскій,
Въ испуг крикнулъ: ‘сорвалось!’
И нигилистъ за нигилистомъ,
Какъ вихри снжные съ горы,
Казнимы хохотомъ и свистомъ,
Летятъ стремглавъ въ тартарары.
Агенты ‘Времени’, вс лупы
Направивъ паріямъ во слдъ,
Смшали черные ихъ трупы
Съ тнями ‘жителей планетъ’.
И публицисты Еръ и Ерикъ,
Узрвъ бгущихъ со стыдомъ,
Кричатъ отважно: ‘берегъ, берегъ!
‘Созиждемъ здсь обширный домъ!
‘Вы, Синеусъ 1) и Прогрессистовъ, 2)
‘Изъ остроумныхъ вашихъ строкъ
‘На пепелище нигилистовъ
‘Везите щебень и песокъ’
‘Чтобъ заложить фундаментъ прочный,
‘Своихъ рецензій вкусъ и тактъ
‘Пускай везетъ сюда Заочный
‘Черезъ большой почтовый трактъ.
‘Размритъ зданія вс части
‘Борисъ Чичеринъ — а кирпичъ
‘Для насъ замнитъ, полной, страсти,
‘Громеки пламеннаго спичъ.
‘Дружнй! Трудъ легокъ и пріятенъ:
‘Намъ для работы данъ топоръ,
‘Которымъ сокрушилъ Скарятинъ
‘Всей юной Франціи задоръ’.
Чего робть? Дружнй, ребята!
Работай съ Богомъ, въ добрый часъ,
По плану, данному когда-то
Въ стихахъ Воейкова для васъ.
Воздвигнуть зданье суждено вамъ
Неизглаголанныхъ чудесъ:
Глухіе въ зданьи этомъ новомъ
Разслышатъ явственно: ‘прогрессъ!’
У лысыхъ дыбомъ станетъ волосъ,
Слпой увидитъ вальсъ калкъ,
Издастъ Андрей Краевскій ‘Голосъ’
И золотой наступитъ вкъ 3).
1) Чей-то псевдонимъ въ ‘Отеч. Запискахъ’.
2) Тоже.
3) 1862 г., No 20.
‘Что длать?’ вызвало тоже немалую волну на поверхности общественнаго настроенія, но разумется, не тургеневской чета. Опять выступаетъ В. С. Курочкинъ и на этотъ разъ съ фельетономъ — ‘Проницательные читатели’, изъ котораго заимствую лишь заключительныя строки:
Нтъ, положительно, романъ
‘Что длать’ не хорошъ!
Не знаетъ авторъ ни цыганъ,
Ни двъ, танцующихъ канканъ,
Алисъ и Ригольбошъ.
Нтъ, положительно романъ
‘Что длать’ не хороіпъ!
Великосвтскости въ немъ нтъ
Малйшаго слда.
Герой не щеголемъ одтъ
И подъ жилеткою корсетъ
Не носитъ никогда.
Великосвтскости въ немъ нтъ
Малйшаго слда.
Жена героя — что за стыдъ?
Живетъ своимъ трудомъ:
Не наряжается въ кредитъ
И съ блошвейкой говоритъ —
Какъ съ равнымъ ей лицомъ.
Жена героя, что за стыдъ
Живетъ своимъ трудомъ.
Нтъ, я не дамъ жен своей
Читать романъ такой!
Не надо новыхъ намъ людей
И идеальныхъ этихъ швей
Въ ихъ новой мастерской!
Нтъ, я не дамъ жен своей
Читатъ романъ такой.
Нтъ, положительно, романъ
‘Что длать’ не хорошъ!
Въ пирушкахъ романистъ — профанъ
И чудеса блилъ, румянъ
Не ставитъ онъ ни въ грошъ.
Нтъ, положительно, романъ
‘Что длать’ не хорошъ! 1)
1) 1863 г., No 32.
Очень интересный эпизодъ представляетъ ‘протестъ’ противъ Искры ‘всей русской литературы’… Дло заключалось въ слдующемъ.
Въ декабрьской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’ Писемскій, подъ псевдонимомъ ‘Никиты Безрылова’, написалъ фельетонъ, полный разнузданнаго издвательства надъ всми лучшими начинаніями, чаяніями и надеждами прогрессивной части русскаго общества. Тутъ осмивались закрытыя воскресныя школы, стремленія женщины къ образованію и независимости, литературныя чтенія въ пользу нуждающихся литераторовъ, студентовъ и вообще учащихся, Некрасовъ, Панаевъ и многіе другіе. Тонъ фельетона былъ настолько гнусенъ въ общественномъ смысл, что Елисеевъ совершенно вышелъ изъ терпнья и написалъ ‘Хронику прогресса’, полную горячихъ порицаній по адресу когда-то подававшаго надежды Писемскаго. Онъ поставилъ вопросъ очень широко и правильно, и въ заключеніе высказалъ мнніе редакціи совершенно откровенно: ‘Прошли т времена, когда литературную извстность можно было пріобртать ловкой фразой, гладкимъ стихомъ, даже блестящимъ остроуміемъ, даже умньемъ сочинять повсти и разсказы. Нын всякому, даже и не учившемуся въ семинаріи, извстно, что талантъ, который не иметъ искренняго стремленія служить общественному длу, не заслуживаетъ никакого уваженія, а талантъ употребляющій свои силы на разрушеніе этого дла, достоинъ полнаго презрнія. Это общее убжденіе раздляемъ и мы, — и съ настоящаго времени имя г. Писемскаго въ нашемъ журнал будетъ неразлучно съ именемъ г. Аскоченскаго’ {1862 г., No 5.}.
Брошенную такимъ образомъ перчатку, вмсто Писемскаго подняла газета ‘Русскій Міръ’ — ближайшій конкурентъ Искры, такъ какъ при ней издавался сатирическій листовъ Гудокъ. Повиненъ въ этомъ былъ исключительно редакторъ газеты Гіероглифовъ. Онъ напечаталъ, что за выходку противъ Писемскаго Искр готовится ‘протестъ русскихъ литераторовъ’, составленіе котораго будетъ поручено особо выбраннымъ уполномоченнымъ, Немедленно въ Искр появляется ‘Письмо въ В. С. Курочкину’, подписанное М. Антоновичемъ, Н. Некрасовымъ, И. Панаевымъ, Н. Чернышевскимъ и А. Пыпинымъ. Вотъ оно:
‘Редакторы и сотрудники ‘Современника’ послали въ редакцію газеты ‘Русскій Міръ’ слдующую замтку, которую просятъ васъ напечатать и въ вашей, уважаемой ими, газет:
‘Въ редакцію газеты ‘Русскій Міръ’.
‘Въ No 6 ‘Русекаго Міра’, на стр. 158, въ стать подъ заглавіемъ: ‘О литературномъ протест противъ Искры’ напечатано, между прочимъ, слдующее.
‘Въ обществ здшнихъ литераторовъ и журналистовъ составляется протестъ по поводу напечатанной въ No 5 ‘Искры’ замтки о г. Писемскомъ. Когда листъ съ подписями находился въ редакціи ‘Русскаго Міра’, подписавшихся было до 30 и ожидается еще значительное число. Мы встртили здсь имена почти всхъ лучшихъ представителей русской литературы и редакторовъ и сотрудниковъ нашихъ наиболе популярныхъ журналовъ: ‘Современника’ и проч.’.
‘Какія подписи лицъ, принадлежащихъ къ нашему журналу, могла видть на этомъ протест редакція газеты ‘Русскій Міръ’, мы не знаемъ, потому что не видли этого протеста. А не видли мы потому, что господа собиратели подписей къ этому протесту не обращались къ намъ и съ вопросами о томъ согласимся-ли мы подписать ихъ протестъ, и въ этомъ случа они поступили очень благоразумно, потому что мы вполн одобряемъ ту статью ‘Искры’, противъ которой, по объясненію редакціи ‘Русскаго Міра’, хотятъ они протестовать’ {1862 г., No 7.}.
Этого было достаточно, чтобы ‘протестъ’ остался въ рукахъ ‘Русскаго Міра’. А Искра, поддержанная ‘Современникомъ’, пріобрла въ глазахъ лучшей части общества еще большій всъ и значеніе.
Итакъ, вотъ какова была та ‘литературная сатира’, которая гг. Трубачевыми ставится въ вину Искр… Читатель, надюсь, увидлъ ея серьезное общественное значеніе, — значеніе безусловно боевое — какъ и всего содержанія этого журнала, — а не зубоскальное, не месть конкуррентамъ и личнымъ врагамъ. Такая литературная сатира не могла не быть въ орган, широко понимавшемъ свои задачи.

——

Чтобы закончить обзоръ Искры, надо разсказать о ‘стороннихъ обстоятельствахъ’, тяготвшихъ надъ нею съ самаго перваго шага и, въ конц концовъ, заставившихъ ее влачить сравнительно съ прошлымъ жалкое существованіе. Но это немыслимо безъ предварительнаго ознакомленія читателя съ общимъ положеніемъ сатирической журналистики въ области цензурнаго воздйствія. Только тогда будутъ ясны отдльныя злоключенія и Искры и другихъ изданій, которыми намъ еще предстоитъ заняться.

Общія цензурныя условія сатирической журналистики.

Хотя еще въ 1856 году, графиня Е. Растопчина, находясь подъ вліяніемъ новаго періода развитія русскаго общества, писала:
Не бойтесь насъ, цари земные.
Не страшенъ искренній поэтъ,
Когда порой въ дла мірскія
Онъ вноситъ Божьей правды свтъ
Во имя правды этой вчной
Онъ за судьбой людей слдитъ,
И не корысть, а пылъ сердечный
Его устами говоритъ.
Онъ не завистникъ: не трепещетъ
Вражда въ груди, въ душ его,
Лишь слабыхъ ради въ сильныхъ мещетъ
Онъ стрлы слова своего.
Онъ врагъ лишь лжи и притсненій,
Онъ мрака, предразсудка врагъ,
Въ немъ нтъ ни тайныхъ ухищреній
Ни алчности житейскихъ благъ 1).
1) ‘Рус. Архивъ’, 1874 г., I, 497.
Но вся политика министерства народнаго просвщенія, а съ 1863 года — министерства внутреннихъ длъ, — какъ центровъ цензурнаго воздйствія, — сводилась лишь къ ‘терпнію’ сатирической журналистики. Обличеніе злоупотребленій, неразвитости, иногда просто тупости должностныхъ лицъ никогда не пользовалось поощреніемъ, даже безразличнымъ къ себ отношеніемъ. Въ результат — кульминаціонный пунктъ ‘эзоповщины’, цлая наука проскочить сквозь игольное ушко съ какимъ-нибудь толсточревымъ взяточникомъ…
Первымъ боле или мене замтнымъ шагомъ въ этомъ направленіи является циркулярное предложеніе министра просвщенія, Е. П. Ковалевскаго, 3 апрля 1859 года, т. е. въ періодъ первоначальнаго развитія сатирической журналистстики и стремленія прессы вообще къ облегченію и протесту противъ стараго уклада жизни:
‘Нын при сужденіи въ Совт министровъ о гласности въ печатныхъ сочиненіяхъ и журналахъ вообще, и о статьяхъ, касающихся гласности судопроизводства въ особенности, найдено, что оглашеніе въ печатныхъ сочиненіяхъ и журнальныхъ статьяхъ о существующихъ безпорядкахъ и злоупотребленіяхъ можетъ быть полезнымъ въ томъ отношеніи, что этимъ способомъ предоставляется правительству возможность получать свднія независимо отъ офиціальныхъ источниковъ, и нкоторыя изъ этихъ свдній могутъ служить поводомъ къ поврк свдній офиціальныхъ и съ принятію надлежащихъ по усмотрнію мръ. Но гласность можетъ быть и вредною, когда она касается важныхъ предметовъ управленія, правительствомъ окончательно не обсужденныхъ или не признанныхъ имъ заслуживающими вниманія, и когда напечатанныя сужденія о такихъ предметахъ, не вполн доступныхъ, по неполнот свдній, читающей публик, могутъ быть принимаемы въ вид истинъ, не подлежащихъ сомннію, а не въ вид вопросовъ, подлежащихъ еще обсужденію и допускающихъ возможность опроверженія. Когда предметомъ подобныхъ сужденій длаются вопросы, касающіеся основныхъ государственныхъ постановленій, тогда гласность становится опасною, и въ такомъ случа необходимо предупредить послдствія вредныхъ заблужденій.
‘Въ этомъ убжденіи полагалось возможнымъ допускать оглашеніе въ печатныхъ сочиненіяхъ и журнальныхъ статьяхъ о предметахъ правительственныхъ, въ такомъ случа, когда изложеніе подобныхъ статей будетъ заключаться въ предлахъ, согласныхъ съ постановленіями, охраняющими неприкосновенность самодержавнаго правленія и государственныхъ учрежденій. Такимъ образомъ, все, непротивное основнымъ началамъ нашихъ государственныхъ учрежденій, представляемое въ вид разсужденій или предположеній, допускающихъ разсмотрніе и, слдовательно, опроверженіе, можетъ быть допущено съ обнародованію, тогда какъ, напротивъ того, безусловное утвержденіе преимущества порядка государственнаго устройства, несогласнаго въ основаніяхъ съ существующимъ въ нашемъ отечеств, или изложеніе ршительныхъ заключеній о вопросахъ государственнаго устройства, не признанныхъ еще правительствомъ подлежащими его обсужденію, или по коимъ не послдовало распоряженій, обнаруживающихъ намреніе верховной власти подвергнуть пересмотру какую-либо часть нашего законодательства, къ печатанію допускаемо быть не можетъ.
‘Руководствуясь сими указаніями, благонамренные писатели будутъ имть возможность обнаруживать всякаго рода злоупотребленія, не допуская личностей, какъ это предписано высочайшими повелніями, и содйствовать правительству развитіемъ мыслей полезныхъ относительно предположеній, коими достигнуты быть могутъ улучшенія въ ход управленія, но, вмст съ тмъ, отнята будетъ возможность увлекать общественное мнніе въ заблужденіе относительно истинной цли и видовъ правительства’ {‘Сборникъ постановленій и распоряженій по цензур съ 1720 по 1862 годъ’, 344—345.}.
Что оставалось посл этого, какъ ни обычная формула обличеній: ‘въ нкоторомъ царств, въ нкоторомъ государств…’? Но и она была использована въ полной мр, о чемъ, кром содержанія журналовъ и газетъ, краснорчиво заявилъ министръ просвщенія въ другомъ своемъ циркулярномъ предложеніи, отъ 3 октября того же, 1859 года:
‘Главное управленіе цензуры, слдя за ходомъ русской литературы, не могло не обратить вниманія на то, что въ послднее время въ нашей журналистик, сверхъ сатирическихъ произведеній беллетристики, изображающихъ вообще слабости и недостатки людей, въ томъ числ и лицъ, занимающихъ должности въ государственной и общественной служб, стали появляться статьи, чуждыя всякаго литературнаго вымысла, но посвященныя преимущественно указанію на злоупотребленія лицъ существующихъ и разсказамъ дйствительныхъ, будто бы, происшествій, съ означеніемъ иногда даже подлинныхъ именъ лицъ и мстъ, а большею частію съ такою обстановкою и прозрачнымъ замаскированіемъ ихъ, что очень не трудно догадаться, о комъ и о чемъ идетъ дло. Статьи подобнаго рода, нердко изображающія самымъ рзкимъ образомъ злоупотребленія и даже уголовные проступки, побуждали правительство къ неоднократнымъ изслдованіямъ указанныхъ дйствій и происшествій. Произведенныя такимъ образомъ слдствія показали, что нкоторые изъ напечатанныхъ разсказовъ выдаютъ за дйствительно случившіяся такія событія, какихъ никогда не было, чему, между прочимъ, служить можетъ примромъ помщенное въ No 65 ‘С.-Петерб. Вдомостей’ извстіе о заживо погребенной женщин, какого происшествія, по офиціальномъ, самомъ тщательномъ изслдованіи, ршительно не было, а между тмъ, оно едва не нарушило общественнаго спокойствія. Другія же статьи сего рода, хотя и заключали въ себ въ нкоторой степени истину, но описанныя въ нихъ происшествія оказались чрезмрно преувеличенными и легковрно или недобросовстно записанными со словъ лицъ, вовсе незаслуживающихъ доврія, какъ, напримръ, напечатанный въ No 175 ‘Московскихъ Вдомостей’ разсказъ инженернаго офицера, подъ названіемъ ‘Нсколько словъ объ одномъ тюремномъ замк’. Къ этой категоріи принадлежитъ большинство такъ называемыхъ обличительныхъ статей.
‘Распространеніе такого направленія журналистики можетъ повести съ весьма вреднымъ послдствіямъ злоупотребленія печати, а потому главное управленіе цензуры, при обсужденіи сего предмета, не могло не остановиться, во-первыхъ, на допускаемыхъ, вопреки устава о цензур, въ печати личностяхъ, называя поименно описываемыя лица, или обозначая ихъ осязательно, во-вторыхъ, на необходимости установленія такого порядка при допущеніи съ печати разсказовъ о такъ называемыхъ истинныхъ происшествіяхъ, который обезпечивалъ бы правительство и публику отъ ложныхъ извстій, вводящихъ ихъ въ заблужденіе, тмъ боле, что опровергать вс печатаемые въ современныхъ изданіяхъ несправедливые и ложные разсказы было бы невозможно и недостойно правительства.
‘Вслдствіе сего главное управленіе цензуры постановило:
1) Подтвердить по цензурному вдомству, что дальнйшее допущеніе къ печати, вопреки ст. 3 пункта 2 устава цензурнаго, статей, оскорбляющихъ честь какого-нибудь лица, непремнно повлечетъ за собою удаленіе отъ должностей виновныхъ въ семъ упущеніи цензоровъ.
2) Принять за правило, чтобы отъ редакцій періодическихъ изданій, при представленіи ими для одобренія къ печати статей, заключающихъ въ себ описаніе какихъ-либо злоупотребленій или происшествій, выдаваемыхъ за дйствительно случившіяся, требовать фактическаго удостовренія въ ихъ дйствительности, и чтобы при томъ, въ случа допущенія къ печати статьи, непремнно было извстно цензур какъ имя и мстопребываніе автора, такъ время и мсто описываемаго происшествія, съ тми фактическими подробностями, которыя всякій благоразумный цензоръ найдетъ необходимыми для удостовренія и которыя исчислить впередъ невозможно. Само собою разумется, что цензоръ при этомъ не въ прав требовать юридическихъ доказательствъ въ подкрпленіе описываемыхъ происшествій, а долженъ ограничиваться вышесказаннымъ руководствомъ. За симъ всякое ложное извстіе вышесказаннаго рода, допущенное цензоромъ въ печать, будетъ отнесено къ неизбжной его отвтственности’ {Ibidem, 447—449. Курсивъ мой.}.
8 марта 1860 года, по цензурному вдомству было объявлено новое циркулярное предложеніе:
‘Государь Императоръ, по выслушаніи въ Совт министровъ соображеній о развитіи законовъ, ограждающихъ честь должностныхъ и частныхъ лицъ противъ оскорбленій посредствомъ печати, между прочимъ, высочайше повелть соизволилъ: строго подтвердить по цензурному вдомству, чтобы не были допускаемы въ печать сочиненія и журнальныя статьи, а равно изображенія и каррикатуры: а) въ которыхъ возбуждается непріязнь и ненависть одного сословія въ государств къ другому, б) въ которыхъ заключаются оскорбительныя насмшки надъ цлыми сословіями и должностями гражданской и военной службы, надъ военнымъ мундиромъ и занятіями по фронтовой части въ мирное время b т. п., в) въ которыхъ, вопреки 3 (пунктъ 4) Уст. ценз., хотя не прямо съ названіемъ фамиліи, а большею частью подъ такимъ прозрачнымъ замаскированіемъ, что легко узнать можно о комъ и о чемъ идетъ дло, оглашаются обстоятельства, относящіяся до нравственности и частной жизни разнаго званія лицъ, до преступленій ихъ родителей, до происхожденія или дурного поведенія членовъ семействъ и т. д.’ {Ibidem, 452—453.}.
Еще черезъ годъ, 28 апрля 1861 г., объявляется четвертое предложеніе:
‘На основаніи ст. 3 пункта г. цензурнаго устава, цензура обязана подвергать запрещенію произведенія словесности, когда въ оныхъ оскорбляется честь какого-либо лица непристойными выраженіями или предосудительнымъ обнародованіемъ того, что относится до его нравственности или домашней жизни, а тмъ боле клеветою. По случаю же допущенія къ печати въ періодической литератур статей, въ которыхъ выставлялись личности съ осязательнымъ ихъ обозначеніемъ или съ поименованіемъ фамиліи, Главное Управленіе Цензуры подтвердило циркулярно по цензурному вдомству, отъ 3-го октября 1859 года, что дальнйшее допущеніе къ печати, вопреки вышеозначенной статьи цензурнаго устава, статей оскорбляющихъ честь какого-либо лица, непремнно повлечетъ за собой удаленіе отъ должности виновныхъ въ семъ упущенія цензоровъ. А отъ 8-го марта 1860 г. Главнымъ Управленіемъ Цензуры объявлено Высочайшее повелніе, коимъ, между прочимъ, воспрещено допущеніе къ печати сочиненій и журнальныхъ статей, а равно изображеній и каррикатуръ, въ которыхъ хотя не прямо съ названіемъ фамиліи, а большею частью подъ прозрачнымъ замаскированіемъ, оглашаются обстоятельства, относящіяся до нравственности и частной жизни разнаго званія лицъ и т. д.
‘Несмотря на вышеизложенныя постановленія, воспрещающія положительнымъ образомъ появленіе въ печати личностей, Главное Управленіе Цензуры усматриваетъ въ журналахъ и газетахъ статьи, описывающія злоупотребленія и проступки разныхъ лицъ, не только съ ясными намеками на обстоятельства, могущія вести къ открытію именъ сихъ лицъ, но даже съ поименованіемъ полныхъ ихъ фамилій. Примрами подобныхъ отступленій отъ цензурныхъ постановленій могутъ служить напечатанныя въ послднее время, возбудившія журнальную полемику статьи о грубыхъ поступкахъ Козляинова на Николаевской желзной дорог и о поступк студента Харьковскаго университета Страхова на маскарад въ Харьков {Страховъ схватилъ одну маску за ногу.}. Въ No 67 же ‘Московскихъ Вдомостей’, 28 истекшаго марта, напечатано извстіе о побояхъ, нанесенныхъ маіоромъ Чириковымъ кадету Межевого института, на улиц въ Москв, съ прямо выраженнымъ намреніемъ придать общему позору фамилію сего офицера.
‘Вслдствіе сего Главное Управленіе Цензуры считаетъ своею обязанностью подтвердить снова строго руководствоваться пунктомъ г ст. 3 ценз. уст., не допуская въ сочиненіяхъ и статьяхъ личностей и не дозволяя ни въ какомъ случа оглашенія подлинныхъ фамилій въ разсказахъ о происшествіяхъ, предосудительныхъ для нравственности приводимыхъ въ нихъ лицъ. Къ сему Главное Управленіе Цензуры считаетъ нужнымъ присовокупить, что напечатаніе статьи въ одномъ періодическомъ изданіи не даетъ права къ перепечатанію оной въ другихъ повременныхъ изданіяхъ безъ новаго цензурнаго разсмотрнія’ {Ibidem., 459—461.}.
И, несмотря на такое обиліе стсненій, сатирическая журналистика, все-таки, продолжала честную службу по своему крайнему разумнію понятія о долг! За это она была всегда предметомъ особаго вниманія цензурнаго вдомства. Выраженное въ офиціальныхъ документахъ, вниманіе это заслуживаетъ быть отмченнымъ.
Вотъ что писалъ, между прочимъ, предсдатель комитета 1861 года для пересмотра цензурнаго устава, д. ст. сов. Берте:
‘Родъ гласности, подъ именемъ литературы обличительной, возникъ за нсколько лтъ предъ тмъ, я имлъ сначала общія сатирическій характеръ. Касаясь большею частью дйствій и образа жизни служащихъ лицъ гражданскаго вдомства, обличительная литература сперва вывела на сцену рядъ злоупотребленій, какъ бы укоренявшихся въ разныхъ должностяхъ, какъ, напр., городничихъ, исправниковъ, становыхъ приставовъ и другихъ полицейскихъ чиновниковъ, лсничихъ, офицеровъ путей сообщенія и проч., и установивъ, такъ сказать, тины этихъ чиновниковъ, предала ихъ посмянію и презрнію публики, но вскор, недовольствуясь общими характеристиками, она стала разбирать и разоблачать поступки отдльныхъ лицъ государственной администраціи и даже называть ихъ по именамъ, требуя иногда и отчета въ ихъ дйствіяхъ. Нердко подобныя обличенія отличались преувеличеніемъ незначительныхъ обстоятельствъ, даже ложью и клеветою. Этому роду обличеній посвятили себя также нсколько сатирическихъ, каррикатурныхъ изданій, которыя, несмотря на заключающееся въ программахъ ихъ запрещеніе, воспроизводятъ весьма часто въ юмористическомъ и каррикатурномъ вид дйствительные факты и извстныя, иногда весьма высокостоящія личности, неизвстныя цензур, но легко узнаваемыя многими читателями по соображенію съ событіями и по сходству портретовъ. Принявъ на себя роль публичнаго обвинителя противъ должностныхъ лицъ и даже цлыхъ присутственныхъ мстъ, обличительная литература стала разбирать не только совершившіяся ршенія, распоряженія и дйствія, но даже дла или проступки, не изслдованные и нершенныя законнымъ порядкомъ, заране объявляла свое мнніе и сужденіе. Еще мене она колебалась въ опубликованіи и осужденіи частныхъ лицъ, замшанныхъ въ какіе-либо публичные безпорядки или нарушившихъ общественное приличіе. Такія публикаціи, оскорбительныя для лицъ, имли иногда послдствіемъ ослабленіе къ нимъ кредита и доврія въ коммерческихъ длахъ и предпріятіяхъ. Описаніе частныхъ проступковъ должностныхъ лицъ часто сопровождалось сужденіями объ общей испорченности административныхъ и судебныхъ учрежденій и властей, и изъ частнаго случая выводится заключеніе о положеніи цлаго общества и правительства. Эта отрасль литературы, разработываемая съ какою-то лихорадочною дятельностью, съ какимъ-то желчнымъ и страстнымъ увлеченіемъ, привлекаетъ многихъ читателей и потому составляетъ выгодную спекуляцію, способствующую размноженію подобныхъ произведеній’ {‘3аписка предсдателя комитета для пересмотра цензурнаго устава, д. ст. сов. Берте, и члена сего комитета, ст. сов. Янкевича’, Спб., 1862 г., 9—10.}.
Другая, аналогичная, комиссія кн. Оболенскаго, 1862 г., находила, что:
‘Обличительная литература, такъ быстро развившаяся въ послднее время, не сдержанная никакими ясно очерченными предлами, подвергалась нердко справедливымъ упрекамъ, и, что еще хуже, возбуждала во многихъ недовріе въ той гласности, одностороннимъ выраженіемъ которой она, къ сожалнію, являлась. Другіе, не отрицая положительной пользы гласныхъ обличеній частныхъ пороковъ и злоупотребленій общества, сознаютъ, однако, что есть что-то недоброе въ самомъ способ добыванія того добра, во имя котораго поднято литературой знамя обличенія.
‘Неумренный и не всегда приличный тонъ самыхъ обличеній — этотъ такъ сказать, первый крикъ пробуждающагося сознанія, дйствуетъ тмъ раздражительне на общество, чмъ заботливе охранялось досел его чуткое ухо. Поэтому исторія литературъ всхъ образованныхъ народовъ представляетъ эпохи весьма сходныя съ эпохой, переживаемой и уже отчасти пережитой нашею литературой.
‘Не подлежитъ сомннію, что со временемъ и наша литература получитъ настоящее свое значеніе и не станетъ, какъ справедливо замчено было, ‘составлять судебную инстанцію на полицейскую расправу, предварять судебныя ршенія, вмшиваться въ дла семейныя, вторгаться въ кабинетъ мирнаго чиновника, залзать къ нему въ служебный портфель, ревизовать, переворачивать его бумаги, сплетничать, доносить публик и не публик, диктаторски направлять такъ называемое общественное мнніе, прибгать нердко къ систем интимидаціи или устрашенія и пр.’ {‘Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи’, Спб., 1862 г., 259—261. Послднія слова комиссія заимствовала изъ 37 No ‘Дня’ за 1862 годъ.}.
Таковы были взгляды цензурнаго вдомства. Единственный только разъ одинъ изъ его боле или мене видныхъ представителей выступилъ на защиту каррикатуръ, да и то касающихся лишь иностранной политики западноевропейскихъ государствъ.
Въ 44 нумер ‘Гудка’ (за 1862 г.) появилась каррикатура ‘Изъ семейной хроники римскаго вопроса’, въ сущности, мало остроумная, какъ и вс почти политическія каррикатуры Гудка, въ Искр он рисовались очень рдко. Несмотря на это, министръ иностранныхъ длъ, кн. А. M. Горчаковъ нашелъ, что ‘подобныя каррикатуры потрясаютъ уваженіе къ монархической власти’, и сообщилъ свое мнніе министру просвщенія. Послдній потребовалъ объясненій отъ петербургскаго цензурнаго комитета. Объясненія были даны, они настолько интересны съ точки зрнія столкновенія разныхъ мнній въ бюрократическихъ верхахъ эпохи реформъ, что я приведу ихъ дословно.
‘Политическія каррикатуры — писалъ комитетъ министру — существуютъ во всхъ безъ исключенія образованныхъ государствахъ и нигд не почитаются опаснымъ орудіемъ для потрясенія монархическихъ началъ. Доказательствомъ служитъ то, что изъ всхъ западныхъ государствъ, едва-ли ни въ Англіи верховная власть пользуется наибольшимъ уваженіемъ, а между тмъ нигд боле, какъ въ Англіи, ни появляется политическихъ каррикатуръ. У насъ, въ Россіи, вкусъ къ этимъ каррикатурамъ до сихъ поръ еще мало былъ развитъ, но, при существованіи трехъ сатирическихъ листковъ въ Петербург и при безпрерывныхъ сношеніяхъ съ западомъ, увеличившихся въ особенности въ послднее время съ открытіемъ желзныхъ дорогъ, каррикатуры во множеств привозятся изъ-за границы, причемъ он тмъ еще безвредны, что вовсе непонятны для огромной массы публики и могутъ быть разгаданы только наиболе образованнымъ обществомъ. Наши же сатирическіе журналы помщаютъ ихъ боле для того, чтобы не отставать отъ заграничныхъ сатирическихъ листковъ, которымъ они стараются подражать. Запрещеніе же всхъ подобныхъ каррикатуръ произвело бы безъ всякой надобности раздраженіе въ журналистик и придало бы этимъ шуткамъ слишкомъ большое значеніе. Поэтому не представляется возможности и не предвидится особенной надобности въ воспрещеніи перепечатки изъ заграничныхъ журналовъ политическихъ каррикатуръ, безвредность которыхъ признается цензурою. Каррикатура, о которой упоминаетъ кн. Горчаковъ, взята изъ берлинскаго сатирическаго журнала ‘Kladderadatch’. Цензурный комитетъ, исключивъ изъ подлинника вс надписи и подписи, которыя могли бы показаться оскорбительными, не затруднился дозволить эту каррикатуру, намекающую на обстоятельство, извстное всей читающей публик, а именно, что императрица французовъ настойчиво дйствуетъ на Наполеона III, убждая его не оставлять въ Рим безъ защиты свтской власти папы. Впрочемъ, вс каррикатуры въ иностранныхъ, журналахъ, которыя, по содержанію своему, могли бы быть дйствительно оскорбительными для царствующихъ особъ или касались бы тхъ изъ нихъ, которыя связаны родственными отношеніями съ нашею императорскою фамиліею, какъ, напримръ, каррикатуры, направленныя противъ короля прусскаго и нашего правительства, въ настоящее время не одобряются цензурою.
‘Что же касается до политическаго отдла въ журналахъ, то, при большомъ простор, даваемомъ сему отдлу, казалось бы министерство иностранныхъ длъ можетъ только выигрывать, потому что, съ одной стороны, наше правительство, при настоящемъ его либеральномъ направленіи, иметъ возможность, не безъ пользы для себя, прислушиваться къ говору общественнаго мннія, съ другой же стороны, г. вице-канцлеръ, при личныхъ своихъ сношеніяхъ съ представителями чужеземныхъ державъ, можетъ, на основаніи высочайшаго повелнія отъ 8 марта 1862 года, {Отмна особыхъ ‘спеціальныхъ’ цензуръ, въ ихъ числ и иностранной.} отклонять отъ себя всякую солидарность со всми мнніями, по вопросамъ вншней политики, которыя высказываются въ нашихъ журналахъ. Съ тмъ вмст онъ можетъ иногда, не безъ пользы, въ случа, когда того потребуютъ виды нашего правительства и интересы нашей заграничной политики, ссылаться на общественное мнніе, выражающееся въ печати, которое нын у насъ, какъ и везд, день ото дня получаетъ большее и большее значеніе’ {П. Усовъ, ‘Изъ моихъ воспоминаній’, ‘Истор. Встникъ’, 1884 г., III, 575—577.}.
12-ое мая 1862 года снова вноситъ ограниченіе: высочайiе утвержденными въ этотъ день ‘временными’ правилами по цензур предписывалось разршать какія бы то ни было указанія на недостатки и злоупотребленія администраціи только тмъ изданіямъ, которыя съ пересылкою стоили не мене семи рублей въ годъ, въ самыхъ же этихъ указаніяхъ — отнюдь не допускать печатанія именъ лицъ и собственнаго названія мстъ и учрежденій. Это главная часть ‘временныхъ’ правилъ, а въ особо приложенныхъ при нихъ и не опубликованныхъ, наставленіяхъ цензорамъ, указывалось такъ много ограниченій, что положительно непонятно, что предоставлялось тогда сатир.
14 января 1863 года цензурное вдомство было цликомъ передано въ министерство внутреннихъ длъ. Валуевъ не заставилъ себя долго ждать.
29 іюля послдовало секретное циркулярное предложеніе министра внутреннихъ длъ, которымъ предписывалось ‘отнюдь не дозволять нападки на авторитетъ правительственныхъ, особенно высшихъ, учрежденій и званій, путемъ обобщенія отдльныхъ фактовъ или приданія имъ типическаго значенія, какъ послдствія неудовлетворительной организаціи всего государственнаго управленія, кром этихъ особенностей въ содержаніи, условіемъ для напечатанія подобныхъ обличительныхъ статей должно считаться приличіе въ тон и отсутствіе рзкостей въ форм изложенія’. ‘Гг. цензоры должны имть въ виду допускать такихъ статей въ печать мене и мене, если не будутъ рядомъ съ ними помщаемы другія статьи въ противоположномъ дух, такъ какъ систематическое заявленіе этихъ недостатковъ, при совершаемыхъ нын правительствомъ улучшеніяхъ во всхъ сферахъ государственнаго управленія, обнаруживаетъ не стремленіе къ раскрытію истины, а систематическое же стараніе возбуждать умы и вселять въ нихъ недовріе’ {‘Сборникъ распоряженій по дламъ печати (съ 1863 по 1-ое сентября 1865 года)’, Спб., 1865 г., 11—13.}.
А сатирическая журналистика, все-таки, длала свое дло… По этому поводу чрезвычайно интересно мнніе цензора-публициста, Н. П. Гилярова-Платонова, высказанное имъ во второй комиссіи кн. Оболенскаго, въ 1863 году:
‘Не надобно забывать, что развитію обличительной литературы въ томъ вид, въ какомъ она явилась у насъ въ послдніе годы, всего боле содйствовали правительственныя распоряженія, и даже едва-ли ни имъ однимъ обязана она своимъ происхожденіемъ. Когда, посл Восточной войны, въ обществ возникла усиленная потребность гласности, и литература, съ легкой руки ‘Морского Сборника’, начала порываться къ удовлетворенію этой потребности, правительство мало-по-малу расширило права печати, но какъ и въ какой послдовательности? Вмсто того, чтобы съ самаго начала допустить свободное обсужденіе общественныхъ практическихъ вопросовъ и тмъ вызвать печать на такое поприще, гд возбужденная потребность гласности могла находить удовлетвореніе наиболе достойное общественнаго мннія, наиболе безопасное для общественнаго порядка и наиболе полезное для правительства, вмсто того, чтобы воздержаться совершенно отъ разршенія сатирическихъ изданій, какъ явленія несовмстнаго съ сохраненіемъ предварительной цензуры и съ судомъ, основаннымъ на формальныхъ доказательствахъ, вмсто того, чтобы съ особенною строгостью преслдовать безличныя оглашенія, какъ безчестное уклоненіе отъ отвтственности — вмсто всего этого приняты были мры совершенно противоположныя.
‘Рядомъ предписаній и замчаній литератур возбранялись именно такъ-называемыя ‘смлыя сужденія о государственныхъ вопросахъ’. Попытки публицистики содйствовать разршенію вопросовъ, связанныхъ съ наиболе важными реформами (крестьянскою и судебною), были круто пріостанавливаемы. Спеціальная цензура, естественная преграда независимому отъ офиціальныхъ соображеній сужденію объ общественныхъ вопросахъ, не только не была уничтожена, напротивъ, усилена и расширена, и была сохранена даже тогда, когда высочайшимъ повелніемъ отъ 3 апрля 1859 г., свободному сужденію открыто было все (???), за исключеніемъ коренныхъ государственныхъ установленій (такимъ образомъ, свобода, установленная въ принцип, встрчала себ прямое противодйствіе въ факт). Между тмъ, широкою рукою раздавались дозволенія на изданіе сатирическихъ журналовъ и даже журналовъ съ каррикатурами, то есть съ пасквилями подъ формою изображеній, такимъ образомъ пасквиль получалъ права гражданства? принимался подъ охрану закона и подъ особенное правительственное руководство (ибо программы сатирическихъ журналовъ, какъ и всякихъ другихъ, утверждаются правительствомъ). Въ добавокъ ко всему, съ особенною строгостью преслдовались въ огласительныхъ статьяхъ именно указанія собственныхъ именъ, даже дано было прямое наставленіе допускать къ печати огласительныя статьи не иначе, какъ съ условіемъ, чтобы подлинныя имена описываемыхъ мстъ и лицъ были скрыты.
‘Послдствія понятны. Публицистика и именно часть ея, наимене серіозная, тмъ съ большею жадностью бросилась на единственный открытый ей путь, что для дйствованія на немъ не требовалось ни особеннаго ума и глубокихъ соображеній, ни основательныхъ знаній и дльнаго приготовленія. Расплодилась цлая особая литература таинственныхъ, но понятныхъ намековъ, безличныхъ, но легко угадываемыхъ указаній, литература скандаловъ и сплетенъ, передаваемыхъ изъ-за угла, полупрозрачныхъ пасквилей съ дагерротипными портретами живыхъ лицъ, но съ подложными именами, и весь этотъ таинственныя полусвтъ, въ явное нарушеніе всякаго смысла окрещенъ былъ названіемъ гласности. Цензура, по самой сил предписаній, не могла не давать простора этому странному роду литературы, столь мало оправдывающему свое названіе. Но должно полагать, что съ изданіемъ новаго законоположенія подобный порядокъ прекратится, съ уничтоженіемъ причинъ исчезнутъ и послдствія’ {‘Журналъ высоч. учрежд. комиссіи для разсмотрнія проекта устава о книгопечатаніи’, Спб., 1863 г., Журналы NoNo 4—5, стр. 15—16.}.
Въ этомъ мнніи, какъ и во всхъ мнніяхъ Гилярова-Платонова, много нелпаго и смшного, но сторона нераціональности политики въ отношеніи съ пресс съ самаго начала эпохи 60-хъ годовъ подмчена врно и широко.
По удостовренію министерства внутреннихъ длъ, въ 1863 г. обнаружились уже ‘прекрасные’ результаты какъ ‘временныхъ’ правилъ, такъ и іюльскаго распоряженія: ‘прежній взглядъ журналистики на прямое значеніе гласности и такъ называемаго ‘обличенія’ существенно измнился къ лучшему. Въ послдніе годы и преимущественно со времени послдовавшихъ въ 1857 г. распоряженій по устройству быта крестьянъ, вышедшихъ изъ крпостной зависимости, періодическая литература наша подъ вліяніемъ новости впечатлнія, производимаго духомъ реформъ, получила одностороннюю наклонность къ обличенію, къ самобичеванію, принимая это направленіе за истинную, благодтельную гласность. Вскор это увлеченіе перешло въ безпрерывный рядъ скандалезныхъ заявленій, диффамацій, оскорбленія личности и за тмъ — въ духъ отрицанія. ‘Мы предавались этому занятію, — продолжаетъ авторъ цитируемаго офиціальнаго документа, пользуясь словами ‘Голоса’ въ объявленіи на 1863 годъ, — съ какимъ-то наслажденіемъ и часто для остраго словца, для красивой фразы, глумились надъ понятіями, принципами и учрежденіями, которыхъ замнить было пока нечмъ. Всякое умренное слово, малйшій намекъ на осторожность клеймили мы названіемъ отсталости и, наоборотъ, всякое слово, всякій даже бредъ людей, пользующихся титуломъ передовыхъ, привтствовали жаркими рукоплесканіями…’ Если въ начал 1863 года можно замтить еще слды этого печальнаго настроенія нашей прессы, то уже съ половины минувшаго 1864 года оно почти окончательно прекратилось въ сколько-нибудь серьезныхъ изданіяхъ. Публика потеряла вкусъ къ такой превратной гласности, стала относиться къ ней почти съ презрніемъ и теперь (1865 г.) это направленіе терпимо еще время отъ времени въ вид шутки, родясь и умирая въ одну минуту, вмст съ другими эфемеридами нашихъ сатирическихъ листковъ: Искры, Занозы, Осы и проч. Причины такой утшительной перемны заключаются, конечно: 1) въ положительныхъ, практическихъ результатахъ, принесенныхъ уже капитальными преобразованіями, послдовавшими въ ныншнее царствованіе, какъ напримръ: освобожденіемъ крестьянъ отъ крпостной зависимости, 2) въ дйствительной серьезности и въ многознаменательности событій нашей внутренней и вншней общественной жизни въ минувшемъ году и, наконецъ, 3) въ томъ, что цензура, дйствуя систематичне и послдовательне прежняго, примнялась къ сложившемуся подъ вліяніемъ правительственныхъ дйствій и явленій общественной жизни, характеру современной нашей прессы и старалась направлять оную къ цлямъ, соотвтственнымъ требованіямъ правительства и условіямъ общественной пользы’ {‘Собраніе матеріаловъ о направленіи различныхъ отраслей русской словесности за послднее десятилтіе и отечественной журналистики за 1863 и 1864 г.’ Спб.. 1865 г. 207—209.}.
Въ другомъ мст того же чрезвычайно интереснаго историческаго документа, обзору котораго ниже посвященъ особый очеркъ, находимъ:
‘Въ 1864 году изданія сатирическія, сдлавшись гораздо блдне по своему содержанію, имли мене значенія въ глазахъ читающей публики, а посему и не производили того раздражающаго впечатлнія, которымъ они отличались до того времени. Духъ всеобщаго отрицанія, страсть къ исключительному отысканію злоупотребленій въ частной, общественной и правительственныхъ сферахъ утратили въ значительной степени свое обаяніе. Одновременно съ тмъ и система отрицанія, находившая свое крайнее выраженіе въ литературномъ нигилизм, перестала составлять приманку въ изданіяхъ, посвященныхъ публицистик. Журналы такъ называемой нигилистической школы столь мало въ 1864 году пользовались сочувствіемъ, что для поддержанія интереса къ своимъ изданіямъ въ читающей публик, нердко помщали на своихъ страницахъ беллетристическія произведенія, діаметрально противорчившія признанному редакціей знамени’ {Ibidem., 248—249.}.
При крайне своеобразномъ взгляд на журналистику, при еще боле своеобразныхъ понятіяхъ о ея цляхъ и задачахъ, авторъ только что цитированнаго документа, несомннно, правъ, указывая на причины замиранія сатирической журналистики къ концу 1864 года, который, какъ знаетъ читатель, считается послдней лебединой ея пснью. Да, при томъ настроеніи массы русскаго общества, которое охватило ее и сдлалось доминирующимъ съ начала 1863 года, сатира была уже неумстна: мы вступали снова въ полосу самообожанія, самовосхваленія, ergo — квасного патріотизма. Валуевъ хорошо понялъ разницу настроеній 1857—1862 гг. и 1862—64 гг. и уже твердо направилъ цензуру по тому курсу, который не могъ быть взятымъ ею при однообразіи и дружности цлостнаго общественнаго организма. Вчерашніе его обвинители сегодня длались защитниками, поддержка реакціонныхъ мръ росла и крпла… Сатира была тмъ непріятнымъ зеркаломъ, которое въ такіе моменты всегда злобно разбивается…

Злоключенія ‘Искры’. Конецъ лучшаго ея періода.

Теперь, при свт общихъ условій существованія сатирической журналистики интересующаго насъ періода, лучше будутъ понятны т, которыя въ частности окружали существованіе Искры.
Ею были недовольны еще до появленія перваго нумера. Очень неодобрительно приняли самую, казалось бы, невинную виньетку на объявленіи о подписк. Вотъ она.

[]

По этому поводу въ ‘Дневник’ Никитенка читаемъ:
‘Искра напечатала въ объявленіи виньетку, которую III Отдленіе истолковало по своему и объявило злонамренною, хотя ее можно истолковать десять разъ иначе. Требовали объясненія у издателя Степанова. Дло доходило до государя, но оставлено безъ послдствій, за недостаткомъ ясныхъ доказательствъ въ возмутительности виньетки {‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 618.}.
По словамъ С. Я. Степанова, добрая половина работъ его отца погибла навсегда въ архив цензурнаго комитета. Въ этомъ нтъ ничего невроятнаго. Другіе сотрудники страдали тоже сильно: В. Р. Щиглевъ (‘Романычъ’) говорилъ мн, что цензурою не пропускалась вообще треть посылаемаго Искрой матеріала.
Въ No 9 за первый же годъ были помщены стихи П. И. Вейнберга ‘На Невскомъ проспект’, въ которыхъ авторъ очень зло посмивался надъ дловитостью господъ, мчащихся во всю прыть въ своихъ коляскахъ, и потому давящихъ бдныхъ пшеходовъ. Только-что открытый тогда ‘комитетъ по дламъ книгопечатанія’, очень неодобрительно отнесся къ такой выходк былъ даже проектъ усадить Степанова на гауптвахту. Кажется, дло ничмъ не кончилось {Подробности см. въ очерк ‘Русское Bureau de la presse’.}. Но этихъ двухъ фактовъ было достаточно, чтобы отдать Искру подъ строгій надзоръ: съ 16-го нумера ее цензируютъ, не въ примръ прочимъ изданіямъ, втроемъ, а съ 36-го — очень часто попадаются даже и четыре цензорскихъ подписи.
Въ No 32, среди ‘частныхъ объявленій’, было помщено, между прочимъ, такое:
‘Нкто ‘старецъ’ исцляетъ самыхъ трудныхъ больныхъ совершенно простымъ средствомъ — ‘ухою, которую должно приготовить изъ пяти ершей большихъ или десяти малыхъ и второго куска отъ хвоста сига въ одной глубокой столовой тарелк, уху эту долженъ сварить непремнно мужчина и ты раздли ее на три дня — на обдъ и ужинъ…’ Въ дйствительности сего преподаннаго старцемъ средства удостовряютъ пять санктпетербургскихъ опытныхъ и образованныхъ докторовъ. О подробностяхъ лченія узнать можно: въ нкоторыхъ книжныхъ магазинахъ, изъ брошюры, изданной въ 1859 г. опытнымъ же образованнымъ врачемъ’ {1859 г., No 32.}.
Добролюбовъ, въ письм своемъ къ Бордюгову, писалъ: ‘съ Искрой сочинена исторія за объявленіе о старц и ух’. Вотъ и все, что извстно по этому поводу. Очевидно, и старецъ и уха были сильными въ кого-нибудь стрлами.
Въ 4 No за 1860 г. помщена каррикатура ‘свободный выборъ’: поваръ, обращаясь къ курамъ и птухамъ, говоритъ имъ: ‘Я призвалъ васъ, господа, съ тмъ, чтобы спросить вашего мннія: подъ какимъ соусомъ угодно вамъ быть приготовленными: подъ блымъ или краснымъ?..’ Въ обществ она произвела большую сенсацію, ее переворачивали на тысячу ладовъ, сложилось ‘дло’ и въ цензурномъ вдомств, но потомъ все это было предано забвенію…
Въ 1 No за 1861г., среди новогоднихъ ‘предсказаній’, помщено слдующее ‘ астрономическое предсказаніе’:
‘Астрономы открыли въ ныншнемъ году, въ систем мірозданія, новую самостоятельную систему звздъ, въ род млечнаго пути. Группа ихъ состоитъ изъ одного неподвижнаго свтила, превосходящаго своею массою вс досел извстныя свтила въ нсколько тысячъ разъ, окруженнаго четырнадцатью меньшими, также самосвтящимися звздами и 208 спутниками планетами. Вся эта система звздъ будетъ видима въ Россіи въ теченіе 10 лтъ, каждый годъ по четыре раза. Каждый годъ по приближеніи ея къ земл, именно на Россію, будетъ падать безчисленное множество аэролитовъ, въ вид бумажныхъ листовъ. Говорятъ, что, если сказанная группа звздъ совершитъ только предвидимый досел десятилтній циклъ свой, то Россія можетъ сдлаться страною необитаемою, ибо по причин огромныхъ массъ аэролитовъ, которыя сплошными рядами покроютъ землю въ вид печатныхъ листовъ, солнце не въ состояніи будетъ согрвать землю, дождь не будетъ доходить до земли и т. п. Нкоторые, впрочемъ, астрономы, неизвстно по какимъ признакамъ, догадываются, что открытая группа звздъ не составляетъ системы, что соединеніе ихъ случайное и ненадежное и что черезъ два или три года они разсются въ безконечной систем мірозданія, не оказавъ никакого вліянія на планету’.
Слова эти были поняты такъ: ‘14 главныхъ спутниковъ — это члены высокопоставленной семьи, 208 малыхъ — столько же генераловъ и флигель-адъютантовъ? печатные листы — это кредитные билеты’. ‘Въ обществ разнеслись даже слухи — продолжаетъ Никитенко — будто цензоръ, пропустившій это, посаженъ на гауптвахту. Въ главномъ управленіи цензуры тоже была объ этомъ рчь. Нкоторые члены готовы были сами сдлать такое точно примненіе статьи. Я постарался объяснить, что въ ней и тни ничего подобнаго, и что все это относится къ изданію ‘Энциклопедическаго Лексикона’, гд главное лицо (солнце) Краевскій, а у него 14 редакторовъ и 208 сотрудниковъ, 10 лтъ — срокъ изданія, которое въ теченіе этого времени будетъ выходить выпусками — по четыре ежемсячно. Съ этимъ объясненіемъ согласились. Не знаю, удовлетворится-ли имъ также князь Долгорукій {Главноуправляющій III отдленіемъ.}. Этотъ фактъ любопытенъ тмъ, что показываетъ, какъ настроено наше общество и чего оно ищетъ въ современной литератур’ {‘Рус. Старина’, 1891 г., I, 43.}.
Фактъ, дйствительно, характерный…
Въ томъ же году, въ No 41 помщена комедія: ‘Фигуры откупной колоды’ Николая Потхина. По словамъ г. Скабичевскаго, пользовавшагося, очевидно, архивомъ Курочкина, на эту пьесу было обращено вниманіе III Отдленія, такъ какъ въ главныхъ дйствующихъ лицахъ усмотрли портреты нкоторыхъ высокопоставленныхъ особъ. Дло кончилось лишь конфиденціальнымъ объясненіемъ автора {‘Очерки истеріи рус. цензуры’, 435—436.}.
Въ No 15 за 1862 г. былъ воспроизведенъ циркуляръ попечителя виленскаго учебнаго округа кн. Ширинскаго-Шмхматова, о замченныхъ случаяхъ несохраненія учителями тайны совщаній педагогическихъ совтовъ. 7 мая 1862 г. министерство внутреннихъ длъ сообщало министру народнаго просвщенія: ‘Въ No 15-мъ Искры, на стр. 225, въ отдл подъ заглавіемъ ‘Искорки’, напечатанъ циркуляръ попечителя виленскаго уч. округа, кн. Ширинскаго-Шихматова, съ надписью: ‘Замчательный циркуляръ’. Въ конц статьи сдлано слдующее замчаніе: ‘Вамъ нравится этотъ циркуляръ? Намъ очень нравится, потому что мы вообще шума и огласки не любимъ’. Тутъ прямой намекъ на то, что правительственныя лица у насъ не любятъ, будто бы, огласки своихъ распоряженій, и очевидная насмшка надъ циркуляромъ виленскаго попечителя, даже отдлъ ‘Искорки’ ясно показываетъ намреніе редакціи Искры поглумиться надъ офиціальною бумагою. Полагая, что такого рода намеки и насмшки вполн предосудительны и не должны бы быть допускаемы въ печати’, и т. д. {П. Усовъ, ‘Цензурная реформа въ 1862 г.’, ‘Вст. Евроны’ 1882 г., V, 159.}.
Читатели помнятъ, какъ важенъ былъ въ Искр отдлъ ‘Намъ пишутъ’. Въ 1862 г. съ нимъ пришлось проститься. Распоряженіе по этому случаю министра народнаго просвщенія такъ характерно, что приведу его полностью.
‘Въ журнал Искра помщается постоянно, въ продолженіе уже довольно долгаго времени, особый отдлъ, подъ названіемъ ‘Намъ пишутъ’, въ которомъ разсказываются, подъ вымышленными именами мстъ и лицъ, случившіяся будто бы въ нашихъ губерніяхъ происшествія, большею частію въ служебномъ мір, при чемъ какъ лица, такъ и происшествія, выставляются въ самомъ каррикатурномъ и часто совершенно ложномъ вид. Названіе мстъ и лицъ въ этихъ статейкахъ употребляются въ разныхъ нумерахъ Искры для каждой мстности т же самыя, такъ что читатели, слдящіе внимательно за симъ журналомъ, легко могутъ найти нить приводимымъ разсказамъ, такимъ образомъ, дйствительно, въ публик составился полный ключъ симъ названіямъ, и вс читатели знаютъ, что, напримръ, вмсто Грязнославля, Крутогорска, Чернилина, должно читать: Екатеринославъ, Вятка и Черниговъ. Появленіе въ печати такого рода доносовъ, такъ-сказать, привилегированныхъ, ибо оклеветанное и опозоренное въ нихъ лицо не иметъ никакой возможности ни оправдаться, ни защищаться противъ взводимыхъ на него обвиненій, составляетъ безпримрный въ исторіи литературы фактъ злоупотребленія печатнымъ словомъ’ {Idem. 147—148. Курсивъ мой.}. Вслдствіе этого отдлъ ‘Намъ пишутъ’ признано было необходимымъ прекратить. Послдній разъ этотъ ‘привилегированный доносъ’ былъ помщенъ въ No 24, а съ 26-го его замнили ‘Искорками’ и проч…
Любопытно, что приведенная выше каррикатура на Валуева помщена въ 21-мъ нумер… Вліявшій съ 10 марта 1862 г. на цензурное вдомство, Валуевъ зналъ, конечно, цнность для Искры закрытаго отдла и, очевидно, ему принадлежитъ эта необычная кара.
Въ слдующемъ году петербургскому цензурному комитету былъ сдланъ выговоръ за каррикатуры о самой цензур.
‘Въ No 33 Искры помщены были каррикатуры съ намеками на цензуру (красный карандашъ и преимущественный пропускъ патріотическихъ статей), безъ наименованія, впрочемъ, сего учрежденія, а въ No 34 нарисованъ образъ двухъ женщинъ, съ надписью подъ первой: ‘статья до просмотра цензурой’, подъ второй: ‘статья процензурованная’, при чемъ женщина первая представлена прилично одтою, съ умнымъ, благообразнымъ лицомъ, вторая же съ оборваннымъ донага, спереди платьемъ, обезображенною, со всклокоченными волосами, убгающею въ испуг и отчаяніи… Имя въ виду, что каррикатуры въ No 33, по отсутствію въ нихъ рзкости и по самой ихъ анонимности, не заслуживаютъ порицанія въ цензурномъ отношеніи, совтъ нашелъ, что каррикатуры въ No 34, будучи совершенно противоположнаго свойства, не подлежали дозволенію къ напечатанію, въ особенности потому, что сдланныя подъ ними надписи, уничтожая ихъ анонимный характеръ, превращаютъ эти каррикатуры въ пасквиль, направленный противъ извстнаго правительственнаго учрежденія, о чемъ и положено сообщить предсдательствующему въ петербургскомъ цензурномъ комитет’ {Сборникъ распоряженій по дламъ печати (съ 1863 по 1 сент. 1865 года), 15—16.}.
Что же это были за анонимныя каррикатуры? На одной изъ нихъ ведется такой разговоръ двумя литераторами:
‘— О чемъ это вы задумались?
— Да хочу вотъ одгу свтлую мысль затемнить.
— Предоставьте это красному карандашу, онъ съ этимъ дломъ знакомъ’.
Другая боле остроумна. У буфета два пріятеля. Одинъ изъ нихъ наливаетъ водку:
‘— Пропустимъ-ка?
— Почем-ужъ и не пропустить. Духъ чисто патріотическій’.
Об принадлежатъ карандашу В. Р. Щиглева.
1864 годъ Искра была уже въ особой немилости, начиная съ No 17, она сильно опаздываетъ выходомъ, и сплошь и рядомъ цензурная дата на дв недли позже той, которою помчались нумера. Такъ шло до конца года. Надо-ли говорить, что это одно должно было охладить массу подписчиковъ, что и стало сразу замтно въ 1865 г.
Но вотъ, 3 сентября 1864 г., Курочкинъ получаетъ слдующую бумагу изъ петербургскаго цензурнаго комитета: ‘Имя въ виду, что въ журнал Искра постоянно помщаемы были статьи обличительнаго характера, направленныя главнымъ образомъ къ оскорбленію личной чести, г. министръ внутреннихъ длъ не призналъ возможнымъ допустить дальнйшее изданіе сего журнала подъ вашею редакціею. Вслдствіе сего петербургскій цензурный комитетъ предлагаетъ вамъ, м. г., представить лицо, которое могло бы быть утверждено въ званіи отвтственнаго редактора издаваемаго вами сатирическаго журнала’ {А. Скабичевскій. ‘Очерки исторіи рус. цензуры’, 436.}.
Всякому ясно, что значила такая мра: очевидно, Искр длалось первое и послднее предостереженіе (тогда еще это взысканіе не получило юридической санкціи), надо было понять, что роль журнала заканчивалась… Въ это же время Степановъ уходитъ изъ Искры, четыре нумера выпускаются безъ всякихъ подписей, а въ No 37 редакторомъ подписывается старшій братъ Курочкина — Владиміръ Степановичъ, по отзыву H. K. Михайловскаго, не обладавшій, кажется, никакими дарованіями, служившій раньше въ военной служб, потомъ содержавшій книжный магазинъ и литографію.
Искра точно предчувствовала свою близкую кончину, когда, видя себя окруженною неослабнымъ надзоромъ, помщала каррикатуру, изображавшую своего подписчика, съ журналомъ въ рукахъ, отвчающаго на вопросъ о теперешнемъ его направленіи: ‘веселаго’… Остроумецъ Минаевъ въ четырехъ стихахъ запечатллъ цензурныя мытарства своей утлой ладьи:
Надъ статьями совершаютъ
Вдвойн цивическій обрядъ:
Ихъ, какъ евреевъ, обрзаютъ
И, какъ католиковъ, крестятъ 1).
1) Мартьяновъ, ‘Дла и люди вка’, I, 205.
Офиціальный критикъ и обозрватель журналистики за 1864 г. такъ характеризуетъ Искру: ‘Хотя этотъ журналъ и не оставилъ своего прежняго отрицательнаго и обличительнаго направленія, тмъ не мене въ 1864 г. замтна была въ немъ значительная доля, если не трезвой умренности, то хотя невольной сдержанности. Изъ каррикатуръ только одна (No 6) подверглась замчанію, прочія же каррикатуры скоре можно было принять за родившіяся въ фантазіи живописца, и притомъ довольно неудачныя характеристики тхъ или другихъ общечеловческихъ слабостей и поползновеній, чмъ за намеки на какія-нибудь дйствительныя личности. Что же касается до литературнаго текста Искры, то и здсь, въ ея сатирахъ на житейскіе нравы, обычаи и требованія большинства, нтъ прежней язвительной дкости, а проглядываетъ только легкая, игривая, хотя и мткая иронія (напр., статья: ‘Житейскіе выводы и размышленія’). Даже обличенія Искры, напримръ, въ плутняхъ торговцевъ, во взяточничеств чиновниковъ и проч., были замаскировываемы въ 1864 г. боле, нежели прежде, вымышленными названіями лицъ и мстностей. Рзкій тонъ этого журнала значительно вообще смягчился съ устраненіемъ отъ редакціи В. Курочкина’ {‘Собраніе матеріаловъ о направленіи etc’, 290—291.}.
Вотъ т условія, въ которыхъ проходила жизнь Искры и благодаря которымъ 1864 годъ нужно считать послдней ея лебединой пснью.

——

Одновременно съ подписью Bac. Курочкина исчезаетъ и подпись его соредактора-соиздателя. Смотря по нумерамъ, можно предположить, что выходъ Степанова былъ какъ бы непосредственнымъ результатомъ ‘отставки’ Курочкина. Въ томъ нумер, гд начинаетъ подписываться уже Вл. Курочкинъ, помщена послдняя степановская работа.
На самомъ же дл, ходъ событій былъ иной.
Въ ‘Сверной Почт’, 21 августа, среди немногочисленныхъ частныхъ объявленій находимъ такое:
‘Предпринимая съ будущаго года изданіе новаго сатирическаго журнала, я отказываюсь съ того времени отъ всякаго участія въ изданіи и редакціи журнала ‘Искра’.

Редакторъ-издатель ‘Искры’ Н. Степановъ ‘.

Итакъ, за дв недли до ‘отставки’ Курочкина Степановъ заявилъ о своемъ выход съ января. Что въ это время редакціи не было извстно о надвигавшейся гроз, доказываетъ объявленіе объ изданіи Искры въ 1865 году, помщенное за подписью Вс. С. Курочкина въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ 5 сентября, отправленное изъ Петербурга, вроятно, около 1 сентября и ужъ во всякомъ случа — посл 21 августа. Вотъ оно безъ неинтереснаго конца:
‘Объ изданіи ‘Искры’ въ 1865 году.
‘Г-нъ Степановъ, завдывающій нын въ журнал нашемъ отдломъ каррикатуръ, заявилъ въ No 185 ‘Сверной Почты’, что съ 1865 года не будетъ боле участвовать въ ‘Искр’.
‘Намъ, разумется, очень жалъ, что съ 1865 года въ Искр не будутъ помщаться полезныя для изданія произведенія талантливаго каррикатуриста, пользующагося заслуженною имъ еще, кажется, въ тридцатыхъ годахъ и хорошо сохранившеюся до нашего времени извстностью. Намъ предстоитъ сдлать нечувствительнымъ для публики отсутствіе въ Искр каррикатуръ г. Степанова, съ знакомыми фигурками которыхъ и даже съ одинаково-обдуманными діалогами этихъ фигурокъ она такъ давно свыклась. Мы полагаемъ съ будущаго года помщать въ Искр, рядомъ съ рисунками лицъ, пользующихся, хотя и не такъ давно, какъ г. Степановъ, неменьшею, чмъ онъ, репутаціею, рисунки молодыхъ, начинающихъ художниковъ и каррикатуристовъ. Кром увеличившейся для насъ, лестной для всякой редакціи, возможности знакомить публику съ новыми талантами, насъ ободряетъ при этомъ мысль, что, при развивающемся въ молодомъ поколніи художниковъ чуждомъ рутины взгляд на каррикатуру, какъ на отрасль искусства, служащую необходимымъ подспорьемъ для публицистики, наши каррикатуры удовлетворятъ требованіямъ времени и могутъ пріобрсть то, всми признанное, значеніе, какое имютъ каррикатуры лучшихъ европейскихъ сатирическихъ изданій.
‘На 1865 годъ редакціею приглашены: гг. Боклевскій, Бордгелли (Аполлонъ Б*), Гоггенфельденъ, Даниловъ, Іевлевъ, Лебедевъ, Знаменскій и другіе художники и каррикатуристы, справедливо обратившіе на себя въ послднее время вниманіе публики. Кром печатавшагося до сихъ поръ въ Искр на опредленныхъ страницахъ, опредленнаго числа каррикатуръ, мы полагаемъ съ 1865 года, избгая вообще всякаго однообразія и рутины, помщать иллюстраціи къ юмористическимъ статьямъ и каррикатуры, къ мелкимъ статейкамъ изъ провинціальнаго быта.
‘Затмъ Искра въ будущемъ 1865 году будетъ выходитъ попрежнему, при содйствіи тхъ же литераторовъ и подъ тою же редакціею нижеподписавшагося какъ и въ предшествовавшіе года’ {‘Москов. Вдомости’ 1864 г., No 195. Все это совершенно неизвстно г. Трубачеву.}.
Очевидно, что если бы не ‘отставка’ Курочкина, Степановъ продолжалъ бы работу до конца года. Не сдлалъ же этого, вроятно, по соображеніямъ личнаго свойства относительно Владиміра Степановича.
Что же побудило Степанова вообще бросить дло?
Что, основывая дло, онъ условился съ Курочкинымъ длить доходъ пополамъ — это г. Трубачевъ говоритъ врно, что Курочкинъ проживалъ много денегъ и довольно притомъ безалаберно — тоже врно {Объ этомъ не мало любопытнаго въ цитированной уже книг Мартьянова.}. Но что Курочкинъ, зарвавшись, все ‘требовалъ еще и еще’ — это не такъ. Надо совершенно не знать его, чтобы рисовать какъ какого-то нахала, чтобы не сказать больше, который, набравъ все свое, приставалъ бы къ Степанову: ‘подай мн изъ твоего!’ Но г. Трубачевъ идетъ еще дальше и бросаетъ въ безмолвнаго покойника тяжкое обвиненіе просто-напросто въ присвоеніи. Иначе нельзя понять такія слова: ‘Курочкинъ сталъ требовать весьма значительную сумму на гонораръ сотрудникамъ, несмотря на то, что въ Искр очень рдко помщались статьи извстныхъ литераторовъ, большею же частью журналъ наполнялся произведеніями писателей молодыхъ или начинающихъ, а то и даровыми статейками, присылаемыми gratis изъ провинціи {‘Истор. Встникъ’, 1891, IV, 118.}. Не говоря уже о томъ, что здсь полностью незнакомство съ самимъ журналомъ, сплошь отводившимъ мсто хорошо оплачиваемой работ (начинавшій тогда П. И. Вейнбергъ, по его собственнымъ словамъ, получалъ за стихи 40 коп. за строку — гонораръ, который далеко не вс большія изданія платятъ и теперь), — какъ могъ ршиться г. Трубачевъ, совершенно не имя писемъ Курочкина къ Степанову, о чемъ онъ самъ же заявляетъ, бросить въ перваго такое гнусное обвиненіе! Неужели это сдлано только ради желанія дорисовать картину хоть сажей за недостаткомъ красокъ, но только не оставить чистое полотно?! Курочкинъ не могъ требовать себ никакихъ редакціонныхъ гонораровъ, потому что вс разсчеты съ сотрудниками вела жена Степанова, хорошо имъ извстная, Софья Сергевна. Остальныя росказни г. Трубачева опровергаетъ также небольшая замтка В. О. Михневича, хорошо узнавшаго Степановыхъ въ ‘Будильник’. Что касается причинъ разрыва Курочкина со Степановымъ, то Михневичъ положительно утверждаетъ, что ‘какъ въ этомъ, такъ и во всхъ другихъ случаяхъ, гд дло касалось денежныхъ разсчетовъ и вообще хозяйственной стороны издательства, хлопотала и распоряжалась единственно Софья Сергевна — женщина себ на ум, очень разсудительная и практическая, любовно, къ тому же, оберегавшая мужа отъ всякихъ безпокойствъ и дрязгъ’… ‘По ея же иниціатив и настояніямъ H. А. разошелся съ Курочкинымъ и основалъ свой журналъ’… ‘Софья Сергевна зорко учитывала бюджетъ компанейской Искры и, когда убдилась, что невозможно сладить съ безалабернымъ компаніономъ, обидно захватывавшимъ на свои траты большую половину дохода, ршительно повела дло къ разрыву. H. А. покорно этому ршенію подчинился {‘Страничка изъ литературныхъ воспоминаній’, ‘Истор. Встникъ’ 1891 г. VI.}. Жаль только, что и Михневичъ не удержался, чтобы не бросить неосновательнаго упрека по адресу Курочкина. Объясняется это источникомъ его свдній — ихъ дала ему Софья Сергевна, не особенно долюбливавшая Курочкина и никогда не понимавшая этого сложнаго человка. Самъ Степановъ до конца своей жизни относился къ Курочкину безусловно хорошо — это подтверждаетъ знавшая ихъ отношенія А. Г. Шиле. Курочкинъ былъ слишкомъ честенъ и щепетиленъ, чтобы дйствовать въ амплуа какого-то хулигана. Если при свойственной ему вообще денежной безпорядочности и неаккуратности, онъ когда-нибудь, исключительно по ошибк и перебралъ что, то, несомннно, не съ цлью обсчитать Степанова. Этотъ человкъ на себя проживалъ гораздо меньше, чмъ на другихъ.
Гораздо врне, что выходъ Степанова есть слдствіе именно цензурныхъ воздйствій на журналъ. Н. А. понималъ. что разъ дло пошло такимъ образомъ, хорошаго изъ него выйти ничего уже не могло, а Софья Сергевна хотла сберечь т крохи, которыя остались отъ прежней Искры — что тоже понятно.
Итакъ, вотъ исторія лучшаго русскаго сатирическаго журнала.
Теперь намъ необходимо ознакомиться съ его коллегами-современниками.

‘Арлекинъ’.

Выше было уже указано на возникновеніе одновременно съ Искрой другихъ сатирическихъ и юмористическихъ журналовъ — Арлекина, Гудка и Развлеченія.
Разсмотримъ каждый изъ нихъ въ отдльности.
Арлекинъ — ‘журналъ легкаго и забавнаго чтенія’ издавался въ Петербург, выходилъ еженедльно, объемомъ и размромъ походилъ на Искру, издавалъ его П. И. Крашенинниковъ, редактировали Ивановъ, затмъ Л. Павлищевъ. За годъ дано было, согласно общанію, 100 иллюстрацій, цна журнала въ Петербург — 8 р. 50 к., съ пересылкою по Россіи — 10 руб. Задачу свою журналъ опредлялъ такъ: ‘интересовать и забавлять, не сбиваясь на грубую личность, на рзкую шутку, на крупную соль, съ одной стороны, и на безцвтность и вялость — съ другой’. Редакція понимала, что выполненіе ея нелегко, потому что — скажемъ отъ себя — самая задача была неясна.
‘Арлекинъ далъ слово въ своемъ объявленіи — читаемъ тамъ же — забавлять и интересовать читателей и преимущественно читательницъ, избгая крайностей, и постарается сдержать это слово, хотя бы это стоило ему большихъ затрудненій. Во всякомъ случа онъ скоре пожертвуетъ яркостію колорита, скоре будетъ выносить справедливые упреки въ недостатк занимательности и игривости, но никогда не забудетъ, что главная цль его та, чтобъ листокъ этотъ былъ хоть мимолетнымъ чтеніемъ дамъ, двицъ и вообще людей со вкусомъ чистымъ и образованнымъ’ {1859 г., No 1.}.
Программа этого страннаго журнала состояла изъ разсказовъ, стихотвореній, потъ, театра, библіографіи, фельетона, модъ и объявленій самой редакціи. 100 листовъ литографированныхъ приложеній были раздлены такъ: 5 2 — юмористическіе и рдко сатирическіе рисунки, 12 — альбомъ безсодержательныхъ картинъ изъ иностранной жизни, 12 — ‘музыкальная тетрадь’, 12 огромныхъ розовыхъ листовъ съ модами, 12 — ‘рисунки къ гардеробу и рабочему столику Коломбины’.
Собственное положеніе въ пресс и журналистик Арлекинъ опредлилъ довольно врно въ стихотвореніи ‘Арлекинъ и литературная семейка’:
Хоть я смюсь, но я не Весельчакъ,
Хоть нтъ во мн и Искры острыхъ шутокъ,
Я подражать не смю имъ никакъ:
У всякаго свой вкусъ и свой разсудокъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть Русскій Міръ, Гудокъ, Дневникъ или Разсвтъ
Описываютъ вамъ событье міровое,
За Парусомъ у насъ тянуться силы нтъ:
Большому кораблю и плаванье большое!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я-жъ, Арлекинъ, чудакъ изъ чудаковъ
Пою вамъ псенки, разсказываю сказки,
Я платье сшилъ себ изъ пестрыхъ лоскутовъ
И вкъ свой щеголяю въ маск! 1)
1) 1859 г., No 6.
Да это былъ, дйствительно ‘чудакъ изъ чудаковъ’, совершенно не отдававшій себ съ самаго начала яснаго отчета, на какой кругъ публики онъ можетъ разсчитывать. Мы уже видли, что масса читающей публики ждала и требовала обличеній, обличеній и обличеній, т, кому они были очень не по нутру, совершенно ничего не читали, кром ‘входящихъ’, ‘прописей’ и ‘оракуловъ’, дамы, двицы и читательницы вообще разбивались тоже на эти же дв главныхъ группы, и такихъ, которыя могли заинтересоваться главнымъ образомъ его музыкой и модой, было не особенно много потому, что Арлекинъ имлъ на этомъ поприщ довольно солидныхъ конкуррентовъ. Такимъ образомъ конецъ былъ совершенно ясенъ, и насталъ онъ съ послднимъ номеромъ 1859 года.
Вотъ все, что можно сказать объ Арлекин, не рискуя утомить читателя.

‘Гудокъ’ Г. К. Блока.

Немногимъ больше придется и на долю Гудка — юмористически-сатирическаго журнала, издававшагося и редактировавшагося Г. Е. Блокомъ, въ Петербург, выходилъ онъ еженедльно въ объем одного листа, размромъ съ теперешнюю ‘Ниву’. Цна его была ниже остальныхъ: въ Петербург и Москв 4 p., въ провинціи — 5 руб. Въ первомъ нумер помщены стихи М. Розенгейма о двицахъ и замужеств. Содержаніе вообще очень и очень блдно. Уже во второмъ нумер помщено объявленіе, не предвщавшее ничего хорошаго: ‘нкто, имя крайнюю нужду въ деньгахъ, ищетъ подписчиковъ на юмористическо-сатирическій журналъ Канибакса ‘Гудокъ’. Канибаксъ — псевдонимъ Блока. Соединенные NoNo 6 и 7 вышли съ ‘Элегіей Гудка’, изъ которой привожу нсколько строкъ:
И вотъ ‘Гудокъ’ не бранью площадною
Предъ обществомъ читателей предсталъ,
Онъ лишь сатирою клеймитъ одною,
А добродтели и личность не пятналъ.
Онъ не паяцъ, чтецовъ не забавляетъ —
Сарказмъ, а не скандалъ имъ представляетъ,
и все, что есть, чмъ будетъ онъ богатъ,
Готовъ длить… а только ‘не кричатъ’.
——
Но противъ воли, грустное сознанье
Рождается невольно у ‘Гудка’:
Вдь смотрятъ вс съ какимъ-то состраданьемъ,
Не журналиста — такъ возьметъ тоска,
И та тоска ‘убыткомъ’ все зовется,
А при убытк сильно сердце бьется,
Но не журналъ былъ въ этомъ виноватъ,
Что ежели сказать придется — ‘матъ!..’
‘Матъ’ былъ сказанъ очень скоро и, конечно, исключительно по вин самого журнала, а не кого-нибудь другого. Въ послднемъ, 22-мъ, номер стояло заявленіе отъ издателя: ‘Издатель журнала Гудокь считаетъ обязанностью довести до свднія гг. подписавшихся на его журналъ, что дальнйшее появленіе въ свтъ NoNo Гудка на этотъ годъ прекращается. Издатель льститъ себя, однако же, надеждою, что лица, удостоившія его изданія благосклоннымъ вниманіемъ, найдутъ причину такого прекращенія, быть можетъ временнаго, уважительною: изданіе это встртило со стороны публики слишкомъ незначительную поддержку, такъ что расходы уже къ настоящему времени (2 августа) превысили собранную подписную сумму на 400 %’.
Потомъ Блокъ писалъ въ ‘Сверной Пчел’, что Гудокъ прекратился по ‘неспособности его сотрудняковъ’…
Въ содержаніи Гудка, пря самыхъ усиленныхъ и внимательныхъ поискахъ, отмтить совершенно нечего: все это крайне блдно, бдно и грубо. Весельчакъ и тотъ былъ интересне Арлекина и Гудка.

‘Развлеченіе’.

Московскій ‘литературный и юмористическій журналъ съ политипажами’. Развлеченіе былъ выше Арлекина и Гудка, но неизмримо ниже Искры. Редактировалъ его и издавалъ . Б. Миллеръ, боле или мене извстный литераторъ того времени, цна журнала была низкая: въ Москв 3 p., въ провинціи — 5 p., выходъ еженедльно по субботамъ.
Миллеръ, самъ писавшія подъ псевдонимомъ ‘Гіацинтъ Тюльпановъ’, привлекъ къ участію въ своемъ журнал А. И. Левитова (‘Иванъ Сизой’, ‘Нв. С.’), В. Н. Алмазова (‘Б. А.’ и ‘Адамантовъ’), H. B. Гербеля (‘Эрастъ Моховоевъ’), И. И. Башмакова (‘Иванъ Ваненко’), Л. Мея, А. Козлова (‘А. K. Зловъ’), П. И. Вейнберга, В. П. Буренина и даже С. П. Шевырева.
Отсутствіе наблюдательнаго, талантливаго каррикатуриста чувствовалось на каждомъ шагу. Рисунки сплошь и рядомъ заимствовались въ слегка измненномъ вид изъ Искры. Такъ, напримръ, въ 1862 г. былъ цлый рядъ каррикатуръ ‘Журнальный міръ’, композиція которыхъ замтно не своя, да и исполнена плохо. Литературный отдлъ былъ содержательне, чмъ въ двухъ только что разсмотрнныхъ журналахъ, но очень часто блисталъ отсутствіемъ злободневности, злости, страсти къ обличенію. Сохранялась та посредственная середина, которая меньше всего прощалась именно въ разсматриваемую нами эпоху. Пародіи Алмазова, лишенныя сатирическаго элемента, не дали журналу успха, не помогло этому и привлеченіе въ 1863 г. А. H. Плещеева. Провинціальный отдлъ былъ такъ ‘умренно-благодтеленъ’, что совершенно не распространялъ изданіе въ провинціи. Въ 1864 г. Развлеченіе уже замтно ударилось въ свое ныншнее амплуа: преобладалъ кутила или деспотъ-купецъ, бывшее маленькое остроуміе уступило мсто уличному балагану, хотя вмст съ тмъ выходъ на улицу, повидимому, не особенно улыбался журналу, какъ будто тщившемуся оставаться въ ряду сатирическихъ органовъ.
Просмотрвъ съ полнымъ вниманіемъ первые шесть лтъ Развлеченія, я не нашелъ каррикатуръ, которыя были бы остроумне этихъ двухъ:

[]

Тиражъ Развлеченія, по словамъ самой редакціи, въ 1862 г. равнялся 2.900 экз., изъ которыхъ 900 шли въ провинцію {‘Книжный Встникъ’, 1862 г., No 20.}. Можно съ увренностью сказать, что цифра эта была боле или мене близка къ истинной, потому что въ Москв, кром Развлеченія, до самаго конца 1860-хъ годовъ не было ни одного не только сатирическаго, но и юмористическаго изданія, этому же способствовала и низкая цна.
Цензурное вдомство такъ характеризовало этотъ журналъ:
‘Это московское еженедльное изданіе съ каррикатурами, по своей дешевизн, вншнему неизяществу и простонародному языку предназначено, повидимому, для читателей изъ низшихъ классовъ. Оно, какъ слышно, расходится въ большомъ количеств даже по деревнямъ, гд томы Развлеченія за прошедшіе годы разносятся странствующими торговцами и продаются нердко по 1 руб. за годовой экземпляръ. Нсколько разъ было предписываемо мстной цензур, чтобы Развлеіеніе было цензируемо съ особою осмотрительностью. При своей простоватости и грубости, эта газета заключаетъ несравненно боле юмора и мткой остроты, чмъ другія. Хотя въ направленіи Развлеченія не проглядываетъ ничего злонамреннаго, антирелигіознаго или противуправительственнаго, но оно гршитъ часто поползновеніемъ къ цинизму и пасквильности. Справедливость заставляетъ, впрочемъ, сказать, что ея обличительныя статьи, имющія наиболе предметомъ московскую полицію, тамошнюю городскую думу, продлки и плутни купцовъ и фабрикантовъ, наконецъ, безобразное поведеніе молодежи изъ того же сословія, носятъ на себ почти всегда признаки достоврности. Не излишне также замтить, что въ теченіе 1864 г. помщены были въ Развлеченіи дв довольно обширныя повсти: ‘Бракъ по расчету’ и ‘Пустоцвтъ’. Оба произведенія написаны занимательно и, что въ текущей беллетристик рдкость — нравственны и благонамренны’ {‘Собраніе матеріаловъ etc.’, 291—292.}.
Развлеченіе существуетъ и по сіе время.

‘Каррикатурный Листокъ’. ‘Зритель’.

Въ 1860 г. вновь открытый журналъ ‘Свточъ’ выпускаетъ ежемсячно 8—10 каррикатуръ въ особой обложк, это приложеніе называлось Каррикатурный Листокъ. Редактировалъ его Калиновскій, цна Листка въ Петербург была 2 p., въ провинціи — 4 р. Мн не удалось подобрать нигд полнаго годового экземпляра Листка, но изъ имющихся въ моемъ распоряженіи двухъ нумеровъ характеръ его боле или мене ясенъ: это полная безсодержательностъ, безцвтность и ни тни таланта въ рисунк, если не считать очень небольшого числа каррикатуръ А. Волкова. Ни программы, ни направленія не замтно. Публика встртила Листокъ очень индифферентно, и на слдующій годъ онъ уже не издавался.
1861 годъ не далъ ни одного изданія, зато въ слдующемъ выходятъ Гудокъ и Зритель.
Сначала о второмъ. ‘Журналъ общественной жизни, литературы и спорта’, Зритель, выходилъ въ Москв съ 16 декабря 1861 года. Размръ его былъ въ четвертую долю листа, объемъ — около двухъ листовъ, цна 6 руб., съ модными картинками — 8. Редактировалъ и издавалъ Зритель нкій О. П. Калошинъ, о которомъ Н. В. Бергъ говоритъ въ своихъ ‘ Запискахъ ‘:
‘Сергй Калошинъ, повихнувшійся отъ разныхъ обстоятельствъ, гусаръ въ отставк, сынъ декабриста, могшій и даже весьма могшій служить литератур, но его голова была устроена такъ, что въ ней роились планы не повстей, не критики, не комедій, а только скандалы и выпивки, препровожденіе времени на квартир брата, въ дом родителей, на Смоленскомъ рынк, въ одной рубах, по цлымъ недлямъ въ обществ такихъ же забулдыгъ, какъ онъ самъ. Надо удивляться, какимъ образомъ ‘Москвитянинъ’ могъ еще добыть отъ этого безпутнйшаго малаго какія-нибудь работы. Ихъ было немного, но все-таки было, и самъ безпутнйшій малый одно время состоялъ членомъ молодой редакціи ‘Москвитянина’. Потомъ онъ опредлился, чрезъ своего отдаленнаго родственника, Н. В. Сушкова (дядю графини Растопчиной), въ сибирскіе казаки, подъ начальство графа Муравьева-Амурскаго, но скоро принужденъ былъ оттуда бжать. Опять скитался по Москв уже одинокій, устраивалъ скандалы и издавалъ сухощавый журнальчикъ Зритель’ {‘Рус. Старина’, 1891 г., II, 244.}.
Несмотря на сотрудничество Б. Н. Алмазова, А. И. Левитова, А. В. Дружинина (‘Ив. Чернокнижниковъ’), И. Д. Бляева, П. И. Вейнберга, В. П. Буренина, Л. Мея, гр. В. А. Соллогуба — правда, очень неровное и не особенно интенсивное — Зритель былъ журналомъ совершенно безсодержательнымъ, какъ сатирическое изданіе, съ массою перепечатокъ, безъ опредленнаго плана. Каррикатуры его крайне безцвтны и гораздо хуже всхъ другихъ, неимвшихъ успха журналовъ. На 36-мъ номер 1863 г. Зритель прекратился за недостаткомъ подписчиковъ. Минаевъ далъ прекрасное его опредленіе:
‘Замоскворцкимъ всмъ умамъ
Милъ скоморохъ замоскворцкій:
Услужливъ, гибокъ онъ, какъ самъ
Антонъ Антонычъ Загорцкій’.

‘Гyдокъ’.

Въ сентябр 1861 года, издатель газеты ‘Русскій Міръ’, . Стелловскій, купилъ у Блока его погибшій ‘Гудокъ’, съ обязательствомъ удовлетворить прежнихъ подписчиковъ. Въ конц года было объявлено о возобновленіи Гудка, совершенно уже реорганизованнаго.
Въ предподписочной реклам Гудокъ опредлялъ характеръ своего изданія въ слдующихъ словахъ:
‘Отрицаніе во имя честной идеи, сатира и юморъ во всхъ ихъ проявленіяхъ, преслдованіе грубаго и узкаго обскурантизма, произвола и неправды въ нашей русской жизни — вотъ т начала, которыми будетъ руководствоваться редакція Гудка. Твердое убжденіе, оправданное не разъ опытомъ, привело насъ къ смлой увренности, что полное отрицаніе и осмяніе всего пошлаго и темнаго въ нашей общественной жизни приноситъ обществу несомннную пользу. Мы вримъ въ смхъ и въ сатиру не во имя ‘искусства для искусства’, но во имя жизни и нашего общаго развитія, однимъ словомъ, мы вримъ въ смхъ, какъ въ гражданскую силу… Помогая общему длу литературы, мы принимаемся за него съ полнымъ уваженіемъ и любовью, все, что будетъ намъ по силамъ, мы постараемся сдлать’.
Редакторомъ Гудка былъ объявленъ съ самаго начала ‘Обличительный поэтъ’ (Минаевъ), которому принадлежитъ, конечно, и это хорошее объявленіе. Минаевъ на опыт Искры видлъ, что нужно Россіи, на опыт прежняго Гудка, Арлекина и Весельчака — что ей не нужно. Новый Гудокъ издавался при ‘Русскомъ Мір’, редакторомъ котораго былъ Гіероглифовъ. При Минаев онъ не имлъ права вмшательства, если бы оно отвергалось. При газет Гудокъ прилагался безплатно, отдльно стоилъ 5 руб. съ доставкой и пересылкой. Размръ, какъ у Искры, объемъ — вдвое меньшій.
5 января 1862 года, въ пятницу — день выхода и Искры — вышелъ первый нумеръ Гудка — ‘сатирическаго листка съ каррикатурами‘.
Глазамъ публики представилось нчто смлое и совершенно неожиданное… На виньетк былъ портретъ Герцена! Да еще какой! — со знаменемъ въ рукахъ стоялъ Искандеръ среди крестьянъ и объяснялъ имъ, что значила надпись на полотнищ: ‘уничтоженіе крпостного права’. Внимательно слушаютъ его бывшіе рабы, мальчишки играютъ на свирлькахъ, читаютъ Гудокъ. На всхъ лицахъ радость, вс встрчаютъ зарю новой жизни. Встрчаютъ ее и на лвой сторон картины, но иначе… Помщики бгутъ отъ сосдства съ ‘лондонскимъ злодемъ’, а одинъ изъ нихъ, въ злоб потрясаетъ трехвостной плетью, не смя уже испробовать ее на спинахъ своихъ бывшихъ Филекъ и Прошекъ… Чиновничество въ ужас смотритъ на пришлеца, а одинъ изъ нихъ пускаетъ мыльные пузыри…
Рисунокъ принадлежалъ карандашу А. Богданова и сразу пріобрлъ Гудку большой успхъ. Выступить съ портретомъ Герцена, имя котораго до 18 апрля 1862 г. четырнадцать лтъ не произносилось въ русской печати — нужна была смлость {О начал ‘обличеній’ Герцена въ русской журналистик см. особую главу въ моей книг: ‘Эпоха цензурныхъ реформъ’.} (см. стр. 150)…

[]

Съ пятаго нумера виньетка исчезаетъ навсегда… Минаевъ работаетъ сразу подъ семью псевдонимами (‘Гудошникъ’, ‘Донъ-Кихотъ Петербургскій’, ‘Обличительный поэтъ’, ‘Д. Свіяжскій’, ‘Ж. Симбирскій’, ‘Темный Человкъ’, ‘Т. Ч.’) и подъ фамиліей. Затмъ въ теченіе короткаго времени присоединяются: П. И. Вейнберъ (‘Донъ-Алонзо’), А. Козловъ (‘К. Зловъ’), Д. Ломачевскій, Вс. Крестовскій, Г. Дестунисъ, М. Стопановскій, Н. С. Курочкинъ, тутъ-же получаетъ литературное крещеніе С. Н. Терпигоревъ (‘Ванька Хрновъ’, ‘Сергй Заноза’). Неизвстно почему, но, начиная съ 14-го нумера, Минаевъ перестаетъ редактировать Гудокъ, хотя сотрудничества въ немъ не прекращаетъ.
Провинція получаетъ въ Гудк значительное мсто не только въ отдл .,Изъ провинціи’, который, по ‘независящимъ’ отъ редакціи обстоятельствамъ, очень часто продолжительно отсутствовалъ, но и въ масс отдльныхъ замтокъ, всегда остроумно и живо написанныхъ. Приглашеніе писать каррикатуры талантливаго художника Іевлева было очень кстати. Каррикатурная часть стояла очень хорошо, хотя не такъ, какъ въ Искр — весь Гудокъ ниже ея, — былъ замтенъ недостатокъ силъ. Кром того, въ Гудк не чувствовалось редакторской руки: Минаевъ не обладалъ этимъ талантомъ, замнившій его Гіероглифовъ — и еще того мене, не говоря уже о томъ, что онъ не отличался прочно выработанными общественными идеалами и взглядами, не обладалъ способностью быстро схватывать общественное настроеніе.
Постановка дла была, такъ сказать, кустарная. Вотъ что разсказываетъ о ней Терпигоревъ:
‘Четвергъ — это былъ замчательный день, или, собственно, вечеръ. Въ четвергъ приходили тогда непремнно Минаевъ, художникъ Іевлевъ и еще кто-нибудь. И вотъ, втроемъ, вчетверомъ составляли весь номеръ ‘Гудка’. Подавалась закуска, самая простая, водка и дв или три бутылки портеру. Закуску ли, водку и портеръ пили, а въ это время Іевлевъ рисовалъ каррикатуры на сообща придуманныя темы, Минаевъ на тоже сообща придуманныя темы высыпалъ нсколько десятковъ строкъ стиховъ. Половину, до крайней мр, того и другого цензура не пропускала, но довольно было и того, что оставалось, и листокъ положительно блестлъ остроуміемъ и беллетристикой. Эта дребедень, что издавалась посл, что издается и теперь, и въ подметки, конечно, не годится тогдашнему ‘Гудку’…
…’Гіероглифовъ почти всякаго, приходившаго къ нему въ редакцію со статьей какой-нибудь, спрашивалъ:
‘— Вы какой губерніи?
‘— Смоленской (напримръ).
‘— Ну, что у васъ тамъ длается?
‘— То-есть, какъ что?
‘— Ну, какіе, напримръ, скандалы, мошенничества тамъ были за это послднее время?
‘Пришедшій смотрлъ на него съ удивленіемъ, а онъ продолжалъ:
‘— Вамъ вдь это ни на что не нужно, для васъ это хламъ, а мн годится…
‘И то и дло случалось, что какой-нибудь солидный господинъ, принесшій чрезвычайно умную и необыкновенно скучную статью для ‘Русскаго Міра’, которую черезъ недлю Гіероглифовъ обязательно ему возвращалъ, разсказывалъ тоже какіе-нибудь очень ‘веселенькіе’ скандальчики, ‘маленькій’ анекдотикъ, Гіероглифовъ ихъ печаталъ въ ‘Гудк’, и въ результат пятьдесятъ подписчиковъ изъ Смоленска прибавлялось.
‘Мн онъ говорилъ:
‘— Вотъ вы изъ Тамбова, къ вамъ оттуда пишутъ, земляки ваши сюда прізжаютъ, ну, что вамъ стоитъ разспросить ихъ, наврно, вдь что-нибудь и пригодится для ‘Гудка’. Посмотрите, вонъ Минаевъ изъ Симбирска, такъ вдь онъ въ какомъ трепет-то всю губернію держитъ. И онъ доказывалъ мн массу писемъ, полученныхъ изъ Симбирска, съ подтвержденіями, опроверженіями разсказаннаго или нарисованнаго въ ‘Гудк’. Такъ вотъ и вы бы могли сдлать съ вашей Тамбовской губерніей.
‘Мысль была заманчивая, и я помаленьку, полегоньку началъ.
— Хорошо, хорошо, — повторялъ одобрительно Гіероглифовъ’ {С. Терпигоревъ, ‘Воспоминанія’, ‘Истор. Встникъ’, 1896 г., No. 51—52.}.
И, дйствительно, Гудокъ перомъ Терпигорева нагналъ большого страху на тамбовскаго губернатора Данзаса, который неоднократно фигурировалъ подъ ‘Дурандасомъ’…
Въ общемъ нужно сказать, что онъ вполн заслуженно можетъ стоять рядомъ съ Искрой, какъ прекрасное ея филіальное отдленіе. За одинъ годъ своего существованія Гудокъ далъ несравненно больше, чмъ его соименникъ, Развлеченіе, Арлекинъ и другіе журналы вмст за все время своего изданія. Это былъ безусловно полезный и интересный голосъ въ семь той прогрессивной печати, которой принадлежитъ великая заслуга расчистки первобытныхъ лсовъ сорокалтней реакціонной эпохи, созданія новыхъ условій русской жизни. Поэтому надо искренно сожалть о безвременной кончин Гудка, происшедшей на почв матеріальныхъ недоразумній редактора съ издателемъ, о чемъ, впрочемъ, ниже.

——

Теперь о самомъ его содержаніи.
Когда Гудокъ появился на свтъ, освобожденіе крестьянъ стало уже совершившимся фактомъ. Оставалось лишь слдить за его послдствіями. И Гудокъ нтъ-нтъ, а ввертывалъ свое жало въ крпостниковъ, конечно, такъ только, мимоходомъ. Напримръ, въ ‘Завщаніи’ богача находимъ такія строки:
‘Любезныя дти мои, Николай и Василій! оставляю я васъ, какъ вамъ небезызвстно, въ весьма счастливомъ положеніи: у васъ нтъ крпостного состоянія, и потому вы не были и не будете призваны къ той великой жертв, которую съ такимъ увлеченіемъ русское дворянство принесло на алтарь великихъ филантропическихъ идей’… {1862 г., No 2.}.
То кольнетъ мирового посредника, по-французски изъясняющагося съ крестьянами, то — помщика, предпочитающаго ‘рукопашную’ систему паровымъ плугамъ, то еще кого-нибудь…
Цензура и здсь отмчалась остроумно, хотя гораздо рже, чмъ въ Искр.
Въ ‘caf’ постителю подали ‘Таймсъ’ съ совершенно черной первой страницей.
‘— Эти иностранныя газеты, нтъ-нтъ, да непремнно кого-нибудь очернятъ, въ нихъ все выходитъ въ черномъ цвт’ {1862 г., No 10.}.

——

У дверей цензурнаго комитета происходитъ разговоръ съ сотрудникамъ Гудка.
‘— Я читалъ вашу статью, г. Донъ-Кихотъ, сквозь самыя сильныя очки, и, все-таки, не могу ее одобрить.
— Вамъ бы, mon gnral, слдовало читать статьи Гудка сквозь пальцы’ {1862 г., No 45.}.
Тяжелое положеніе Искры иллюстрировано Іевлевымъ очень остроумно:

[]

Степановъ здсь очень похожъ. Какъ извстно, въ начал 1862 г. министръ народнаго просвщенія, Головнинъ, запросилъ редакціи нкоторыхъ журналовъ и газетъ о ихъ взглядахъ на недостатки организаціи современной цензуры Гудокъ, не получивъ такого запроса, отвтилъ печатно:
‘Предупредительная цензура — это намордникъ, сквозь который можно лаять, нюхать, лизать, но укуситъ — никакимъ образомъ, разв только можно настращать, подобіе же карательной цензуры всякій русскій человкъ можетъ видть на медвдяхъ, которыхъ водятъ ярославскіе мужики для увеселенія публики. Кольцо продтое въ ноздрю и подпиленные зубы — вотъ эмблемы каранія. Физически можно укусить хотъ и подпиленными зубами, но, какъ медвдь по опыту знаетъ, что за всякую дерзость бываетъ очень больно его ноздр, то всякая попытка и ограничивается лишь желаніемъ. Которая цензура лучше, предоставляемъ длать выводъ самому читателю, что же до насъ, то по нашему мннію — об лучше’ {1862 г., No 16.}.
Когда вліяніе мрачнаго консерватора крпостничества гр. Панина, не столько замтнаго, какъ министра юстиціи, сколько — какъ оплотъ высшей лиги обскурантовъ, стало падать — Гудокъ вышелъ съ каррикатурой-портретомъ:

[]

Наиболе остроумнымъ по отношенію къ суду и чиновничеству нужно признать лишь одно стихотвореніе:
Я сословіе дворянское
Всей душою уважалъ,
Пилъ съ дворянами шампанское
И въ собраньи танцовалъ.
Дла я хотъ и не длывалъ,
Любилъ праздность погромить…
Секретаръ дла обдлывалъ —
Разршалъ: бить иль не бить?
Засдатель Уголовной Палаты.
Въ этой области Гудокъ страшно бденъ и отчасти, конечно, по своей вин. Въ провинціальныхъ замткахъ попадались иногда очень рзкіе отзывы о чиновникахъ всякаго ранга, но именно въ виду своей частности, эти голоса не давали всмъ читателямъ общаго впечатлнія. Выше я уже упомянулъ объ обличительныхъ опытахъ Терпигорева. На этой почв Гудокъ не мало насмшилъ, тамбовскую въ особенности, публику. Замтки Терпигорева были подписаны полной фамиліей, а у него былъ дядюшка — козловскій предводитель. Очевидно, злая молва связала разоблаченія губернатора съ предводителемъ, и послднему необходимо было оправдаться. И вотъ онъ посылаетъ въ Гудокъ грозное посланіе… Впрочемъ, приведу полностью статью: ‘Офиціальная корреспонденція Гудка’.
‘Въ редакціи ‘Гудка’ слушали: отношеніе г. козловскаго узднаго предводителя дворянства, отъ 16 минувшаго марта, за No 82, слдующаго содержанія:
‘Въ 9-мъ No издаваемаго оною редакціею въ семъ году журнала ‘Гудокъ’, напечатана статья, подписанная моими именемъ и фамиліей, но написанная не мною, а поэтому имю честь просить оную редакцію почтить меня увдомленіемъ, откуда оною редакціею была получена вышеозначенная статья и извстно ли оной, изъ какого званія происходитъ сочинитель ея, какъ его настоящее имя, фамилія и какой онъ губерніи и узда. При чемъ также прошу выслать мн оттискъ съ руки, подписавшаго подлинную статью’.

Подписано: Предводитель дворянства Терпигоревъ.

‘А по справк оказалось: 1) Авторъ оной статьи, помщенной въ No 9 Гудка подъ заглавіемъ ‘Цнинскій воевода Дурандасъ’ Сергй Николаевъ сынъ, Терпигоревъ иметъ жительство въ С.-Петербург, въ Малой Морской, въ дом Татищева, а какого онъ роду и племени и на какомъ основаніи на его собственное имя и фамилію предъявляетъ споръ козловскій предводитель дворянства, — редакціи неизвстно, равно какъ въ редакціи не имется и оттиска съ руки онаго Сергя Николаева сына, Терпигорева, а имются только его рукописи, такъ какъ онъ состоитъ при редакціи Гудка на должности чиновника особыхъ порученій и производитъ ревизію всмъ губернскимъ и областнымъ вдомостямъ, рапортуя редакціи о всхъ губернскихъ и уздныхъ скандалахъ, и 2) Ни въ какомъ том Свода Законовъ и ни въ какихъ сепаратныхъ инструкціяхъ и предписаніяхъ не значится такого постановленія, которое предоставляло бы господамъ узднымъ предводителямъ дворянства право требовать отъ редакцій выше прописанныхъ свдній, а потому приказали: Увдомивъ обо всемъ вышеизложенномъ г. козловскаго узднаго предводителя дворянства, на означенное его отношеніе, настоящее дло тмъ почислить ршеннымъ {1862 г., No 14.}.
Разумется, нумеръ этотъ имлъ громадный успхъ.
Изъ нравовъ полиціи очень недурны іевлевскія каррикатуры: ‘Видимые признаки привязанности къ начальству’ и ‘Кактусы’.

[]

[]

Въ области народнаго просвщенія и школы вообще Гудокъ также не отличался разнообразіемъ содержанія. Можно отмтить только діалогъ между инспекторомъ и маленькимъ худенькимъ мальчуганомъ:
‘— Мальчишки! Вы это что вздумали, бунтовать?
— Помилуйте, Иванъ Ивавычъ, намъ сть ничего не даютъ, мы съ голоду умремъ…
— Молчать! всхперепорю! Вы здсь живете не для того, чтобы сть, а для того, чтобы учиться!’ {1862 г., No 45.}.
Приведу еще нсколько удачныхъ мстъ изъ массы раскиданныхъ по Гудку отдльныхъ уколовъ тому или другому лицу, остроумныхъ замчаній и комментаріевъ по поводу какого-нибудь факта и т. д. Въ этомъ отношеніи Гудокъ вполн въ данное время невоспроизводимъ…
‘— Mr. Фу-фу-Фай, скажите мн что-нибудь по-китайски.
— Чин-чин-а-по-чи-тай’ {1862 г., No 15.}.
‘— Не знаете ли вы, о какой литер будутъ теперь разсуждать въ орографическомъ обществ?

——

— Говорятъ о литер Ц, она тоже совершенно лишняя, только и нужна для одного слова: ‘цыцъ!’ а безъ него можно обойтись’ {Ibidem.}.

——

‘Самая популярная игра въ Россіи — палки’ {1862 г., No 1.}.

——

‘— Какъ мы назовемъ нашего новорожденнаго сына? Я желала бы Пилладомъ.
— Назовемъ лучше Арестомъ: нынче Аресты въ мод’ {1862 г., No 30.}.

——

‘— Я всегда стоялъ за идею и буду стоять.
— Стоять-то немудрено, а ты вотъ посиди’ {1862 г., No 32.}.

——

Діалогъ около Царя-колокола въ Москв:
‘— Колоколъ-то здсь, а я читалъ въ ‘Русскомъ Встник’, будто онъ въ Лондон.
— Э-э, батюшка, охота вамъ врить этимъ журналамъ: вчно врутъ’ {1863 г., No 1.}.

——

Литература занимала въ Гудк далеко не послднее мсто и бралась, разумется, съ тми же цлями, что и въ Искр.
Особенно нападалъ Гудокъ на ‘Сверную Пчелу’ П. С. Усова, видя въ ней суррогатъ политической газеты. Можно сказать, что ни одинъ неловкій шагъ редактора не былъ пропущенъ. Напримръ, въ ‘Сверной Пчел’ появилась аинская ‘собственная корреспонденція’, цликомъ заимствованная изъ иностранныхъ газетъ. Гудокъ уже гудитъ:
‘Бога ради, Павелъ Степановичъ, имя и адресъ вашего собственнаго аинскаго корреспондента! Адресуйте вашъ отвтъ прямо: ‘Г. Донъ-Кихоту С.-Петербургскому, въ редакцію Гудка’, — мой адресъ извстенъ почтамту… Позвольте кстати поблагодарить васъ за вашу ‘собственную’ остроумную выдумку — выставлять заграничныя ваши корреспонденціи на показъ въ вашей собственной контор, воображаю смущеніе клеветниковъ, которые, конечно, будутъ толпами стекаться для созерцанія этихъ вашихъ собственныхъ документовъ…
Подл рчки, подл Мойки,
Гд Почтамтскій пшій мостъ,
Будетъ долго собираться
Петербуржцевъ длинный хвостъ.
Подл рчки, подл Мойки,
Будетъ публика ходить
И въ контор, въ дом Греча,
Приговоръ произносить.
Подл рчки, подл Мойки,
Будетъ пться пснь хвалы
Что ‘своихъ корреспондентовъ’
Очень много у ‘Пчелы’! 1).
1) 1862 г., No 46.
Воспроизвожу всю редакцію ‘Сверной Пчелы’ по остроумной каррикатур Іевлева.

[]

За кучера самъ Усовъ, верхомъ на осл: впереди — Лсковъ, сзади — Артуръ Бенни, которому и принадлежитъ высмянный здсь проектъ образованія особыхъ дружинъ волонтеровъ-пожарныхъ изъ учащейся молодежи, изложенный имъ въ ‘Пчел’ въ разгаръ майскихъ пожаровъ 1862 года. Кром нихъ, здсь же: П. И. Мельниковъ (кажется, съ ножницами), П. И. Небольсинъ, Н. И. Перозіо, С. Н. Палаузовъ, I. Н. Шиль и К. Н. Веселовскій. Когда ‘Пчелка’ расписалась въ принятіи этой каррикатуры, но удивилась присутствію на ней ‘лишнихъ дйствующихъ лицъ’, Гудокъ разъяснилъ ея недоумніе, и разъясненіе это иметъ извстное значеніе для исторіи журналистики.
‘Авторъ каррикатуры уполномочилъ насъ растолковать редакціи ‘Сверной Пчелы’, что, рисуя трехъ ословъ, онъ не имлъ въ виду ничьихъ личностей, а желалъ лишь только олицетворить въ нихъ: убжденіе, направленіе и стремленіе той благородной коалиціи, которая засдаетъ въ экипаж, везомомъ послушными животными. Что же касается до четвертаго ослика, осдланнаго арлекиномъ, то этотъ осликъ знаменитъ тмъ въ особенности, что на немъ здятъ постоянно и на гору Парнасъ и въ раскольничьи скиты, и даже на крутыя возвышенности вліятельныхъ лстницъ, за высокими чинами’ {1862 г., No 24.}.
Черезъ нсколько дней въ ‘Сверной Пчел’, доведенной положительно до отчаянія, появляется небывалое объявленіе:

Нашимъ противникамъ.

‘По поводу постоянныхъ и почти ежедневно повторявшихся нападокъ многихъ петербургскихъ газетъ на ‘Сверную Пчелу’, мы ршились, въ интерес нашихъ читателей, для которыхъ подобная, чисто личная (?) полемика не можетъ быть занимательною, впредь отвчать, когда сочтемъ нужнымъ, на вс нападки такого рода, уже не на первыхъ страницахъ нашей газеты, а посл объявленій, помщаемыхъ на четвертой страниц’ {‘Св. Пчела’, 1862 г., No 168.}.
Читатели видли, какъ Искра обрисовала Аскоченскаго. Гудку принадлежитъ дополненіе характеристики. Вотъ редакторъ ‘Домашней Бесды’.

[]

Написанное на полу число 666 остроумно выведено Гудкомъ же изъ фамиліи мрачнаго изувра съ помощью славянскихъ цифръ:
А — 1
С — 200
К — 20
О — 70
Ч — 90
Е — 5
H — 50
С — 200
К — 20
I — 10
Итого. . . 666 1).
1) 1862 г., No 37.
Старчевскій набросанъ двумя штрихами:
‘— Что, Донъ-Кихотъ, все въ Гудк — гудишь?
— А ты все куришь?!’ {1862 г., No 40.}.
Старчевскій спрашиваетъ сторожа цензурнаго комитета: ‘Гд тутъ задній ходъ?
‘— Зачмъ вамъ задній, пожалуйте съ передняго.
— Я жаловаться иду’ {1862 г., No 46.}.
Довольно неосновательно Гудокъ занялся ‘Основой’, гд евреевъ называли часто ‘жидами’. Тогда на ‘Основу’ поднялись нкоторые прогрессивные органы, Гудокъ посвятилъ ей, тоже большую статью, заканчивавшуюся такими куплетами:
Въ журнальныя счи
Бросаться по зову готова,
Хохлацкія рчи
Порой забывая, Основа,
Но каждый находитъ
Въ ней южнаго края примты:
Она не походитъ
На русскія наши газеты.
Являясь на Невскій,
Въ ней та же и рчь и походка,
Какъ самъ Данилевскій,
Она по душ патріотка.
Какъ ночи Украйны
И юга далекаго краски
Исполнены тайны
Въ ней Кулиша псни и сказки.
Стремленья вс наши
Ея не возбудятъ вопросовъ:
Ей въ мір нтъ краше
Нарчья однихъ малороссовъ.
Нарушить не смя
Печальной отчизны примра,
Встрчая еврея,
Въ немъ видитъ она лицемра.
Какъ жители Дона,
‘Жидами’ ихъ всхъ называетъ
И голосъ ‘Сіона’ 1).
И слухъ ей и счастье смущаетъ 2).
1) Одесскій органъ русскихъ евреевъ.
2) 1862 г., No 3.
Извстно, что потомъ редакція ‘Основы’ объяснила своимъ противникамъ, что слово ‘жидъ’ именно на малорусскомъ язык совершенно не иметъ оскорбительнаго характера, потому что иного малорусскаго слова и нтъ для обозначенія понятія еврей.
Катковъ не фигурировалъ въ Гудк такъ, какъ въ Искр, о немъ лишь изрдка встртится пара-другая строчекъ, да это и понятно: 1862 г. не давалъ еще всей изобильной пищи катковскаго приготовленія. Вотъ наиболе рзкая его оцнка:
Когда-бъ не смутное влеченье
И жажда тайная тревогъ,
Я-бъ жилъ въ Москв, на ‘Развлеченье’
Смнивъ и ‘Искру’ и ‘Свистокъ’.
И какъ Корейши старый крестникъ,
Прогрессъ и совсть отвергалъ,
И все бы слушалъ ‘Русскій Встникъ’,
Все бъ ‘Наше Время’ изучалъ 1).
1) 1862 г., No 5.
Наконецъ приведу пародію на поэзію Фета:
Я пришла къ теб съ разсвтомъ
Разсказать, что я устала,
Что всю ночь за тмъ поэтомъ,
Что ты далъ мн, продремала.
Онъ поетъ, какъ лсъ проснулся,
Каждой травкой, вткой, птицей,
Но надъ этою страницей
Уже сонъ меня коснулся.
Утромъ только я узнала,
Что отъ жажды лсъ ужъ плачетъ.
И къ теб я прибжала,
Чтобъ узнать, что это значитъ? 1).
1) 1862 г., No 3.

——

Надо-ли говорить, что цензура наблюдала за нимъ въ достаточной мр внимательно? Чего стоила одна первая заглавная виньетка… Въ пятомъ нумер помстили каррикатуру на Луи-Наполеона и Виктора-Эммануила, изображенныхъ за кулисами театра и спшно повторявшихъ свои роли. Черезъ недлю министръ народнаго просвщенія сообщилъ цензурнымъ комитетомъ, что ‘Государь Императоръ, замтя въ No 5 сатирическаго журнала Гудокъ неприличное изображеніе императора французовъ и короля Сардинскаго, высочайше повелть соизволилъ: сообщить, для зависящаго исполненія, непремнную волю его величества, чтобы каррикатурныя изображенія царствующихъ государей не допускать въ печати’ {П. Усовь, ‘Изъ моихъ воспоминаній’, ‘Истор. Встникъ’, 1883 г., IV, 79.}.
Вскор министръ внутреннихъ длъ обращалъ вниманіе министра народнаго просвщенія на No 14 Гудка, гд подъ рубрикою ‘Погудки2 помщенъ былъ разсказъ о прізд въ Ветлугу одного ученаго в о томъ, что, вслдствіе рекомендаціи губернскаго начальства оказывать прізжему вжливость и содйствіе въ его нуждахъ, мстные уздные чиновники ршили исполнить такое приказаніе путемъ представленія прізжему въ мундирахъ. Министръ полагалъ, что ‘такого разсказа вовсе не слдовало допускать къ печати по тому уваженію, что онъ не иметъ въ виду никакой другой цли, кром публичной насмшки надъ лицами служащими, съ указаніемъ даже мста служенія ихъ, отчего насмшка становится еще боле оскорбительною для тхъ, противъ кого направлена’ {П. Усовъ, ‘Цензурная реформа въ 1862 г.’, ‘Встникъ Европы’, 1882 г., V, 160—161.}.
Уже въ 43 нумер ‘Русскаго Міра,: за 1862 г. отъ редакціи было объявлено, что ‘отношеніе г. Стелловскаго къ ‘Рус. Міру’ и Гудку ограничивается съ Февраля сего 1862 г. лишь содержаніемъ конторы, т. е. пріемомъ подписки, разсылкой журнала и поставкой нотъ для подписчиковъ на журналъ съ музыкальными приложеніями, и что за тмъ, во всемъ прочемъ г. Стелловскій не иметъ съ журналу никакихъ отношеній’ {Стелловскому принадлежало крупное нотное издательство, которое онъ прицплялъ всегда къ своимъ періодическимъ изданіямъ. Подъ ‘журналомъ’ подразумвается еженедльная газета ‘Русскій Міръ’.}. Ясно, у редакціи съ издателемъ произошелъ конфликтъ, до поры до времени онъ ни въ чемъ видимо не выражался. Но вотъ, въ конц года, между Стелловскимъ и Гіероглифовымъ происходитъ очень любопытная, необыкновенная въ исторіи русской журналистики переписка. Приведу сначала заявленіе редактора Гіероглифова. Вотъ оно:
‘Замтивъ растрату денегъ, получаемыхъ отъ подписчиковъ на ‘Рус. Міръ’, редакція сообщила объ этомъ въ слдующей публикаціи, напечатанной въ No 278 ‘С.-Петерб. Вд.’, No 345 ‘Св. Пчелы’ и No 164 ‘Соврем. Слова’:
‘Имя фактическія доказательства, что содержатель конторы ‘Рус. Міра’ и Гудка и вмст съ тмъ соучастникъ по изданію, г. Стелловскій произвольно растрачиваетъ деньги, постудающія отъ подписчиковъ, не платя даже за пересылку газеты въ почтамтъ, — редакція, для охраненія уже начавшейся подписки на будущій 1863 г., обратилась къ высшей полицейской власти объ освидтельствованіи кассы журнала и объ отобраніи отъ г. Стелловскаго поступившихъ донын на 1863 г. денегъ’.
‘Съ тмъ вмст, редакція обратилась также съ просьбой и въ почтамтъ о пріостановленіи выдачи получаемыхъ отъ иногороднихъ подписчиковъ денегъ съ тмъ, чтобы вс повстки, посылки и письма, адресуемыя въ редакцію и контору ‘Рус. Міра’ и Гудка передаваемы были въ другія конторы журнала — въ книжные магазины: Базунова и Печаткина, гд также принимается подписка на означенные журналы, какъ было опубликовано въ разосланныхъ на 1863 г. объявленіяхъ.
‘Редакція за тмъ покорнйше проситъ гг. городскихъ подписчиковъ и гг. книгопродавцевъ, принимающихъ подписку на ‘Р. М.’ и Гудокъ, обращаться съ своими требованіями на ‘Р. М.’ — въ книжный магазинъ Базунова, а отдльно на Гудокъ — въ книжный магазинъ Печаткина, за эти конторы журнала редакція вполн отвчаетъ’ {‘Рус. Міръ’, 1862 г., No 50.}.
Дло въ томъ, что Стелловскій былъ недоволенъ Гіероглифовымъ, не выполнившимъ одного изъ пунктовъ ихъ договора, въ силу котораго, при недоведеніи къ апрлю 1862 года числа подписчиковъ до 3000, онъ долженъ былъ оставить редакцію. До декабря Стелловскій терплъ, а затмъ озаботился удаленіемъ нежелавшаго уходить Гіероглифова. Дальнйшее пусть изложитъ самъ Стелловскій:
‘Г. Гіероглифовъ началъ съ того, что обратился къ высшей полицейской власти и съ г. полковникомъ Лебедевымъ и мстною полиціею, явился въ мой музыкальный магазинъ поврять мою кассу. Въ ревности своей объ обезпеченіи денегъ моихъ подписчиковъ, онъ совершенно позабылъ, что расходъ и приходъ по изданію журнала: ‘Русскій Міръ съ сатирическимъ листкомъ Гудокъ’, составляютъ весьма незначительную часть моихъ торговыхъ операцій и что только коммерческій судъ, да и то при объявленіи меня несостоятельнымъ могъ бы назначить ревизію, да и то не кассы моей, а только торговыхъ книгъ.
‘Одушевляемый по всей вроятности тою же хотя и похвальною, но совершенно неумстной ревностью, онъ обратился кром высшей полиціи еще къ другому вдомству, услыхавши откуда-то, что туда обратился я, не обращавшійся по этому длу даже и къ полиціи, ни къ высшей ни къ низшей, не признававшій и до сихъ поръ упорно не признающій въ этомъ дл никакого инаго суда, кром третейскаго, опредленнаго нашимъ контрактомъ.
‘Обревизованія моей кассы, разумется, не воспослдовало, да и не могло воспослдовать — а между тмъ, г. Гіероглифовъ заявилъ С.—Петербургскому Цензурному Комитету, что надо мною производится формальное слдствіе.
‘Цензурный Комитетъ не разршилъ мн изданія впредь до ршенія спора, хотя до сихъ поръ никакого, тмъ боле формальнаго слдствія не было, да и, повторяю, не могло быть назначено. Кром того Комитетъ, сначала на запросъ С.-Петербургскаго Почтамта о томъ, кто собственникъ журнала, отвчалъ ему, что редакторомъ журнала Русскій Міръ, къ которому впослдствіи присоединенъ сатирическій листокъ: ‘Гудокъ’, утвержденъ г. Гіероглифовъ, а право собственности на изданіе передано купцу Стелловскому за 5000 руб. сер., — по полученіи отъ г. Гіероглифова заявленія о мнимомъ производств надо мною формальнаго слдствія, — сообщилъ о томъ Почтамту, вслдствіе чего Почтамтъ пріостановилъ всю корреспонденцію, адресуемую не только на Русскій Міръ и Гудокъ, но вообще на мое имя, какъ на имя лица, надъ которымъ производится формальное слдствіе, не освдомясь офиціально — дйствительно-ли какое-либо слдствіе надо мною производится.
‘Желая остаться въ предлахъ гражданскаго права и вообще сколько можно мене замшивать власти офиціальныя въ приватныя дла и отношенія, я только принималъ мры къ огражденію себя и своего кредита, — а равно и къ обезпеченію продолженія изданія и правъ моихъ подписчиковъ.
‘По общему ходу нашего, до сихъ поръ еще, къ сожалнію, бумажнаго длопроизводства, при которомъ то, что можетъ быть сдлано въ немногіе часы, тянется многія недли, мры, мною принимаемыя, не приносили желаемаго успха.
‘Такъ какъ заявленіе г. Гіероглифова о какой-то растрат мною суммъ изданія, составляющаго мою собственность, и о мрахъ, принятыхъ будто бы къ ревизованію меня, — посягало на мой коммерческій кредитъ, и въ глазахъ людей, не знакомыхъ съ дломъ, могло дйствительно возбудить сомнніе, — то я обращался первоначально съ частнымъ письмомъ, а потомъ съ прошеніемъ къ С.-Петербургскому Военному Генералъ-Губернатору, желая знать офиціально, какого рода слдствіе могло быть надо мною назначено, — но какъ на письмо, такъ и на прошеніе мое, не имлъ еще чести получить отвта.
‘Равномрно, желая чтобы изданіе не останавливалось и подписчики не потерпли отъ нашего частнаго спора съ редакторомъ, — я входилъ съ прошеніемъ въ Цензурный Комитетъ о томъ, чтобы мн дозволено было продолженіе изданія, подъ мою личную отвтственность, — но Цензурный Комитетъ, какъ заявляетъ г. Гіероглифовъ, просьбы мои, не знаю на какомъ основаніи, оставилъ безъ послдствій, и предоставя г. Гіероглифову объявитъ о томъ, не дозволилъ однакожъ г. Гіероглифову объявленія объ отдльной подписк на ‘Гудокъ’, на томъ основаніи, что ‘Гудокъ’ не составляетъ отдльнаго журнала, а есть только приложеніе къ журналу: ‘Русскій Міръ’, составляющій мою исключительную собственность’ {Объясненіе съ публикой и подписчиками издателя-собственника журнала ‘Русскій Міръ’ съ сатирическимъ листкомъ ‘Гудокъ’, приложено при ‘Голос’ въ 1863 г., помчено цензурой 8 января 1863 года. Курсивъ мой.}.
Трудно сказать, кто въ чемъ былъ неправъ въ этихъ объясненіяхъ, но, несомннно, что не видя другого исхода, Стелловскій ршилъ лучше прекратить дло, чмъ издавать его подъ редакціей Гіероглифова.
Несмотря на это, редакція сначала надялась, что все уладится, и первые нумера ‘Русскаго Міра’ и Гудка 1863 г. были выпущены {H. M. Лисовскій ошибочно говоритъ о пріостановк Гудка на послднемъ, No 48, 1862 г. (см. стр. 39 его работы).}. Правда, въ конц нумера газеты стояло такое заявленіе: ‘редакція долгомъ считаетъ объяснить, что настоящій нумеръ составленъ безъ сотрудниковъ и безъ надежды получить изъ конторы деньги даже за типографію и корректуру’…
Такъ закончился Гудокъ, сочувственно, однако, поддержанный публикой: у него было до 4000 подписчиковъ.

‘Зaноза’.

Въ 1863 году появилась Заноза. Ее основалъ поэтъ М. П. Розенгеймъ, назвавъ ‘журналомъ философскимъ, политическимъ, экономическимъ, соціальнымъ, ученымъ, литературнымъ и всякихъ россійскихъ художествъ и безобразій’. Выходила Заноза еженедльно по воскресеньямъ, въ размр и объем немного меньшемъ первоначальной Искры.
По словамъ своего біографа, Розенгеймъ, предпринимая изданіе сатирическаго журнала — ‘не желалъ, какъ онъ выражался, являться передъ обществомъ ни паяцемъ, съ единственной цлью смшить и потшать, или обличителемъ станового NN, неизвстнаго стана, N — го узда, N — ой губерніи, или вообще мелкой служебной сошки безъ названій, въ чемъ упражнялись тогдашніе сатирическіе и юмористическіе листки, не исключая и Искры. Своимъ изданіемъ онъ думалъ создать въ русской журналистик нчто въ род англійскаго Punch’a, но этотъ расчетъ былъ, какъ говорятъ французы, сдланъ безъ хозяина, a хозяиномъ въ этомъ случа являлась, конечно, цензура, которая съ первыхъ же NoNo новаго журнала властно дала понять Розенгейму, что для русскаго Понча не наступило еще время’ {***, ‘М. П. Розенгеймъ’, ‘Рус. Старина’, 1887 г., IX, 622.}.
Г. ***, очевидно, не замтилъ сдланное имъ противорчіе: упражнялись въ становыхъ NN потому, что не наступило еще время для губернаторовъ Ивановыхъ, a вовсе не потому, что становыхъ NN почитали корнемъ всероссійскаго неустройства.
Кстати поправлю еще разъ г. ***. Указывая на фактъ приглашенія Розенгейма въ Искру, онъ говоритъ: ‘Но это не состоялось вслдствіе, между прочимъ, и нсколько своеобразно веселыхъ нравовъ этого кружка, не имвшихъ ничего общаго съ личнымъ характеромъ Розенгейма и его міросозерцанія. Такое отчужденіе сдлало Розенгейма предметомъ очень частыхъ глумленій и такъ называемыхъ продергиваній со стороны Искры’ {Ibidem, 631.}. Во-первыхъ напомню, что ‘веселые нравы’ редакціи не были обязательной атмосферой для всхъ сотрудниковъ — примръ — Елисеевъ. Во-вторыхъ, за шесть лтъ изданія Искры я почти не встртилъ ‘частыхъ глумленій’, a особенно ‘продергиваній’ Занозы и Розенгейма, они не были чаще, чмъ по отношенію къ другимъ лицамъ и изданіямъ, подавшимъ тотъ или другой поводъ къ тому, чтобы обратить на нихъ общественное вниманіе. Заноза гораздо чаще ‘продергивала’ Искру.
Первый нумеръ Занозы (6 января 1863 года) не могъ не обратить на себя вниманіе, тоже благодаря заглавной виньетк. Содержаніе ея сводилось, собственно, къ иллюстраціи отдльныхъ штриховъ не столько спеціально русской, сколько общечеловческой жизни, тутъ были: поклоненіе золотому тельцу, спихиваніе другъ друга съ житейской лстницы, нищіе, богатые, балы, фабриканты, акціонеры, биржевики, помщики, модницы, гурманы. Заинтриговывалъ всхъ верхъ большой виньетки. Тамъ сидлъ въ раздумьи надъ своими рукописями Гоголь, съ лицомъ, выражавшимъ не столько сожалніе, сколько легкую усмшку надъ проходящими передъ нимъ персонажами. Двое какихъ-то человчковъ, можно думать — министръ внутреннихъ длъ, Валуевъ, и А. В. Никитенко — загораживали его офиціозными органами и, главнымъ образомъ, основанной ими ‘Сверной Почтой’. Лица загораживателей такъ малы, что сказать утвердительно, кто они, положительно нельзя.
Истолкованная вкривь и вкось, виньетка эта исчезла съ 10 нумера и появилась лишь въ слдующемъ году, но и то въ измненномъ вид.
Въ первомъ же нумер редакція, опредляя свои задачи, говоритъ, между прочимъ:
‘Что касается до внутренней жизни нашего отечества, то Заноза, какъ всякій серьезный современный журналъ, желающій принять посильное участіе въ разработк вопросовъ, занимающихъ наше общество, не можетъ не заявить предварительно тхъ началъ, подъ знаменемъ которыхъ она намрена выступить на поприще общественной дятельности. Въ этомъ отношеніи, какъ самое общество наше, такъ и журналистика, представляетъ намъ три пути, сообразно тремъ видамъ убжденій: людей и журналовъ съ принципами, съ принсипами и прынцыпами. Но такъ какъ намъ случалось замчать, что люди и журналы съ прынцыпами, когда дло касается до собственныхъ ихъ интересовъ, весьма нердко образуются въ людей и въ журналы съ принсипами и обратно, то мы и предпочитаемъ пристроиться къ категоріи неизмнно остающейся врною самой себ, къ категоріи людей и журналовъ съ принципами, почему и спшимъ сообщить нашимъ читателямъ, что Заноза объявляетъ себя: За неприкосновенность собственности, начиная отъ носоваго платка до затылка включительно, за букварь, какъ сокращенный, такъ и пространный, и за развитіе выборнаго начала, какъ относительно сапогъ, такъ относительно людей и мнній, безъ содйствія всякихъ постороннихъ внушеній. Съ другой стороны, она объявляетъ себя противъ всякихъ монополіи, какъ водочныхъ, такъ и литературныхъ и служебныхъ, a также противъ всякихъ міродовъ и горлопановъ, какъ городскихъ, такъ и деревенскихъ. При этомъ считаемъ долгомъ заявить, что кулакъ, какой бы онъ ни былъ, нравственный или вещественный, офиціальный или партикулярный, либеральный или консервативный, мы признаемъ вообще прежде всего самымъ плохимъ доказательствомъ правоты и истины’ {1863 г., No 1.}.
Какъ увидитъ читатель, Заноза не оправдала эту программу, даже и до вступленія въ редакцію, въ качеств соредактора, Ильи Арсеньева.
Вншность ея была оригинальна тмъ, что журналу старались придать строй газеты, достигая это отдлами ‘Телеграфическихъ депешъ’, ‘внутренняго обозрнія’, ‘финансоваго обозрнія’, ‘иностраннаго обозрнія’ и т. п. Вторая оригинальность заключалась въ анонимности литературной части, почему назвать сотрудниковъ Занозы очень трудно. Можно только утвердительно сказать, что тамъ много работалъ Вс. Крестовскій, подпись котораго, однажды, вроятно, по недосмотру, появилась въ No 30 за 1862 г., затмъ сотрудничалъ Бенедиктовъ и Н. А. Лейкинъ. Іевлевъ изъ закрытаго Гудка перешелъ въ Занозу, и потому каррикатуры ея были всегда удачными и хорошо исполненными, кром него, рисовали Адамовъ, А. Богдановъ, Р. Жуковскій и другіе.
Провинціальный отдлъ Занозы, названный: ‘Невинныя провинціальныя шалости’, начался съ 7 нумера, a вскор былъ замненъ прямо отдльными статейками и замтками. И что оригинально и даже фатально: начался отдлъ какъ разъ со станового… Вотъ какъ были сильны условія времени…

——

Съ 15-го нумера 1864 года на Заноз появляется подпись второго издателя-редактора… всероссійски тогда извстнаго Ильи Арсеньева, перешедшаго къ Розенгейму изъ ‘Сверной Почты’, гд онъ завдывалъ иностраннымъ отдломъ. Такъ какъ біографія этого господина непосредственно комментируетъ положеніе Занозы и въ глазахъ публики и въ ряду журналистики. то я не считаю возможнымъ не познакомить съ нею частично читателя.
Въ литературу Арсеньевъ вступилъ въ конц 50-хъ годовъ и, благодаря пронырливости и умнью угодить нужному человку, пріобрлъ своими статьями, a отчасти и языкомъ покровителей знакомыхъ. Среди нихъ былъ и извстный севастопольскій герой, С. А. Хрулевъ. Въ начал 1861 года, при первыхъ тревожныхъ симптомахъ въ Царств Польскомъ, храбрый генералъ попалъ туда на видный постъ. Арсеньевъ просилъ его письменно ‘устроить ему литературную командировку въ Варшаву’ на самыхъ умренныхъ условіяхъ: ‘по 200 руб. въ мсяцъ, квартира въ королевскомъ замк и путевыя издержки’. Хрулевъ доложилъ тогдашнему намстнику кн. Горчакову, выставивъ Арсеньева даровитйшимъ публицистомъ. Князь призналъ, что мысль имть около себя ‘врнаго’ корреспондента заслуживаетъ одобренія и написалъ тогдашнему начальнику Арсеньева, Е. И. Прянишникову конфиденціальное письмо, гд между прочимъ было сказано: ‘Находя нужнымъ, на нкоторое время, имть при себ редактора для статей, помщаемыхъ въ различныхъ періодическихъ изданіяхъ въ Россіи и за границей, по всмъ предметамъ, относящимся до Царства Польскаго, и зная, что состоящій при в. высоко-в чиновникомъ особыхъ порученій, г. Арсеньевъ, участвующій во многихъ періодическихъ изданіяхъ, можетъ съ пользою для правительства, заниматься составленіемъ статей такого рода, я обращаюсь къ вамъ, м. г., съ покорнйшею просьбою о временномъ командированіи г. Арсеньева въ Варшаву съ тмъ, чтобы онъ оставался въ моемъ распоряженіи’.
Происшедшая въ это время смерть Горчакова не остановила молодца-редактора и, заручившись письмомъ Прянишникова къ новому намстнику, Сухозанету, Арсеньевъ детъ въ Варшаву. Прянишниковъ ‘поручалъ милостивому вниманію’ намстника своего чиновника, рекомендуя его за ‘человка весьма способнаго и дятельнаго, a какъ сотрудника нашихъ періодическихъ изданій, пріобрвшаго себ репутацію хорошаго писателя, труды котораго постоянно удостоиваются лестныхъ отзывовъ въ печати’. ‘Желая же доставить случай заране ознакомиться съ способностями г. Арсеньева и отзывами о немъ въ нашихъ журналахъ’, Прянишниковъ препровождалъ Сухозанету копію со статьи, помщенной объ Арсеньев въ ‘Экономическомъ указател’ его пріятеля — Вернадскаго. Тамъ Арсеньевъ такъ расхваливался, какъ серьезный экономистъ и юристъ, что никому и въ голову не могло прійти, что рчь идетъ о никому невдомомъ сотрудник ‘Сверной Пчелы’, ‘Нашего Времени’ и ‘Указателя’. Сухозанетъ былъ счастливъ. Арсеньевъ сдлался приживаломъ y Хрулева и готовился къ исполненію своей миссіи. Чтобы поднять его престижъ, Сухозанетъ, на одномъ изъ парадныхъ разводовъ, на Саксонской площади, въ присутствіи массы народа обратился къ нему со словами:
— ‘Вы нашъ защитникъ передъ Европой и истолкователь нашихъ дйствій передъ Россіею, смотрите, наблюдайте за всмъ и пишите. Вашему перу будетъ теперь много пищи. Защищайте насъ, боритесь, покажите, что вы истинно русскій даровитый писатель’…
Вс ждали молніеносныхъ статей по адресу Польши… но Юпитеръ не разражался громами {Очевидецъ, ‘Поcлдняя польская смута’, ‘Рус. Старина’ 1874 г., IX, 120—127. Показанія ‘Очевидца’ пріобртаютъ тмъ большій всъ, что они были напечатаны задолго до смерти Арсеньева и послдніq ни единомъ словомъ на нихъ не возражалъ. Очень жаль, что эта статья осталась неизвстной г. Венгерову, составившему біографію Арсеньева главнымъ образомъ по его собственнымъ воспоминаніямъ (‘Критико-біографическій словарь’, 1, 777—779).}.
A почему это произошло, послушаемъ самого Арсеньева, ‘Русскія корреспонденціи мои, по предварительному соглашенію моему съ A. A. Краевскимъ, я долженъ былъ посылать въ редакцію ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, которыя въ то время издавалъ онъ съ Очкинымъ. Въ первой корреспонденціи я сообщалъ то, что было изложено мною въ письм къ графу Ламберту. Не взирая на то, что корреспонденція была предварительно прочитана исправляющему должность намстника и имъ одобрена къ печати, въ Петербург ее не дозволили печатать. Та же судьба постигла и послдующія письма мои въ редакціи, что заставило меня прекратить сообщенія въ русскія газеты о томъ, что творится въ Польш. Пришлось довольствоваться посылкою корреспонденцій въ ‘Indpendance Belge’ (газету получавшую отъ насъ субсидію) и въ ‘Nord’, основанную, какъ извстно, на русскія деньги’ {И. A. Арсеньевъ, ‘Варшава въ 1861 г.’, Истор. Встникъ’, 1886 г., XII, 518.}.
Но здсь не все такъ. ‘С.-Петербургскія Вдомости’ не захотли печатать, a не не могли: Краевскому было понятно, что значило въ начал 1861 года выйти съ ‘заказной’ корреспонденціей… Общество-то тогда было не чета 1863 году… Арсеньевъ вскор получилъ отставку и раздосадованный отправился въ Берлинъ, гд издалъ брошюру: ‘Для тхъ, кому вдать надлежитъ’, въ которой выхвалялъ Хрулева и осмивалъ Сухозанета, не сумвшаго заставитъ Краевскаго исполнить данное имъ слово… Немного спустя Валуевъ оцнилъ способности Арсеньева и далъ ему мсто въ ‘Сверной Почт’. Одновременно сей господинъ вступилъ въ должность агента III отдленія {Послднее г. Венгеровъ утверждаетъ категорически замчу кстати, что въ дальнйшей біографіи Арсеньева, почтенный критикъ сдлалъ дв существенныхъ ошибки. По его словамъ, Арсеньевъ основалъ сатирическую газету ‘Занозу’, ‘Петербургскій Листокъ’ и ‘Петербургскую Газету’. Занозу основалъ Розенгеймъ, ‘Петербургскій Листокъ’ — Ник. и Алексй Андреевичи Зарудные, и только ‘Петербургскую Газету’ — Арсеньевъ. Относительно ‘Петербургскаго Листка’ см. его отъ 15 марта 1889 года.}. Искра поэтому не называла его иначе, какъ ‘И. А. Арсеньевъ — III’…
Вс эти и многіе другіе, боле мелкіе подвиги Арсеньева были извстны публик, особенно литератур, и потому понятно, какъ встрчена была Заноза съ подписью сего господина. Какъ относился ко всему этому Розенгеймъ, что онъ зналъ и чего не зналъ — покрыто мракомъ неизвстности.

——

Въ содержаніи Занозы необходимо отмтить прежде всего особыя приложенія, благодаря которымъ она завоевала себ значительное расположеніе публики на первыхъ же порахъ. Розенгеймъ ршилъ ввести въ каррикатуры самые верхи русскаго бюрократическаго Олимпа и съ этою цлью при первомъ же номер хотлъ выпустить особое приложеніе въ вид карты Европы съ изображеніемъ политики великихъ державъ въ типахъ русской литературы. По описанію г. *** (мн не удалось увидть это приложеніе и потому приходится ограничиться его словами, это была карта, гд на каждой великой держав нарисованъ былъ тогдашній руководитель ея иностранной политики. Такъ, на Англіи стоялъ Пальмерстонъ — Собакевичъ, на Франціи — Наполеонъ III — Загорцкій, на Австріи — Шмерлингъ — Чичиковъ, на Пруссіи — Скалозубъ, на Россіи — кн. Горчаковъ — Молчалинъ. Вс лица были точными портретами. Карта была сначала пропущена цензурой и потому лежала уже готовой для отсылки подписчикамъ. Но o ней узналъ французскій посланникъ гр. Монтебелло, справился о литературномъ тип Загорцкаго и, ознакомившись съ нимъ, приложилъ небольшія, конечно, усилія, чтобы карта была конфискована. По словамъ г. ***, нсколько экземпляровъ, все-таки, успли пройти черезъ кандинскія ущелья цензуры въ теченіе 1863 года.
Первый неуспхъ не останавливаетъ Розенгейма, и при 9 No онъ выпускаетъ приложеніе, въ вид большого листа, надлавшее много шуму. Это былъ ‘Концертъ въ с — дурномъ тон’ {Тутъ остроумный каламбуръ: ‘с — дурный’ значитъ ‘цедурный’, но подразумвалось, конечно, ‘въ самомъ дурномъ’.}, иллюстрировавшій роль гр. Валуева, какъ подающаго тонъ литератур, только что (14 января 1863 года) перешедшей подъ надзоръ министерства внутреннихъ длъ изъ министерства народнаго просвщенія. Смлость каррикатуры состояла прежде всего въ томъ, что съ камертономъ стоялъ самъ Валуевъ, дирижировалъ предсдатель цензурнаго комитета Цеэ, умряли тонъ три цензора: на стул А. Г. Петровъ, рядомъ съ нимъ В. Н. Бекетовъ, слва — не знаю кто. Во-вторыхъ, въ углу — герценовскій ‘Колоколъ’ (См. стр. 170).
Почти вс лица взяты съ портретовъ и прекрасно переданы на камн академикомъ П. Борелемъ {Эта каррикатура приведена, между прочимъ, въ декабрьской книжк 1902 г. ‘Литер. Встника’, но съ неврнымъ заглавіемъ, безъ объясненія повода и съ нкоторыми ошибками въ указаніяхъ лицъ, печаталась она и въ ‘Новомъ Времени’, и въ ‘Россіи’, но тоже съ весьма ошибочными объясненіями.}. Со скрипкой — Старчевскій (‘Сынъ Отечества’), шарманка — В. Р. Зотовъ (‘Иллюстрація’), рядомъ поетъ — Краевскій (‘Голосъ’), другая шарманка — П. С. Усовъ (‘Св. Пчела’), на стул съ гитарой — Некрасовъ, гармонія — Благосвтловъ (‘Русское Слово’), бубны — Писемскій (‘Библіотека для Чтенія’), балалайка — И. С. Аксаковъ (‘День’), волынка — Катковъ, свирль, поддерживаемая мальчикомъ — Писаревскій (‘Современное Слово’), турецкій барабанъ — Меньковъ (‘Военный Сборникъ’), кларнетъ-пистонъ — Капельмансъ (‘Journal de St.-Ptersbourg’), лира — H. Ф. Павловъ (‘Наше Время’), кости — Трубниковъ (‘Биржевыя Вдомости’), труба — В. Е. Коршъ (‘Петербургскія Вдомости’), цимбалы — В. С. Курочкинъ (‘Искра’), рядомъ осдланный — Елисеевъ, на немъ Очкинъ (‘Очерки’), въ коляск съ треугольникомъ — И. Балабинъ (‘Народное Богатство’), юродивый въ веригахъ — Аскоченскій (‘Домашняя Бесда’), гусли — Н. Н. Страховъ (Косица) (‘Время’), литавры на деревянной лошадк — самъ Розенгеймъ, уличная колотушка — Ротчевъ (‘Вдомости С.-Петерб. Городской Полиціи’), віолончель — И. А. Гончаровъ (‘Сверная Почта’), гобой — Илья Арсеньевъ (политикъ ‘Сверной Почты’) и барабанъ — Д. И. Романовскій (‘Русскій Инвалидъ’). На кресл — собирающаяся убжать Россія.

[]

Не все здсь одинаково остроумно и врно, но литературная сторона каррикатуры ничего не значила въ глазахъ публики въ сравненіи съ другою боле важною. Пока ‘Концертъ’ не былъ конфискованъ, въ теченіе нсколькихъ дней его распродано до 6000 экземпляровъ…
Въ конц того же, 1863, года, къ No 47 былъ приложенъ ‘Бой изъ-за подписчиковъ’. Среди новыхъ лицъ сравнительно съ только-что воспроизведенной каррикатурой, укажу на Ап. Григорьева (‘Оса’), гр. Кушелева-Безбородко (‘Русское Слово’), П. Д. Боборыкина (‘Библіотека для Чтенія’, перешедшая къ нему въ феврал) и Скарятина (‘Всть’) (см. стр. 172).

[]

Были-ли затмъ, въ продолженіе 1863 г. отдльныя приложенія — не знаю, на страницахъ Занозы никакихъ указаній по этому поводу нтъ. Но въ слдующемъ году, при четвертомъ No были снова разосланы ‘Разнохарактерные танцы’, продававшіяся въ отдльности (не для подписчиковъ) за три рубля. Этой каррикатуры мн тоже не пришлось увидть и потому сообщу о ней со словъ г. ***. ‘Въ шести медальонахъ изображены были попарно нкоторые изъ нашихъ государственныхъ людей (въ портретахъ), пляшущіе разные танцы, соотвтственно ихъ дятельности… Каррикатура была конфискована (однако, посл выхода нумера), и въ вид оправданія цензора, что фигуркамъ, которыя были на представленномъ въ цензуру рисунк, редакція, при исполненіи на камн, самопроизвольно придала портреты государственныхъ людей, сдлано было распоряженіе, чтобы впредь рисунки каррикатуръ представлялись въ цензуру вполн начисто отдланными’ {‘Рус. Старина’, 1887 г., IX, 624.}.
Заноза очень часто помщала политическія каррикатуры, но я не буду на нихъ останавливаться, такъ какъ этотъ отдлъ наимене интересенъ въ русскихъ сатирическихъ изданіяхъ того времени вообще. Русская жизнь такъ была разнообразна, что заслоняла совершенно вс вншнія отношенія. Кром того, мы знаемъ, что эти каррикатуры и въ Искр даже въ большинств случаевъ заимствовались или вполн, или частью изъ иностранныхъ изданій и потому не могутъ быть разсматриваемы, какъ самостоятельное творчество.
Что касается русской жизни, то, конечно, Розенгеймъ очень быстро былъ ознакомленъ съ условіями ея обличенія и уже въ конц перваго года своей работы такъ пародировалъ возможность сказать полную правду:
Я пришелъ къ теб съ привтомъ
Разсказатъ что… вышла,
Обличая, что кого-то
Вдругъ задло чье-то дышло…
И что кто-то, гд-то, какъ-то
Взятки сильно бралъ когда-то.
Вообще теперь ‘намъ пишутъ’,
Что то гд-то зломъ богато.
Что берутъ тамъ X (иксъ) и Y (игрекъ)
И что съ ними грютъ руки
О (Онъ), П (покой), Р (рцы), С (слово), Т (твердо),
А (Азъ), Д (добро), Г (глаголь) и Б (буки) 1).
1) 1863 г, No 38.
Принципіально, между тмъ, Розенгейму приходилось идти въ разрзъ съ существующими условіями гораздо меньше, чмъ Искр, y него были убжденія, не могшія встрчать сколько-нибудь сильное противодйствіе. Такъ, онъ неоднократно посмивался надъ эмансипаціей женщины, видя въ этомъ лишь стриженые волосы, папиросу въ зубахъ и бокалъ вина въ рук… {Напримръ, No 50 за 1863 г.}. Онъ же посылалъ Европ угрозы жерлами обращенныхъ на нее русскихъ пушекъ… {1863 г., No 28.}. Заноза довольно недоброжелательно относилась къ полякамъ, евреямъ, инородцамъ и иноврцамъ вообще. Этихъ указаній, думаю, довольно, чтобы не считать журналъ ‘браваго полковника’ способнымъ внести то ‘разложеніе’, которое несла на концахъ своихъ перьевъ и карандашей Искра…
Въ содержаніи Занозы нельзя найти многаго для воспроизведенія передъ современнымъ читателемъ. Приведу кое-что и этимъ, вроятно, дорисую ея общую физіономію.
Разговоръ двухъ чиновниковъ:
‘— Ссуди мн, голубчикъ, деньжонокъ, завтра y насъ ревизія.
— Ладно, ладно, — только поскорй возврати, y насъ тоже ревизія на-дняхъ’ 1).
1) 1863 г., No 49.
Тлесныя наказанія шпицрутенами и всякими другими усовершенствованными способами отмнены. У кабака свалился пьяный. Подходитъ будочникъ и, взявъ его за шевелюру, говоритъ: ‘Тлеснаго нтъ, такъ мы тебя и волосянымъ удовольствуемъ’ {1864 г., No 2.}.
Сила и власть ‘господина городовогои иллюстрированы положительно превосходно.

[]

[]

Страсть нашихъ помщиковъ къ иностранной политик при полномъ невниманіи къ окружающему хорошо иллюстрирована совтомъ одному изъ нихъ, даннымъ пріятелемъ: ‘полно теб длить Оттоманскую Порту, ты бы лучше своихъ крестьянъ скорй выдлилъ’ {1863 г., No 6.}.
Приходъ въ школу деспота-педагога изъ нмцевъ иллюстрированъ очень образно Адамовымъ:

[]

A вотъ исходъ тяжбы въ дореформенномъ суд:

[]

Военный міръ вообще охранялся цензурой особенно старательно и только кое-гд и въ Искр и въ Гудк можно встртить о немъ нсколько строкъ или дв — три каррикатуры. Заноза дала очень остроумную пародію приготовленія къ старымъ инспекторскимъ смотрамъ:
— ‘Все-ли ты получалъ, что теб давали?
— Все, Ваше Высокоблагородіе!
— Стало быть, жаловаться не смешь?
— Не смю, Ваше Высокоблагородіе’ 1).
1) 1863 г., No 5.
Литературныя отношенія Занозы были неустоявшимися, если можно такъ выразиться. То она высмиваетъ ‘Современникъ’ и ‘Русское Слово’, какъ вообще представителей прогрессивной интеллигенціи, то хвалитъ ихъ опять-таки вообще или одного Чернышевскаго, тоже самое со Щедринымъ: то очень ядовито прохаживается по адресу его вице-губернаторства (Розенгеймъ самъ состоялъ на служб), то превозноситъ его. Кром того, попадались выходки совсмъ нелитературныя: ради полемическихъ красотъ откроютъ вдругъ псевдонимы и анонимы — такъ было, напримръ, съ П. И. Вейнбергомъ и Елисеевымъ, и т. п.
Не вызываютъ лишь сомннія отношенія Занозы къ Аскоченскому — этому и тутъ доставалось изрядно, Каткову, Юркевичу, Аксакову и Краевскому.
Англоману съ Охотнаго ряда посвящены такіе стихи:
Былъ вчера я y сосда…
Онъ доказывалъ до драки,
Что взамнъ Бидьо министромъ
И изъ насъ быть можетъ всякій!…
‘— О, сосдъ! сосдъ, вы лжете!
Я кричу ему сурово:
Помстить на эту должность.
Только можно лишь Каткова!..
Длать черненькое блымъ
Онъ одинъ, одинъ уметъ!..
Передъ нимъ и самъ Скарятинъ
И Аскоченскій нметъ.
— Вздоръ! сосдъ мой восклицаетъ:
Пусть идетъ Термаламаки!.. 1)
Кто-же крикнетъ безъ Каткова:
— ‘Цыцъ, мальчишки — забіяки’!? 2).
1) Псевдонимъ милліонера Бенардаки, принятый съ легкой руки Искры всми тогдашними сатирическими журналами.
2) 1863 г., No 41

[]

[]

Оііредленны были отношенія и къ офиціозу — ‘Сверной Почт’, названному Искрой ‘офиціально-постепенно-либеральной газетой’, a Гудкомъ вставленному въ каламбуръ, ‘Какая почта возитъ хуже всхъ? Сверная’.
Представляемая ниже каррикатура удачна во многихъ отношеніяхъ. Прежде всего, органъ министерства внутреннихъ длъ, на который возлагалось столько надеждъ въ смысл возможности прямого нравственнаго воздйствія на русское общество {Интересующихся подробностями отсылаю къ ‘Дневнику’ Никитенка — перваго редактора ‘Почты’, за 1860 и 61 года.}, даже съ точки зрнія своихъ создателей, дйствительно, съ самаго начала, шелъ черепашьими шагами а, приближаясь ко второму году своего существованія, былъ склоненъ, опять-таки даже съ своей точки зрнія — пятиться назадъ отъ сказаннаго раньше. Во-вторыхъ, 1863 г. начался уже при новомъ редактор — И. А. Гончаров, ожидающемъ приближенія экипажа, въ третьихъ, о ‘Св. Почт’ трубили по всмъ угламъ въ рожки конфиденціальныхъ циркуляровъ объ увеличеніи подписки {Объ этомъ см. ниже очеркъ ‘Русское Bureau de la presse’.}.

[]

Не можетъ быть сомннія, что Заноза имла нкоторый успхъ, несмотря на нотки вовсе не прогрессивнаго тона. Покупался онъ, конечно, не всей Занозой, какъ органомъ, a отдльными ея нумерами, врне, — статьями и каррикатурами въ отдльныхъ нумерахъ. Стоимость интереснаго приложенія въ три рубля, очевидно, многихъ побуждала прямо подписаться на весь журналъ и, истративъ 4 — 5 руб. 50 к., имть уже гарантію, что ничего мимо рукъ не пройдетъ. Вотъ почему, начавшись съ 3.000 экземпляровъ, Заноза съ 3-го No печаталась въ 4.000, съ 4-го — въ 5.000, a съ памятнаго 9-го — въ 6.000 экз. 1864 г. начатъ при 5.000 подписчикахъ {‘Рус. Старина’ 1887 г. IX, 622.} и это — лучшее доказательство, что разъ посл 9-го нумера не было сильно волновавшихъ общество каррикатуръ, то сама по себ Заноза не имла уже въ глазахъ читателей особеннаго значенія. Въ начал 1864 г., посл 4-го No, когда были даны ‘Разнохарактерные танцы’, подписка, вроятно, снова увеличилась.
Но цензурныя преграды разочаровывали издателя все больше и больше. По словамъ г. ***, ‘Розенгеймъ скоро убдился, что мечта его о созданіи русскаго Понча, серьезнаго сатирическаго журнала, неосуществима’ {Ibidem, 625.}.
Съ 1865 года Заноза перешла въ собственность Ильи Арсеньева и, конечно, сейчасъ же погибла…

‘Оса’.

Одновременно съ Занозой, въ 1863 г., возникъ ‘сатирическій листокъ съ каррикатурами’ — Оса, бывшій приложеніемъ къ журналу ‘Якорь’, подобно Гудку, издававшемуся при ‘Русскомъ Мір’, сходство тмъ большее, что и издателемъ былъ тотъ же Стелловскій. Выходила Оса тоже еженедльно и въ томъ же размр и объем, что и Гудокъ. Вотъ и все ихъ сходство. Затмъ идутъ различія гораздо боле существенныя. Редактировалъ Осу редакторъ ‘Якоря’ Ап. Григорьевъ, сотрудничали въ ней Аверкіевъ, Н. Страховъ, П. П. Сухонинъ (‘А. Шардинъ’), В. В. Важановъ (‘Болгарскій’), А. Завалишинъ (‘Прикамскій’). Григорьевъ мало входилъ въ Осу, тамъ главенствовалъ Аверкіевъ (‘Е. Горкіевъ’, ‘Невелещагинъ’), этотъ рыцарь ‘мракобсія и сикофанства’, какъ его назвалъ Писаревъ, этотъ врагъ передовой общественной мысли 60-хъ годовъ. Понятно, органомъ чего являлась Оca…
Останавливаться на ея содержаніи нтъ, разумется, никакой надобности. Представить себ, что тамъ было, легко, зная имена главныхъ дйствующихъ лицъ… Скажу только, что весь ядъ жала Осы былъ направляемъ по адресу, прежде всего, ‘Русскаго Слова’, его сотрудниковъ, издателя, редактора, даже конторскихъ служащихъ… Затмъ шли Чернышевскій съ романомъ ‘Что длать?’, ‘Современникъ’, ‘Искра’. Допущеніе женщинъ въ университетъ, воскресныя школы — вс эти и другія начинанія свтлой общественной мысли осмивались съ пной y рта…
25-го сентября умеръ Ап. Григорьевъ. Слдующій, 37-й No редактируетъ уже Н. Шульгинъ, къ которому перешло и право на изданіе ‘Якоря’ и Осы. Размръ послдней сразу увеличивается, подаются надежды, что изданіе перемнитъ тонъ, въ редакцію вступаетъ свжій элементъ сотрудниковъ, и между ними А. К. Шеллеръ (‘Левъ Звонковъ’), Аверкіевъ и ‘Косица’ ее покидаютъ. Въ 1865 году выходитъ соединенный нумеръ: NoNo 1—2, и на этомъ Оса заканчиваетъ свое существованіе {Нельзя не отмтить, что въ виньетк, въ числ медальоновъ былъ и портретъ Радищева — это рдкость.}.

Заключеніе.

Итакъ, вотъ въ чемъ успла выразиться эпоха обличительнаго жара въ области сатиры и каррикатуры.
Нтъ сомннія, ознакомившись со всмъ, прошедшимъ передъ его глазами, читатель въ прав сдлать выводъ о значительной роли сатирической журналистики 1857—1864 гг., дятельно участвовавшей въ кипучей работ передовыхъ общественныхъ элементовъ. Многое было полузамолчано, еще больше — совершенно пропущено, но разв не многое и освщено свтомъ все исцляющаго смха? Разв въ Искр, главнымъ образомъ, общество не въ прав было чувствовать своего врнаго помощника?! Теперь, на разстояніи сорока слишкомъ лтъ, многія страницы Искры и ея коллегъ кажутся непонятными, неинтересными, даже безсодержательными, но разв можно претендовать на безсмысленность отдльныхъ буквъ, только и получающихъ значеніе въ слов? Все это были кирпичи, необходимые для возведенія грандіозной постройки…
Противъ обличительной журналистики вообще и сатирической въ частности слышались голоса не только представителей цензурнаго вдомства и бюрократическихъ сферъ, но и самой литературы, особенно въ начал, когда такіе господа, какъ Катковъ, Павловъ и tutti quanti обвиняли ее въ ослпленіи, въ неумніи разглядывать изъ-за деревьевъ лсъ, a относительно невозможности освтить послдній ехидно подсмивались надъ безсиліемъ обличителей.
По этому поводу не могу не привести отрывка изъ прекрасной отповди этой клик, написанной Герценомъ. Озаглавленная: ‘Very dangerous!!!’ она начиналась слдующими словами:
‘Въ послднее время, въ нашемъ журнализм стало поввать какой-то тлетворной струей, какимъ-то развратомъ мысли, мы ихъ вовсе не принимаемъ за выраженіе общественнаго мннія, a за наитіе направительнаго и назидательнаго цензурнаго тріумвирата.
‘Чистымъ литераторамъ, людямъ звуковъ и формъ надоло гражданское направленіе нашей литературы, ихъ стало оскорблять, что такъ много пишутъ о взяткахъ и гласности, такъ мало Обломовыхъ и антологическихъ стихотвореній. Еслибъ только единственный Обломовъ не былъ такъ непроходимо скученъ, то еще это мнніе можно бы было имъ отпустить. Люди не виноваты, когда не имютъ сочувствія къ жизни, которая возл нихъ ломится, рвется впередъ, и, сознавая свое страшное положеніе, начинаетъ, положимъ, нескладно говорить объ немъ, но все-таки говорить.
‘….’Да зачмъ же обличительные литераторы дурно разсказываютъ, зачмъ ихъ повсти похожи на дло?’ — Это можетъ относиться къ лицамъ? a не къ направленію. Тотъ, кто дурно и скучно передаетъ слезы крестьянина, неистовство помщика и воровство полиціи, тотъ, будьте уврены, еще хуже разскажетъ, какъ златокудрая два, зачерпнувши воды въ бассейн, облилась, a черноокій юноша, видя быстро текущую влагу, жаллъ, что она не течетъ по его сердцу.
‘Въ ‘обличительной литератур’ были превосходныя вещи. Вы воображаете, что вс разсказы Щедрина и нкоторые другіе, такъ и можно теперь огуломъ бросить съ Обломовымъ на ше въ воду? Слишкомъ роскошничаете, господа!
‘Вамъ оттого не жаль этихъ статей, что міръ, о которомъ он пишутъ — чуждъ вамъ, онъ васъ интересовалъ только потому, что объ немъ запрещали писать. Столичныя растенія, вы вытянулись между Грязной и Мойкой, за городской чертой для васъ начинаются чужіе края. Суровая картина какого-нибудь ‘перевоза’ съ телгами въ грязи, съ раззоренными мужиками, смотрящими съ отчаяніемъ на паромъ и ждущими день, и другой, и третій — васъ не можетъ столько занять, какъ длинная Одиссея какой-нибудь полузаглохшей, ледящейся натуры, которая тянется, соловетъ, разсыпается въ одн безчисленныя подробности. Вы готовы сидть за микроскопомъ и разбирать этотъ гной (лишь бы не съ патологической цлью, это противно чистот искусства, искусство должно быть безполезно, иногда можетъ быть немного вредно, но подлая утилитарность его убиваетъ) — это возбуждаетъ вамъ нервы. Мы совсмъ напротивъ, безъ звоты и отвращенія, не можемъ слдить за физіологическими описаніями какихъ-то невскихъ мокрицъ, пережившихъ тотъ героическій періодъ свой, въ которомъ ихъ предки — чего нтъ — были Онгины и Печорины.
‘…Но время Онгиныхъ и Печориныхъ прошло. Теперь въ Россіи нтъ лишнихъ людей, теперь напротивъ къ этимъ огромнымъ запашкамъ рукъ не достаетъ. Кто теперь не найдетъ дла, тому пенять не на кого, тотъ въ самомъ дл пустой человкъ, свищъ или лнтяй’ {‘Колоколъ’, 1859 г., No 4.}.
Герценъ, какъ видно и какъ и слдовало, разумется, ожидать, — возлагалъ большія надежды на встающую новую литературную силу, и она оправдала ихъ.
Что было потомъ, объ этомъ скажемъ словами Курочкина въ Искр 1870 года, только что освобожденной тогда отъ предварительной цензуры, a еще раньше — отъ… обязанности давать каррикатуры:
‘Было время, когда въ жизни Искры и дятельности были хорошіе, памятные всмъ дни.
‘Конечно, потомъ все пошло прахомъ, но прахомъ пошло не въ одной Искр 123,, a везд. Полоса такая нашла. Когда начиналась Искра, въ русскомъ обществ стояли свтлые, прекрасные дни. То была пора самыхъ свтлыхъ надеждъ и упованій, пора увлеченій, можетъ быть, юныхъ, незрлыхъ, но увлеченій чистыхъ, безкорыстныхъ, полныхъ самоотверженія, проникнутыхъ одною цлью — цлью общаго добра и счастья, и единодушныхъ. Все лучшее общество жило одними и тми-же идеалами, если и неопредленными въ подробностяхъ и не всегда ясно сознаваемыми, то несомннно одинаковыми въ ихъ общей основ, оно признавало и выражало ихъ, какъ одинъ человкъ. Литература несла общее, близкое всмъ знамя. Она несла его грозно и честно, — и этимъ создала себ высокое значеніе и необыкновенную силу въ обществ. Мы думаемъ, что нисколько не преувеличимъ заслугъ литературы того времени, если скажемъ, что все, что въ настоящее время остается лучшаго, живого, плодотворнаго въ начинаніяхъ и дйствіяхъ общества, было насаждено ея трудомъ, привито ея заботами и стараніями. Но при этомъ мы могли бы сказать вмст съ Гете, что когда тснящіеся въ душу образы прошедшаго ‘приносятъ съ собою картины свтлыхъ дней, то вмст съ ними появляется изъ него много дорогихъ тней, — и длается болзненне старая скорбь, начинаетъ вновь сильне чувствоваться досада на ходъ жизни, запутывающій людей съ ихъ пути, подобно лабиринту, въ памяти оживаютъ имена тхъ добрыхъ спутниковъ, которые исчезли въ прекрасные часы, обманутые счастьемъ’. A счастье, дйствительно, было обманчиво. Давно уже наступила и стоитъ другая полоса. Опредленная дйствительность смнила прежніе неопредленные идеалы’ {1870 г., No 1.}…
Ту же мысль прекрасно выразилъ Герценъ:
‘Безъ сомннія утренняя заря наша была ярче, эту величественную увертюру до сихъ поръ никто не оцнилъ, во всемъ ея юномъ, поэтическомъ, широкомъ, богатомъ значеніи. Въ ней слышались зародыши всей будущей оперы, вс ея мотивы. Она привела къ слову нмую боль, она высказала наши стремленія и если не нашла путей, то указала цль и поставила вхи. Масса идей, идеаловъ, вопросовъ, сомнній, фактовъ, ринутыхъ въ оборотъ, въ общее броженіе въ продолженіе семи лтъ изумительна. Были промахи, но глядя на нихъ отступя и сквозь мрачное пятилтіе, только и остается, что общее благословеніе свтлой полос и людямъ утра’ {‘Колоколъ’, 1868 г., No 1.}.

ЭПОХА ЦЕНЗУРНАГО ТЕРРОРА.

Эпоха цензурнаго террора.

(1848—1855 гг.).

‘Наша литература, отъ 1848 до 1855, походила на то лицо въ Моцартовой ‘Волшебной флейт’, которое поетъ съ замкомъ на губахъ’.

Искандеръ.

Въ прошломъ нашей печати, вообще, литературы — собственно и журналистики — въ особенности, есть еще не мало не только отдльныхъ моментовъ, но и цлыхъ довольно продолжительныхъ періодовъ, которые, несмотря на свой безспорный интересъ и несомннную связь съ послдующимъ, очень жало освщены, еще меньше популяризованы. Къ числу такихъ періодовъ принадлежитъ и то восьмилтіе, 1848—55 гг., которому посвящена настоящая работа.
Эта эпоха — едва-ли ни самый мрачный и тяжелый періодъ во всей исторіи русской журналистики. Помимо обыкновенной, офиціальной и весьма строгой цензуры, — въ это время надъ печатнымъ словомъ тяготла еще другая цензура, негласная и неофиціальная, находившаяся въ рукахъ учрежденій, облеченныхъ самыми широкими полномочіями и не стсненныхъ въ своихъ дйствіяхъ никакими рамками закона. Такими учрежденіями были: памятный въ судьбахъ нашей печати комитетъ 2 апрля 1848 г., и служившій ему предтечею, временный, негласный же комитетъ 1848 года, подъ предсдательствомъ морского министра кн. Меншикова.
Ниже читатель убдится, насколько интересна эта ‘эпоха цензурнаго террора’, названная такъ самимъ министерствомъ народнаго просвщенія въ вполн офиціальномъ документ.
!!!

Цензурный уставъ 1828 г. и его примненіе при граф С. С. Уваров. Скромныя желанія Н. И. Тургенева. Вліяніе революціи 1848 г.

Законныя рамки, въ которыхъ стояла печать до 1848 года, были уже въ достаточной мр тсны и строги. Дйствовавшій тогда цензурный уставъ 1828 г. представлялъ, правда, нкоторый шагъ впередъ сравнительно съ ‘чугуннымъ’ Шишковскимъ уставомъ 1826 г., который, по признанію самого государственнаго совта, облекалъ цензора ролью судьи ‘достоинства или пользы разсматриваемой (имъ) книги’ {‘Историческія свднія о цензур въ Россіи’, Спб., 1862 г., стр. 45.} и при дйствіи котораго, по выраженію одного изъ цензоровъ, можно было даже и ‘Отче нашъ’ истолковывать якобистскимъ нарчіемъ’, — но вс его преимущества сводились къ мелочамъ. Въ основ же лежала широкая ‘свобода молчанія’. И если законъ 1828 г. заключалъ вдомство цензуры ‘въ предлахъ, боле соотвтствующихъ истинному ея назначенію’, если ‘ей не поставлялось уже въ обязанность давать какое-либо направленіе словесности и общему мннію’, если ‘она долженствовала только запрещать изданіе или продажу тхъ произведеній словесности, наукъ и искусствъ, кои, въ цломъ состав или въ частяхъ своихъ, вредны въ отношеніи къ вр, престолу, добрымъ нравамъ и личной чести гражданъ’, если она представлялась государственному совту какъ-бы ‘таможнею, которая не производитъ сама добротныхъ товаровъ и не мшается въ предпріятія фабрикантовъ, но строго наблюдаетъ, чтобы не были ввозимы товары запрещенные, и клеймитъ лишь т, коихъ провозъ и употребленіе дозволены тарифомъ’ {Ibidem. Ниже мн придется не разъ ссылаться на это офиціальное изданіе, замчу поэтому, что ‘Историческія свднія о цензур въ Россіи» существуютъ въ двухъ изданіяхъ. Имя одно названіе, они различаются какъ по полнот евоего содержанія, такъ и по библіографическимъ даннымъ: одно, изданное по распоряженію министра народнаго просвщенія, боле полное, печаталось въ типографіи морского министерства, другое — печаталось въ типографіи Ф. Персона, на обоихъ одинъ и тотъ же годъ — 1862-й. Я пользуюсь везд первымъ, г. Скабичевскій въ своей книг ‘Очерки исторіи русской цензуры’ — вторымъ.}, — то нужно сказать, что правила, которыми должна была руководствоваться эта ‘таможня’ въ своемъ досмотр, были очень придирчивы, a при примненіи къ практик строгость закона еще значительно усиливалась, но отнюдь не смягчалась.
Послднее зависло, конечно, отъ министра просвщенія, которымъ съ 1883 г. былъ небезызвстный и даже приснопамятный гр. С. С. Уваровъ.
Личность министра, какъ президента цензуры, имла до того важное значеніе, что я не могу не остановить на ней вниманіе читателя.
Назначенный въ апрл 1832 г. товарищемъ министра просвщенія, Уваровъ, въ август, былъ командированъ для осмотра московскаго университета, a 4 декабря представилъ государю свой знаменательный отчетъ, въ которомъ не преминулъ изложить свои общіе взгляды на задачи высшаго и средняго образованія и на цензуру. Онъ зналъ непрочность положенія министра, кн. Ливена…

[]

‘Утверждая — писалъ между прочимъ Уваровъ, — что въ общемъ смысл духъ и расположеніе умовъ молодыхъ людей ожидаютъ только обдуманнаго направленія, дабы образовать въ большемъ числ оныхъ полезныхъ и усердныхъ орудій правительства, что сей духъ готовъ принять впечатлнія врноподданнической любви къ существующему порядку, я не хочу безусловно утверждать, чтобы легко было удержать ихъ въ семъ желаемомъ равновсіи между понятіями, заманчивыми для умовъ недозрлыхъ и, къ несчастью Европы, овладвшими ею, и тми твердыми началами, на коихъ основано не только настоящее, но и будущее благосостояніе отечества, я не думаю даже, чтобы правительство имло полное право судить слишкомъ строго о сдланныхъ, можетъ быть, ошибкахъ со стороны тхъ, коимъ было нкогда вврено наблюденіе за симъ заведеніемъ, но я твердо уповаю, что намъ остаются средства сихъ ошибокъ не повторять ж, постененно завладвши умами юношества, привести оное почти нечувствительно къ той точк, гд сліяться должны къ разршенію одной изъ труднйшихъ задачъ времени, образованіе правильное, основательное, необходимое въ нашемъ вк, съ глубокимъ убжденіемъ и теплою врой въ истинно русскія охранительныя начала Православія, Самодержавія и Народности, составляющія послдній якорь нашего спасенія и врнйшій залогъ силы и величіи нашего отечества’. ‘Съ давняго времени, — продолжалъ Уваровъ, — раздлялъ я со многими благомыслящими непріятное впечатлніе, производимое дерзкими, хотя отдльными, усиліями журналистовъ, особенно московскихъ, выступать за предлы благопристойности, вкуса, языка и даже простирать свои покушенія къ важнйшимъ предметамъ государственнаго управленія и къ политическимъ понятіямъ, поколебавшимъ уже едва-ли ни вс государства въ Европ. При вступленіи въ должность, думалъ я, что укротивъ въ журналистахъ порывъ заниматься предметами, до государственнаго управленія относящимися, можно бы было предоставить имъ полную свободу разсуждать о предметахъ литературныхъ, не взирая на площадныя ихъ брани, на небрежный слогъ, на совершенный недостатокъ вкуса и пристойности, но, вникнувъ ближе въ сей предметъ, усмотрлъ я, что вліяніе журналовъ на публику, особенно на университетскую молодежь, не безвредно и съ литературной стороны, развратъ нравовъ пріуготовляется развратомъ вкуса, студентъ, не имющій книгъ, не имющій сообщенія съ обществомъ, бдный, одинокій студентъ съ жадностью читаетъ журналы и ищетъ въ нихъ пищи для ума и сердца. Что жъ онъ въ нихъ находитъ? Незнаніе правилъ логики и языка, рзкій и надменный тонъ въ сужденіяхъ, насмшливое представленіе тхъ самыхъ людей, отъ коихъ онъ долженъ получать образованіе. Какими глазами будетъ онъ смотрть на профессора, котораго онъ видлъ наканун покрытаго журнальною грязью? Какое уваженіе можетъ онъ сохранить къ человку, обращенному въ общій смхъ, и который тмъ боле обязанъ молчать, чмъ боле онъ достоинъ своего званія? Борьба съ журналистами сего рода неровная, ихъ крикъ беретъ верхъ надъ простымъ разсудкомъ. Неопытный читатель блуждаетъ во тьм и мало-по-малу свыкается съ площаднымъ духомъ и съ грубыми формами противниковъ, равно недостойныхъ уваженія. Желая возобновить угасшую дятельность профессоровъ, имлъ я еще въ виду и то, чтобы посредствомъ сего журнала {Рчь идетъ о предложеніи товарища министра московскимъ профессорамъ издавать ‘Ученыя Записки Московскаго Университета’.} внушить молодымъ людямъ охоту ближе заниматься исторіей отечественной, обративъ больше вниманія на узнаніе нашей народности. Не только направленіе къ отечественнымъ предметамъ было бы полезно для лучшаго объясненія оныхъ, но оно отвлекло бы умы отъ такихъ путей, по коимъ шествовать имъ не слдуетъ, оно усмиряло бы бурные порывы къ чужеземному, къ неизвстному, къ отвлеченному въ туманной области политики и философіи. Не подлежитъ сомннію, что таковое направленіе къ трудамъ постояннымъ, основательнымъ, безвреднымъ, служило бы нкоторою опорою противъ вліянія такъ называемыхъ ‘европейскихъ идей’, грозящихъ намъ опасностію, но силу коихъ, обманчивую для неопытныхъ, переломить нельзя иначе, какъ чрезъ наклонность къ другимъ понятіямъ, къ другимъ занятіямъ и началамъ. Въ ныншнемъ положеніи вещей и умовъ нельзя не умножать, гд только можно, число ‘умственныхъ плотинъ’. Не вс оныя окажутся, можетъ быть, равно твердыми, равно способными къ борьб съ разрушительными понятіями, но каждая изъ нихъ можетъ имть свое относительное достоинство, свой непосредственный успхъ’ {Н. Барсуковъ, ‘Жизнъ и труды M. П. Погодина’, IV, 82—85.}.
Выше я назвалъ этотъ отчетъ знаменательнымъ потому, что имъ впервые ставились ясно три начала политики Николая I вообще. ‘Православіе’, жсамодержавіе’ и ‘народность’, провозглашенныя Уваровымъ, немедленно стали основаніями нашей политической жизпи, a въ благодарность ихъ первому провозвстнику — вошли въ девизъ графскаго герба Уварова, получившаго эту милость въ 1846 году {Вотъ какъ объясняетъ г. Барсуковъ происхожденіе этихъ трехъ принциповъ: ‘Въ 1832 году, посл великихъ бдствій, испытанныхъ Россіею въ теченіе послднихъ лтъ и отъ губительныхъ войнъ, и отъ междоусобной брани, и отъ моровой язвы, надъ нашимъ отечествомъ просіяла великая благодать Божія. Въ этомъ году, въ богоспасаемомъ град Воронеж, послдовало обртеніе честныхъ мощей, иже во Святыхъ отца нашего Митрофана, перваго епископа Воронежскаго. Въ день открытія Св. мощей, архіепископъ Тверскій и Кашинскій, Григорій, всенародно произнесъ молитву Святителю Митрофану, въ которой испрашивалось предстательство Его y ‘Христа Бога нашего да возродитъ во Святой Своей православной Церкви живый духъ правыя вры и благочестія, духъ вднія и любви, духъ мира и радости о Дус Свят’. Этотъ живый духъ правыя вры и благочестія внушилъ Помазаннику Божію поставить во главу угла воспитанія русскаго юношества: Православіе, Самодержавіе и Народностъ, a рровозгласителемъ этого великаго символа нашей русской жизни — избрать мужа, стоявшаго во всеоружіи европейскаго знанія’ (Т. IV, стр. 1). Изъ дальнйшаго изложенія г. Барсукова ясно, что таковымъ явился С. С. Уваровъ.}.
Черезъ одиннадцать лтъ Уваровъ писалъ:
‘Направленіе, данное Вашимъ Величествомъ министерству, и его тройственная формула должны были возстановить нкоторымъ образомъ противъ него все, что носило еще отпечатокъ либеральныхъ и мистическихъ идей: либеральныхъ — ибо министерство, провозглашая самодержавіе, заявило твердое желаніе возвращаться прямымъ путемъ къ русскому монархическому началу во всемъ его объем, мистическихъ, потому, что выраженіе ‘православіе’ довольно ясно обнаружило стремленіе министерства ко всему положительному въ отношеніи къ предметамъ христіанскаго врованія и удаленіе отъ всхъ мечтательныхъ призраковъ, слишкомъ часто помрачавшихъ чистоту священныхъ преданій церкви. Наконецъ, и слово ‘народность’ возбуждало въ недоброжелателяхъ чувство непріязненное за смлое утвержденіе, что министерство считало Россію возмужалою и достойною идти не позади, a по крайней мр рядомъ съ прочими европейскими національностями’ {‘Десятилтіе мин. нар. просвщенія, 1833—1843 гг.’, Спб., стр. 96.}.
Отсюда, конечно, истекала программа отношеній къ печати, полная самыхъ рзкихъ противорчій. Съ одной стороны, гналось все либеральное, съ другой — предлагалось возстановить параллель Россіи съ Западомъ д яри этомъ всегда не въ пользу второго, очерствлаго-де въ непониманіи истинныхъ задачъ человчества… Т ‘умственныя плотины’ по пути развитія русской общественной мысли и русской журналистики, какъ одного изъ ея выраженій, о которыхъ Уваровъ говорилъ въ своемъ знаменательномъ отчет, ставились имъ всегда очень усердно. Изъ нихъ особеннаго вниманія заслуживаетъ та, которая преграждала ходъ научной мысли именно въ области одного изъ трехъ началъ — народности. Я говорю о замчательномъ циркуляр 27 мая 1847 года, пояснявшемъ попечителямъ учебныхъ округовъ, какъ надо понимать этотъ принципъ, иначе толкуемый возникавшимъ славянофильствомъ. Предписывалось, что ‘русская народность’ — ‘въ чистот своей должна выражать безусловную приверженность къ православію и самодержавію’, a ‘все, что выходитъ изъ этихъ предловъ, есть примсь чуждыхъ понятій, игра фантазіи или личина, подъ которою злоумышленные стараются уловить неопытность и увлечь мечтателей’ {‘Объ украйно-славянскомъ обществ’, ‘Рус. Архивъ’, 1892 г., VII, 348.}…
До какихъ геркулесовыхъ столбовъ цензурное вдомство дошло во вторую половину сороковыхъ годовъ, можетъ иллюстрировать слдующій, чисто анекдотическій случай.
Въ конц 1847 г., рижскій епископъ Филаретъ писалъ профессору церковной исторіи Горскому: ‘Недавно былъ здсь Сербиновичъ {Редакторъ ‘Журнала Министерства Народнаго Просвщенія’.}. Безъ сомннія, вы, дорогое мой, при всей вашей скромности или осердились бы, или расхохотались бы, если бъ услышали, что ‘Катехизисъ’ митрополита поручаютъ замнить сочиненіемъ другимъ — кому? Мн. Не правда-ли, что это или досадно, или смшно. A это было. По какой причин? Катехизисъ митрополита — лютеранскій катехизисъ, точныя слова Сербиновича. Эти люди истинно почти помшаны’ {Н. Барсуковъ, н. с., X, 3—4.}. Рчь идетъ о томъ ‘Катехизис’ московскаго митрополита Филарета, по которому милліоны русскихъ учились и учатся до сихъ поръ въ школ…
аддей Булгаринъ, этотъ ходатай по дламъ стсненія печатнаго слова, — даже онъ понималъ, что значила цензура Уварова: ‘Не завидую я мсту Уварова въ ‘исторіи’! A исторія живетъ, видитъ и пишетъ на мди! Имя Торквемадо въ сравненіи съ именемъ Уварова есть то же, что имя Людовика XIV въ сравненіи съ именемъ Омара! Набросилъ на все тнь, навелъ страхъ и ужасъ на умы и сердца, истребилъ мысль и чувство…’ {‘Изъ архива A. B. Никитенка’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., I, 182.}.
‘Недостатокъ гласности въ Россіи такъ великъ — писалъ Н. И. Тургеневъ, — что ни въ какой другой европейской стран объ этомъ нельзя даже имть представленія. О какомъ-нибудь событіи знаютъ только его очевидцы. Въ какомъ-нибудь округ или губерніи свирпствуетъ голодъ или эпидемія, разгорается возмущеніе, бунтъ, правительство примняетъ крайнія репрессіи, a до сосдняго округа или губерніи доходитъ только глухой ропотъ, недостоврныя извстія, которыя то преувеличены, то совсмъ искажаютъ истину’. И это писалъ человкъ, который отнюдь ‘не рекомендовалъ абсолютной власти введеніе свободы печати’, a лишь находилъ, что ‘разстояніе между порабощеннымъ состояніемъ прессы въ Россіи и ея полной свободой безконечно велико’.
Когда Тургеневъ занимался составленіемъ плана реформъ ‘первой эпохи’, т. е. совмстимыхъ съ абсолютнымъ правленіемъ, за нимъ, несомннно, стояла громадная часть русскаго общества — вся та, которая, хоть если и молчала, то, все-таки, была впереди. Съ этой точки зрнія его предложенія нельзя не разсматривать, какъ голосъ либеральной Россіи, приходившей въ отчаяніе отъ окружающаго.
‘Пусть печати будетъ запрещено касаться вопросовъ политики, но пусть ей представятъ другія области, гд дйствуютъ интересы жизни гражданской, интересы повседневные, имющіе для личности такое большое значеніе… Такъ, мы убждены, что русское правительство могло бы, ничмъ не рискуя, позволить пресс свободно обсуждать вс городскія дла, вс гражданскіе и уголовные процессы, разбирающіеся въ суд, вс дйствія правительства, касающіяся благоустройства, т. е. собственно администраціи, денежные интересы лицъ, a также и государства: принципы, управляющіе или долженствующіе управлять промышленностью, торговлей, тарифами, наконецъ, вс вопросы, которые не затрагиваютъ основныхъ государственныхъ установленій или политики.
‘Если думаютъ — продолжаетъ скромный новаторъ — что цензура необходима, пусть ее сохранятъ, но пусть законы относительно нея будутъ возможно ясне. Еще боле. Законы эти должны быть опубликованы, чтобы всякій могъ судить, сообразуются-ли цензора съ требованіями закона. Надо также, чтобъ ихъ (цензоровъ) ршенія не были безапелляціонны, чтобы можно было прибгать къ боле высокимъ авторитетамъ.
‘Трудно, почти невозможно создать хорошій цензурный законъ, но здсь, какъ и везд, есть ‘боле и мене’. Напримръ, законъ о цензур, изданный въ первые годы царствованія Александра, былъ гораздо лучше всхъ послдующихъ. Въ этомъ отношеніи Россія могла бы пользоваться примромъ другихъ странъ.
‘….Абсолютное правительство видитъ только одни неудобства въ существованіи прессы и вообще гласности, никогда оно не думаетъ о выгодахъ, которыя само могло бы извлечь изъ этой гласности (въ большой или меньшей степени). Мы видимъ въ мір моральномъ, также, какъ и въ мір физическомъ одинаковое явленіе: если сила, безконечно возрастая, встрчаетъ на своемъ пути препятствія и не находитъ выхода, то она, въ конц концовъ, производитъ взрывъ и разбиваетъ препятствіе, которое ей мшаетъ. Гласность сравниваютъ съ предохранительными клапанами, назначеніе которыхъ предупреждать взрывъ въ паровой машин.
‘О’Коннель сравнилъ также недавно свои гигантскіе митинги ‘съ предохранительными клапанами, черезъ которые, говоритъ онъ, испаряется кипучее мужество народа’, и этимъ онъ сказалъ много, больше, можетъ быть, чмъ думалъ или чмъ хотлъ сказать. Сравненіе вполн справедливое. Гласность не создаетъ народнаго недовольства, столь страшнаго для абсолютнаго правительства, наоборотъ, недовольство появляется сначала, a гласность даетъ ему лишь средства высказаться, и если она не приноситъ исцленія отъ того зла, которое породило недовольство, она помогаетъ, по крайней мр, разсять его, какъ дымъ. Если гласность и не исцляетъ, то она облегчаетъ и утшаетъ’ {N. Tourgeneff, ‘La Russie et les russes’, Bruxelles, 1847 r., III, 6, 171—176.}.
Эти элементарныя понятія не получили, однако, одобренія въ 1847 году, a грозныя событія на Запад въ слдующемъ — надолго лишили надеждъ хоть на какое-нибудь ограниченіе свободы молчанія. Революціонныя волны 1848 года докатились до насъ въ вид грязной густой пны, прикрывшей всю поверхность общественной мысли. Послднюю признано было необходимымъ сковать прочными цпями и хотя ‘не было никакого повода опасаться волненій и безпорядковъ, однако, память о катастроф 1825 г. была еще свжа, a мннія, господствовавшія въ нкоторыхъ нашихъ литературныхъ кружкахъ, казались органически связанными съ крайними ученіями французскихъ теоретиковъ. Поэтому состоялось высочайшее повелніе принять энергичныя и ршительныя мры противъ наплыва въ Россію разрушительныхъ теорій’ {‘Министерство внутреннихъ длъ, 1802—1902’, ‘Историческій очеркъ’, Спб., 1902 г., 101.}.

‘Записки’ гр. Строганова и бар. Корфа о неблагонадежности литературы и бездятельности цензуры. Докладъ гр. Орлова. Образованіе комитета 27 февраля. А. С. Меншиковъ.

Какъ и всегда зъ моменты, непосредственно слдовавшіе за политическими взрывами на Запад, y насъ нашлись ‘государственные’ люди съ программой усиленной реакціи. Маскируясь сознаніемъ ‘важности’ и ‘исключительности’, переживаемыхъ дней, графъ Строгановъ и баронъ Корфъ представили по доносу, облеченному въ форму ‘записокъ’. Вотъ что пишетъ по этому поводу Никитенко:
‘Графъ С. Г. Строгановъ, бывшій попечитель московскаго университета, движимый злобой на министра народнаго просвщенія Уварова, который былъ причиною увольненія его отъ должности попечителя {Оно состоялось 20 ноября 1847 г.}, представилъ государю записку объ ужасныхъ идеяхъ, будто бы господствующихъ въ нашей литератур, особенно въ журналахъ, благодаря слабости министра и его цензуры. Баронъ М. А. Корфъ, желая свергнуть графа Уварова, чтобы занять его постъ, представилъ другую такую же записку. И вотъ въ город вдругъ узнаютъ, что вслдствіе этихъ доносовъ учрежденъ комитетъ подъ предсдательствомъ морского министра кн. Меншикова и съ участіемъ слдующихъ лицъ: Бутурлина, Корфа, графа Строганова (брата бывшаго попечителя), Дегая и Дубельта. Цль и значеніе этого комитета были облечены таинственностью и отъ того онъ казался еще страшне’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., II, 384—385.}.
Другой свидтель тогдашнихъ событій вполн подтверждаетъ это. ‘Говорили, что барону M. A. Корфу очень хотлось увнчать свою счастливую служебную карьеру министерскимъ портфелемъ, a зная, что фортуна, какъ дама съ завязанными глазами, не всегда знаетъ сама, на кого обратить свои ласки, былъ не прочь помочь ей, напомнивъ о себ въ удобную минуту. Такой минутой представлялось именно то время, когда, по многимъ признакамъ, положеніе министра народнаго просвщенія, графа С. С. Уварова, могло считаться очень шаткимъ. Но извстно было, что императоръ Николай I былъ врагъ всякихъ наговоровъ и нашептываній, значитъ, дйствовать нужно было крайне осторожно и умло. Цензура въ ту пору принадлежала къ предметамъ вдомства министерства народнаго просвщенія и всегда представляла для него настоящую Ахиллесову пяту, съ этой стороны министерство всегда было уязвимо, a тутъ кстати подвернулся въ Париж коммунизмъ….. Объ немъ-то {О гр. С. Г. Строганов.} и вспомнилъ теперь M. A. Корфъ, когда задумалъ помочь слпой фортун. При его большомъ ум и необыкновенной способности излагать рельефно свои мысли, ему нетрудно было убдить Строганова, этого отъявленнаго врага всякаго демократизма, въ томъ, что, въ виду чудовищныхъ революціонныхъ переворотовъ въ Западной Европ, необходимо обезопасить Россію отъ заноса къ намъ разрушительныхъ идей и ученій коммунизма, соціализма и пр., и что такой безопасности не представляетъ нын дйствующая въ министерств народнаго просвщенія слабая цензура, a что въ виду чрезвычайности событій, вызывающихъ опасенія, необходимы и мры чрезвычайныя по цензур для должной охраны государственной безопасности. Сильно бываетъ слово вовремя и кстати сказанное, внушеніе Корфа оказало свое дйствіе. Строгановъ, выбравъ удобную минуту, подалъ государю записку, составленную въ этомъ смысл’ {К. Веселовскій, ‘Отголоски старой памяти’, ‘Рус. Старина’, 1899 г. X, 11—12.}.
Теперь намъ остается выслушать одного изъ авторовъ ‘записокъ’ — самого барона М. А. Корфа.
‘Среди жгучей тревоги, вдругъ овладвшей всми нами, — пишетъ онъ, — вслдствіе парижскихъ встей, нельзя было не обратить вниманія на нашу журналистику, въ особенности же на два журнала: ‘Отечественныя Записки’ и ‘Современникъ’. Оба, пользуясь малоразуміемъ тогдашней цензуры, позволяли себ печатать Богъ знаетъ что и проповдуемыя ими, подъ разными иносказательными, но очень прозрачными для посвященныхъ, формами, коммунистическія идеи могли сдлаться небезопасными для общественнаго спокойствія. Безпрерывно размышляя о томъ, чмъ можно было бы это оградить и упрочить въ виду судорожныхъ движеній Запада, я набросалъ нсколько мыслей о дйствіяхъ нашихъ періодическихъ изданій и цензуры, но долго колебался дать имъ ходъ, изъ опасенія явиться въ глазахъ другихъ, a еще боле, въ своихъ собственныхъ, какимъ-то доносчикомъ. Разсудивъ, однако, что жертвовать на общее благо ничтожною своею личностью есть священный долгъ каждаго изъ насъ, въ такое опасное время еще боле, чмъ когда-либо, что я буду тутъ дйствовать не какъ частный человкъ, a въ качеств члена правительства {Членъ государственнаго совта съ 1843 г.}, и что, говоря лишь о фактахъ, a не о лицахъ, удалю отъ себя, въ собственной совсти, всякое нареканіе въ презрнномъ донос, я ршился отвезти мою записку къ наслднику цесаревичу. Не заставъ его высочества, я зашелъ съ нею къ великому князю Константину Николаевичу, который остался чрезвычайно доволенъ моею запискою и совтовалъ непремнно отослать къ наслднику, не теряя времени, что я и исполнилъ на другой же день посл полученія извстія о французской республик, т. е. 23 февраля, вечеромъ. На слдующее утро явился посланный съ приглашеніемъ меня обдать къ цесаревичу. За утомленіемъ цесаревны отъ говнія, она не вышла къ столу, и насъ было тутъ, сверхъ хозяина и принца Александра Гессенскаго, только графъ Медемъ, генералъ-адъютантъ графъ Сергй Строгановъ {Бывшій попечитель.} и я. Едва только мы вошли въ первый кабинетъ наслдника, гд накрытъ былъ обдъ, какъ онъ привтствовалъ меня перваго словами:
— Искренно благодарю, получили вы уже бумагу?
— Какую, ваше высочество? Я никакой бумаги не получалъ.
— Ну, такъ еще получите. Государь учредилъ особый комитетъ изъ кн. Меншикова, васъ, гр. Александра Строганова (бывшаго министра внутреннихъ длъ) и Д. П. Бутурлина. Ваша записка пришла какъ нельзя больше кстати. Вчера вечеромъ y государя былъ разговоръ именно объ этомъ, a воротясь къ себ и найдя вашу бумагу, я сегодня же отнесъ ее батюшк, и онъ, прочитавъ, оставилъ y себя для объясненія съ Орловымъ {Алексй едоровичъ, шефъ жандармовъ и главноуправляющій III отдленіемъ Соб. Е. И. В. канцеляріи.}, котораго ждалъ въ эту минуту’ {‘3аписки бар. М. А. Корфа’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., III, 571—572.}.
Тутъ кстати припомнить слова Грановскаго о Строганов, сказанныя Погодину по возвращеніи изъ Петербурга: ‘онъ такія вещи сдлалъ въ послднее время, которыя искупить трудно’ {Н. Барсуковъ, н. с., IX, 282.}.
Гр. Орловъ, имя уже повелніе усилить дятельность по политической части, не счелъ возможнымъ обидть литературу своимъ невниманіемъ и, когда получилъ ‘записки’ Строганова и Корфа, поспшилъ утвердить государя въ предполагаемомъ созданіи особаго комитета.
Нтъ сомннія, гр. Орлову приходилось серьезно подумать о томъ, какъ бы сложить съ себя общавшія стать и очень тяжелыми и очень хлопотливыми обязанности по надзору за литературой и цензурой, принятыя III Отдленіемъ еще при самомъ своемъ основаніи въ 1826 году. Умный его совтчикъ, неудобозабываемый Л. В. Дубельтъ, ясно провидлъ, какую обузу и, пожалуй, отвтственность возьметъ на себя III Отдленіе, если, занятое теперь массою длъ политическихъ, будетъ продолжать и дятельность цензурную. Въ результат — твердое желаніе Орлова уступить эту послднюю кому-нибудь другому. Подвернувшіяся какъ разъ вовремя ‘записки’ Строганова и Корфа окончательно укрпили его въ этой мысли. Оставалось убдительно изложить ее въ доклад. На это былъ большой мастеръ Дубельтъ… {Къ сожалнію, въ этотъ томъ я не могу включить готовую уже работу о III Отдленіи Соб. Е. И. В. канцеляріи, какъ цензурной инстанціи. Скажу только, что, въ виду этого, все непосредственно шедшее оттуда или тамъ исполнявшееся, выдлено, конечно, изъ настоящей работы, посвященной преимущественно дятельности двухъ негласныхъ комитетовъ и министерства просвщенія.}.
27 февраля гр. Орловъ сообщилъ Уварову и другимъ, что ‘по дошедшимъ до государя императора изъ разныхъ источниковъ свдніямъ о весьма сомнительномъ направленіи нашихъ журналовъ’, Николай I, на его доклад по этому предмету, положимъ резолюцію:
‘Необходимо составить комитетъ, чтобы разсмотрть, правильно-ли дйствуетъ цензура, и издаваемые журналы соблюдаютъ-ли данныя каждому программы. Комитету донести мн съ доказательствами, гд найдетъ какія упущенія цензуры и ея начальства, т. е. министерства народнаго просвщенія, и которые журналы и въ чемъ вышли изъ своей программы. Комитету состоять подъ предсдательствомъ генералъ-адъютанта князя Меншикова, изъ дйствительнаго тайнаго совтника Бутурлина, статсъ-секретаря барона Корфа, генералъ-адъютанта графа Александра Строганова, генералъ-лейтенанта Дубельта и статсъ-секретаря Дегая. Увдомить о семъ кого слдуетъ и генералъ-адъютанта графа Левашева {Предсдательствовавшій въ Госуд. Совт и Комитет министровъ.}, a занятія комитета начать немедля’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1903 г., VII, 137—138.}.
Вотъ, слдовательно, пути, которыми создался Меншиковскій комитетъ, — предтеча комитета 2-го апрля 1848 г. (нкоторыми называвшагося, какъ увидимъ дальше, ‘Бутурлинскимъ’), a не его соименникъ, какъ то утверждаютъ и г. Скабичевскій въ названной уже выше своей работ, и г. Барсуковъ въ труд о М. П. Погодин, и анонимный авторъ статьи ‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, и другіе, касавшіеся этого момента изъ жизни русской печати {Объ этомъ, впрочемъ, подробне ниже. Теперь же нужно упомянуть объ одномъ будто бы еще повод къ образованію Меншиковскаго комитета. Въ цитированномъ мною офиціальномъ источник — ‘Историч. свднія о цензур въ Россіи’ — указывается на записку князя П. А. Вяземскаго, будто бы и служившую ближайшимъ поводомъ къ его образованію, о запискахъ же гр. Строганова и бар. Корфа тамъ не упоминается вовсе. Руководствуясь ‘Историч. свдніями’, на то же указываетъ и г. Скабичевскій на стр. 344—345 своей книги. Что онъ не могъ пользоваться показаніями К. Веселовскаго и бар. Корфа, вышедшими посл напечатанія его книги (она помчена 1892 г.) — это понятно, но почему онъ, именно по этому вопросу, не обратилъ вниманія на ‘Дневникъ’ Никитенка въ ‘Русской Старин’ 1888—90 гг. — непонятно.}.
Изъ резолюціи государя совершенно ясно, во-первыхъ, что комитетъ имлъ вполн опредленную цль, во-вторыхъ — представлялъ временное учрежденіе (‘разсмотрть’ и ‘донести’) какъ бы — экстренную ревизію цензурнаго вдомства.
Обращаясь къ составу комитета, нельзя не замтить, что если понятно назначеніе въ него Корфа и Строганова (замщавшаго, очевидно, своего брата, которому неловко было поручать ревизію дйствій министра, бывшаго виновникомъ его отставки), то за то очень мало объяснимо назначеніе всхъ другихъ, кром, конечно, Дубельта, какъ представителя надъ всмъ и вся надзиравшаго III отдленія Соб. Е. И. В. канцеляріи.
Съ Бутурлинымъ, Корфомъ и Дегаемъ мы познакомимся въ своемъ мст, теперь же нсколько словъ о свтлйшемъ княз A. C. Меншиков.
Правнукъ знаменитаго Александра Даниловича, Меншиковъ представляется, несомннно, крупной величиной николаевскаго времени. Общій отзывъ о немъ — умный человкъ, безпредльно преданный своему государю слуга. При Александр I князь даже прослылъ вольнодумцемъ и либераломъ, что объяснялось его активнымъ участіемъ въ извстной ‘деклараціи’ по освобожденію крестьянъ, подписанной Меншиковымъ вмст съ гр. Воронцовымъ, гр. Потоцкимъ, Васильчиковымъ, гр. Воронцовымъ-Дашковымъ, кн. Вяземскимъ и Александромъ и Николаемъ Ивановичами Тургеневыми. Въ конц концовъ, посл шума въ придворныхъ верхахъ, записка эта была принята Александромъ I неблагосклонно, a Меншиковъ долженъ былъ подать въ отставку. При Никола I его померкшая, было, звзда стала вновь восходить, но изъ либерала князь сдлался ярымъ сторонникомъ существующихъ порядковъ, a свою популярность основалъ, главнымъ образомъ, на остроуміи, не всегда, впрочемъ, одинаково мткомъ и остромъ. Его біографъ передаетъ очень любопытную черту. ‘Вольнодумство 18-го вка, въ которомъ онъ былъ воспитанъ, оставило въ немъ свой оттнокъ на долгое время, но не могло побороть въ немъ чувствъ и обязанностей врноподданнаго. Когда онъ считалъ долгомъ представить какое-либо возраженіе на мысль, высказанную государемъ, онъ ждалъ случая представить его наедин, глазъ-на-глазъ, какъ онъ выражался, — находя не совмстнымъ возражать царю при свидтеляхъ. Только совершенное изнеможеніе силъ могло заставить его не быть во дворц въ дни, назначенные для прізда ко двору, и въ этихъ случаяхъ никакой медицинскій совтъ не въ силахъ былъ уговорить его выхать для того, чтобы свжимъ воздухомъ подкрпить свои силы. ‘Неприлично!’ говорилъ онъ въ отвтъ на настоянія врача’ {N, ‘Князь А. С. Меншиковъ’, ‘Рус. Архивъ’, 1869 г., VI.}.

[]

Мткое перо Гагерна характеризовало Меншикова такъ: ‘очень хитрый, вжливый человкъ и, какъ говорятъ, малый не промахъ’ {‘Россія и русскій дворъ въ 1839 г.’, ‘Рус. Старина’, 1891 г., I, 11.}.
Комитетъ дятельно принялся за ревизію. Засданія его происходили въ адмиралтейств, куда и приглашались повинные редакторы. ‘Къ нкоторымъ редакторамъ князь Меншиковъ относился въ комиссіи сурово и непривтливо’ — говоритъ со словъ своего отца, П. С. Усовъ {‘Изъ моихъ воспоминаній’, ‘Истор. Встникъ’, 1882 г., V, 39.}. Особеннымъ нерасположеніемъ пользовались редакторы ‘ Современника ‘ и ‘Отечественныхъ Записокъ’.
Вс постановленія и мннія комитета предсдатель представлялъ лично государю, a когда они получали высочайшую санкцію, сообщалъ объ этомъ министру просвщенія для немедленнаго и точнаго выполненія. Министръ же длалъ соотвтствующія предложенія по цензур, въ которыхъ всегда буквально приводилъ получаемыя отношенія кн. Меншикова. Это совершенно скрывало отъ публики верховную роль чрезвычайнаго ревизора. Слухи носились, но офиціально существованіе комитета не было извстно.

Мсяцъ работы Меншиковскаго комитета.

Прежде всего Меншиковъ вытребовалъ отъ министра списокъ и программы всхъ повременныхъ изданій и списокъ ихъ издателей, редакторовъ и сотрудниковъ.
Первое распоряженіе Меншиковскаго комитета послдовало 7 марта и вошло въ предложеніе министра народнаго просвщенія отъ 12-го числа: ‘Вслдствіе обстоятельствъ, обратившихъ вниманіе Государя Императора на направленіе нкоторыхъ періодическихъ изданій, Его Императорское Величество высочайше повелть соизволилъ: 1) начальству цензуры созвать цензоровъ, объявить имъ, что правительство обратило вниманіе на предосудительный духъ многихъ статей, съ нкотораго времени появляющихся въ періодическихъ изданіяхъ, и предупредить ихъ, что за всякое дурное направленіе статей журналовъ, хотя бы оно выражалось въ косвенныхъ намекахъ, цензура, сіи статьи пропустившая, подвергнется строгой отвтственности. 2) Главному управленію строго взыскивать, по предоставленной начальству власти, за упущенія цензоровъ въ этомъ случа. 3) Теперь же поставить цензорамъ въ непремнную обязанность, не пропускать въ печать выраженій, заключающихъ намеки на строгость цензуры. 4) Пояснить, что запрещеніе цензурою впускать въ Россію нкоторыя иностранныя книги заключаетъ въ себ и запрещеніе говорить о ихъ содержаніи въ журналахъ, a тмъ боле печатать отрывки изъ нихъ въ подлинник или перевод’ {Цензурныя дла, переданныя въ 1892 г. изъ министерства народ. просвщенія въ Импер. Публич. Библіотеку и хранящіяся тамъ въ рукописномъ отдленіи, No 1, т. IV, стр. 1989—1901, ‘Сборникъ постановленій etc’, 243—244. Курсивъ мой.}.
На другой день сообщалось, чтобы вс статьи, за исключеніемъ объявленій о подрядахъ, продажахъ, зрлищахъ и тому подобныхъ, подписывались авторами со слдующаго же дня.
Кром массы неудобствъ, съ которыми было сопряжено исполненіе такого распоряженія авторами изъ правительственныхъ лицъ или по скромности нежелавшими выставлять свою фамилію, стало бить въ глаза ужасное однообразіе подписей, напримръ, въ ‘Сверной Пчел’ только и встрчалось на каждомъ столбц: ‘. Булгаринъ’, ‘Н. Гречъ’… Черезъ дв недли Меншиковъ сообщилъ Уварову, что государь разршаетъ не печатать подъ каждой статьей именъ сочинителей, но съ тмъ, чтобы они были извстны редакціямъ, a ‘издатели книгъ или журнала, по первому требованію правительства, обязаны объявлять имя и мсто жительства автора, подъ опасеніемъ, за неисполненіе сего, строжайшаго взысканія, какъ ослушники высочайшей воли’.
25 марта было предписано ‘не допускать выставленія съ невыгодной стороны общественнаго званія или чина описываемаго лица’ {‘Матеріалы, собранные особою комиссіею, выс. учрежд. 2 ноября 1869 г., для пересмотра дйствующихъ постановленій о цензур и печати’, Спб., 1870 г., ч. I, 288.}.
Кром того, въ тотъ же день Уваровъ получилъ боле существенное для себя указаніе:
‘Государь Императоръ изволилъ обратить вниманіе на появленіе въ нкоторыхъ періодическихъ изданіяхъ статей, въ которыхъ авторы переходятъ отъ сужденія о литератур къ намекамъ политическимъ, или въ которыхъ вымышленные разсказы имютъ направленіе предосудительное, оскорбляя правительственныя званія, или заключая въ себ идеи и выраженія, противныя нравственности и общественному порядку. Вслдствіе сего Государь Императоръ высочайше повелть соизволилъ: созвать редакторовъ издаваемыхъ въ Петербург періодическихъ изданій въ особый высочайше учрежденный комитетъ и объявить имъ, что долгъ ихъ не только отклонять вс статьи предосудительнаго направленія, но содйствовать своими журналами правительству въ охраненіи публики отъ зараженій идеями, вредными нравственности и общественному порядку. Его Императорское Величество повеллъ предупредить редакторовъ, что за всякое дурное направленіе статей ихъ журналовъ, хотя бы оно выражалось косвенными намеками, они лично подвергнутся строгой отвтственности, независимо отъ отвтственности цензуры’ {‘Цензурныя дла etc.’, No 1, т. IV, стр. 1901—1904. Курсивъ мой.}.
Съ каждымъ днемъ Уваровъ все лучше и лучше понималъ непрочность своего положенія и силу верховнаго ревизора — кн. Меншикова. Къ нему относились совершенно, какъ къ подчиненному. Отношенія эти стали особенно ясны 3 апрля, когда Меншиковъ просто-на-просто начерталъ программу для дальнйшихъ дйствій министра.
‘Государь Императоръ — писалъ свтлйшій князь — согласно положеніямъ особаго комитета, учрежденнаго для разсмотрнія дйствій цензуры періодическихъ изданій, высочайше изволилъ 2-го сего апрля повелть:
‘1. Хотя въ высочайше утвержденныхъ правилахъ объ изданіи ‘Вдомостей С.-Петерб. полиціи’ ничего не сказано о фельетон, но, по особенной благонамренности онаго, не запрещать сего фельетона и впредь {Уваровъ, не желая отставать отъ комитета въ строгости и бдительности, находилъ нужнымъ прекратить фельетоны ‘Полиц. Вдомостей’, какъ явно неблагонамренные.}.
‘2. Не запрещать также періодическимъ изданіямъ, несмотря на то, что нкоторыя заключали число листовъ боле опредленнаго программами, оставаться при теперешнемъ ихъ объем съ тмъ только, чтобы цензура была какъ можно осмотрительне при пропуск статей въ печать.
‘3. На ‘Отечественныя Записки’ и ‘Современникъ’, замченные особенно въ помщеніи статей и выраженій сомнительнаго духа, обратить самое строгое вниманіе цензуры и объявить редактору первыхъ {A. В. Краевскій.}, равно какъ редактору {A. B. Никитенко.} и отвтственнымъ издателямъ {И. И. Панаевъ и H. A. Некрасовъ.} послдняго, что, по духу ихъ журналовъ, правительство иметъ за ними особенное наблюденіе, и если впредь замчено будетъ въ оныхъ что либо предосудительное или двусмысленное, то они лично подвергнуты будутъ не только запрещенію продолжать свои журналы, но и строгому взысканію.
‘4. Усилить способы цензуры и улучшить содержаніе цензоровъ, но съ тмъ вмст поставить непремннымъ правиломъ, чтобы цензоры не имли никакихъ другихъ служебныхъ обязанностей, дабы не отвлекаться отъ цензурныхъ занятій, и отнюдь не участвовали бы въ редакціи періодическихъ изданій.
‘5. Статьи, назначаемыя для какого бы ни было повременнаго изданія, подвергать непремнно общей гражданской цензур, независимо отъ предварительнаго разсмотрнія особыми вдомствами тхъ статей, которыя по содержанію своему ихъ спеціально касаются.
‘6. Вслдствіе замченной неумстности статей въ нкоторыхъ газетахъ, перепечатанныхъ изъ другихъ сочиненій, гд он могли быть умстны, какъ напримръ, извстіе о заговорахъ, перешедшее изъ иностранныхъ газетъ въ русскія, или извстія о совершившихся злодйствахъ, помщаемыя въ русскихъ газетахъ отрывками изъ статистическихъ статей спеціальныхъ журналовъ и книгъ, или полицейскихъ отчетовъ — дополнить инструкціи цензоровъ указаніемъ, что пропускъ какой-либо статьи въ книг или иностранной газет не подразумваетъ права перепечатывать ту же статью въ брошюрахъ или въ русскихъ періодическихъ изданіяхъ, безъ особаго разсмотрнія, но что цензоръ обязанъ длать различіе между тми и другими, вслдствіе различія самаго класса читателей того или другого рода изданій.
‘7. Не пропускать въ печать разсужденій о потребностяхъ и средствамъ къ улучшенію какой-либо отрасли государственнаго хозяйства Имперіи, когда подъ средствами разумются мры, зависящія отъ правительства, и вообще сужденій о современныхъ правительственныхъ мрахъ {‘Цензурныя дла etс’, No 1, т. IV, 1904—1908. Курсивъ мой.}.
Въ другомъ отношеніи, отъ того же числа, Меншиковъ сообщалъ Уварову волю государя: ‘приступить къ соотвтственному обстоятельствамъ времени пересмотру цензурнаго устава и дополнительныхъ къ нему толкованій, принявъ въ руководство нкоторыя вновь тогда же послдовавшія высочайшія повелнія’, уже только что приведенныя {‘Матеріалы etc’, I, 279.}.
Очевидно, вс эти резолюціи 2 апрля государь положилъ на заключительномъ доклад окончившаго свою ревизію комитета, такимъ образомъ, исполнившаго въ мсяцъ съ небольшимъ свою задачу. Борьба съ намеками и двусмысленностями — вотъ цль, предстоявшая Уварову, давно лишившему литературу права и возможности говорить о чемъ либо открыто. Иначе говоря — необозримое поле личнаго произвола всхъ чиновъ цензурнаго вдомства…

Выговоръ Краевскому и высылка въ Вятку М. Е. Салтыкова.

Исполняя вышеприведенныя высочайшія повелнія, Уваровъ предписывалъ попечителю петербургскаго округа: ‘Предлагаю вашему превосходительству, призвавъ издателя ‘Отечественныхъ Записокъ’ Краевскаго, объявить ему, что если онъ нe измнитъ въ основаніяхъ направленія издаваемаго имъ журнала собственнымъ наблюденіемъ и выборомъ надежныхъ сотрудниковъ, то журналъ его въ скоромъ времени неминуемо подлежать будетъ запрещенію, a онъ самъ строгому взысканію. Такимъ образомъ, прошу ваше превосходительство внушить Краевскому, что даруемый ему на нкоторое время послдній срокъ онъ долженъ считать дйствіемъ снисходительности, въ оправданіе коей онъ обязанъ ршительно принять прямыя мры, дабы не подвергнуться сугубой отвтственности’.
Исполнивъ приказаніе министра, попечитель доносилъ ему 10 апрля: ‘Во исполненіе предписанія вашего сіятельства Краевскій былъ мною приглашенъ 9 сего апрля. Я, въ присутствіи цензоровъ ‘Отечественныхъ Записокъ’, Фрейганга и Срезневскаго, объявилъ ему содержаніе предписанія вашего сіятельства и старался внушить ему, что онъ обязанъ оправдать длаемую ему снисходительность. Краевскій принялъ съ должнымъ уваженіемъ и полною признательностью сообщенныя ему мною замчанія и объяснилъ въ подписк, что предписаніе вашего сіятельства онъ принимаетъ къ подлежащему и точному исполненію’ {Н. Барсуковъ, н. с., IX, 289—290.}.
Ниже мы увидимъ, какъ оправдалъ эту ‘снисходительность’ ловкій ‘Несторъ русской журналистики’, a теперь остановимся на видной жертв меншиковскаго комитета — M. E. Салтыков-Щедрин.
‘Въ одинъ день, — разсказываетъ К. Веселовскій — во второй половин марта, Крыловъ {А. Д. Крыловъ, служившій въ военно-походной по флоту канцеляріи, потомъ членъ главнаго военнаго суда.} входитъ ко мн съ таинственнымъ и смущеннымъ видомъ и передаетъ мн подъ строжайшимъ секретомъ, лишь по долгу дружбы, что онъ, по приказанію князя Меншикова, занимается по секретному комитету и что въ этомъ комитет заготовляется всеподданнйшій докладъ, въ которомъ на мою, появившуюся въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, статью о жилищахъ рабочаго люда въ Петербург указывается, какъ на вредную для общественной безопасности’ {Авторъ былъ тогда начальникомъ статистич. отдленія д-та сельскаго хозяйства.}.
Посл описанія своихъ волненій и черныхъ предчувствій гибели, Е. Веселовскій продолжаетъ разсказывать, какъ къ нему прибжалъ черезъ нсколько дней тотъ же Крыловъ съ радостной встью, что бду пронесло мимо. Дло было такъ: ‘Въ то время, какъ они (члены комитета), за неотысканіемъ чего-нибудь боле вскаго, ршили уже faute de mieux принести въ жертву меня и мою бдную статью, въ засданіе комитета является одинъ изъ членовъ, кажется П. И. Дегай, съ радостнымъ эврика! эврика! и заявляетъ, что въ томъ же том ‘Отечественныхъ Записокъ’, въ которомъ напечатана статья Веселовскаго {т. LVLI.}, онъ нашелъ нчто еще лучшее или худшее, — не знаю, какъ сказать, — a именно повсть подъ заглавіемъ ‘Запутанное дло’, подписанную буквами M. C., подъ которыми скрылся авторъ ея, Михаилъ Салтыковъ… По выслушаніи этого сообщенія члены комитета нашли, что въ этомъ сн нельзя не видть дерзкаго умысла — изобразить въ аллегорической форм Россію и что о повсти Салтыкова должно быть внесено въ изготовляемый докладъ о вредныхъ направленіяхъ журналовъ. Тогда князь Меншиковъ, согласившись съ этимъ, замтилъ, что нельзя обременять вниманіе государя мелочами, и предложилъ исключить изъ приготовляемаго доклада то, что тамъ было сказано о моей стать, a ограничиться въ немъ одною лишь повстью Салтыкова, какъ боле подходящею къ цли доклада, съ чмъ прочіе члены комитета и согласились’ {К. Веселовскій, ‘Отголоски старой памяти’, ‘Рус. Старина’, 1899 г., X, 14—17. Не могу попутно не указать, что разсказъ г. Веселовскаго о причинахъ высылки Салтыкова гораздо боле правдоподобенъ, чмъ вс другіе, приводимые г. Скабичевскимъ, a съ его словъ, между прочимъ, и К. К. Арсеньевымъ. Если бы не путали меншиковскаго и бутурлинскаго комитетовъ, если бы внимательно отнеслись къ офиціально подтвержденнымъ датамъ, указаннымъ въ разныхъ источникахъ, то отказались бы отъ предположенія, неимющаго подъ собой никакой фактической подкладки (Ср.: Собраніе сочиненій Салтыкова, изд. 4-е, VIII, стр. 542, I, 37—38, ‘Исторію нов. рус. литературы’,Скабичевскаго, изд. 3, стр. 275 и VIII выпускъ ‘Русской Библіотеки’).}. Дйствительно, 28 апрля Салтыковъ былъ уже высланъ въ Вятку {*}.
{* Этихъ небольшихъ моихъ замчаній, на страницахъ ‘Русскаго Богатства’, объ ошибкахъ г. Скабичевскаго, трудъ котораго не можетъ не обращать на себя вниманіе интересующихся исторіей цензуры просто потому, что онъ пока, къ крайнему сожалнію, единственный — и, правда, весьма и весьма неудовлетворительный — было достаточно, чтобы г. Скабичевскій обрушился на меня въ пріютившихъ его старческій лепетъ ‘Новостяхъ’ (см. No отъ 25 марта 1903 года) громовымъ фельетономъ: ‘Г. М. Лемке, обличающій M. E. Салтыкова во лжи’, фельетономъ, какъ и слдовало ожидать, оцненнымъ по достоинству остальной прессой — ни одинъ органъ не принялъ ‘защиту’ Салтыкова изъ устъ г. Скабичевскаго, и громы затихли въ столбцахъ ‘Новостей’. Считая для себя… неудобнымъ выступать съ отвтомъ въ этой газет, a самый фельетонъ — нестоющимъ отвта на страницахъ уважаемаго ‘Русскаго Богатства’, читатели котораго знаютъ, что такое и г. Скабичевскій и ‘Новости’, я ограничился лишь письмомъ на имя одного глубокоуважаемаго публициста, къ которому еще раньше съ жалобой на меня обратился г. Скабичевскій. Въ письм я разобралъ вс вылазки послдняго по существу и ждалъ, какъ поступитъ г. Скабичевскій. Получивъ мой отвтъ онъ написалъ тому же лицу, что… всю эту пустую полемику надо предать забвенію! Итакъ, y г. Скабичевскаго не хватило мужества и… чести — скажу прямо — возстановить истину на страницахъ хоть тхъ же ‘Новостей’. Это и, кром того, убжденіе въ необходимости внимательно относиться къ біографіи такихъ писателей, какимъ былъ M. E Салтыковъ — побуждаетъ меня познакомить моего читателя какъ съ фельетономъ г. Скабичевскаго, такъ и съ моими на него теперь возраженіями.
Вначал г. Скабичевскій разсказываетъ исторію комитета 2 апрля 1848 г. (о которомъ я буду говорить дальше), потомъ хвалитъ мою настоящую статью, говоритъ, что y меня ‘научной строгости хоть отбавляй’ и т. д. Затмъ моимъ примчаніямъ дается такое толкованіе: ‘ему (т. е. мн, Лемке) захотлось показать свой товаръ лицомъ, доказать, что только онъ одинъ и первый пишетъ о бутурлинскомъ комитет какъ слдуетъ, по всей ученой строгости, a до него писали одни поверхностные щелкоперы вкривь и вкось’. ‘Разносъ моей личности начинается съ того, что г. Лемке’ длаетъ замчанія объ изданіяхъ ‘Историческихъ свдній о цензур въ Россіи’. Посл ряда ‘возраженій’, г. Скабичевекій приходитъ, однако, къ заключенію, что ‘какъ бы то ни было, но приходится въ этомъ пункт уступить г. Лемке и отдать ему пальму первенства, заявивши честь и славу его неукоснительно-строгой учености’.
Вторымъ пунктомъ моего ‘разноса’ г. Скабичевскій считаетъ примчаніе на стр. 193 и патетически по этому поводу восклицаетъ: ‘Ахъ, г. Лемке, г. Лемке! Неужели вы и въ самомъ дл такъ-таки и не понимаете, почему я не могъ пользоваться тми богатыми матеріалами для своихъ ‘Очерковъ’, какіе заключаются въ дневник Никитенка?’ И на это самъ отвчаетъ, ‘Не почему иному, какъ, именно, по тому самому, почему не могъ я пользоваться и записками К. Веселовскаго и бар. Корфа: когда я писалъ свои очерки, дневникъ Никитенка не былъ еще обнародованъ. Здсь я нахожу словно какъ-бы подтасовочку, — маленькую, но все равно не совсмъ благовиднаго свойства. Г. Лемке, имя дло съ моею книгою, дйствительно, вышедшею въ 1892 г., совершенно игнорируетъ то обстоятельство, что мои ‘Очерки’, задолго до выпуска ихъ отдльнымъ изданіемъ, вначал еще 80-хъ годовъ, печатались впервые на страницахъ ‘Отеч Зап.’. Отдльное-же изданіе является лишь перепечаткою ‘Очерковъ’ съ весьма немногими добавленіями. Вы не приняли, г. Лемке, во вниманіе этого обстоятельства не знали его, конечно? Да? Я предвижу возраженіе г. Лемке. Положимъ, скажетъ онъ, вы не могли пользоваться дневникомъ Никитенка, когда печатали свои Очерки’ въ ‘Отеч. Зап.’. Но что мшало вамъ воспользоваться ими впослдствіи при выпуск отдльнаго изданія въ 1892 году. Прежде всего мшало мн пользоваться дневникомъ Никитенка по выход его опять таки то, что я вовсе не человкъ науки, который могъ-бы свободно располагать своимъ временемъ, возвращаться къ прежнимъ работамъ и длать въ нихъ дополненія, измненія, словомъ, перерабатывать ихъ сообразно вновь накопившемуся матеріалу, a затмъ издавать свои труды на свой счетъ, не обращая вниманія на ихъ размры. Я просто-на-просто скромный труженикъ журналистъ, принужденный работать безъ оглядки, ради насущнаго хлба. До того ли мн было, чтобы снова я снова приниматься за свои ‘Очерки’ по мр обнародованія новыхъ и новыхъ матеріаловъ? Да, наконецъ, какъ природный журналистъ, не люблю и не люблю я возвращаться къ старымъ работамъ: он претятъ мн, какъ выплюнутый кусокъ пищи, я и корректуры своихъ отдльныхъ изданій читаю не иначе, какъ съ отвращеніемъ’.
Да, г. Скабичевскій, вы совершенно не читаете того, что пишете. Если бы вы посмотрли свою книгу, ну, хоть на стр. 220—260, то увидли бы, что ссылокъ на Никитенку y васъ масса, a на источники, напечатанные посл 1882 года, когда появились ваши ‘Очерки’, въ ‘Отечеств. Запискахъ’ — еще больше. Наконецъ, послднія (XXII—XXIV) главы, прибавлены совершенно заново… Слдовательно… договорите сами дальше…
Третьимъ пунктомъ, гд г. Скабичевскій обнаружилъ свои плевательскія способности, является очень важный вопросъ о двухъ разныхъ комитетахъ — по моему утвержденію и — одномъ — по мннію работающаго безъ оглядки на факты и исторію г Скабичевскаго. Здсь онъ тоже не согласенъ со мной, но мн этого и не нужно: важенъ лишь устанавливаемый мною ниже несомннный фактъ, доказывающій полную ненаучность работы ‘защитника’ покойнаго Салтыкова.
Наконецъ, г. Скабичевскій останавливается на якобы обличеніи мною во лжи талантливаго сатирика-публициста. Прежде всего онъ приводитъ въ сокращенномъ вид басню, разсказанную имъ въ своей ‘Исторіи новйшей русской литературы’ (на что y меня было указано совершенно ясно на стр. 199) объ арест и ссылк Салтыкова. ‘Около того же времени поплатился ссылкою и М. Е. Салтыковъ за свои повсти, напечатанныя въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ — ‘Противорчіе’, въ No 11-мъ 1847 г. и — ‘Запутанное дло’, въ No 3-мъ 1848 г. Салтыковъ служилъ въ военномъ министерств, и собираясь на праздникахъ въ деревню къ роднымъ, просилъ объ отпуск. Но вмсто разршенія гр. Чернышевъ, до котораго, вроятно, дошли слухи о литературныхъ опытахъ подчиненнаго, потребовалъ, чтобы онъ представилъ свои сочиненія. Салтыковъ представилъ два свои выше означенные разсказа. Министръ поручилъ Н. Кукольнику, служившему, въ свою очередь, въ военномъ министерств, написать о нихъ докладъ. Заклятый врагъ натуральной школы и ‘Отечественныхъ Записокъ’, Н. Кукольникъ представилъ министру докладъ въ такомъ вид, что гр. Чернышевъ только ужаснулся, что столь опасный человкъ, какъ Салтыковъ, служитъ въ его министерств, и тотчасъ же препроводилъ докладъ Кукольника въ бутурлинскій комитетъ. Оттуда докладъ былъ переданъ въ III отдленіе, и вотъ въ одинъ прекрасный день передъ квартирой Салтыкова остановилась ямская тройка съ жандармомъ, и ему было объявлено повелніе тотчасъ же хать въ Вятку, гд онъ, какъ извстно, прослужилъ боле семи лтъ, до ноября 1855 года’.
Затмъ, процитировавъ y меня разсказъ г. Веселовскаго и мое примчаніе на стр. 199, — г. Скабичевскій побдоносно заявляетъ:
‘Приведенный мною въ ‘Очеркахъ’ разсказъ о ссылк Салтыкова, еще разъ повторяю, былъ приведенъ мною съ подлинныхъ словъ самого Салтыкова. Когда въ своихъ ‘Очеркахъ’ я дошелъ до этого эпизода, то я вполн естественно обратился къ Михаилу Евграфовичу съ просьбою сообщить мн, если только онъ пожелаетъ, кое-какія подробности о его ссылк. Онъ могъ разсказалъ слово въ слово то, что было мною передано въ ‘Очеркахъ’. Были въ сообщеніи его еще кое-какія подробности, которыя показались мн лишними для ‘Очерковъ’ и которыя я сообщилъ позже въ некролог о смерти Салтыкова. Разсказывалъ Салтыковъ о своей ссылк не въ какой-либо интимной бесд съ глазу на глазъ, a въ редакціонномъ собраніи при свидтеляхъ. Давши мн разршеніе помстить свое сообщеніе въ моихъ ‘Очеркахъ’, онъ въ то же время просилъ меня не упоминать, что оно было сдлано имъ, находя это неловкимъ съ своей стороны, какъ отвтственнаго редактора ‘Отеч. Зап.’. Г. Лемке можетъ не питать ко мн ни малйшаго доврія, но много ли нужно имть здраваго смысла въ голов, чтобы сообразить, что какъ могъ я выдумать изъ своей головы сообщеніе, помщенное въ ‘Очеркахъ’, разъ они печатались въ журнал, каждую статью котораго Салтыковъ прочитывалъ въ качеств редактора, — мои же въ особенности, такъ какъ предметъ ихъ былъ столь щекотливый, что требовалъ наиболе тщательнаго наблюденія со стороны отвтственнаго редактора. Если бы я сообщилъ что либо небывалое изъ какого-нибудь сомнительнаго источника, a то и изъ своей головы (спрашивается: зачмъ?), или даже только переиначилъ его сообщеніе, что-нибудь прибавилъ къ нему, то, безъ сомннія, Салтыковъ вымаралъ бы это своимъ редакторскимъ карандашемъ. Такимъ образомъ, разъ сообщеніе появилось въ моихъ ‘Очеркахъ’ нетронутое Салтыковымъ, то это одно иметъ такой видъ, какъ 6ы онъ самолично подписался подъ нимъ’.
Прибавьте, читатель, къ этому нсколько строкъ изъ начала фельетона:
‘Ну, чтожь, въ добрый часъ, г. Лемке. Я не сталъ бы и защищаться отъ вашихъ нападокъ, если бы вы въ своемъ усердіи разнести меня не задли мимоходомъ и священнаго праха M. Е. Салтыкова, очень дорогого для меня, чтобы я оставилъ ваше покушеніе на доброе имя его безнаказанно. Я убжденъ къ тому же, что вы допустили подобнаго рода кощунство просто по невднію, введя въ заблужденіе и редакцію ‘Русскаго Богатства’, которая, конечно, если бы только могла догадаться, что вы длаете, не допустила бы васъ до бросанія малйшей тни на великую и въ достаточной мр чтимую ею память Салтыкова’ — и вамъ длается ясно, что я ровно ничего не видлъ, и не зналъ, когда писалъ свою статью въ ‘Русскомъ Богатств’…
Но… г. Скабичевскій сдлалъ цлый рядъ некрасивыхъ передержекъ.
Во-первыхъ, я утверждаю категорически, что ни въ его ‘Очеркахъ исторіи русской цеезуры’, ни въ отдльно изданной книг, нтъ ни слова объ арест и высылк Салтыкова. Все это помщено въ ‘Исторіи новйшей литературы’, никогда не печатавшейся въ ‘Отечеств. Запискахъ’ да еще при редактор Салтыков, a до этого времени — въ No 116 ‘Новостей’ 1889 г., посл смерти M. E.
Во-вторыхъ, Салтыковъ не засталъ того великаго дня, когда въ 1891 году вышла въ свтъ эта изумительная по безцвтности книга: онъ умеръ въ 1889 г.
Въ-третьихъ, я охотно врю, что когда-нибудь Салтыковъ и разсказывалъ г. Скабичевскому о своей высылк и именно такъ, какъ это изложено имъ, но почему г. Скабичевскій вообразилъ, что много лтъ спустя память не измнила Салтыкову?
Итакъ, спрашивается: доказывать запамятованіе M. E. этого обстоятельства его жизни, значитъ-ли обличать его во лжи? — это, съ одной стороны, съ той, которую имли въ виду и редакція ‘Рус. Богатства’ и я, надо полагать, не мене чтущіе память великаго сатирика. Съ другой — прячась за паутину передержекъ, можно-ли доказать вздутую цнность ‘выплюнутаго’ труда по той области дятельности общественной мысли, къ которой нельзя приступить такъ, какъ приступилъ, продолжалъ и кончилъ г. Скабичевскій?}
Дале мы узнаемъ, что К. С. Веселовскій, убдясь вскор еще разъ на опыт, какъ небезопасно было тогда занятіе статистикой Россіи, перешелъ къ работамъ по изученію климата, ведя ихъ съ 1848-го и до 1857 года, пока не былъ назначенъ непремннымъ секретаремъ академіи наукъ. Такимъ образомъ, онъ сдлался метеорологомъ исключительно благодаря меншиковскому комитету.
Этимъ я и закончу обзоръ дятельности меншиковскаго комитета: другихъ матеріаловъ при самыхъ усиленныхъ поискахъ мн, по крайней мр, найти не удалось.

Закрытіе меншиковскаго комитета и учрежденіе комитета 2 апрля 1848 года.

Когда ревизія близилась къ концу и показала уже ‘злокачественность’ періодической печати, самъ собой возникалъ вопросъ: разъ министерство просвщенія недостаточно зорко смотритъ за нею, не нуженъ-ли наблюдатель и надъ нимъ самимъ’? Кром того, оставалась вся книжная литература, необревизованная кн. Меншиковымъ, но тоже внушавшая опасенія…
Государя умли убдить въ соотвтствующемъ разршеніи этихъ вопросовъ, и вотъ y него родилась мысль ‘учредить, подъ непосредственнымъ своимъ руководствомъ, всегдашній безгласный надзоръ за дйствіями нашей цензуры. Съ этою цлью — разсказываетъ бар. Корфъ — вмсто прежняго временнаго комитета учрежденъ былъ, 2 апрля, постоянный изъ члена государственнаго совта Д. П. Бутурлина, статсъ-секретаря Дегая и меня, съ обязанностью представлять вс замчанія и предположенія свои непосредственно государю. Сначала надзоръ этого комитета предполагалось ограничить одними лишь періодическими изданіями, но потомъ онъ распространенъ на вс вообще произведенія нашего книгопечатанія. Призвавъ передъ себя Бутурлина и меня, государь объявилъ, что поручаетъ намъ это дло по особому, какъ онъ выразился, безграничному своему доврію.
‘— Цензурныя установленія, — продолжалъ онъ, — остаются вс какъ были, но вы будете — я, то есть какъ самому мн некогда читать вс произведенія нашей литературы, то вы станете длать это за меня и доносить мн о вашихъ замчаніяхъ, a потомъ мое уже дло будетъ расправляться съ виновными’ {‘3аписки’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., III, 573. Курсивъ мой. По другой версіи, государь сказалъ: ‘какъ мн нельзя самому читать всего выходящаго y насъ въ печать, то вы будете моими глазами, пока это дло иначе устроится’. (‘Первонач. проектъ etc.,’ 49).}.
Боле подробно выясненныхъ побужденіи къ образованію постояннаго комитета 2 апрля мн нигд не встртилось. Въ офиціальномъ источник просто сказано: ‘Комитетъ этотъ (меншиковскій) вскор уступилъ мсто другому, подъ предсдательствомъ дйствительнаго тайнаго совтника Бутурлина, для высшаго надзора въ нравственномъ и политическомъ отношеніи за духомъ и направленіемъ книгопечатанія. Комитетъ этотъ принялъ наименованіе ‘Комитета 2 апрля 1848 г.’, которое онъ и сохранялъ до своего уничтоженія въ 1856 г. (ошибка — 1855 году — М. Л.)’ {‘Истор. свднія о цензур въ Россіи’, стр. 68—69. Этимъ же источникомъ пользовался и г. Скабичевскій въ своихъ ‘Очеркахъ исторіи русской цензуры’, но онъ почему-то не замтилъ подчеркнутыхъ мною словъ, хотя они есть въ обоихъ изданіяхъ ‘Историческихъ свдній’. ‘2 апрля 1848 г., — говоритъ г. Скабичевскій, — былъ учрежденъ особенный комитетъ для высшаго надзора въ нравственномъ и политическомъ отношеніяхъ за духомъ и направленіемъ книгопечатанія подъ предсдательствомъ морского министра князя Меншикова и съ участіемъ слдующихъ лицъ: Д. П. Бутурлина, М. А. Корфа, гр. Строганова (брата министра), Дегая и Дубельта. Комитетъ этотъ въ продолженіе своего восьмилтняго существованія (1856 г.) оффиціально носилъ названіе ‘Комитета 2 апрля 1848 г.’, въ обществ же называли его ‘Совтомъ пяти’, (стр. 344). (Въ ‘Отеч. Запискахъ’ г. Скабичевскій еще больше напуталъ: въ состав комитета онъ считалъ тогда Бутурлина, Анненкова, Ростовцева, Дубельта и Ширинскаго-Шихматова…) Тутъ очевидное смшеніе двухъ различныхъ комитетовъ въ одинъ. И г. Барсуковъ сдлалъ ту же ошибку, съ тою только разницей, что причины образованія меншиковскаго комитета (‘записки’ гр. С. Г. Строганова и бар. M. A. Корфа) онъ относитъ къ возникновенію комитета 2 апрля, очевидно, руководствуясь воспоминаніями Никитенка. Никитенко также не различаетъ двухъ комитетовъ, что лишній разъ доказываетъ, насколько были секретны мсячныя занятія меншиковскаго. То же самое приходится сказать о воспоминаніяхъ О. А. Пржецлавскаго, тогда редактора ‘Тпгодника’. (‘Рус. Старина’, 1875 г., IX). Въ извстной книг Д. Ровинскаго ‘Русскія народн. картинки’ находимъ еще одно крайне путаное указаніе: ‘2 апрля 1848 г. былъ составленъ комитетъ, подъ предсдательствомъ Бутурлина, изъ членовъ: кн. Меншикова, Анненкова и барона Корфа’ (‘Сбор. отд. рус. языка и слов. Император. Академіи Наукъ’ т. XXVII, стр. 345). Любопытно, что въ ‘Историч. обзор дятельности министерства народ. просвщенія’, 1802—1902, составленномъ С. В. Рождественскимъ и изданномъ самимъ министерствомъ, допущена такая же путаница: ‘2 апрля былъ образованъ особый комитетъ подъ предсдательствомъ кн. Меншикова… Членами комитета были: Бутурлинъ, баронъ Корфъ, графъ Строгановъ, Дегай и Дубельтъ’ (стр. 337), между тмъ, въ конц главы указаны источники, которые съ совершенной ясностью позволяютъ судить о полной раздльности и независимости менишковскаго и бутурлинскаго комитетовъ. Самъ собой возникаетъ вопросъ: да читалъ-ли эти источники г. Рождественскій, не привелъ-ли онъ ихъ ради украшенія своей освдомленности? Не могу также не замтить, что ужъ кто-кто, a г. Рождественскій могъ бы, кажется, посидть въ архив своего министерства и отыскать тамъ данныя, очень цнныя для настоящаго вопроса. Наконецъ, ту-же путаницу вводитъ въ дло и анонимный офиціальный составитель очень интересной работы: ‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, печатающейся въ ‘Рус. Старин’ 1903 г. Тамъ на стр. 139, въ іюльской книжк, такая неразбериха, что просто удивляешься. Выходитъ такъ, что существовалъ себ комитетъ (меншиковскій), длалъ всякія распоряженія, a затмъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, старшій членъ этого-же комитета 16 апрля сообщаетъ Уварову объ учрежденіи этого комитета… Словомъ, съ источниками очень не церемонились.}.
Въ основаніе этого учрежденія, образованнаго изъ трехъ лицъ, совершенно независимыхъ отъ министерства просвщенія, были положены три главныя начала:
Первое — цль комитета есть высшій, въ нравственномъ и политическомъ отношеніи, надзоръ за духомъ и направленіемъ нашего книгопечатанія.
Второе — комитетъ, не касаясь предварительной цензуры, разсматриваетъ единственно то, что уже вышло въ печать, и о всхъ наблюденіяхъ своихъ доводитъ до высочайшаго свднія.
Третье — комитетъ, какъ установленіе неофиціальное и негласное, не иметъ самъ по себ никакой власти, и вс его заключенія вступаютъ въ силу лишь чрезъ высочайшее ихъ утвержденіе {‘Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи, составленный комиссіею, выс. утв. при министерств нар. просвщенія’, Спб., 1862 г., 49.}.
Ясно, слдовательно, что въ одинъ день — 2 апрля 1848 года — меншиковскій комитетъ, представившій свой заключительный докладъ по ревизіи, былъ упраздненъ, и образованъ новый съ иными задачами подъ предсдательствомъ Бутурлина. Рчь шла такимъ образомъ не только о перемн предсдателя, но и самыхъ функцій новаго учрежденія.
Дальнйшее и будетъ изложеніемъ восьмилтней дятельности комитета 2 апрля 1848 года.

Д. П. Бутурлинъ. Бар. М. А. Корфъ. П. И. Дегай.

Прежде всего остановлюсь на личномъ состав комитета.
Дмитрій Петровичъ Бутурлинъ {Не слдуетъ смшивать съ гр. Дм. П. Бутурлинымъ, извстнымъ библіографомъ, умершимъ въ 1829 году. Къ сожалнію, портрета этого мракобса нигд не удалось найти.} родился въ 1790 г., въ 1808-мъ поступилъ корнетомъ въ гусарскій Ахтырскій полкъ, къ 1819-му — прошелъ вс чины до полковника включительно, въ 1823 г. произведенъ въ генералы, въ 1833 г., въ чин тайнаго совтника, назначенъ къ присутствованію въ сенат, a въ 1840 г. — въ государственномъ совт, въ 1843 г. назначенъ директоромъ императорской публичной библіотеки, въ 1846 г. произведенъ въ дйствительные тайные совтники. Написалъ нсколько историческихъ сочиненій на русскомъ и французскомъ языкахъ. Его обликъ очень недурно очерченъ въ воспоминаніяхъ графини А. Д. Блудовой.
‘Въ то время (1831 г. — М. Л.) онъ (Бутурлинъ — М. Л.) былъ еще среднихъ лтъ, очень оживленный, пріятный и остроумный въ разговор, хотя — часто рзокъ и желченъ. Сперва меня привлекала къ нему его авторская репутація. Я всегда слышала, что его называли въ шутку Boutourline — Jomini, потому что онъ написалъ военную исторію кампаніи 1812 года {Кн. С. Г. Волконскій (декабристъ), самъ участникъ этой войны, такъ отзывается о трудахъ Бутурлина: ‘Исторія его, большею частью, кром искаженій многихъ обстоятельствъ и событій, есть панегирикъ живымъ, въ сил при двор состоящимъ во время редакціи его записокъ, и очень часто хула несправедливая о тхъ, которые были въ немилости или отъ которыхъ, какъ отъ умершихъ, не ожидалъ онъ себ поддержки и не боялся возраженія’ (‘Записки’, изд. 2-е, 1902 г., 170). Отзывъ этотъ совершенно справедливъ.}. Потомъ я съ нимъ очень подружилась. Мы продолжали часто и пріятельски видться потомъ въ Петербург, гд y нихъ бывали очень блистательные балы и вечера. Дмитрій Петровичъ до самой смерти остался остроумнымъ и увлекательнымъ собесдникомъ, съ которымъ я всегда охотно встрчалась, хотя въ 1848 году батюшка (Д. Н. Блудовъ — М. Л.) и онъ совершенно разошлись въ мнніи насчетъ цензуры. Было-ли это уже что-то болзненное y Бутурлина, или врожденная рзкость в деспотизмъ характера (которые неоспоримо существовали въ немъ), но онъ доходилъ до такихъ крайнихъ мръ въ этомъ отношеніи, что иногда приходилось спросить себя: не плохая ли это шутка? Напримръ, онъ хотлъ, чтобы вырзали нсколько стиховъ изъ акаиста Покрову Божіей Матери, находя, что они революціонны. Батюшка сказалъ ему, что онъ, такимъ образомъ, осуждаетъ своего собственнаго ангела, Св. Дмитрія Ростовскаго, который сочинилъ этотъ акаистъ и никогда не считался революціонеромъ, преосвященный же Иннокентій только поновилъ въ этомъ акаист, такъ сказать, слогъ устарвшій. — ‘Кто бы ни сочинилъ, тутъ есть опасныя выраженія’, отвчалъ Бутурлинъ. Вотъ эти, по его мннію, ‘опасныя’ мста: ‘Радуйся, незримое укрощеніе владыкъ жестокихъ и звронравныхъ… Совтъ неправедныхъ князей разори, зачинающихъ рати погуби’ и пр., и пр. — ‘Вы и въ Евангеліи встртите выраженія, осуждающія злыхъ правителей’, сказалъ мой отецъ. — ‘Такъ чтожъ?’ возразилъ Дмитрій Петровичъ, переходя въ шуточный тонъ: ‘еслибъ Евангеліе не было такая извстная книга, конечно, надобно бъ было цензур исправить ее’ {‘Воспоминанія гр. А. Д. Блудовой’, ‘Рус. Архивъ’, 1874, I, 726—727.}.
О барон (потомъ граф) Модест Андреевич Корф распространяться нтъ надобности: сказанное уже выше да многое изъ послдующаго совершенно уяснитъ личность этого умнаго, лукаваго царедворца, бывшаго головою выше окружавшихъ его посредственностей, настойчиво шедшаго къ возвышенію всякими средствами бюрократа.
Что касается третьяго члена комитета — сенатора, статсъ-секретаря Павла Ивановича Дегая, то о немъ лишь извстно, что онъ, какъ юристъ, докторъ правъ, отличался широкими взглядами на задачи изученія права вообще и русскаго въ частности, a какъ писатель, стремившійся своими сочиненіями расширить міровоззрніе русскихъ юристовъ и указать пособія къ пріобртенію серьезныхъ юридическихъ свдній, Дегай оставилъ посл себя добрую память въ русской юриспруденціи {Энциклопедическій словарь Брокгауза и Ефрона.}. Мн думается, что въ эту одностороннюю характеристику долженъ быть внесенъ серьезный коррективъ, уже благодаря самому дятельному участію Дегая въ комитет 2 апрля. Достаточно приведеннаго ‘эврика!’, чтобы судить, что это былъ за господинъ {Насколько секретенъ былъ составъ комитета можно судить, между прочимъ, по тому, что въ ‘Колокол’ (1860 г., No 72) онъ показанъ состоящимъ изъ Бутурлина, кн. А. Е. Голицына, бар. Корфа, Н. Н. Анненкова и В. А. Шереметева. Это побуждаетъ сомнваться и въ списк комитетскихъ чтецовъ печатнаго матеріала, уже допущеннаго цензурой, которые, дйствительно, были въ числ семи человкъ и назывались ‘помощниками членовъ’, но кто — неизвстно. Тамъ же указаны, еофилъ Толстой, камергеръ Михайловъ, камеръ-юнкеръ Ростовскій, камергеръ Горяиновъ, Борисъ едоровъ (сотрудникъ аддея Булгарина по доносительству), камергеръ Мірскій, Ленцъ и юный Дегай (сынъ П. И.).}.

Неограниченность компетенціи комитета 2 апрля 1848 г. Его таинственность.

Вотъ какъ опредляетъ дятельность комитета самъ баронъ Корфъ: ‘Родъ нароста въ нашей администраціи, онъ продолжалъ существовать подъ именемъ комитета 2 апрля и съ измнившимся нсколько разъ личнымъ составомъ во все остальное время царствованія императора Николая. Учрежденіемъ его образовалась y насъ двоякая цензура: предупредительная, въ лиц обыкновенныхъ цензоровъ, просматривавшая до печати, и взыскательная или карательная, подвергавшая своему разсмотрнію только уже напечатанное и привлекавшая съ утвержденія и именемъ государя, къ отвтственности какъ цензоровъ, такъ и авторовъ за все, что признавала предосудительнымъ или противнымъ видамъ правительства {‘Руc. Старина’, 1900 г., III, 574.}.
Никто изъ цензоровъ и авторовъ офиціально не зналъ объ его существованіи: все шло опять-таки черезъ министра просвщенія или главноуправляющаго III-мъ отдленіемъ Соб. Е. И. В. Канцеляріи. Въ дйствовавшемъ тогда закон о печати не было никакихъ основаній для оправданія такой верховной надстройки, всякій изъ подвергавшихся наказанію считалъ его вн рамокъ правового порядка уже потому, что не зналъ истиннаго источника своихъ злоключеній. Она сваливалась на голову, какъ глыба, и не одинъ писатель подвергся совершенно неожиданной отвтственности за пропущенное цензурой сочиненіе.
Насколько таинственны были дйствія комитета можно судить прежде всего изъ свидтельства Пржецлавскаго, съ 1853 г. вступившаго членомъ въ главное управленіе цензуры и, слдовательно, больше, чмъ очень многіе современники, могшаго знать всю эту организацію. Между тмъ, вотъ что мы находимъ въ его воспоминаніяхъ: ‘Это было учрежденіе негласное, a хотя было вообще извстно, что оно наблюдаетъ за печатью и повряетъ дйствія цензуры, но лично до меня, какъ издателя журнала, послдствія его дятельности не доходили ни разу, a о подробностяхъ ихъ я не старался узнавать. Помню только, что цензора моей газеты страшно боялись этой контръ-цензуры и излишнюю свою осторожность ‘оправдывали этимъ опасеніемъ. Впрочемъ, этотъ комитетъ недолго существовалъ и отъ дятельности его не осталось воспоминанія о чемъ-нибудь замчательномъ. Это составляетъ, быть можетъ, лучшую похвалу учрежденію такого рода’ {‘Рус. Старина’, 1875 г. IX, 169.}.
Ниже читатель увидитъ, ‘осталось ли что-нибудь замчательное’, a теперь приведу слова Никитенка: ‘Постепенно выяснилось, что комитетъ учрежденъ для изслдованія ныншняго направленія русской литературы, преимущественно журналовъ, и для выработки мръ обузданія ея на будущее время. Паническій страхъ овладлъ умами. Распространились слухи, что комитетъ особенно занятъ отыскиваніемъ вредныхъ идей коммунизма, соціализма, всякаго либерализма, истолкованіемъ ихъ и измышленіемъ жестокихъ наказаній лицамъ, которыя излагали ихъ печатно или съ вдома которыхъ он проникали въ публику. ‘Отечественныя Записки’ и ‘Современникъ’, какъ водится, поставлены были во глав виновниковъ распространенія этихъ идей. Министръ народнаго просвщенія не былъ приглашенъ въ засданія комитета, ни отъ кого не требовали объясненіи, никому не дали узнать, въ чемъ его обвиняютъ, a между тмъ, обвиненія были тяжкія’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., II, 385.}.
По словамъ офиціальнаго источника — ‘комитетъ 2-го апрля дйствовалъ съ большою энергіей и слдилъ за всмъ печатаемымъ въ Россіи и за провозимымъ изъ-за границы печатнымъ товаромъ, подобно тому, какъ это длали чиновники особыхъ порученій при главномъ управленіи цензуры. Эти послдніе должны были доводить о всхъ замченныхъ ими недосмотрахъ цензуры до свднія министра. Комитетъ сообщалъ ему о томъ же съ своей стороны. Такимъ образомъ можно было, казалось, надяться, что никакое упущеніе цензуры, никакое отклоненіе мысли отъ указаннаго ей пути не въ состояніи будутъ укрыться. Дйствительно, ничто не ускользало отъ вниманія, по крайней мр, комитета 2-го апрля’ {‘Истор. свднія о цензур въ Россіи’, 69.}.
Главнйшее неослабное и очень строгое его вниманіе было обращено на междустрочный смыслъ сочиненій, не столько на ‘видимую’, какъ указывалъ дйствующій уставъ 1828 г., сколько на предполагаемую цль автора, и не на ‘дозволительность’ статей, a на приличіе или умстность ихъ. Все ‘туманное’, ‘неопредленное’, дающее, по мннію комитета, поводъ къ предположеніямъ и толкованіямъ, было указываемо министру, при томъ въ такой, напримръ, форм: ‘Хотя означенная поэма была разсмотрна цензурою еще прежде происшествій на Запад, но какъ проявленіе подобныхъ мыслей не слдовало допускать въ нашей литератур, то комитетъ полагалъ предоставить вашему сіятельству сдлать цензору за пропускъ означенныхъ стиховъ строгое замчаніе’. ‘Надзоръ комитета производился съ изумительной дятельностью не только по текущей литератур, но, какъ видно изъ предшествовавшаго примра, и по сочиненіямъ, изданнымъ ране, онъ простирался на губернскія вдомости, на изданія совершенно спеціальныя и мстныя, какъ, напримръ, на описаніе пятидесятилтняго юбилея наборщика Нёберта, напечатанное въ Митав, на нмецкій словарь, въ которомъ замчены были нкоторыя неприличныя слова, и т. д., и т. д. Впрочемъ, наблюденіе комитета не ограничивалось одною лишь литературою, онъ обращалъ вниманіе и на механизмъ самаго цензурнаго управленія и указывалъ министру на случившіяся въ его вдомств неисправности… Словомъ, высочайшая воля до дламъ цензурнаго вдомства объявлялась гр. Уварову (и его преемникамъ — М. Л.) черезъ комитетъ, и изъ длъ не видно, чтобъ министръ въ это время имлъ личные доклады y государя. Все это до такой степени лишило гр. Уварова всякой самостоятельности, направленія, иниціативы, что онъ иногда не ршался самъ, и даже съ помощью главнаго управленія {Тогда это было учрежденіе довольно сильное своей коллегіальностью.}, разршать или запрещать статьи, a посылалъ ихъ на предварительное обсужденіе главноначальствующаго III Отдленіемъ, гр. Орлова’ {Ibidem., 69—70.}.
Эти замчанія офиціальнаго источника получатъ ниже неоднократное подтвержденіе.

Первые шаги комитета. Выговоръ военному министру. Выходка A. A. Краевскаго. ‘Иллюстрированный альманахъ’ Современника. Нахлобучка Булгарину. До чего терроризованы были цензора и писатели. В. И. Даль — соціалистъ. Предохраненіе отъ этого публики.

16 апрля Бутурлинъ отнесся къ Уварову съ первой своей бумагой:
‘Государь Императоръ, удостоивъ конфирмаціи образованіе комитета, высоч. учрежденнаго во 2-й день апрля 1848 г., для высшаго надзора въ нравственномъ и политическомъ отношеніи за духомъ и направленіемъ всхъ произведеній нашего книгопечатанія, на какомъ бы язык и по какому бы вдомству они ни появлялись, высочайше повелть соизволилъ: 1) Объ учрежденіи сего комитета, составляющаго установленіе неофиціальное, дать знать, конфиденціально, лишь министерствамъ и главнымъ управленіямъ и 2) Для доставленія Комитету большей возможности слдить за ходомъ нашего книгопечатанія, отнестись ко всмъ министрамъ и главноуправляющимъ, чтобы изъ всхъ вообще типографій, состоящихъ въ ихъ вдомствахъ, были доставляемы еженедльно въ императорскую публичную библіотеку именныя вдомости о выпущенныхъ изъ нихъ книгахъ, періодическихъ изданіяхъ, брошюрахъ, отдльныхъ листахъ и проч.
‘Сообщая о семъ высоч. повелніи вашему сіятельству для зависящаго отъ васъ, м. г., въ чемъ слдуетъ, распоряженія, имю честь присовокупить, что по точному смыслу упомянутаго выше’ высоч. утвержд. образованія, существованіе Комитета ни въ чемъ не измняетъ и не ограничиваетъ существованія и дйствія установленныхъ цензурныхъ властей и что, на основаніи того же образованія, вс сношенія по предметамъ, входящимъ въ кругъ дйствій Комитета, учрежденнаго государемъ императоромъ подъ моимъ предсдательствомъ, будутъ производиться чрезъ меня’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. II, 412—414.}.
Первое распоряженіе Уварова, объявленное по приказанію (въ сущности, это было всегда именно приказаніе) комитета 2-го апрля, относится къ 20-му іюня 1848 г. Вотъ оно: ‘Не должно быть допускаемо въ печать никакихъ, хотя бы и косвенныхъ, порицаній дйствій или распоряженій правительства и установленныхъ властей, къ какой бы степени сіи послднія ни принадлежали’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 250.}. Второе — отъ 29-го іюня: ‘1) назначаемыя для руководства студентовъ и воспитанниковъ учебныя записки должны быть литографируемы не иначе, какъ съ означеніемъ на выходящихъ листахъ имени профессора или преподавателя, дозволившаго литографировать свои лекціи, съ тмъ, чтобы на немъ лежала полная отвтственность за содержаніе такихъ записокъ, 2) означенныя литографируемыя лекціи должны, по мр ихъ изданія, быть доставляемы въ императорскую публичную библіотеку наравн со всми печатаемыми произведеніями, распространивъ оба сіи правила на вс вообще учебныя заведенія, въ какомъ бы вдомств оныя ни состояли’ {Ibidem, 251—252.}.
Изъ длъ 1848 г. прежде всего обращаетъ на себя вниманіе инцидентъ съ офиціальной газетой — ‘Русскій Инвалидъ’.
Увдомленный объ образованіи постояннаго негласнаго надзора за печатью, военный министръ, гр. Чернышевъ, поспшилъ оградить себя отъ могущихъ быть непріятностей и 20-го апрля писалъ предсдателю военно-цензурнаго комитета:
‘Неоднократно замчено, что редакція газеты ‘Рус. Инв.’ не слдуетъ общимъ установленнымъ для цензуры правиламъ и что въ газет сей часто проявляются описанія извстій въ томъ превратномъ вид, въ какомъ выставляютъ ихъ иностранныя газеты. Я поручалъ уже дежурному генералу главнаго штаба Е. И. В. объясниться о семъ съ директоромъ канцеляріи комитета высоч. утв. 18-го августа 1814 г. {Военно-цензурный комитетъ.}, но и за симъ редакція помянутой газеты обнаруживаетъ т же превратныя правила. Такъ, напримръ, въ газет 16-го апрля, No 82, въ стать ‘Иностранныя извстія’, австрійскія войска названы непріятельскими, предводительствующимъ толпами инсургентовъ расточается названіе храбрыхъ, a статья изъ Киля о студентахъ вовсе не должна имть мста въ газет. Считая долгомъ покорнйше просить ваше высокопревосходительство обратить особенное вниманіе на редакцію газеты ‘Рус. Инвалидъ’, какъ въ нравственномъ, такъ и въ политическомъ отношеніи, доставляю обязанностью присовокупить, что наблюденіе за духомъ и направленіемъ сей газеты остается на отвтственности комитета, предсдательствуемаго вашимъ высокопревосходительствомъ’ {‘Рус. Старина’, 1870 г., X, 598—599.}.
Но зоркій глазъ Комитета 2-го апрля не прошелъ мимо ‘политически неблагонадежнаго ‘ ‘Русскаго Инвалида’, и уже 25-го апрля Бутурлинъ писалъ военному министру:
‘Государь Императоръ изволилъ замтить, что если настоящія событія на запад Европы возбуждаютъ во всей мыслящей и благоразумной части нашей публики одно справедливое омерзеніе, то необходимо всячески охранять и низшіе классы отъ распространенія между ними круга идей, нын, благодаря Бога, совершенно еще имъ чуждыхъ, a въ семъ отношеніи нельзя не обратить вниманія, что русскія газеты читаются и всми мелкими чиновниками, и на частномъ двор, и въ трактирахъ, и въ лакейскихъ, разсыпаясь такимъ образомъ между сотнями тысячъ читателей, для которыхъ все это свято, какъ законъ, потому ужо одному, что оно печатное. Въ такомъ смысл нтъ, безъ сомннія, никакой пользы и надобности, чтобы эти многочисленные читатели, изъ коихъ самая большая часть стоитъ на низшей степени образованія и общественной лстницы, знали, напримръ, что въ Париж тронъ выброшенъ въ окно и всенародно сожженъ, или читали т коммунистскія выходки, т опасныя лжеумствованія, которыми теперь такъ обилуютъ заграничные журналы.
‘Между тмъ, Его Императорское Величество изволилъ усмотрть, что въ политической части нашихъ газетъ являются иногда такія статьи, которыя, хотя он и не содержатъ въ себ ничего прямо противнаго существующимъ цензурнымъ правиламъ, лучше и осторожне было бы при сихъ особенныхъ обстоятельствахъ времени, стоящихъ выше силы общаго закона, не оглашать на русскомъ язык. Такъ, напримръ, въ 84 No ‘С.-Петерб. Вдомостей’ (17 апрля) переведено изъ французскихъ журналовъ письмо, гд разсказывается разговоръ одного студента съ коммиссаромъ временнаго правительства и между прочимъ помщены слдующія слова послдняго: ‘Пусть банкирскіе дома падаютъ, пусть погибаетъ торговля, тмъ лучше, тмъ скоре достигнемъ мы своей цли. Покуда останутся богатые, надобно будетъ стараться разорить ихъ, теперь богачи — горсть людей безъ энергіи, которые страдаютъ и ничего не длаютъ, ихъ нечего слушать. — Да разв вы думаете, что работники не страдаютъ такъ же, какъ и богачи? — Нтъ, потому, что все y нихъ въ рукахъ и если бы они страдали, то страдали бы не долго’. Такъ и въ 82 No ‘Рус. Инвалида’ (16 апрля) при описаніи шлезвигъ-гольштинскаго возстанія противъ Даніи, напечатано: ‘Доказательства храбрости, представленныя студентами, принесли бы честь самымъ старымъ солдатамъ. Юноши, никогда не обращавшіеся съ оружіемъ, дрались какъ львы. Вокругъ нихъ падали товарищи, скошенные картечью датчанъ, но они не отступали, пока неравенство силъ не заставило отложить въ сторону всякую мысль объ удержаніи позиціи. Храбрость студентовъ поистин пристыдила кильскихъ ‘егерей’. По мннію Его Величества, статьи, въ род первой, могутъ способствовать постепенному вторженію и въ наше простонародіе того губительнаго образа мыслей, который обтекаетъ теперь Францію и Германію, a хвалебные возгласы студентамъ, въ род помщенныхъ въ ‘Инвалид’, могутъ опасно воспалять страсти и ложное любочестіе и въ нашемъ юношеств, хотя воспитываемомъ въ другихъ правилахъ, но не боле опытномъ и разсудительномъ, нежели везд. Отсюда ясно, какъ желательно бы было, что подобные случаи не могли уже боле повторяться.
‘Вмст съ тмъ Государь Императоръ, обозрвая подлежащій вопросъ со всхъ его сторонъ, убдиться изволилъ, что едва-ли возможно предуказать какія-нибудь общія положительныя правила или постоянную раму для политическихъ статей въ русскихъ газетахъ: ибо хотя главный вредъ заключался бы, конечно, въ передач читателямъ такихъ разсужденій или подробностей, которыя даютъ или могутъ дать поводъ къ превратнымъ идеямъ или опаснымъ примненіямъ, но иногда и простое сообщеніе голыхъ фактовъ (напримръ, упомянутый выше, о трон), даже если бы изображать ихъ и въ яркихъ краскахъ того омерзенія, коего они заслуживаютъ, оказывалось бы не мене вреднымъ и предосудительнымъ. Вслдствіе сего Его Императорское Величество изволилъ полагать, что здсь можно и должно ожидать всего лишь отъ собственной прозорливости, отъ высшаго, такъ сказать, такта тхъ лицъ, коимъ предоставлено предварительное одобреніе политической части русскихъ газетъ, въ прозорливости и такт которыхъ, конечно, невозможно и усомниться, когда лица сіи вполн ознакомлены будутъ съ образомъ воззрнія на сей важный предметъ Его Величества и увидятъ при томъ приведенные выше примры такихъ статей, которыя признаются предосудительными.
‘Для достиженія сей цли Государь Императоръ, имя въ виду, что цензура политическихъ въ газетахъ статей сосредоточивается въ главномъ вдомств иностранныхъ длъ, высочайше повелть мн соизволилъ: сообщить г. государственному канцлеру иностранныхъ длъ объ изложенныхъ здсь мысляхъ Его Величества для постановленія ихъ въ виду тхъ лицъ, на коихъ упомянутая цензура возложена съ тмъ, чтобы они имли самое строгое въ указываемомъ нын смысл наблюденіе. О сей высочайшей вол, объявленной мною съ симъ вмст графу Несельроде, Государю Императору благоугодно было повелть мн увдомить и ваше сіятельство для обращенія особаго на сей предметъ вниманія {‘Рус. Старина’, 1872 г., V, 784—786. Выше, въ выноск посвященной г. Скабичевскому, я умышленно не коснулся критики по существу самаго его разсказа о высылк Салтыкова, ожидая, когда мои читатели ознакомятся съ тмъ документомъ, который ставится г. Скабичевскимъ, какъ начало всхъ бдствій Михаила Евграфовича. По приведенной выдержк изъ ‘Новостей’ это неясно такъ, какъ если бы г. Скабичевскій не поэкономничалъ лишними 5—10 строками и привелъ бы слдующія свои подлинныя слова въ книг: ‘И надо было случиться, чтобы однимъ изъ первыхъ распоряженій Бутурлинскаго комитета было строгое замчаніе данное министру гр. Чернышеву за цензурныя неисправности въ Русскомъ Инвалид. Надо полагать что это обстоятельство, вооруживъ Чернышева противъ литераторовъ, повліяло на то суровое отношеніе, какое встртилъ Салтыковъ, когда обратился къ начальству съ просьбою объ отпуск’… дальше идетъ приведенное и г. Скабичевскимъ. Съ одной стороны, мы знаемъ, что Бутурлинъ написалъ Чернышеву 25 апрля, съ другой — знаетъ и г. Скабичевскій, что Салтыковъ увезенъ изъ Петербурга въ Вятку 28 апрля. Не говоря уже о несостоятельности такихъ выраженій, какъ ‘надо полагать’ и т. п., съ помощью которыхъ г. Скабичевскій сплетаетъ свою легенду, я остановлюсь на одномъ соображеніи. Читателю извстна та ужасная канцлерская волокита, которая царила y насъ въ николаевское время. Пусть-же онъ представитъ себ, какъ могло въ теченіе трехъ дней: 25, 26 и 27 апрля произойти слдующее: 1) Салтыковъ представилъ свои разсказы, 2) Чернышевъ далъ ихъ Кукольнику, 3) Кукольникъ написалъ докладъ, 4) представилъ его Чернышеву, 5) Чернышевъ — Бутурлинскому комитету, 6) Бутурлинскій комитетъ — III Отдленію, 7) III Отдленіе испросило резолюцію государя, 8) Государь ее далъ, 9) сдланы соотвтствующія распоряженія для отправки M. E… — и все это по длу самому обыкновенному… Не гораздо-ли реальне разсказъ Веселовскаго? Тогда ясно все: 2 апрля подписанъ докладъ Меншикова, длу данъ ходъ, оно тянулось 25—26 дней и 28 апрля Салтыковъ вывезенъ изъ Петербурга…}’.
Въ теченіе перваго же мсяца комитетъ 2 апрля усплъ заручиться благоволеніемъ государя. Это ясно изъ слдующаго разсказа бар. Корфа, встртившагося съ государемъ, въ начал мая, на вокзал, въ Царскомъ Сел.
‘Протянувъ мн руку, государь продолжалъ свою прогулку по галлере вмст со мною и началъ говорить о длахъ нашего цензурнаго комитета.
— Послднее замчаніе ваше объ анекдот въ ‘Сверной Пчел’, — сказалъ онъ, — не важно, однако, хорошо, что и это отъ васъ не ускользнуло.
— Государь, — отвчалъ я — мы вмняемъ себ въ обязанность доводить до вашего свднія о всхъ нашихъ замчаніяхъ, даже и мелочныхъ, предпочитая представить что-нибудь мелочное, чмъ пропустить важное,
— Такъ, такъ и надо, прошу и впередъ также продолжать, ну, a что теперь Краевскій съ своими ‘Отечественными Записками’ посл сдланной ему головомойки?
— Я въ эту минуту именно читаю майскую книжку и нахожу въ ней совершенную перемну, совсмъ другое направленіе, и нтъ уже слда прежняго таинственнаго арго. Повшенный надъ журналистами Дамокловъ мечъ, видимо, приноситъ добрые плоды.
— Надюсь и, признаюсь, не могу только надивиться, какъ прежде допустили вкрасться противному.
‘Продолжая рчь о томъ же предмет, Государь сказалъ еще:
—Ббольше всего мн досадны тупые возгласы противъ Петра Великаго, досадно, когда и говорятъ, a тмъ боле нестерпимо, когда печатаютъ. Петръ Великій сдлалъ, что могъ и даже больше, чмъ могъ, и въ прав-ли мы теперь, при такомъ отдаленіи отъ той эпохи и въ нашемъ незнаніи тогдашнихъ обстоятельствъ, критиковать его дйствія и унижать его славу и славу самой Россіи!’
Въ іюльской книжк ‘Отечственныхъ Записокъ’ ‘старавшимся’ Краевскимъ была помщена его собственная, хотя и никмъ не подписанная, статья — ‘Россія и Западная Европа въ настоящую минуту’. Вотъ ея начало:
‘Европа представляетъ теперь зрлище безпримрное и чрезвычайно поучительное. Въ одной половин ея — безначаліе со всми своими ужасными послдствіями, въ другой — миръ и спокойствіе со всми своими благами. Опредленіе и раздленіе здсь такъ врны, что никакія географическія границы не могутъ означать ихъ лучше и вы уже назвали — Западную Европу и Россію. Отъ чего же это изумительное явленіе, которое поражаетъ всякаго, а особенно тхъ, кто не привыкъ вникать въ причины видимыхъ явленій? Отъ чего въ одной половин Европы ниспроверженіе всхъ государственныхъ и общественныхъ основаній, въ другой — умилительное зрлище незыблемой законности, которая только заимствуетъ новый блескъ и силу отъ противоположнаго ей явленія?’
Затмъ, на протяженіи печатнаго листа, шли объясненія и доказательства этихъ мыслей всей европейской и русской исторіей, a заканчивалась статья такъ:
‘Россія въ юности своей была государствомъ самобытнымъ, отвергнувшимъ вс искушенія Запада, a въ крпости мужества своего она составляетъ незыблемый колоссъ. Лтописи міра не представляютъ подобнаго величія и могущества, и счастіе быть русскимъ есть уже дипломъ на благородство посреди другихъ европейскихъ народовъ. Какъ въ древнемъ мір имя римлянина означало человка по преимуществу, такъ значительно въ наши дни имя русскаго. Мы не гордимся своею славою, силою и своими народными добродтелями, но он сами въ себ заключаютъ предметъ уваженія для всхъ народовъ. Мы не чуждаемся другихъ народовъ, но и не переселяемся къ нимъ цлыми населеніями, какъ они къ намъ. Русскіе бываютъ въ Европ постителями, гостями, бывали и освободителями отъ рабства, не разъ расплачивались они тамъ съ врагами своими въ великолпныхъ ихъ столицахъ, но всегда великодушіе сопровождало ихъ дйствія, и русская щедрость вошла въ поврье y многихъ народовъ. Намъ не надобно ни золота, ни хлба, за которыми они прізжаютъ къ намъ, и никому изъ русскихъ не приходитъ въ голову мысль оставить свое отечество для насущнаго пропитанія, за которымъ толпами являются къ намъ чужеземцы. Мы богаты всмъ и потому-то всегда готовы помогать, a не вымаливать. Они хотятъ отдлить насъ отъ себя… Неразумные! они не видятъ, что мы уже отдлены отъ нихъ, отдлены лучше нежели стнами — отдлены историческимъ своимъ развитіемъ, нравственными своими началами, образованіемъ всхъ частей нашего государственнаго устройства.
‘Они мечтаютъ, что мы учимся y нихъ жить, тогда какъ мы давно живемъ самобытною жизнью. Великій Петръ учился y саардамскихъ плотниковъ и корабельщиковъ, бесдовалъ съ Лейбницемъ, но не бралъ примра съ голландскаго народоправленія и не учился религіи y Сорена и другихъ проповдниковъ. Такъ и въ наше время, намъ надобны ихъ Уатты, Фультоны, Вернеты, Леверье, a не господа Прудонъ, Кабе и Ледрю-Ролленъ съ товарищами. Намъ надобны успхи просвщенія и образованности, намъ драгоцнны великіе люди, a развратныя ученія мы гонимъ отъ себя, какъ язву, и крпкій нравственный карантинъ защищаетъ насъ отъ этого бдствія. Мы готовы осыпать золотомъ и окружить всми выгодами какого-нибудь ученаго или художника, но не совтуемъ французскимъ говорунамъ прізжать къ намъ, умрутъ съ голода, потому что никто не приметъ ихъ. Пусть роются въ своемъ домашнемъ хлам, уже не надясь попасть къ намъ въ учителя съ тхъ поръ, какъ мудрый Монархъ нашъ преградилъ путь и этой промышленности французскихъ шарлатановъ.
‘Россія! драгоцнное наше отечество! Цвти и красуйся подъ снію своихъ самодержавныхъ Монарховъ, боле и боле утверждаясь въ основныхъ началахъ твоего могущества и величія. Вншнія бури не испугаютъ насъ, мы отдлены отъ нихъ несокрушимымъ оплотомъ своей православной вры и всего нравственнаго и историческаго своего образованія’ {‘Отеч. Зап.’, т. LIX, отд. III, 120.}.
Выставленная подъ статьей дата: ’25 мая 1848 г.’ наводитъ на размышленія: 26 мая скончался Блинскій — зеркало побаивавшагося его Краевскаго… Статья, по всей вроятности, написана посл этого, но желая показать кукишъ изъ кармана, Краевскій подписалъ ее кануномъ смерти — боле раннимъ числомъ этого сдлать было неудобно: статья, помченная, напримръ, началомъ мая, считалась бы опоздавшей для іюльской книжки…
Разсердивъ очень Погодина, взбшеннаго наглымъ плагіатомъ здсь никмъ незамчаемыхъ писаній ‘Москвитянина’, статья эта обратила на себя благосклонное вниманіе комитета 2 апрля, и Бутурлинъ писалъ Уварову: ‘При обозрніи выходившихъ въ теченіе минувшаго іюля періодическихъ изданій, книгъ, отдльныхъ сочиненій и пр. комитетъ, высоч. утвержденный во 2-й день апрля с. г., остановился на стать, помщенной въ седьмомъ нумер ‘Отечественныхъ Записокъ’ подъ заглавіемъ ‘Россія и Западная Европа въ настоящую минуту’, стать, написанной самимъ редакторомъ журнала и отличающейся врнымъ взглядомъ на описываемый предметъ, безпристрастнымъ, чуждымъ какого-либо ласкательства и внушающимъ тмъ боле доврія изложеніемъ, особою теплотою религіознаго чувства и патріотическимъ увлеченіемъ, достойнымъ всякой похвалы. Замчанія сіи комитетъ счелъ долгомъ повергнуть на высочайшее воззрніе, вслдствіе чего Государю Императору благоугодно было повелть предоставить вашему сіятельству объявить коллежскому совтнику Краевскому, что означенная статья удостоилась обратить на себя всемилостивйшее вниманіе Его Императорскаго Величества’ {Н. Барсуковъ, н. с., IX, 290—291.}.
Неполучавшему еще тогда подобныхъ знаковъ благоволенія и безсовстно обобранному Краевскимъ, Погодину, Даль писалъ по этому поводу: ‘Если грозятъ закрыть и запечатать фабрику, которая кормитъ, такъ, чай, запоешь и не то!’ {Ibidem, 302.}
Иначе относились къ ‘Современнику’, уже меншиковскимъ комитетомъ взятому, какъ мы видли, на замчаніе. Въ 1848 г. Некрасову пришла въ голову мысль дать при журнал ‘Иллюстрированный альманахъ’, вышедшій, однако, только въ 1849 году и то въ сильно измненномъ вид. По разсказу А. Я. Головачевой, — ‘альманахъ въ рукахъ цензуры сталъ чахнуть: изъ него выбрасывались цлыя статьи и калчились т, которыя оставались. Мое первое произведеніе ‘Семейство Тальниковыхъ’, помщенное въ ‘Альманах’, обратило особенное вниманіе Бутурлина. Онъ собственноручно длалъ замтки на страницахъ: ‘цинично’, ‘неправдоподобно ‘, ‘безнравственно’, и въ заключеніе подписалъ: ‘не позволяю за безнравственность и подрывъ родительской власти’ {‘Рус. писатели и артисты’, 1890 г., 192—193.}.
Даже Булгаринъ, и тотъ подпалъ подъ тяжелую руку комитета. Вотъ какую бумагу получилъ онъ 11 іюля отъ попечителя петербургскаго округи:
‘Въ іюльской книжк журнала ‘Библіотека для Чтенія’ напечатана ваша статья подъ заглавіемъ: ‘Воспоминанія аддея Булгарина’, въ которой собраны, между прочимъ, разныя подробности о покойномъ граф Сперанскомъ. Не останавливаясь на многихъ, вкравшихся въ эту статью историческихъ неврностяхъ и ошибкахъ, Государь Императоръ изволилъ сдлать на упомянутую статью слдующія замчанія:
‘1) Авторъ говоритъ, что императоръ Александръ поручалъ Сперанскому обработку всхъ важнйшихъ длъ и плановъ высшаго государственнаго управленія, передавалъ ему вс поступившіе по этому предмету проекты и наконецъ поручилъ ему составленіе плана государственнаго образованія. Независимо отъ перваго вопроса: откуда взяты авторомъ свднія, столь положительно выраженныя, здсь рождается и другой: можетъ-ли частный человкъ распредлять, за эпоху столь еще къ намъ близкую, и такимъ диктаторскимъ тономъ славу государственныхъ подвиговъ между монархомъ и его подданнымъ?
‘2) Въ стать выведено, что Сперанскій въ 1812 г. палъ жертвой вражды и зависти, которыя успли очернить его и представить человкомъ вреднымъ и опаснымъ. Сочинитель прибавляетъ даже: ‘не смю называть главныхъ виновниковъ несчастья Сперанскаго, хотя они вс уже въ могил — тамъ, гд и жертва ихъ злобы. Но могила не все прикрыла. Добрыя и злыя дла остаются и громко возопіютъ въ потомств!’ Дале слдуютъ подробности объ удаленіи Сперанскаго въ Нижній-Новгородъ и Пермь, описаніе его ощущеній и проч.
‘По мннію Его Величества, вся эта выходка совершенно неумстна въ печати. Представляя все событіе несчастіемъ незаслуженнымъ и плодомъ однихъ происковъ, она какъ бы накидываетъ, передъ публикою, тнь на характеръ Александра, a съ другой стороны прямо намекаетъ на мнимую извстность автору самихъ виновниковъ удаленія Сперанскаго и вообще всхъ подробностей такого дла, которое правительствомъ до нын всегда оставляемо было подъ покровомъ тайны и слишкомъ, какъ уже упомянуто выше, близко къ нашей эпох, чтобы частное лицо дерзало, безъ особаго призванія и, вроятно, и безъ достаточныхъ къ тому свдній, приподнимать всенародно край этого покрова.
‘3) Говоря о представленномъ Сперанскимъ въ 1810 г. финансовомъ план, авторъ пишетъ, что этотъ планъ: ‘принесъ величайшую пользу и приноситъ ее до сихъ поръ, предварительнымъ разсмотрніемъ смтъ и послдовательною повркою издержекъ въ государственномъ контрол, который былъ страшенъ при покойномъ барон Б. Б. Кампенгаузен, человк съ необыкновеннымъ умомъ, дятельностью, безпристрастіемъ и правдивостью’. Такую характеристику прежняго, выставленную какъ бы въ противоположность и въ укоръ послдующему и настоящему, равно какъ и самое мнніе, столь рзко произносимое о польз мръ государственныхъ, Государь Императоръ изволилъ также признать совершенно неприличными.
‘4) Въ означенной стать приводится указъ 1816 г., которымъ Сперанскій опредленъ былъ снова на службу въ должность пензенскаго гражданскаго губернатора, но приводится не подлинными словами, a будто бы въ вид извлеченія ею содержанія, которое, между тмъ, представлено совершенно превратно. Такъ въ указ сказано, что не оказалось ‘убдительныхъ причинъ къ подозрніямъ’ на Сперанскаго, тогда какъ въ стать напечатано, что, по произведенному слдствію (сихъ словъ совсмъ нтъ въ указ) ‘обвиненія оказались неосновательными’. Такое искаженіе словъ и смысла высочайшаго указа, въ свое время гласно обнародованнаго, a теперь приводимаго, какъ историческій цитатъ, въ иномъ совсмъ вид, представляется, какъ Его Императорское Величество изволилъ выразить, столько же дерзкимъ, сколько и предосудительнымъ.
‘Наконецъ 5) Приводя частный разговоръ свой съ Сперанскимъ о достигнувшемъ его въ 1812 г. несчастіи, авторъ влагаетъ въ уста покойнаго графа слдующія слова: ‘Если бъ я былъ въ фамильныхъ связяхъ съ знатными родами, то, безъ сомннія, дло приняло бы другой оборотъ. Кто хочетъ держаться въ свт, тотъ долженъ непремнно стать на якор изъ обручальнаго кольца’. Государь Императоръ изволилъ при этомъ изложеніи замтить, что если слова сіи и были точно сказаны въ минуту откровенной и не совсмъ, можетъ быть, осторожной бесды, то, врно, уже не для оглашенія ихъ передъ современною публикою: a посему нельзя допускать, чтобы память государственнаго человка, такъ сказать вчера еще оставившаго поприще, a съ тмъ вмст, въ нкоторомъ отношеніи, и самый образъ дйствій правительства, были поносимы, приписываніемъ первому подобныхъ мнній.
‘Вслдствіе всхъ сихъ замчаній Его Императорское Величество высочайше повелть изволилъ сдлать автору приведенной статьи строгій за нее выговоръ’ {‘Рус. Старина’, 1871 г., XI, 520—522.}.
Насколько страшенъ былъ комитетъ для цензоровъ, какъ онъ терроризировалъ ихъ, можно видть, напримръ, изъ слдующихъ строкъ письма одного изъ петербургскихъ знакомыхъ Погодина: — ‘здсь цензура дошла до того, что на дняхъ не пропустила объявленіе въ ‘Св. Пчел’ о книг Куторги ‘Исторія Аинской республики’… Заглавіе казалось революціоннымъ… Ваше цензурное привидніе, вампиръ съ обагренными пальцами, для меня противно. Впрочемъ, и здсь разъ Елагинъ не пропускалъ, что картофель боленъ. Пожалуй и здсь можно видть хулу противъ промысла’ {Н. Барсуковь, н. с. IX, 283—284.}.
Къ этой же эпох относится очень любопытная, просто анекдотическая запись Никитенка:
‘Дйствія цензуры превосходятъ всякое вроятіе. Чего этимъ хотятъ достигнуть? Остановить дятельность мысли? Но вдь это все равно, что велть рк плыть обратно. Вотъ изъ тысячи фактовъ нкоторые самые свжіе. Цензоръ Ахматовъ остановилъ печатаніе одной ариметики, потому что между цифрами какой-то задачи тамъ помщенъ рядъ точекъ. Онъ подозрваетъ здсь какой-то умыселъ составителя ариметики.
‘Цензоръ Елагинъ не пропустилъ въ одной географической стать мста, гд говорится, что въ Сибири здятъ на собакахъ. Онъ мотивировалъ свое запрещеніе необходимостью, чтобы это извстіе предварительно получило подтвержденіе со стороны министерства внутреннихъ длъ.
‘Цензоръ Пейкеръ не пропустилъ одной метеорологической таблицы, гд числа мсяца означены по старому и по новому стилю обыкновенно принятою формулою: по стар. стилю/по нов. стилю. Онъ потребовалъ, чтобы наверху черточки стояло по новому стилю, a слово по старому — внизу. Таблицы, между тмъ, какъ состоящія изъ цифръ, представлены были на разсмотрніе уже по напечатаніи, такъ какъ нельзя было предвидть, чтобы он могли подвергнуться запрещенію. Издателю предстояло вновь все печатать. Онъ обратился къ попечителю и, наконецъ, тотъ, по долгомъ и глубокомъ размышленіи, насилу согласился разршить, чтобы таблицы остались въ первоначальномъ вид’.
‘Я заходилъ въ цензурный комитетъ. Чудныя дла длаются тамъ. Напримръ, цензоръ Мехелинъ вымарываетъ изъ древней исторіи имена всхъ великихъ людей, которые сражались за свободу отечества или были республиканскаго образа мыслей — въ республикахъ Греціи и Рима. Вымарываются не разсужденія, a просто имена и факты. Такой ужасъ навелъ на цензоровъ Бутурлинъ съ братіей, т. е. съ Корфомъ и Дегаемъ’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., IV, 31—32, II — 400.}.
Надо-ли говорить, какъ терроризированы были литераторы. Въ цитированномъ уже письм погодинскаго знакомаго находимъ: ‘въ Петербург теперь ршительно паническій страхъ между литераторами’. ‘Ужасъ овладлъ всми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпіонство еще боле усложняли дло. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что онъ можетъ оказаться послднимъ въ кругу родныхъ и друзей’… {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Русск. Старина’, 1890 г., II, 385.}.
Смльчаки пробовали освдомить публику о своемъ положеніи, и платились за это. Какъ-то даже ‘Вдомости С.-Петербургской Городской Полиціи’ напечатали увдомленіе нкоему Покорклинскому о непоявленіи его статьи ‘по причинамъ отъ редакціи независящимъ’. Бутурливъ былъ уже здсь…
‘Комитетъ, — писалъ онъ Уварову, — имя въ виду прямо относящееся съ настоящему вопросу извстное в. с—ву изъ отношенія г.-ад. кн. Меншикова отъ 7 марта сего года, высочайшее воспрещеніе пропускать въ печать выраженія, намекающія на цензурную строгость, — воспрещеніе, послдовавшее собственно въ намреніи пресчь протесты противу цензуры, нердко появлявшіеся въ періодическихъ изданіяхъ въ двусмысленныхъ оборотахъ рчи, какъ-то: ‘журналъ прекратился отъ независящихъ отъ него обстоятельствъ’ или ‘измнилъ направленіе по причинамъ, противу которыхъ не устоитъ никакое дарованіе’ и т. п. — находилъ, что дозволенное къ напечатанію въ 174 No ‘Полицейскихъ Вдомостей’ изреченіе было, до воспослдованія вышеупомянутаго воспрещенія, усвоено, такъ сказать, журналами для выраженія прямого намека на строгость цензуры. Соотвтственно съ симъ и для избжанія подобныхъ случаевъ на будущее время, комитетъ полагалъ предоставить вашему сіятельству подтвердить, вообще, по всему цензурному вдомству, чтобы впредь не были дозволяемы къ напечатанію такія объявленія или статьи, которыя двусмысленною формою своего выраженія могли бы подать поводъ къ толкованію ихъ въ вид намека на строгость цензуры.
‘Означенное положеніе комитета Государь Императоръ высочайше утвердить соизволилъ, прибавивъ собственноручно, что отказы, подобные вышеприведенному, не слдуетъ и печатать, такъ какъ это дло частное между редакторами и сочинителями и отнюдь не касается до публики {‘Цензурныя дла etc.’, No 1, т. II, 437—440.}.
15 ноября Бутурлинъ писалъ гр. Уварову: ‘При разсмотрніи помщенной въ десятомъ нумер ‘Москвитянина’ повсти Даля, подъ названіемъ ‘Ворожейка’, въ которой разсказываются разныя плутни и хитрости, употребленныя цыганкою проходившаго черезъ деревню табора для обмана простодушной крестьянки и покражи ея имущества, комитетъ 2 апрля остановился на заключеніи этого разсказа, гд прибавлено: ‘На деревн сдлалась тревога, кто дома былъ изъ мужиковъ, кинулись верхомъ по Чардынской дорог, — но табора уже съ утра и слдъ простылъ: Кидались по сторонамъ, наконецъ, заявили начальству — тмъ, разумется, дло кончилось, но бдная Марья лишилась забавнымъ образомъ всего приданаго своего и всхъ подарковъ мужа’. Находя, что двусмысленно выраженный въ словахъ: ‘заявили начальству — тмъ, разумется, дло кончилось’ — намекъ на обычное, будто бы, бездйствіе начальства, ни въ какомъ случа не слдовало пропускать въ печать, комитетъ полагалъ сдлать цензору, пропустившему эту неумстную остроту, строгое замчаніе. Таковое заключеніе комитета Государь Императоръ высочайше изволилъ утвердить’ {Н. Барсуковъ, н. с. IX, 287.}.
Никитенко по этому поводу записалъ въ своемъ ‘Дневник’: ‘Бутурлинъ дйствуетъ въ качеств предсдателя какого-то высшаго негласнаго комитета въ цензур и дйствуетъ такъ, что становится невозможнымъ что бы то ни было писать и печатать. Вотъ недавній случай. Далю запрещено писать. Какъ? Далю, этому умному, доброму, благородному Далю! Неужели и онъ попалъ въ коммунисты и соціалисты? Въ ‘Москвитянин’ напечатаны его два разсказа. Въ одномъ изъ нихъ изображена цыганка-воровка… Бутурлинъ отнесся къ министру внутреннихъ длъ съ запросомъ, не тотъ-ли это самый Даль, который служитъ y него въ министерств? Перовскій призвалъ къ себ Даля, выговорилъ ему за то, что, дескать, охота теб писать что-нибудь, кром бумагъ по служб, и въ заключеніе предложилъ ему на выборъ любое: писать — такъ не служить, служить — такъ не писать’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., II, 386.}.
Вскор же ‘Казакъ Луганскій’ былъ переведенъ въ Нижній-Новгородъ на мсто управляющаго удльной конторой… Когда онъ увидлъ свое имя выставленнымъ въ числ сотрудниковъ ‘Москвитянина’ на 1849 г., то просилъ Погодина немедленно снять его во избжаніе новыхъ непріятностей…
Стремленіе къ охраненію русскаго общества отъ всего, мало-мальски близкаго къ европейскимъ событіямъ, приводило иногда къ особенно комичнымъ предписаніямъ. Такъ, еще въ начал 1847 года, въ Москв, вышла поэма ‘Бренко’ нкоего С. Костерева. Бутурлинъ обращалъ вниманіе Уварова на одно ея мсто:
‘Его (счастіе) познали вкъ иной,
Иной народъ и поколнья:
Смирились сильные земли
И благу въ жертву принесли
Свое величье, власть,
‘Хотя — писалъ онъ — означенная поэма была разсмотрна цензурою еще до смутныхъ происшествій на Запад, гд неустройства, безпорядки и бдствія всякаго рода обнаружили всю безразсудность анархическихъ теорій, къ уничтоженію законныхъ властей клонящихся, но какъ проявленіе подобныхъ мыслей ни въ какое время не слдовало допускать въ нашей литератур’, то предлагалось цензору сдлать строгое замчаніе {‘Щукинскій сборникъ’, М., 1902 г., I, 309.}…
Вс начала коммунизма были усмотрны также въ народномъ псенник, ‘Русскій Гудочникъ’, особенно въ псн ‘Кузнецъ’, гд были такія строфы:
‘Богачъ золотомъ гордится
И не терпитъ бдняка,
A бднякъ день-ночь трудится
Изъ насущнаго куска…
Тукъ, тукъ!
Въ десять рукъ
Пріударимъ, братцы, вдругъ!
Богачъ бднымъ богатетъ,
Знай, трудись, не говори!
A глядишь, не пожалетъ,
Хоть я съ голоду умри!
Тукъ, тукъ! и проч.
Длать нечего, трудами
Будемъ горе прогонять,
Знать, скупыми богачами
Намъ на свт не бывать!
Тукъ, тукъ и проч.’
‘Кром того, — сообщалъ комитетъ — что стихи сіи выражаютъ и нелпую мысль и совершенно несвойственное народному нашему характеру чувство, и что изъявленіе подобныхъ понятій, какъ могущихъ возбудить непріязненное и даже завистливое чувство въ нижнемъ класс къ людямъ боле зажиточнымъ, ни въ какомъ случа нельзя дозволять къ печати, a тмъ мене слдовало пропускать приведенную пснь въ книжк именно для низшаго сословія предназначенной’ {Ibidem, 311.}.

Мобилизація цензурныхъ комитетовъ. Небывалое общественное подавленіе. Любопытное письмо Ив. Киревскаго. Характерная каррикатура.

Всмъ цензурнымъ комитетамъ было теперь очень и очень нелегко справляться съ массою работы, возникавшей благодаря перечитыванію матеріала по нскольку разъ, a петербургскій комитетъ прямо изнемогалъ, и предсдатель его такъ просилъ Уварова объ увеличеніи штата: ‘При увеличивающихся занятіяхъ цензоровъ по періодическимъ изданіямъ, разсмотрніе которыхъ требуетъ теперь гораздо боле времени и значительно усиленнаго вниманія, цензорамъ нтъ никакой физической возможности исполнять съ успхомъ требованія по разсмотрнію рукописей’ {Н. Барсуковъ, н. с., IX., 289.}.
Молодежь особенно стала спеціализироваться на уловленіи истиннаго смысла безцвтныхъ статей журналовъ, думая въ нихъ найти хоть что-нибудь для удовлетворенія своего мятущагося духа. Уваровъ отвчалъ на это приказаніемъ университетамъ совершенно прекратить выписку журналовъ и газетъ…
Словомъ, къ декабрю надъ обществомъ повисла непроницаемая свинцовая туча. ‘Т, которые уже склонялись къ тому, чтобы считать мысль въ числ человческихъ достоинствъ и потребностей, теперь — записываетъ Никитенко — опять обратились къ безсмыслью……. произволъ — въ апоге: никогда еще не почитали его столь законнымъ, какъ нын….. Наука блднетъ и прячется. Невжество возводится въ систему. Еще немного — и все, въ теченіе полутораста лтъ созданное Петромъ и Екатериной, будетъ въ конецъ низвергнуто, затоптано… И теперь уже простодушные люди со вздохомъ твердятъ: ‘видно наука, и впрямь, дло нмецкое, a не наше’.
‘Теперь въ мод патріотизмъ, отвергающій все европейское, не исключая науки и искусства, и увряющій, что Россія столь благословенна Богомъ, что проживетъ безъ науки и искусства. Патріоты этого рода не имютъ понятія объ исторіи и полагаютъ, что Франція объявила себя республикой, a Германія бунтуетъ отъ того, что есть на свт физика, химія, астрономія, поэзія, живопись и т. д. Они точно не знаютъ, что такое была Византія….. въ ней наука и искусство были въ страшномъ упадк….. Видно по всему, что дло Петра В. иметъ и теперь враговъ не мене, чмъ во времена раскольничьихъ и стрлецкихъ бунтовъ. Только прежде они не смли вылзать изъ своихъ темныхъ норъ, куда загнало ихъ правительство, поощрявшее просвщеніе. Теперь-же вс подпольные, подземные, болотные гады выползли, услышавъ, что просвщеніе застываетъ, цпенетъ, разлагается’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890, II, 389, 391—392.}.
Страхъ и ужасъ, наводившіеся комитетомъ 2 апрля, не встрчали сочувствія даже и въ людяхъ, во всемъ согласныхъ съ политическимъ курсомъ того времени. Вотъ что писалъ Погодину М. А. Дмитріевъ, достаточно извстный своей ‘юридической’ — попросту, доносительной поэзіей по адресу Блинскаго: ‘Мн сказывали, что будто Голохвастовъ запретилъ вашу статью. Да что же это такое… До чего же, наконецъ, хочетъ онъ довести нашу литературу и человческую мысль русскаго человка? Неужели мы одни во всемъ мір лишены права мыслить и печатать? Ибо цензура Голохвастова равняется запрещенію печатать…’ {Н. Барсукосъ. н. с., IX, 285.}. Въ другомъ его письм находимъ: ‘Никогда запрещеніе мысли не доходило до этой степени! Насъ надуваютъ знаніями, какъ пузырь, a посл его и завяжутъ, чтобъ они не выскочили наружу. Никогда этого не было’ {Ibidem, 395.}.
Самъ Погодинъ, несмотря на свою сугубую благонамренность, мучился цензорами ‘Москвитянина’ и въ конц концовъ ршилъ обратиться лично къ государю съ жалобой на лютость цензуры. Когда объ этомъ намреніи узналъ Ив. Киревскій, то онъ написалъ ему письмо, имющее большой интересъ для характеристики тогдашнихъ его воззрній:
‘Ты пишешь ко мн, что не худо бы литераторамъ представить адресъ императору объ излишнихъ и стснительныхъ дйствіяхъ цензуры. Сначала я оставилъ эту мысль безъ большого вниманія, какъ несбыточную. Потомъ, однако, когда я обдумалъ твой характеръ, и что y тебя часто отъ первой мысли до дла бываетъ полшага, — тогда я испугался и за тебя, и за дло. Подумай: при теперешнихъ безтолковыхъ переворотахъ на запад время-ли подавать намъ адресы о литератур? Конечно, цензурныя стсненія вредны для просвщенія и даже для правительства, потому что ослабляютъ умы безъ всякой причины, но вс эти отношенія ничего не значатъ въ сравненіи съ текущими важными вопросами, которыхъ правильнаго ршенія намъ надобно желать отъ правительства. Не велика еще бда, если наша литература будетъ убита на два или на три года. Она оживетъ опять. A между тмъ, подавать просительные адресы въ теперешнее время значило бы поставить правительство во враждебное или, по крайней мр, въ недоврчивое отношеніе къ литераторамъ, что гораздо хуже, потому что можетъ повести къ слдствіямъ неправильнымъ и вреднымъ. Правительство теперь не должно бояться никого изъ благомыслящихъ. Оно должно быть уврено, что въ теперешнюю минуту мы вс готовы жертвовать всми второстепенными интересами для того, чтобы только спасти Россію отъ смутъ и безполезной войны. Мы должны желать только того, чтобы правительство не вмшало насъ въ войну по какой-нибудь прихоти или по дружб къ какому-нибудь шведскому или… королю, чтобы оно не пошло давить нашихъ словенъ вмст съ нмцами, чтобы оно не возмущало народъ ложными слухами о свобод и не вводило бы никакихъ новыхъ законовъ, покуда утишатся и объяснятся дла на запад, чтобы, напримръ, оно не длало инвентарей къ помщичьимъ имніямъ, что волнуетъ умы несбыточными предположеніями, чтобы оно не позволяло фабрикамъ безъ всякой нужды заводиться внутри городовъ и особенно столицъ, когда он съ такою же выгодою могутъ стоять за нсколько верстъ отъ заставы, и пр., и пр. Впрочемъ, всего въ письм не перескажешь» {Ibidem. 303—304.}.
Въ заключеніе не могу не сказать нсколькихъ словъ объ очень остроумной каррикатур, ходившей, какъ разъ въ конц 1848 г., по рукамъ и даже гд-то тайно продававшейся. Были нарисованы три бутылки: одна съ шампанскимъ, пробка вылетла и въ искристомъ фонтан изъ бутылки выбрасываются корона, тронъ, конституція, король, принцы, министры… Это — Франція. Другая съ чернымъ густымъ пивомъ, изъ мутной влаги котораго выжимаются короля, гросгерцоги, герцоги etc. Это — Германія. Третья бутылка съ русскимъ пнникомъ. На пробк, крпко обтянутой прочной бечевкой, наложена казенная печать съ орломъ… Это — тогдашняя Россія… {М. А. Корфъ, ‘Изъ записокъ’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., 111, 569.}.

1849 годъ.

Забвеніе смутному времени и понизовой вольниц. Заключеніе въ крпость Ю. Е. Самарина.

Дятельность комитета 2 апрля въ 1849 г. выразилась прежде всего въ выговор цензору, пропустившему статью С. М. Соловьева о смутномъ времени въ первомъ нумер ‘Современника’. По предложенію Бутурлина, Уваровъ предписывалъ предсдателю петербургскаго цензурнаго комитета:
‘Не входя въ критическій разборъ самой статьи и не встрчая въ ней ничего предосудительнаго по духу ея изложенія, нельзя, однако, не остановиться на слдующихъ помщенныхъ въ ней цитатахъ.
‘Мы видли, какой былъ характеръ возстанія сверной страны и кто стоялъ подъ знаменами Болотникова, пришедши подъ Москву, Болотниковъ тотчасъ объявилъ цль и характеръ своего возстанія, въ столиц явились отъ него листы съ воззваніями къ самому низшему слою народонаселенія: ‘И велятъ, — пишетъ московское духовенство къ областному, — боярскимъ холопамъ побивати своихъ бояръ и жены ихъ, и вотчины и помстья ихъ сулятъ, и шпынямъ и безыменнымъ ворамъ велятъ гостей и всхъ торговыхъ людей побивати и животы ихъ грабити, и призываютъ ихъ, воровъ, къ себ и хотятъ имъ давать боярство и воеводство, и окольничество, и дьячество’. Дале: ‘Посл этого успха самозванецъ и Лисовскій пошли дале, приближаясь къ столиц, и везд находили союзниковъ: они находили ихъ въ черни, объявивъ крестьянамъ, что они вольны захватывать земли господъ своихъ, служившихъ Шуйскому, вольны даже жениться на дочеряхъ господскихъ’. Подобныя подробности, составляя достояніе исторіи, могутъ, конечно, въ такомъ смысл входить въ составъ спеціальныхъ трудовъ по сей части, имющихъ свой особый кругъ читателей, но помщеніе ихъ въ журнал, расходящемся въ большомъ количеств и во всхъ классахъ народа, нельзя не признать ни полезнымъ, ни соотвтствующимъ цли подобныхъ изданій. Въ исполненіе послдовавшаго по сему предмету высочайшаго повелнія, покорнйше прошу в. пр — во сдлать пропустившему означенную статью цензору соотвтственное вразумленіе’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 256—257.}.
Аналогичное дло возникло и по поводу статьи, описывающей обряды крестьянъ Царевококшайскаго узда и напечатанной сначала въ ‘Казанскихъ Губернскихъ Вдомостяхъ’, a потомъ въ ‘Вдомостяхъ Московской Городской Полиціи’. Тамъ комитетъ не одобрилъ одной народной псни:
‘И широко Волга разстилалася,
Съ крутымъ берегомъ сравнялася,
Со желтымъ пескомъ сомшалася,
Подняла Волга вс горы, долы,
Оставляла одинъ мягкій лугъ,
На тотъ лужокъ, на зелененькій
Соходилися люди добрые,
Люди добрые да хорошіе, —
Все разбойнички-душегубнички.
Они думали думу крпкую,
Думу крпкую за единое:
Мы пойдемъ — ка на большой базаръ,
На большой базаръ, на большу пристань,
Купимъ-ка, братцы, легку лодочку,
Легку лодочку, самолеточку.
Хорошо лодка изукрашена,
Молодымъ гребцамъ изусажена,
Грянемъ, братцы, на ту сторону,
На ту сторону, въ нову слободу,
Зайдемъ-ка мы во царевъ кабакъ,
Купимъ-ка мы зелена вина,
Зелена вина полтора ведра,
Сложимся мы по рублику,
Какъ по рублику съ полтиною’.
‘Эта псня, — до мннію комитета, — какъ будто бы имющая предметомъ прославленіе порочнаго удальства, хотя и могла бы допущена быть въ какомъ-либо спеціальномъ сборник, исключительно предназначенномъ для матеріаловъ, изображающихъ древній бытъ и характеръ народа, но помщеніе подобныхъ произведеній въ газетахъ, ежедневно обращающихся во всхъ, a въ томъ числ и въ самомъ низшемъ сословіи, доступномъ, при степени своего образованія, всякимъ вліяніямъ, не можетъ быть допускаемо, почему онъ и положилъ сдлать (чрезъ министра внутреннихъ длъ) соотвтственное вразумленіе редакціямъ ‘Казанскихъ Губернскихъ Вдомостей’ и ‘Московскихъ Полицейскихъ Вдомостей’.
Гораздо крупне и многообразне дло Ю. Е. Самарина.
Служа въ Риг при губернатор A. A. Аракчеев, Самаринъ былъ очень недоволенъ его ‘нмецкой политикой’ и вотъ въ результат, по прізд въ Петербургъ, написалъ и пустилъ въ обращеніе съ рукъ на руки свои ‘Рижскія письма’ {Они вошли въ VII т. его сочиненій, изд. 1889 г.}. Горячо и довольно рзко въ нкоторыхъ мстахъ выраженныя мысли его, какъ и слдовало ожидать, произвели шумъ. ‘Письма’ шибко ходили въ высшемъ кругу и, конечно, не избгли комитета 2 апрля… Въ результат 5 марта Самаринъ сидлъ уже въ Петропавловской крпости, сначала даже въ каземат. Вотъ что пишетъ объ этомъ его братъ, Д. Е.:
’17-го марта, въ 9 часовъ вечера, явился въ крпость фельдъегерь и повезъ Ю. Е. прямо къ государю въ Зимній дворецъ. Императоръ Николай принялъ его наедин въ своемъ кабинет. Въ тотъ же вечеръ, вернувшись домой, Ю. Е. записалъ слова, сказанныя ему государемъ. Приводимъ ихъ въ точности, согласно собственноручной его записи: ‘Государь: Понимаете-ли вы ваше положеніе? — Сознаю, государь, что я виноватъ. — Въ такомъ случа, по русской пословиц, повинной головы и мечъ не счетъ. Я былъ всегда другомъ вашихъ родителей и васъ хотлъ не казнить, a спасти, теперь садитесь. Понимаете-ли вы, въ чемъ вы виноваты? Вы были посланы съ порученіемъ отъ вашего начальника и вы исполнили его, какъ я хочу думать, добросовстно, но рядомъ съ этимъ вы вели записки и вносили въ нихъ свои сужденія о предметахъ, которые до васъ не касались. Въ этомъ еще нтъ грха, что человкъ думаетъ и пишетъ про себя, тому судья одинъ Богъ. Но вы пошли дале: вы составили изъ своихъ записокъ книгу и сообщили ее своимъ близкимъ знакомымъ, какъ вы писали въ первомъ своемъ рапорт, a во второмъ вы высчитали 13 человкъ. Удивляюсь, что y васъ столько друзей. Я живу дольше васъ и нашелъ ихъ не боле трехъ, которымъ я могу говорить все отъ души. Нкоторые изъ вашихъ друзей оказались недостойными вашей довренности. Это уже было преступленіе противъ служебныхъ обязанностей вашихъ, и вы сами знаете законы лучше меня, вы знаете, чему это васъ подвергало. Но я хочу думать, что вы увлеклись авторскимъ самолюбіемъ, желаніемъ блеснуть ученостью и умомъ, которымъ васъ одарилъ Богъ, но сообразили-ли вы, къ чему велъ вашъ поступокъ? Вы не давали, говорите вы, копій съ вашихъ писемъ, но вы не запрещали брать ихъ, и ваша книга разошлась по рукамъ, такъ что теперь и я ее остановить не могу. Обращаюсь къ содержанію ея (государь взялъ книгу въ руки). Не говоря уже о томъ, что многое въ томъ, что вы пишете, неврно и лживо, что я могъ бы доказать однимъ словомъ {‘Осенью 1875 г., при чтеніи этой записки своему брату, Ю. Е., дойдя до этого мста, сказалъ: ‘тутъ я прервалъ государя, сказавши: я могу, государь, ошибаться, но сознательной и намренной лжи въ моей книг нтъ’. Д. Самаринъ.}, вы, очевидно, возбуждали вражду нмцевъ противъ русскихъ. вы ссорили ихъ, тогда какъ слдуетъ ихъ сближать, вы укоряете цлыя сословія, которыя служили врно, начиная съ Палена, я могъ бы высчитать до 150 генераловъ. Вы хотите принужденіемъ, силою сдлать изъ нмцевъ русскихъ, съ мечомъ въ рукахъ, какъ Магометъ, но мы этого не должны, именно потому, что мы христіане. Вы писали подъ вліяніемъ страсти, я хочу думать, что она была раздражена личными непріятностями и оскорбленіями. Но вы нападали и на правительство и на меня, ибо что правительство, что я — все одно, — хотя я и слышалъ, что вы отдляете меня отъ правительства, но я этого не признаю. Какъ вы можете судить правительство? Правительство многое знаетъ, чего оно не высказываетъ до времени и держитъ про себя. Вы пишете: ‘если мы не будемъ господами y нихъ’ и т. д., т. е. если нмцы не сдлаются русскими, русскіе сдлаются нмцами, это писано было въ какомъ-то бреду, русскіе не могутъ сдлаться нмцами, но мы должны любовью и кротостью привлечь къ себ нмцевъ. Вы прямо мтили на правительство: вы хотли сказать, что со времени императора Петра I и до меня, мы вс окружены нмцами и потому сами нмцы. Понимаете, къ чему вы пришли: вы поднимали общественное мнніе противъ правительства, это готовилось повтореніе 14 декабря. — Я перебилъ увреніемъ, что никогда не имлъ такого намренія. — Врю, что вы намренія не имли, но вотъ къ чему вы шли {‘Въ 1875 г. Ю. Е. добавилъ на словахъ, что государь при этомъ высказалъ, что его книга ведетъ къ худшему, чмъ 14 декабря, такъ какъ она стремится подорвать довріе къ правительству и связь его съ народомъ, обвиняя правительство въ томъ, что они національные интересы русскаго народа приноситъ въ жертву нмцамъ’. Д. С.}. Васъ слдовало отдать подъ судъ и васъ судили бы, какъ преступника противъ служебныхъ обязанностей вашихъ, противъ присяги, вами данной, противъ правительства. Вы сами знаете, что вы бы сгинули навсегда. Много есть молодыхъ людей, которые пострадали за то же, которыхъ я лично не знаю и не могу знать, но я васъ зналъ, я зналъ про ваши способности, зналъ, что вы были воспитаны вашими родителями въ твердыхъ правилахъ, и думалъ, что у васъ доброе сердце, и потому я васъ не хотлъ погубить. Я отослалъ васъ въ крпость, чтобы вы имли время наедин одуматься, я васъ не предалъ суду, a посадилъ въ крпость, желая васъ спасти. Я сдлалъ это тою деспотическою властью, противъ которой, вроятно, и вы не разъ же возставали. Вы стояли на краю пропасти. Случай далъ мн возможность узнать человка достойнаго {Духовникъ государя, протопресвитеръ Бажановъ.}, котораго я глубоко уважаю, самъ Богъ вложилъ мн въ сердце мысль послать его къ вамъ, чтобы испытать васъ, я хотлъ узнать, не ожесточились-ли вы. Онъ мн засвидтельствовалъ, что вы приняли наказаніе какъ должно, что y васъ доброе сердце, я не ошибся. Теперь вы должны совершенно перемниться, служить, какъ вы присягали, врою и правдою, a не нападать на правительство. Мы вс должны такъ служить, я самъ служу не себ, a вамъ всмъ, и я обязанъ наводить заблуждающихся на путь истины, но я никому не позволю забываться, я не долженъ этого по той же самой присяг, которой и я вренъ. Теперь это дло конченное. Помиримся и обнимемся. Вотъ ваша книга, вы видите, что она y меня и остается здсь. — Государь, въ продолженіе всей жизни я буду стараться заслужить эту минуту. — Позжайте теперь въ Москву и успокойте вашихъ родителей, позжайте завтра, если соберетесь, ступайте сейчасъ къ министру внутреннихъ длъ и скажите ему, что я васъ отпускаю. Въ Москв мы, я надюсь, увидимся, и тамъ вы узнаете, какой родъ службы я вамъ предназначилъ. Вы будете служить въ Москв, въ глазахъ вашихъ родителей, это для васъ лучше, чмъ здсь, гд вы можете подвергнуться непріятностямъ и дурнымъ вліяніямъ’ {‘Сочиненія Ю. Е. Самарина’, изд. 1889 г., т. VII, XC—XCIII.}.

Слухи о закрытіи университетовъ. Ршительная статья Давыдова и Уварова. Неудовольствіе государя. Обвинительный актъ Уварова комитету 2 апрля. Исходъ дла.

Какъ разъ въ тотъ день, когда Николай I бесдовалъ съ Самаринымъ, надъ головой графа Уварова разразилась небывалая гроза, послдствіемъ которой и былъ скорый его уходъ съ министерскаго поста… Этотъ инцидентъ настолько интересенъ и характеренъ, что я остановлюсь на немъ съ соотвтственными подробностями.
Начало 1849 г. совпало съ такими ужасными слухами, которые приводили въ трепетъ людей самыхъ разнообразныхъ: предполагалось, какъ говорили всюду, совершенное закрытіе университетовъ и всхъ вообще высшихъ учебныхъ заведеній…
Этотъ необыкновенный проектъ предложенъ былъ Бутурлинымъ, увнчаннымъ за сей славный подвигъ нсколькими стихами въ извстной пьес ‘В. Г. Блинскій’:
Фанатикъ ярый Бутурлинъ,
Который, не жаля груди,
Бснуясь, повторялъ одно:
‘Закройте университеты —
И будетъ зло пресчено!’…
О, мужъ безсмертный! не воспты
Еще никмъ твои слова,
Но твердо помнитъ ихъ молва!
Пусть червь тебя могильный гложетъ,
Но сей совтъ теб поможетъ
Въ потомство перейти врнй,
Чмъ томъ исторіи твоей…1)
1) ‘Полярная Звзда’ на 1859 г., книжка пятая, Лондонъ, 1859 г., 51—52.
Надо-ли говорить, какъ встрчалась эта надвигавшаяся реформа? Даже гр. Уваровъ, никогда не бывшій врагомъ образованія, лишь бы оно получалось ‘нормальными’, по его мннію, путями и способами — видлъ въ подобномъ проект несомннное зло, не говоря уже о сил, которую за его счетъ забирали другіе…
Понимая, что все равно скоро придется оставить свой постъ, ежеминутно шокируемый верховенствомъ комитета 2 апрля и уже не сомнвавшійся въ немилости государя — Уваровъ ршился на очень отвтственный шагъ.
Въ мартовской книжк ‘Современника’ появляется никмъ не подписанная статья ‘О назначеніи русскихъ университетовъ и участіи ихъ въ общественномъ образованіи’. Авторомъ ея былъ И. И. Давыдовъ, директоръ педагогическаго института, врный слуга тянувшаго его министра, постоянный его апологетъ и восхвалитель. Редакторомъ же статьи и цензоромъ былъ самъ Уваровъ…
Не имя возможности, да, пожалуй, и надобности приводить ее въ боле или мене полномъ вид, я ознакомлю читателей лишь съ вступленіемъ и заключеніемъ, изъ которыхъ будетъ ясна и вся статья, особенно, если вникнуть въ дальнйшіе фазисы этого дла.
‘Съ недавняго времени въ обществ начали обращаться мысли о преобразованіяхъ по части народнаго просвщенія, въ особенности университетовъ. На Запад страсть къ преобразованіямъ, недовольство своимъ состояніемъ, пренебреженіе къ преданіямъ — общій недугъ людей безъ прошедшаго и будущаго, живущихъ для одного настоящаго. Для такихъ людей не существуетъ ни вра, ни законъ, ни права, ни обязанности: они пользуются смутами, въ чаду властолюбія и своекорыстія. Но въ православной и боголюбимой Руси благоговніе къ Провиднію, преданность Государю, любовь къ Россіи — эти святыя чувствованія никогда не переставали питать всхъ и каждаго, ими спасены мы въ годины бдствій, ими возвышены на степень могущественнйшей державы, какой не было въ мір историческомъ. Въ благодарственномъ умиленіи къ Подателю всхъ благъ и Самодержцу намъ остается лишь только наслаждаться этими благами. Ложныя лишь только понятія о томъ, что совершается въ нашихъ глазахъ, производятъ недовольство существующимъ и несбыточныя мечты о нововведеніяхъ. Достаточно показать назначеніе и благотворное участіе русскихъ университетовъ въ общественномъ образованіи, чтобы обнаружить легкомысліе поверхностныхъ мечтателей и уличить ихъ въ несправедливости. За правое дло будутъ говорить исторія и статистика’.
Заканчивалась статья слдующими словами:
‘Итакъ, — мысли объ университетахъ, пускаемыя въ общественное образованіе людьми поверхностными, уничтожаются историческими доводами и статистическими выводами. Разливать благотворный свтъ современной науки, немеркнущій въ вкахъ и народахъ, хранить во всей чистот и богатить отечественный языкъ, органъ нашего православія и самодержавія, содйствовать развитію народной самобытной словесности, этого самопознанія нашего и цвта жизни, передавать юному поколнію сокровища мудрости, освященной любовью къ вр и престолу, — вотъ назначеніе русскихъ университетовъ и участіе ихъ въ общественномъ образованіи. Они, какъ міръ Божій, которому служатъ зерцаломъ, никогда не старютъ, a лишь только обновляются и совершенствуются. Подъ ихъ снію воспитываются и ученые, и писатели, и мужи государственные. Отъ каедръ университетскихъ разливается свтъ народнаго образованія въ училища всхъ вдомствъ. Отсюда образованные, благородные юноши ежегодно исходятъ на врное служеніе обожаемому Монарху’ {‘Современникъ’ 1849 г., XIV, 37—46.}.
По отзывамъ современниковъ, статья произвела сильное впечатлніе, журналъ ходилъ изъ рукъ въ руки.
Но вотъ черезъ нсколько дней, a именно 17 марта, Бутурлинъ пишетъ гр. Уварову:
‘При обозрніи нашей журналистики за текущій мартъ, комитетъ, высочайше утвержденный во 2-й день апрля 1848 года, остановился на помщенной въ ‘Современник’, никмъ не подписанной стать: ‘О значеніи русскихъ университетовъ и участіи ихъ въ общественномъ образованіи’. Въ стать сей авторъ, исходя отъ того, что ‘съ недавняго времени въ обществ начали обращаться мысли о преобразованіяхъ по части народнаго образованія, въ особенности университетовъ’, — выставляетъ себя поборникомъ сихъ высшихъ учебныхъ заведеній и старается, защитивъ ихъ отъ мнимыхъ ложныхъ толковъ въ публик, доказать необходимость сохраненія оныхъ. Статья сія, по вншнему ея изложенію, не иметъ ничего предосудительнаго. Напротивъ, везд говорится въ ней о приверженности и благодарности къ правительству, о преданности государю, о любви къ Россіи и пр. Но если вникнуть во внутренній ея смыслъ, то ясно, что здсь есть неумстное для частнаго лица вмшательство въ дло правительства и, сверхъ того, подъ благовидною оболочкою сокрыта такая тайная мысль, выраженія которой отнюдь не надлежало допускать въ печати. Всмъ въ Петербург извстенъ разнесшійся съ недавняго времени слухъ, что правительство иметъ въ виду преобразовать университеты. Справедливъ-ли сей слухъ, или нтъ, но вдругъ, среди этого общаго говора, является въ печати, передъ большою массою журнальныхъ читателей, статья, гд — какъ-бы въ отвтъ на приписываемое правительству намреніе — университеты защищаются противъ порицаній, пускаемыхъ ‘въ общественное мнніе’ людьми поверхностными, гд частное лицо принимаетъ на себя разбирать и опредлять, тономъ законодателя, сравнительную пользу учрежденій государственныхъ, каковы университеты и другія учебныя заведенія, гд оно впередъ уже вопіетъ противъ всякихъ преобразованій и всякаго къ нимъ прикосновенія, гд, наконецъ, въ числ оправданій противъ выведенныхъ имъ же самимъ порицаній, то же частное лицо дозволяетъ себ разныя странныя неприличія, напримръ, приведеніе въ вид факта, относящагося къ похвал университетовъ, — что въ нихъ значительно уменьшилось число учениковъ изъ духовнаго званія, какъ, бы званіе сіе было разсадникомъ людей зловредныхъ. Комитетъ не оспариваетъ, что сіи разсужденія могли быть представлены отъ автора на благоусмотрніе высшаго начальства въ вид скромныхъ желаній человка, почитающаго себя близко знакомымъ съ этимъ дломъ. Но то, что при семъ направленіи могло бы быть признано въ нихъ благонамреннымъ, принимаетъ совсмъ иной видъ, являясь въ печати, въ журнал. Такое преданіе вопроса правительственнаго на судъ публики, такой призывъ къ общественному мннію, представляютъ явленіе столь же новое, сколько и нетерпимое въ общественномъ нашемъ устройств. Если допускать подобныя статьи, то не будетъ предначертаній правительства, и которыя, сдлавшись какъ-либо извстнымъ публик, не могли бы быть опровергаемы въ вид возраженій противъ мнимыхъ частныхъ мнній, a тогда журналы поставятъ себя судьями вопросовъ государственныхъ. и вмсто того, чтобы — какъ, въ сей же стать сказано — ‘за правое дло стояла исторія,’ за свое дло будетъ проповдывать журналистика. Въ этомъ точно смысл, какъ дошло да свднія членовъ комитета, статья сія понята и оцнена уже и многими въ нашей публик, обратившей на нее особенное вниманіе именно по связи съ вышеупомянутыми слухами. Вслдствіе сего, комитетъ полагалъ предоставить вашему сіятельству, съ одной стороны, привести въ извстность сочинителя означенной статьи, a съ другой, поставивъ въ виду редакторамъ всхъ вообще журналовъ и ‘Современника’ въ особенности, a также и цензорамъ, что правительство съ неудовольствіемъ видло появленіе, сей статьи въ печати, внушить имъ, чтобы впредь ничего подобнаго не было допускаемо. Таковое заключеніе комитета Государь Императоръ, собственноручною на журнал онаго резолюціею, изволилъ 16-го сего марта утвердить, изъявивъ съ симъ вмст высочайшую волю ‘знать, какъ сіе могло быть пропущено?’
‘Сообщая о сей высочайшей вол вашему сіятельству для зависящаго исполненія, покорнйше васъ, милостивый государь, прошу почтить меня увдомленіемъ какъ объ имени сочинителя статьи, такъ я по содержанію сдланнаго Государемъ Императоромъ вопроса’ {Н. Барсуковъ, н. с., X, 530—532. Курсивъ подлинника.}.
Гр. Уваровъ понялъ, что несетъ за собой удовлетвореніе требованій Бутурлина, не могъ онъ не сознавать и того исключительнаго положенія, въ которое самъ былъ поставленъ всей этой исторіей. Очевидно, надо было продолжать дйствовать ршительно. Ршеніе подсказывалось само собою: нужно было бороться аналогичными средствами — причинить непріятность комитету, ставъ ближе къ государю. И вотъ 21 марта Уваровъ представляетъ очень необычный докладъ-письмо, въ которомъ даетъ волю чувствамъ, накипвшимъ за годъ своего неавторитетнаго положенія…

[]

‘Дйствительный тайный совтникъ Бутурлинъ сообщилъ мн заключеніе комитета, высочайше учрежденнаго 2 апрля 1848 г., о стать, которая напечатана въ ‘Современник’, подъ названіемъ: ‘О значенія русскихъ университетовъ и участіи ихъ въ общественномъ образованія’. Къ этому онъ присовокупилъ, что вмст съ утвержденіемъ положенія комитета, Вашему Императорскому Величеству благоугодно было изъявить высочайшую волю: Знать, какъ сіе могло быть пропущено. Поводомъ къ обвиняемой стать, какъ сказано въ самомъ ея начал, было то, что въ столичномъ обществ начали обращаться мысли о преобразованіяхъ по части народнаго просвщенія, въ особенности университетовъ. Комитетъ 2 апрля, съ своей стороны, утверждаетъ, что ‘всмъ въ Петербург извстенъ разнесшійся съ недавняго времени слухъ, что правительство иметъ въ виду преобразовать университеты’. Дйствительно, съ нкотораго времени были распространяемы въ здшней столиц подобные нелпые слухи, и я смю сказать, что отъ этого обстоятельства, отъ такой молвы нельзя было ожидать ничего благопріятнаго. Однако, я считалъ не заслуживающими серьезнаго вниманія вс толки людей, незнакомыхъ съ сущностью учебнаго устройства: ибо мн должно было быть извстно, что въ кругу государственнаго управленія, правительственная власть заключается единственно въ повелніяхъ Вашего Императорскаго Величества и въ исполнителяхъ священной воли вашей. Ваше Императорское Величество не изволили изъявлять мн Августйшей мысли объ уничтоженіи или преобразованіи нашихъ высшихъ учебныхъ учрежденій, напротивъ того, всегда благодушно ободряемый снисходительнымъ вниманіемъ Вашимъ къ устройству учебныхъ заведеній министерства, я еще недавно удостоился слышать изъявленіе столь драгоцннаго для меня удовольствія Вашего Величества на счетъ похвальнаго общаго духа и порядка, сохранившихся и въ сіе тяжкое время между обучающимся юношествомъ министерства народнаго просвщенія. Я позволилъ себ сказать, что ходившіе по городу ложные слухи не могли произвесть дйствіе благопріятное, и мн извстно, что они уже проникли во внутреннія губерніи имперіи, что они успли нкоторымъ образомъ потревожить тамъ умы жителей, что родители опасаются за дальнйшее существованіе высшихъ учебныхъ заведеній, a съ тмъ вмст и за средства къ окончательному образованію дтей своихъ. Эти не безвредные толки не ограничивались, однако, молвою о столичномъ говор, они нашли себ опору и подкрпленіе въ подробной Записк, которая также стала ходить по рукамъ, которая направлена прямо противъ общей системы народнаго образованія, принятой русскимъ правительствомъ со временъ Петра Великаго, и въ особенности противъ нашихъ университетовъ, противъ ихъ существованія и пользы, которая, наконецъ, требуетъ уничтоженія всхъ русскихъ университетовъ, оставляя только одинъ дерптскій неприкосновеннымъ. Не утруждая Ваше Императорское Величество представленіемъ, которое въ нкоторыхъ видахъ могло бы показаться доносомъ, я и тутъ счелъ достаточнымъ ограничиться словеснымъ объясненіемъ по этому предмету съ генералъ-адъютантомъ гр. Орловымъ. Въ это время была мн представлена статья, появившаяся потомъ въ ‘Современник’, — статья, въ которой не находится ни малйшаго намека ни на эти толки, ни на слухи о намреніяхъ правительства, о коихъ говоритъ комитетъ, — статья, написанная съ благонамренностію, съ нелицемрною преданностью правительству, съ знаніемъ предмета и настоящаго положенія учебной части, наконецъ, съ любовью къ просвщенію истинному и благотворному. Общественное мнніе учащихъ и учащихся нуждалось въ скромной поврк и поясненіи — и я, не обинуясь, призналъ, что эта статья можетъ содйствовать косвенно къ исправленію возбужденныхъ въ публик превратныхъ толковъ и ошибочныхъ понятій. Комитетъ 2 апрля самъ принужденъ сказать и говоритъ, ‘что статья эта, по вншнему ея изложенію, не иметъ ничего предосудительнаго, что, напротивъ, везд говорится въ ней о приверженности и благодарности къ правительству, о преданности къ государю, о любви къ Россіи и проч.’. При всемъ томъ комитетъ, вникнувъ, какъ сказано въ отношеніи дйствительнаго тайнаго совтника Бутурлина, во внутренній смыслъ ея, видитъ въ ней ‘неумстное для частнаго лица вмшательство въ дло правительства’. — Какой цензоръ или критикъ можетъ присвоить себ даръ, не доставшійся въ удлъ смертному — даръ всевиднія и проницанія внутрь природы и человка, — даръ въ выраженіяхъ преданности и благодарности открывать смыслъ совершенно тому противоположный? — Я вижу себя принужденнымъ откровенно замтить на это, что стремленіе, не довольствуясь видимымъ смысломъ, прямыми словами и честно высказанными мыслями, доискиваться какого-то внутренняго смысла, видть въ нихъ одну лживую оболочку, подозрвать тайное значеніе, — что это стремленіе неизбжно ведетъ къ произволу и неправеднымъ обвиненіямъ въ такихъ намреніяхъ, которыя обвиняемому и на мысль не приходили {Если бы гр. Уваровъ помнилъ эту простую истину не только при защит собственной статьи!..}. Такимъ образомъ, статью, написанную въ чистйшемъ дух, можно представить ‘вмшательствомъ частнаго лица въ дло правительства’. Писателя благонамреннаго, опровергающаго порицанія, пускаемыя въ общество людьми поверхностными объ одномъ изъ вопросовъ народнаго образованія и обученія, можно обвинить ‘въ принятіи тона законодателя, разбирающаго пользу государственныхъ учрежденій’. Если писатель скромно и съ убжденіемъ человка знающаго дло исчисляетъ пользу русскихъ университетовъ и показываетъ, въ какой мр устройство, данное имъ правительствомъ, соотвтствуетъ благой ихъ цли, то можно сказать про него ‘что частный человкъ впередъ уже вопіетъ противъ всякихъ преобразованій и всякаго къ нимъ прикосновенія’. Когда духовное юношество удерживается въ предлахъ духовныхъ учебныхъ заведеній, какъ отъ того, что заботливостію ихъ начальства они поставлены нын на высшую степень совершенства, такъ и отъ увеличившейся потребности въ молодыхъ людяхъ, основательно обученныхъ, для опредленія на мста священниковъ, то даже этотъ фактъ неоспоримый, значительно уменьшившій число университетскихъ студентовъ изъ духовнаго званія, можно взять за основаніе, чтобы наперекоръ очевидности взвести на автора ‘будто онъ духовное званіе выдаетъ за разсадникъ людей зловредныхъ’. Комитетъ 2 апрля признаетъ снова, ‘что сіи разсужденія могли быть представлены на усмотрніе высшаго начальства, что при семъ направленіи они могли быть призваны благонамренными’. Потомъ, вопреки мннію своему, представляетъ эти благонамренныя разсужденія въ печати, какъ будто ‘преданіемъ вопроса правительственнаго на судъ публики’. Опять нахожусь въ необходимости сказать откровенно, что статья благонамренная, — и комитетъ самъ двукратно призналъ ее такою, — не можетъ отъ того только, что она напечатана, сдлаться внезапно столь преступною, какою потомъ она выставляется. Въ заключеніе всего комитетъ полагаетъ поставить редакторамъ всхъ журналовъ на видъ, что ‘правительство съ неудовольствіемъ видло появленіе сей статьи въ печати’. За появленіе статьи въ печати отвтствуетъ цензура, если ею пропущено, чего пропускать не слдовало бы, то изысканіе должно длаться въ кругу ея начальства. Но выставлять замчаніе, длаемое цензур на видъ всмъ редакторамъ журналовъ, которыхъ она должна удерживать въ предлахъ цензурныхъ постановленій, не значитъ-ли унижать передъ ними ея достоинство и отнимать y ней спасительную власть надъ ними? Ежели напечатаніе въ журнал скромныхъ разсужденій, которыя могли быть представлены начальству, выдается: ‘за поставленіе журналовъ въ судьи вопросовъ государственныхъ’, то какъ назвать это осужденіе установленной отъ правительства власти, которое ставитъ ее на правежъ предъ газетчиками и журналистами?
‘Государь! Статья въ ‘Современник’ была представлена мн и мною одобрена. Если за нее кто-либо долженъ подлежать отвтственности, то эта отвтственность по совсти и закону, должна единственно пасть на меня. Въ такомъ положеніи вещей, когда, съ одной стороны, министерство, руководствуясь своими узаконеніями и указаніями начальства, носящаго открыто и законную отвтственность, дйствуетъ въ опредленномъ кругу, a съ другой — комитетъ, состоящій вн министерства, и безъ сношенія съ онымъ, не требуя никакихъ предварительныхъ объясненій, и не имющій въ виду никакихъ справокъ, длаетъ свои заключенія, кои по высочайшемъ одобреніи принимаютъ силу закона, — недоумнія и столкновенія были и будутъ неизбжны. Въ теченіе цлаго года я употребилъ всевозможныя старанія, чтобы предупредить подобныя столкновенія, и смиренно ожидая послдствій этого положенія вещей на опыт, не утруждалъ Ваше Императорское Величество преждевременными домогательствами. Эти усилія согласить по возможности два различныя направленія и дв власти въ дл, по себ уже трудномъ и гадательномъ, остались, за силой вещей, тщетными. Нын съ полнымъ убжденіемъ и съ чистосердечіемъ, коимъ въ теченіе шестнадцати лтъ я всегда руководствовался предъ Вашимъ Величествомъ, осмливаюсь всеподданнйше представить, не благоугодно-ли будетъ, дабы дать цензурному длу одно постоянное теченіе и прекратить столкновенія, неизбжныя въ настоящихъ обстоятельствахъ, отдлить отъ министерства народнаго просвщенія всю цензуру вообще, или, по крайней мр, повелть передать комитету, состоящему подъ предсдательствомъ дйствительнаго тайнаго совтника Бутурлина, хотя цензуру журналовъ и газетъ, если первое окажется неудобнымъ. Такимъ образомъ, и сообразно съ требованіемъ времени, власть, наблюдающая за ходомъ періодической литературы, будетъ и давать ей направленіе, и непосредственно отвтствовать за собственныя свои распоряженія. Единство, необходимое для охраненія служебнаго порядка и однообразнаго дйствія, будетъ опять возстановлено. Исполнители Вашей воли не будутъ находиться въ тяжкой неизбжности утруждать Ваше Императорское Величество разнородными своими взглядами на одинъ и тотъ же предметъ, по существу коего можно въ одно время и съ равною благонамренностью смотрть съ разныхъ точекъ не столько въ разсужденіи началъ, сколько въ ежедневномъ приложеніи оныхъ къ суетливому и часто мелочному длу.
‘Повергая къ стопамъ Вашего Императорскаго Величества съ полною откровенностью плодъ годичныхъ наблюденій и опытовъ, смю прибавить, что, съ своей стороны, я почту за особое благоволеніе, если излагаемое предположеніе удостоится высочайшаго соизволенія: оно тмъ боле можетъ безъ затрудненія быть приведено въ дйствіе, что дло объ образованіи цензуры, внесенное въ государственный совтъ, еще не подлежало разсмотрнію.— По офиціальной безгласности комитета можно бы, смю думать, передать цензуру журналовъ и газетъ, частными лицами издаваемыхъ, въ III отдленіе собственной канцеляріи Вашего Величества, откуда и поступитъ она въ комитетъ 2 апрля 1848 г., если на сіе воспослдуетъ высочайшее соизволеніе.
‘Наконецъ, смю выразить, что таковымъ или подобнымъ распоряженіемъ Ваше Величество изволите даровать мн новыя силы и новую возможность посвятить боле времени существенной части высочайше ввреннаго мн министерства, обращая сугубое вниманіе на охраненіе въ устройств и тишин многочисленныя учебныя заведенія, составляющія главную работу министерства и требующія и неусыпнаго попеченія, и спокойствія духа’.
На этой, единственной въ своемъ род жалоб на комитетъ 2 апрля за все его восьмилтнее существованіе Николай I положилъ резолюцію:
‘Не вижу никакой уважительной причины измнять существующій нын порядокъ, нахожу статью, пропущенную въ ‘Современник’, неприличною, ибо ни хвалить, ни бранить наши правительственныя учрежденія, для отвта на пустые толки, не согласно ни съ достоинствомъ правительства, ни порядкомъ y насъ, къ счастію, существующимъ. Должно повиноваться, a разсужденія свои держать про себя. Объявить цензорамъ, чтобы впредь подобнаго не пропускали, a въ случаяхъ недоумній, спрашивали разршенія. Вамъ же путь ко мн всегда доступенъ’ {Ibidem., 532—538.}. Черезъ два дня, 24 марта, было повелно: ‘впредь не должно быть допускаемо ничего на счетъ нашихъ правительственныхъ учрежденій, a въ случаяхъ недоумній должно быть испрашиваемо разршеніе’.
Любопытно, что на запросъ ехиднаго Бутурлина, прекрасно, конечно, знавшаго пораженіе Уварова, ускорить отзывомъ на его отношеніе по длу о стать ‘Современника’, Уваровъ не захотлъ распубликовать высочайшую резолюцію и очень глухо отвтилъ, что воля государя по его докладу немедленно исполнена…
Черезъ мсяцъ сильно убитый, Уваровъ създилъ въ Москву для осмотра университета. Погодинъ, традиціонно воспвавшій каждый его шагъ, и теперь помстилъ по этому поводу въ ‘Москвитянин’ статью, разумется, самую благонамренную. Бутурлинъ не могъ, конечно, забыть такъ скоро рзкостей по своему адресу министра и 18 апрля писалъ ему: ‘Въ вышедшемъ недавно седьмомъ нумер ‘Москвитянина’, въ стать подъ заглавіемъ ‘Почетный гость на лекціяхъ университета’, напечатано: ‘Въ то время, когда праздные люди толкуютъ о какомъ-то преобразованіи университетовъ, и становится необходимымъ стать за нихъ во имя просвщенія, членамъ московскаго университета пріятно видть, что государственные сановники, успвшіе въ жизни своей соединить постоянную врность началамъ русскимъ съ высокою степенью европейскаго просвщенія, обнаруживаютъ къ университетамъ самое искреннее участіе и смотрятъ на нихъ, какъ на врные разсадники русскаго просвщенія’. Усматривая изъ сего, что вопреки удостоенному высочайшаго утвержденія заключенію комитета 2 апрля 1848 г., въ повременныхъ изданіяхъ нашихъ все еще продолжаются подобные прежнимъ толки на счетъ университетовъ, комитетъ не могъ не остановиться особенно на употребленной въ помянутой стать фраз: ‘становится необходимымъ стать за университеты во имя просвщенія’, фраз неумстной, если авторъ намекаетъ ею на частныхъ людей, какъ не имющихъ y насъ голоса въ дл общественныхъ преобразованій, и боле нежели дерзкой, если онъ хотлъ намекнуть симъ на преднамренія правительства. Вслдствіе чего комитетъ доводилъ до высочайшаго свднія о сей стать ‘Москвитянина’. Государь Императоръ въ 17-ый день текущаго апрля изволилъ на семъ послднемъ представленіи комитета собственноручно написать: ‘Министру народнаго просвщенія подтвердить, что я ршительно запрещаю вс подобныя статьи въ журналахъ за и противъ университетовъ’ {Ibidem., X, 145—146.}. 21 апрля соотвтствующее распоряженіе было сдлано.

Краевскій уже неблагонамренъ. Лейбъ-медикъ, тайный совтникъ, Маркусъ, въ качеств соблазнителя непросвщенной массы. Рвеніе не по разуму. Прегражденіе ввоза иностранныхъ изданій.

Въ ма ‘попали’ благонамреннйшія ‘Отечественныя Записки’, и это — лучшее доказательство подозрительности комитета и хорошая иллюстрація его системы предполагать во всемъ таинственный, вредный смыслъ и открывать везд непозволительные намеки и мысли. Вотъ предложеніе министра предсдателю цензурнаго комитета:
‘Въ майской книжк журнала ‘Отеч. Записокъ’, хотя и не находится ничего прямо противнаго цензурнымъ правиламъ, однако, нельзя не обратить вниманія на нижеслдующія мста.
‘Въ критической стать о литературной дятельности Богдановича встрчаются слдующіе афоризмы: ‘Человкъ, нердко жадный къ фантастическимъ утшеніямъ и надеждамъ, богатъ надеждой истинной, утшеніемъ несомнннымъ. Хоть онъ часто и затворяетъ слухъ на ихъ воззваніе, но сила истины беретъ свое. Не зная ближайшихъ или отдаленнйшихъ причинъ бдствій, онъ вооруженъ врожденною ему властію уничтожать зло. Постепенное устраненіе своей природы отъ всхъ невзгодъ физическихъ и нравственныхъ, неизмнное совершенствованіе — вотъ его обязанность и величіе’.
‘Очевидно, что это мсто напоминаетъ духъ прежней туманной философіи и, если позволено такъ выразиться, напыщенной галиматьи сего журнала, дававшей преднамренною неясностью идей и наборомъ словъ широкое поле къ произвольнымъ разсужденіямъ и примненіямъ. Фразы, напримръ: ‘человкъ вооруженъ врожденною ему властію уничтожать зло’, или ‘постепенное устраненіе своей природы отъ всхъ невзгодъ, физическихъ и нравственныхъ, вотъ его обязанность и величіе!’ Фразы сіи не могутъ-ли въ рукахъ людей неблагонамренныхъ или въ понятіяхъ неопытныхъ юношей сдлаться поводомъ къ самымъ двусмысленнымъ, превратнымъ и даже преступнымъ толкованіямъ?
‘При разбор дтской книжки ‘Колокольчикъ’ критикъ разсуждаетъ объ отношеніяхъ родителей къ дтямъ и къ сему приводитъ мсто изъ другой книги, гд сочинителемъ, г. Булгаринымъ, описывается, какъ, прізжая съ родителями своими къ старой бабушк, они должны были преклонить передъ нею колни, цловать ей ноги, садиться не иначе, какъ по ея приказанію, и пр., затмъ критикъ пишетъ: ‘Неужели чувство должно выражаться подобнымъ поклоненіемъ? Неужели самое вліяніе родителей, имющихъ на своей сторон опытъ и власть, должно выражаться какимъ-то чванствомъ передъ сыномъ?.. Согласны, что при этихъ отношеніяхъ довренности быть не можетъ, какъ со стороны родителей, такъ и со стороны дтей: первые будутъ представляться чмъ-то недоступнымъ для послднихъ, a послднія непремнно будутъ лукавить и обманывать первыхъ, вмсто того, чтобы чтить память ихъ, дти и по смерти родителей будутъ, не стсняясь ничмъ, не красня, разсказывать о нихъ вещи, о которыхъ внутреннее чувство должно было бы заставить ихъ молчать. И все оттого, что сами родители боле всего обращали вниманіе на соблюденіе вншняго уваженія къ нимъ, на форму, a форма ничего не значитъ, если одушевляющее ее чувство утрачено’. ‘Эту выходку трудно признать приличною. Во 1-хъ, при патріархальномъ образ мыслей и дйствій, господствующемъ еще во многихъ y насъ семействахъ, подобныя разсужденія всми получаемаго журнала, попавъ въ руки молодыхъ читателей, могутъ внушить имъ такія новыя понятія, которыя посл легко поведутъ къ разстройству мира семейнаго. Во 2-хъ, возстаніе въ неопредленныхъ выраженіяхъ вообще противъ вншней формы легко также можетъ способствовать къ отнесенію сего понятія и на другой кругъ вещей, который при нашемъ общественномъ устройств долженъ быть неприкосновененъ частнымъ разсужденіямъ. Въ предметахъ сего рода двусмысленность нердко столько же опасна, какъ и прямо выраженная предосудительная мысль, иногда даже и боле, потому что прямо вредному не даетъ мста цензура.
‘Въ исполненіе послдовавшаго по сему предмету высочайшаго повелнія, покорнйше прошу в. пр — во поставить цензорамъ, разсматривающимъ журналъ ‘Отеч. Записки’, въ обязанность дйствовать, при пропуск статей въ ономъ, съ самою величайшею осмотрительностью, не допуская ничего двусмысленнаго, a тмъ боле могущаго имть смыслъ предосудительный’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 259—261. Курсивъ мой.}.
Въ этомъ же отношеніи очень любопытна переписка Бутурлина съ Уваровымъ по поводу анонимной книги ‘Etude sur l’tat social actuel en Europe’. Комитетъ 2 апрля — ‘хотя и нашелъ это сочиненіе написаннымъ съ благонамренною цлью: опровергнуть ложныя умствованія пропаганды Запада, и проникнутымъ человколюбіемъ и любовью къ отечеству и престолу, но вмст съ тмъ, замтивъ, что сочинитель, при опроверженіи системъ сенъ-симонизма, Фурье и Овена, изложилъ и самыя привила этихъ системъ, ложныя для ума зрлаго и благонамреннаго, во всегда вредныя въ чтеніи людей легкомысленныхъ, — призналъ, что разсматривавшій эту книгу цензоръ Мехелинъ, найдя въ ней извлеченія изъ сочиненій запрещенныхъ, каковыми почитаются творенія упомянутыхъ демагоговъ и по самому содержанію ихъ вредныя, не долженъ былъ дозволить напечатаніе той рукописи, за каковое упущеніе положилъ сдлать Мехелину замчаніе’. На доклад комитета государь написалъ: ‘Справедливо’.
Анонимомъ оказался… лейбъ-медикъ, тайный совтникъ, Маркусъ, a книга пропущена была главнымъ управленіемъ цензуры. Уваровъ отказался сдлать выговоръ только подписавшему ее цензору.
Бутурлинъ вскор сообщилъ министру, что, соглашаясь съ нимъ относительно Мехелина, ни можетъ, однако, не освдомить его съ нижеслдующими разсужденіями комитета для руководства на будущее время:
‘1) что какова бы ни была несомннная, конечно, благонамренность сочинителя приведенной книги, она все же содержитъ въ себ сводъ хотя нелпаго, но соблазнительнаго для слабыхъ умовъ ученія соціалистовъ и коммунистовъ, a въ обширномъ и многообразномъ кругу читателей, врно, не одинъ обратятся съ любопытствомъ, къ этой первой лишь части, не вникнувъ съ должнымъ вниманіемъ и, можетъ статься, оставя совсмъ безъ прочтенія вторую, т. е. опроверженіе автора, 2) что во всякомъ случа лучше и соотвтственне слабости природы человческой, людей незнакомыхъ еще со зломъ, оставлять въ прежнемъ о немъ невдніи, нежели знакомить съ нимъ, даже посредствомъ порицаній и опроверженій, 3) что изданіе книги на французскомъ язык нисколько не ослабляетъ этихъ замчаній: въ томъ класс людей, который занимается y насъ чтеніемъ подобныхъ сочиненій, между молодыми людьми, студентами и проч., этотъ языкъ не мене распространенъ, нежели отечественный, и книги французскія, къ сожалнію, едва ли не боле еще находятъ читателей, нежели русскія, наконецъ, 4) что при теперешнемъ движеніи событій и положеніи умовъ, несравненно боле нужно строгой осмотрительности, нежели когда-либо прежде, почему правила, для другаго времени и для другихъ обстоятельствъ постановленныя, не могутъ уже имть прежняго своего примненія. Но все вышесказанное представляетъ одни только разсужденія, признать которыя боле или мене основательными зависитъ отъ личнаго взгляда, гораздо важне и совершенно ршительна здсь буква закона. Цензурный уставъ раздленъ на дв главныя части: о цензур внутренней и о цензур книгъ иностранныхъ, т. е. выписываемыхъ изъ-за границы, a приведенный главнымъ управленіемъ цензуры 76-й принадлежитъ ко второй, слдственно, ни въ какомъ отношенія не могъ быть примненъ къ книг, въ Россіи созданной’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’ 1903 г, XII. 144—146. Въ конц курсивъ подлинника.}.
Этотъ инцидентъ очень характеренъ еще и съ точки зрнія юридической. Что могло руководить главнымъ управленіемъ, когда оно видло передъ собой рукопись такого сильнаго человка, какимъ былъ одно время Маркусъ, какъ ни единственно цензурный уставъ? Бутурлинскій комитетъ, числящій въ своемъ состав прославленнаго юриста — бар. Корфа — ршается вдругъ документально отрицать силу неотмненнаго закона.
Стараніе въ запуски членовъ комитета 2 апрля обнаружить въ безцвтной литератур интересующей насъ эпохи постоянные намеки и двусмысленность оканчивалось иногда — правда, рдко — неудачей, благодаря государю. Въ этомъ отношеніи очень характеренъ такой случай.
Проф. Куторга разршилъ къ печати нмецкіе стихи, въ которыхъ бутурлинскій комитетъ усмотрлъ ‘мистическія изображенія и неблаговидные намеки, несогласные съ нашею народностью’. Не забыли и того, что книга состояла изъ двухъ частей: ‘первая пропущена въ Дерпт профессоромъ Неемъ, имя котораго и поставлено на книг, a имя Куторги умолчено. Изъ этого Бутурлинъ съ Корфомъ и Дегаемъ заключили, что Куторга учинилъ подлогъ, съ намреніемъ не выставилъ своего имени на печатномъ экземпляр, чтобы всю отвтственность свалить на Нея. Вотъ почему и ршено посадить Куторгу на десять дней на гауптвахту, внести это въ его послужной списокъ и спросить y министра народнаго просвщенія, считаетъ-ли тотъ возможнымъ посл этого терпть Куторгу на служб? Bсe это было сдлано безъ всякаго разслдованія, безъ сношенія съ министромъ, безъ запроса Куторг. A послдній уже лтъ 15 какъ извстенъ и въ публик, и на служб за полезнаго, талантлсваго ученаго и благороднаго человка. Между тмъ, оказалось, что имя Куторги напечатано на всхъ экземплярахъ, находящихся въ продаж, но по типографской опечатк или недосмотру, не выставлено на двухъ или трехъ экземплярахъ. О подлог, значитъ, и помину нтъ, a o цензурномъ проступк даже самъ государь отозвался, что считаетъ его неважнымъ. Куторгу освободили на пятый день’ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., II, 401.}.
Исторія цензуры иностранныхъ произведеній печати, привозимыхъ въ Россію, не входитъ въ мою задачу — это особая громадная и еще никмъ хорошо не изслдованная область. Она ждетъ своего историка и желательно, чтобы дождалась скоре: матеріаловъ слишкомъ достаточно. Я укажу только на нсколько наиболе характерныхъ штриховъ, безъ которыхъ интересующая насъ здсь эпоха будетъ не совсмъ очерчена.
31 мая 1849 года комитетъ 2 апрля ‘самымъ ршительнымъ образомъ’ запретилъ ‘на какомъ бы язык ни было, критики, какъ бы он благонамренны ни были, на иностранныя книги и сочиненія запрещенныя и потому не должныя быть извстными’ {‘Сборникъ постановленій etc.’, 261.}. Самъ собой y читателя возникаетъ вопросъ: какія-же произведенія считались запрещенными? Отвтить на это могу коротко: всю ‘эпоху цензурнаго террора’ во глав петербургскаго комитета иностранной цензуры стоялъ приснопамятный А. И. Красовскій, о которомъ кое-что читатель найдетъ выше, въ очерк ‘Эпоха обличительнаго жара’. Этого совершенно достаточно, чтобы знать, что къ намъ былъ запертъ всякій легальный доступъ иностранной литератур, по крайней мр, той, которая привозилась въ Петербургъ, a по этому тракту русскіе книгопродавцы, тогда особенно сосредоточивавшіеся въ Петербург и въ Москв, и получали девять десятыхъ привозимаго изъ-за европейской границы.
8 мая 1850 г. высочайше утверждено мнніе государственнаго совта о мрахъ противъ ввоза въ Россію запрещенныхъ книгъ.
23 ноября, на доклад Ширинскаго-Шихматова о томъ, должны-ли иностранныя книги, выписываемыя особами императорскаго дома, подлежать цензурному разсмотрнію, государь написалъ: ‘не исключать изъ цензуры, но при выдач прописывать, какія сочиненія цензурою не пропускаются’ {Ibidem, 267.}.
A черезъ нкоторое время, 18 декабря, повелно: ‘безусловно запрещенныя книги, по особымъ запрещеніямъ Его Императорскаго Величества, предоставить получать предсдателю и членамъ государственнаго совта, министрамъ и главноуправляющимъ разными частями на правахъ министровъ, съ подпискою никому не передавать этихъ книгъ, a министру народнаго просвщенія всеподданнйше представлять одинъ разъ въ мсяцъ списокъ книгъ, выписанныхъ на имя означенныхъ лицъ, и на выдачу по принадлежности испрашивать высочайшее соизволеніе’ {Ibidem, 26.}.
Такимъ образомъ думали отрзать русскую мысль отъ общенія съ Западомъ, но… гони природу въ дверь, она влетитъ въ окно… III Отдленіе не мало всегда хлопотало объ изъятіи заграничныхъ изданій изъ русскихъ книжныхъ лавокъ…

Благоденствіе тосканцевъ. Портреты членовъ національнаго собранія. Критика на извозчиковъ.

26 мая Бутурлинъ писалъ графу Уварову, что комитетъ 2 апрля, — ‘постоянно слдя, въ числ прочихъ газетъ и за ‘С.-Петербургскими Вдомостями’, хотя и встрчалъ здсь въ нкоторыхъ политическихъ статьяхъ не совсмъ благонамренное направленіе, но какъ оно скрывалось въ изложеніи, которое прямо предосудительнымъ назвать было невозможно, то и удерживался отъ изъявленія порицанія до случая боле ршительнаго. Нын, въ 108-мъ No этихъ вдомостей, появилась статья, заключающая въ себ краткій историческій очеркъ послднихъ происшествій въ Тосканскомъ великомъ герцогств. Авторъ указываетъ въ ней на ныншнее бдственное положеніе этой страны, порожденное безначаліемъ и пагубными дйствіями анархической партіи, a потомъ переходитъ къ описанію того благосостоянія, которымъ пользовалась Тоскана подъ защитой законовъ и благотворнымъ управленіемъ ея государей, но вмст съ тмъ какъ бы восхваляетъ, разныя, введенныя тамъ великимъ герцогомъ, Леопольдомъ I, совершенно несоотвтственныя нашему политическому устройству преобразованія, какъ-то: сохраненіе знатными гражданами однихъ только своихъ наслдственныхъ титуловъ безъ всякихъ сопряженныхъ съ ними дотол преимуществъ, уничтоженіе особыхъ правъ духовенства господствующей тамъ вры и уравненіе передъ закономъ всхъ гражданъ. Признавая такое направленіе несообразнымъ духу нашихъ установленіи и потому предосудительнымъ для круга читающей газеты публики, тмъ еще боле, что ‘С.-Петербургскія Вдомости’ слишкомъ 100 лтъ издававшіяся отъ академіи наукъ, хотя теперь, какъ извстно, и переданы въ частныя руки, но, тмъ не мене, въ глазахъ многихъ читателей сохраняютъ еще прежній свой офиціальный характеръ, комитетъ полагалъ предоставить министру народнаго просвщенія, призвавъ предъ себя редактора вдомостей, Очкина, сдлать ему соотвтственное вразумленіе, строго внушивъ, что если въ его газет вновь замчено будетъ подобное, достойное порицанія направленіе, то онъ подвергнется за это законной отвтственности. На положеніи комитета государь 20-го мая написалъ: ‘Дльно’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая І’, ‘Рус. Старина’, 1903 г., VII, 154—155.}.
Обращеніе оказалось не по адресу: вншнеполитическій отдлъ этой газеты цензировался министерствомъ иностранныхъ длъ. Уваровъ написалъ, было, записку къ директору своей канцеляріи: ‘Въ отношеніи къ Бутурлину сказать, что для избжанія подобныхъ недоразумній, не угодно-ли будетъ комитету впредь предварительно справляться, кмъ и гд таковыя статьи пропущены, но потомъ страха ради, приказалъ исполненія по ней не длать…
Черезъ нсколько дней петербургскому попечителю сообщалось: ‘Въ магазинахъ эстамповъ и въ нкоторыхъ книжныхъ магазинахъ выставляются для продажи, портреты разныхъ лицъ, дйствующихъ нын на политическомъ поприщ, въ томъ числ депутатовъ французскаго національнаго собранія, извстныхъ своими революціонными мнніями. Хотя эти эстампы не содержатъ въ себ ничего, кром портретовъ, однако, выставка ихъ и привлеченіе къ нимъ общаго вниманія публики представляютъ неудобства разнаго рода’ {Ibidem, VIII, 412. Курсивъ мой.}…
Булгаринъ разсказалъ какъ-то въ фельетон своей ‘Пчелы’, что для еженедльныхъ концертовъ Гунгля въ Павловск образованы особыя поздки по Царскосельской дорог, благодаря чему постителя могутъ возвращаться домой часомъ позже. Затмъ слдовало:
‘Слово: ‘возвращаться’ производитъ всегда какое-то гальваническое потрясеніе. Пріхать въ Петербургъ ночью, въ дурную погоду и предаться на жертву легковымъ извощикамъ, это ужасно! Мы часто сравнивали прекрасное учрежденіе таксы въ Царскомъ Сел и Павловск съ произвольною цною петербургскихъ извощиковъ, но на дняхъ убдились, что и тамъ, гд такса существуетъ, надобно торговаться. Въ случа дурной погоды, въ особенности царскосельскіе извощики, точно также неумолимы, какъ и столичные. Мы видли примръ, что отъ станціи желзной дороги до дворца должно было заплатить 40 коп. сер. Это были женщина и дти, застигнутыя дождемъ: что имъ было длать? уступить необходимости!’ {‘Св. Пчела’ 1849 г., No 21.}.
По этому поводу послдовало конфиденціальное предложеніе Уварова:
‘Государь Императоръ изволилъ замтить, что цензур не слдовало пропускать сей выходки. Каждому скромному желанію лучшаго, каждой умстной жалоб на неисполненіе закона или установленнаго порядка, каждому основательному извщенію о дошедшемъ до чьего-либо свднія злоупотребленіи, указаны y насъ законные пути. Косвенныя укоризны начальству царскосельскому, a отчасти и С.-Петербургскому, въ приведенномъ фельетон содержащіяся, сами по себ, конечно, не важны, но важно то, что он изъявлены не передъ подлежащею властью, a преданы на общій приговоръ публики, допустивъ же единожды сему начало, посл весьма трудно будетъ опредлить, на какихъ именно предлахъ должна останавливаться такая литературная расправа въ предметахъ общественнаго устройства. Впрочемъ, какъ означенная статья напечатана въ журнал, вообще отличающемся благонамренностью и направленіемъ, совершенно соотвтственнымъ цли и видамъ правительства, то Его И. В., приписывая и эту статью одному только недостатку осмотрительности, высочайше изволилъ повелть, ‘длать общее по цензур распоряженіе, дабы впредь не было допускаемо въ печати никакихъ, хотя бы и косвенныхъ, порицаній дйствій или распоряженій правительства и установленныхъ властей, къ какой бы степени сіи послднія ни принадлежали’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 250.}.

Уваровскій проектъ новаго цензурнаго устава. Второе пораженіе министра. Смерть Бутурлина. Отставка Уварова.

Читатель помнятъ, что 3 апрля 1848 года Меншиковъ сообщилъ Уварову высочайшее повелніе о ‘соотвтственномъ обстоятельствамъ времени’ пересмотр цензурнаго устава и дополнительныхъ. къ нему толкованій. Тогда еще Уваровъ врилъ въ возможность отдлаться отъ верховнаго надъ собой надзора путемъ быстраго исполненія этой воли: разъ уставъ и цензурныя учрежденія были бы въ полномъ соотвтствіи съ обстоятельствами времени наибольшей реакціи, сажъ собой падалъ бутурлинскій комитетъ. Поэтому уже 8 апрля, т. е. черезъ пять дней, Уваровъ вошелъ со всеподданнйшимъ докладомъ о мрахъ по цензурному вдомству. Тамъ, между прочимъ, рекомендовалось установить новую пошлину на заграничныя книги, что дало бы около 60,000 руб. ежегодно и такимъ образомъ безъ усилій казны позволило бы лучше исполнить планы государя…
14 апрля началъ уже свои занятія ‘комитетъ для пересмотра цензурнаго устава’ подъ предсдательствомъ товарища министра, кн. Ширинскаго-Шихматова. Уваровъ такъ опредлилъ его главныя обязанности: ‘а) пересмотрть уставъ о цензур, который по высочайшемъ утвержденіи долженъ быть опубликованъ, b) на основаніи устава составить проектъ наказа цензорамъ, который также будетъ представленъ на высочайшее утвержденіе, но не подлежитъ опубликованію, с) въ уставъ внести, между прочимъ, правила объ отвтственности редакторовъ повременныхъ изданій предъ правительствомъ, независимо отъ отвтственности цензоровъ и d) цензурное управленіе сосредоточить, въ вид особаго департамента, въ состав министерства народнаго просвщенія’, Комитетъ нашелъ необходимымъ учредить особый цензурный департаментъ, упразднивъ поэтому главное управленіе цензуры, и преобразовавъ главное правленіе училищъ въ совтъ министра просвщенія.
5 мая того же, 1848 года, государь одобрилъ главныя основанія будущихъ преобразованій съ тмъ, чтобы по изготовленіи проектовъ устава, наказа, и учрежденія департамента, они были внесены въ государственный совтъ {‘Цензурныя дла etc’, No 2, л. л. 35—39.}.
Что же касается пошлины на заграничныя изданія, то повелно было со всхъ книгъ вообще взимать по 5 коп., a съ романовъ и повстей вдвое’ {Ibidem, л. л. 24—30.}.
19 января 1849 года. Уваровъ, надъ которымъ еще не разразилась гроза, уже знакомая читателямъ, вошелъ съ представленіемъ въ государственный совтъ по проекту новаго устава о цензур.
Я не буду долго останавливаться на послднемъ, a для иллюстраціи всего проекта укажу лишь нсколько новыхъ его статей, вполн — надо отдать справедливость — соотвтствовавшихъ тогдашнимъ обстоятельствамъ времени… Напримръ, рекомендовалось, чтобы цензура обращала вниманіе не ‘на видимую цль и явный смыслъ рчи’, a вообще ‘на цль и опредлительный смыслъ рчи’. Мотивировалось это измненіе устава 1828 г. ‘излишней по немъ свободой сочинителей и стсненіемъ цензоровъ’. ‘Право изданія въ свтъ всякаго журнала или газеты можетъ быть предоставлено только человку, извстному на поприщ словесности, показавшему сочиненіями хорошій образъ мыслей и благонамренность’. ‘При помщеніи въ періодическихъ сочиненіяхъ, издаваемыхъ частными людьми, разбора книгъ или журнальныхъ статей, наблюдается, чтобъ рецензенты въ сужденіяхъ своихъ не касались личныхъ и нравственныхъ качествъ сочинителей, и чтобъ, разсматривая подлежащую критик книгу или статью, не дозволяли себ порицать другихъ писателей, которыхъ произведенія не составляютъ прямо и непосредственно предмета разбора. Сочинитель, котораго книга, по его мннію, будетъ разобрана неосновательно въ одномъ изъ періодическихъ изданій, иметъ право помстить въ томъ же самомъ изданіи возраженіе свое, буде оно не противно цензурнымъ правиламъ’ etc, etc. Вошли въ проектъ и вс высочайшія повелнія, объявленныя Уварову по начало января 1849 г. кн. Меншиковымъ и Бутурлинымъ, a также и гр. Бенкендорфомъ {‘Проектъ цензурнаго устава, внесенный въ Госуд. Совтъ гр. Уваровымъ въ 1849 г. и неодобренный совтомъ’, Спб., 1862 г.}.
Комитетъ 2 апрля прекрасно понималъ, что проектъ былъ покушеніемъ на его дальнйшее существованіе, и потому приложилъ старанія получить его на предварительное собственное разсмотрніе. Бар. Корфъ, членъ департамента законовъ и комитета — предложилъ департаменту передать вс бумаги гр. Уварова въ комитетъ и не встртилъ въ этомъ препятствія.
Мы уже видли, что уваровская реформа была вполн въ дух комитета 2 апрля, которому, такимъ образомъ, оставалось, повидимому, только подписаться подъ нимъ обими руками. На дл, однако, вышло совершенно обратное: личное нерасположеніе къ Уварову Бутурлина и его сочленовъ подсказывало ‘провалить’ проектъ, хотя бы для этого пришлось стать вдругъ на боле либеральную точку зрнія. Такъ и было сдлано. Громадный по размрамъ журналъ комитета 2 апрля пестритъ довольно рзкими указаніями на излишнія со стороны проекта стсненія печати! на полную необоснованность желанія репрессировать!! И т. п.
Объ учрежденіи цензурнаго департамента находимъ въ немъ слдующее: ‘Какое назначеніе, какую степень занялъ бы департаментъ, составленный изъ начальниковъ отдленій, столоначальниковъ и другихъ канцелярскихъ чиновниковъ? Какая была бы польза отъ такого новаго, дорого стоющаго установленія {Департаментъ по проекту стоилъ 38,000 руб., a замняемыя имъ учрежденія стоили всего 7,500 руб.}, когда вмст съ тмъ сохраняются и отдльные цензоры и главное управленіе цензуры, подъ именемъ совта министра? Почему, наконецъ, можно бы ожидать, что департаментъ, съ бюрократическими (!) совсмъ несвойственными сему роду длъ формами, будетъ дйствовать успшне, нежели т комитеты, которые онъ замнить долженъ? {Петербургскіе цензурные комитеты по внутренней и иностранной цензур.} Удовлетворительныхъ на сіи вопросы отвтовъ нтъ ни въ представленіи министра, ни въ объяснительныхъ его запискахъ. Слдственно, безъ дознанной необходимости, при предусматриваемыхъ, напротивъ, большихъ неудобствахъ, по мннію комитета, сей перемны допускать не слдуетъ’ {‘Матеріалы etc’, I, 301.}.
Департаментъ законовъ очень сильно опровергалъ необходимость преобразованія главнаго правленія училищъ въ совтъ министра просвщенія, но высказалъ при этомъ два новыхъ предложенія, одно изъ которыхъ сводилось къ введенію въ составъ совта ‘нкоторыхъ изъ важныхъ государственныхъ сановниковъ, которымъ особенною высочайшею волею будетъ предоставлено участіе въ надзор не только за дйствіями цензуры, но и за общимъ направленіемъ и духомъ выходящихъ книгъ и въ особенности журналовъ’. Это предложеніе очень любопытно, какъ скрытое желаніе департамента законовъ слить непользовавшійся симпатіями комитетъ 2 апрля съ министерствомъ просвщенія… Комитетъ усмотрлъ здсь истинное побужденіе и отвчалъ прямо, что ‘при существованіи уже нын особаго установленія, членамъ котораго, по личному высочайшему доврію, порученъ высшій, въ политическомъ и нравственномъ отношеніи надзоръ за ходомъ y насъ книгопечатанія, удобне, полезне и соотвтственне цли было бы оставить сіе установленіе въ теперешнемъ отдльномъ и самостоятельномъ его состав, какъ совмщающемъ въ себ, съ независимымъ отъ министерства образомъ дйствій, особый, подъ непосредственнымъ высочайшихъ надзоромъ, контроль надъ цензурою и писателями’ {Ibidem, 302—303.}.
Переходя къ изданію новаго цензурнаго устава, комитетъ 2 апрля находилъ, что собственно новаго y Уварова было немного, a что было ново, то ‘безполезно стсняетъ развитіе печати’. Т статьи, которыя выше я привелъ на выдержку, подверглись полному неодобренію… Въ заключеніе либеральничавшій на минуту комитетъ замтилъ:
‘Нкоторыя изъ сихъ перемнъ и прибавокъ излишни, другія не удовлетворяютъ своему назначенію, иныя же невозможны въ исполненіи, и вс вообще отнюдь не доказываютъ и не подтверждаютъ собою необходимости въ изданіи новаго устава. Уставъ 1828 г. можетъ имть свои недостатки, но они и неважны, и немногосложны. Въ доказательство тому довольно сослаться на наблюденія комитета, высочайше учрежденнаго во 2 день апрля 1848 г. Слдя со всмъ тщаніемъ въ теченіе 18 мсяцевъ за движеніемъ нашего книгопечатанія во всхъ его отрасляхъ, имвъ при семъ, естественно, случаи къ самымъ многостороннимъ примненіямъ, комитетъ сдлалъ, конечно, множество замчаній, но почти вс относились лишь къ дйствіямъ писателей и цензоровъ въ нарушеніе или въ противность существующаго устава, a самыя правила его оказались, съ весьма немногими и незначущими изъятіями, боле или мене достаточными для достиженія цли, которую иметъ здсь правительство: не вредя успхамъ истиннаго просвщенія и не останавливая его развитія, обуздывать печатное выраженіе всякой мысли неблагонамренной или неосторожной. Посему, если и могутъ востребоваться нкоторыя исправленія частныя, то измнять самый духъ цензурныхъ нашихъ постановленій, или, для нсколькихъ параграфовъ, издавать опять цлый новый уставъ, третій, въ продолженіе 23 лтъ, не представляется, по убжденію комитета, ни надобности, ни удобства’ {Ibidem, 317—318. Курсивъ подлинника.}.
Надо-ли говорить, что государственный совтъ, посл такого заключенія комитета, цликомъ не одобрилъ проектъ. Государь утвердилъ мнніе большинства, уставъ 1828 г. по прежнему оставался лишь формой, прикрывавшей любое неюридическое содержаніе…
Не могу не отмтить здсь одного любопытнаго обстоятельства: государственный совтъ, слдуя за соображеніями комитета 2 апрля, нарушилъ въ корн высочайшую волю о пересмотр устава, совершенно положительно и категорически выраженную въ резолюціи 2 апрля 1848 года на доклад кн. Меншикова…
Когда шла вся эта процедура, Бутурлина не стало.
‘Въ воскресенье (9 октября), — разсказываетъ бар. Корфъ — посл обдни, государь, подойдя ко мн въ зал, передъ церковью, сказалъ:
— Слышалъ ты? Бдный Бутурлйнъ! я считаю его смерть истинною потерею и сердечно о немъ горюю. Это большая бда и для вашего комитета. Вдь васъ теперь всего двое (т. е. Дегай и я) и ршительно не знаю, кого вамъ дать третьяго. Въ двадцать четыре года я столько растерялъ близкихъ мн людей, что теперь всегда нахожусь въ величайшемъ затрудненіи, когда надо замстить довренное мсто. Не знаешь-ли ты кого?
‘Я сдлалъ, въ молчаніи, отрицательное движеніе.
— Есть человкъ, который и въ нашихъ правилахъ, и смотритъ на вещи съ нашей точки: это твой товарищъ по совту, — Анненковъ, но y него есть тоже свои занятія, и не знаю, могъ-ли бы онъ соединить все вмст.
‘Какъ эта фраза была произнесена тоже въ тон вопросительномъ, то я счелъ себя въ прав отвчать:
— Въ комитет, государь, очень много дла, мы теперь, къ счастію, рдко имемъ случай васъ утруждать, но для того, чтобъ изрдка представить вамъ нсколько строкъ, должны постоянно прочитывать цлыя кипы.
— Знаю, знаю, что y васъ- попрежнему пропасть дла, хоть до меня нынче, благодаря Бога, доходитъ мало.
‘Тутъ подошла императрица, и нашъ разговоръ былъ прерванъ.
‘Спустя нсколько дней, Анненковъ дйствительно былъ опредленъ членомъ комитета 2 апрля’ {‘Рус. Старина’, 1900 г., V, 274.}.
Корфъ ошибся, назвавъ Н. Н. Анненкова членомъ — по всмъ остальнымъ источникамъ да и по дальнйшему изложенію въ его же собственныхъ запискахъ — тотъ былъ предсдателемъ.
Какъ только государь утвердилъ мнніе государственнаго совта по поводу проекта цензурнаго устава, Уваровъ (20 октября) вышелъ въ отставку, прекрасно понявъ, наконецъ, что оставаться дольше неловко…
Вскор умеръ П. И. Дегай, но кмъ былъ замщенъ — неизвстно: указаній я нигд не могъ найти. Возможно, что замщеніе вовсе не послдовало.

[]

Н. Н. Анненковъ. Князь П. А. Ширинскій-Шихматовъ.

Генералъ-адъютантъ Анненковъ, занимавшій потомъ посты кіевскаго генералъ-губернатора и государственнаго контролера, былъ человкомъ вполн способнымъ замнить Бутурлина. Та же ненависть къ наук и просвщенію, то же нерасположеніе къ литератур, поскольку она являлась выраженіемъ самостоятельной мысли, то же, наконецъ, пониманіе общественной жизни и ея элементарныхъ потребностей… Больше о немъ сказать нечего.
Новый министръ просвщенія, князь Платонъ Александровичъ Ширинскій-Шихматовъ, получилъ первоначальное воспитаніе въ родительскомъ дом въ дух строгаго церковнаго благочестія, a затмъ поддался вліянію одного изъ старшинъ братьевъ, Сергя, аонскаго іероманаха Аникиты, которому и обязанъ своимъ глубоко религіознымъ міросозерцаніемъ. Князь занимался и литературой — онъ писалъ религіозно-нравственныя и патріотическія стихотворенія. Вра, основанная на ней нравственность и любовь къ statu quo отечества — вотъ единственные источники его вдохновенія. Ширинскій-Шихматовъ былъ ревностнымъ приверженцемъ взглядовъ адмирала А. С. Шишкова {С. В. Рождественскій, ‘Истор. обзоръ дятельности мин. нар. просвщенія’, Спб., 1902 г., 226—228.}.
Баронъ Корфъ говоритъ, что назначеніе новаго министра ‘Петербургъ встртилъ едва-ли ни съ такимъ же неудовольствіемъ и порицаніемъ, какъ возведеніе Вронченко въ санъ министра финансовъ. Съ одной стороны, бдный князь не пользовался никакимъ общественнымъ уваженіемъ, его считали за человка ограниченнаго, святошу, обскуранта и жалли, что именно въ такую эпоху, при тогдашнемъ положеніи длъ и настроеніи умовъ, по занятію поста столь важнаго для будущности Россіи, выборъ палъ на подобное лицо. Съ другой стороны, удивлялись, какъ государь, будучи недоволенъ Уваровымъ, замнилъ сего послдняго не кмъ-либо другимъ, a именно его товарищемъ, бывшимъ передъ симъ многіе годы директоромъ департамента, слдственно, участникомъ всхъ дйствій, или бездйствія, уволеннаго министра… Если такъ думала и говорила та часть публики, которой совсмъ нельзя было призвать неблагонамренною, то многіе другіе шли еще дале. Выборъ, говорили они, людей такихъ ограниченныхъ, безхарактерныхъ и безгласныхъ, каковы Вронченко и Шихматовъ, вполн доказываетъ утомленіе государя: эти уже, врно, не будутъ утруждать его новыми мыслями и предложеніями, но между тмъ поведутъ свои части къ несомннному упадку. Повторяя давнишнія эпиграммы Пушкина на новаго министра, забавники наши сочиняли и свжія, немного переиначивая для того его фамилію. Они называли его вмсто Шихматовъ — Шахматовъ и говорили, что съ назначеніемъ его, министерству и самому просвщенію въ Россіи данъ не только шахъ, но и матъ. Другіе, припоминая прежніе литературные труды князя, его опыты духовныхъ стихотвореній, одъ, академическія рчи и пр., отличавшіяся всегда строгимъ классицизмомъ и бездарностію, злорадостно припоминали, какъ все это отдлывалось въ журналахъ двадцатыхъ годовъ, когда ни критикамъ, ни цензорамъ, кояечно, не могло даже и присниться, что сочинитель станетъ нкогда во глав русскаго просвщенія и высшимъ начальникомъ послднихъ.
‘… Впослдствіи мн сдлалось извстнымъ обстоятельство, послужившее непосредственнымъ поводомъ къ назначенію князя Шихматова министромъ. Въ продолженіе управленія своего министерствомъ въ качеств товарища, онъ представилъ государю записку о необходимости преобразовать преподаваніе въ нашихъ университетахъ такимъ образомъ, чтобы впредь вс положенія и выводы науки были основываемы не на умственныхъ, a на религіозныхъ истинахъ, въ связи съ богословіемъ. Государю такъ понравилась эта мысль, что онъ призвалъ передъ себя сочинителя записки, и Шихматовъ устнымъ развитіемъ своего предложенія до того усплъ удовольствовать августйшаго своего слушателя, что, немедленно по его выход, государь сказалъ присутствовавшему при доклад цесаревичу:
— Чего же намъ искать еще министра просвщенія? Вотъ онъ найденъ’ {‘Изъ записокъ’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., V, 282—283. Замчу, что исправлявшій ошибки Корфа государь Александръ II оставилъ все процитированное безъ всякихъ измненій.}.

[]

Никитенко характеризуетъ Ширинскаго-Шихматова человкомъ добрымъ, справедливымъ, простымъ и доступнымъ, но не отличающимся ни умомъ, ни краснорчіемъ и не имвшимъ никакого значенія въ глазахъ своихъ подчиненныхъ. ‘На него смотрли съ нкотораго рода пренебреженіемъ, которое было естественнымъ слдствіемъ его политическаго безсилія’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., IV, 38—39.}.
Дйствительно, самостоятельности Ширинскій-Шихматовъ проявлялъ всегда возможно меньше и въ кратковременное свое управленіе былъ точнымъ исполнителемъ воли государя и указаній, имвшихъ цлью усилить строгость правительственнаго контроля надъ школой и литературой и обосновать жизнь той и другой на началахъ, давшихъ ему министерское кресло. Своему товарищу, Норову, онъ неоднократно повторялъ: ‘Авраамъ Сергевичъ! да будетъ вамъ извстно, что y меня нтъ ни своей мысли, ни своей воли — я только слпое орудіе воли государя’ {Ibidem, V, 286.}.
Понятно, какія отношенія установились y новаго министра съ Анненковымъ. По указанію офиціальнаго источника, онъ ‘откровенно подалъ руку комитету 2 апрля и указанія его принималъ не какъ посягательство на свою самостоятельность, но какъ дружелюбную помощь и содйствіе для достиженія общей цли — сообщенія литератур боле удовлетворительнаго направленія’ {‘Истор. свднія etc’, 71—72.}.

Трактатъ о чистой нравственности. Особенное вниманіе къ ‘Современнику’. Защита писателей благонамренныхъ. Доставка изданій комитету 2 апрля.

Насколько извстно, первымъ дебютомъ новаго предсдателя было отношеніе къ Ширинскому-Шихматову по поводу брошюры Е. Македонскаго: ‘Очерки всеобщей исторіи’, къ которой очень сочувственно отнесся ‘Современникъ’ и этимъ, конечно, обратилъ вниманіе на брошюру.
Комитетъ 2 апрля нашелъ, что авторъ брошюры ‘постепенно развиваетъ слдующіе три тезиса: 1) каждый человкъ живетъ только для различныхъ удовольствій, 2) безъ нихъ онъ или вовсе не можетъ жить или страдаетъ и 3) для сихъ же удовольствій онъ долженъ познавать природу и себя’. Не усматривая въ этомъ ‘предосудительнаго намренія автора’, a лишь — ‘односторонность и ограниченность взгляда, скрывшія отъ автора, какъ опасно и нелпо провозглашать такимъ образомъ цлью человка не то, что составляетъ долгъ христіанина и подданнаго, хотя бы исполненіе онаго сопряжено было съ самоотверженіемъ, a одно наслажденіе удовольствіями’, — комитетъ находилъ, что ‘по сему самому непремнною обязанностью цензуры было поступить осмотрительне автора и не пропускать въ печать столь опасныхъ нелпостей, тмъ боле, что вся брошюра, какъ на заглавія ея означено, издана для начинающихъ, слдственно, для умовъ неопытныхъ и легко воспріимчивыхъ къ впечатлніямъ всякаго рода’.
‘Но то, что въ автор брошюры представляется однимъ неразумніемъ, по всей справедливости, безъ дурной цли, въ стать журнала ‘Современникъ’, посвященной разбору сей брошюры, возбуждаетъ подозрніе другого рода, особенно по тому направленію, въ которомъ прежде замчены были издатели этого журнала. Въ стать своей о сочиненіи Македонскаго они не только называютъ его ‘замчательнымъ явленіемъ въ нашей учебной литератур’, не только говорятъ, что оно ‘должно сдлаться настольною книгою во всхъ дтскихъ кабинетахъ’, но даже, вмсто опроверженія вышеприведенныхъ опасныхъ идей и выраженій, перепечатываютъ ихъ въ своемъ журнал въ вид образчика, изъ котораго читатель могъ бы нагляднымъ образомъ самъ опредлить, до какой степени г. Македонскій, съ одной стороны, приспособляется къ понятіямъ дтей, a съ другой — расширяетъ объемъ и содержаніе этихъ понятій.
‘Вслдствіе сихъ соображеній, комитетъ полагалъ: 1) цензору Срезневскому, пропустившему въ печать отмченныя выше мста брошюры, за сіе упущеніе, для возбужденія въ немъ большей на будущее время осторожности — сдлать строгій выговоръ, 2) подобному же выговору подвергнуть и издателей ‘Современника’ за включеніе ими въ ихъ изданіе похвалы такимъ идеямъ, которыя, напротивъ, въ понятіяхъ чистой нравственности, должны бы вызывать одно строгое порицаніе, и вмст съ тмъ сдлать распоряженіе, чтобы брошюра Македонскаго нигд не была терпима въ общественномъ преподаваніи’ {‘Цензурныя дла etc’, No 2, т. III, 661—666. Курсивъ мой.}.
Надо вспомнить тревогу, овладвшую Петербургомъ вслдъ за открытіемъ собраній y Петрашевскаго, чтобы понять то усиленное вниманіе, съ которымъ цензура стала относиться къ ‘Современнику’ — журналу, со вступленія туда Блинскаго, не перестававшему проявлять ‘душу живу’.
Въ тотъ же день, 26 октября, когда Ширинскій-Шихматовъ получилъ отношеніе Анненкова по поводу Македонскаго, имъ было получено и другое, уже исключительно по адресу ‘Современника’.
Тамъ, въ разбор сочиненія Смарагдова, были слдующія строки:
‘Вы хотите новыхъ хорошихъ романовъ, хотите ученыхъ статей, хотите умныхъ рецензій и критикъ? Но подумали-ли вы хотя разъ о положеніи вашей литературы, вашей журналистики? Кто нынче пишетъ? Нынче ршительно вкъ книгоненавиднія. Страшная и непростительная лнь съ страшною силою распространяется въ пишущемъ класс, какъ-будто есть что-нибудь въ самомъ воздух, развивающее въ писателяхъ новый недугъ, угрожающій гибелью литератур, журналистик, типографіямъ, книгопечатанію, — недугъ книгоненавиднія. И дйствительно, развитіе это стало особенно замтно съ появленіемъ эпидеміи (холеры)’ {‘Современникъ’ 1819 г., No 10.}.
Комитетъ понялъ, конечно, намекъ…
‘Во всхъ сихъ словахъ, написанныхъ тогда, когда физическая эпидемія уже исчезла, — обращался онъ къ министру, — какъ ни прикрываетъ критикъ свою мысль шуткою и явленіемъ холеры, начавшейся здсь, какъ извстно, почти вслдъ за учрежденіемъ комитета 2 апрля 1848 года, но прямое намреніе его, очевидно, клонится къ изъявленію жалобы на мнимыя (!!!) стснительныя обстоятельства литературы и журналистики, жалобы неумстной, хотя бы она и не относилась ко взысканіямъ, какихъ заслужили журналисты и неблагонамренные сочинители, почему комитетъ полагалъ представить в. с-ву, призвавъ передъ себя издателей ‘Современника’, объявить имъ, что тайная ихъ мысль не осталась скрытою отъ правительства и, вслдствіе того, сдлать имъ строжайшій выговоръ со внушеніемъ, что если бы и впредь еще они отважились на что-нибудь подобное, то будутъ неминуемо подвергнуты примрному взысканію’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. II, 451—453.}.
Очень любопытно, что, съ другой стороны, комитетъ вставалъ на защиту ‘добраго имени’ сочинителей благонамренныхъ и неукоснительно шествовавшихъ по стез дозволеннаго.
Такъ, въ ‘Вдомостяхъ С.-Петерб. Городской Полиціи’ нкій Смирновскій написалъ очень прочувствованный фельетонъ въ память своего умершаго редактора, Межевича. Булгаринъ подхватилъ его и вышутилъ ихъ обоихъ, причемъ Смирновскаго обвинялъ, правда очень осторожно, въ вымогательств y торговцевъ денегъ. Комитетъ отнесся къ министру съ замчаніемъ, что ‘это уже не литературная полемика, свободному движенію которой правительство наше не налагаетъ препятствія (?!), a выходящее изъ всхъ предловъ приличія площадное ругательство, на которое никому и ни противъ кого не дано закономъ права’. Въ заключеніе рекомендовалось сдлать замчаніе цензорамъ, a редакторамъ ‘Сверной Пчелы’ объявить, что они избавляются на этотъ разъ отъ законнаго взысканія ‘единственно благодаря всегдашнему благонамренному своему направленію’. На этомъ послдовала резолюція государя: ‘Принять самыя строгія мры къ запрещенію подобнаго рода нареканій и въ особенности всякихъ перебранокъ въ какомъ бы то ни было журнал’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1903 г., VIII, 419—420.}.
Въ ноябр Анненковъ писалъ министру просвщенія, что комитетъ, сознавая, что для приведенія въ дйствіе его назначенія, одинъ и даже нсколько лишнихъ экземпляровъ для издателя книги, журнала и проч. не составляютъ, въ общей сложности, никакого почти счета, — испрашивалъ соизволеніе государя на возстановленіе отмненнаго послднимъ уставомъ о цензур правила, коимъ императорской публичной библіотек было даровано право получать безмездно по два экземпляра каждой вновь издаваемой книги изъ всхъ типографій Имперіи, съ тмъ, чтобы изъ двухъ экземпляровъ, присылаемыхъ въ библіотеку, одинъ поступалъ въ вдніе комитета. Государь, одобривъ это предположеніе, повеллъ привести его въ исполненіе безъ всякаго оглашенія о существованіи комитета {Ibidem, 418—419.}. Это интересно потому, что при Бутурлин, очевидно, экземпляры библіотеки шли прежде всего въ комитетъ, гд и погибали въ рукахъ чтецовъ. Корфъ понималъ, что это порядокъ ненормальный. Съ другой стороны, повидимому, при Анненков составлялся собственный архивъ комитета, неизвстно, куда канувшій.

Отголоски ‘дла петрашевцевъ’.

Еще въ 1845 г., Петрашевскій, скрывшись подъ псевдонимомъ Николая Кирилова, издалъ первый выпускъ (А — М) ‘Карманнаго словаря иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка’, и такимъ образомъ имлъ возможность ознакомить широкаго читателя съ основами понятій совершенно для него новыхъ {Въ ‘нсколькихъ словахъ отъ издателя’, между прочимъ, сказано: ‘какъ увидятъ гг. подписчики изъ перваго выпуска, ‘Словарь’ есть не что иное, какъ краткая энциклопедія искусствъ и наукъ или, врне сказать, краткая энциклопедія понятій, внесенныхъ къ намъ европейской образованностью’, ‘…по поводу филологическаго толкованія иностранныхъ словъ читатели найдутъ здсь столько свдній, сколько необходимо ихъ имть для уразумнія современныхъ литературныхъ произведеній, помщаемыхъ въ журналахъ и газетахъ’.}. Онъ довольно быстро разошелся въ подписк и продаж. Не такъ удачно пошло со вторымъ выпускомъ (М — О): вслдъ за поступленіемъ его въ продажу, цензурный комитетъ спохватился, и послдовала конфискація,’ не причинившая, впрочемъ, никакихъ иного рода непріятностей самому Петрашевскому и его сотрудникамъ. Но вотъ, 23 апрля 1849 г., Петрашевскій съ другими лицами былъ арестованъ… Разборъ дла побудилъ комиссію статсъ-секретаря кн. А. Е. Голицына заняться разсмотрніемъ труда Кирилова, о которомъ создавшій ‘дло петрашевцевъ’ неудобозабываемый И. П. Липранди писалъ въ своемъ ‘мнніи’ отъ 17 августа 1849 г.: ‘…издатель имлъ дерзость напечатать, между безчисленнымъ множествомъ наполненныхъ ядомъ соціализма, коммунизма и прочихъ современныхъ безумствъ, слдующія небывалыя на русскомъ язык строки (на стр. 294): ‘Ученіе Христово въ первобытной чистот своей нанесло сильный ударъ всевозможнымъ писаніямъ и прорицателямъ, изобличило ихъ хищничество, коварство и деспотизмъ и въ противоположность тому, являя примръ безкорыстія, братолюбія, имя основнымъ догматомъ милосердіе, a цлью водвореніе свободы и уничтоженіе частной собственности — съ каждымъ днемъ привлекало къ себ новыхъ сподвижниковъ. Какъ ни прекрасно начало сего ученія, но оно еще не получило нормальнаго развитія’… Что на это сказало бы самое хладнокровное безпристрастіе? Вообще, по моему понятію, вс эти курсы безъ изъятія требуютъ строгаго пересмотра людьми, не только благонамренными, но и спеціальными, понимающими дло’ {‘Рус. Старина’, 1872 г., VII, 82—83. Курсивъ подлинника.}.
Тамъ же было указано на отсутствіе репрессіи по отношенію къ первому выпуску… Вскор объ этомъ стало извстно комитету 2 апрля, и 13 ноября Анненковъ писалъ Ширинскому-Шихматову:
‘Въ числ свдній, случайно дошедшихъ до комитета 2-го апрля, особенное вниманіе его обратила на себя изданная въ 1845 году книжка подъ заглавіемъ: ‘Карманный словарь иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка’. Словаря этого появился въ свтъ одинъ только выпускъ отъ буквы A до М. {Ошибка — часть словъ на м есть уже и въ этомъ выпуск.}. По тщательномъ разсмотрніи означенной книжки, комитетъ не могъ не признать въ ней направленія не только двусмысленнаго, но и прямо предосудительнаго. Назначеніе подобнаго изданія, по самому названію книжки, должно, казалось бы, состоять единственно въ объяснительномъ, такъ сказать, перевод значеній иностранныхъ словъ, въ русскомъ язык употребляемыхъ. Но въ словар, комитетомъ разсмотрнномъ, цль эта становится, напротивъ, второстепенною, уступая мсто явному намренію развивать такія идеи и понятія, которыя y насъ могли бы повести къ однимъ лишь самымъ вреднымъ послдствіямъ. Съ одной стороны, въ означенный словарь включено много такихъ словъ, о которыхъ нельзя было не предвидть уже впередъ, что самое даже благонамренное объясненіе ихъ значенія поведетъ къ толкованіямъ, вовсе несвойственнымъ образу и духу нашего правленія и гражданскаго устройства, и что потому осторожне не допускать ихъ въ книгу для популярнаго чтенія предназначенную, напротивъ, авторъ предлежащаго словаря не только переполнилъ ими свою книгу, но и издалъ ее, какъ по всему заключить должно, единственно для непримтнаго разлитія въ народ, подъ видомъ истолкованія этихъ словъ, косвенныхъ по своимъ видамъ похвалъ или порицаній выражаемымъ ими понятіямъ. Съ другой же стороны, даже такимъ словамъ, прямое значеніе коихъ не могло-бы, повидимому, вызывать какія-либо отвлеченныя умствованія, какъ-то: апологъ, анализъ, синтезъ, идеалъ, идиллія, иронія, ландшафтная живопись, максимумъ и др., приведенными при нихъ толкованіями или примрами, приданъ смыслъ неблагонамренный и явно намекающій на ту же самую тайную цль автора. Вслдствіе сихъ соображеній, комитетъ полагалъ необходимымъ: 1) вс остающіеся нераспроданными экземпляры этой книжки, какъ весьма вредной и опасной, извлечь изъ продажи, 2) хотя она появилась уже нсколько лтъ тому назадъ, т. е. до тхъ смутныхъ происшествій на запад, которыя побудили правительство усилить бдительность цензурнаго надзора, — но какъ сочиненіе это, по общему его духу и направленію, съ перваго взгляда, повидимому, всегда и во всякое время долженствовало подлежать запрещенію, то предоставить министерству народнаго просвщенія сообразить: можно-ли цензора Крылова, имвшаго неосторожность или неблагоразуміе пропустить подобное сочиненіе въ печать, оставлять въ должности цензора?’
На этомъ мнніи послдовала высочайшая резолюція: ‘не отбирая экземпляровъ упомянутаго словаря, дабы чрезъ то не возбудить любопытства, стараться откупить ихъ партикулярныхъ образомъ’.
Крыловъ, какъ ‘честный, исправный, дятельный и благонамренный цензоръ’, былъ оставленъ на служб по ходатайству министра {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1903 г., VIII, 420—421. Курсивъ мой. Замчу кстати, что давно отобранные экземпляры II выпуска словаря, кром одного, оставленнаго при длахъ петербургскаго цензурнаго комитета, въ количеств 1599, были сожжены 3 февраля 1853 года, по представленію петербургскаго попечителя, утвержденному министромъ просвщенія (Ibidem, 421—422).}.
Въ ‘дл петрашевцевъ’ такъ много легендъ, a широкое общество такъ все еще мало знакомо съ нимъ, что, я думаю, небезынтересно заглянуть въ самый ‘Словарь’ и привести выдержки изъ него хотя бы самыхъ ‘возмутительно’ опредленныхъ словъ.
‘Анализъ и синтезъ. Такъ называютъ два единственно возможные способа человческаго познанія, дв способности, служащія ему основой. Исторія анализа и синтеза есть исторія человческаго познанія, исторія наукъ, исторія понятій, исторія образованности. Поэтому мы сочли нужнымъ развить здсь этотъ предметъ съ нкоторою подробностью.
‘…Во всхъ этихъ пріемахъ нашего ума, цль достигается посредствомъ двухъ способностей: 1) способностью мысленно разлагать познаваемый предметъ на его составныя части, 2) способностью мысленно соединять эти части въ одно цлое. Первая способность (и пріемъ) ума называется анализомъ, вторая способность (и пріемъ) называется синтезомъ. Безъ анализа мы вчно бродили бы въ какомъ-то туманномъ представленіи всего существующаго, не отличая одного предмета отъ другого, какъ новорожденные младенцы, a безъ синтеза, при одномъ анализ, мы не были бы въ состояніи понимать связи между безконечнымъ множествомъ явленій и предметовъ, ни одинъ изъ нихъ не представлялся бы намъ какъ нчто цлое, составляющее часть другого цлаго, во всемъ видли бы мы отдльныя части, состоящія изъ другихъ частей и т. д.
‘… Противники успховъ (прогресса) жалуются, что анализируя жизнь, разбирая вс явленія, изъ которыхъ она слагается, мы лишаемъ себя возможности ею наслаждаться, разрушаемъ множество плнительныхъ обмановъ, словомъ, длаемъ себя несчастными. Анализу приписывается современное разочарованіе, которымъ такъ колятъ глаза новымъ поколніямъ. Нельзя не сознаться, что предавшись анализу, мы дйствительно не можемъ наслаждаться тмъ, что находимъ недостойнымъ человка. Но въ стремленіяхъ къ истин и добру, не должна-ли поддерживать насъ надежда на осуществленіе завтныхъ нашихъ мыслей? Кром того, анализъ не можетъ передлать человческой природы: никакая сила ума не уничтожитъ въ человк его потребностей, которыхъ удовлетвореніе составляетъ жизнь и наслажденіе. Такъ, напр., говорятъ, что анализъ долженъ убить любовь и дружбу. Это неправда: онъ можетъ разрушить разныя нелпыя понятія объ этихъ чувствахъ, a убить самыя эти чувства онъ не въ силахъ. Притомъ, вся непріятность разочарованія (если кому-нибудь дйствительно непріятно разстаться съ понятіями, которыя онъ нашелъ нелпыми) падаетъ на то поколніе, которое испытываетъ его на себ. Слдующему же поколнію уже не приходится пить ту же горькую чашу, оно уже застаетъ новыя понятія, которыя препятствуютъ ему очароваться и разочароваться въ томъ, что служило предметомъ очарованія и разочарованія предыдущаго поколнія. — Наконецъ, еслибъ это разочарованіе и было такъ страшно, какъ его изображаютъ, то спрашивается: неужели не стоитъ нести этотъ крестъ за все, что анализъ сдлалъ для человчества. Не онъ-ли привелъ насъ къ изученію общества, къ познанію его ранъ и болзней и къ изысканію средствъ ихъ излеченія? Синтетикъ равнодушно смотритъ на такія явленія, онъ даже рдко замчаетъ ихъ, нищета, голодъ, развратъ, невжество — все это такія явленія, которыя онъ спшитъ объяснить какимъ-нибудь міровымъ закономъ гармоніи, какою-нибудь блестящею теоріей необходимости зла, a потому никто и не вздумаетъ заняться ихъ устраненіемъ {‘Карманный словарь etc.’, Спб., 1845 т.,1, 7—10. Курсивъ здсь и дальше подлинника. Статья эта принадлежала Валеріану Майкову, хотя и не была имъ подписана.}…’
‘Апологъ. Краткій разсказъ, заключающій въ себ какую-нибудь нравственную мысль. Вотъ, напр., прекрасный апологъ Дмитріева:
‘По милости твоей я весь разбитъ’,
Пенялъ кирпичъ гвоздю: ‘за что такая злость?’
— ‘3а то, что въ голову меня колотитъ молотъ’ 1).
1) Ibidem., 12.
‘Идеалъ. Идеаломъ называется образцовый, возможно-совершенный въ своемъ род предметъ. Слдовательно, идеалъ есть выраженіе идеи въ форм. Такъ, напр., статуя Аполлона Бельведерскаго считается идеаломъ мужской красоты, т. е. иными словами, ни въ какой форм не удовлетворены такъ совершенно условія мужской красоты посредствомъ изображенія формъ тла, какъ въ этомъ дивномъ произведеніи древняго ваянія. Это совершенство формы, соотвтствующей идеи и отличаетъ идеалъ отъ сей послдней. Такъ, напр., идеей государства называемъ мы условія его благосостоянія, представляемыя въ ум. Напротивъ того, идеаломъ государства мы назовемъ уже какое-нибудь дйствительно существующее государство, или такой предметъ его устройства, въ которомъ изложены вс его составныя, дйствительныя части. Идеалъ не должно смшивать съ утопіей (см. это слово), утопія мечта, a идеалъ совершенно согласенъ съ требованіемъ дйствительности, хотя совершенное выполненіе его едва-ли возможно человку’ {Ibidem, 74.}.
‘Иронія. Ироніей называется кажущійся разладъ между мыслью и формой ея выраженія или между цлью и средствами къ ея достиженію. Такъ, напр., нельзя не приписать ироническаго характера сочиненію Маккіавели ‘О монарх’, гд онъ, какъ будто бы съ личнымъ, глубокимъ убжденіемъ доказываетъ, что монархъ не долженъ стсняться ничмъ для усиленія своей власти, между тмъ, какъ, принимая въ соображеніе другія сочиненія того же писателя, можно догадаться, что похвалы его деспотамъ суть не что иное, какъ сильная сатира’ {Ibidem, 85.}.
‘Максимумъ, т. е. ‘наибольшее’. Такъ называютъ всякую величину, за предлъ которой не можетъ или не должна простираться никакая величина. Такъ, напр., во время французской революціи всмъ тмъ предметамъ, которые необходимы человку въ его ежедневномъ быту, была положена наибольшая цна (maximum), выше которой никто не смлъ ихъ продавать. Въ математик теорія ‘наибольшихъ и наименьшихъ’ (см. Энц. Наукъ ст. алгебра) (maximum et minimum) иметъ много важныхъ приложеній’ {Ibidem, 174. ‘Энциклопедія Наукъ’ была приложена ко второму выпуску ‘Словаря’.}.
Читатель теперь видитъ, чмъ былъ ‘Карманный словарь’, составившій одинъ изъ пунктовъ обвинительнаго акта противъ Буташевича-Петрашевскаго…
Но этимъ не кончилось ‘дло петрашевцевъ’ въ области цензуры. Въ утвержденномъ 19 декабря 1849 г. доклад генералъ-аудиторіата, кром наказаній обвиненнымъ, были изложены необходимыя мры для предупрежденія возможности возникновенія и впредь ‘подобныхъ замысловъ ‘. Дв изъ нихъ непосредственно касались цензуры: ‘…2) бдительныя и строгія мры противъ ввоза иностранныхъ сочиненій опаснаго содержанія, способствующаго превратному образу мыслей въ умахъ юныхъ и неопытныхъ, 3) самый осмотрительный цензурный надзоръ за журналами и газетными статьями’ {В. И. Семевскій, ‘Изъ исторіи общественныхъ идей въ Россіи въ конц 40-хъ годовъ’, сборникъ ‘На славномъ посту’, 1900 г., 151—152. Въ этомъ смысл любопытно одно отношеніе директора публичной библіотеки, бар. Корфа, къ министру просвщенія, отъ 28 апрля 1850 года: ‘Государь императоръ высочайше разршилъ въ каталог дубликатовъ книгъ, хранящихся въ Импер. Пуб. Библіотек, предназначенныхъ въ продажу, печатать заглавія всхъ вообще дубликатовъ, не исключая и сочиненій, могущихъ оказаться запрещенными, но заглавія послднихъ въ тхъ экземплярахъ сего каталога, которые не вышлются за границу, зачеркивать непрозрачными типографскими чернилами, объявляя покупщикамъ. что книги, подъ зачеркнутыми номерами значившіяся, уже проданы’. (‘Цензур. дла etc’, No 1, т. II, 482).}.
Такимъ образомъ какъ бы подчеркивалась безусловная необходимость дальнйшаго существованія комитета 2 апрля, a министру просвщенія давалось понять, что дальнйшее его благополучіе зависитъ отъ солидарности съ этимъ верховнымъ учрежденіемъ…

1850 годъ.

Всеподданнйшая записка Каменскаго.

Въ феврал 1850 года, нкій Александръ Каменскій, бывшій тогда директоромъ департамента желзныхъ дорогъ и, слдовательно, занимавшій довольно крупный административный постъ и хорошо ознакомленный съ курсомъ политики, представилъ Николаю I очень пространную записку ‘О направленіи народнаго просвщенія и о главныхъ сословіяхъ въ Россіи’. Во всеподданнйшемъ письм своемъ Каменскій доказывалъ, что ‘корень зла’, благодаря которому ‘человчество содрагается, при вид бдствій и неистовствъ, совершающихся на запад Европы’, таится ‘въ избытк умозрительнаго образованія, въ пагубномъ стремленіи къ сліянію всхъ сословій, однимъ словомъ, въ томъ мнимомъ успх гражданственности, который въ новйшее время наименовали ‘прогрессомъ’. ‘Записка’ же посвящена изложенію тхъ ‘истинно полезныхъ мръ’, которыя необходимы для ‘дальнйшаго направленія народнаго просвщенія въ Россіи’. Я не буду слдить за предложеніями ‘записки’ въ области собственно образованія — a они были крайне реакціоннаго характера — и остановлюсь только на трехъ послднихъ, касающихся цензуры:
’16) Министерству просвщенія можно бы озаботиться: о распространеніи чтенія книгъ по части точныхъ наукъ и общеполезныхъ свдній, объ ограниченіи ввоза иностранныхъ безнравственныхъ романовъ и сочиненій по предметамъ отвлеченнымъ и философскимъ. Полезно было бы сократить по возможности выписку иностранныхъ политическихъ газетъ и журналовъ, въ коихъ, несмотря на безпрестанныя вырзки статей, не пропущенныхъ цензурою, проскальзываютъ вольнодумныя и рзкія сужденія заграничныхъ публицистовъ {Въ то время еще не чернили типографской краской, a просто вырзали, чмъ очень обезцнивали изданія, почти всегда получавшіяся въ вид лохмотьевъ.}. Потеря почтоваго дохода отъ прекращенія выписки этихъ изданій можетъ быть вознаграждена изъ другихъ источниковъ. Сказанное сокращеніе выписки иностранныхъ журналовъ имло бы въ особенности полезныя послдствія для внутреннихъ областей Россіи, ибо съ нкоторыхъ поръ эти изданія начали проникать туда въ весьма значительномъ количеств, вроятно, по причин большого пониженія подписной цны на оныя.
’17) Не мене постояннаго и бдительнаго надзора цензуры требуютъ и русскіе журналы и газеты. Въ нихъ слдуетъ строжайше воспретить помщеніе излишнихъ сужденій и толковъ о политик и ныншнихъ нелпыхъ теоріяхъ европейской идеологіи. Истинно-русскимъ читателямъ и на умъ не пришло бы существованіе этихъ сумасбродныхъ идей, если бы он ни были имъ сообщаемы въ нашихъ журналахъ. Политическія извстія, заимствуемыя изъ иностранныхъ газетъ, должны быть передаваемы тоже съ подлежащею осмотрительностью и нкоторыя изъ нихъ безъ лишнихъ подробностей, единственно для сохраненія исторической послдовательности въ происшествіяхъ, въ этихъ статьяхъ не слдуетъ допускать пустословіе, которое подъ личиною усердія и добросовстности, нердко дозволяетъ себ намеки, оговорки и не мене вредныя недомолвки. При разршеніи новыхъ изданій, по части русскихъ политическихъ газетъ и журналовъ, необходимо обращать особенное вниманіе на образъ мыслей и нравственныя качества издателей и даже на ихъ національное происхожденіе.
‘и 18) Установивъ строжайшія правила для цензуры книгъ и въ особенности журналовъ, опредлять въ цензора людей опытныхъ, внимательныхъ и извданной благонадежности. Поощряя ихъ за усердную дятельность лестными наградами, подвергать за упущенія строжайшему взысканію. Съ этою цлью ввести въ уложеніе о наказаніяхъ новыя статьи взысканій за нарушеніе цензурнаго устава, особливо по части газетъ и журналовъ’.
Государь объявилъ Каменскому, черезъ шефа жандармовъ, кн. Орлова, что ‘по прочтеніи съ особеннымъ удовольствіемъ записки его, изъявляетъ ему за трудъ его всемилостивйшую благодарность и поручаетъ развить съ большею подробностью мысли его о просвщеніи’ {‘Рус. Старина’ 1903 г., VII, 168—176.}.
Какъ читатель увидитъ ниже, очень многое изъ предложеній Каменскаго вскор и было осуществлено, напримръ, въ ма же государственный совтъ обсуждалъ мры для ограниченія ввоза иностранной литературы, въ декабр состоялось распоряженіе о строгомъ выбор цензоровъ и п. т.
Ширинскій-Шихматовъ очень внимательно отнесся къ записк Каменскаго, изъ которой впослдствіи исходилъ въ изобртеніи мръ ‘обузданія’.

Забота о ‘здоровомъ’ чтеніи ‘простолюдья’.

Кто интересуется вншкольнымъ народнымъ образованіемъ, тотъ знаетъ, какое еще и до сихъ поръ распространеніе иметъ, напримръ, такая стряпня XVIII вка, какъ ‘Повсть о приключеніяхъ англійскаго милорда Георга и о брандербургской маркграфин Фридерик-Луиз, съ присововупленіемъ исторіи бывшаго турецкаго визиря Марцимириса и сардинской королевы Терезіи’, кстати, очень недавно выпущенная королями никольскаго рынка 97-мъ изданіемъ… Понимаетъ и т причины, которыя обусловливаютъ возможность такого книжнаго рынка…
Въ 1849 г. эта билиберда была напечатана одиннадцатымъ изданіемъ. Комитетъ 2 апрля обратилъ прежде всего вниманіе на цлый рядъ очень нескромныхъ, эротическихъ мстъ этой повсти, a затмъ нашелъ, что ‘если одиннадцатое изданіе ‘Милорда Георга’ свидтельствуетъ, до какой степени эта книга сдлалась y насъ популярною, то оно служитъ вмст доказательствомъ, что и низшіе наши классы чувствуютъ уже вообще необходимость въ чтеніи, которой такъ желательно бы удовлетворять пищею боле для нихъ полезною’. Все это казалось бы очень понятнымъ, если бы мы не имли конца этого отношенія къ министру просвщенія. Дальше же говорилось:
‘Въ серьезномъ род частью сдлана уже къ тому попытка: стараніями нкоторыхъ благонамренныхъ частныхъ лицъ въ послднее время изданы разныя назидательныя сочиненія, приспособленныя къ нравамъ и кругу понятій простолюдиновъ. Но и простолюдинъ можетъ иногда пожелать чтенія боле легкаго, веселаго, даже шутливаго, которымъ не только завлекалась бы его любознательность, но доставлялось и нкоторое разсяніе, a въ такомъ род y насъ нтъ ничего, кром упомянутыхъ вздорныхъ книжекъ и сказокъ, большею частью весьма старинныхъ. Здсь, по мннію комитета, открывается обширное поле нашимъ литераторамъ, во всякомъ случа гораздо полезнйшее, нежели переводъ ничтожныхъ французскихъ романовъ или передлываніе вздорныхъ оракуловъ или гадательныхъ книгъ и т. п. Комитетъ заключилъ сообщить о всемъ этомъ министру народнаго просвщенія для того, чтобы онъ представилъ свои соображенія: какимъ бы образомъ умножить y насъ изданіе и распространеніе въ простомъ народ чтенія книгъ, писанныхъ языкомъ, близкимъ къ его понятіямъ и быту, и, подъ оболочкою романическаго или сказочнаго интереса, постоянно направляемыхъ съ утвержденію нашихъ простолюдиновъ въ добрыхъ нравахъ и въ любви къ православію, государю и порядку’.
Черезъ мсяцъ Ширинскій-Шихматовъ представилъ государю очень пространный докладъ съ соображеніями, сущность которыхъ сводится къ слдующему:
‘1) Десять изданій ‘Милорда Георга’ въ теченіе 50 лтъ, едва ли могутъ служить доказательствомъ, что эта книжка сдлалась популярною. Она составляетъ не боле, какъ принадлежность нашей дворни въ столицахъ, губернскихъ и уздныхъ городахъ, a отчасти и въ помщичьихъ селеніяхъ, куда доставляется посредствомъ ярмарокъ и развозки странствующими промышленниками {Напомню, что если въ конц сороковыхъ годовъ и были гд грамотные крестьяне, то только въ дворняхъ…}. Къ разряду читателей ‘Милорда Георга’ можно разв только причислить, весьма впрочемъ въ ограниченномъ числ, нкоторыхъ низшаго сословія городскихъ обывателей, 2) подобнаго рода изданія, погршая иногда противъ приличія и благопристойности, не представляютъ, однако, безнравственнаго направленія въ цломъ содержаніи, не оставляютъ, по самой нелпости своей, въ читателяхъ сильныхъ впечатлній и нисколько не опасны въ рукахъ простолюдиновъ именно потому, что эти книжки по большей части весьма старинныя, 3) чтобы быть истинно народными, они не требуютъ отъ сочинителя своего особеннаго дарованія, неизсякаемаго остроумія, всегда прикрываемаго простотою и добродушіемъ, совершеннаго знанія обычаевъ низшаго класса и, наконецъ, близкаго знакомства съ ихъ общежитіемъ, по большей части, весьма удачно выраженными въ пословицахъ и поговоркахъ. Словомъ, книги въ дух народномъ ожидаютъ еще своего Крылова. Кром того, писатель народныхъ книгъ долженъ быть проникнутъ живою врою православной церкви, носить въ груди своей безусловную преданность престолу и сродниться съ нашимъ государственнымъ и общественнымъ бытомъ. Только тогда, передавая собственное убжденіе читателямъ своимъ, онъ можетъ незамтно согрвать и развивать въ сердцахъ ихъ врожденныя всякому русскому чувства уваженія въ вр, любви и государю и покорности законамъ отечественнымъ. Удовлетворяютъ всмъ этимъ требованіямъ лишь изданныя въ послднее время ‘Русская книга для грамотныхъ людей’ (изданіе министерства народнаго просвщенія) и ‘Сельское чтеніе’ (изданіе министерства государственныхъ имуществъ). Но при этомъ опять, несмотря на просмотръ имъ самимъ первой изъ этихъ двухъ книгъ, останавливала мысль: годится-ли предлагать русскому необразованному люду чтеніе отечественной исторіи вполн, которая нкоторыми своими событіями можетъ произвести неблагопріятное впечатлніе, a потому не лучше-ли выбрать нсколько назидательныхъ разсказовъ изъ всей русской исторіи? 4) изъ литературныхъ произведеній также слдовало бы выбрать нсколько нравственныхъ сочиненій, доступныхъ понятію каждаго грамотнаго человка, и изъ нихъ составить маленькую библіотеку при приходскихъ и сельскихъ училищахъ, 5) но еще боле князь настаивалъ на томъ, что всего полезне было бы для правительства поощрять чтеніе книгъ не гражданской, a церковной печати, такъ какъ перваго рода книги представляютъ въ большинств случаевъ (особливо относительно такъ называемаго ‘легкаго чтенія’) лишь совершенно безполезное или вредное занятіе, 6) книги духовнаго содержанія укрпятъ простолюдина врою и упованіемъ на святой промыселъ къ новымъ трудамъ и къ благодушному перенесенію всякаго рода лишеній, между тмъ, какъ книги свтскія разсютъ ихъ только на время, но въ то же время ослабятъ ихъ дятельность и терпніе, 7) и потому, отдавая ршительное предпочтеніе книгамъ духовнаго содержанія, министръ полагалъ издавать ихъ въ значительномъ количеств экземпляровъ и продавать повсюду по самой умренной цн, чему примръ существуетъ въ Москв, гд, подъ предсдательствомъ митрополита Филарета, состоитъ комитетъ изданія духовно-нравственныхъ книгъ для простолюдиновъ. Въ Петербург это-же самое должно было бы устроиться, но въ гораздо обширнйшихъ размрахъ, подъ непосредственнымъ наблюденіемъ синода. 8) Все это могло бы тмъ легче быть приведено въ исполненіе, что въ русскомъ народ до сихъ поръ существуетъ похвальный обычай начинать въ простолюдьи обученье грамот буквами церковной печати и чтеніемъ Часослова и Псалтыря, и при томъ же книжный языкъ нашихъ церковныхъ учителей (напримръ, Дмитрія Ростовскаго и Тихона Задонскаго) сближается съ общеупотребительнымъ русскимъ языкомъ и не представляетъ особенныхъ трудностей въ понятіяхъ простолюдиновъ’.
Въ заключеніе Ширинскій-Шихматовъ считалъ наиболе цлесообразнымъ передать этотъ вопросъ на обсужденіе синода.
На доклад рукою министра сдлана отмтка, что 15 апрля ‘государь императоръ высочайше утвердилъ его съ тмъ, чтобы не упускать изъ виду и изданіе для простого народа книгъ гражданской печати занимательнаго, но безвреднаго содержанія, предназначая такое чтеніе преимущественно для грамотныхъ дворовыхъ людей, отдльные разсказы изъ отечественной исторіи его величество изволилъ предпочитать полному и послдовательному изложенію этого предмета въ книг для простого народа’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1903, VIII, 422—426.}.
Но Ширинскій-Шихматовъ понималъ, что всмъ этимъ не разршалъ еще вопроса, поднятаго комитетомъ 2 апрля, поэтому онъ одновременно вошелъ къ государю и съ другимъ докладомъ — о средствахъ ‘для огражденія Россіи отъ преобладающаго въ чужихъ краяхъ духа времени, враждебнаго монархическимъ началамъ, и отъ заразы коммунистскихъ мнній, стремящихся съ ниспроверженію основаній гражданскаго общества’. Они состояли въ слдующемъ:
1) ‘Разсматривая книги, назначаемыя для чтенія простого народа, цензоръ наблюдаетъ съ особенною строгостью, чтобы въ нихъ не было не только никакого неблагопріятнаго, но даже и неосторожнаго прикосновенія къ православной церкви и установленіямъ ея, къ правительству и ко всмъ постановленнымъ отъ него властямъ и законамъ. Онъ не дозволяетъ также соблазнительныхъ разсказовъ и неблагопристойныхъ выраженій, допуская, впрочемъ, соотвтствующія обычаямъ и образу жизни читателей, хотя и грубыя, но невинныя шутки. 2) Цензоръ не долженъ дозволять описанія особенныхъ бдствій или нуждъ того состоянія, къ которому принадлежитъ многочисленный классъ читателей этого рода книгъ, ни современныхъ происшествій, сильно дйствующихъ на простонародье съ невыгодной стороны. Здсь онъ обязанъ мысленно ставить себя на мсто читателя и, примняясь къ его понятіямъ, опредлять, какое впечатлніе будетъ на него сдлано не только господствующимъ въ сочиненіи мнніемъ или чувствомъ, но и каждою отдльною мыслью и, такъ сказать, каждымъ словомъ. 3) Охраняя семейственное согласіе, какъ залогъ общественнаго благополучія, цензоръ ни подъ какимъ видомъ не пропускаетъ ничего, что бы могло ослабить въ мнніи простолюдиновъ уваженіе съ святости браковъ и повиновеніе власти родительской. 4) Сочиненія, въ которыхъ изъявляется сожалніе о состояніи крпостныхъ крестьянъ, описываются злоупотребленія помщиковъ или доказывается, что перемна въ отношеніяхъ первыхъ съ послднимъ принесла бы пользу, не должны быть вообще разршаемы къ печатанію, a тмъ боле въ книгахъ, предназначаемыхъ для чтенія простого народа’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 264—265.}.
Получивъ утвержденіе, мры эти вошли въ ближайшее общее распоряженіе по цензурному вдомству.
Любопытно, что когда, два года спустя, Анненковъ запросилъ y Ширинскаго-Шихматова списокъ книгъ, одобренныхъ за это время министерствомъ для народнаго чтенія, то тотъ отвчалъ ему, что подобныя сочиненія ‘составлять очень трудно и потому, не взирая на вс поощренія, которыхъ въ прав ожидать литераторы, посвятившіе себя на этотъ предметъ, онъ не можетъ еще указать ни на одинъ удачный опытъ подобнаго сочиненія’ {‘Историческія свднія etc’, 72.}…
Но этимъ еще не ограничиваются мры по регулированію народнаго чтенія. Вотъ очень любопытное предписаніе министра просвщенія попечителю московскаго учебнаго округа отъ 23 марта:
‘Г. Финляндскій генералъ-губернаторъ увдомилъ меня, что государь императоръ, получивъ свдніе о намреніи издавать въ Финляндіи романы въ перевод на финскій языкъ, изволилъ найти, что подобное чтеніе, предполагающее читателей исключительно изъ простого народа, понимающаго только по фински, отвлекло бы рабочій и сельскій классъ отъ полезныхъ занятій и во многихъ случаяхъ имло бы вредное вліяніе на ихъ понятія.
‘Вслдствіе сего, Его Императорскому Величеству благоугодно было повелть: воспретить впредь изданіе на финскомъ язык романовъ въ подлинник или переводахъ и всякихъ другихъ сочиненій, кром тхъ, которыя и по духу и изложенію имютъ исключительною цлью назиданіе религіозное и хозяйственное, первое безъ преній о догматахъ, a послднее — чисто практическое, безъ теорій политико-экономическихъ. При семъ государь императоръ, подъ именемъ новыхъ книгъ, не изволялъ разумть ни новыя тисненія сочиненій на финскомъ язык, бывшихъ уже въ печати, ни печатаніе старинныхъ лтописей, сагъ, народныхъ поэмъ или старинныхъ народныхъ псней.
‘О семъ высочайшемъ повелніи имю честь сообщить в. п., покорнйше прошу сдлать надлежащее распоряженіе по московскому цензурному комитету, чтобы финскія книги, нын запрещаемыя, не могли быть печатаемы въ Имперіи, для водворенія въ Финляндіи, такъ какъ изданія, здшнею цензурою пропущенныя, вторичной цензур тамъ не подвергаются’ {‘Щукинскій сборникъ’, М., 1902 г., 322—323.}.

Установленіе цензуры лубочныхъ картинъ. Образованіе ‘Комитета людей истинно способныхъ’.

Еще Бутурлинъ обратилъ вниманіе на ‘полный произволъ’, который царилъ въ народной картин. Тогда же, по его докладу, приказано было серьезно заняться этимъ вопросомъ и преградить въ народъ свободный дотол доступъ лубочной картины. 23 мая Ширинскій-Шихматовъ вошелъ въ государственный совтъ съ слдующимъ представленіемъ:
‘Листки, извстные въ нашей промышленности подъ названіемъ лубочныхъ картинъ, являются обыкновенно безъ соблюденія цензурныхъ правилъ, установленныхъ для произведеній искусствъ, какъ-то: эстамповъ, рисунковъ и пр. Досел нтъ никакихъ постановленіи о цензированіи собственно этихъ низшихъ произведеній художества и литературы, почему они и поступаютъ въ продажу безъ всякаго просмотра и надзора. Въ тхъ же самыхъ видахъ, для которыхъ вообще установлена цензура, необходимо подвергать содержаніе лубочныхъ картинъ предварительному разсмотрнію, которое могло бы быть возложено на мстныя полицейскія начальства, по примру афишъ и мелкихъ объявленій.
‘Сіи соображенія были представлены покойнымъ д. т. с. Бутурлинымъ Его Императорскому Величеству и, вслдствіе высочайшей резолюціи, онъ увдомилъ бывшаго министра народнаго просвщенія гр. Уварова, что Государь Императоръ высочайше соизволилъ предоставить министру народнаго просвщенія снестись съ министромъ внутреннихъ длъ и потомъ войти съ подробнйшимъ представленіемъ въ государственный совтъ.
‘На сдланное къ министру внутреннихъ длъ отношеніе онъ отвчалъ, что, вполн соглашаясь съ мнніемъ о необходимости подвергать лубочныя картины предварительному просмотру, онъ находитъ, что такой просмотръ безъ неудобства можетъ быть возложенъ на мстныя полицейскія начальства, по примру афишъ и мелкихъ объявленій. Для того гр. Перовскій предполагалъ существующія правила цензированія афишъ и мелкихъ объявленій распространить и на лубочныя картины, но къ сему присовокупилъ, что, по содержанію своему, он нердко касаются предметовъ духовныхъ, подлежащихъ, на осн. св. зак. т. XIV уст. о пред. и пресч. преступленій, ст. 147 и 176, особой духовной цензур.
‘Посему въ проект измненнаго устава о цензур, внесенномъ въ государственный совтъ бывшимъ министромъ народнаго просвщенія, посл пункта м 23 устава о цензур (свод. зак. тома XIV уст. о пред. и пресч. преступленій, прил. къ ст. 147), въ которомъ узаконено: ‘разсмотрніе всякаго рода афишъ и мелкихъ объявленій возлагается на мстныя полицейскія начальства, подъ главнымъ надзоромъ министерства внутреннихъ длъ’ предполагалось постановить слдующее:
‘Сему же правилу подлежатъ вс вообще лубочныя картины съ такимъ при томъ ограниченіемъ, что если он касаются предметовъ духовныхъ, въ такомъ случа мстныя полицейскія начальства передаютъ ихъ на разсмотрніе духовной цензуры или епархіальныхъ вдомствъ и руководствуются ихъ заключеніемъ’.
‘Такъ какъ государственный совтъ высочайше утвержденнымъ мнніемъ своимъ призналъ изданіе измненнаго устава о цензур ненужнымъ: то, въ исполненіе объявленнаго покойнымъ д. т. с. Бутурлинымъ высочайшаго повелнія, имю честь представить совту о постановленіи выше изложеннаго правила на счетъ цензуры лубочныхъ картинъ’.
25 мая департаментъ законовъ далъ слдующее заключеніе, утвержденное затмъ и общимъ собраніемъ государственнаго совта:
‘Департаментъ законовъ, по разсмотрніи сего дла, находитъ, что въ немъ предполагается изданіе закона совершенно новаго и требующаго внимательнаго соображенія о средствахъ и порядк его исполненія. Повсемстное употребленіе, такъ называемыхъ, лубочныхъ картинъ, коихъ продажа по городамъ и деревнямъ составляетъ особый родъ промышленности, глубоко вкоренилось въ нравы русскаго народа, значительная часть сихъ картинъ, касаясь предметовъ духовнаго содержанія, заключаетъ въ себ разныя толкованія, которыя, если картины писаны людьми принадлежащими къ раскольническимъ сектамъ, могутъ имть иногда и вредное вліяніе, въ особенности на необразованныхъ сельскихъ обывателей. При установленіи цензурнаго надзора за лубочными картинами, нужно опредлить съ точностью не только обязанности полицейскихъ мстъ, но и степень участія, какое должно быть предоставлено духовному начальству безъ излишняго затрудненія онаго въ разсмотрніи означенныхъ картинъ. Можетъ быть, представится полезнымъ издать по сему предмету и особыя правила, которыя, по мннію департамента, могли бы съ большею удобностью быть составлены во II отдленіи собственной Его Императорскаго Величества канцеляріи, по соглашенію съ подлежащими вдомствами. Посему департаментъ законовъ полагаетъ: испросить высочайшее соизволеніе на передачу настоящаго дла главноуправляющему II отд. собственной Его Величества канцеляріи, для внесенія онаго, съ его заключеніемъ, на разсмотрніе государственнаго совта въ установленномъ порядк’.
Въ слдующемъ (1851) году, главноуправляющій II отдленіемъ гр. Блудовъ, далъ заключеніе: ‘вновь гравируемыя картинки, прежде выпуска ихъ въ свтъ, должны быть разсматриваемы въ цензурныхъ комитетахъ и чрезъ отдльныхъ цензоровъ на общемъ основаніи, не издавая новыхъ о семъ предмет правилъ, слдуетъ предписать только: что если между обращающимися уже въ народ лубочными картинками встртятся, по содержанію своему, принадлежащія къ числу тхъ, о коихъ упоминается въ ст. 1311 улож. о наказ., то полиціи обязаны представить о томъ, чрезъ начальниковъ губерній, министерству внутреннихъ длъ для принятія мръ къ ихъ уничтоженію’.
Государственный совтъ 12 февраля 1851 г. утвердилъ заключеніе департамента законовъ, сводящееся къ полному согласію съ Блудовымъ {‘Матеріалы etc.’, I, 319—326.}.
12 апрля были уже повсемстно разосланы указы. Въ Москв высочайше утвержденное мнніе совта было приведено въ исполненіе весьма оригинальнымъ и сокращеннымъ порядкомъ: по приказанію московскаго генералъ-губернатора, приснопамятнаго Закревскаго, вс старыя мдныя доски были вытребованы отъ заводчиковъ, изрублены въ куски и возвращены имъ въ вид мелкаго лома, поступившаго потомъ въ колокольный рядъ {Д. Ровинскій, ‘Русскія народныя картинки’ (‘Сборникъ отд. рус. языка и словесности Импер. Академіи Наукъ’, т. XXVII) 347.}…
Такъ было прекращено существованіе нашего дотол безцензурнаго народнаго балагурства. A съ этимъ вмст въ Россіи не оставалось уже буквально ни одной черточки на бумаг, которая бы ни ощущала всхъ мытарствъ и мученій…
Къ этому времени относится и очень интересная попытка Ширинскаго-Шихматова гарантировать себя отъ слишкомъ частыхъ знаковъ вниманія комитета 2 апрля и вмст съ тмъ выполнить указанія генералъ-аудиторіата по поводу ‘дла петрашевцевъ’. Онъ придумалъ еще одну послдовательно-цензурную центральную инстанцію… Вотъ какъ изложено это славное изобртеніе въ его всеподданнйшемъ доклад 15 апрля:
‘Бдительный надзоръ за духомъ и направленіемъ выходящихъ въ свтъ книгъ, въ особенности же повременныхъ изданій, составляетъ въ настоящее время одну изъ важнйшихъ обязанностей ввреннаго мн министерства. Изъ сего слдуетъ, что вс издаваемые y насъ газеты и журналы надлежитъ внимательно прочитывать тотчасъ по появленіи ихъ въ печати, длать нужныя по содержанію ихъ замчанія и доводить немедленно до моего свднія о всякомъ отступленіи отъ цензурныхъ правилъ, дабы я могъ тогда же употреблять нужныя мры строгости и предупреждать подобныя упущенія на будущее время.
‘Между тмъ, ни министерство народнаго просвщенія, ни главное управленіе цензуры, не имютъ къ такому постоянному наблюденію ршительно никакихъ способовъ, потому что теперь въ канцеляріи министра состоитъ только нсколько чиновниковъ, занимающихся собственно административною частью цензурнаго вдомства. Чтобы помочь столь ощутительному недостатку, я не нашелъ другого средства, какъ возложить изъясненное выше занятіе на четырехъ состоящихъ при мн чиновниковъ особыхъ порученій, снабдивъ ихъ надлежащимъ для того наставленіемъ и распредливъ между ними вс журналы, подлежащіе цензур ввреннаго мн министерства. Но какъ я долженъ былъ употребить для столь важнаго дла, требующаго особенной проницательности и благоразумія, чиновниковъ, уже состоявшихъ при министр, безъ возможности выбора къ тому людей истинно способныхъ, которые, конечно, не согласились бы принять на себя этотъ нелегкій трудъ на томъ же основаніи, т. е. безъ жалованья, то и нельзя не сомнваться, чтобы распоряженіе мое увнчалось полнымъ успхомъ.
‘Для отклоненія на будущее время такого неудобства, я полагалъ необходимымъ имть въ вдніи главнаго управленія цензуры, по крайней мр, трехъ чиновниковъ, свободныхъ отъ всякихъ другихъ служебныхъ занятій, достаточно обезпеченныхъ содержаніемъ, съ такими же качествами и способностями, какъ и цензора, которыхъ дйствія они поврять будутъ обязаны’.
Государь утвердилъ докладъ, и такимъ образомъ при самомъ министерств просвщенія образовался особый ‘комитетъ людей истинно-способныхъ’, составленный изъ чиновниковъ особыхъ порученій: гр. Комаровскаго, Кузнецова, Родзянка и Гедеонова {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1903 г. X, 174—175.}. Его функціи — частью функціи комитета 2 апрля, его права — права министра просвщенія.
Къ сожалнію, пока нтъ данныхъ, которыя бы позволили ознакомить читателя съ дятельностью этого комитета, но, несомннно, онъ работалъ достаточно энергично… Россія была застрахована отъ поджоговъ ея стараніями писателей…

‘Безнравственность’ комедіи А. Н. Островскаго. ‘Коммунистическія склонности’ П. А. Плетнева.

Въ мартовской книжк погодинскаго ‘Москвитянина’ появилась комедія Островскаго ‘Свои люди — сочтемся’, перекрещенная такъ изъ ‘Банкрута’ цензурой, боявшейся оскорбить купцовъ. Она надлала въ Москв порядочнаго шума. Этого было достаточно, чтобы Анненковъ ‘въ тхъ высшихъ видахъ, въ которыхъ ввренъ комитету надзоръ за нашимъ книгопечатаніемъ, въ той нравственной, такъ сказать, цензур, которая на него возложена’, обратилъ вниманіе на эту піесу и заключеніе свое съ высочайшей резолюціей: ‘совершенно справедливо, напрасно печатано, играть же запретить’ — сообщилъ министру просвщенія… Въ свою очередь, Ширинскій-Шихматовъ предписалъ попечителю московскаго округа пригласить къ себ автора комедіи и ‘вразумить его, что благородная и полезная цль таланта должна состоять не только въ живомъ изображеніи смшного и дурного, но и въ справедливомъ его порицаніи, не только въ каррикатур, но и въ распространеніи высшаго нравственнаго чувства: слдовательно, въ противопоставленіи пороку добродтели, a картинамъ смшного и преступнаго такихъ помысловъ и дяній, которыя возвышаютъ душу, наконецъ, въ утвержденіи того, столь важнаго для жизни общественной и частной врованія, что злодянія находятъ достойную кару еще и на земл’. Островскій былъ ошеломленъ такой лекціей эстетики и морали и поспшилъ реабилитировать себя въ глазахъ попечителя, которому писалъ, между прочимъ, что ‘первымъ чувствомъ моимъ была глубокая благодарность за совты, которыми министру угодно было почтить меня’, что промахи его вс ‘невольные’, что онъ ‘считаетъ долгомъ принять ихъ (совты и замчанія министра) въ соображеніе при будущихъ своихъ произведеніяхъ, если онъ почувствуетъ себя способнымъ къ продолженію начатаго имъ литературнаго поприща’… {Ibidem, VIII, 426—428.}.
Гораздо боле сложная цпь непріятностей повисла вскор надъ благонамреннымъ до кротости П. А. Плетневымъ, тогда ректоромъ петербургскаго университета.
8 февраля, въ университет, происходилъ обычный торжественный актъ. Плетневъ, по обязанности, сказалъ приличествующее случаю слово, которое, между прочимъ, и было напечатано въ вскор же выпущенномъ отчет о состояніи университета въ 1849 году.
Вотъ что писалъ объ этомъ комитетъ 2 апрля кн. Ширинскому-Шихматову:
‘Отчетъ сей касается высшаго образованія юношества и прочитанъ былъ въ торжественномъ собраніи не только государственныхъ сановниковъ, но и всхъ студентовъ, сверхъ того, онъ, чрезъ напечатаніе, предназначенъ къ общей гласности, въ немъ будутъ искать выраженія видовъ правительства и его примутъ за авторитетъ, какого не могутъ имть слова частнаго человка.
‘Потому на рчь г. Плетнева обращено особенное и самое строгое вниманіе.
‘Первыми необходимыми принадлежностями такого офиціальнаго акта, при вышеозначенныхъ условіяхъ произнесеннаго и напечатаннаго, должны быть совершенная опредлительность и точность мыслей, избжаніе въ выраженіи ихъ всякой неясности и всякаго повода къ превратнымъ или, по крайней мр, произвольнымъ истолкованіямъ, наконецъ, сильное проявленіе духа чуждаго туманныхъ и суесловныхъ теорій и утопій Запада — духа монархическаго и самобытнаго, въ исключительно-русскомъ направленіи. Но вполн-ли соотвтствуетъ этимъ условіямъ отчетъ о состояніи С.-Петербургскаго университета за 1849 годъ?
‘Онъ раздляется на XI статей, или параграфовъ. Первые десять, боле повствовательныя, не возбуждаютъ замчаній. Но статья XI, общій, такъ сказать, заключительный взглядъ на цль и назначеніе университетскаго образованія, къ сожалнію, удаляется отъ помянутыхъ условій. Выраженія ея не только темны, но, по ихъ отвлеченности, иногда совсмъ неудобопонятны, въ ней боле высокопарныхъ фразъ, нежели тхъ понятій и врованій, которыя мы привыкли считать заповдною нашею святынею, боле стремленія къ эффекту, нежели тхъ русскихъ, кровныхъ нашихъ идей, отъ охраненія и безпрестаннаго распространенія которыхъ между новымъ поколніемъ зависятъ благо и спокойствіе нашей державы. Нтъ, можетъ быть, ничего прямо {Курсивъ подлинника.} предосудительнаго, но есть, съ одной стороны, такія недомолвки, a съ другой — такія недовольно отчетливо высказанныя мысли, которыя легко объяснить въ смысл предосудительномъ, нтъ, наконецъ, ничего, что можно вмнить въ вину частному писателю, но есть слова и цлыя рчи, которыхъ надлежало бы избгнуть педагогу и оратору, особливо же въ тхъ обстоятельствахъ, посреди которыхъ онъ здсь призванъ былъ писать, говорить и печатать.
Брошюра, въ коей содержится означенная статья, была представлена Государю Императору. Статья XI напечатана на стр. 27 и 28.
‘Чувство религіозное {Тоже.} и чувство нравственное {Тоже.} — сказано тутъ между прочимъ, принимаютъ въ университетскомъ образованіи за первыя начала, на которыхъ основывается все прочее. Безъ нихъ любознательность не увидитъ цли своихъ успховъ’.
‘Но отчего же умолчено о чувствахъ врноподданническихъ и любви къ престолу {Курсивъ подлинника.}, однознаменательной y насъ съ любовью къ отечеству, о чувствахъ, безъ которыхъ и самая любознательность, какъ бы она ни была религіозна и нравственна, не только не увидитъ цли своихъ успховъ {Курсивъ подлинника.} (въ смысл самодержавномъ, охранительномъ и чисторусскомъ), но можетъ имть иногда и вредное направленіе?
‘Общественная польза — продолжаетъ авторъ — обязанности гражданскія, семейныя отношенія {Курсивъ подлинника.}, уваженіе къ собственной чести безпрестанно должны быть въ виду при изслдованіи общихъ идей, которыя сами по себ, безъ примненія, остаются суетнымъ пріобртеніемъ ума’.
‘Безъ тхъ же чувствъ врноподданства и любви къ престолу и безъ постояннаго, ревностнаго стремленія къ охраненію коренныхъ государственныхъ учрежденій, одн общія идея объ условіяхъ и добродтеляхъ, указываемыхъ авторомъ, также могутъ не только остаться суетнымъ пріобртеніемъ ума {Курсивъ подлинника.}, но даже и увлечь за предлы позволительнаго и законнаго. Свидтельство тому — первая французская революція и настоящія событія во Франціи и Германіи. Болья, Лафаетъ, Ламартинъ, нкоторые члены сеймовъ франкфуртскаго и эрфуртскаго, конечно, тоже не были чужды (въ ихъ понятіяхъ) общественной пользы, чести, обязанностей гражданскихъ и семейныхъ, a къ чему все это ихъ привело?
‘Общества’ — написано дале — укрпляются и благоденствуютъ ‘собственными своими постановленіями {Курсивъ подлинника.}, естественно возникающими изъ ихъ мстности, исторіи, изъ ихъ нравовъ и потребностей’.
‘Выраженіе ‘собственныя {Курсивъ подлинника.} постановленія общества’, хотя авторъ разуметъ подъ нимъ, вроятно, постановленія отечественныя, заимствованныя отъ другихъ народовъ, такъ темно и неопредлительно, что легко можетъ быть принято юными умами въ смысл совершенно превратномъ, даже въ смысл той конституціонной автономіи или законодательства, отъ воли самихъ обществъ истекающаго, — которая на Запад началась ученіемъ лжефилософовъ и кончилась коммунизмомъ. Мысль автора еще боле затемнена прибавкою словъ, что постановленія должны естественно возникать изъ потребностей {Курсивъ подлинника.} обществъ, ибо не выражено, кто долженъ быть судьею и цнителемъ {Курсивъ подлинника.} сихъ потребностей. При томъ рчь эта произнесена въ русскомъ университет и какъ же было умолчать тутъ, что y насъ основою и источникомъ всхъ постановленій должны быть, сверхъ сохраненія самобытной народности, православіе и самодержавіе: то именно, что спасло Россію отъ татаръ, спасло также въ 1612 и 1812 гг., и отвратило опасность, угрожавшую ей въ 1848 году? Не несравненно-ли полезне было бы русскія {Курсивъ подлинника.} университетскія каедры оглашать этими непреложными истинами и примрами исторіи, нежели общею всему Западу и намъ совсмъ несвойственною фразеологіею?
‘Кто не старается — говоритъ еще авторъ — различать предметовъ, обособленныхъ природою, тотъ идетъ къ заблужденію’.
‘Темнота выраженій автора восходитъ здсь до совершенной уже невразумительности, но если принять его фразу въ смысл буквальномъ, то ясно, что различеніе предметовъ, обособленныхъ одною природою, вмсто защиты отъ заблужденій, можетъ скоре повести къ матеріализму.
‘Наконецъ, нельзя не замтить, что если бы въ послднихъ строкахъ заключенія отчета не было упомянуто, что направленіе всмъ нравственнымъ и умственнымъ дйствіямъ дается y насъ по вол монарха, то вся XI статья отчета, по общему ея духу и содержанію, могла бы точно также, не включая и не прибавляя ни слова, произнесена быть съ каедры парижскаго университета въ 1850 году.
‘Во исполненіе высочайшаго Его Императорскаго Величества повелнія постановлено: чтобы рчи, произносимыя при торжественныхъ актахъ университетовъ и другихъ высшихъ и среднихъ учебныхъ заведеній и другія офиціальныя изданія отъ учебныхъ начальствъ печатать, не вдаваясь въ отвлеченности и не ограничиваясь одними общими мстами ко всмъ формамъ правленія и общественнаго устройства примнимыми, прямо и положительно объясняли необходимость и пользу образованія русскаго юношества на той тройственной его основ, которая неоднократно выражаема была въ разныхъ актахъ нашего правительства, именно: на православіи, самодержавіи и народности’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. III, 846—857. Этотъ документъ и нкоторые другіе ниже и выше мною цитируемые по рукописнымъ источникамъ, помщены и въ стать ‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’ (‘Рус. Старина’ 1903 г.), но или въ сокращенномъ или въ боле или мене искаженномъ вид.}.
Повидимому, аналогичную передрягу Плетневъ пережилъ еще и въ 1849 г., по крайней мр, это ясно изъ письма его Жуковскому 3 января 1850 года: ‘Моя служба осталась въ прежнемъ мст, a недавно еще очень покачивалась. Много переворотовъ было, a еще больше ожидаемъ по министерству просвщенія. Уваровъ не довольно внимательно слдовалъ за направленіемъ періодической литературы. При открывшихся въ Европ безпорядкахъ государь принужденъ былъ поручить особой комиссіи пересмотрть все, что пишутъ въ нашихъ журналахъ. Затмъ образовался постоянный цензурный комитетъ (тайный), который обязанъ просматривать все выходящее изъ печати. Предсдателемъ былъ Д. П. Бутурлинъ, членами: баронъ М. А. Корфъ и П. И. Дегай, a производителемъ длъ камергеръ И. Л. Голенищевъ-Кутузовъ (сынъ Логина Ивановича). Они повредили Уварову до того, что онъ принужденъ былъ вытти въ отставку. Министерствомъ пока управляетъ Шихматовъ {Утвержденіе его въ званіи министра послдовало 27 января 1850 г.}… Тайный цензурный комитетъ ввелъ въ подозрительное положеніе вс русскіе университеты, хотя въ нихъ и капли нтъ того, что бываетъ въ заграничныхъ. Послдовало новое постановленіе, чтобы ректоры не были избираемы профессорами, a правительствомъ на неопредленное время. Стороною я узналъ, что Бутурлинскій комитетъ и на меня подалъ государю доносъ, находя въ моихъ лекціяхъ и годичныхъ отчетахъ смсь либеральныхъ идей. Я написалъ Наслднику письмо, изложивши въ немъ правила моей жизни, службы и всхъ сочиненій моихъ. Онъ прочиталъ это государю, который веллъ меня успокоить. Тогда министерство просвщенія снова представило меня въ ректоры, — и государь утвердилъ. Но Уваровъ увряетъ, что если бы я не поступилъ такъ ршительно, то не былъ бы утвержденъ и (по словамъ его) перемна въ способ избранія ректоровъ устроена была для благовиднаго удаленія меня отъ должности’ {П. A. Плетневъ, ‘Сочиненія и переписка’, Спб., 1885 г., III, 623—624.}.
Слова письма объ управленіи министерствомъ ‘пока’ Ширинскимъ-Шихматовымъ — доказательство, что въ дат его нтъ ошибки, между тмъ приведенное отношеніе Анненкова тоже несомннно принадлежитъ къ 22 мая 1850 г. Слдовательно, повторяю, Плетневъ, уже переживъ одну передрягу, переживалъ теперь другую, и устроена она Комитетомъ, конечно, изъ желанія съ одной стороны — доказать справедливость обвиненій, взведенныхъ еще Бутурлинымъ, съ другой — досадить Уварову, доставившему Плетневу должность ректора…

Нагоняй академику Устрялову. Цензура сочиненій императрицы Екатерины II. ‘Что за геологія!?’ Быки, бараны и крестьяне. Множественность цензуръ. Мракобсъ Медемъ. Анненвовъ старается.

Черезъ нсколько дней комитетъ 2 апрля обратилъ вниманіе на ‘Начертаніе русской исторіи для среднихъ учебныхъ заведеній’ академика Устрялова, въ которомъ смерть царевича Дмитрія названа была ‘страннымъ событіемъ, досел еще не вполн разгаданнымъ‘. ‘Едва-ли, — находилъ комитетъ — можетъ предстоять надобность поселять въ дтскихъ головахъ какое-либо сомнніе о тхъ событіяхъ, кои сопровождали смерть царевича Дмитрія и оной послдовали, самая же смерть его есть фактъ не только вполн разгаданный, но неоспоримый и освященный нашею церковью, причислившею царевича къ лику святыхъ, слдственно, входящій въ составъ врованій православія‘. Поэтому министру предлагалось распорядиться, чтобы это мсто было исправляемо при преподаваніи, a въ слдующихъ изданіяхъ — сдлано бы было необходимое измненіе. Резолюція государя — ‘весьма справедливо’. Устряловъ всегда бывшій въ милости, a y Ширинскаго-Шихматова состоявшій въ качеств негласнаго ученаго цензора историческихъ сочиненій и актовъ — поспшилъ успокоить министра, что онъ готовъ на все, лишь бы оправдаться передъ государемъ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1893 г. VIII, 434—436.}…
Не мене любопытно дло о цензур сочиненій… императрицы Екатерины II. Вотъ извлеченіе изъ доклада по этому поводу Ширинскаго-Шихматова 22 іюня.
‘При разсмотрніи сочиненій императрицы Екатерины II, писемъ ея къ Вольтеру, въ двухъ частяхъ, и къ доктору Циммерману въ одной книжк, напечатанныхъ въ 1802 и 1803 годахъ, встртилось затрудненіе въ одобреніи къ напечатанію многихъ мстъ, заключающихъ въ себ или выраженіе неумстныхъ похвалъ Вольтеру или сочиненіямъ его, или шутки и остроты въ отношеніи съ предметамъ, тсно связаннымъ съ нашими религіозными убжденіями, таковы, напримръ, мста переписки съ Вольтеромъ: часть I на стр. 3, 4, 18, 105, 109, 122, 142, 147, 209, 221, часть II стр. 108, 117—128, 139, 171, 200—205. Что касается до писемъ къ Циммерману, то оныя могли бы быть разршены къ печатанію за пропускомъ небольшого числа мстъ, замченныхъ цензурою, если бы не представлялось опасенія сдлать боле замтными исключенія писемъ ея къ Вольтеру, и обратить на это обстоятельство особенное вниманіе публики.
‘Государь Императоръ Высочайше повелть соизволилъ: не разршать новаго изданія писемъ къ Вольтеру, признавая возможнымъ дозволить перепечатаніе писемъ съ Циммерману съ исключеніемъ мстъ, замченныхъ цензурою’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. I, 96—97.}.
Что же это за предосудительныя мста въ переписк императрицы съ великимъ энциклопедистомъ? Приведу самыя рзкія изъ нихъ.
На стр. 3. ‘Могу васъ уврить, что съ 1746 года, то есть, съ тхъ поръ, какъ я начала сама располагать своимъ временемъ, весьма много вамъ обязана. Прежде сей эпохи не читала я другихъ книгъ, кром романовъ, a какъ по случаю попались мн въ руки сочиненія ваши, то съ тхъ поръ я не переставала ихъ читать и не желала читать никакихъ другихъ книгъ, которыя не столь хорошо писаны, и изъ которыхъ мене пользы почерпнуть можно, но гд оныя найдешь? Итакъ я всегда возвращалась къ сему виновнику моего вкуса и пріятнйшаго удовольствія. Истинно, государь мой, ежели я имю какія-нибудь дознанія, то ему одному обязана оными’.
На стр. 109. ‘…Впрочемъ, чтобы ни случилось, прошу васъ быть обнадеженнымъ, что Екатерина Вторая всегда будетъ имть отличное уваженіе и почтеніе къ знаменитому Фернейскому пустыннику’ {Такъ подписывалъ свои письма къ Екатерин II Вольтеръ, жившій тогда въ Ферне.}.
На стр. 119. ‘Давно я увренъ былъ, что вы имете въ себ нсколько душъ, въ досаду богословамъ, которые нын опредлительно полагаютъ, что въ каждомъ человк токмо одна душа’.
На стр. 202. ‘….можетъ быть, онъ доставилъ бы мн проектъ къ истребленію навсегда обыкновенія цловать y поповъ руки, противъ котораго вы столь сильно вооружаетесь. Когда вы посовтуетесь съ симъ кумомъ, то не отречетесь сообщить мн его мнніе, во ожиданіи же сего позвольте, чтобъ сей странный обычай самъ собою потихоньку истреблялся’ {‘Философическая и политическая переписка императрицы Екатерины II съ г. Вольтеромъ съ 1763 по 1778 годъ’, переводъ съ французскаго, Спб., 1802—1803 гг.}.
И здсь, какъ во многомъ, комментаріи излишни…
27 іюня Анненковъ писалъ министру просвщенія:
‘Въ ‘Курскихъ Губ. Вдомостяхъ’ за 1850 г., No 16 и 17, помщена статья В. Гутцейта ‘Объ ископаемыхъ ‘Курской губерніи’.
‘Не входя въ разсмотрніе этой статьи съ точки зрнія науки, нельзя не остановиться на стать популярной (такъ называетъ ее самъ авторъ на стр. 146) и помщенной въ Губернскихъ Вдомостяхъ. Разсматривая же ее въ сихъ видахъ, нельзя не обратить вниманіе, что въ ней міросозданіе и образованіе нашей планеты и самое появленіе на свтъ человка изображаются и объясняются, по понятіямъ нкоторыхъ геологовъ, вовсе несогласнымъ съ космогоніею Моисея въ его книг Бытія.
‘Вслдствіе сего государь императоръ, 1 марта 1850 года, высочайше повелть соизволилъ: неофиціальную часть губернскихъ вдомостей подвергнуть общей цензур въ тхъ городахъ, гд существуютъ цензурные комитеты, a въ прочихъ возложить обязанность цензированія на одного изъ профессоровъ или училищныхъ чиновниковъ, съ подчиненіемъ дйствій этихъ лицъ завдыванію главнаго управленія цензуры’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. I, 35—36.}.
Немного спустя обращенъ былъ взоръ и на ‘Труды Импер. Вольнаго Экономическаго Общества’, переданные въ 1850 году въ аренду В. П. Бурнашеву, съ ежегодной субсидіей въ 3,000 р. Бурнашевъ повелъ дло хорошо и уже въ феврал имлъ до 6,500 подписчиковъ. Это сильно волновало Булгарина, не переносящаго успха ничьихъ изданій. Начались подкопы и интриги. Въ это время нкто Сердюкъ преподнесъ кн. В. В. Долгорукову чрезвычайно подробное ‘описаніе своего витебскаго хозяйства, усовершенствованнаго посредствомъ переведенія туда изъ черниговскаго его хутора украинскихъ бугаевъ, ршетиловскихъ барановъ, нжинскихъ кабановъ, битюгскихъ жеребцовъ и, наконецъ, нсколькихъ душъ крестьянъ’. Тамъ же было сказано: ‘Я перевелъ изъ Малороссіи въ Мстиславскій уздъ, въ деревню Кудричи, 25 мужчинъ и 25 женщинъ малороссіянъ, въ тхъ соображеніяхъ, чтобы племеннымъ смшеніемъ довольно сильнаго и довольно нравственнаго (обывателя южнорусса) со временемъ усвоить въ Блорусскомъ кра крпкихъ и добросовстныхъ хлбопашцевъ. Мн стоило большого труда и издержекъ обзавести переселенцевъ хозяйствомъ, ублажить ихъ тоску по отчизн и сблизить или, такъ сказать, сроднить различные характеры и т. п.’. Статья была напечатана, Сердюкъ получилъ свои 100 экземпляровъ отдльныхъ оттисковъ и самъ развозилъ ихъ по всему городу знатнымъ вельможамъ при рекомендательныхъ цыдулкахъ князя. Булгаринъ однако нашелъ, что бугаи, кабаны, бараны, жеребцы и ‘крпостные’ мужчины малороссы, были сопоставлены въ такой близкой между собою связи, что, очевидно, авторъ статьи, писавшій, и редакторъ — помстившій ее, того мннія, что въ Россіи ‘крпостной человкъ’ есть не что иное, какъ ‘быдло’. Проведеніе такой идеи въ народъ посредствомъ двухрублеваго журнала вольнаго экономическаго общества ясно доказываетъ, что они, т. е. авторъ, редакторъ и даже цензоръ (Ал. Лук. Крыловъ) — очевидно, революціонеры, имющіе злое намреніе произвести въ русскомъ народ чувство самой жестокой горечи противъ помщиковъ и правительства, показавъ вмст съ тмъ иностранцамъ (которые непремнно переведутъ эту статью на языки: французскій, нмецкій и англійскій), до какой степени оскотиненія дошло любезное наше отечество’. Съ другой стороны, вниманіе самого Дубельта было обращено на слова: ‘ублажить ихъ тоску по отчизн’, явно неблагонамренныя посл извстнаго дла о Кирилло-Меодіевскомъ братств… Доносы эти подйствовали, и комитетъ 2 апрля представилъ докладъ съ проектомъ слдующей резолюціи: ‘1) автору (такому-то), т. е. отставному коллежскому асессору Сердюку воспретить личное управленіе имніемъ, отдавъ оное въ опеку, и подвергнувъ его личность полицейскому надзору съ запрещеніемъ възда въ об столицы, обязать подпискою ни въ какія періодическія изданія статей своихъ не давать, о чемъ и поставить въ извстность вс цензурные комитеты, 2) цензора исключить изъ службы и впредь никуда не опредлять, 3) редактору воспретить всякое какое бы то ни было изданіе, редактированіе и писаніе, взявъ его личность подъ строжайшій надзоръ полиціи, 4) Вольному же экономическому обществу поставить на видъ, чтобы оно органомъ своей гласности, пользующимся отъ правительства правомъ безвозмездной почтовой пересылки, боле дорожило и не допускало въ свои члены и редакторы людей неблагонамренныхъ и явно стремящихся къ ниспроверженію общественнаго благоустройства и спокойствія’.
Но государь написалъ, что ‘никакого злого умысла не усматриваетъ, a находитъ лишь нкоторую неловкость въ самомъ изложеніи факта, самого по себ, впрочемъ, интереснаго, о чемъ и сообщить Вольному экономическому обществу, редакторъ коего, какъ лицо подначальственное, собственно за эту статью, напечатанную имъ по распоряженію вице-президента общества, отвтственности ни въ какомъ случа подлежать бы не могъ’ {В. Бурнашевъ, ‘Воспоминанія’, ‘Биржевыя Вдомости’ 1872 г., No 348, И. Сердюкъ ‘Краткій очеркъ хозяйств. занятій могилевскаго помщика И. И. Сердюка’, ‘Труды Вол. Экон. общества’ 1850 г., т. II, No 4, С. Носъ, ‘Ив. Ив. Сердюкъ и Л. В. Дубельтъ’, ‘Рус. Старина’ 1889 г., II, 352—353.}.
Къ этому времени число всевозможныхъ шлагбаумовъ мысли и слова стало поразительно велико. Когда былъ учрежденъ еще новый цензурный комитетъ для разсмотрнія учебныхъ книгъ и пособій, Никитенко записываетъ: ‘Итакъ, вотъ сколько y васъ нын цензуръ: общая при министерств народнаго просвщенія, главное управленіе цензуры, верховный негласный комитетъ, духовная цензура, военная, цензура при министерств иностранныхъ длъ, театральная при министерств императорскаго двора, газетная при почтовомъ департамент, цензура при III отдленіи собств. Е. В. канцеляріи и новая педагогическая. Итого, десять цензурныхъ вдомствъ. Если сосчитать всхъ лицъ, завдывающихъ цензурою, ихъ окажется больше, чмъ книгъ, печатаемыхъ въ теченіе года. Я ошибся: больше. Еще цензура по части сочиненій юридическихъ при II отдленіи собств. канцеляріи и цензура иностранныхъ книгъ — всего двнадцать’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., III, 632.}.
Казалось бы, всего этого было совершенно достаточно для полнаго подавленія печати, для ея безусловнаго уничтоженія. Но иначе думали апологеты современной имъ дйствительности, породившей, къ несчастью, цлый рядъ сказочныхъ мракобсовъ. Грозно махали они своимъ чернымъ знаменемъ съ девизомъ: ‘долой мысль! долой слово!’ Неистово кричали о ‘поблажкахъ’, будто бы длаемыхъ литератур, и требовали еще большей ‘системы’, большаго надзора и ‘неослабнаго блюденія’…
Остановлюсь хотя бы на ‘записк’ барона Медема, предсдателя военно-цензурнаго комитета. Признавая несостоятельность современной ему цензуры, Медемъ, впрочемъ, ‘не отчаявался, однакожъ, придать ей боле силы и дйствительнаго значенія, средство же, которымъ онъ надялся этого достигнуть, состояло, въ томъ, чтобъ снабдить какъ редакторовъ, такъ и цензоровъ весьма подробными инструкціями относительно ихъ обязанностей, и поручить вторымъ не только откидывать т выраженія и мысли, которыя признаны неудобными къ печати, но измнять ихъ и замнять своими собственными мыслями, проводя въ представляемыхъ имъ статьяхъ взгляды и понятія, согласныя съ видами правительства‘.
Комитетъ 2 апрля очень былъ радъ такому проекту и препроводилъ его на заключеніе министра иностранныхъ длъ.
Гр. Нессельроде, касаясь лишь вншне-политическаго отдла, отозвался съ похвалою о стремленіяхъ бар. Медема, но выразилъ сомнніе въ ихъ осуществимости. ‘Для успха этого предположенія надо, — замтилъ онъ, — чтобъ редакторы и ихъ ближайшіе сотрудники проникнуты были духомъ самого автора записки, чтобъ вс они смотрли на политическія событія съ одной и той же точки зрнія, чтобъ они имли самыя полныя понятія о государственныхъ формахъ, законахъ, управленіяхъ какъ y насъ, такъ и въ чужихъ краяхъ, наконецъ, чтобъ они могли все это объяснить не только съ совершеннымъ знаніемъ предмета, но еще съ краснорчивымъ убжденіемъ. Если вс эти условія окажутся соединенными въ поименованныхъ лицахъ, въ такомъ случа — но только въ такомъ — вновь составленныя инструкціи будутъ соблюдены въ совершенной точности и въ ихъ настоящемъ дух. Я предоставляю комитету судить, легко-ли достигнуть сочетанія этихъ условій и можно-ли даже требовать и ожидать его иначе, какъ отъ людей государственныхъ и вмст первостепенныхъ писателей’. Не боле успха канцлеръ ожидалъ и отъ непосредственнаго участія цензоровъ въ редактированіи или направленіи статей. ‘Указать редактору газеты, какъ надо передлать политическую статью, какое ей надо дать направленіе, на что въ особенности слдуетъ обратить вниманіе, чтобы окончательно сдлать полезное заключеніе, и все это въ виду основныхъ началъ нашего государственнаго управленія и общественнаго мннія, — все это требуетъ зрлости, врной точки зрнія, наконецъ, истинной опытности — достоинствъ, которыя весьма трудно найти въ одномъ лиц… Передлывать, по предположенію автора записки, статьи было бы такъ же трудно, какъ написать новыя, a статьи подобнаго рода не могутъ и не должны быть написаны посредственно: надо, чтобы критика, даже словесная, не могла ихъ оспорить и опровергнуть. Иначе он не только не принесутъ пользы, но будутъ ршительно вредны. Весьма понятно, что на эти статьи и y насъ, и въ чужихъ краяхъ будутъ смотрть, какъ на выраженіе мнній правительства, отчего и въ отношеніи дипломатическомъ могутъ возникнуть разныя затрудненія’.
По всему этому гр. Нессельроде совтовалъ ограничиться, по крайней мр, относительно политическаго отдла, тмъ, чтобы обязать редакторовъ ‘разсказывать событія просто, избгая, елико возможно, всякихъ разсужденій’, но сопровождая иногда эти извстія ‘выраженіями одобренія, сочувствія или же негодованія и насмшки, на подобіе, какъ то длаетъ иногда ‘Сверная Пчела’ и вовсе или почти не упоминать о представительныхъ собраніяхъ второстепенныхъ европейскихъ государствъ, объ ихъ конституціяхъ, выборахъ, утверждаемыхъ законахъ, депутатахъ: однимъ словомъ, не обращать на нихъ никакого вниманія. Избгать говорить о народной вол, о требованіяхъ и нуждахъ рабочихъ классовъ, о безпорядкахъ, производимыхъ иногда своеволіемъ студентовъ, о поданіи голосовъ солдатами и пр.’ {‘Историч. свднія etc’, 73—75.}.
Эти дипломатическія заключенія были даны, очевидно, не скоро, потому что вс предложенія Нессельроде вошли, почти въ буквальныхъ выраженіяхъ, въ высочайшее повелніе 25 октября уже 1852 года, распубликованное по цензурному вдомству 3 ноября {‘Сборникъ постановленій etc.’, 285.}.
Разсказъ о цензурныхъ перипетіяхъ 1850 г. закончу словами Никитенка: ‘Кажется, наша литература въ послднее время ужъ очень скромна, такъ скромна, что люди образованные, начавшіе было почитывать по-русски, теперь опять вынуждены обращаться къ иностраннымъ, особенно французскимъ книгамъ. Однако, Анненковъ, въ какихъ-то книжкахъ и журнальныхъ статьяхъ, набралъ шестнадцать обвинительныхъ пунктовъ противъ нея — разумется, все изъ отдльныхъ фразъ, и приготовилъ докладъ. М. А. Корфъ усплъ доказать нелпость этихъ придирокъ, но принужденъ былъ уступить въ двухъ пунктахъ. Корфъ говорилъ своему брату, что все, что длается въ негласномъ комитет, приводитъ его въ омерзеніе {‘Даже Корфа!’ — въ прав воскликнуть читатель.}, и что онъ давно бжалъ бы оттуда, если бъ не надежда иногда что-нибудь устраивать съ пользу преслдуемыхъ’. Сегодня я былъ y попечителя, который тоже поразсказалъ мн много страннаго и просто непостижимаго въ дйствіяхъ комитета’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., III, 631—632.}.
Плохо врится въ искренность этихъ ламентацій. Не таковъ былъ Корфъ и не ему оплакивать жертвы русской литературы… Во всякомъ случа факты, переданные Никитенкомъ, таковы, что поневол воскликнешь вмст съ цензоромъ-литераторомъ: ‘Общество быстро погружается въ варварство. Спасай, кто можетъ, свою душу!’

1851 годъ.

Вздорность Шеллинговой философіи. Танцовщица Фанни Эльслеръ и ‘развращенная’ Москва.

31 января 1851 г. было объявлено распоряженіе: ‘въ помщаемыхъ въ нашихъ изданіяхъ отзывахъ о публичныхъ установленіяхъ и сословіяхъ, не должны быть допускаемы неприличныя выраженія, могущія нарушить въ читателяхъ должное съ правительственнымъ учрежденіямъ уваженіе’ {‘Сборникъ постановленій etc.’, 270.}.
Въ феврал получила оцнку философія Шеллинга…
Дло было такъ. Въ 1850 году, въ Одесс, напечатана была рчь, читанная въ торжественномъ собраніи Ришельевскаго лицея, по случаю окончанія академическаго года, и посвященная систем Шеллинга, изложенной въ связи съ системами другихъ германскихъ философовъ. Комитетъ 2 апрля, не усматривая ничего противнаго цензурнымъ правиламъ въ самомъ факт напечатанія этой рчи, находилъ, однако, что ‘по неразрывной, въ настоящемъ случа, связи одного съ другимъ, не излишне было бы предоставить ближайшему разсмотрнію министра народнаго просвщенія вопросъ: можетъ-ли быть полезно и благодтельно для умственнаго и нравственнаго образованія юношества преподавать ему философію въ такихъ отвлеченныхъ и высокопарныхъ фразахъ, и не обращается-ли это скоре во вредъ чрезъ наполненіе молодыхъ головъ громкими, но пустыми словами, не имющими никакой практической цли и только внушающими неопытнымъ умамъ ложную самоувренность, будто бы, научась разсуждать съ высока о я и не я, о развитіи безконечнаго, о произведеніи міра силою человческаго духа и тому подобныхъ метафизическихъ утонченностяхъ, они сдлали великій шагъ на поприщ науки?’
На журнал комитета 13 февраля послдовала высочайшая резолюція: ‘Весьма справедливо, одна модная чепуха. Министерству народнаго просвщенія мн донести, отчего подобный вздоръ преподается въ лице, когда и въ университетахъ мы его уничтожаемъ’ {‘При современномъ предосудительномъ развитіи этой науки германскими учеными’, философія въ 1850 г. была признана безполезной, оставлены лишь логика и психологія, порученныя профессорамъ богословія, которые должны были ‘сроднить’ ихъ ‘съ истинами откровенія’ (П. Милюковъ, ‘Очерки по исторіи русской культуры’, Спб., 1897, II, 327).}.
Когда же стало извстно, что рчь принадлежала профессору философіи Михневичу, государь написалъ на доклад объ этомъ комитета: ‘тмъ боле должно обратить на него вниманіе, что онъ повидимому полякъ’. Потомъ оказалось, что профессоръ былъ сыномъ православнаго священника, образованіе получилъ въ кіевской духовной академіи и все время отличался преданностью престолу, благонамреннымъ образомъ мыслей и особеннымъ усердіемъ, рчь же его была критикой Шеллинга, съ точки зрнія ученія нашей православной вры, въ чемъ совершенно не могъ разобраться не слышавшій ничего о философіи комитетъ 2 апрля {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, Рус. Старина’, 1903, IX, 652—654.}…
15 февраля, министръ просвщенія предложилъ (конечно, какъ и въ большинств случаевъ — конфиденціально) по цензурному вдомству: ‘Въ нкоторыхъ изъ выходящихъ y насъ повременныхъ изданій замчены статьи и разсужденія, заимствованныя изъ иностранныхъ газетъ и сочиненій, заключающія въ себ большею частью повторенія тхъ ученій, которыя проповдывались на мирныхъ конгрессахъ: парижскомъ 1849 и франкфуртскомъ 1850 годовъ. Въ предупрежденіе распространенія y насъ предосудительныхъ мнній и понятій, которыя могутъ быть возбуждены изложеніемъ вреднаго и ложнаго ученія такъ называемыхъ мирныхъ конгрессовъ, покорнйше прошу в. п-во предложить цензурному комитету не допускать въ повременныхъ изданіяхъ и въ сочиненіяхъ никакихъ статей и разсужденій, относящихся къ мирнымъ конгрессамъ и ихъ ученію’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 271—272.}.
Театральный сезонъ 1851 года Москва, врне — ея beau monde, проводила необыкновенно экспансивно. Въ Блокаменную пріхала на гастроли извстная танцовщица Фанни Эльслеръ, еще въ 1839 г. взбудоражившая нервы даже такой сухой корки, какъ Погодинъ. Петербургъ отдалъ ей столь обильную дань, что торжества и оваціи изящной балерин искренно возмущали Николая I. Москва ршила побить рекордъ и, дйствительно, побила…
Поклонники Фанни Эльслеръ, не довольствуясь расточеніемъ ей цвтовъ, брилліантовъ и т. п., однажды, посл даннаго съ ея участіемъ балета ‘Эсмеральда’ запряглись въ ея карету, и если бъ не помшалъ графъ Закревскій, то и довезли бы балерину до гостиницы. На козлахъ же помстился редакторъ ‘Московскихъ Вдомостей’ Владиміръ Хлоповъ’ {Е. Барсуковъ, н. с, XI, 29, Н. А. Любимовъ ‘М. Н. Катковъ’, ‘Рус. Встникъ’ 1888 г., I, 44.}… Больше — при прощаніи съ Фанни, къ ея ногамъ были положены браслетъ и букеты съ надписью ‘Москва’!..
Но здсь восходила звзда Каткова… Лишенный, въ середин 1850 года, каедры психологіи въ московскомъ университет, благодаря замщенію ея профессоромъ богословія, Катковъ совершенно неожиданно былъ назначенъ редакторомъ ‘Московскихъ Вдомостей’ взамнъ удаленнаго съ этой должности ревностнаго поклонника Эльслеръ — Хлопова.
До Петербурга быстро дошли отголоски московскихъ событій, — и вотъ въ ‘Сверной Пчел’ появляется вдругъ стихотвореніе ‘Отрывокъ изъ московской жизни на сырной недл 1851 года {1851 г., No 64.}.
Вотъ его буквальное содержаніе:
‘Несмтное множество экипажей и пшихъ, съ букетами, внками и разными драгоцнными коврами, неистово стремятся къ театральной площади:
Прохожій говоритъ.
Куда народъ нашъ православный
Стремится съ радостью такой?
Не торжество-ль побды славной
Россіи-матушки святой?
Куда несутъ дары златые,
Алмазы, яхонты, цвты
И жемчугъ, и парчи драгіе
Весь причетъ міра суеты?
Зачмъ народъ нашъ православный
На сырной вдругъ затялъ пиръ?
Аль прибылъ къ намъ нашъ Царь Державный,
Нашъ Европейскій Богатырь?
Скажи мн, старичекъ почтенный,
Скажи, пожалуй, наконецъ,
Ужъ не въ Москв-ли нашъ безцнный,
Нашъ ненаглядный Царь-Отецъ?
Старикъ.
Эхъ, батюшка, вдь молвить стыдно
(Старикъ невольно отвчалъ),
Бгутъ зачмъ, ей-ей обидно,
Народъ дурить ужъ очень сталъ.
Какой тутъ Царь! A лишь приманкой
Въ кіатеръ сатана завлекъ,
Прельстить насъ хочетъ басурманкой,
Что ноги мечетъ въ потолокъ.
Прохожій.
Вотъ такъ причина восхищенья
Въ столиц-матушк Руси.
Спаси насъ Богъ отъ посрамленья,
И паче отъ грховъ спаси.
Знать, нтъ грхамъ твоимъ и счету —
О грховодница Москва!
Что ты бсовскому причету
Готовишь нын торжества.
Это нескладное произведеніе доморощенной музы доноса хватило московскій beau monde, какъ обухомъ по голов. Вс всполошились, многіе обидлись. Но не было оно спокойно принято и въ Петербург. Временному предсдателю комитета 2 апрля, бар. Корфу, стихи эти ‘представились почти столько же неумстными, какъ и сама московская восторженность’… Въ город говорили, — пишетъ онъ въ своихъ ‘Запискахъ’, — что эти стихи напечатаны по высочайшему повелнію, но какъ высшему нашему цензурному комитету (2 апрля 1848 г.) ничего не было дано о томъ знать, то я и счелъ, по обязанности его предсдателя {Временно, за отсутствіемъ Анненкова. М. Л.}, противнымъ долгу нашего признанія удержаться отъ представленія государю замчаній о неприличіи сихъ стиховъ. Въ комитет, по предложенію моему, состоялся слдующій журналъ:
‘Комитетъ, по разсмотрнію напечатанныхъ въ ‘Сверной Пчел’ стиховъ подъ заглавіемъ ‘Отрывокъ изъ московской жизни’, нашелъ, что содержа въ себ, можетъ статься, и справедливое, но весьма, однако же, рзкое порицаніе всего московскаго населенія, по случаю преувеличеннаго чествованія Фанни Эльслеръ, они едва-ли могутъ быть признаны въ томъ отношеніи, что сравниваютъ и какъ бы ставятъ въ параллель преходящія похвалы нкоторыхъ восторженныхъ лицъ съ тми общими священными чувствами врноподданической любви и преданности, за которыми вся Москва удостоивалась всегда изъявленій монаршаго благоволенія. Считая, что включеніе въ напечатанные для публики стихи подобнаго сравненія не можетъ не быть огорчительно для самой большой части московскихъ жителей, не участвовавшихъ въ этихъ смшныхъ изліяніяхъ восторга, и потому неумстно, комитетъ долгомъ признаетъ такое заключеніе свое повергнуть на высочайшее воззрніе’.
‘Слухи городскіе оказались справедливыми. Журналъ нашъ возвратился съ слдующей надписью государя, не показывавшею, впрочемъ, никакого неудовольствія на комитетъ: ‘Напечатано съ моего дозволенія, какъ полезный урокъ за дурачества части московскихъ тунеядцевъ’.
‘На другой день, графъ Орловъ, по докладу котораго разршено было напечатать стихи, разсказывалъ мн, что государь пенялъ ему за непредвареніе нашего комитета, что они будутъ напечатаны по его вол.
‘— За то, — прибавилъ государь — комитетъ порядкомъ погонялъ меня!’ {Рус. Старина’, 1900 г., VII, 35.}
Къ ряду не малыхъ, курьезовъ должно быть, безъ сомннія, отнесено и слдующее распоряженіе по цензур 15 марта: ‘Имя въ виду опасенія, что подъ знаками нотными могутъ быть скрыты злонамренныя сочиненія, написанныя по извстному ключу, или что къ мотивамъ церковнымъ могутъ быть приспособлены слова просто народной псни, и наоборотъ, Главное Управленіе Цензуры, для предупрежденія такого злоупотребленія, предоставило цензурнымъ комитетамъ, въ случаяхъ сомнительныхъ, поручать извстнымъ комитету лицамъ, знающимъ музыку, предварительное разсмотрніе музыкальныхъ пьесъ и о вознагражденіи ихъ, по мр трудовъ, входить съ особымъ представленіемъ въ конц года…’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 273.}. Вотъ ужъ по истин: ‘комментаріи не требуются’…

Знаменательное признаніе министра. Уничтоженіе статьи Герцена. Угодливость Краевскаго до доносительства включительно.

Очень любопытна и весьма знаменательна забота цензурнаго вдомства о содержательности нашей журналистики…
‘Главное управленіе цензуры — гласило распоряженіе Ширинскаго-Шихматова 21 февраля — при разсмотрніи представленія попечителя С.-Петербургскаго учебнаго округа, въ коемъ онъ изъясняетъ, что, наблюдая въ теченіе нсколькихъ лтъ за ходомъ здшнихъ повременныхъ изданій, онъ убдился. что редакторы нкоторыхъ литературныхъ журналовъ, какъ, напримръ, ‘Библіотеки для Чтенія’, ‘Отечественныхъ Записокъ’ и ‘Современника’, боле заботятся объ увеличеніи объема и разнородности помщаемыхъ въ ихъ изданіяхъ статей, нежели о литературномъ и ученомъ ихъ достоинств.
‘Подтвержденіемъ сказаннаго можетъ служить прилагаемая при его представленіи сравнительная таблица, показывающая объемъ книжекъ упомянутыхъ журналовъ вышедшихъ въ свтъ въ март и апрл 1848 г. и январ 1851 г. Изъ таблицы этой оказывается, что въ послднее время книжки ‘Библіотеки для Чтенія’ увеличились 15 печатными листами, ‘Отечественныхъ Записокъ’ 11 1/2, a ‘Современника’ 12 1/2 листами.
‘Такое направленіе (!) нашей журналистики должно имть неблагопріятное вліяніе какъ на самыя повременныя изданія, такъ вообще и на успхи наукъ и литературы. Съ одной стороны, редакторы, озабоченные приготовленіемъ большого запаса матеріала для своего журнала, не имютъ ни средствъ, ни времени съ надлежащимъ вниманіемъ разсмотрть, обсудить и оцнить доставляемые къ нимъ сотрудниками или собственныя свои статьи, и нердко находятся въ необходимости, для увеличенія объема книжекъ журнала, помщать въ нихъ статьи, не заключающія въ себ внутренняго достоинства. Съ другой стороны, лица, съ пользою занимающіяся на поприщ наукъ, искусствъ и художествъ, не ршаются печатать своихъ сочиненій изъ опасенія понести значительную потерю, потому что редакторы журналовъ общаютъ подписчикамъ за умренную плату доставлять въ своихъ изданіяхъ все полезное и пріятное для всякаго класса людей.
‘Такимъ образомъ, почти вся ученая и литературная дятельность въ настоящее время сосредоточивается y насъ въ журналахъ, редакторы которыхъ, при всей добросовстности и желаніи общей пользы, не въ состояніи, однако выполнить принимаемой ими на себя обязанности.
‘Опредленіе объема періодическихъ изданій изъяснено въ высоч. повелніи, объявленномъ министромъ народнаго просвщенія отъ 6 апрля 1848 года. Посему онъ полагалъ бы полезнымъ обязать редакторовъ подпискою, чтобы выдаваемыя ими книжки журналовъ не превышали того объема, какой он имли въ март и апрл 1848 года, т. е. чтобы он содержали въ себ не боле 25 или 30 печатныхъ листовъ съ сохраненіемъ употребляемаго нын формата и шрифта.
‘Эта мра, по его мннію, заставитъ издателей обратить боле строгое вниманіе на выборъ и достоинство печатаемыхъ ими статей, возбудитъ между ними соревнованіе и вмст съ тмъ доставитъ возможность другимъ авторамъ, посредствомъ печатанія отдльныхъ сочиненій, сообщать ученые и литературные труды свои читающей публик.
‘Главное управленіе цензуры, находя эту мру согласною съ высоч. повелніемъ, послдовавшимъ 2 апрля 1848 года, опредлило обязать о томъ редакторовъ съ подпискою. Попечитель донесъ, что онъ обязалъ къ тому и цензоровъ’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. II, 490—494.}.
Читатель понимаетъ, конечно, что распоряженіе это иметъ громадное значеніе. Прежде всего, оно документируетъ недавно процитированное мною утвержденіе Никитенка о томъ, что русское интеллигентное общество перестало читать свои журналы, не видя въ нихъ ничего, кром воды и кое-гд проскальзывающей междустрочной мысли, всегда очень блдной и безцвтной. Правительство не могло не обратить вниманія на этотъ совсмъ нежелательный и неожиданный фактъ: заграничная литература грозила, конечно, гораздо боле существеннымъ ‘вредомъ’… Во-вторыхъ, это распоряженіе прекрасно иллюстрируетъ, до чего доведена была русская журналистика: сама цензура находила ее уже безсодержательной!… Въ-третьихъ, вы видите, какъ просто думали обезвредить свою же собственную разрушительную работу, казалось — и, вроятно, совершенно искренно — что стоитъ лишь уменьшить размръ книжекъ, чтобы улучшить ихъ содержаніе. И въ голову, повидимому, не приходило, что подъ тмъ давленіемъ, которое оказывалось на всякую честную, независимую мысль, нельзя было идти въ сторону увеличенія содержательности и поневол приходилось вербовать подписчиковъ способами тепершнихъ Вольфовъ, Каспари и tutti quanti, заваливая ихъ пудами бумаги…
Потому это распоряженіе и знаменательно, что оно показываетъ уровень бюрократическихъ взглядовъ на тогдашнюю литературу, потому и характерно, что одновременно съ нимъ появилось другое, направленное именно въ сторону возможно большаго и широкаго уничтоженія этой самой ‘содержательности’.
Вотъ что писалъ баронъ Корфъ 13 ноября:
‘Въ No 208 ‘Московскихъ Полицейскихъ Вдомостей’ помщено объявленіе купца Степана Васильева о продаж изъ его лавки (находящейся въ Москв на Моховой, домъ Бородина) разныхъ книгъ по дешевой цн и въ томъ числ ‘Отечественныхъ Записокъ’ за 1840, 1841 и 1843 годы, частью полными годовыми изданіями, частью отдльными книгами. Государь императоръ, по положенію комитета 2-го апрля, высочайше повеллъ: предоставить министру внутреннихъ длъ распорядиться немедленно покупкою y книгопродавца Васильева, подъ рукою, чрезъ довренное лицо, всхъ этихъ книжекъ ‘Отечеств. Записокъ’ и доставленіемъ ихъ въ комитетъ 2-го апрля’.
Вскор, 26 марта 1852 года, Анненковъ обратился къ Ширинскому-Шихматову съ слдующимъ отношеніемъ: ‘Комитетъ, принявъ въ соображеніе: а) что въ числ 202хъ доставленныхъ изъ Москвы книжекъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ только 15 оказались разрзанными, слдовательно, прочія пущены въ продажу, по всей вроятности, не подписчиками, a самою редакціею или же книжными торговцами, пріобрвшими ихъ отъ редакціи дешевою цною, б) что наиболе замчательная по вредному направленію статья ‘Дилетантизмъ въ наук’ (Герцена) заключается въ NoNo 1, 2 и 3 ‘Отечеств. Записокъ’ за 1843 годъ, a эти именно нумера и были объявлены отъ книгопродавца Васильева въ отдльную продажу по 75-ти коп., — считалъ нужнымъ объявить редактору ‘Отеч. Записокъ’, что правительство, признавая упомянутыя выше книжки этого журнала положительно предосудительными, обратило на этотъ предметъ строгую свою бдительность, и если не иметъ еще теперь положительныхъ доказательствъ къ обвиненію его, редактора, въ умышленномъ распространеніи именно этихъ книжекъ по дешевой цн, то ожидаетъ, однако, что, посл настоящаго предостереженія, онъ не только не позволитъ себ, подъ опасеніемъ всей законной отвтственности, выпускать вновь въ продажу могущіе еще оставаться въ редакціи экземпляры тхъ книжекъ, по какой бы цн ни было, но, напротивъ, будетъ и съ своей стороны всемрно способствовать къ раскрытію и указанію тхъ экземпляровъ, которые обращаются уже въ продаж изъ прежде выпущенныхъ’.
29 марта Краевскій далъ уже подписку въ томъ, что журнала съ 1829 по 1848 годъ y него нтъ ни одного экземпляра, a если бы ему случилось гд-нибудь найти экземпляръ 1843 года, то онъ обязуется стараться изъять его изъ обращенія въ продаж…
Но этимъ дло не кончилось. Въ іюн 1852 года Ширинскій-Шихматовъ, черезъ министра внутреннихъ длъ, весьма секретнымъ циркуляромъ предложилъ губернаторамъ, чтобы они, по разсмотрніи каталоговъ библіотекъ въ губерніяхъ, a также книжныхъ лавокъ, если тамъ окажутся ‘Отечественныя Записки’ 1840, 1841 и 1843 гг., конфисковали ихъ или скупали, подъ рукою, черезъ довренныхъ лицъ и препровождали въ комитетъ 2-го апрля (офиціально — въ министерство внутреннихъ длъ) {‘Рус. Старина’ 1899 г., X, 90.}. Одновременно же попечителямъ учебныхъ округовъ и другимъ главнымъ мстнымъ начальникамъ, тоже весьма секретно, было предписано конфисковать ‘Отеч. Записки’ изъ учебныхъ библіотекъ, запечатать ихъ въ особые ящики или пачки и никому не предоставлять въ пользованіе ни одного экземпляра. Комитетъ же 2 апрля, слдуя высочайшей вол, вс получаемые экземпляры сжигалъ 1)…
1) ‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., IX, 654—655. Въ своихъ ‘Запискахъ’ бар. Корфъ разсказываетъ, что 1 ноября 1849 г., за обдомъ, ‘когда государь снова навелъ рчь на Публичную библіотеку, я, коснувшись разныхъ предположеній, которыми можно бы увеличить скудныя ея средства, упомянулъ, между прочимъ, о возможности обмновъ съ парижской библіотекою, которая, врно, пожелала бы имть въ своемъ многообразномъ состав и русскія книги.
‘— Да кто жъ ихъ тамъ станетъ читать? — возразилъ государь, — разв наши измнники и бглецы. A propos, — продолжалъ онъ, — теперь за границею завелись опять два мошенника, которые пишутъ и интригуютъ противъ насъ: какой-то Сазоновъ и извстный Герценъ, который, пока вашъ комитетъ забралъ этихъ господъ въ ежевыя рукавицы, писывалъ и здсь подъ псевдонимомъ Искандера, этотъ ужъ былъ разъ y насъ въ рукахъ и сидлъ, но, grace Mr. Шуковскій, употребили тутъ въ ходатайство Сашу (цесаревича) и вотъ благодарность его за помилованіе!’ (‘Рус. Старина’, 1900 г., V, 277).
Насколько все это было благопріятно для увеличенія содержательности журналовъ, видно хотя бы изъ того, что даже тишайшій A. H. Майковъ не ршался печатать свои стихотворенія и черезъ Плетнева просилъ заступничества y Жуковскаго, a благонадежнйшій В. И. Даль писалъ Погодину: ‘У меня лежитъ до сотни повстушекъ, но пусть гніютъ. Спокойно спать: и не соблазняйте… Времена шатки, береги шапки!’ {Н. Барсуковъ, ц. с., XI, 365.}.

1852 годъ.

Снова народное чтеніе. ‘Всеобщая исторія’ Сокольскаго. Сочиненія Кантемира и Хемницера. Дло о ‘Московскомъ Сборник’ и лекція исторіи ген.-ад. Анненкова. Кара славянофиловъ. Транспоранты подъ цензурой.

1852-й годъ начался народной литературой, съ рецептами для которой читатели уже знакомы. Въ Москв сотымъ изданіемъ вышла книга ‘Магазинъ всхъ увеселеній, или полный и подробнйшій оракулъ и чародй’. При отсутствіи ‘соотвтствующей цли’, дйствительно, народу необходимой литературы эта макулатура имла широкое распространеніе, что уже видно изъ сотаго ея, изданія. Но не удовлетворила эта книга и комитетъ 2 апрля.
‘Нын — читаемъ въ конфиденціальномъ предложеніи министра просвщенія отъ 5 января, — по дошедшимъ до Государя Императора свдніямъ о новомъ изданіи означенной книги, въ которомъ замчены отчасти т же самыя неисправности, какъ и въ прежнемъ, и по случаю представленія на высочайшее усмотрніе соображенія о мрахъ къ ограниченію, на будущее время, изданія вздорныхъ и питающихъ суевріе книгъ, подобныхъ вышеозначенной, въ 30 день декабря минувшаго года послдовала собственноручная резолюція Его Императорскаго Величества: ‘не вижу препятствія подобныя сочиненія впредь вовсе запрещать’. Увдомляя о сей высочайшей вол, покорнйше прошу ваше пр—ство предложить петербургскому цензурному комитету, чтобы книга ‘Магазинъ всхъ увеселеній’ и подобныя ей гадательныя книги, не были впредь разршаемы къ печатанію’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 279—280.}.
Черезъ дв недли Ширинскому-Шихматову прислано было очень любопытное отношеніе комитета 2 апрля по поводу вышедшей, въ конц 1851 г., ‘Всеобщей гражданской исторіи’ преподавателя тверской семинаріи священника Сокольскаго, предназначавшейся для класснаго и домашняго чтенія.
‘Принявъ на видъ цль составленія этой книги и званіе составителя, комитетъ 2 апрля 1848 г. не могъ не замтить, что изложеніе оной не довольно соотвтствуетъ тому и другому, для примра можно указать на слдующія мста:
‘Въ параграф объ образ изложенія всеобщей исторіи (стр. 13) сочинитель между прочимъ говоритъ, что задача исторіи ‘показать весь этотъ великій процессъ, который выдержалъ свободный духъ человка, находясь въ постоянной борьб съ природою и исполинскими препятствіями’.
‘Стр. 43. О Саул: ‘самоубійствомъ передалъ престолъ свой Давиду, тайно помазанному Самуиломъ’.
‘Тамъ же говорится, что мудрый Соломонъ ‘своимъ расточительствомъ и изнурительнымъ правленіемъ положилъ начало паденія своего царства’.
‘Стр. 63. О плебеяхъ и патриціяхъ: ‘поелику границы были тсны, a страсть къ преобладанію всегда велика, то бдные плебеи мало имли времени обрабатывать поля свои, плодоносіе которыхъ было единственнымъ источникомъ ихъ безбднаго существованія. При томъ очень многіе изъ богатыхъ патриціевъ, вошедшихъ въ огромные долги, начали жестоко и безчеловчно поступать съ плебеями, хотя и не могли ихъ превратить въ рабовъ или крпостныхъ людей’.
‘Стр. 183. О Лютер и реформаціи. ‘Папа ничего не могъ сдлать. Должно было или истин противопоставить истину или силою подавить нововведеніе’.
‘Стр. 188. ‘Вмст съ симъ открыто было средство образованія и для низшаго сословія, старались уврачевать ихъ суевріе и дать имъ средство къ лучшей дятельности. Рабство бдныхъ крестьянъ-земледльцевъ смягчалась все боле и боле. Науки тмъ лучше процвтали, чмъ боле духъ протестантизма обращался къ изслдованію и борьб съ невжествомъ’.
‘Стр. 209. О Кромвел. ‘Какъ хитро хищникъ власти и убійца царя умлъ присвоить себ власть надъ умами и подъ тогу простого гражданина надть корону, хотя и ненадолго’.
‘Стр. 234. ‘Тамъ, въ дух реформаціи, тысячи и даже милліоны ршались на всякія пожертвованія, желая пріобрсти религіозную и церковную свободу, совершенно сбросить съ себя власть ватиканскаго двора или римской іерархіи. Здсь, съ половины столтія, во Франціи, возникаетъ стремленіе изслдовать права человка, разбить оковы феодальной системы и такимъ образомъ снискать гражданскую или истинную свободу’.
‘Стр. 263. О возстаніи Грековъ говорится: ‘Но императоръ русскій Александръ изъявилъ сильное негодованіе на Ипсиланти, жестоко воспротивился этому возстанію и проч.’.
‘Въ особенности представляется несоотвтственнымъ и цли учебной книги и званію автора (стр. 275) отдлъ: ‘Философія усовершилась значительно’. Здсь говорится между прочимъ, что въ философіи прославились Юмъ, Фихте, Гельвецій, Руссо, Вольтеръ и множество сочинителей большихъ энциклопедій. Но Руссо, Вольтеръ и другіе изъ поименованныхъ извстны, какъ разрушители врованій, какъ отрицатели Божественнаго ученія Церкви: и потому не странно-ли, что пастырь церкви относитъ труды ихъ къ усовершенствованію философіи.
‘Выше приведенныя выписки изъ курса исторіи священника Сокольскаго обнаруживаютъ недостаточное очищеніе изложенія оной. — По высочайшему повелнію сообщено о томъ министру народнаго просвщенія и оберъ-прокурору св. синода’ {‘Цензурныя дла etc’. No 1, т. I, 97—100. Курсивъ подлинника.}.
Стоитъ только вдуматься въ нкоторыя цитаты y Сокольскаго, чтобы понять, какъ далеко простиралось предвидніе комитета 2 апрля…
Къ этому же времени относится небезызвстное въ свое время признаніе Погодина о достоинствахъ цензуры… Въ объявленіи ‘Москвитянина’ о подписк на 1852 годъ было между прочимъ сказано: ‘въ Москв, въ сердц русской національности, установится наконецъ, несмотря на вс препятствія, журналъ чуждый всхъ партій’ etc.. Комитетъ 2 апрля, снисходя къ ‘извстной благонамренности’ Погодина, ршилъ не поднимать исторіи, a черезъ министра предложить Погодину сдлать соотвтствующее исправленіе словъ о ‘препятствіяхъ’. На это ‘Собакевичъ съ Двичьяго поля’ отвчалъ Ширинскому-Шихматову очень благодарственнымъ письмомъ, въ конц котораго не постснялся многотерпливой бумаги и написалъ: ‘Цензурой же я совершенно доволенъ и не только никогда не жаловался на нее, но напротивъ благодарилъ всегда за просвщенное содйствіе. Цензура также смю надяться, была всегда мною довольна за готовность согласоваться съ ея видами’… {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’ , 1903 г., IX, 655—657. Курсивъ мой.}.
Въ март 1852 года ршилась участь Кантемира и Хемницера.
Хотя каждый а priori можетъ оцнить умстность изданія трудовъ родоначальника нашей сатирической литературы въ эпоху 1848—55 годовъ, но, по моему, ‘дло’ объ этомъ настолько характерно и любопытно, что читатели, несомннно, должны быть съ нимъ ознакомлены.
Сочиненія Кантемира и Хемницера вмст были послдній разъ изданы Смирдинымъ въ 1847 году. Надо полагать, что они разошлись, потому что въ 1851 году Смирдинъ хотлъ приступить къ новому изданію. По обычному порядку, сочиненія были представлены въ цензуру, и вотъ что писалъ объ этомъ Ширинскій-Шихматовъ въ своемъ всеподданнйшемъ доклад 14 августа (1851 года),
‘Цензоръ, разсматривавшій эту книгу, встртилъ справедливыя сомннія относительно позволительности нкоторыхъ мстъ, въ обоихъ авторахъ. Въ сочиненіяхъ Кантемира онъ нашелъ: 1) сарказмы на духовенство, монашество и высшій іерархическій санъ, которые можно извинить только тмъ, что они относятся къ отдаленному времени, не составляя современной сатиры, 2) шутки и остроты надъ такими предметами, въ примненіи къ которымъ шутка или острота длается боле или мене непозволительною и даже кощунствомъ, 3) нескромныя площадныя выраженія, употребленіе которыхъ въ обществ и литератур нашего времени принимается за нарушеніе приличія.
‘Въ сочиненіяхъ Хемницера подобныя же шутки и неприличія, какъ, напримръ, сближеніе собаки съ монахомъ или волчьихъ поступковъ съ господскими, но чаще приводитъ въ сомнніе основная идея басенъ, между которыми есть написанныя для нравоученія, заключающаго въ себ очевидный парадоксъ, a въ другихъ сатира обращена на дйствія верховной власти. Такъ какъ эти сочиненія выходили многими изданіями и тысячами обращаются съ давняго времени въ публик, то цензоръ затруднился въ строгомъ примненіи къ имъ правила о разсматриваніи печатныхъ книгъ наравн съ новыми рукописями. Онъ осмливается думать, что исключенія и перемны въ такихъ книгахъ, которыми пользовались цлыя поколнія, могутъ вызвать боле вреда, нежели пользы, потому что мста, несогласныя съ требованіями цензуры, будучи выпущены въ новомъ изданіи, длаются сами по себ лучшими указателями для пріисканіи ихъ въ старыхъ экземплярахъ, которыхъ изъять изъ употребленія нельзя, a черезъ то и самыя идеи, составляющія отступленія отъ цензурныхъ правилъ, становятся гласными и видными, бывъ до того времени, по крайней мр для многихъ, совсмъ незамтны. Съ другой стороны, допущеніе пропусковъ и перемнъ въ произведеніяхъ писателей, стяжавшихъ общее уваженіе и заслуженный авторитетъ, представляется почти равносильнымъ запрещенію печатать ихъ новыми изданіями. Никто не предпринимаетъ новаго изданія старыхъ книгъ безъ разсчета на вознагражденіе за употребляемый на него трудъ и капиталъ, но разсчетъ на изданіе съ пропусками и перемнами — самый неврный. Экземпляръ такого изданія настолько же потеряетъ цну и довріе въ публик, насколько чрезъ нихъ именно пріобртутъ старые экземпляры прежнихъ изданій, хотя бы и гораздо мене удовлетворительныхъ въ другихъ отношеніяхъ.
‘С.-Петербургскій попечитель, соглашаясь съ соображеніями цензора, полагалъ: не усиливать вліянія этихъ мстъ, длая ихъ посредствомъ исключеній боле замтными, по его мннію, достаточно было бы выпустить только вполн дв небольшія пьесы Кантемира: ‘Эпиграмму на икону св. Петра’ и изъ Хемницера извстную басню: ‘Привилегія’.
‘Имя въ виду, что представленный къ цензору томъ сочиненій Кантемира и Хемницера принадлежитъ къ изданному Смирдивымъ ‘полному собранію сочиненій русскихъ авторовъ’ и что недоумнія, подобныя встрченнымъ нын, должны непремнно возникнуть и при возобновленіи изданія другихъ извстныхъ нашихъ писателей, напримръ, Державина, Фонвизина и даже Крылова, я считаю необходимымъ постановить, для надлежащаго на будущее время руководства, нкоторыя общія на этотъ конецъ правила: 1) предоставить главному управленію цензуры при разсмотрніи донесеній цензурныхъ комитетовъ о сомнительномъ содержаніи нкоторыхъ мстъ въ полныхъ собраніяхъ сочиненій извстныхъ нашихъ писателей, пользующихся общимъ уваженіемъ, оказывать разсудительное снисхожденіе въ примненіи къ содержанію ихъ цензурныхъ правилъ. съ принятіемъ въ соображеніе времени первоначальнаго выхода произведеній ихъ въ свтъ, тогдашнихъ вншнихъ и внутреннихъ политическихъ обстоятельствъ, слога и языка, которыми эти произведенія написаны, большей или меньшей занимательности ихъ, вроятнаго числа и состоянія читателей оныхъ въ настоящее время и, наконецъ, тхъ впечатлній, которыхъ ожидать должно отъ чтенія сихъ твореній въ предлахъ ныншняго ихъ обращенія, различая сочиненія, относящіяся къ легкому чтенію и доступныя большому числу читателей, отъ тхъ, которыя читаютъ только люди, посвятившіе себя подробному изученію нашей литературы, 2) заключенія главнаго управленія цензуры о всхъ подобныхъ случаяхъ, съ изъясненіемъ причинъ предполагаемаго снисхожденія, представлять черезъ министра на высочайшее благоусмотрніе, 3) на основаніи сихъ правилъ разсмотрть и разршить представленіе С.-Петербургскаго попечителя о сочиненіяхъ Кантемира и Хемницера, имя въ виду, что сатиры перваго относятся къ нравамъ и обычаямъ его времени, во многомъ уже измнившимся, и что устарвшій способъ выраженія и силлабическій размръ употребленныхъ имъ стиховъ, несоотвтственный свойству отечественнаго нашего языка, будутъ постоянно препятствовать сочиненіямъ его имть значительное число читателей’.
Николай I утвердилъ вс эти предположенія, дло перешло въ главное управленіе цензуры, a оттуда снова — на высочайшее усмотрніе. Главное управленіе опредлило:
‘1) разршить новое изданіе сочиненій Кантемира, не измняя текста стихотвореній его, съ исключеніемъ только ‘Эпиграммы на икону св. Петра’, которая влагаетъ въ уста этого апостола слова, несоотвтствующія его священному характеру. Состоя только изъ четырехъ стиховъ и не имя никакой связи ни съ предыдущимъ, ни съ послдующимъ, эпиграмма эта можетъ быть выпущена безъ всякаго неудобства, 2) въ посвященіи императриц Елизавет Петровн стихотвореній Кантемира сдлать, посл титула, слдующее дополненіе: ‘при всеподданнйшемъ поднесеніи первыхъ двухъ сатиръ’, потому что въ 3-й и послдующихъ затмъ сатирахъ уже встрчаются нескромныя выраженія, несовмстныя съ высокою честью посвященія всей книги августйшему ея имени, 3) въ примчаніяхъ къ стихотвореніямъ Кантемира, которыя составляютъ только приложенія къ тексту, исключить все, что не соотвтствуетъ строгости цензурныхъ правилъ, по сдланному въ главномъ управленіи цензуры особому указанію, 4) при такомъ снисхожденіи цензуры, чтобы число читателей Кантемира ограничивалось только людьми, посвятившими себя подробному изученію нашей литературы, стихотворенія его не соединять, какъ это было сдлано въ послднемъ изданіи, въ одномъ том съ стихотвореніями Хемницера, которыя, составляя легкое и пріятное чтеніе, могутъ обращаться въ рукахъ всякаго рода читателей и преимущественно дтей.
‘Что касается до сомнительныхъ мстъ въ басняхъ и сказкахъ Хемницера, главное управленіе цензуры не могло не убдиться, что и въ отношеніи къ нимъ по большей части существуютъ т же причины, препятствующія сокращать или измнять текстъ автора, какія замчены выше при разсужденіи о Кантемир, съ тою разницею, что стихотворенія перваго, какъ мене отдаленныя отъ нашего времени, написаны правильнымъ размромъ и боле обработаны на счетъ звука и слога. Составляя такимъ образомъ чтеніе, доступное для большого круга читателей обоихъ половъ и всхъ возрастовъ, басни и сказки Хемницера, до появленія произведеній въ томъ же род Дмитріева и Крылова, были преимущественно предназначены для дтей, да и теперь еще удерживаютъ почетное мсто въ дтскихъ библіотекахъ. Изъ этого слдуетъ, съ одной стороны, что сочиненія Хемницера заслуживаютъ тмъ большее вниманіе цензуры, что воспріимчивость впечатлній въ дтскомъ возраст несравненно сильне, a съ другой, тмъ боле представляютъ неудобствъ къ исключенію нкоторыхъ мстъ, что басни и сказки этого писателя извстны всякому образованному человку, a дти выучиваютъ досел многія изъ нихъ на память. По такимъ уваженіямъ, главное управленіе цензуры, посл внимательнаго разсмотрнія сомнительныхъ мстъ въ сочиненіяхъ Хемницера, руководствуясь высочайше дарованнымъ ему правомъ оказывать въ подобныхъ случаяхъ разсудительное снисхожденіе, опредлило: разршить новое изданіе басенъ и сказокъ Хемницера, съ исключеніемъ только двухъ: ‘Левъ, учредившій совтъ’ и ‘Привилегія’, изъ которыхъ въ первой иносказательно выражается неосновательность распоряженій верховной власти, a во второй приписывается ей обдуманное своекорыстіе и исключительное попеченіе только о своей собственной польз, что несовмстно съ важностью, достоинствомъ и существомъ благодтельныхъ началъ монархическаго правленія’.
На этомъ доклад, 11 марта 1852 года, послдовала высочайшая резолюція: ‘согласенъ, но по моему мннію, сочиненій Кантемира ни въ какомъ отношеніи нтъ пользы перепечатывать, пусть себ пылятся и гніютъ въ заднихъ шкафахъ библіотекъ, гд занимаютъ лишнее мсто’ {‘Цензурныя дла etc.’, No 1, IV, 1590—1595.}.
Хотя точное толкованіе такой воли, въ которую прежде всего входило согласіе, позволяло разршить Смирдину изданіе, но Ширинскій-Шихматовъ наложилъ на сочиненія Кантемира безусловное запрещеніе. Это, конечно, было послдовательно, если вспомнить о сочиненіяхъ Екатерины II…
Крупнымъ дломъ этого года была исторія съ славянофильскимъ ‘Московскимъ Сборникомъ’. 21 апрля вышелъ первый изъ предполагавшихся четырехъ томовъ. 4 іюня Анненковъ писалъ Ширинскому-Шихматову, еще раньше самостоятельно обратившему вниманіе на ‘зловредный альманахъ’, особенно же на статьи: И. С. Аксакова — ‘Нсколько словъ о Гогол’, И. В. Киревскаго — ‘О характер просвщенія Европы и о его отношеніи къ просвщенію Россіи’ и К. С. Аксакова — ‘О древнемъ быт y славянъ вообще и y русскихъ въ особенности (по поводу мнній о родовомъ быт)’.
‘Главная задача этой статьи {Названная статья К. С. Аксакова.} заключается въ томъ, чтобы доказать, что въ древней Руси совсмъ не было выводимаго нкоторыми изъ иностранныхъ, a за ними и русскими писателями, родового начала, и что въ ней, напротивъ, преобладалъ бытъ семейный и общинный.
‘Извлекая свои данныя изъ разныхъ изданій археографической коммиссіи и другихъ отечественныхъ источниковъ, входя при семъ и въ историческія, неразрывныя съ предметомъ, изысканія касательно древняго государственнаго устройства Руси и вліянія, которымъ пользовался народъ, — авторъ вс частные свои выводы заключаетъ слдующимъ общимъ: ‘Русская земля была изначала наимене патріархальная, наиболе семейная и наиболе общественная, — именно общинная — земля’.
‘Комитетъ 2 апрля 1848 года остановился сперва на форм сей статьи, и, съ одной стороны, отдавая всю справедливость ученымъ изслдованіямъ автора, a съ другой — не имя отнюдь повода, не позволяя себ даже и мысли предполагать въ такомъ возобновленіи въ памяти исконнаго устройства Руси какую-нибудь предосудительную цль, замтилъ, однако, что подобное разсужденіе, приличное, въ томъ или иномъ вид, среди трудовъ ученыхъ и археологическихъ, къ которымъ правительство само y насъ вызываетъ открытіемъ всхъ способовъ и поощреніями, ни въ какомъ случа не должно было найти себ мсто въ сборник литературномъ, назначенномъ для легкаго чтенія и обращающемся въ масс всей публики, такъ какъ въ состав сей послдней всегда есть и люди легкомысленные, поверхностные или недоброжелательные, готовые истолковать все имъ предлагаемое, при малйшемъ призрак двусмысленности, въ дурную сторону.
‘Переходя отъ сего къ сущности вопроса, разобраннаго г. Аксаковымъ, комитетъ находилъ, что открытіе исторической истины тогда только получаетъ практическую свою пользу и перестаетъ быть одною суетною игрою ума, когда вмст съ этою истиною открываются и ея послдствія, ея, такъ сказать, перерожденіе, исшедшій изъ нея результатъ, но если неоспоримо, что до татарскаго періода въ устройств славянскихъ общинъ господствовали нкоторыя начала народнаго правленія и, напримръ, въ удлахъ нердко народъ призывалъ князей къ себ на княженіе и даже изгонялъ ихъ, слдственно, изысканія автора въ семъ отношеніи не отклоняются отъ исторической истины, но неоспоримо, однако же, и то, что по сверженіи монгольскаго ига, указавшаго горькимъ опытомъ, какихъ послдствій ожидать должно отъ своевольства и безначалія, — въ жизнь русскаго народа постепенно вникло совсмъ другое начало, именно, начало единовластія и неограниченнаго самодержавія. При Іоанн III, истинномъ основател самостоятельнаго, нераздльнаго московскаго государства, и при преемник его Василіи Іоаннович, чрезъ паденіе Новгорода и Пскова и окончательное уничтоженіе удльной системы, эти начала утвердились во всемъ ихъ могуществ. Смуты, начавшіяся со смертью бездтнаго сына Іоанна Грознаго и съ пресченіемъ въ его лиц прямого поколнія Калиты, только временно и ненадолго поколебали сіе могущество. Но когда временное состояніе произвола и безначалія пресклось призывомъ на царство, въ собор духовенства, дворянства, горожанъ и поселянъ, Михаила еодоровича — ‘царскаго благороднаго корени благоросленной отрасли’: тогда призывъ его былъ единодушно утвержденъ клятвеннымъ общаніемъ русскаго народа служить ему, супруг его, дтямъ и потомству ‘врою и правдою, всми душами своими и головами’, безъ всякаго ограниченія, — актъ всенародный и торжественный, которымъ окончательно запечатллось самодержавное единовластіе русскихъ монарховъ, утвержденное потомъ могучею рукою Петра Великаго на началахъ европейской государственной жизни. Слдственно, ученому автору разбираемой статьи, чтобы сдлать ее истинно полезною и поучительною, надлежало указать, съ тмъ же неоспоримымъ его талантомъ, и вс помянутые перевороты, приведшіе насъ къ ныншнему порядку вещей — единственной основ покоя и благоденствія Россіи. Но онъ не дорисовалъ своей картины и, остановясь на однихъ явленіяхъ, показывающихъ въ глубокой древности существованіе между нашими предками демократическихъ началъ, тмъ самымъ далъ поводъ къ тому виду двусмысленности, о которомъ выше упомянуто и который, если не былъ въ его мысляхъ, то невольно вызывается симъ умолчаніемъ, оставляющимъ читателя въ недоумніи на счетъ конечной мечты или цли его изысканій. Въ такомъ вид, то-есть безъ объясненія перехода обновленной Россіи къ другимъ понятіямъ и къ другимъ формамъ правленія, статья его, по мннію комитета, не слдовала бытъ допущеною къ напечатанію не только въ литературномъ сборник, но даже и въ изданіи спеціально посвященномъ ученой цли.
‘Вслдствіе сего комитетъ полагалъ предоставить министру народнаго просвщенія: 1) поставить, черезъ кого слдуетъ, на видъ Аксакову вышеизложенныя разсужденія, для большей его осторожности на будущее время, запретивъ при томъ и всякое, гд бы то ни было перепечатаніе вновь означенной статьи, 2) какъ цензору надлежало быть еще осмотрительне, чмъ сочинителю, то обратить строгое вниманіе на степень виновности, пропустившаго сію статью кн. Львова, не оставляя его безъ соотвтствующаго наказанія, 3) во вниманіе къ сказанному въ предувдомленіи къ сборнику, что онъ предполагается изъ четырехъ томовъ и что остальные три выдутъ въ теченіе года, сообразитъ: не слдуетъ-ли подобныя изданія, по истинному ихъ свойству, какъ т же періодическія, подчинить одинаковымъ правиламъ съ журналами и газетами, т. е. дозволять оныя не иначе, какъ съ особаго высочайшаго разршенія.
‘Ha подлинномъ журнал послдовала собственноручная высочайшая резолюція: ‘все справедливо, и сборники впредь подчинить тмъ же цензурнымъ правиламъ, какъ и журналы’ {‘Цензурныя дла etc.’, No 1, т. IV, 2075—2085. Этотъ очень цнный документъ воспроизведенъ и у г. Барсукова (т. XII, 119—120), но съ такими искаженіями и произвольными, ни на чемъ не основанными пропусками, что пользоваться имъ положительно неудобно. Впрочемъ, въ капитальномъ, по размру, труд г. Барсукова вообще первоисточники не въ особенномъ порядк, a отсутствіе сплошь и рядомъ ковычекъ, лишаетъ ихъ своего значенія на счетъ увеличенія ‘компетентности’ автора.}.
Хотя на этомъ и кончилась роль комитета 2 апрля по отношенію къ первому выпуску ‘Московскаго Сборника’, но, для законченности впечатлнія y читателя, прибавлю, что посл цлаго ряда инцидентовъ, созданныхъ и раздутыхъ еще Ширинскимъ-Шихматовымъ и III Отдленіемъ, былъ, наконецъ, приведенъ въ исполненіе всеподданнйшій докладъ министра просвщенія 3 марта 1853 г., сводившійся къ слдующему: 1) второй томъ ‘Московскаго Сборника’ вполн запретить, 2) прекратить вообще изданіе ‘Сборника’, 3) редактора Ивана Аксакова лишить права быть редакторомъ какихъ бы то ни было изданій, 4) Ивану Аксакову, Константину Аксакову, Хомякову, Ив. Киревскому и князю Черкасскому, сдлавъ наистрожайшее внушеніе за желаніе распространять нелпыя и вредныя понятія, приказать представлять свои рукописи впредь прямо въ главное управленіе цензуры’. Любопытно, что сначала Ширинскій-Шихматовъ хотлъ этихъ лицъ совсмъ лишить права печататься! Гр. Орловъ снизошелъ къ нимъ, и пунктъ 4-й получилъ вышеприведенную редакцію. Впрочемъ, гр. Орлову принадлежитъ зато честь и слава установленія надъ этими пятью славянофилами — ‘какъ людьми открыто неблагонамренными’, явнаго полицейскаго надзора {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. IV, 2093—2119.}…
Къ этому же году относится замчательный документъ въ вид транспоранта, гд подъ линейками находимъ знаменательную подпись: ‘Печатать дозволяется. Цензоръ Елагинъ. С.-Петербургъ, 11 марта 1852 года’… {‘Отголоски Русской Печати’, Брюссель, 1865 г., No 39, фельетонъ ‘La nouvelle loi sur la presse’.}.

Знаменательное признаніе комитета 2 апрля. Оправданіе Мусина-Пушкина. Суженіе компетенціи комитета и расширеніе его власти.

Читатели уже знакомы съ знаменательнымъ распоряженіемъ Ширинскаго-Шихматова объ увеличеніи ‘содержательности’ русской журналистики. Очевидно, въ слдующемъ, 1852, году она стала заботить даже комитетъ 2 апрля, весьма равнодушно относившійся раньше къ слухамъ о своей жестокости.
Дло началось съ того, что въ московскомъ фельетон ‘Сверной Пчелы’, между прочимъ, было сказано: ‘въ среду, 2-го апрля, посл чувствительныхъ семи дней, открытъ въ Москв привольнымъ обдомъ задушевный пріютъ и старыхъ и молодыхъ — англійскій клубъ’ {1852 r., No 100.}. Такъ какъ, по расчету, эти ‘чувствительные’ дни совпадали съ четырьмя послдними днями Страстной и тремя первыми — Святой, то комитетъ 2 апрля, находя этотъ эпитетъ ‘нелпымъ’, ‘относилъ его единственно къ неловкости изложенія, замтной вообще въ цломъ состав этой статьи, a не видлъ основанія истолковывать оный въ дурную сторону дале буквальнаго его значенія, но какъ въ предметахъ, касающихся святыни, не слдуетъ допускать даже и такихъ выраженій, которыя могутъ давать поводъ къ какой-либо двусмысленности, то признавалъ не безполезнымъ, въ предостереженіе для будущаго, поставить въ виду редакторовъ ‘Сверной Пчелы’, что, при извстной ихъ благонамренности и опытности въ литературномъ дл, имъ надлежитъ соблюдать одинаковую осмотрительность и въ печатаніи статей, доставляемыхъ отъ постороннихъ корреспондентовъ, каковое предостереженіе распространить также на цензора’.
На этомъ, собственно, и кончается отношеніе комитета министру въ области описаннаго инцидента. Дальнйшія же строки этого отношенія отъ 13 мая положительно знаменательны:
‘Впрочемъ при сообщеніи этого заключенія министру народнаго просвщенія, комитетъ считаетъ необходимымъ выразить вмст надежду, что бдительность высшаго правительства, направленная единственно противъ истинно предосудительнаго или неблагонамреннаго, отнюдь не будетъ принимаема цензорами за поводъ къ дйствіямъ стснительнымъ и произвольнымъ, которыми, какъ, къ сожалнію носятся о томъ слухи въ публик они ищутъ теперь ограждать себя отъ отвтственности, идя гораздо дале благихъ видовъ высшаго правительства и позволяя себ иногда марать и останавливать статьи и выраженія самыя даже невинныя’ {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, ‘Рус. Старина’ 1903 г., IX, 657—658. Первый курсивъ подлинника.}.
Когда недоумвавшій отъ неожиданнаго раскаянія комитета Ширинскій-Шихматовъ довелъ обо всемъ этомъ до свднія ‘старавшихся’ цензоровъ, попечитель петербургскаго округа, неудобозабываемый Мусинъ-Пушкинъ, поспшилъ реабилитировать ихъ въ глазахъ начальства.
‘Позвольте мн просить ваше сіятельство — писалъ онъ 3 мая министру — довести до свднія государя императора, что никто изъ цензоровъ не дйствовалъ и не дйствуетъ стснительно или произвольно. Они всегда при малйшемъ сомнніи, представляютъ статью или мсто, ихъ затрудняющее, на мое усмотрніе, a я стараюсь по возможности оказывать дозволенное сочинителямъ снисхожденіе, въ случаяхъ же боле важныхъ предлагаю обстоятельство на разсужденіе комитета, который также никогда не дйствуетъ съ самопроизвольною строгостью, но съ точностью руководствуется цензурнымъ уставомъ и особыми высочайшими повелніями и распоряженіями министровъ народнаго просвщенія, послдовавшими съ 1848 года, посл бывшихъ заграницею возмущеній. Что же касается до слуховъ, которые носятся въ публик, то возможно-ли онымъ дать хотя малйшее вроятіе? Вс, которые ихъ распускаютъ, — или люди вредные, ищущіе средствъ ослабить благонамренное и весьма полезное дйствіе цензуры, не дозволяющей имъ печатать или сочиненія, или журнальныя статьи, несогласныя съ благодтельными видами правительства, доброю нравственностью, или, наконецъ, неумстныя по направленію разсужденій, помщаемыхъ въ оныхъ, для читающей русской публики, или людьми легковрными и неосновательными, которые привыкли осуждать безъ размышленія или изслдованія каждую мру, правительствомъ предписываемую’ {Ibidem, 658—659.}.
Но y Ширинскаго-Шихматова былъ директоромъ канцеляріи неглупый человкъ — нкто Комовскій, и, очевидно, по его совту, просьба Мусина-Пушкина не была исполнена: кто не зналъ, что длала на самомъ дл цензура и кто ею былъ доволенъ!.. Вотъ что, напримръ, находимъ y Никитенка посл того, какъ цензоромъ Фрейгангомъ была изуродована его статья по случаю смерти любимца государя — Жуковскаго, человка, какъ извстно, довольно благонамреннаго:
‘Я, впрочемъ, почти не спорилъ, сознавая, что иначе и нельзя по той систем, которой держатся нын благоразумнйшіе цензора, врод Фрейганга. Объ остальныхъ и говорить нечего: т не держатся никакой системы и слдуютъ только внушеніямъ страха. Система же первыхъ въ томъ, чтобы угадывать, какъ могутъ истолковать данную статью враги литературы и просвщенія. Фрейгангъ откровенно мн въ томъ сознался. Можно себ представить, каковы должны быть заключенія цензуры, которая руководится такими догадками, a не прямымъ смысломъ статьи, не постановленіями, ни даже своимъ личнымъ убжденіямъ. Все, значитъ, зависитъ отъ толкованія невждъ и недоброжелателей, которые готовы въ каждой мысли видть преступленіе’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., III, 652—653.}.
17 октября было опубликовано: ‘проповди, слова и рчи, сочиненныя духовными лицами, не должны быть печатаемы въ губернскихъ вдомостяхъ безъ особыхъ на то разршеній духовныхъ цензурныхъ комитетовъ {‘Сборникъ постановленій etc’, 284.}. Въ сущности, что было подтвержденіемъ прежняго опредленія св. синода о томъ же самомъ съ присовокупленіемъ, чтобы духовные цензурные комитеты ‘при разсматриваніи проповдей, словъ и рчей, сочиненныхъ духовными лицами и представляемыхъ для пропуска къ печатанію, усугубляли свое вниманіе къ тому, дабы въ нихъ не были допускаемы разсужденія, которыя по отвлеченности и неудобопонятности могутъ порождать въ читателяхъ превратные мысли и толки {‘Сборникъ законоположеній и распоряженій по духовной цензур’, 132.}.
По всей вроятности, около 1852 г. изъ вднія комитета 2 апрля изъяты были сначала вс сочиненія духовнаго содержанія, a затмъ вскор и вс, выходящія на восточныхъ и еврейскомъ языкахъ. Къ сожалнію, единственный источникъ, откуда удалось извлечь это указаніе, не даетъ точнаго срока такихъ изъятій {‘Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи, составленный комиссіею высочайше учрежденной при министерств народнаго просвщенія’, Спб., 1862 г., 51.}.
Во всякомъ случа въ этомъ вовсе нельзя видть хоть малйшее недовріе къ комитету. Вроятно, онъ самъ, по сложности дла, ходатайствовалъ объ освобожденіи себя отъ тяжести нкоторыхъ обязанностей. Говорю объ этомъ такъ ршительно потому, что въ это же время комитету было дано право приводить въ дйствіе собственною властью свои единогласныя заключенія, на высочайшее, же усмотрніе повергать лишь случаи особенно важные и вопросы законодательнаго характера {Ibidem.}, — право конечно, громадное и лишній разъ указывающее на почти безграничное довріе государя. Очевидно годъ отъ года комитетъ бралъ все большую и большую силу.

[]

1853 годъ.

Смна Анненкова бар. Корфомъ, Ширинскаго-Шихматова — А. С. Норовымъ. До чего цензура довела Сенковскаго и М. М. Достоевскаго. Предлы этнографіи. Защита чести русской литературы. Снова Булгаринъ споткнулся на извозчикахъ. Кажущееся бездйствіе комитета 2 апрля.

Въ этомъ году, какъ и въ 1849, произошла почти одновременная перемна предсдателя комитета 2 апрля и министра просвщенія.
20 марта ген.-ад. Анненковъ былъ назначенъ генералъ-губернаторомъ новороссійскимъ и бессарабскимъ, и на мсто предсдателя вступилъ, наконецъ, такъ давно жаждавшій власти бар. M. A. Корфъ.
Съ 7 марта управленіе министерствомъ перешло къ А. С. Норову — Ширинскій-Шихматовъ былъ уволенъ въ отпускъ для лченія, a 5 мая, не вызжая изъ Петербурга, и умеръ.
Норовъ — авторъ ‘По святымъ мстамъ’ — извстенъ, какъ человкъ мягкій и гуманный, кое-что знавшій, но не обладавшій, подобно всмъ министрамъ просвщенія періода 1816—1858 гг. сколько-нибудь широкимъ и глубокимъ образованіемъ и умомъ. По словамъ хорошо знавшаго его А. Н. Муравьева — ‘у Норова собирался свой небольшой ученый кругъ, когда онъ еще былъ только товарищемъ благочестиваго министра просвщенія кн. Ширинскаго-Шихматова, который былъ также любитель русскаго слова и наипаче просвщенія духовнаго. Устроивъ y себя церковь въ министерскомъ дом, онъ начертилъ золотыми буквами надъ иконостасомъ: ‘Господь просвщеніе мое’ и это, дйствительно, было выраженіемъ его духа, которому наслдовалъ и его преемникъ Норовъ’ {‘Знакомство съ русскими поэтами’, Кіевъ, 1871 г., 29.}.
Безхарактерный, подчиняющійся первому сильному вліянію, Норовъ, въ самомъ дл, походилъ на ‘стараго младенца’, какъ его называлъ Я. И. Ростовцевъ.
Отношенія его къ комитету 2 апрля были всегда и очень предупредительны, и очень осторожны: столкновеній никакихъ, какъ и y Ширянскаго-Шихматова, не происходило. Несомннно, благодаря этому, онъ только выигрывалъ. Иное дло — писатели: т только проигрывали. До чего довела эта дружба двухъ сторожей, замчательно ярко иллюстрируетъ ршеніе Сенковскаго (барона Брамбеуса) бросить литературу и заняться фабрикаціей табаку!.. И это историческій фактъ! Вотъ два его письма къ своему пріятелю, довольно тогда извстному романисту и составителю дтскихъ книгъ П. Р. Фурману, редактировавшему въ 1858—55 гг. ‘Вдомости С.-Петербургской Городской Полиціи’. Привожу ихъ, конечно, in extenso.
‘Carissimo, пріймите благосклонно подъ ваше редакторское покровительство добраго и умнаго человка, который постигъ духъ табаку и разумъ папиросовъ и въ которомъ мы принимаемъ большое участіе. Дло идетъ о напечатаніи объявленія, достойнаго его папиросовъ, которыя превосходятъ вс донын извстныя, какъ солнце превосходитъ звзды. Воскурите этотъ иміамъ и разсудите. Дайте ему наставленіе, что онъ долженъ длать, потому что изъ редакціи ему зачмъ-то возвратили представленное имъ объявленіе. Я собираюсь къ вамъ съ изъявленіемъ преданности и благодарности за ваши добрыя и дружескія ласки ко мн, и на дняхъ ударю лично челомъ передъ вами. Вашъ душевно преданный

Сенковскій.

NB. Онъ ужасно желаетъ видть объявленіе свое въ печати въ субботу, a зовутъ его Herr Kaull’.
А вотъ и другое:
‘Почтеннйшій и добрйшій Петръ Романовичъ! Мой сотрудникъ, табачный фабрикантъ Андрей Самойловичъ Кауль, прибгаетъ черезъ меня къ вашему покровительству. Онъ желаетъ имть опредленное мсто вверху третьей страницы вашей газеты на нсколько недль сряду — чего ваши подчиненные не смли пожаловать ему безъ вашего разршенія, когда вы были больны. Сдлайте дружеское одолженіе, дозвольте ему явиться въ свтъ съ своими сочиненіями въ великодостойномъ вид. A почему онъ мой сотрудникъ, о томъ слдуетъ объясненіе. Пейкеръ {Цензоръ ‘Библіотеки для Чтенія’ Сенковскаго.} запрещалъ все, что я ни напишу — ну ршительно все, не оставалось боле ничего длать, какъ обратиться отъ литературы къ промышленности, и я записался въ купцы — открылъ табачную лавочку и фабрику — и вотъ мы трудимся съ Каулемъ, который обладаетъ мудростью длать неслыханные табаки, папиросы и сигары. Неслыханныя сигары еще не готовы: первые экземпляры ихъ будутъ представлены вамъ на критику, которую, надюсь, выдержатъ он побдоносно. Маленькія мои познанія въ химіи и растительной физіологіи, которыя цензура уничтожала въ печати, пригодились отлично въ приложеніи къ обработк табаковъ. Жаль, что вы трубки не курите: вы бы удивились превосходству табаковъ Кауля моего, есть Кауль не мой, другой, братъ его, тоже табачный фабрикантъ, но плохой, и ихъ не должно смшивать. Но если любите курить папиросы по-испански, то-есть свертывать ихъ собственноручно изъ свжаго влажнаго табаку, что гораздо лучше всякихъ сигаръ, легко и здорово для груди, потому что он даютъ дымъ влажный, мягкій, a не сухой и не острый, раздражающій дыхательные органы, — то прикажите моему сотруднику Каулю доставить вамъ зваменитйшаго изъ всхъ человческихъ табаковъ, Джебейли {Названіе мстечка.} растущаго въ Ливанскихъ горахъ и въ которомъ я сидлъ и учился по-арабски {Сенковскій былъ извстнымъ знатокомъ арабскаго языка, который практически изучалъ на Восток.}: удивитесь! Посл того никакого другого курить не станете. Прощайте. До свиданія, голова трескается отъ боли. Вашъ душевно преданный Сенковскій’ {‘О. И. Сенковскій’, ‘Рус. Старина’, 1871 г., IV, 528—529. Курсивъ подлинника.}.
Но табакомъ торговалъ не одинъ Сенковскій — то же самое сдлалъ M. M. Достоевскій. Неизвстно въ которомъ году, но, по разсчету хорошо знавшаго его Страхова, Достоевскій открылъ табачную фабрику именно подъ натискомъ цензуры. Папиросы его были даже очень популярны, благодаря прилагаемымъ къ нимъ сюрпризамъ {Н. Страховъ. ‘Воспоминанія . М. Достоевскаго’, см. ‘Біографія, письма и замтки изъ записной книжки Е М. Достоевскаго’, Спб., 1883 г., 223.}.

[]

Надо знать страстный темпераментъ любившаго журнальное дло Сенковскаго, его необыкновенную изворотливость и немалую способность къ компромиссамъ, чтобы оцнить по достоинству эти полныя глубокаго трагизма письма. Писатель, котораго знала буквально вся грамотная Россія и знала при томъ за человка вполн благонамреннаго, не можетъ выдержать гигантской силы цензуры и берется за торговлю!.. Какъ же нелегко было другимъ, убжденія которыхъ не складывались, какъ карманный аршинъ, чувства которыхъ были всегда искренни и глубоки, a всякій компромиссъ считался грязной сдлкой! Какъ страдали эти честные люди!.. Правда, посл смерти Блинскаго, совпавшей съ первыми шагами дятелей эпохи цензурнаго террора, и до самаго конца ея, русская литература не имла y себя центральной крупной фигуры, — и это несомннное слдствіе стороннихъ обстоятельствъ, — но, къ счастью для нашей общественной мысли, писатели честные были. И вотъ имъ-то приходилось особенно солоно… Если Сенковскій пошелъ торговать табакомъ, такъ, значитъ же, было нелегко…
Нелегко было даже и губернскимъ вдомостямъ. По программ, высочайше утвержденной еще въ 1838 году, он должны были отводить мсто изученію этнографіи края. Конечно, и отводили, но сколько по этому поводу было непріятностей… Для примра укажу на статью въ ‘Курскихъ Губ. Вдомостяхъ’, посвященную описанію народныхъ игръ, загадокъ, анекдотовъ и присловья жителей Суджанскаго и Рыльскаго уздовъ {1853 г., No 11.}.
‘Собраніе и обнародованіе подобyыхъ матеріаловъ, — писалъ A. C. Норовъ предсдателю петербургскаго комитета, — живыхъ памятниковъ старины и преданій — весьма полезно и достойно всякаго поощренія, такъ какъ, кром занимательности своей, они иногда объясняютъ обычаи, нравы и нердко самыя историческія событія, но при всемъ томъ едва-ли слдуетъ допускать печатаніе безъ разбора, a тмъ боле въ губернскихъ вдомостяхъ всего, что сохранилось въ изустномъ преданіи, въ особенности же, если имъ нарушаются добрые нравы и можетъ быть данъ поводъ къ легкомысленному или превратному сужденію о предметахъ священныхъ.
‘Въ сихъ видахъ, при чтеніи вышеупомянутой статьи вниманіе остановилось на слдующихъ загадкахъ:
1. Родился — не крестился,
Умеръ — не спасъ,
Богоносцемъ былъ (оселъ).
2. На свт жилъ
И Богу служилъ,
A умеръ ни въ святыхъ, ни въ гршныхъ (тоже).
3. Вышелъ ддъ,
Семьдесятъ лтъ,
Вынесъ внучатъ старше себя (Евангеліе).
‘Хотя эти загадки дйствительно въ народ существуютъ и собираются съ полезною цлью, но, по неприличію ихъ, въ 15 день сего апрля послдовало высочайшее повелніе: принять зависящія мры съ отклоненію на будущее время пропуска цензурою преданій подобнаго рода, которыхъ, конечно, нтъ никакой пользы сохранять въ народной памяти чрезъ печать. Вслдствіе сего, я покорнйше прошу в. п—во предложить какъ цензирующимъ неофиціальную часть губернскихъ вдомостей ввреннаго вамъ, м. г., округа, такъ и петербургскому цензурному комитету, чтобы при допущеніи къ печати народныхъ преданій они руководствовались вышеизложенными соображеніями {‘Сборникъ постановленій etc’, 288—289.}.
18 іюля 1853 г. Норовъ предписалъ иностранной цензур ‘по случаю учрежденія въ Лондон изгнанникомъ Герценомъ русской типографіи, объ обращеніи строжайшаго вниманія на вс безъ изъятія имющія поступать изъ таможенъ русскіе книги и листы, привозимые изъ-за границы’ {‘Цензурныя дла etc’, No 2, л. 131.}. Распоряженіе это слдовало хронологически почти вслдъ за днемъ основанія Вольной русской типографіи.
Чтобы закончить 1853 годъ разскажу еще о двухъ очень характерныхъ случаяхъ.
Въ октябрьской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’ была напечатана рецензія о ‘Пропилеяхъ’ Леонтьева съ очень нелестной аттестаціей статьи Авдева о храм св. Петра въ Рим. Между прочимъ, въ ней было сказано:
‘Жаль, очень жаль, что, ‘Пропилеи’ издаются не на французскомъ язык, такого вздору не посмлъ бы господинъ Авдевъ написать на язык академіи надписей и г. Леонтьевъ (издатель ‘Пропилей’) наврно не ршился бы напечатать для назиданія всей Европы того, что счелъ за довольно хорошее для насъ. Удивительно, что даже и въ русскомъ изданіи, въ которомъ можно пороть дичь безнаказанно, г. Леонтьевъ не употребилъ своей издательской власти на устраненіе, по крайней мр, этой наглой нелпости’.
Леонтьевъ сдлалъ доносъ на Сенковскаго бар. Корфу, замаскировавъ его въ желаніе оградить ‘оскорбленныя русскую литературу и русское сужденіе’ отъ дальнйшихъ униженій… Корфъ запросилъ петербургскій комитетъ объ имени автора и приказалъ цензору сдлать строгій выговоръ.
‘Цензурный комитетъ предписалъ цензору Шидловскому — разсказываетъ издатель ‘Библіотеки для Чтенія’ А. В. Старчевскій {А. Старчевскій, ‘Воспоминанія стараго литератора’. ‘Истор. Встникъ’, 1891 г., IX, 578—579.}, — лично и немедленно доставить это свдніе, оформленное показаніемъ самого редактора, барону Корфу, въ какое бы то ни было время. Мн ничего не было извстно. Шидловскій получилъ предписаніе въ 12 часовъ ночи, когда уже легъ спать. Перепуганный, весь въ лихорадк, онъ поспшно одвается и въ половин второго часа является во всей форм ко мн. Меня разбудили. — ‘Что угодно?’ — спрашиваю. — ‘Напишите, ради Бога, сейчасъ, кто авторъ рецензіи на ‘Пропилеи’. Я отвчаю и пишу: ‘Осипъ Ивановичъ Сенковскій’ — ‘А гд живетъ г. Сенковскій?’. Даю адресъ. Цензоръ, ничего не объясняя, детъ съ Сенковскому, котораго будятъ въ три часа ночи и требуютъ, чтобы онъ написалъ, что такая-то статья написана имъ. Сенковскій даетъ требуемое заявленіе и прибавляетъ, что такъ какъ цензоръ сдлалъ въ ней большія помарки, то статья вышла блдная и съ безсмысленицами, какъ всегда бываетъ, когда ужъ очень помараютъ статью и не позволятъ редакціи исправить ее потомъ, чтобъ былъ смыслъ. Шидловскій въ волненіи беретъ бумагу съ подписью Сенковскаго, отправляется къ барону Корфу, которому доставляетъ вс эти документы въ 4 часа утра и передаетъ дежурному чиновнику’… Въ результат ‘Сенковскому велно было сдлать строжайшій выговоръ (черезъ министра) съ внушеніемъ, что ‘такія статьи не только не приносятъ пользы литератур, но, напротивъ, вредятъ ей’ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., IV, 45—46.}.
Здсь сверхъ всего, несомннно, очень характеренъ страхъ цензурнаго комитета и та оголтлая поспшность, съ которою выполнялась воля комитета 2 апрля.
Булгарину же снова не повезло съ извозчиками…
Въ одномъ изъ своихъ фельетоновъ онъ напечаталъ:
‘Съ нетерпніемъ ожидаемъ исполненія предписанія о введеніи таксы или опредленной цны за поздки извозчиковъ. Я разговаривалъ съ нкоторыми изъ нихъ. У нихъ противъ таксы есть магическое слово: ‘занятъ’. A каждому вольно платить выше таксы, какъ вольно дарить свои деньги. Однако же увидимъ, что-то будетъ. Ничего нтъ мудрене, какъ справиться съ извозчиками, которые, какъ птицы, летаютъ по городу, не даромъ существуетъ французская пословица: тотъ иметъ лучшую прислугу, кто служитъ себ самъ’ {‘Сверная Пчела’, 1853 г., No 277.}.
‘Принимая во вниманіе, — писалъ комитетъ 2 апрля Норову, — что эти строки содержатъ въ себ, хотя и косвенное, но вовсе неумстное сужденіе о новой правительственной мр касательно таксы для здшнихъ извозчиковъ, что эти сужденія могутъ быть истолкованы въ смысл подстрекающемъ къ уклоненію отъ обязанности повиноваться распоряженіямъ начальства, и что они прямо противны цензурному уставу, коимъ воспрещено пропускать вообще въ печать сужденія о совершенныхъ правительствомъ мрахъ, министръ народнаго просвщенія испрашивалъ высочайшаго Его Императорскаго Величества соизволенія на сдланіе отъ Высочайшаго Имени строгаго выговора автору статьи Булгарину и цензору Бекетову.
‘Государь Императоръ повеллъ ‘исполнить’ {‘Цензурныя дла etc.’, No 1, т. II, 524—526.}.
Читатель, вроятно, обратилъ вниманіе на конецъ этого отношенія, совершенно новый сравнительно со всми предыдущими. Ясно, что Норовъ, какъ и Уваровъ, еще не имлъ въ то время доклада y государя по дламъ цензуры — все шло черезъ комитетъ. Съ другой стороны — ‘старавшійся’ Норовъ, очевидно, впередъ былъ предупреждаемъ бар. Корфомъ о его распоряженіяхъ и, сообразно съ послдними, испрашивалъ y государя примрнаго наказанія виновнымъ якобы по своей собственной иниціатив. Принимая во вниманіе всегдашнюю страсть Корфа выслужиться на счетъ другихъ, можно съ увренностью сказать, что такое дружное согласіе его съ Норовымъ было результатомъ убжденія въ полной безвредности ‘стараго младенца’ для престижа комитета 2 апрля.
И читатель будетъ неправъ, если, судя только по количеству длъ, приведенныхъ мною за два послдніе года, особенно за 1853-й, сдлаетъ заключеніе объ уменьшеніи энергіи комитета подъ предсдательствомъ ‘сочувствовавшаго литератур’ бар. Корфа. Это будетъ очень серьезной ошибкой. Правда, умы государственныхъ дятелей въ 1853 году сильно были заняты начавшейся Восточнои войной и связанными съ нею вопросами, надеждами и… опасеніями, но энергіи бар. Корфа это не парализовало, онъ все также ‘заботливо’ несъ свою миссію. Причины немногочисленности приводимыхъ длъ иныя. Во-первыхъ, куда же бы годился весь этотъ инквизиторскій надзоръ, если бы, наконецъ, цензора не стали особенно предупредительны еще при чтеніи рукописей. Во-вторыхъ, я лично при выбор руководствуюсь желаніемъ познакомить читателя съ длами дйствительно изъ ряда выходящими, оставляя безъ упоминанія массу матеріала или не такого характернаго, или мене ярко оттняющаго главныя черты эпохи цензурнаго террора. Чтобы дать все, что имется въ упоминаемыхъ мною источникахъ, нужно, по крайней мр, два такихъ тома, какъ этотъ…

1854 годъ.

Министръ просвщенія вводится въ комитетъ 2 апрля. Безнравственная математика. Снова Сперанскій. Боле опредленные предлы для этнографіи. Защита Н. С. Тихонравова. Забвеніе смутнымъ временамъ.

Норову была даже сдлана особая честь — въ 1854 г. онъ былъ назначенъ членомъ комитета 2 апрля {‘Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи etc.’, 51.}. Конечно, эту мру нельзя приписать побд устраняемаго раньше ‘цензурнаго стража’, это — просто милость самого комитета безмолвному и покорному министру.
Въ начал 1854 г., въ Кіев, была издана книга ‘О числ, мысль Порфирія Гоствило-Корниловича’. Св. синодъ нашелъ, что въ ней ‘мистико-философическія размышленія о числахъ касаются иногда и религіозныхъ понятій. Она, на основаніи устава о цензур, одобрена была кіевскимъ цензурнымъ комитетомъ, безъ сношенія съ цензурою духовною, но какъ въ ней оказались многія разсужденія, очевидно, касающіяся догматовъ вры, то она впослдствіи подвергнута была разсмотрнію духовной цензуры, которая и нашла въ книг нкоторыя мста, по правиламъ сей цензуры, не заслуживающія одобренія къ напечатанію’ {‘Сборникъ законоположеній по духов. цензур etc.’, 82.}. Это опредленіе св. синода было сообщено комитету 2 апрля, и, по его распоряженію, 31 марта было объявлено: ‘свтская цензура должна входить въ сношеніе съ цензурою духовною всякій разъ, когда можетъ возникнуть сомнніе, не подлежитъ-ли книга, въ цлости или отчасти, разсмотрнію той цензуры, хотя бы по прямому закону, какъ въ настоящемъ случа, она и должна была поступить на разсмотрніе одной свтской цензуры’ {‘Сборникъ постановленій etc.’, 293.}.
Читатель, вроятно, помнитъ выговоръ Булгарину за статью о Сперанскомъ и вообще это интересное дло (стр. 215—216). Теперь въ ‘Москвитянин’ M. A. Дмитріевъ напечаталъ ‘Мелочи изъ запаса моей памяти’. Бар. Корфъ писалъ Норову:
‘Въ напечатанныхъ въ 6мъ нумер ‘Москвитянина’ — ‘Мелочахъ изъ запаса моей памяти’, М. Дмитріева, находится, между прочимъ, слдующее мсто: ‘Вотъ какъ послдовало паденіе Сперанскаго. Онъ въ опредленный часъ былъ y государя съ докладомъ. Передъ кабинетомъ, въ такъ называемой секретарской комнат, дожидались окончанія доклада И. И. Дмитріевъ и кн. А. П. Голицынъ. Сперанскій вышелъ съ заплаканными глазами, отороплый, и, не обращая на нихъ вниманія, оборотясь къ нимъ спиною, началъ укладывать въ портфель свои бумаги. Вышелъ уже за двери, онъ опомнился и сказалъ изъ дверей: Прощайте, князь Александръ Николаевичъ, прощайте, Иванъ Ивановичъ! — Когда онъ воротился домой, онъ нашелъ уже y себя министра полиціи, А. Д. Балашева, который именемъ государя потребовалъ отъ него бумаги и объявилъ ему отсылку на житье въ одну изъ отдаленныхъ губерній. Сперанскій попросилъ его передать государю одну бумагу въ особомъ запечатанномъ пакет, что тотъ и исполнилъ. И. И. Дмитріевъ ничего не зналъ объ этомъ. Пріхавши на другой день въ государственный совтъ и сидя черезъ одинъ стулъ отъ Балашева, онъ спросилъ его объ одномъ его чиновник: Александръ Дмитріевичъ, гд y васъ Ельчаниновъ? — Тотъ отвчалъ, и потомъ спросилъ его: Иванъ Ивановичъ, a гд y васъ Михайла Михайловичъ?
— Какой Михаила Михайловичъ? — Сперанскій! — Я думаю, онъ сейчасъ будетъ сюда. — Нтъ, не будетъ, — отвчалъ Балашевъ, — онъ уже далеко отсюда!’
‘Изъ длъ комитета 2 апрля видно, что въ 1848 г., по случаю включенныхъ въ ‘Воспоминанія’ Булгарина разсказовъ о покойномъ гр. Сперанскомъ, замчена уже была неумстность въ печати намековъ на его удаленіе и вообще на подробности такого дла, которое, бывъ правительствомъ донын всегда оставляемо подъ покровомъ тайны, слишкомъ еще близко съ нашей эпох, чтобы частное лицо дерзало безъ особаго призванія и, вроятно, безъ достаточныхъ къ тому свдній, приподнимать всенародно край этого покрова.
‘Основываясь и нын на тхъ же самыхъ соображеніяхъ, комитетъ находилъ, что если изложенныя теперь въ ‘Москвитянин’ подробности и представляютъ одинъ, такъ сказать, фактическій разсказъ, то, однако же, и въ сей форм неприлично и не должно допускать оглашенія, черезъ печать, такихъ и столь близкихъ къ намъ событій, коихъ причины или побужденія правительство, съ своей стороны, признало за благо оставить въ тайн.
‘Вслдствіе сего, комитетъ полагалъ предоставить вашему пр-ву сдлать соотвтственное въ семъ смысл по цензур вразумленіе, для общаго на будущее время руководства’.
‘На подлинномъ журнал комитета послдовала въ 11-й день сего апрля собственноручная Государя Императора резолюція: ‘Совершенно справедливо’ {Н. Барсуковъ, н. с., XIII, 239—240.}.
Выше мы уже видли, въ какіе предлы была поставлена этнографія въ губернскихъ вдомостяхъ.
На этотъ разъ, въ ‘Саратовскихъ Губ. Вдомостяхъ’ были помщены народныя псни. Комитетъ 2 апрля нашелъ въ нихъ колебаніе нравственности. Велно: губернатору сдлать выговоръ, цензировавшаго газету директора гимназіи выдержать мсяцъ на гауптвахт и спросить министра: ‘благонадеженъ-ли онъ продолжать дальше службу?’ Но по ходатайству Норова, директоръ былъ прощенъ: ему велно было одновременно объявить мсячный арестъ и помилованіе {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., V, 278—279.}.
27 мая министръ писалъ о книг . Буслаева — ‘Русскія пословицы и поговорки‘:
‘Въ этомъ, впрочемъ, во всхъ отношеніяхъ любопытномъ и достойномъ уваженія труд найдены, однакоже, совершенно неумстными въ печати слдующія пословицы: Дти отца бьютъ — въ запасъ пасутъ. Мила жена, какъ къ внцу ведутъ да какъ вонъ несутъ. Слава Богу! батюшку съ матушкой схоронилъ, какъ съ поля убралъ.
‘Во исполненіе объявленнаго мн по этому случаю высочайшаго повелнія, послдовавшаго въ 20-й день сего мая, я покорнйше прошу ваше превосходительство вмнить въ обязанность цензорамъ ввреннаго вамъ, м. г., учебнаго округа, чтобы впредь они не пропускали въ печать подобныхъ поговорокъ, которыя, едва-ли имя какое-нибудь общее въ народ распространеніе, столь противны общему патріархальному чувству нашего народа, и которыя, если он и существуютъ дйствительно въ какой-нибудь мстности, не можетъ, конечно, быть полезно оглашать и вводить чрезъ печать какъ бы въ общее употребленіе’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 294—295.}.
5-го августа министръ снова подтвердилъ ‘о строгомъ исполненіи вышеозначеннаго высочайшаго повелнія, въ особенности же при разсмотрніи повременныхъ популярныхъ изданій, съ изъясненіемъ при этомъ, что подобные вышеозначеннымъ наговоры и волшебныя заклятія, какъ остатки вреднаго суеврія, не имющіе и въ ученомъ отношеніи никакого значенія, вовсе не должны быть допускаемы къ печати не только въ періодическихъ изданіяхъ, доступныхъ большому и разнообразному кругу читателей, но даже и въ сборникахъ и книгахъ, составляемыхъ съ ученою цлью и предназначенныхъ для образованнаго класса публики {Ibidem, 296.}.
Но, по всей вроятности, эти два распоряженія исполнялись недостаточно точно и строго, потому что 24-го сентября, по распоряженію комитета 2-го апрля, министромъ было приказано: ‘Народныя псни, предаваемыя печати, должны быть подвергаемы столь же осмотрительной цензур, какъ и вс другія произведенія словесности, не должны быть допускаемы такія, въ которыхъ воспвается развратъ, позорящій и разрушающій семейный бытъ, ибо желательно, чтобы подобныя псни, если он точно живутъ въ народ, искоренялись даже въ самыхъ его преданіяхъ, a не поддерживались и обновлялись въ памяти появленіемъ ихъ въ печати, въ особенности въ ‘Губернскихъ Вдомостяхъ ‘ {Ibidem, 297.}.
22-го іюля предписывалось: ‘во всхъ случаяхъ, когда въ какомъ-либо сочиненіи, издаваемомъ въ Имперіи и Царств Польскомъ, длаются выписки мстъ или текстовъ изъ св. книгъ Ветхаго и Новаго Завта, на какомъ бы то язык ни было, должно быть означаемо подъ каждою такою выпискою указаніе на книгу, главу и стихъ, откуда она заимствована’ {Ibidem, 295.}.
Въ этомъ же году очень смшной инцидентъ произошелъ съ словаремъ Рейфа. Одинъ цензоръ, имя въ виду распоряженіе о строгомъ изъятіи изъ словарей всего ‘непристойнаго’, очень не поцеремонился съ словаремъ Рейфа, исчерпавъ тамъ чуть ни половину, между прочимъ не пропущено было слово Litanej, переведенное ‘литія, молебенъ, скучный разсказъ’. Издатель жаловался главному управленію и объяснилъ, что хуже будетъ, если русскій ученикъ, встртивъ на нмецкомъ язык это слово въ смысл ‘скучнаго разсказа’, станетъ переводить его словами ‘литія, молебенъ’. Но главное управленіе не вняло голосу разума…
Очень любопытенъ фактъ защиты комитетомъ 2 апрля Н. С. Тихонравова. Послдній помстилъ въ ‘Отеч. Запискахъ’ статью о гр. . В. Растопчин. Погодинъ увидлъ въ ней кражу своихъ архивныхъ документовъ и написалъ объ этомъ въ ‘Москвитянин’. Полемика послужила поводомъ для письма Корфа Норову, набросаннаго собственноручно карандашемъ:
‘Въ іюльской книжк ‘Москвитянина’ напечатаны ‘Два слова о письмахъ гр. . В. Растопчина, помщенныхъ въ стать (въ ‘Отеч. Запискахъ’) г. Тихонравова’. Въ сихъ ‘Двухъ словахъ’, подписанныхъ М. П., т. е. Михаиломъ Погодинымъ, издателемъ ‘Москвитянина’, разсказывается, что онъ, т. е. г. Погодинъ, эти самыя письма получилъ года три тому назадъ отъ сына гр. Растопчина и приготовилъ ихъ къ печати съ своимъ предисловіемъ, но не могъ ихъ издать, и они остались въ его бумагахъ. За симъ г. Погодинъ продолжаетъ: г. Тихонравовъ, которому я сообщилъ и прочее. Я не нахожу и не считаю себя въ прав входить въ разсмотрніе справедливости длаемыхъ здсь г. Тихонравову упрековъ, до степени основанія, какое имлъ г. Погодинъ назвать его поступокъ англійскимъ маневромъ (при принятомъ нын понятіи этого выраженія), хорошимъ призомъ и др. Но по кругу дйствія, возложенному высочайшимъ довріемъ на комитетъ 2 апрля, я нахожу прямою своею обязанностью замтить, что эти упреки, выходящіе изъ предловъ того, что принадлежитъ собственно къ дозволенной литературной критик и полемик, бывъ сдланы гласно черезъ печать и передъ всею публикою, не могутъ и по сущности ихъ, и по форм не быть почтены за оскорбленіе г. Тихонравова, a въ семъ отношеніи законы наши совершенно положительны: цензурный уставъ запрещаетъ пропускать въ печать такія сочиненія, въ которыхъ оскорбляется честь какого-либо лица непристойными выраженіями, a узаконеніе 1845 г. (ст. 1308 и 2020) подвергаетъ извстнымъ, соразмрнымъ степени виновности наказаніямъ, какъ цензора, нарушившаго сіе правило, такъ и того, кто составилъ и распространилъ, хотя и не заключающее въ себ прямой клеветы, но ругательное и явно оскорбительное для чести частнаго лица сочиненіе. Вслдствіе того, я полагалъ бы, обративъ на помщенную въ ‘Москвитянин’ статью г. Погодина вниманіе министра народнаго просвщенія, предоставить дло сіе, въ дальнйшемъ онаго ход, его дйствію и распоряженію’.
Очевидно, третировать Норова карандашомъ писанными бумагами — что, особенно но тогдашнимъ канцелярскимъ нравамъ, было явною невжливостью — Корфу предоставляли возможность его собственная сильная позиція и неумніе министра просвщенія поставить себя какъ слдовало… Норовъ въ тотъ же день отвчалъ ему: ‘Вслдствіе предварительнаго объясненія моего съ вами, считаю долгомъ довести до свднія вашего высокопревосходительства, что я предложилъ г. управляющему московскимъ учебнымъ округомъ сдлать замчаніе цензору Раевскому за одобреніе къ напечатанію въ ‘Москвитянин’ статьи г. Погодина: ‘Два слова о письмахъ гр. Растопчина’, содержащей въ себ выраженія, оскорбительныя для г. Тихонравова ‘ {Н. Барсуковь, н. с., XIII, 263—265.}.
Не мене оригинально распоряженіе Норова 7 октября: ‘Сочиненія и статьи, относящіяся къ смутнымъ явленіямъ нашей исторіи, какъ-то: съ временамъ Пугачева, Стеньки Разина и т. п., и напоминающія общественныя бдствія и внутреннія страданія нашего отечества, ознаменованныя буйствомъ, возстаніями и всякаго рода нарушеніями государственнаго порядка, при всей благонамренности авторовъ и самыхъ статей ихъ, неумстны и оскорбительны для народнаго чувства, и оттого должны быть подвергаемы строжайшему цензурному разсмотрнію и не иначе быть допускаемы въ печать, какъ съ величайшею осмотрительностью, избгая печатанія оныхъ въ періодическихъ изданіяхъ’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 298. 1854-мъ годомъ закончилъ краткій обзоръ дятельности комитета 2 апрля Усовъ, въ стать ‘Изъ моихъ воспоминаній’ (‘Истор. Встникъ’ 1883 г., V), я потому не указывалъ на нее и не обращалъ вниманіе на ошибки сего ‘воспоминателя’, что вс воспоминанія его по этому вопросу можно съ гораздо большимъ удобствомъ найти въ нкоторыхъ изъ цитируемыхъ мною офиціальныхъ источникахъ, на которыя имъ не только никогда не длалось указаній, но придалъ имъ видъ личныхъ документовъ…}. Какъ это напоминаетъ древнюю индійскую легенду о храм, входъ въ который былъ совершенно безпрепятственъ, a желавшій выйти, подвергался немедленной смертной казни…

Норовъ приближаетъ къ себ Никитенко. Послдній настаиваетъ на уничтоженіи комитета 2 апрля. Ходъ этой политики. Резолюція государя.

Правой, хотя и неофиціальной, рукой Норова скоро, посл его назначенія на постъ министра, сдлался Никитенко. Человкъ этотъ, вовсе не склонный совершенно освободить печать отъ цензуры, много, однако, хлопоталъ, чтобы такъ или иначе ее обезвредить, и нельзя не сказать, чтобы не усплъ повліять на министра. Послдній поручалъ ему составлять боле важные доклады, темы и содержаніе которыхъ сплошь и рядомъ были подсказаны самимъ Никитенкомъ. Никитенку же обязанъ Норовъ ршимостью итти на закрытіе комитета 2 апрля. Благодаря ему, министръ, наконецъ, узналъ, какъ смотрли общество и журналисты на это учрежденіе, какой развратъ вносило оно своимъ давленіемъ и въ литературу и въ цензуру.
17 декабря 1853 года Никитенко уже записываетъ: ‘Съ девяти часовъ утра и до половины четвертаго, почти не вставая съ мста, работалъ надъ составленіемъ важной записки для государя. Дло идетъ о сліяніи комитета 2 апрля съ главнымъ управленіемъ цензуры. Это смлый шагъ. Комитетъ длаетъ много зла. Абрамъ Сергевичъ хочетъ предварительно показать записку графу Д. Н. Блудову, который тоже весьма не одобряетъ дйствій комитета’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., IV, 47.}. Вмст съ тмъ Никитенко ведетъ атаку и съ другого фланга: по его настоянію, Норовъ испрашиваетъ соизволеніе государя ‘представлять ему каждую треть года вдомость о лучшихъ русскихъ сочиненіяхъ и даже переводныхъ, съ краткимъ изложеніемъ ихъ содержанія и съ указаніемъ ихъ достоинствъ, чтобы государь видлъ, что въ нашемъ умственномъ мір не одн гадости творятся, какъ ему постоянно доноситъ пресловутый комитетъ 2 апрля’ {Ibidem, V, 272—273.}. Соизволеніе было дано 18 февраля 1854 года.
Но Норовъ то и дло колеблется въ разныя стороны и Никитенку стоитъ не мало труда и политики, держать его въ разъ принятомъ направленіи. Все обусловливалось настроеніемъ Николая I, которое, въ свою очередь, зависло уже отъ хода севастопольской кампаніи…
Въ октябр государю былъ представленъ списокъ лучшихъ произведеній нашей учено-литературной дятельности съ января. Набралось… 16 сочиненій!… И эту смшную цифру отнюдь нельзя объяснять исключительно строгимъ судьей — Никитенкомъ. Было, конечно, и это, но гораздо важне другое обстоятельство: поразительная скудость книжнаго рынка вообще. Не ошибался руководитель Норова, когда писалъ въ сентябр 1854 года: ‘у насъ вовсе не выходитъ никакихъ книгъ, a какъ и сборники запрещены {Въ 1853 году, какъ я уже говорилъ, послдовало распоряженіе о подчиненіи изданія сборниковъ правиламъ о періодическихъ изданіяхъ.}, то литература наша въ полномъ засто. Только и есть, что журналы: ‘Отечественныя Записки’, ‘Современникъ’, ‘Библіотека для Чтенія’, ‘Москвитянинъ’ и ‘Пантеонъ’. Но и въ нихъ большею частью печатаются жалкія, безцвтныя вещи’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., V, 279.}.
Здсь кстати будетъ справка о количеств періодическихъ изданій, выходившихъ въ теченіе восьмилтнихъ подвиговъ комитета 2 апрля.
Въ 1847 г. цензур министерства просвщенія подчинены были 55 изданій, которыя можно, иногда съ очень большой натяжкой, разсматривать, какъ боле или мене общія или, если и спеціальныя, то издававшіяся частными лицами или обществами. Въ 1848 г. прибавилось только одно частное общее изданіе — ‘Сверное Обозрніе’, и въ 1849 годъ мы, такимъ образомъ, перешли съ 56 органами. Цифра эта оставалась и въ 1850 г., но взамнъ двухъ превратившихъ свое существованіе, создались: ‘Архивъ историко-юридическихъ свдній, относящихся до Россіи’, Н. П. Калачова и ‘Журналъ для Двицъ’ — ‘Лучи’. Въ 1851 г. началъ выходить ‘Русскій Художественный Листокъ’, въ 1852 г. — ‘Репертуаръ Русской сцены’, въ 1853 и 1854 гг., не прибавилось ни одного боле или мене общаго изданія. Вообще же цифра изданій политическихъ, общественныхъ и литературныхъ въ періодъ 1848—55 гг. колебалась въ предлахъ 20—15… {‘Журналъ Министерства Народнаго ІІросвщенія’, 1862 г., III, H. M. Лисовскій ‘Рус. період. печать 1703—1894 гг.’, Спб., 1895 г. 1, Его же — ‘Періодическая печать въ Россіи, 1703—1903 гг.’ (‘Литер. Встникъ’, 1902 г., VIII).}.
Не вря твердости ‘стараго младенца’, Никитенко придумалъ еще способъ обезвредить по возможности цензуру — составленіе особыхъ цензорскихъ наказовъ. Это, по его мннію, уяснило бы цензорамъ ‘чего держаться’ и обуздало бы ‘ихъ произволъ, часто невжественный и эгоистичный’, произволъ, которымъ, какъ мы видли, не былъ какъ будто доволенъ и комитетъ 2 апрля. Норовъ согласился и на это. Никитенко принялся за работу. 20 декабря министръ подалъ, наконецъ, государю записку о сліяніи комитета съ главнымъ управленіемъ цензуры. Николай I сказалъ ему: ‘Дай мн это самому прочесть и обдумать’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., V, 289.}.

1855 годъ.

Смерть Императора Николая I. Норовъ спшитъ регулировать цензуру.

18 февраля 1855 года императоръ Николай I скончался.
Новому государю было не до цензуры: Севастополь привлекалъ все его вниманіе, тамъ ршалась битва Востока съ Западомъ…
Никитенко не оставлялъ въ поко Норова. 30 марта онъ записалъ:
‘Былъ по утру y министра. Говорилъ о длахъ. Онъ сказалъ, что меня ожидаютъ нсколько важныхъ длъ. Я представилъ ему, что прежде всего надо заняться цензурою, ибо можетъ случиться, что государь самъ объ этомъ вспомнитъ, такъ чтобы y насъ все было готово. Авраамъ Сергевичъ съ жаромъ ухватился за эту мысль и просилъ меня заняться теперь исключительно инструкціей цензорамъ. Итакъ, надо всего себя погрузить въ это дло. Предметъ важный. Настаетъ пора положить предлъ этому страшному гоненію мысли и этому произволу невждъ, которые длали изъ цензуры съзжую и обращались съ мыслями, какъ съ ворами и съ пьяницами’… {Ibidem, VI, 613—614.}.
A 3 апрля: — ‘Авраамъ Сергевичъ вдругъ заспшилъ съ проектомъ цензурной инструкціи, a дло такое, что его и въ мсяцъ усидчивой работы не сдлаешь. A я началъ еще недавно. Впрочемъ, сегодня я прочелъ ему уже все сдланное — около половины цлаго. Пришелъ въ восторгъ, обнималъ. ‘Я многаго ожидалъ отъ васъ, — сказалъ онъ, — но это превзошло мои ожиданія’. Отлично, подумалъ я, но прочно-ли? Положено представить государю сначала какъ бы вступительную записку о цензур и о необходимости дать ей боле разумное направленіе, a затмъ и инструкцію.
— ‘Одна только бда, — замтилъ Авраамъ Сергевичъ, — что ныншніе цензора не въ состояніи будутъ слдовать правиламъ, которыя вы имъ предлагаете.
— ‘Неужели же, — отвчалъ я — вы думаете ихъ оставить на служб? Съ ними, конечно, ничего не пойдетъ. Но если улучшать цензуру, то необходимо и отставить ныншнихъ цензоровъ, по совершенной ихъ неспособности, и замнить ихъ лучшими людьми. На эти мста боле, чмъ на другія, необходимо сажать умныхъ людей. Надо ршительно принять за правило, что неимющій какой-нибудь, хотя кандидатской степени, не можетъ быть цензоромъ.
‘Ршено: какъ скоро государь утвердитъ инструкцію, отставить ныншнихъ цензоровъ и опредлить новыхъ. Въ этомъ случа я позволяю себ дйствовать на пользу общую со вредомъ для нкоторыхъ. Да и надо сказать: въ самомъ дл, кто веллъ этимъ господамъ принимать на себя бремя не по силамъ? Жалованье, вотъ, хорошее. А, вдь, сколько надлано гадостей, глупостей и, что хуже всего, подлостей! Иногда доходитъ до того, что не чувствуешь ни малйшаго сожалнія ко всмъ этимъ Елагинымъ, Ахматовымъ, Пейкерамъ, Шидловскимъ. Ихъ набрали Шихматовъ и Мусинъ-Пушкинъ. Елагинъ завдывалъ конюшнею y Шихматова. Ахматовъ, казанскій помщикъ, сдланъ цензоромъ потому, что его начальникъ ему долженъ, a Берте ему родственникъ’.
6 апрля Никитенко отдалъ Норову записку о цензур для представленія при личномъ его доклад государю {Ibidem, 615—610.}.
Но Норовъ — всегда былъ Норовъ. 13 апрля Никитенко съ грустью заноситъ въ свой ‘Дневникъ’:
‘Сейчасъ отъ министра. У него былъ личный докладъ государю. Не знаю, почему Авраамъ Сергевичъ далъ направленіе длу о цензур не то, какое мы съ нимъ поршили посл нашего совщанія. Вмсто того, чтобы прочесть государю заготовленную записку, онъ на словахъ объяснилъ ему дло: вышло не то, что могло и чему слдовало выдти. Министръ налегъ на комитетъ 2 апрля, но не выразилъ основаній его зловредности, которыя были изложены въ записк. Государь отвчалъ, что такъ какъ онъ, министръ, теперь самъ членъ этого комитета, то послдній уже не можетъ быть такъ вреденъ. Объ инструкціи (цензорамъ) Авраамъ Сергевичъ вовсе не упомянулъ, a между тмъ это было необходимо. Боюсь, чтобы дло не было испорчено’ {Ibidem, 618.}.
И пока преимущественное вниманіе правительства обращалось на войну, Никитенко велъ атаку на цензоровъ, убжденный, что этимъ онъ вливаетъ новое вино въ еще неизношенные мха… Въ ма проектъ наказа цензорамъ былъ конченъ, представленъ въ главное управленіе цензуры и не могъ быть измненъ безъ предварительныхъ переговоровъ съ авторомъ, теперь уже не полагавшимся на Норова, особенно, въ виду замченнаго какъ будто не очень-то большого расположенія къ министру со стороны новаго государя…

Севастополь сданъ… Пробужденное общество ждетъ раскрпощенія мысли и человка. ‘Дума русскаго’ П. А. Валуева.

Но вотъ насталъ день расплаты за прошлое: Россія узнала о своемъ пораженіи. Севастополь сданъ… Передъ русскимъ обществомъ, загипнотизированнымъ ‘везд обстоящимъ всеблагополучіемъ’, встаетъ въ образахъ это страшите недавнее прошлое… Первое движеніе — бжать безъ оглядки отъ этого благополучія.
На вопросы: ‘какъ же это? почему? кто виноватъ?’ — отвтъ былъ одинъ: крпостничество мысли и крестьянъ. Этимъ опредлялось желаемое начало ожидаемой новой жизни.
Даже такіе люди, какъ М. А. Дмитріевъ и кн. П. А. Вяземскій, уже явно не мирились съ существовавшимъ надъ печатью гнетомъ. Вотъ что писалъ первый изъ нихъ Погодину: ‘Ko мн пишутъ, что хотятъ пересмотрть цензурный уставъ. Этого мало! Надобно сдлать, чтобы не было министерскихъ предписаній, которыми одними руководствуются цензоры, оставляя уставъ безгласнымъ. Надобно кому-нибудь открыть государю, что въ прошедшее царствованіе предписаніе, подписанное министромъ, было выше устава, подписаннаго государемъ’… {Н. Барсуковъ, н. с., XIV, 12.} Читатели знаютъ то, чего не зналъ хорошо Дмитріевъ и многіе его современники, знаютъ источникъ министерскихъ предписаній, всегда слово въ слово повторявшихъ распоряженія своихъ верховныхъ негласныхъ ревизоровъ.
Наиболе замтнымъ для бюрократическихъ сферъ протестомъ противъ стараго уклада жизни должна, несомннно, считаться ‘Дума русскаго’, написанная курляндскимъ губернскимъ (тогда еще не графомъ) П. А. Валуевымъ, сбросившимъ, со смертью Николая I, въ мигъ личину всмъ довольнаго подданнаго. Никому и въ голову не приходило тогда смотрть на эту статью, ходившую въ тысячахъ списковъ, какъ на начало быстрой карьеры лукаваго царедворца. Вс видли въ ней искренній вопль человка, преданнаго родин, многіе ожидали съ тревогой, что вотъ-вотъ автора уберутъ. Умъ Валуева подсказалъ ему, что протестъ этотъ найдетъ сочувствіе массы, и онъ не ошибся. Лесть, щедро разсыпанная въ ‘Дум’ по адресу великаго князя Константина Николаевича, тонула въ тотъ моментъ въ мысляхъ дйствительно общихъ всей Россіи.
Я не буду подробно останавливаться на ‘Дум русскаго’, но кое-какія выдержки изъ нея сдлаю.
Отмтивъ единодушную ненависть Европы къ Россіи, Валуевъ спрашивалъ: ‘Чмъ стяжали мы себ столькихъ враговъ? Неужели однимъ только нашимъ величіемъ? Но гд это величіе? Гд силы наши? Гд завтъ прежней славы и прежнихъ успховъ? Гд превосходство войскъ нашихъ, столь стройно грозныхъ подъ Краснымъ Селомъ?’…. ‘Было-ли съ нами и сопровождаетъ-ли насъ теперь благословеніе Божіе? Мы вс, царь и народъ, усердно призывали Бога на помощь. Въ монаршихъ воззваніяхъ приводились тексты изъ Св. Писанія, въ отзывахъ разныхъ сословій на эти воззванія выражалась увренность въ Божіемъ покровительств, архипастыри нашей церкви, при всхъ торжественныхъ случаяхъ, общали намъ побду надъ врагами. Но событія досел не оправдали архипастырскихъ общаній. Благословеніе Божіе не знаменуется бдствіями. Напротивъ того, не должны-ли мы видть въ нашихъ неудачахъ испытаніе и наставленіе, свыше намъ ниспосланныя? Россія мужественно переноситъ испытаніе. Она безропотно напрягаетъ къ тому вс свои силы, но внемлетъ-ли она наставленію и извлечетъ-ли изъ него пользу? Вопросъ о причинахъ, объясняющихъ наши неудачи и ныншнее затруднительное положеніе нашего отечества, естественно возникаетъ въ сердц каждаго русскаго’.
И авторъ понималъ, что вся суть въ темп общественной жизни. Съ плохо скрываемой ироніей говорилъ онъ:
‘Европу колебали, нсколько лтъ сряду, внутренніе раздоры и мятежи, мы наслаждались ненарушимымъ спокойствіемъ. Несмотря на то, гд развивались въ продолженіе этого времени быстре и послдовательне внутреннія и вншнія силы?’ A на вопросъ: ‘благопріятствуетъ-ли развитію духовныхъ и вещественныхъ силъ Россіи ныншнее устройство разныхъ отраслей нашего государственнаго управленія?’ Валуевъ отвчалъ: ‘Отличительныя черты его заключаются въ повсемстномъ недостатк истины, въ недовріи правительства къ своимъ собственнымъ орудіямъ и въ пренебреженіи ко всему другому. Многочисленность формъ подавляетъ сущность административной дятельности и обезпечиваетъ всеобщую офиціальную ложь. Взгляните на годовые отчеты. Везд сдлано все возможное, везд пріобртены успхи, везд водворяется, если не вдругъ, то по крайней мр постепенно, должный порядокъ. Взгляните на дло, всмотритесь въ него, отдлите сущность отъ бумажной оболочки, то, что есть, отъ того, что кажется, правду отъ неправды или полуправды, — и рдко гд окажется прочная, плодотворная польза. Сверху блескъ, внизу гниль. Въ твореніяхъ нашего офиціальнаго многословія нтъ мста для истины. Она затаена между строками, но кто изъ офиціальныхъ читателей всегда можетъ обращать вниманіе на междустрочія!’
Переходя къ вопросу, наиболе насъ въ данную минуту интересующему, къ сдавленности мысли и слова, Валуевъ прямо говорилъ:
‘…Везд преобладаетъ y насъ стремленіе сять добро силою. Везд пренебреженіе и нелюбовь въ мысли, движущейся безъ особаго на то приказанія. Везд опека надъ малолтними. Везд противоположеніе правительства народу, казеннаго частному, вмсто ознаменованія ихъ естественныхъ и неразрывныхъ связей. Пренебреженіе къ каждому изъ насъ въ особенности и къ человческой личности вообще водворилось въ законахъ’ {‘Рус. Старина’, 1891 г., V, 349—359.}.
Теперь, черезъ пятьдесятъ лтъ, и то ‘Дума’ производитъ извстное впечатлніе, каково же оно должно было быть тогда?! A обстоятельства еще его муссировали: въ своемъ извстномъ декабрьскомъ приказ по морскому вдомству, в. к. Константинъ Николаевичъ, назвавъ ее ‘весьма замчательной запиской о ныншнихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ Россіи’, цитировалъ ‘Думу русскаго’ и требовалъ впредь правды по своему министерству…
Принятый въ салонахъ великаго князя и великой княгини Елены Павловны, Валуевъ развивалъ свои мысли детальне и шелъ дальше. Но когда въ дневник своемъ, 20 октября 1855 года, онъ спрашивалъ: ‘что y насъ теперь прежде всего желательно?’ то тутъ же отвчалъ: ‘преобразованіе цензуры’, когда писалъ тамъ: ‘каждый министръ выражаетъ полное сочувствіе печатному слову, но проситъ только изъять свое вдомство’ {‘Рус. Старина’, 1891 г., V, 340.} онъ говорилъ то же, что и въ ‘Дум русскаго’, онъ повторялъ общій голосъ передового общества.
Очевидно, все это не могло не оказать вліяніи и на государя. Хотя онъ былъ ‘видимо удрученъ войною’, и ‘дла, неотносящіяся къ ней, слушалъ не съ полнымъ вниманіемъ, спшилъ и многаго не ршался брать на себя, боясь ошибиться’ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., VI, 623.}, — но съ помощью вел. кн. Константина Николаевича, ‘Норова, Блудова и другихъ имлъ возможность узнать, какое отвращеніе внушалъ къ себ комитетъ 2 апрля и установленный имъ цензурный режимъ.

Корфъ ходатайствуетъ о… закрытіи комитета 2 апрля. Утвержденіе его доклада.

У насъ есть одно очень существенное доказательство, что Александръ II былъ близокъ къ упраздненію комитета: перемна убжденій бар. Корфа. Кто бы могъ думать, что онъ, этотъ косвенный создатель эпохи цензурнаго террора, теперь, когда ни въ писателяхъ, ни въ литератур не произошло измненій въ сторону большей благонамренности, вдругъ подпишетъ смертный приговоръ своему собственному дтищу!..
Корфъ представилъ государю всеподданнйшій докладъ, гд, изложивъ вкратц исторію дятельности комитета, между прочимъ, писалъ:
‘Въ настоящее время, посл восьмилтняго почти существованія комитета, дло представляется въ слдующемъ вид:
‘1) Въ писателяхъ и цензорахъ окончательно водворена та весьма дйствительная увренность, что надъ ними всегда, неусыпно, неослабно дйствуетъ глазъ правительства.
‘2) Цензурныя постановленія приведены въ должную опредлительность и средства цензуры усилились и обезпечены въ полную соотвтственность кругу ея дйствій.
‘3) Во глав министерства народнаго просвщенія находится лицо, пользующееся монаршимъ довріемъ. При семъ новомъ высшемъ управленіи, цензура, въ настоящемъ ея устройств, дйствуетъ и безъ всякаго сторонняго вліянія съ такою бдительностію, что вмсто сотенъ прежнихъ замчаній, въ ныншнемъ году былъ комитету поводъ всего лишь къ двумъ и то по предметамъ маловажной неосмотрительности, на которые, одновременно съ комитетомъ, было обращено вниманіе и со стороны министерства.
‘Въ семъ положеніи не подлежитъ, кажется, сомннію, что комитетъ 2-го апрля, существовавшій всегда лишь въ вид изъятія изъ общаго порядка, окончательно совершилъ свое назначеніе {Курсивъ мой.}, и съ минованіемъ вызвавшихъ оный чрезвычайныхъ обстоятельствъ, становится отнын совершенно излишнимъ {Тоже.} въ цензурной администраціи звеномъ. Словомъ, что дло, по выраженію блаженнаго памяти Государя Императора, устроилось иначе. Осмлюсь сказать еще боле: комитетъ въ настоящее время не только пересталъ быть полезнымъ, но и сдлался вреднымъ. Его вмшательство въ дла, долженствующія имть свой законный ходъ, его посредничество между министерствомъ и верховною властью, которому нтъ примра ни въ какой другой части управленія, этотъ видъ сторонняго надзора и контроля, при несуществованіи боле прежнихъ къ тому побужденій, — все сіе вмст вредитъ единству дйствія и власти министра и даже, можетъ быть, иногда усиливаетъ свыше мры строгость цензуры, что, конечно, не мене противно высочайшимъ видамъ Вашего Императорскаго Величества, чмъ и предосудительная ея слабость. Во всхъ законодательствахъ принято за основаніе, что представленіе авторомъ книги въ цензуру избавляетъ его отъ всякаго личнаго преслдованія, опасеніе же авторовъ, что они, несмотря на пропускъ цензора, могутъ подвергнуться взысканію безъ истребованія отъ нихъ сперва объясненій, доводитъ иногда до цли совершенно противоположной: распространяется рукописная литература, гораздо боле опасная, ибо она читается съ жадностью, и противъ нея безсильны вс полицейскія мры’ {Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи, etc., 53. Рукописная литература была, дйствительна, очень широко распространена въ эпоху 1853—55 годовъ.}.
Плохо, конечно, врится искренности послдняго предсдателя комитета: или онъ поневол влачилъ на своихъ раменахъ это званіе, или не по собственной иниціатив составилъ смертный приговоръ своему дтищу. Но на первое указаній нигд не встрчается… Кром того, очень любопытна и вся аргументація Корфа: оказывается, въ учрежденіи комитета и въ его процвтаніи восемь лтъ повиненъ… реакціонеръ Уваровъ, прослужившій при немъ полтора года…
Но какъ бы то ни было, 6 декабря 1855 года, комитетъ 2 апрля былъ высочайше упраздненъ.
Съ прекращеніемъ его надзора, цензура, разумется, сразу почувствовала отсутствіе Дамоклова меча и, въ извстной мр, поддалась, безсознательно и невольно, духу новыхъ вяній. Т времена, когда К. С. Аксаковъ, оканчивая грамматику и ожидая сдачи ея въ цензуру, боялся, что цензоръ не пропуститъ родительнаго падежа, скажетъ: неприлично! — сдлались прошлымъ. Чувствовалось, что прошлое это кануло въ вчность, что къ нему нтъ возврата, что передъ сдавленной русской мыслью стоятъ уже полуотворенныя двери душнаго каземата…
Правда, не прошло шести-семи лтъ, какъ общество убдилось въ полной невозможности ожидать свободы слова, но, во-первыхъ, это было потомъ, во-вторыхъ, въ данный моментъ важно было сознавать, что учрежденіе, поставившее своимъ девизомъ: ‘вы вс люди вредные, потому что мыслите и печатаете свои мысля’ — больше не существуетъ. Ощущеніе радостное, хотя и аналогичное тому, которое испытывается одиночно заключеннымъ въ смрадномъ душномъ каземат при выпуск ‘на прогулку’…
Въ заключеніе я считаю безусловно необходимымъ привести мнніе о роли комитета 2 апрля самого министерства народнаго просвщенія, высказанное имъ въ 1862 году, въ вполн офиціальномъ документ:
‘Господство надъ цензурою комитета 2 апрля было крайнимъ напряженіемъ системы запрещенія и предупрежденія. Время это получило въ литературныхъ кругахъ наименованіе ‘эпохи цензурнаго террора’. Но, какъ всякій терроръ, онъ не могъ быть слишкомъ продолжителенъ и пророчилъ поворотъ идей въ другую сторону. Въ самомъ дл, новое направленіе, обнаружившееся черезъ нсколько лтъ по всмъ частямъ государственнаго управленія, не замедлило коснуться и цензуры, a оживленіе общественной мысли отразилось и на литератур. Цензурный терроръ миновалъ, но не оставилъ-ли онъ по себ слда? Есть люди, которые уврены, что продолжительное стремленіе цензуры подчинить себ литературу и вести ее на помочахъ произвело ту недоврчивость со стороны послдней ко всякому сближенію съ правительствомъ, которая въ ней замчается въ настоящее время’ {‘Историческія свднія etc’, 76—77.}.
Послдующее доказало, что особеннаго ‘поворота’ не произошло и при томъ министр (А. B. Головнин), который всячески старался заручиться популярностью и съ этою цлью, между прочимъ, очень подробно остановился на оцнк прошлаго…
Впрочемъ, все это уже не входитъ въ настоящій очеркъ.

Русское ‘Bureau de la presse’.

Часть I.

Бглый взглядъ на цензуру въ 1856—1858 гг. Гоненія Норова противъ стихотвореній Некрасова. Высочайшее повелніе о составленіи новаго устава. Изданіе сочиненій Кантемира. Неумстность перепечатокъ изъ ‘Журнала Мин. Внутр. Длъ’. Предлъ обсужденія насущныхъ реформъ.

Настоящій очеркъ посвящается изслдованію другого очень интереснаго и тоже мало до сихъ поръ извстнаго, a между тмъ, безусловно характернаго момента изъ исторіи русской печати, именно — опять-таки негласному ‘комитету по дламъ книгопечатанія’, просуществовавшему всего одинъ годъ: съ 24 января 1859-го до 24 января 1860 года.
Но уже самая перемна царствованія, не говоря о той грандіозной перемн въ настроеніи русскаго общества, которая знаменуетъ собою свтлое мгновеніе нашей жизни, называемое не совсмъ правильно ‘шестидесятыми годами’, длаетъ необходимымъ хоть бглый взглядъ на условія сyществованія литературы въ теченіе первыхъ четырехъ лтъ со дня воцаренія Александра II. Безъ этого не будетъ понятно многое изъ непосредственно входящаго въ тему этого очерка.
Я уже говорилъ (стр. 306), что императоръ Александръ ІІ, занятый севастопольской кампаніей и вопросами ближайшимъ образомъ съ ней соприкасавшимися, въ 1855 году почти не обращалъ вниманія на литературу и цензуру, предоставивъ имъ итти по старому пути. Въ начал декабря былъ упраздненъ комитетъ 2 апрля 1848 года и, конечно, даже пессимистически настроенные элементы видли въ этомъ начало новой эпохи для печатнаго выраженія общественной мысли. Они понимали, разумется, всю неосновательность надеждъ оптимистовъ на какія-бы то ни было коренныя, серьезныя реформы въ этомъ направленіи, видли отсутствіе для этого и людей и настроенія въ бюрократическихъ верхахъ, чувствовали присутствіе кругомъ еще крпкихъ столповъ рухнувшаго желзнаго тридцатилтія, — но, повторяю, все-таки, не могли не привтствовать этой мры, какъ заключенный въ каземат, при всей своей пессимистической сдержанности, не можетъ не привтствовать своего перевода въ общую камеру.
Кто оказался правъ, не оптимистичны-ли были даже и пессимисты, что дало новое царствованіе русской печати — все это вопросы и очень обширные и очень серьезные, чтобы разршить ихъ здсь, въ бгломъ обзор 1856—58 годовъ и въ сравнительно детальномъ освщеніи 1859-го. Для этого нужно очень подробно разсмотрть все первое десятилтіе царствованія Александра II, увнчавшееся закономъ 6 апрля 1865 года, по непонятной, ни на чемъ не основанной и непростительной исторической ошибк все еще называемомъ звеномъ ‘эпохи великихъ реформъ’…
Остановившись ниже исключительно на неопровержимыхъ фактахъ, я надюсь, однако, что, абрисъ отвтовъ на вс эти вопросы будетъ готовъ ..
Въ 1856 г. Некрасовъ выпустилъ свои стихотворенія. Министръ просвщенія Норовъ, подстрекаемый добровольцами, въ которыхъ и въ новое царствованіе не было, конечно, недостатка, пригласилъ поэта и въ очень рзкихъ выраженіяхъ сдлалъ ему строгое внушеніе. Некрасовъ не ползъ за словомъ въ карманъ… Въ результат послдовало извиненіе {М. Поповъ, ‘Мелкіе разсказы’, ‘Рус Старина’, 1896 г., III, 558.}. Но на другой день Норову внушили, что онъ напрасно это сдлалъ, что сочиненія Некрасова дйствительно вредны. Норовъ вторично пригласилъ Николая Алексевича, снова накричалъ на него, a на слдующій день предсдатель петербургскаго цензурнаго комитета получилъ слдующую бумагу, скрпленную подписью министра:
‘Въ Москв, съ разршенья цензора С.-Петербургскаго цензурнаго комитета, ст. сов. Бекетова, напечатаны нын ‘Стихотворенія Н. Некрасова’. Большая часть ихъ была уже прежде отпечатана въ разныхъ изданіяхъ, нкоторыя, какъ объяснено въ ноябрьской книжк журнала ‘Современникъ’ за сей годъ, пополнены противу прежнихъ, и наконецъ, нсколько, стихотвореній не было досел напечатано.
‘Многія изъ этихъ стихотвореній, особенно если судишь о нихъ въ послдовательномъ порядк и въ совокупности, могутъ подать поводъ къ различнымъ толкамъ и возбудить въ общественномъ мнніи удивленіе и неблагопріятныя впечатлнія. Отъ цензуры, конечно, не требуется, чтобы она везд и всегда усиливалась отыскивать сокрытый смыслъ, или въ каждомъ общемъ выраженіи видть умышленное и обвинительное приложеніе къ существующему порядку, но между тмъ, цензура должна быть предусмотрительна, проницательна и догадлива. Она должна знать публику и не допускать до печати все, что публика можетъ толковать въ дурную сторону {Неотмненный уставъ 1828 г., наоборотъ, требовалъ только согласованія цензора съ явнымъ смысломъ рчи.}. Напримръ, въ стихотвореніи ‘Гражданинъ и поэтъ’ {Ошибка: ‘Поэтъ и гражданинъ’.}, конечно, не явно и не буквально, выражены мннія и сочувствія неблагонамренныя. По всему ходу стихотворенія и по нкоторымъ отдльнымъ выраженіямъ нельзя не признать, что можно придать этому стихотворенію смыслъ и значеніе самые превратные. Такъ:
‘Въ ночи, которую теперь
Міръ доживаетъ боязливо,
Когда свободно рыскалъ зврь,
A человкъ бродилъ пугливо, —
Ты твердо свточъ свой держалъ,
Но небу было неугодно,
Чтобъ онъ подъ бурей запылалъ 1).
Пусть освщая всенародно’
1) Курсивъ подлинника.
‘и дале:
‘Иди въ огонь за честь отчизны,
За убжденье, за любовь,
Иди и гибни безупречно —
Умрешь не даромъ: дло прочно,
Когда подъ нимъ струится кровъ’…1).
1) Курсивъ подлинника.
‘Между тмъ, въ этой книг встрчаются такія стихотворенія и такіе стихи, надъ которыми не нужно и призадуматься, чтобы опредлить и оцнить ихъ неприличіе и неумстность. Стоитъ только ихъ прочесть, чтобы убдиться, что допускать ихъ къ печати не слдовало. Такова, между прочимъ, ‘Колыбельная пснь’. Она уже въ 1846 г. подвергла цензора выговору за ея напечатаніе въ ‘С.-Петербургскомъ Сборник’ въ первый разъ, и потому нельзя было ее перепечатывать безъ особаго разршенія высшаго начальства. Сюда относится III строфа стихотворенія ‘Нравственный человкъ’ или стихи:
‘Есть русскихъ множество семей, —
Они какъ будто добры,
Но имъ y крпостныхъ людей
Считать не стыдно ребры’ 1).
1) Изъ ‘Прекрасной партіи’.
Также:
‘И врядъ-ли мужиковъ трактуютъ какъ свиней’…
‘Не исчисляя вс подобныя мста, встрчающіяся въ стихотвореніяхъ Некрасова, довольно и приведенныхъ здсь, чтобы опредлить впечатлнія, которыя могутъ они произвести на многихъ изъ читателей.
‘Перепечатаніе нкоторыхъ изъ сихъ стихотвореній въ ноябрьской книжк ‘Современника’, какъ будто бы въ вид обзора или вывски, есть другая неумстность, доказывающая недогадливость или упущеніе цензуры.
‘(Дальше слдовали очень крутыя мры по отношенію къ цензору Бекетову, a затмъ:)… Редактору же ‘Современника’ Панаеву, виновному въ перепечатаніи въ сей журналъ нсколькихъ предосудительныхъ стихотвореній Некрасова, въ присутствіи комитета объявить, что первая подобная выходка подвергнетъ его журналъ совершенному прекращенію. При томъ покорнйше прошу васъ, м. г., сдлать во С.-Петерб. ценз. комитету распоряженіе, чтобы впредь не было дозволяемо новое изданіе стихотвореній Н. Некрасова и чтобы не были печатаемы ни статьи о сей книг, ни выписки изъ оной’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. IV, 2201—2210.}.
Послднее распоряженіе было сдлано и вообще по всему цензурному вдомству…
Такъ, почти спустя два года посл вступленія на престолъ Александра II, Норовъ продолжалъ по старому… Фактъ этотъ получаетъ полное свое освщеніе, если припомнить, что писалъ о немъ самъ ‘Современникъ’ въ записк, поданной въ 1862 г. министру просвщенія Головнину.
‘Мене чмъ за годъ до обнародованія высочайшихъ рескриптовъ объ освобожденіи крестьянъ — читаемъ тамъ — вышли стихотворенія Некрасова. Вс знали въ это время, что правительство готовится уничтожить крпостное право. Поэтому Некрасовъ никакъ не могъ думать, что онъ дйствуетъ противъ правительства, помщая въ своей книг два стихотворенія (‘Отрывокъ изъ путевыхъ записокъ графа Гаранскаго’ и ‘Забытая деревня’), показывавшія крпостное право въ невыгодномъ свт. Озлобленные намреніемъ правительства приверженцы крпостного права выставили книгу Некрасова возмутительной, перетолковавъ въ смысл убжденія къ мятежу такія мста (въ стихотвореніи ‘Поэтъ и гражданинъ)’, гд просто говорилось объ обязанностяхъ хорошаго гражданина жертвовать жизнью за родину, и, истолковавъ, какъ намекъ на одну высокую личность, другое стихотвореніе (‘Въ деревн’), бывшее простымъ разсказомъ изъ сельскаго быта. Въ обоихъ толкованіяхъ нелпость натяжки была очевидна, но министръ народнаго просвщенія растерялся предъ сильными обвинителями, онъ запретилъ говорить о книг Некрасова, a ‘Современникъ’ заподозрилъ въ желаніи возмущать Россію противъ правительства за то, что одинъ изъ его издателей отважился поэтически порицать крпостное право, уничтоженіе котораго, какъ онъ зналъ, было тогда уже ршено правительствомъ’ {‘Мннія разныхъ лицъ о преобразованіи цензуры’, 1862 г., стр. 91—92.}.
Съ конца года государь начинаетъ особенно интересоваться длами цензуры, что ясно изъ высочайшаго повелнія, объявленнаго 15 декабря 1856 г. министромъ просвщенія: ‘главному управленію цензуры доводить до высочайшаго свднія о важнйшихъ по внутренней цензур упущеніяхъ, на которыя обращено будетъ вниманіе главнымъ управленіемъ цензуры’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 310.}.
Интересъ этотъ, очевидно, возрасталъ, потому что въ март 1857 года Норовъ представилъ государю обзоръ современной литературы съ точки зрнія цензуры. Предполагая настроеніе государя въ пользу литературы, министръ ршился даже, конечно, не безъ вліянія Никитенка, упомянуть въ обзор о необходимости ‘уяснить и упростить дйствія цензуры, возстановивъ нын только нарицательно существующій цензурный уставъ 1828 года и сдлавъ въ немъ нкоторыя измненія и дополненія’. Императоръ повеллъ: ‘заняться этимъ безотлагательно и при составленіи новаго цензурнаго устава взять за основаніе, что разумная бдительность со стороны цензуры необходима’ {‘Матеріалы etc’, I, 326—327. Курсивъ подлинника.}.
Ниже мы увидимъ, что сдлалъ по этому вопросу Норовъ, a теперь продолжимъ краткій обзоръ 1857 года.
Читатель уже знаетъ, что еще въ 1852 г. Ширинскій-Шихматовъ представлялъ Николаю I докладъ объ изданіи сочиненій Кантемира, на которомъ государь написалъ: ‘согласенъ, но по моему мннію, сочиненій Кантемира ни въ какомъ отношеніи нтъ пользы перепечатывать: пусть себ пылятся и гніютъ въ заднихъ шкафахъ библіотекъ, гд занимаютъ лишнее мсто’. Въ 1857 году, благодаря настоянію Смирдина, снова возникъ тотъ же вопросъ и на подробномъ доклад Норова обо всемъ этомъ дл, Александръ II положилъ резолюцію: ‘несогласенъ’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. IV, 1590—1595.}… Сочиненія Кантемира изданы не были…
Съ началомъ 1857 г. цензурное вдомство было передано въ непосредственное завдываніе товарищу министра просвщенія, кн. П. А. Вяземскому. Уже черезъ два мсяца этотъ вовсе не расположенный къ литератур управляющій цензурою {У нкоторыхъ историковъ литературы и цензуры существуетъ убжденіе, что кн. Вяземскій очень просвщенно смотрлъ на свой новый постъ. Да, говорилъ и писалъ онъ объ этомъ много, но распоряженія его, въ большинств случаевъ конфиденціальныя, совершенно шли въ разрзъ со всми частными разговорами. Блинскій оказался правъ, окрестивъ его очень мтко въ извстномъ письм къ Гоголю.} длаетъ очень любопытное распоряженіе:
‘Г. товарищъ министра народнаго просвщенія предлагаетъ цензурнымъ комитетамъ сдлать распоряженіе о неперепечатываніи никакихъ статей изъ отдла ‘Журнала Министерства Внутреннихъ Длъ’: ‘Правительственный указатель’, потому что въ означенномъ отдл помщаются такія статьи, кои, служа указаніемъ, заключаютъ въ себ иногда описанія неправильныхъ и ошибочныхъ дйствій мстныхъ начальствъ. Въ журнал этомъ, какъ орган министерства, они приличны, даже необходимы, но перепечатываніе ихъ въ другихъ сочиненіяхъ и періодическихъ изданіяхъ совершенно неумстно’ {Вкратц распоряженіе это приведено и въ ‘Сборник постановленій etc’, на стр. 413.}.
Въ середин года, ‘Русскій Встникъ’ Каткова и ‘Морской Сборникъ’ помстили статьи о безусловной необходимости ввести, наконецъ, гласность въ таинственное дотол судопроизводство. Министръ юстиціи, гр. В. Н. Панинъ, совершенно растерялся отъ такого ‘радикализма’ и исходатайствовалъ высочайшее повелніе о недозволеніи впредь подобныхъ статей, которое и было объявлено 2 ноября 1857 года. Никитенко побудилъ Норова встать на защиту обвиненныхъ журналовъ — и вотъ въ ближайшій свой докладъ министръ, реабилитируя ‘Русскій Встникъ’ и ‘Морской Сборникъ’ (что было особенно удобно, потому что послдній выходилъ подъ руководствомъ великаго князя Константина Николаевича), заключалъ свой докладъ слдующими словами:
‘Осмливаюсь всеподданнйше изъяснить свое мнніе, что благонамренныя и скромно изложенныя сужденія о предметахъ подобныхъ порядку судопроизводства, могли бы быть y насъ допускаемы не только въ отдльныхъ книгахъ и диссертаціяхъ, но и въ журналахъ, имющихъ по своей программ отдлъ наукъ. Такія статьи не должны однако быть облекаемы въ не свойственную имъ форму беллетристическихъ легкихъ статей и являться въ газетахъ, доступныхъ, многочисленнымъ и необразованнымъ читателемъ, которые легко могутъ перетолковать и исказить содержаніе и самой благонамренной, но по существу предмета недовольно понятной для нихъ статьи. Безъ сомннія, цензура должна съ особеннымъ тактомъ взвшивать достоинства, добросовстность и дозволительность сужденій авторовъ по такимъ предметамъ, которые касаются боле или мене области дйствій правительственныхъ учрежденій.
‘Никакъ не должно смшивать благородное желаніе улучшеній съ тенденціями (государемъ подчеркнуто и написано: ‘Да, но он иногда весьма тсно связаны и часто проявляются подъ видомъ улучшеній’) къ политическимъ преобразованіямъ.
‘Смю думать, Всемилостивйшій Государь, что великодушная милость, дарованная Вашимъ Величествомъ со вступленіемъ на престолъ, чрезъ дозволеніе ученому и литературному сословію выражать съ умренною свободою, въ границахъ, начертанныхъ законами, мысли, относящіяся часто до важныхъ государственныхъ предметовъ, безъ порицанія настоящаго порядка, принесла уже обильные плоды и нельзя сомнваться, чтобы такая литературная дятельность (подчеркнуто государемъ и на поляхъ написано: ‘желалъ бы имть это убжденіе’), слдуя указанному Вашимъ Императорскимъ Величествомъ путемъ, не принесла еще вящшей пользы (подчеркнуто государемъ и на поляхъ написано: ‘весьма въ томъ сомнваюсь’), но что напротивъ того, запретительная система при общемъ теперь стремленіи къ наук, направленной благодаря Бога, на улучшеніе всхъ государственныхъ частей, была бы несогласна съ высокими царственными цлями Вашего Императорскаго Величества и вызвала бы только размноженіе тайныхъ рукописей и ввозимыхъ изъ-за границы враждебныхъ Россіи сочиненій, и породила бы можетъ быть тайныя общества.
‘Не благоугодно-ли будетъ Вашему Величеству высочайше повелть, чтобы г.г. министры и главноначальствующіе въ тхъ случаяхъ, когда они находятъ причины быть недовольными какими-либо печатаемыми статьями по предмету ихъ вдомствъ, предварительно доклада о томъ Вашему Величеству, сносились съ министромъ народнаго просвщенія и, если затмъ найдутъ нужнымъ доводить о томъ до высочайшаго свднія, то присоединяли бы вмст съ тмъ и полученный отъ министра народнаго просвщенія отзывъ’.
‘На семъ доклад Е. И. В. изволилъ собственноручно написать:
‘Подобныя сужденія о вопросахъ государственной и общественной нашей жизни, весьма часто несогласныя съ моими мыслями, возбуждая только напрасно умы, могутъ насъ весьма далеко повести, вотъ почему возлагаю на вашу обязанность доводить до моего свднія вс подобныя статьи, въ которыхъ проявляются стремленія къ нововведеніямъ, дабы я могъ судить о нихъ и останавливать т, кои сочту вредными. Ту же обязанность возлагаю на прочихъ гг. министровъ, каждому по своей части, и требую, чтобы они доносили прямо мн, о чемъ и прошу ихъ увдомить’ {‘Цензурныя дла etc’, No 1, т. II, 625—648. Курсивъ подлинника.}.
Результатомъ такого исхода дла явилось секретное предложеніе Норова 14 ноября 1857 года:
‘Съ нкотораго времени начали появляться въ нашихъ періодическихъ изданіяхъ сужденія слишкомъ смлыя, касающіяся вопросовъ государственныхъ и также стремящіяся къ нововведеніямъ. Эти сужденія весьма часто несогласны съ видами правительства. Конечно, не надлежитъ смшивать благородныя желанія улучшеній съ тенденціями къ политическимъ преобразованіямъ, но сіи послднія нердко облекаютъ въ благовидныя наружныя формы и потому гг. цензоры обязаны съ неослабною прозорливостью вникать въ духъ сочиненій, и, покровительствуя наук, не давать хода вреднымъ умозрніямъ’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 418.}.
Опуская вс распоряженія цензурнаго вдомства по обсужденію крестьянскаго дла, съ которыми читатель вполн можетъ ознакомиться въ трудахъ по этой самой важной реформ В. И. Семевскаго, И. И. Иванюкова и другихъ изслдователей, перехожу съ 1858 году.

Учрежденіе спеціальныхъ цензоровъ. Гр. В. Н. Панинъ и К. В. Чевкинъ, какъ гонители гласности.

Въ ряду мропріятій 1858 года самое важное значеніе имло распоряженіе 25 января, изданное по обсужденіи его въ совт министерствъ.
Во-первыхъ, оно устанавливало слдующія правила для разсмотрнія и дозволенія къ печати статей, касающихся современныхъ государственныхъ вопросовъ и правительственныхъ распоряженій вообще:
‘1) статей, гд будутъ разбирать, осуждать и критиковать распоряженія правительства, къ напечатанію не допускать,
‘2) вс сочиненія и статьи, чисто ученыя, теоретическія, историческія и статистическія, гд будутъ разбираться и разсматриваться эти вопросы, дозволять печатать какъ отдльными книжками, такъ и во всхъ періодическихъ изданіяхъ, съ тмъ только: а) чтобы при пропуск всхъ подобнаго рода статей и сочиненій въ точности соблюдались общія правила, цензурнымъ уставомъ предписанныя, б) чтобы обращено было особое вниманіе на духъ и благонамренность сочиненія и г) статьи, писанныя въ дух правительства, допускать къ печатанію во всхъ журналахъ’.
Во-вторыхъ, устанавливался совершенно новый институтъ спеціальной цензуры, что при множественности прежнихъ цензуръ не могло не создавать массы затрудненій. A именно, при петербургскомъ цензурномъ комитет назначены были состоять особые довренные чиновники отъ министерствъ: Императорскаго Двора, Военнаго, Морского, Внутреннихъ длъ, Финансовъ, Государственныхъ Имуществъ и Юстиціи, отъ Главнаго управленія путей сообщенія и публичныхъ зданій. Главнаго Штаба Е. И. В. по военно-учебнымъ заведеніямъ и III Отдленія Соб. Е. И. В. Канцеляріи.
‘Лица сіи, состоя въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ цензорами, получаютъ прямо отъ нихъ подлежащія ихъ разсмотрнію сочиненія и статьи, и по разсмотрніи, возвращаютъ оныя съ своими отзывами, въ случа же сомннія, испрашиваютъ разршенія своего главнаго начальства для передачи онаго цензур или редакціи. Сіи отзывы принимаются цензурою за главное къ заключенію своему основаніе при окончательномъ разсмотрніи сочиненій, при встрч же какихъ-либо сомнній, цензурный комитетъ испрашиваетъ разршеніе Главнаго Управленія Цензуры. Если сіе Управленіе не согласится съ заключеніемъ сторонняго вдомства, то разногласіе представляется министромъ народнаго просвщенія, вмст съ мнніемъ подлежащаго министра или главноуправляющаго, на высочайшее Его Императорскаго Величества разршеніе.
‘Цензурнымъ учрежденіямъ вдомства министерства народнаго просвщенія въ другихъ городахъ представлять сочиненія и статьи, подлежащія заключенію постороннихъ вдомствъ, по прежнему министру народнаго просвщенія, по распоряженію коего сіи статьи передаются вышеозначеннымъ чиновникамъ, и заключенія сихъ послднихъ или надписи на сочиненіяхъ, ими сдланныя, сообщаются цензурнымъ учрежденіямъ по принадлежности, которыя затмъ поступаютъ порядкомъ, предписаннымъ выше сего для С.-Петербургскаго цензурнаго комитета’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 423—424.}.
Пусть читатель представитъ себ отчетливо, чмъ должна была теперь сдлаться цензура политическихъ изданій, сплошь, разумется, направленныхъ къ обсужденію вопросовъ требующей реформы жизни. Ни одна строчка въ стать, касающаяся какого-либо министерства, не пропускалась уже обыкновенною, общею цензурою — она шла на разсмотрніе спеціальныхъ цензоровъ. Въ Петербург это отнимало дв-три недли, что же было въ Москв и вообще въ провинціи да еще съ тогдашними почтовыми порядками… Очевидно, журналистика ежеминутно мучилась невозможностью сколько-нибудь своевременно отзываться на возникавшіе запросы. Я уже не говорю о томъ, что предлы, поставленные этой отзывчивости, почти совершенно исключали всякую возможность высказать свое собственное мнніе… Кром того, надо-ли говорить, какъ ревниво оберегалась своя неприкосновенность такими министрами, какими были въ то время M. H. Муравьевъ, гр. В. Н. Папинъ, Е. В. Чевкинъ и другіе, какихъ чиновниковъ они назначали въ качеств спеціальныхъ цензоровъ…
Мысль учредить такую цензуру принадлежитъ Норову, много разъ посл того раскаявавшемуся въ непрактичности своего предложенія. Онъ думалъ, что присутствіе особыхъ довренныхъ лицъ отъ министерствъ и главноуправляющихъ избавитъ цензурное вдомство отъ массы непріятностей со стороны и раньше имвшихъ голосъ министерствъ. До 1858 года существовали цензуры министерства иностранныхъ длъ, императорскаго двора, медицинская, II Отдленія Соб. Е. И. В. Канцеляріи, главнаго управленія путей сообщенія, военнаго министерства и т. п.
Прошло немного времени — и всеобщія жалобы и стованія на спеціальную цензуру сдлались положительно злобой литературнаго дня. Такъ, образованная въ 1861 году особая по этому вопросу комиссія находила, что ‘опытъ указалъ разныя неудобства, возникшія въ нкоторыхъ отношеніяхъ изъ сего установленія. Нердко случалось, что въ однихъ вдомствахъ ршительно отрицалась хотя бы нкоторая свобода литературной разработки предметовъ ихъ управленія, тогда какъ другія сами отдавали свои предположенія на предварительное обсужденіе органовъ гласности и даже обращались прямо къ нимъ за совтомъ и указаніями спеціалистовъ, между прочимъ, министерствъ: народнаго просвщенія и финансовъ и Главное Управленіе почтъ {Насколько умстно здсь упоминаніе главнаго управленія почтъ, можно указать на его весьма оригинальное приглашеніе печати высказаться по вопросамъ почты въ присылаемыхъ ему рукописныхъ статьяхъ, коихъ нтъ, де, надобности поэтому и печатать…}. Встрчалось также разногласіе въ мнніяхъ правительственныхъ лицъ по предметамъ однороднымъ, касавшимся той или другой части управленія: что казалось одному вдомству позволительнымъ въ печати, то подвергалось запрещенію въ другомъ’. Комиссія прямо высказалась, что ‘учрежденіе довренныхъ отъ разныхъ вдомствъ чиновниковъ не достигло вполн своей цли, и дальнйшее существованіе онаго не общаетъ никакой пользы {‘Записка предсдателя комитета для пересмотра цензурнаго устава, д. с. с. Берте, и члена сего комитета, с с. Янкевича’, Спб., 1862 г., приложенія, 19—40.}’.
Посл этого офиціальнаго заявленія, понятно, какъ относились къ спеціальной цензур литераторы того времени.
Въ феврал начались занятія комитета для пересмотра цензурнаго устава. Прочитанная тамъ записка кн. Вяземскаго ‘о состояніи направленія ныншней литературы’ была испещрена замтками государя, въ которыхъ ‘проглядывало какъ бы нерасположеніе къ литератур и сомнніе въ ея благонамренности’ {A. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’ 1890 г., IX, 582—583.}.
Такому нерасположенію много, конечно, способствовали лица, такъ или иначе сильныя вліяніемъ на текущую политику. Самъ приверженецъ печати, заключенной въ ‘берега благоразумной свободы’, Никитенко записываетъ: ‘вообще, многимъ изъ ныншнихъ главныхъ начальствъ не нравится литературное бичеваніе мерзостей, совершающихся въ ихъ вдомствахъ. Они находятъ, что это поселяетъ неуваженіе къ правительству. Гласность и усиленіе общественнаго мннія въ длахъ общественныхъ они находятъ вреднымъ, особенно графъ В. Н. Панинъ’ {Ibidem, 575—576.}. Подъ 9 мая тотъ же свидтель эпохи констатируетъ силу ультраконсервативной партіи, дйствовавшей запретительно на печать.
Гр. Панинъ стоитъ того, чтобы о немъ сказать нсколько словъ.
Это былъ едва-ли ни самый рьяный охранитель русскаго дореформеннаго строя, что казалось бы совершенно не вязалось съ его классическимъ образованіемъ и очень большой начитанностью. Когда-то, учась въ Іен, онъ былъ руководимъ Гёте… Но служба въ эпоху напряженной реакціи переломала его совершенно. Напыщенный аристократъ, еле доступный для людей неравнаго съ нимъ положенія, грубый и нетерпящій возраженій, замкнутый въ своемъ тсномъ кругу и отчужденный отъ общества, стремленій котораго онъ положительно не понималъ, располагавшій громаднымъ состояніемъ и потому многихъ давившій своимъ ‘благотвореніемъ’, наводившій лихорадочную дрожь на своихъ подчиненныхъ — таковъ былъ этотъ вельможа, группировавшій около себя темную лигу обскурантовъ.
Лучшая рекомендація самому себ сдлана имъ выходомъ въ отставку, благодаря несогласію съ государственнымъ совтомъ по вопросу объ отмн тлеснаго наказанія. Одинъ дневникъ Никитенка даетъ уже достаточный матеріалъ, чтобы точно опредлить отношснія этого мрачнаго крпостника къ печати.
‘Сегодня y графа Блудова было много говорено о гр. Панин, который пылаетъ такою ненавистью къ просвщенію и литератур, что безпрестанно предлагаетъ какія-нибудь новыя, стснительныя цензурныя мры. Напримръ: чтобы побудить цензоровъ къ вящшей строгости, онъ предлагаетъ за всякое упущеніе немедленно подвергать ихъ взысканію, a потомъ уже изслдовать, точно-ли дло стоило такого взысканія. Не значитъ-ли это разсуждать прямо навыворотъ? Это особенно прилично министру правосудія’ {Ibidem, 582.}.

[]

Разговоръ происходилъ, по всей вроятности, по поводу особой записки Панина, поданной въ незадолго передъ тмъ учрежденный совтъ министровъ. Въ ней указывалось на ‘опасное’ направленіе литературы, Панинъ боялся, — ‘какъ бы писатели неблагонамренные или слишкомъ самонадянные не овладли всми органами общественнаго мннія и не дали бы ему ложнаго и опаснаго направленія, гр. Панину казалось необходимымъ поддержать писателей благонамренныхъ, онъ зналъ, что такіе, т. е. субсидируемые, писатели иногда теряютъ вліяніе свое, но онъ полагалъ, что это бываетъ только тамъ, гд общественное мнніе противъ правительства, y насъ же этого не было’ {С. Середонинъ, ‘Истор. обзоръ дятельности комитета министровъ’, III, часть 1-я, 25—126.}. Совтъ министровъ, совершенно не замтивъ крупнаго противорчія въ такомъ взгляд на общественное мнніе, единогласно пришелъ къ убжденію о необходимости противодйствовать тому направленію. которое начала принимать литература. Личный составъ министровъ въ это время былъ такой: министръ двора — гр. В. Е. Адлербергъ, иностранныхъ длъ — кн. A. M. Горчаковъ, военный — Н. О. Сухозанетъ, морской — Н. Е. Мтлинъ, внутреннихъ длъ — С. С. Ланской, народнаго просвщенія — А. С. Норовъ, финансовъ — П. Е. Брокъ, государственныхъ имуществъ — М. Н. Муравьевъ, юстиціи — гр. Панинъ, путей сообщенія — К. В. Чевкинъ, государственный контролеръ — H. H. Анненковъ.
И Панинъ, повторяю, не былъ одинокъ: y него были выдающіеся по усердію единомышленники. ‘Панинъ, Брокъ и Чевкинъ, кажется, помшались на томъ, что вс революціи на свт бываютъ отъ литературы’ — пишетъ Никитенко {Ibidem, 580.}. Побывавшій въ Петербург И. С. Аксаковъ называетъ Панина и Чевкина ‘злыми собаками’ {‘Рус. Старина’ 1890, IX, 580, Н. Барсуковъ, н. с., XVI, 102.}. Насколько эта темная клика была сильна поддержкой, можно видть, напримръ, изъ того, что очень близкій къ государю великій князь Константинъ Николаевичъ, — ‘защитникъ и глава партіи всхъ мыслящихъ людей, глава такъ называемаго прогресса’ — часто не имлъ успха въ борьб съ мракобсіемъ панинской партіи…

Отставка Норова и назначеніе Ев. П. Ковалевскаго. Переписка митрополита Григорія съ Игнатьевымъ. Неопредленность и неустойчивость политики. Протестъ Погодина. Мры противъ герценовскихъ изданій.

Въ начал 1858 г. произошли студенческіе безпорядки. Государь высказалъ свое неудовольствіе. 16 марта Норовъ подалъ въ отставку {Сейчасъ же вышелъ и кн. Вяземскій.}. 23-го былъ уже назначенъ новый министръ — попечитель московскаго округа, Евграфъ Петровичъ Ковалевскій.
Не похожій на своихъ предшественниковъ, Ковалевскій, однако, тоже не отличался силою вліянія и самъ сплошь и рядомъ поддавался давленію панинской партіи. ‘Евграфъ Ковалевскій — кисель, допустившій въ свое министерство вмшательство жандармовъ, графа Панина, всякаго встрчнаго и поперечнаго’ — вотъ характеристика новаго министра, сдланная Ив. С. Аксаковымъ {‘Ив. С Аксаковъ въ его письмахъ’, ч. II, т. IV, Спб., 1896 г., 18.}. И въ сущности съ ней нельзя не согласиться.
Человкъ далеко недюжинный, Ковалевскій старался вести свое дло ‘тихо и мирно’, съ тою умренностью, которая, не будучи все равно пріятной ретроградамъ, не давала и передовому обществу ничего сколько-нибудь замтнаго. Отчасти, конечно, виноваты были въ этомъ и самыя условія, посреди которыхъ ему приходилось работать. Припомнимъ очень любопытное письмо Тютчева отъ 13 сентября 1858 года: ‘И онъ (Ковалевскій — М. Л.) тоже ничмъ не сильне своихъ предшественниковъ и оставитъ дла какъ разъ въ томъ же самомъ положеніи. какъ до него. Но надо также сказать, что при существующихъ условіяхъ ничего и невозможно сдлать, и заданная задача попросту неразршима, вдь, дло идетъ ни боле ни мене, какъ о томъ, чтобы заставить исполнить ораторію Гайдна людей никогда не бывшихъ музыкантами и вдобавокъ глухихъ. Предпріятіе до такой степени безсмысленное, въ полномъ смысл этого слова, что надо быть самому глупцомъ, чтобы поврить въ возможность успха… Сущность настоящаго положенія составляетъ одно постоянное недоразумніе: и съ этой и съ другой стороны такъ мало ршительности, доброй воли и убжденія, что нтъ причинъ, чтобы это недоразумніе не продолжалось безконечно, если только сюда не замшаются неожиданныя обстоятельства’ {‘Изъ писемъ Тютчева’, ‘Рус. Архивъ’, 1899 г., V, 102.}.

[]

Ковалевскій продолжалъ начатую Норовымъ работу по составленію новаго устава, поручивъ ее тоже Никитенку. Въ дневник послдняго подъ 7 апрля, т. е. спустя лишь нсколько дней съ назначенія Ковалевскаго, находимъ уже: ‘Былъ y новаго министра. Рчь о цензур. Государь сильно озабоченъ ею. Въ немъ поколебали расположеніе къ литератур и склонили его не въ пользу ея. Теперь онъ требуетъ со стороны цензуры ограниченій, хотя и не желаетъ стснять мысль. Какъ это согласить? Министръ сказалъ, что онъ надется на меня’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 587.}. A подъ 31 мая: ‘Запрещено употреблять въ печати слово прогрессъ’… Дло было такъ: Ковалевскій въ одной изъ своихъ бумагъ, представленной въ журнал особаго еврейскаго комитета, говоря о необходимости устраненія кое-какихъ стсненій, указалъ на противорчіе ихъ съ прогрессомъ гражданственности. Государь сдлалъ помтку: ‘Что за прогрессъ!!! прошу слова этого не употреблять въ офиціальныхъ бумагахъ’ {‘Матеріалы для исторіи упраздненія крпостного состоянія помщичьихъ крестьянъ въ Россіи въ царствованіе Императора Александра II’, Берлинъ, 1860 г., I, 292.}.
Очень недурной иллюстраціей постояннаго вмшательства въ цензуру стороннихъ вдомствъ можетъ служить слдующая любопытная переписка.

‘Конфиденціально.

‘Ваше Высокопревосходительство
Милостивый Государь,
‘При послднемъ (19) нумер издаваемаго здсь журнала подъ названіемъ: ‘Сынъ Отечества’, разослана къ подписчикамъ картинка парижскихъ модъ, на которой одна женская фигура представлена въ плать, украшенномъ вмсто обыкновенныхъ женскихъ уборовъ — крестами, подобно тому, какъ изображаются они на церковныхъ священныхъ облаченіяхъ.
‘Находя таковое злоупотребленіе священнаго знамени креста крайне неприличнымъ, оттого долгомъ считаю препроводить доставленную мн картину къ в. в-тву съ тмъ, не признаете-ли нужнымъ воспретить въ здшнихъ мастерскихъ устройство означенныхъ платьевъ и принять другія, по усмотрнію Вашему, мры, чтобы платья эти не были въ употребленіи.
Съ совершеннымъ почтеніемъ и преданностью имю честь быть

Вашего высокопревосходительства покорнйшій слуга

Григорій’.

No 1107
15 маія 1858 года.

[]

На это письмо митрополита новгородскаго и петербургскаго, петербургскій генералъ-губернаторъ Игнатьевъ отвчалъ тоже конфиденціально:

‘Ваше Высокопреосвященство

Милостивый Архипастырь,

‘При почтительнйшемъ отношеніи вашего вы-ва отъ 15 числа сего мсяца за No 1107, получивъ возвращаемую при семъ картину, принадлежащую къ 19 No періодическаго изданія ‘Сынъ Отечества’, долгомъ поставляю доложить вамъ, высокоуважаемый мною Архипастырь, что воспрещеніе изготовленія въ здшнихъ мастерскихъ подобныхъ женскихъ убранствъ оказывается неудобнымъ, ибо многія таковыя бываютъ привозимы изъ-за границы или по иностраннымъ рисункамъ изготовляются въ домашнемъ быту. При томъ воспрещеніе сіе дало бы поводъ къ неумстной отговорк, что изображеніе уподобляется не церковному облаченію, a математическому знаку умноженія.
‘Тмъ не мене я сообщилъ министру просвщенія, что замчаніе ваше надлежало бы предписать къ руководству цензур, при пропуск рисунковъ всякаго рода’ {‘Колоколъ’ 1858 г., No 23—24, 15 сентября.}.
Отмчу еще одну черту въ политик по отношенію въ печати — это ея неопредленность. Напримръ, нашъ берлинскій посланникъ, бар. Будбергъ, прислалъ, въ сентябр 1858 г., проектъ объ учрежденіи, по примру Франціи, предварительно-карательной цензуры. ‘Былъ уже по высочайшему повелнію назначенъ для разсмотрнія проекта и комитетъ изъ кн. Горчакова, кн. Bac. Долгорукова, Тимашева, нашего министра и Тютчева. Послдній сильно протестовалъ противъ этой двойственности цензуры — ‘предупредительной и послдовательной’. Нашъ министръ съ нимъ соглашался.
— Но надобно же, — замтилъ князь Василій Андреевичъ Долгорукій, — что-нибудь сдлать, чтобы успокоить государя, котораго сильно озабочиваетъ цензура’ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 610.}.
Или — смнившій Брока А. М. Княжевичъ ‘испросилъ y государя разршеніе, чтобы позволено было писать и печатать о финансахъ все безпрепятственно, кром опроверженій или возраженій на состоявшіяся уже мры и постановленія правительства’ {Ibidem, 590.}. Такая свобода, тогда совершенно новая, конечно, не могла нравиться многимъ изъ остальныхъ министровъ, происхожденіе ея нужно приписать преимущественно случаю, который и доминировалъ довольно часто въ судьбахъ печати этого времени. Самъ Ковалевскій то и дло колебался и очень часто поступалъ не такъ, какъ бы слдовало человку, пользовавшемуся репутаціей безусловнаго прогрессиста. Никитенко испытывалъ эти колебанія гораздо больше многихъ и уже черезъ полгода новаго министерства пишетъ: ‘На дняхъ былъ y меня предсдатель комитета иностранной цензуры, . И. Тютчевъ, и жаловался, что министръ на словахъ ршитъ одно, a на бумаг другое. Да, это опять норовщина’ {Ibidem, 609.}.
A вотъ разсказъ одного хорошо освдомленнаго петербуржца:
‘Въ одинъ изъ четверговъ, въ которые собираются y государя министры, a именно 4 декабря 1858 г., разговоръ между кн. Горчаковымъ и Чевкинымъ склонился къ слдующему предмету.
‘ Чевкинъ. Жизнь наша — бурное море, чтобы корабль врне держался на волнахъ, нужно какъ можно боле балласта.
‘Кн. Горчаковъ. Помилуйте! Что вы говорите! Изъ всхъ кораблей при волненіи выбрасываютъ балластъ вонъ, чтобы корабль легко носило по волнамъ, a нашъ балластъ, мшающій легкому ходу, — цензура, и его надо выбросить.
‘Государъ. Пожалуйста, продолжайте, господа, спорить о балласт и волнахъ, это очень интересно.
‘ Чевкинъ. Недостаточно выбросить балластъ, надо умть войти въ пристань.
‘Кн. Горчаковъ. Для этого нуженъ свтъ съ маяка.
‘ Чевкинъ. Этого мало, надобно, чтобы при вход въ пристань не наткнуться на подводные камни.
‘Кн. Горчаковъ. Какая же это пристань, когда около нея есть подводные камни? Значитъ, пристань и маякъ не y мста. Но, чтобы дотолковаться до того, гд имъ быть, необходимо нужно пособіе гласности.
‘При этихъ словахъ государь всталъ и дружески пожалъ руку кн. Горчакову, y Чевкина же затряслись генералъ-адъютантскіе аксельбанты, что и доказало государю дйствіе внутренней лихорадки отъ страха достичь до гласности’ {Н. Барсуковъ, н. с., XVI, 345—346.}.
A черезъ полтора мсяца, назначенный московскимъ попечителемъ H. B. Исаковъ говорилъ съ государемъ, желая узнать, какому направленію нужно слдовать, особенно въ цензур. ‘Я убжденъ, — сказалъ Исаковъ, — что гласность необходима!’ — ‘И я тоже, — отвчалъ государь, — только y насъ дурное направленіе’ {А. Никитенко ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 141—142.}.
Насколько легко жилось подъ такимъ режимомъ, можно врядъ-ли ни лучше всего видть изъ извстнаго въ свое время письма Погодина, написаннаго Ковалевскому посл запрещенія аксаковскаго ‘Паруса’ отчасти и за статью самого Погодина {Въ первые годы новаго царствованія запрещены: ‘Молва’ К. С Аксакова, a не И. С., какъ утверждаютъ нкоторые, въ 1857 г., ‘Парусъ’, ‘Русская Газета’ и ‘Слово’ (Slowo) въ 1859.}. ‘Не уступавшій — по его собственнымъ словамъ — никому на свт въ благонамренности’, охранитель съ Двичьяго поля выражалъ въ своемъ письм, между прочимъ, слдующіе взгляды:
‘Неужели монополія мысли, чувства, любви къ отечеству, должна принадлежать только извстному персоналу, y котораго можетъ иногда встртиться даже очевидный недостатокъ въ мысли, чувств и любви… Еслибъ главное управленіе цензуры, по чьему бы то ни было совту или доносу, заимствовавъ орудіе изъ подваловъ испанской инквизиціи, оставленныхъ въ наслдство Торквемадою, опредлило вырвать y меня языкъ, такъ я выучился бы пантомим и пантомиму мою настоящіе чистые русскіе люди поняли бы лучше всякаго ученаго и краснорчиваго разсужденія.
‘…Какъ министръ просвщенія, вы лучше всхъ должны разумть духъ нашего времени и тотъ переворотъ, который произошелъ въ нашихъ понятіяхъ и оцнкахъ людей и дяній. Какъ министръ просвщенія, вы должны знать, какую силу и значеніе со всякимъ днемъ пріобртаетъ слово въ самой Россіи, не только въ Европ, съ которою она соединилась не однми желзными дорогами и электрическими телеграфами, но тломъ и душою. Можно-ли писателей нын traiter en canaille? Въ длинной аудіенціи, вы объясните государю, какъ важенъ настоящій частный случай, почему имъ дорожить и воспользоваться должно, сколько любви и довренности къ нему прибавится гуманнымъ ршеніемъ, отъ всхъ истинныхъ друзей отечества, передовыхъ людей, a не тхъ зачерствлыхъ заматорлыхъ въ лтахъ зрлыхъ — придворныхъ, которые сбиваютъ его съ царскаго пути и ведутъ, слпцы… куда?’ {Н. Барсуковъ, н. с., XVI, 352—354.}.
Всего сказаннаго, полагаю, достаточно, чтобы имть понятіе о цензур первыхъ лтъ новаго царствованія: такіе люди, какъ Погодинъ, и т болзненно чувствовали ея давленіе…
Въ заключеніе нсколько словъ о русско-заграничной литератур и ея цензур.
Въ 1857 году принимались уже мры для борьбы съ распространеніемъ ‘Колокола’ и ‘Полярной Звзды’ Герцена какъ въ Россіи, такъ и за границей. Пруссія, Саксонія, даже вольный городъ Франкфуртъ, убжденные доводами канцлера Горчакова, запрещали обращеніе ихъ y себя. Въ 1855 году, вслдъ за обнаруженіемъ въ Россіи экземпляровъ только что изданной первой книжки ‘Полярной Звзды’, послдовалъ циркуляръ министра внутреннихъ длъ Ланского, о ‘строгомъ наблюденіи за водвореніемъ’ заграничныхъ изданій на русскомъ язык. Появленіе начавшаго издаваться въ 1857 г. ‘Колокола’ сопровождалось аналогичнымъ же распоряженіемъ, въ конц котораго губернаторамъ предписывалось вс конфискованныя заграничныя нелегальныя изданія адресовать прямо въ собственныя руки министра.
На ряду съ этими мрами, употреблялись и другія, совершенно иного характера. Въ апрл 1858 года, въ масс экземпляровъ, на отдльныхъ листахъ, была напечатана ‘Басня’ — ‘Ороскопъ Кота’, съ весьма недвусмысленнымъ подзаголовкомъ: ‘акростихъ’. Это было первое цензурой дозволенное упоминаніе о ‘Колокол’ и ‘Полярной Звзд’… По своему характерному цинизму басня эта заслуживаетъ воспроизведенія:
‘Котъ Васько, желчный и кривой
Отсюда въ Альбіонъ забрался,
Ломать придумалъ край родной,
Онъ въ чуж, знать, ума набрался:
Къ мадзиновскимъ рядамъ присталъ.
Онучки съ полушубкомъ тертымъ,
Лежанку, на которой спалъ,
Ь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Щипатъ да рыть не уставалъ
И весь тотъ соръ — въ журнал издавалъ!
Какъ вдругъ молва о томъ идетъ,
У бриттовъ alien-bill въ законъ войдетъ!
Пришельцу Васьк сталъ грозить
Европы общій приговоръ:
Такихъ, какъ онъ, велятъ ловить,
Ловить, чтобы печатный вздоръ,
Ясновельможный котъ и воръ,
Гремучимъ наполняя соромъ,
Отважно не бросалъ въ людей!
Тутъ Ваську какъ освищутъ хоромъ,
Отправитъ вдругъ въ Ботани-бей,
Велятъ: за полюса — звзду повсить,
A колоколъ коту къ хвосту привсить,
И выйдетъ тутъ такой трезвонъ,
Что мыши, крысы и педанты,
Сулилъ которымъ гибель онъ,
Не попадутъ ужъ въ арестанты!’ 1).
1) Съ экземпляра y меня имющагося. Напечатанъ онъ въ Петербург, въ типографіи X. Гинца, цензурой датированъ 10 апрля 1858 года.
Поэзія эта принадлежала перу Бориса едорова, скрывшагося лишь подъ псевдонимомъ Ижицына. Къ сожалнію, современники не знали и этого еще подвига пріятеля и сподвижника Булгарина, агента III Отдленія, автора всякой газетной прозы и поэзіи.
Въ 1862 году Ижицына смнилъ Катковъ, о чемъ уже не здсь {О первыхъ ‘обличеніяхъ’ Герцена въ русской печати см. особую главу въ моей книг: ‘Эпоха цензурныхъ реформъ 1859—65 г.г.’ Спб., 1904 г.}.

Часть II.

Проектъ новаго учрежденія съ программой нравственнаго вліянія на печать.

Теперь, когда читатель введенъ въ курсъ цензурныхъ длъ, которымъ предстояло обусловливать послдующее развитіе обстановки жизни и дятельности литературы и журналистики, я и приступлю къ основной тем настоящаго очерка.
Первая часть, хоть и конспективно, но думаю, достаточно ясно констатировала недовольство правительства печатью — этотъ фактъ несомнненъ. A разъ такъ, то, очевидно, сами собой возникали всевозможные проекты, въ род предложеннаго бар. Будбергомъ, для борьбы, для подавленія, для взразумленія, etc, etc..
Между тмъ цензурный уставъ былъ въ період пересмотра и пересоставленія, Ковалевскій не могъ очень спшить этой работой, какъ потому, что дйствительно она была велика, такъ, вроятно, и изъ соображеній чисто тактическихъ: заручившись поддержкой своего друга Княжевича, занявшаго постъ министра финансовъ, онъ надялся привлечь на сторону печати большія симпатіи бюрократическихъ верховъ и только тогда войти съ новымъ уставомъ въ государственный совтъ. Но пока этотъ планъ очень медленно могъ приводиться въ исполненіе, люди другихъ воззрній не бездйствовали…
До ушей Ковалевского вдругъ долетаетъ совершенно неожиданное извстіе: создается проектъ новаго верховнаго негласнаго комитета и какой же! Бутурлинскій комитетъ уже не пользовался симпатіями: онъ функціонировалъ способами, негуманными, въ его практик, кром арестовъ, заключеній въ тюрьмы, ссылокъ и т. п., ничего не было. Воскрешать эту террористическую программу въ то время, когда вс не говорили иначе, какъ: ‘въ наше новое время’, ‘въ нашъ гуманный вкъ’, было, конечно, совсмъ неудобно… Придумали нчто новое, съ виду боле прогрессивное: нравственное, a не административное направленіе литературы, a за ней и общественнаго мннія.
Первое, по времени, извстіе объ этомъ встрчаемъ въ дневник Никитенка подъ 12 октября 1858 г.: ‘Было много говорено (у Ковалевскаго — M. Л.) о цензур и о проект составить особенное бюро, которое бы не административно, a нравственно занималось направленіемъ литературы. Я замтилъ, что это чистая мечта. Министръ того же мннія, но говоритъ, что нкоторые этого желаютъ’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 612.}.
Черезъ мсяцъ новый слухъ: правительство хочетъ имть въ литератур свой органъ, который долженъ быть ввренъ нсколькимъ литераторамъ.
Но и тотъ, и другой исходной своей точкой имли, несомннно, мысль, вовремя брошенную гр. Панинымъ…
Планъ правительственнаго органа мы оставимъ пока въ сторон, чтобы потомъ вернуться къ нему нсколько подробне, теперь же прослдимъ за развитіемъ и реализаціей теоріи нравственнаго воздйствія на литературу.
Въ одномъ изъ декабрьскихъ своихъ засданій совтъ министровъ обсуждаетъ уже образованіе одного новаго учрежденія, цль котораго сводилась къ слдующему:
‘1) Служить орудіемъ правительства для подготовленія умовъ посредствомъ журналовъ къ предпринимаемымъ мрамъ, 2) направлять по возможности новыя періодическія литературныя изданія къ общей государственной цли, поддерживая обсужденіе общественныхъ вопросовъ въ видахъ правительственныхъ.
‘Предложенное учрежденіе вовсе не должно было имть вида цензурнаго установленія: цензура предупреждаетъ и сдерживаетъ литературу въ извстныхъ предлахъ, но цензура безсильна дйствовать на самое направленіе литературы, новое предполагаемое учрежденіе имло цлью обратить литературу на полезное поприще, указывая дятельности литераторовъ или спеціалистовъ на такіе предметы, по которымъ правительство желаетъ или подготовить общественное мнніе, или получить разъясненія, или собрать свднія и т. п. Совтъ министровъ единогласно призналъ большую пользу отъ подобнаго учрежденія, при чемъ совтъ полагалъ, что такое дло можетъ быть поручено только лицамъ, назначеннымъ по непосредственному усмотрнію и полному доврію къ нимъ государя императора. Его величество, раздляя эту мысль, остановился на слдующихъ предположеніяхъ:
‘1) лица, которыя будутъ для сего дла избраны, состоятъ вн всякой зависимости отъ министровъ,
‘2) для успха ихъ дйствій имъ должно быть извстно направленіе, которому министры и главноуправляющіе слдуютъ или намрены слдовать въ кругу своихъ обязанностей,
‘3) лица эти должны будутъ находиться постоянно въ личныхъ сношеніяхъ съ министрами для безотлагательнаго разршенія могущихъ встртиться недоумній. Съ другой стороны, имъ необходимо быть въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ редакторами главнйшихъ журналовъ и замчательнйшими авторами, дйствуя на нихъ не силою офиціальной строгости, a мрами убжденія и поощренія и пріобртая такимъ образомъ нравственное на нихъ вліяніе,
‘4) имъ предоставляется право поручать разнымъ лицамъ, по ихъ усмотрнію, составленіе статей, въ видахъ правительственныхъ, для напечатанія въ періодическихъ изданіяхъ и въ такомъ случа испрашивать, если сочтутъ нужнымъ, вознагражденіе автору статьи за его литературный трудъ, {Четыре года спустя, въ 1862 г., прославленный ‘защитникъ и поборникъ’ русской литературы — министръ народнаго просвщенія, Головнинъ, доказывая совту необходимость дать печати ‘желательное направленіе и извлекать изъ нея, какъ изъ сильнаго орудія просвщенія, пользу, но въ то же время не обращать литературу въ правительственное учрежденіе’, предлагалъ, наряду съ другими мрами, ‘поручить ему доставлять полезныя занятія даровитымъ писателямъ, которые иногда живутъ въ бдности и не имя возможности жить своимъ трудомъ, обращаются въ лицъ, враждебныхъ правительству’. Предложенія Головнина были приняты (‘Истор. обзоръ дятельности комитета министровъ’, III, ч. 2, 201). Двсти лтъ назадъ къ аналогичнымъ мрамъ Петра Великаго привело желаніе видть въ иностранной печати панегирики своей реформаторской дятельности. Въ извстномъ труд Пекарскаго — ‘Наука и литература въ Россіи при Петр В.’ находимъ слдующія строки: ‘чтобы имть такіе печатные отзывы, полагали въ т времена достаточнымъ нанять съ десятокъ голодныхъ журналистовъ и писателей, которые и обязывались писать статьи о Россіи въ извстномъ направленіи, сообразномъ съ видами правительства’. (I, 90).}, и
‘5) не касаясь распоряженій цензуры, дйствующей въ предписанныхъ ей предлахъ, означенныя лица, если найдутъ полезнымъ, передаютъ свои замчанія по общему ходу литературы министру народнаго просвщенія. Могущія встртиться столкновенія съ общею цензурою разршаются тмъ же министромъ, если это не превышаетъ его власти, въ противномъ же случа онъ, министръ, представляетъ о томъ на высочайшее благоусмотрніе.
‘Указавъ эти главныя начала, государь императоръ изволилъ объяснить, что затмъ опытъ въ удобств дйствій и ожидаемыхъ полезныхъ послдствіяхъ можетъ указать основаніе для дальнйшаго развитія этого дла’ {С. Середонинъ, ‘Истор. обзоръ дятельности комитета министровъ’, III, ч. 2, 197—198. Курсивъ мой.}.
Слдовательно, въ конц декабря 1858 года вопросъ о нравственномъ направленіи литературы и кроткомъ ея назиданіи былъ уже ршенъ утвердительно…
Иниціаторомъ этого небывалаго учрежденія считается министръ иностранныхъ длъ, кн. Горчаковъ, удостоенный, какъ мы видли, вниманія за сочувствіе къ гласности… Горчаковъ, впрочемъ, не самостоятельно придумалъ такое новое въ Россіи средство: какъ министръ иностранныхъ длъ, онъ не могъ не знать о существованіи аналогичнаго отношенія къ печати въ Пруссіи и Франціи, гд было даже особое правительственное ‘Bureau de la presse’.
Судя по указаніямъ Никитенка, Горчакову помогалъ товарищъ министра народнаго просвщенія, H. A. Мухановъ, бывшій съ нимъ въ близкой дружб и пользовавшійся большой благосклонностью молодой императрицы {‘Рус. Старина’, 1890 г. IX — 580, Х — 180.}.
Къ описанному засданію совта министровъ нельзя не прибавить одну интересную деталь. Ковалевскій сильно противился учрежденію ‘нравственнаго давленія’ и, узжая въ Москву по дламъ службы, былъ успокоенъ, что безъ него ничего не будетъ ршено. Въ Москв онъ пробылъ дней шесть и, возвратясь, засталъ дло уже состоявшимся: совтъ безъ него все ршилъ единогласно. ‘Все это продлано министромъ иностранныхъ длъ кн. Горчаковымъ’ {А. Никитенко, ‘Рус. Старина’, 1880 г , IX, 624.}. Пріхавъ и узнавъ о такой дипломатической уловк, Ковалевскій намревался подать въ отставку, говорилъ объ этомъ вслухъ, но… остался на посту до іюня 1861 года.

Оно получаетъ санкцію и личный составь.

Вскор посл принципіальнаго ршенія вопроса, новое учрежденіе, не получившее еще офиціальнаго крещенія и потому никакъ опредленно пока не именовавшееся, имло, однако, уже и личный составъ. Въ него вошли: предсдатель — гр. A. B. Адлербергъ 2-й (сынъ министра двора), члены: H. А. Мухановъ (оставшійся, противно пункту первому высочайшей резолюціи, въ зависимости отъ министра просвщенія, котораго былъ товарищемъ) и A. E. Тимашевъ (начальникъ штаба корпуса жандармовъ и управляющій III отдленіемъ Собств. Е. И. В. канцеляріи) {Главноуправляющимъ III отдленіемъ былъ кн. В. А. Долгоруковъ, шефъ жандармовъ. Такая организація III отдленія установлена въ 1839 г.}.
Сейчасъ же ‘новое учрежденіе’, съ легкой руки . И. Тютчева, стало называться ‘троемужіемъ’, пока туда впослдствіи не вступилъ Никитенко. Это обстоятельство и побуждаетъ меня пользоваться главнымъ образомъ ‘Дневникомъ’ послдняго, какъ наиболе врнымъ фактическимъ источникомъ очень мало извстной исторіи ‘троемужія’.
Вотъ какъ Никитенко характеризуетъ названный личный составъ: ‘Если бы нарочно постарались отыскать самыхъ неспособныхъ для этой роли людей, то лучше не нашли бы. Они будутъ направлять литераторовъ, совтовать имъ, разсуждать съ ними о важнйшихъ вопросахъ, нравственныхъ, политическихъ, литературныхъ, — они, которые никогда ни о чемъ не разсуждали, ничего не читали и не читаютъ! Смхъ и горе!.. Любопытно, какъ. попалъ сюда Тимашевъ {Въ этомъ мст въ замнъ фамиліи стоятъ три звздочки (***), въ другихъ мстахъ — одна буква Т. Никитенко, a можетъ быть, и редакція ‘Рус. Старины’ при печатаніи его дневника вообще не называли фамиліи живыхъ тогда лицъ. Другіе точные источники позволяютъ врно раскрыть теперь всякія звздочки и аналогичные знаки умолчанія.}. Онъ былъ сперва отвергнутъ. Ему ужасно хотлось, однако, стать въ числ трехъ великихъ хранителей цломудрія русской мысли, и онъ придумалъ слдующій остроумный аргументъ: — ‘Такъ какъ, — говорилъ онъ, — я не пользуюсь популярностью, то позвольте мн быть членомъ новаго комитета, чтобы я имлъ случай пріобрсти ее’. Превосходный предлогъ!’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 624.}.
Хорошо освдомленный въ теченіяхъ бюрократическихъ и правительственныхъ сферъ, кн. А. Е. Орловъ, предсдатель комитета министровъ, говорилъ И. С. Тургеневу, что добивавшіеся основанія ‘троемужія’ имли другіе виды: ‘Они хотли присвоить себ контрольную власть надъ всми министерствами, a литература служила такъ, предлогомъ. Это былъ въ особенности планъ Адлерберга’ {Ibidem, 625.}. Есть, значитъ, вроятіе предположить, что среди иниціаторовъ учрежденія ‘троемужія’ стоялъ и гр. Адлербергъ 2-й. Это тмъ боле возможно, что отецъ графа былъ самымъ близкимъ человкомъ къ государю, и едва-ли безъ его содйствія Горчаковъ и Мухановъ успли бы въ своихъ планахъ {‘Троемужіе’, потомъ — ‘Комитетъ по дламъ книгопечатанія’, — до сихъ поръ очень мало разработанъ въ трудахъ по исторіи цензуры. Но это бы еще ничего, если бы при незначительности отводимаго ему мста, вс сообщаемыя о немъ свднія были врны. Къ сожалнію, и тутъ происходитъ аналогичное съ меншиковскимъ и бутурлинскимъ комитетами… Такъ, Усовъ утверждаетъ, что ‘троемужіе’, врне — комитетъ, потому что его начальная фаза Усову неизвстна — учрежденъ ‘по почину и по настоянію’ A. E. Тимашева, и даже приводитъ такой разсказъ, который на первый взглядъ кажется убдительнымъ для всякаго, незнакомаго съ организаціей III отдленія въ 1858—1859 гг. Но, полагаю, вышеприведеннаго достаточно, чтобы считать слова Усова ошибочными (‘Цензурная реформа въ 1862 г., ‘Встникъ Европы’ 1882 г., V). Г. Скабичевскій въ своей книг — ‘Очерки исторіи русской цензуры’ — составъ комитета (‘троемужіе’ ему тоже неизвстно, хотя книга выпущена спустя два года съ опубликованія ‘Дневника’ Никитенка) называетъ такимъ: гр. Адлербергъ (какой? ихъ было два), A. E. Тимашевъ и A. B. Никитенко. Какъ видимъ, забытъ H. A. Мухановъ. Ту же ошибку сдлалъ, впрочемъ, и Усовъ, дававшій ‘своими’ воспоминаніями ‘богатый’ матеріалъ для всхъ, не желавшихъ обращаться къ первоисточникамъ.}.
Для большей ясности прибавлю нсколько штриховъ къ этой общей характеристик членовъ ‘троемужія’.
Вотъ что Никитенко же пишетъ о гр. Адлерберг 2-мъ: ‘Онъ человкъ съ умомъ и благородными наклонностями, насколько он могли сохраниться отъ разсянной жизни. Но бда съ нашими вліятельными людьми! Они неспособны къ труду мысли, мало образованы и чужды всякой глубины взгляда’ {‘Рус. Старина’ 1890 г., X, 168.}. Въ другомъ мст: ‘На графа Адлерберга, кажется, можно будетъ дйствовать сердцемъ, на Тимашева — умомъ, a на Муханова ни тмъ, ни другимъ, потому что y него нтъ ни сердца, ни ума’ {Ibidem. 158.}.
Хорошо знавшій Тимашева А. Д. Шумахеръ, говоритъ, что онъ, ‘не обладая энциклопедическимъ образованіемъ Валуева, выгодно отличаяся отъ него прямотою и положительностью своего характера, устойчивостью взглядовъ и полнымъ отсутствіемъ готовности къ измненію ихъ въ угоду другимъ вліятельнымъ лицамъ, даже и высшимъ’ {А. Д. Шумахеръ, ‘Позднія воспоминанія’, ‘Встн. Евроны’ 1899 г., IV, 725.}.
Это врно. Иное дло — самые взгляды Тимашева, но прямолинейность его безспорна.

[]

Изъ области предусмотрнныхъ, какъ мы видли, ‘непосредственныхъ сношеній съ редакторами’ въ практик Тимашева былъ такой оригинальный разговоръ его съ И. С. Аксаковымъ:
‘— Вы боитесь, ваше превосходительство, революціи. Вы правы — намъ дйствительно угрожаетъ революція, потому что есть заговорщики.
‘— Какъ? — спросилъ съ ужасомъ Тимашевъ, — гд они?
‘— Въ третьемъ отдленіи. Третье отдленіе своимъ преслдованіемъ мысли, своимъ гнетомъ готовитъ революцію, ссоря мыслящій классъ съ нашимъ добрйшимъ государемъ’ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 141.}.

[]

О Муханов въ ‘обществ’ говорили: ‘это человкъ не глупый, свтски образованный, очень пріятный въ обществ’ {Ibidem, IX, 590.}.
Боле детальная характеристика этихъ лицъ выяснится изъ дальнйшаго изложенія.

Офиціальное учрежденіе ‘Комитета по дламъ книгопечатанія’. Его компетенція. Безсиліе ‘троемужія’ и пополненіе его Никитенкомъ. Комитетъ въ качеств ‘общественнаго’ дятеля.

Наконецъ, 24 января 1859 г. государь подписалъ высочайшее повелніе объ учрежденіи негласнаго ‘Комитета по дламъ книгопечатанія’.
Предполагалось сначала вмсто комитета образовать V-е отдленіе Соб. Е. И. В. канцеляріи. Но мысль эта была вскор же брошена, въ виду соображеній чисто политическаго характера: ‘наименовать новое учрежденіе V-мъ отдленіемъ значило бы объявить, что непосредственно отъ Государя Императора исходить будетъ направленіе литературы, a подобное предположеніе желательно бы отклонить, дабы мры, неблагопріятно принимаемыя публикою, не относились къ особ монарха’ {‘Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи etc’, 71.}.
По словамъ одного офиціальнаго источника, обязанности комитета сводились къ ‘неофиціальному надзору за направленіемъ нашей литературы, соотвтственно видамъ правительства, какъ въ выходящихъ періодическихъ изданіяхъ, такъ и въ другихъ сочиненіяхъ’ {Ibidem, 55.}. По словамъ другого — къ ‘принятію мръ къ правильному и соотвтственному видамъ правительства направленію нашей литературы’ {‘Историч. свднія о цензур въ Россіи’, 109.}. Разницы по существу здсь, конечно, нтъ: самый надзоръ предполагалъ уже и соотвтственное его осуществленіе.
Одновременно съ образованіемъ, комитету была дана слдующая инструкція:
‘Сношенія съ министерствами и главными управленіями для полученія нужныхъ свдній и объясненій по вопросамъ, до подлежащихъ вдомствъ относящихся и обсуживаемыхъ въ печатныхъ статьяхъ.
‘Комитетъ, не касаясь цензурныхъ установленій, ни въ чемъ не ограничиваетъ и не измняетъ существованія и дйствія сихъ послднихъ.
‘Статьи, составляемыя въ министерствахъ для напечатанія въ періодическихъ изданіяхъ, препровождаются предварительно въ комитетъ.
‘Статьи, печатаемыя въ журналахъ по распоряженію сего комитета, подъ рубрикою ‘сообщено’, какъ исходящія отъ правительства, должны служить цензорамъ указаніемъ и руководствомъ для ихъ дйствій.
‘Помщеніе въ газетахъ и журналахъ статей, доставляемыхъ съ надписью одного изъ членовъ комитета, обязательно для редакцій оныхъ’ {Ibidem, 110.}.
Какъ видно, она является отчасти повтореніемъ нкоторыхъ пунктовъ высочайшей резолюціи въ совт министровъ, отчасти — дальнйшимъ ея развитіемъ. Комитетъ 2 апрля 1848 г., всячески ограждался отъ возможности быть узнаннымъ, комитету по дламъ книгопечатанія свою негласность пришлось понять только въ томъ смысл, чтобы не фигурировать офиціально въ качеств учрежденія, полуофиціальная же гласность была прямымъ результатомъ всей инструкціи, особенно третьяго ея пункта — оглашавшаго его существованіе для министерствъ, и четвертаго и пятаго — для редакцій періодическихъ изданій.
Но прежде, чмъ приступить къ разсмотрнію дятельности этого комитета, намъ нужно ознакомиться съ обстоятельствами, усилившими его личный составъ вступленіемъ Никитенка. Это очень характерная сторона для выясненія полной несостоятельности коренного ‘троемужія’.
Еще въ ноябр 1858 года, когда вопросъ о функціяхъ и личномъ состав комитета былъ совершенно открытымъ, ходили слухи о введеніи туда ‘видныхъ’ литераторовъ, которые бы, съ однои стороны, поддерживали связь съ литературой, a съ другой — писали бы статьи въ дух правительства. Напримръ, въ письм отъ 14 ноября Плетневъ увдомлялъ кн. Вяземскаго: ‘по слухамъ предположено эту комиссію составить изъ Н. А. Муханова, Ив. М. Толстого, . И. Тютчева. и И. С. Тургенева’ {П. Плетневъ, ‘Сочиненія и переписка’, III, 467.}.
Въ начал января, когда ‘троемужіе’ обозначилось ясно, поиски литераторовъ не прекратились. Выставлялась кандидатура Щебальскаго и бывшаго жандармскаго полковника, С. С. Громеки, сотрудника ‘Русскаго Встника’ и ‘Отечественныхъ Записокъ’. Неизвстно, почему они не вступили туда, но литераторы подыскивались… 13 февраля Плетневъ пишетъ: ‘Bureau de presse долго искало распорядителя для своей канцеляріи, между прочимъ, приглашали и Гончарова, но вс отказались’ {Ibidem, 473.}…
Очевидно, надо было искать среди цензоровъ-литераторовъ…
Подъ 6 февраля Никитенко записалъ:
‘Обдалъ y нашего министра (Ковалевскаго — М. Л.). Посл обда онъ отозвалъ меня въ сторону и сказалъ мн, что комитетъ наблюденія надъ печатью (Адлербергъ, Мухановъ и Тимашевъ) желаетъ со мной посовтоваться насчетъ своего устройства и длъ. Евграфъ Петровичъ не далъ вымолвить мн слова въ отвтъ и, взявъ меня за руку, прибавилъ:
— Пожалуйста, пожалуйста, не отказывайтесь.
‘Я отвчалъ, что трудно что-нибудь совтовать тамъ, гд цль самого учрежденія не опредлена или гд она вращается въ безграничномъ кругу.
— Н овы, все-таки, не отказывайтесь, явитесь къ нимъ, — сказалъ министръ, — и прочтите имъ лекцію. Вы найдете между ними одного человка, понимающаго вещи: это графъ Адлербергъ.
‘То же подтвердилъ посл и Тютчевъ.
‘Въ заключеніе я сказалъ, что пусть они назначатъ время, и я къ нимъ явлюсь.
‘Говорилъ со мной еще и товарищъ нашего министра, Мухановъ, намекая на что-то, что я услышу отъ министра.
‘Мухановъ пользуется милостью двора, но въ публик онъ извстенъ, какъ человкъ пустой. Нынче я говорилъ съ нимъ въ первый разъ и, проговоривъ съ четверть часа, додумалъ, что общественное мнніе врядъ ли ошибается на его счетъ. Онъ говоритъ избитыя общія мста, но съ видомъ высокаго уваженія къ себ и къ своимъ словамъ.
‘Между тмъ, комитетъ, какъ я и опасался, грозитъ превратиться въ новый ‘негласный’. a судя по людямъ, изъ которыхъ онъ состоитъ, изъ него выйдетъ гласная и чудовищная нелпость’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 144—145.}.
Черезъ дв недли Ковалевскій призвалъ Никитенко для объясненій.
‘Я явился къ нему въ часъ.
— Дло объ опредленіи васъ въ комитетъ печати, — сказалъ мн министръ, — приняло серьезный и щекотливый оборотъ. На это изъявилъ свое желаніе государь, и теперь я вамъ это передаю именно какъ его желаніе, о которомъ мн сообщилъ графъ Адлербергъ.
— Да, — отвчалъ я, — это, дйствительно, ставитъ меня въ большое затрудненіе. Я готовъ на всякій трудъ, который давалъ бы хоть тнь надежды на пользу дла, столь дорогого для меня, какъ наука и литература. Но y этого комитета нтъ почвы, если онъ, какъ говорятъ его члены, созданъ для нравственнаго наблюденія надъ литературою, и тутъ не на чемъ стоять. Если же онъ долженъ превратиться въ негласный комитетъ, то почва его грязная, и я не хочу на ней выпачкаться.
‘Мы долго еще объ этомъ толковали и, наконецъ, я общался Евгр. Петровичу попытаться, нельзя-ли дать всему этому длу по возможности благопріятный оборотъ.
‘Пока мы разсуждали, пріхалъ Мухановъ. Тутъ y меня завязался съ нимъ отдльный разговоръ.
‘Мухановъ старался доказать, что комитетъ не иметъ никакихъ ретроградныхъ намреній, что въ немъ ничего нтъ похожаго на комитетъ 2 апрля, что государь слишкомъ далекъ отъ подобнаго учрежденія’ {Ibidem, 148—149.}.
23 февраля Никитенко былъ приглашенъ въ комитетъ и увидлъ ‘троемужіе’ въ полномъ состав.
‘Принятъ я былъ крайне вжливо, особенно гр. Адлербергомъ. Я ршился открыто высказать имъ какъ мои убжденія, такъ и взглядъ мой на комитетъ, дабы они сами могли ршить, могу-ли я участвовать въ длахъ ихъ. Они слушали меня съ глубокимъ вниманіемъ. Я говорилъ имъ, какое невыгодное мнніе составила себ публика о комитет, что она считаетъ его комитетомъ 2-го апрля, что я, съ своей стороны, полагаю этотъ послдній совершенно невозможнымъ въ настоящее время и думаю, что ихъ комитетъ не можетъ быть гасительнаго и ретрограднаго свойства, что его единственно возможное назначеніе — быть посредникомъ между литературою и государемъ и дйствовать на общественное мнніе, проводя въ него, путемъ печати, виды и намренія правительства, подобно тому, какъ дйствуетъ литература, проводя въ него свои идеи {Курсивъ мой. Обращаю вниманіе читателя на эти слова они будутъ нужны ниже. Нельзя также не замтить, что, конечно, комитетъ долженъ былъ согласиться съ Никитенкомъ — вдь, имъ была повторена мысль его основателей.}.
‘Они торжественно подтвердили мой взглядъ.
‘Я изложилъ имъ также мои политическія врованія. Я полагаю необходимымъ для Россіи всякія улучшенія, считая главными началами въ нихъ: гласность, законность и развитіе способовъ народнаго воспитанія и образованія, или, говоря модными словами, я врую въ необходимость прогресса. Но есть два рода прогресса: одинъ можно назвать прогрессомъ сломя голову, который часто проскакиваетъ мимо цли, и другой — умренно, постепенно, но врными шагами идущій къ цли, я поборникъ послдняго — и неуклонный.
‘Все это они приняли очень хорошо. Затмъ я сказалъ, что если бы мн пришлось участвовать въ комитет, то не иначе, какъ съ правомъ голоса.
‘Это ихъ смутило. Мухановъ замтилъ, что, такъ какъ государь уже утвердилъ положеніе комитета и составъ его, то трудно внести въ него новое начало. На это я возразилъ, что другой характеръ, характеръ длопроизводителя бюрократическаго, для меня невозможенъ, ни по положенію моему, ни по убжденію.
‘Положено было, чтобы я составилъ записку въ дух того, что говорилъ, и въ четвергъ принесъ бы ее съ собою. Тмъ засданіе было кончено.
‘Сегодня, въ четвергъ, я прочиталъ имъ мою записку, гд т же идеи изложены подробне. Распространившись о томъ, что литература вообще не иметъ никакихъ революціонныхъ замысловъ, я стоялъ на томъ, что подавлять ее нтъ ни малйшихъ причинъ, что для нея вполн достаточно обыкновенныхъ цензурныхъ мръ, что стснять литературу посредствомъ правительственныхъ мропріятій невозможно и не должно, и что комитету слдуетъ разв только, по вол государя, наблюдать за движеніемъ умовъ и направлять къ общему благу не литературу, a общественное мнніе.
‘Я забылъ сказать, что въ понедльникъ еще, посл моихъ объясненій въ комитет, я похалъ къ министру и сообщилъ ему, что требую права голоса въ комитет. Онъ совершенно это одобрилъ и убждалъ меня принять на этомъ условіи мсто директора-правителя длъ, такъ какъ съ этимъ правомъ я несомннно буду въ состояніи длать добро. Онъ сказалъ мн то же, что въ воскресенье, на бал, говорилъ съ государемъ обо мн и указывалъ на меня, какъ на лицо, которое, по его мннію, боле чмъ кто-либо можетъ дйствовать съ пользою въ комитет. Государь обратился къ Адлербергу и сказалъ: ‘Слышишь, Александръ?’ Министръ и прежде, при самомъ образованіи комитета, предлагалъ меня въ члены, вмст съ княземъ П. А. Вяземскимъ. . И. Тютчевымъ, П. А. Плетневымъ и Егоромъ Петровичемъ Ковалевскимъ, братомъ своимъ.
‘Записка моя, посл всего, была принята, и завтра пойдетъ докладъ къ государю’ {Ibidem, 149—150.}.
1 марта Никитенко получилъ бумагу о высочайшемъ утвержденіи его въ должности директора-длопроизводителя комитета по дламъ книгопечатанія. Государь остался очень доволенъ его запиской и пожелалъ, чтобы онъ ему представился. 11 марта представленіе состоялось.
‘— Очень радъ познакомиться съ вами, — сказалъ мн государь съ невыразимою любезностью.
‘Я поклонился я ожидалъ, что его величеству еще угодно будетъ мн сказать. Онъ продолжалъ:
— Я съ вниманіемъ и съ удовольствіемъ читалъ вашу записку. Желательно, чтобы вы дйствовали вліяніемъ вашимъ на литературу такимъ образомъ, чтобы она, согласно съ правительствомъ, дйствовала для блага общаго, a не въ противномъ смысл.
— Это, ваше величество, — отвчалъ я, — конечно, есть единственный путь, которымъ можно идти къ величію и благоденствію Россіи. Употреблю вс силы мои для служенія этому длу.
— Есть стремленія, — продолжалъ государь, — которыя несогласны съ видами правительства. Надо ихъ останавливать. Но я не хочу никакихъ стснительныхъ мръ. Я очень желалъ бы, чтобы важные вопросы разсматривались и обсуживались научнымъ образомъ, наука y насъ еще слаба. Но легкія статьи должны быть умренны, особенно касающіяся политики.
‘Государь особенно налегъ на слов политика.
— Государь, — отвчалъ я, — осмлюсь сказать, основываясь на продолжительныхъ моихъ наблюденіяхъ и опыт, что лучшіе и, слдовательно, имющіе наиболе вліянія умы въ литератур не питаютъ никакихъ враждебныхъ правительству замысловъ. Если встрчаются какія-нибудь въ этомъ род ошибки и заблужденія, то разв только въ немногихъ еще шаткихъ и неопытныхъ умахъ, которые не заслуживаютъ исключительнаго вниманія.
— Не надо думать, — замтилъ государь, — что дло ваше легко. Я знаю, что комитетъ не пользуется расположеніемъ и довріемъ публики.
— Моя роль. какъ я ее понимаю, ваше величество, быть примирителемъ обихъ сторонъ.
— Опять повторяю, — сказалъ еще государь, — что мое желаніе не употреблять никакихъ стснительныхъ мръ, и если комитетъ понимаетъ мои виды, то, несмотря на трудности, можетъ, все-таки, что-нибудь сдлать.
‘При словахъ: ‘если комитетъ понимаетъ мои виды’, государь значительно взглянулъ на графа A. B. Адлерберга.
‘Было сказано еще нсколько словъ объ изданіи предполагаемой правительственной газеты, a затмъ государь крпко пожалъ мн руку и чрезвычайно ласково проговорилъ: ‘постарайтесь!’ поклонялся и оставилъ меня’ {Ibidem, 156—157.}.
Такимъ образомъ, ‘троемужіе’, обращенное въ комитетъ, пополнилось четвертымъ членомъ, которому не мало пришлось поработать на новомъ поприщ ‘общественной’, — какъ все время былъ убжденъ Никитенко — дятельности.
Эта’ ‘общественность’ настолько интересна, что я позволю себ остановиться на одномъ мст ‘Дневника’ директора-длопроизводителя, гд особенно ярко подчеркнута именно эта сторона новаго негласнаго блюстителя литературной нравственности.
‘Жребій брошенъ. Я на новомъ поприщ общественной дятельности. Трудности тутъ будутъ — и трудности значительныя. Но нехорошо, нечестно было бы, избгая ихъ, отказываться дйствовать. Много будетъ толковъ, возможно, что многіе станутъ меня упрекать за то, что я ршился съ моимъ чистымъ именемъ засдать въ трибунал, который признается гасительнымъ, но въ томъ-то и дло, господа, что я хочу парализовать его гасительныя вожделнія. Будетъ возможность дйствовать благородно — буду, нельзя — пойду прочь. Во всякомъ случа, я твердо намренъ до послдней крайности противиться мрамъ стснительнымъ. Но въ то же время, я убжденъ, что и литература, въ данную минуту, не можетъ, не должна расторгнуть всякую связь съ правительствомъ и стать открыто во враждебное ему положеніе. Если я правъ, то необходимо, чтобы кто-нибудь изъ насъ явился представителемъ этой связи и взялъ на себя роль, такъ сказать, связующаго звена. Попробую быть этимъ звеномъ.
‘Можетъ быть, мн удастся растолковать комитету, что на дла подобнаго рода надо смотрть широкимъ государственнымъ глазомъ, что комитету не слдуетъ враждовать ни съ мыслью, ни съ литературою, ни съ чмъ: онъ не партія, a общественный дятель, что не слдуетъ раздражать умы, что на немъ, комитет, большая отвтственность передъ Россіею, государемъ и потомствомъ, и что въ силу этой отвтственности онъ не долженъ останавливаться на мелкихъ литературныхъ дрязгахъ, a смотрть дальше и видть въ литератур общественную силу, которая можетъ сдлать много добра обществу. Если же съ этимъ добромъ соединяются также и неизбжные спутники всхъ человческихъ дяній — ошибки, заблужденія, увлеченія, то ихъ ослаблять слдуетъ не гнетомъ на самое добро, a разумнымъ вліяніемъ на общественное мнніе. Можетъ быть, удастся, нтъ — такъ не я первый, не я послдній изъ обманувшихся въ чистыхъ намреніяхъ. Долгъ мой будетъ исполненъ’ {Ibidem, 150—151. Курсивъ мой.}.
По тому времени Никитенко считался вполн образованнымъ человкомъ, общество, въ которомъ онъ вращался, было, несомннно, верхомъ интеллигенціи бюрократическаго оттнка, часто съ примсью ужъ безусловно прогрессивнаго элемента: есть указанія на его общеніе напримръ съ Чернышевскимъ. Поэтому, если онъ былъ убжденъ въ общественномъ характер своей новой службы, то это до нкоторой степени иллюстрируетъ тогдашнія понятія бюрократіи объ общественности вообще. Ниже мы увидимъ, насколько прогрессивный элементъ литературы и общества расходился съ Никитенкомъ въ номенклатур происходившихъ явленій и событій, теперь же намъ полезно понять точку зрнія его самого. Итакъ, комитетъ — общественный дятель… Какъ мы видли, ‘троемужіе’ вполн одобряло такое опредленіе своего значенія, одобряло уже потому, что, дйствительно, еще больше Никитенка, было уврено въ его правильности: не доносить, не инквизиторствовать — значитъ быть уже не абсолютнымъ слугою правительства, a посредникомъ между нимъ и обществомъ, ergo — общественнымъ дятелемъ… Логика очень своеобразная… Только спустя полгода комитетъ понялъ, то тутъ есть натяжка, но и тогда приписалъ свои неудачи не себ, a тому же обществу, которое, де,
Въ невжеств своемъ,
Какъ камень въ мор, утопало.

Встрча комитета печатью и обществомъ.

Какъ же отнеслось общество къ своему негласному ‘воспитателю’?
Отвтить на этотъ вопросъ можно вполн опредленно, хоть и не особенно подробно, потому что комитетъ, все-таки, не былъ тмъ учрежденіемъ, которое функціонировало y всхъ на виду.
Уже самая встрча, которая была оказана ‘троемужію’ ‘Русскимъ Встникомъ’ Каткова, не общала ничего благопріятнаго со стороны общества.
Вотъ что находимъ въ ‘Современной Лтописи’ декабрьской книжки, датированной цензурой 11 января 1859 г.:
‘Въ Берлин существуетъ центральный комитетъ прессы, который, кром редакціи офиціальнаго журнала, служащаго органомъ министерству, занимался составленіемъ и разсылкою корреспонденціи и статей въ провинціальныя газеты и вообще имлъ своею задачею руководствовать направленіемъ журналистики. Если провинціальная газета отказывалась помстить присланную статью или принять навязаннаго сотрудника, то она подпадала подъ дйствіе 71 статьи закона о промышленности, то есть y редакціи можно было отнять позволеніе издавать журналъ. Теперь правительство ясно поняло нелпость такого учрежденія и убдилось въ безполезности и беззаконности подобнаго насилія, оно отняло y комитета это вредное и безнравственное назначеніе. Правительство отказалось также платить и выдавать субсидіи разнымъ журналамъ, которые за это обязывались говорить въ дух правительства.
‘Кто не порадуется этой мр прусскаго правительства, отмняющей одно изъ самыхъ губительныхъ проявленіи административной опеки? Подкупать мысль, насиловать убжденіе — что можетъ быть губительне, какъ для общества, такъ и для самого правительства? Мудрено-ли, что при такомъ недостойномъ и безнравственномъ учрежденіи, общественное мнніе въ Пруссіи было такъ болзненно и хило, мудрено-ли, что тамъ создались изъ ничего разные мрачные элементы, столько же опасные порядку, сколько и свобод. Скажите, гд найдетъ себ опору порядокъ, если систематическимъ подкупомъ и насиліемъ будутъ отравлены вс источники общественнаго мннія, будетъ убита мысль, будетъ осквернена святыня, убжденія? Подозрвали-ли многомудрые основатели этой системы въ Пруссіи, что они подрывали этимъ вс основы общественнаго порядка, что они заражали самою опасною язвою организмъ народа, что они боле всякихъ революціонеровъ колебали то, что брались охранять? съ счастью, эта позорная система не могла распространиться въ Пруссіи слишкомъ далеко и ограничивалась лишь провинціальною ежедневною журналистикою. Но, спрашивается, къ чему было подкупать и насиловать эти несчастныя провинціальныя газеты? Получало-ли правительство, въ замнъ неизбжнаго зла, которымъ заражало общество, хоть какую-нибудь временную пользу, когда, всею силою своего авторитета, вносило развратъ и безчестную ложь въ умственное дло? Какая радость была ему оттого, что общество переставало врить въ чистоту мнній? Какая радость для охранительныхъ началъ, когда каждое слово, сказанное въ ихъ пользу, публика привыкаетъ понимать за презрнную корыстную ложь? Врнйшій способъ погубить какое-либо начало въ убжденіяхъ людей, лучшій способъ подорвать его нравственную силу — взять его подъ офиціальную опеку. Наконецъ, не всякому-ли здравому уму понятно, что система лжи и подкуповъ не можетъ привести ни къ чему доброму? Правительство, не входя ни въ какія унизительныя и частныя сдлки съ литераторами и журналами, можетъ дйствовать гораздо успшне и гораздо достойне, предлагая литератур на разсмотрніе и обсужденіе т или другіе административные, политическіе или финансовые вопросы, и вызывая вс лучшіе умы въ обществ содйствовать ему въ ихъ разъясненіи’ {‘Политическое обозрніе’, 441—442.}.
Нтъ никакого сомннія, что политическій обозрватель журнала потому и остановился на этомъ факт, потому и далъ ему соотвтствующую оцнку, что Катковъ былъ уже освдомленъ о намреніяхъ петербургскихъ сферъ. Возможно даже предположить, что онъ хотлъ предупредить правительство о возможныхъ послдствіяхъ принципіально ршеннаго уже къ тому времени опаснаго шага.
Но шагъ былъ сдланъ. Тогда въ феврал, пользуясь опять-таки подходящимъ фактомъ изъ европейской жизни, журналъ снова длаетъ рзкій вызовъ.
Французскій министръ внутреннихъ длъ, Делангль, разослалъ префектамъ нашумвшій въ свое время въ Европ циркуляръ о внушеніи всмъ и каждому, a писателямъ преимущественно — надлежащихъ убжденій, предписывалось озаботиться, чтобы редакторы политическихъ журналовъ и газетъ прониклись духомъ рчи Наполеона III и говорили такимъ же языкомъ, прославляя и миръ, и войну, но чтобы тмъ не мене слова ихъ способны были возбуждать надлежащій энтузіазмъ въ умахъ и отвлекать послдніе отъ вульгарныхъ интересовъ…
Снова политическій обозрватель встаетъ за автономность печати, снова клеймитъ вмшательство въ свободу убжденій развратомъ и растлніемъ.
‘Но, скажутъ, почему же офиціальное вмшательство въ личную мысль и въ общественное мнніе должны непремнно сопровождаться развратомъ и растлніемъ? Почему мыслящіе люди должны испортиться, если правительство захочетъ приближать ихъ къ себ, давать имъ направленіе, соотвтственное благимъ его видамъ, внушать имъ достодолжныя чувствованія и похвальныя рчи? Почему каждый писатель непремнно долженъ на все смотрть съ иной тонки зрнія, чмъ правительство, почему не можетъ онъ съ полною искренностью идти за одно съ нимъ, мыслитъ, чувствовать одинаково! Почему нтъ? Но для полной искренности надобно каждому оставить его свободу, a безъ полной искренности все будетъ гибельнымъ развратомъ, разрушительнымъ тлніемъ. Правительство, одушевляемое истинно благими намреніями, правительство сознательное и просвщенное не можетъ не чувствовать благородной потребности слышать самостоятельное и свободное мнніе. Правительство состоитъ изъ людей, a каковы бы ни были люди, никто, безъ тяжкаго грха передъ Богомъ, передъ людьми и собственною совстью, не можетъ считать себя исключительнымъ обладателемъ истины, правительственные люди выходятъ изъ того же общества и выносятъ изъ него извстныя понятія и мннія, которыя составляютъ ихъ силу или слабость на чред власти: отъ чего же изъ этого самаго общества, породившаго и воспитавшаго ихъ, не могутъ выходить другія понятія, другія мннія и разъяснять дло съ другихъ сторонъ, на пользу всмъ, какъ правительству, такъ и обществу? Разв лучше систематическая односторонность, разв лучше, вмсто разумнаго и свободнаго убжденія, стукаться лбомъ о матеріальныя препятствія и приходить въ чувство отъ иноземныхъ увщаній, подкрпляемыхъ краснорчіемъ пушекъ и штыковъ, какъ это приключается теперь съ Австріей? Пусть, наконецъ, правительство ищетъ и привлекаетъ къ себ людей мыслящихъ и способныхъ — это прекрасно, но пусть оно ищетъ ихъ для правительственныхъ должностей, a не для литературы, иначе оно ошибется въ разсчет, обнаружитъ свое безсиліе, покроетъ себя стыдомъ и будетъ могущественно содйствовать только умственному разврату, нравственному растлнію.
…’Отчего въ нкоторыхъ странахъ съ понятіемъ казеннаго соединяется такъ много нехорошаго, отчего это почтенное слово потеряло всякій кредитъ и означаетъ все, что мертво и мертвитъ? Гд казна знаетъ свое истинное дло и занимается имъ однимъ, тамъ этого нтъ, тамъ она пользуется должнымъ уваженіемъ, тамъ народное чувство не пугается казеннаго и не соединяетъ съ этимъ эпитетомъ обиднаго значенія. Но отвлекаясь отъ своего дла и путаясь во всевозможныя дла, казна становится и безсильна, и вредна, и смшна, отваживаясь на несвойственные ей пути, она роняетъ себя и вредитъ всему прочему, она пріучаетъ смотрть на себя, какъ на что то докучное, излишнее, отяготительное, наконецъ, положительно вредное, положительно гибельное. Къ чему же можетъ вести это?
‘…Пусть наемные риторы твердятъ что угодно въ своихъ журналахъ, — никто не приметъ ихъ словъ за выраженіе общественнаго мннія, свободные и честные органы будутъ хранить молчаніе, потому что они не захотятъ чувствовать и мыслить по команд, даже и въ томъ случа, когда бы мыслили и чувствовали заодно съ правительствомъ. Но отнять y общественнаго мннія свободу выраженія еще не значитъ измнить его элементы, перестроить его основы на свои ладъ и по своему изволенію. Эти элементы, эти основы останутся во мрак и будутъ дйствовать во мрак. Думать, что все неблагопріятное намъ исчезнетъ, если мы зажмуримъ глаза и заткнемъ себ уши, не наивное-ли это ребячество? А все говорятъ, что наше время не наивно!’ {‘Рус. Встникъ’, 1859 г., февраль, книжка первая. ‘Современная лтопись’, 246—248.}.
Вотъ какъ былъ встрченъ комитетъ по дламъ книгопечатанія… Изъ всхъ журналовъ ‘Русскій Встникъ’ оказался самымъ смлымъ въ выраженіи своего негодованія. Гораздо боле сдержанную статью помстилъ ‘Современникъ’, ставшій какъ разъ съ 1859 г. органомъ не только литературнымъ, но и политическимъ. Приведя приказъ Делангля, обозрватель ‘Современника’ не снабдилъ его сколько-нибудь сильными комментаріями. Другіе органы или совсмъ не обратили вниманія на этотъ фактъ, или ограничились только простымъ его констатированіемъ. Конечно, это не даетъ права премировать смлость ‘Рус. Встника’ — все зависло отъ цензоровъ, наврное, лишившихъ нкоторые органы возможности сколько-нибудь освтить французскій циркуляръ, вроятно и ‘Современнику’, бывшему давно подъ особымъ наблюденіемъ, не дали сказать всего.
Отповдь Каткова была принята въ Петербург, конечно, очень сурово. Доведенная до государя, она повлекла за собою прежде всего слдующее распоряженіе министра просвщенія отъ 28 февраля:
‘1) Текущія политическія извстія, какъ въ ежедневныхъ газетахъ, такъ и въ недльныхъ изданіяхъ, печатаемыхъ въ Москв, заимствовать исключительно изъ газетъ петербургскихъ, которыхъ политическіе отдлы разршаются къ печати цензурою министерства иностранныхъ длъ. 2) Политическія обозрнія и статьи въ московскихъ періодическихъ изданіяхъ, хотя и должны быть составлены по извстіямъ, помщеннымъ въ русскихъ газетахъ и журналахъ, разсмотрнныхъ цензурою министерства иностранныхъ длъ, но какъ въ подобныхъ статьяхъ и обозрніяхъ можетъ проявляться собственный взглядъ автора, иногда противный политик нашего правительства, то для устраненія всякихъ неумстныхъ сужденій и намековъ, разсматривать эти обозрнія и статьи въ полномъ засданіи московскаго цензурнаго комитета, и съ разршенія его дозволять печатаніе оныхъ, въ случа-же какого либо недоумнія или сомннія комитета, представлять эти статьи и обозрнія г. министру народнаго просвщенія, для передачи ихъ, если онъ признаетъ это нужнымъ, на окончательное разсмотрніе министра иностранныхъ длъ’ {‘Сборникъ постановленій etc’, 441—442.}.
Но этимъ дло не кончилось. Попечитель московскаго учебнаго округа получилъ такое предписаніе:
‘Во 2-й декабрьской книжк ‘Русскаго Встника’ за истекшій 1858 г., въ ‘политическомъ обозрніи’, на стр. 441 и 442, разсказывается о существующемъ въ Берлин центральномъ комитет прессы, котораго назначеніе — руководствовать направленіемъ журналистики и который разсылаетъ статьи и корреспонденціи въ провинціальныя газеты. Въ самыхъ рзкихъ выраженіяхъ нападая на мысль прусскаго правительства, выраженную учрежденіемъ этого комитета, авторъ статьи ‘Рус. Встника’ отвергаетъ право всякаго правительства на какое бы то ни было вмшательство въ дла литературы и журналистики и находитъ лучшимъ, чтобы правительство предлагало литератур на разсмотрніе и обсужденіе административные, политическіе и финансовые вопросы. Вся статья пропитана духомъ озлобленія и протеста и выражаетъ конституціонныя стремленія въ сочинител статьи. Подобныя тому выходки противъ вліянія правительства на общественное мнніе появились въ 1-й февральской книжк 1859 г. ‘Рус. Встника’ въ ‘Современной Лтописи’. Здсь выражается мысль, что употребленіе правительствомъ литераторовъ для проведенія въ публику своихъ видовъ ведетъ къ умственному разврату и нравственному растлнію. Такая декларація въ виду учрежденнаго y насъ нын комитета по дламъ книгопечатанія, не можетъ не имть значенія громко заявленнаго протеста противъ вмшательства правительства въ дла литературы и, слдственно, носитъ на себ отпечатокъ противодйствія распоряженіямъ его.
‘Покорйше прошу в. п-во сдлать выговоръ цензорамъ ст. сов. Драшусову и надв. сов. Гилярову-Платонову, одобрившимъ къ печати означенныя журнальныя книжки, a также внушить редактору ‘Рус. Встника’ все неприличіе, всю непозволительность какъ вышесказанныхъ статей, такъ и господствующаго въ ‘Совр. Лтописи’ его журнала (кром отдльныхъ статей), не соотвтствующаго началамъ нашего государственнаго устройства, духа и направленія и предостеречь его, что если онъ не измнитъ этого направленія, то правительство вынуждено будетъ принять касательно его изданія ршительныя мры’.
Очевидно, Ковалевскій далъ это предписаніе подъ давленіемъ комитета, которому онъ вовсе не сочувствовалъ.
Но этими мрами общественное мнніе не убждалось въ иномъ значеніи своего воспитателя. Мы уже видли, что самъ Александръ II зналъ о несочувствіи общества. Аналогичныхъ показаній много. Общество не могло не понимать, что всякое лишнее звено въ сложной цпи цензурнаго вдомства, не будетъ ничмъ инымъ, какъ новымъ давленіемъ, новыми оковами.
Никитенко старался особенно внимательно прислушаться къ голосу общества и, по его словамъ, одни были рады его вступленію въ ‘троемужіе’, другіе сильно порицали. По адресу вторыхъ Никитенко записываетъ: ‘Нкоторые изъ крайнихъ полагаютъ, однако, что поступленіемъ моимъ въ комитетъ я утвердилъ его существованіе, что если бы я отказался отъ него, то, увидвъ невозможность привлечь съ себ какую-либо изъ благородныхъ силъ литературы, онъ принужденъ бы былъ закрыться, какъ дло вполн неудавшееся и невозможное. Ну, a если бы этого не случилось? Не принялъ ли бы тогда комитетъ характера вполн подавляющаго? Врядъ-ли бы онъ могъ такъ добродушно посягнуть на самоубійство? Не увидлъ-ли бы онъ, напротивъ, въ такомъ ршительномъ отчужденіи литературы отъ правительства новаго повода пугать ею послднее, и не счелъ-ли бы своею обязанностью дйствовать противъ явнаго врага. Правительство, пожалуй, опять стало бы прибгать къ сильнымъ мрамъ, и запрещенія посыпались бы то на тотъ, то на этотъ журналъ. Что тогда? Не лучше-ли попытаться достигнуть желаемаго путемъ мирныхъ соглашеній’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 153.}.
О радующихся читаемъ: ‘вс литераторы приняли меня радушно, по-братски. Многіе выражали удовольствіе по случаю моего новаго назначенія. Это было мн пріятно, какъ свидтельство, что они понимаютъ мои намренія и отдаютъ имъ справедливость’ {Ibidem, 155.}. Подъ ‘всми литераторами’ подразумваются бывшіе на обд въ честь актера Мартынова — Дружининъ, Некрасовъ, Островскій, Шевченко, Языковъ. Удовольствіе же выражали лишь многіе… Въ другомъ мст находимъ запись: ‘Отъ Дружинина письмо изъ Москвы: тамъ, по его словамъ, вс окончательно убдились въ польз моего поступленія въ комитетъ’ {Ibidem, 171.}. Еще въ одномъ мст узнаемъ, что Никитенко обдалъ y Некрасова, былъ И. И. Панаевъ {Ibidem, 165.}.
Во всемъ этомъ нтъ ровно ничего удивительнаго. Никитенко былъ извстенъ знавшимъ его литераторамъ, какъ буферъ между ‘административной расправой’ и печатью, каковую роль онъ исполнялъ еще и при Норов. Такого человка людямъ не крайнихъ убжденій не приходилось конечно чураться, a что до ‘Современника’, то, вдь, онъ, лтъ десять назадъ, состоялъ его редакторомъ и слдовательно, отношенія простого знакомства впослдствіи были вполн нормальны.

Подборъ ‘чтецевъ’. Борьба Ковалевскаго съ комитетомъ путемъ ‘обзоровъ’ Щебальскаго. Первыя распоряженія комитета. Охрана мчащихся по Невскому проспекту на собственныхъ рысакахъ. Никитенко разочаровывается.

И общество было право.
Еще когда комитетъ былъ ‘троемужіемъ’ и, слдовательно, не чувствовалъ подъ собой почвы высочайшаго утвержденія, и тогда онъ уже общалъ превратиться въ самый форменный негласный надзоръ.
Вотъ какую запись встрчаемъ y Никитенка подъ 28 декабря 1858 г.:
‘Сегодня былъ y меня одинъ изъ кончившихъ въ ныншнемъ году курсъ студентовъ, котораго Мухановъ приглашаетъ къ себ въ сотрудники, т. е. въ агенты по этому комитету. Онъ предлагаетъ ему читать журналы и доносить комитету о томъ, что найдетъ въ нихъ дурного. Молодой человкъ былъ сильно озадаченъ этимъ приглашеніемъ и пришелъ ко мн за совтомъ. Я открылъ ему темную сторону предложенной ему роли, и онъ ушелъ отъ меня, повидимому, убжденнымъ и утвердившимся въ иде чести’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., IX, 625—626.}.
Какъ бы предвидя настоящее значеніе и истинную роль комитета, который ждалъ со дня на день своего офиціальнаго рожденія, Ковалевскій прибгъ къ мр уже практиковавшейся его предшественникомъ, Норовымъ, во время господства комитета 2 апрля 1848 года. Въ первыхъ числахъ января онъ поручилъ историку П. Е. Щебальскому составленіе для государя ежемсячныхъ обозрній замчательнйшихъ статей въ журналахъ, — видя въ этомъ знакомств съ лучшими произведеніями литературы и науки хоть нкоторый громоотводъ напряженной энергіи Тимашевыхъ, Мухановыхъ и tutti quanti.
Читатели уже знакомы съ письмомъ Погодина къ Ковалевскому. Тамъ же были намеки на Щебальскаго, заключавшіеся въ слдующихъ словахъ: ‘государь… могъ положиться на какія-нибудь недостаточныя выписки, злонамренныя указанія или кривыя толкованія, кои, къ несчастію, слышатся нердко’. Щебальскій отвчалъ Погодину:
‘. И. Тютчевъ давалъ мн прочесть письмо ваше по поводу послдней вашей статьи, — да, впрочемъ, оно ходитъ по городу и читается всми интересующимися судьбою русской литературы и вообще Россіи. Зная по своему положенію лучше многихъ, чего опасаться и чего ждать ей (литератур) надобно, я читалъ письмо ваше съ большимъ участіемъ и съ большимъ пониманіемъ, нежели многіе, но былъ прискорбно пораженъ однимъ мстомъ — именно, гд вы говорите о томъ, что свднія о литератур доходятъ до правительства посредствомъ доносовъ и выписокъ. О комъ думали вы, ставя послднее слово? Я составляю извлеченіе изъ журнальныхъ статей для прочтенія государя, но т, которые читали эти извлеченія, знаютъ, что о нихъ нельзя упоминать рядомъ съ доносами. Въ первый разъ какъ вы будете въ Петербург, можете сами въ томъ удостовриться. Да чего-либо подобнаго доносу не потерплъ бы Евграфъ Петровичъ, которому я представляю свою работу, Тютчевъ не сталъ бы рекомендовать меня для этого занятія, если бы считалъ меня способнымъ обратить перо мое противъ литературы. Вы, конечно, не назвали меня, стало быть, я не имю никакого права обижаться, но если вы меня подозрвали, — стыдно вамъ, грхъ вамъ! A что я принимаю это на свой счетъ, то это потому, что, къ сожалнію, очень распространилось мнніе, что моя выписки входятъ въ кругъ дйствій извстнаго комитета. Он вовсе не имютъ съ нимъ общаго, идутъ совершенно другимъ путемъ (черезъ министра народнаго просвщенія), и составитель ихъ также мало похожъ на агентовъ этого комитета, какъ Ковалевскій на тушителя и обскуранта. Очень прискорбно мн, если вы такимъ образомъ меня разумете, вы, съ которымъ я проводилъ вдвоемъ не одинъ часъ, не одинъ вечеръ… Или вы, также какъ многіе, не врите никакой искренности, никакому самостоятельному убжденію?.. Невыгодная рекомендація этотъ скептицизмъ для того, кто имъ одержимъ, и плачевный симптомъ, если онъ проникаетъ все общество, какъ y насъ въ настоящее время!.. Я три года съ половиною служилъ московскому обществу, спалъ пять часовъ въ сутки и въ благодарность былъ ославленъ взяточникомъ. Теперь выискалъ постъ, на которомъ могу служить литератур — и попадаю въ доносчики… Лестно служить такому обществу, такой литератур. Пламенно желалъ бы ошибиться въ моемъ подозрніи и убдиться, что ваше благородное письмо не имло въ виду меня, именно потому желалъ бы, что уважаю васъ’ {П. Барсуковъ, н. с., XVI, 358—359.}.
Имя въ виду міровоззрніе историка, бывшаго долго сподвижникомъ перебжавшаго Каткова, можно, конечно, знать впередъ о какихъ статьяхъ говорилось въ обзорахъ, но убдительныхъ данныхъ для подтвержденія словъ Погодина пока нтъ.
Вернемся къ дятельности комитета.
Подъ 7 февраля 1859 г. Никитенко пишетъ:
‘Комитетъ вступилъ, наконецъ, гласно въ свои негласныя права. Онъ отнесся къ министру съ требованіемъ объявить кому слдуетъ, чтобы цензора и литераторы являлись съ нему по его призыву для объясненій и вразумленій. Муханову дано, между прочимъ, право задерживать, до его разршенія, выдачу билета на выпускъ книги или журнала изъ типографіи. Да это хуже Бутурлинскаго негласнаго комитета! Даже Николай Павловичъ не посягалъ на это. Вотъ они. забрались въ какое болото! Что же я съ ними буду говорить, когда они меня позовутъ? Тутъ невозможно никакое разумное внушеніе’ {‘Рус. Старина’, 1890 г. X, 145.}.
А подъ 12 марта:
‘Въ комитет Мухановъ свирпствовалъ противъ ‘Искры’, на которую сперва напалъ Тимашевъ за стихи: ‘На Невскомъ проспект’ (No 9). Но Тимашевъ полагалъ достаточнымъ призвать редактора въ III отдленіе и вымыть ему голову, a Мухановъ бредилъ все гауптвахтою. Я довольно сильно выразилъ сопротивленіе на сильныя мры. Посл я разсказалъ о пріем, который сдлалъ мн вчера государь, a особенно налегъ на то, что ему не угодны крутыя и стснительныя мры, и что я осмлился ему сказать о моей роли примирителя’ {Ibidem, 158.}.
Что же это за стихи? Можно подумать, что въ нихъ проглядывала прямая противоправительственная пропаганда, явное нарушеніе нравственныхъ началъ, блюсти за которыми призванъ былъ комитетъ… Вотъ они въ буквальной подлинности:
На Невскомъ проспект.
Прочь! поди съ дороги!… мчатся, словно черти
Въ щегольскихъ коляскахъ чудо рысаки,
Эй, посторонитесь — зашибутъ до смерти…
Прочь вы, пшеходы, горе-бдняки!..
Вотъ хватили дышломъ въ шею старушонку,
Вотъ мальчишку сшибли быстрымъ колесомъ,
Вотъ перевернули тощую кляченку
Съ Ванькой-горемыкой, съ бднымъ сдокомъ
Ну, куда суетесь?.. что вамъ за охота
Между экипажей проходить, спша?
— ‘Да нужда припала, выгнала забота,
‘Дти просятъ хлба, денегъ ни гроша.
‘Надо-жъ заработать, надо же разжиться,
‘Ждать не будутъ… много насъ такихъ живетъ…
‘Тутъ ужъ поневол станешь суетиться,
‘Страшно — опоздаешь — дло пропадетъ! ‘
Полно! — это горе, эти вс тревоги,
Деньги, хлбъ насущный — это пустяки!
Мсто, горемыки, мсто!.. Прочь съ дороги!
А не то раздавять разомъ рысаки.
Имъ вотъ, этимъ франтамъ, выбритымъ отлично,
Этимъ щеголихамъ пышнымъ, молодымъ,
хать тише, ждать васъ вовсе неприлично,
Да и невозможно… много дла имъ!
Этотъ нынче утромъ долженъ быть съ визитомъ
У графини Лумпе, y княгини Кракъ,
У Дюсо котлетку скушать съ аппетитомъ,
Заказать портному самый модный фракъ.
Этотъ мчитъ подарки къ пышной Вильгельмин,
Цвту всхъ камелій, съ кучею связей —
Этихъ ждутъ мантильи въ модномъ магазин,
Тхъ — свиданья тайно отъ сдыхъ мужей..,
Шибче, шибче мчитесь! Щедро раздавайте
Дышлами ушибы, вывихи, толчки…
Мсто этимъ барамъ! Мсто имъ давайте
Вс вы, пшеходы, горе-бдняки!.. 1).
1) ‘Искра’, 1859 г., No 9.
Подъ стихотвореніемъ стояла подпись: П. Вейнбергъ. Думалъ-ли молодой поэтъ, какую бурю поднимутъ его строки, пропущенныя цензурой…
28 марта Никитенко записалъ:
‘До сихъ поръ я не вижу въ комитет по дламъ книгопечатанія никакихъ особенно враждебныхъ покушеній. Было y нихъ намреніе направлять литературу и располагать цензурою посредствомъ внушеній и страха. Но это, теперь для меня очевидно, было скоре слдствіемъ непониманія вещей, чмъ систематически организованнаго замысла. Что касается до направленія литературы, то мн удалось совсмъ уничтожить эту мысль, a теперь удалось уже и сильно поколебать покушеніе на литературу’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 160.}.
Это стоитъ въ самомъ очевидномъ противорчіи со словами, сказанными Никитенкомъ мсяцемъ раньше, въ томъ же комитет. Тогда онъ категорически утверждалъ, что ‘единственно возможное назначеніе комитета — быть посредникомъ между литературою и государемъ и дйствовать на общественное мнніе, проводя въ него, путемъ печати, виды и намренія правительства, подобно тому, какъ дйствуетъ литература, проводя въ него свои идеи’. A разв это не прямая форма ‘направленія’!..
Я остановился на этомъ противорчіи, потому, съ одной стороны, что Никитенко много разъ мнялъ свои виды на комитетъ, съ другой — въ эпоху 1856—1871 годовъ подобныя противорчія были замтной чертой дятельности и ‘убжденій’ бюрократическихъ сферъ.
‘Въ послднемъ засданіи (въ четвергъ) я — пишетъ дале Никитенко — сильно и много говорилъ членамъ о неприкосновенности цензуры и о необходимости сосредоточить ее въ министерств. Цензора сбиты съ толку и мы не должны еще больше сбивать ихъ своимъ вмшательствомъ. При томъ, что мы за сыщики, чтобы гоняться за статейками и пр.? Наше дло государственное, задача коего, дйствовать на общественное мнніе и соглашать его стремленія съ видами правительства посредствомъ открытыхъ, разумныхъ и благородныхъ убжденій. ‘Между правительствомъ, сказалъ я, — и расположеніемъ лучшихъ умовъ въ литератур есть точка соприкосновенія, есть стороны, гд возможно соглашеніе. На этихъ-то точкахъ и между этими сторонами надо стоять комитету и приводить ихъ въ гармонію, a не разъединять возбужденіемъ неудовольствій и раздраженій’ {Ibidem.}.

Колебанія Никитенка. Комитетъ изгоняетъ обличенія. Отвтъ Каткова комитету. Длалъ-ли комитетъ ‘сообщенія’ въ органы прессы.

Разочаровывающійся Никитенко то и дло колебался въ своемъ настроеніи и пользовался положительно каждымъ поводомъ, чтобы укрпить себя въ вр въ благопріятный исходъ всей этой зати.
Такъ: — ‘Ребиндеръ (попечитель кіевскаго учебнаго округа — М. Л.) мн говорилъ, — пишетъ онъ въ іюн, — что Мухановъ вообще не такъ дуренъ, какъ о немъ толкуютъ, что онъ доступенъ хорошимъ идеямъ, и хотя не глубоко, но понимаетъ вещи. Иной разъ и мн начинаетъ такъ казаться’.
A 4 марта записано:
‘Вечеромъ былъ y Тимашева. Если онъ не притворяется со мной, то онъ гораздо выше своей репутаціи, т. е. той репутаціи, какою онъ пользуется въ литературномъ кругу, и мн во многомъ приходится смягчить мое первоначальное о немъ мнніе. Онъ оказывается либеральне многихъ и многихъ изъ тхъ сановниковъ, съ которыми мн случалось разсуждать и имть дло. Напримръ, онъ прямо сказалъ государю, что правительство его не пользуется довріемъ, a что довріе это можетъ быть пріобртено уступками общественному мннію, a не насилованіемъ послдняго. Онъ читалъ мн свою записку, гд эта мысль выражена. Потомъ онъ вообще показываетъ себя далекимъ отъ крутыхъ мръ и совершенно соглашается съ тмъ, что надо идти путемъ умреннаго и благоразумнаго либерализма. Такимъ образомъ, онъ, повидимому, вовсе не ретроградъ? не реакціонеръ, но не скрываетъ, впрочемъ, что, по его мннію, надо останавливать слишкомъ ярыя стремленія ультра-либераловъ. Словомъ, въ немъ виденъ умный человкъ, понимающій потребности времени и сознающій необходимость улучшеній. Онъ говоритъ, что онъ вовсе не противъ гласности, a только противъ ея злоупотребленій’ {Ibidem, 163—164.}.
Но уже 25 апрля Никитенко снова разочарованъ. ‘Что я буду длать съ мелочными умами, которые отцживаютъ комара и поглощаютъ верблюда!. Я хочу спасать великую, существенную вещь, политическій принципъ общества, длая для этого необходимыя уступки и полагая, что этимъ упрочится спокойное, ровное развитіе общества, a они ярятся изъ-за пустяковъ и думаютъ, что спасаютъ общество отъ бурь, когда успваютъ потормошить какую-нибудь статейку или фразу’! {Ibidem, 167.}.
Послдствіемъ такой страсти къ ‘тормошеніюи статейки или отдльной фразы былъ приказъ по цензурному вдомству отъ 3 октября. Мы знаемъ (см. стр. 125), что только полгода назадъ, 3 апрля, печати разршались обличенія, правда, они должны были удовлетворять нкоторымъ особеннымъ условіямъ, но все же допускались. Полугода было достаточно, чтобы комитетъ по дламъ книгопечатанія возопилъ о масс обличеній, совершенно, конечно, еще не соотвтствовавшихъ колоссальному количеству злоупотребленій (см. стр. 126).
Снова гласность сводилась къ полной свобод молчанія и, конечно, при такихъ условіяхъ приходилось придерживаться и впередъ установившагося обычая — выбирать такія явленія изъ жизни Западной Европы, освщеніемъ которыхъ можно бы было намренно подчеркивать аналогію ихъ съ Россіей, но и такой примитивный способъ требовалъ большой опытности и сноровки…
По этому поводу нельзя не привести нсколькихъ словъ ‘Русскаго Встника’, сказанныхъ въ отвтъ на вызовъ, брошенный со страницъ офиціоза ‘Journal de S.-Ptersbourg’. Тамъ появилось письмо ‘подписчика’, несомннно, кмъ-то инспирированнаго. Этотъ ‘подписчикъ’ упрекалъ русскую журналистику въ апатіи и ‘болзни молчанія’, указывая на полную, между тмъ, возможность говорить, благодаря просвщенности современной цензуры… {No 257, 31 октября н. ст.} ‘Русскій Встникъ’ и теперь оказался счастливе своихъ коллегъ: онъ далъ наиболе рзкую оцнку такихъ гнусныхъ обвиненій. Не буду приводить всего его ‘Отвта одному изъ подписчиковъ газеты Journal de S.-Ptersbourg’, дамъ лишь нсколько выдержекъ:
‘Воздерживаясь по возможности отъ примненій къ существующимъ собственно y насъ учрежденіямъ, литература наша занялась преимущественно иностранными государствами, и доказательствомъ успшной дятельности ея служитъ то, что объ иностранныхъ государствахъ распространены въ нашей публик гораздо боле здравыя понятія и гораздо боле удовлетворительныя свднія, нежели о Россіи и ея учрежденіяхъ’…
‘Будущая исторія русской журналистики несомннно засвидтельствуетъ, что русскіе публицисты показали не только патріотизмъ, но и весьма замчательное умнье выбирать именно то, что особенно нужно и важно для Россіи. Разсуждая теоретически, говоря о Западной Европ, русскіе публицисты постоянно имли въ виду потребности Россіи, они не бросались отъ одного вопроса къ другому, хватая вершки, они систематически разъясняли понятія публики именно по тмъ предметамъ, которые имютъ для насъ ближайшую важность!..
‘Пишущій о предметахъ, подлежащихъ общей цензур, если знаетъ законы и обладаетъ нкоторою опытностью, и если по счастью иметъ дло съ цензоромъ, знающимъ и соблюдающимъ законы, всегда можетъ быть боле или мене увренъ, что трудъ его не пропадетъ даромъ. Между тмъ, спеціальные цензоры слдуютъ правиламъ, публик неизвстнымъ, и потому люди, пишущіе для спеціальной цензуры, всегда рискуютъ, что пишутъ не для публики, a только для спеціальнаго цензора, Понятно поэтому, что т изъ литераторовъ, которые дорожатъ своимъ временемъ, могутъ писать только о томъ, что подлежитъ общей цензур, понятно, что въ особенности редакціи журналовъ, въ руководящихъ статьяхъ своихъ, преимущественно сильно вліяющихъ на общественное мнніе, не могутъ касаться вопросовъ, подлежащихъ вднію спеціальныхъ цензуръ’ {‘Рус Встн.’, 1859 г., октябрь, книжка вторая, ‘Современная Лтопись’.}.
Изъ другихъ отзывовъ по этому случаю назову гораздо боле сдержанную статью П. В. Анненкова въ No 268 ‘Московскихъ Вдомостей’ (за 1859 г.).
Чтобы закончить съ ‘педагогической’ стороной дятельности комитета по дламъ книгопечатанія, необходимо остановиться еще на роли его, какъ автора или только передаточнаго аппарата особыхъ статей съ надписью ‘сообщено’, обязательныхъ, какъ мы видли, для редакцій періодическихъ изданій.
Эта сторона дятельности ‘негласнаго воспитателя’ была сведена почти къ нулю. Почему вышло такъ, сказать трудно, одно изъ соображеній я выясню ниже, пока же примемъ это лишь за фактъ. Посл внимательнаго просмотра ‘Отечественныхъ Записокъ’, ‘Современника’, ‘Библіотеки для Чтенія’, ‘Русской Бесды’, ‘Петербургскихъ Вдомостей’, ‘Московскихъ Вдомостей ‘, ‘Сверной Пчелы’, ‘Сына Отечества’, ‘Экономическихъ Записокъ’, ‘Морского Сборника’ и ‘Военнаго Журнала’, я нашелъ ‘сообщенія’ только въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’. Это уже одно наводитъ на сомнніе: ‘сообщены’ ли они именно комитетомъ по дламъ книгопечатанія? Кром того, по самой своей задач комитету имло смыслъ — съ его, конечно, точки зрнія — ‘сообщать’ что-либо именно изъ области ‘направленія’ общественнаго мннія, ну, хоть, взглядъ на тотъ или другой ‘благодтельный’ шагъ отдльнаго вдомства, единичнаго администратора и т. п. Между тмъ, одно ‘сообщеніе’ (NoNo 78, 79), описываетъ, правда на протяженіи цлыхъ двухъ съ половиною газетныхъ страницъ, — ‘Положеніе православныхъ церквей на турецкомъ Восток’, въ конц помщенъ ‘Отчетъ о полученіи и употребленіи денегъ и вещей, полученныхъ кн. Васильчиковой посл 27 ноября 1858 г.’ и о ‘вещахъ и деньгахъ, полученныхъ, гр. Пратасовою въ 1859 г.’, въ NoNo 300 и 307 т же отчеты, въ No 82 отчетъ о деньгахъ и вещахъ, поступившихъ A. H. Бахметеву въ пользу южнославянскихъ церквей и училищъ, въ No 114 — ‘Актъ въ Земледльческой школ’, въ No 271 — ‘Объ освященіи Романовскихъ палатъ’, наконецъ, въ No 300 — ‘Отвтъ’ непремннаго секретаря импер. московскаго общества сельскаго хозяйства, Степана Маслова, гр. H. С. Толстому, подшутившему надъ юбилеемъ общества и празднованіемъ его. Вс эти ‘сообщенія’ врядъ-ли, по своимъ темамъ, могли быть присланы изъ комитета, тмъ боле въ одн ‘Московскія Вдомости’. Наконецъ, еще одно соображеніе: упомянутое ‘сообщеніе’ въ No 82 начинается такими словами: ‘Мы получили слдующее извщеніе отъ A. H. Бахметева’. Слдовательно, весьма возможно, что и остальныя аналогичныя по надписи ‘сообщено’ статьи были получены непосредственно отъ лицъ, заинтересованныхъ въ ихъ напечатаніи.
Вс эти доводы пріобртаютъ еще боле положительную достоврность, если обратить вниманіе на одно мсто въ отвт редакціи ‘Русскаго Встника’ подписчику ‘Journal de St.-Ptersbourg’. Тамъ сказано: ‘до сихъ поръ никогда еще наше правительство не учило литераторовъ и не трактовало ихъ, какъ несовершеннолтнихъ, если они сами не напрашивались на то. Оно считало нужнымъ запрещать то или другое, оно не считало нужнымъ дозволять, чтобы мы предлагали ему по тмъ или другимъ внутреннимъ вопросамъ плодъ нашихъ соображеній или помощь нашихъ совтовъ, но правительственныя лица не давали намъ наставническихъ уроковъ, честь литературы не была оскорбляема, a т журналы, которые хотятъ того, сохраняютъ неприкосновенно независимость мннія, говоря только то, что согласно съ ихъ убжденіями’ {‘Рус. Встникъ’, 1859 г., октябрь, книжка вторая, ‘Современная Лтопись’.}.
Если въ это внести даже нкоторый коэфиціентъ поправки, то, все-таки, нельзя не получить полной увренности, что, дйствительно, редакція не знала, по крайней мр, фактовъ печатанія — a слдовательно, и присылокъ (потому что иначе отказавшійся органъ былъ бы немедленно закрытъ) инспирированнаго матеріала, по крайней мр до октября, т. е. въ періодъ боле энергичной дятельности комитета.

Планъ правительственнаго органа, какъ направляющаго общественное мнніе. Исторія этого вопроса. Письмо Тютчева кн. Горчакову. Никитенко сильно занятъ газетой.

Теперь, посл обзора одной стороны дятельности комитета по дламъ книгопечатанія, перейдемъ къ другой, едва-ли мене интересной.
Когда Никитенку стало ясно общественное настроеніе, когда онъ увидлъ, что дятельность комитета, какъ учрежденія карательнаго, воспитателя строгаго и взыскательнаго, чревата бутурлинско-анненковско-корфовскими послдствіями, — y него возникаетъ планъ ‘направленія общественнаго мннія’ путемъ гласности, планъ правительственной газеты. Этимъ предполагалось достичь одновременно двухъ цлей: обезвредить комитетъ, увлекши его литературнымъ предпріятіемъ, и бороться съ ‘крайними’ мнніями, которыхъ Никитенко совершенно не переваривалъ. Уже въ начал марта планъ этотъ былъ пущенъ въ свтъ для лучшаго обсужденія, вызвалъ большіе разговоры, напримръ, y гр. Блудова, достигъ государя, — что мы видли выше при описаніи пріема имъ Никитенка, словомъ, дло было въ ходу.
12 марта, на другой день своего представленія государю, Никитенко записалъ: ‘Теперь на первомъ план забота о газет. Надо склонять комитетъ къ мысли, что онъ можетъ дйствовать на общественное мнніе только этимъ путемъ, то есть, путемъ гласности, a никакихъ другихъ мропріятій… Еще надобно доказать имъ, что ихъ честь требуетъ противодйствія такимъ людямъ, какъ Чевкинъ, Панинъ и прочіе’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 158—159.}. Онъ понималъ, что даетъ ‘большое сраженіе’…
Какова же была программа предполагавшейся правительственной газеты? На это отвчаютъ только два мста ‘Дневника’. Прежде всего въ основу ея должно было лечь стремленіе къ ‘постепенному, ровному прогрессу’ ‘приведеніе въ систему либеральныхъ идей и прямое опредленіе чегодолжно и можно хотть’ русскому обществу. ‘Правительство, по мысли Никитенка, никакъ не должно показывать, что оно — врагъ новыхъ идей, если он сдлались всеобщими. Его роль въ этомъ случа есть роль согласителя этихъ идей съ общими интересами и съ безопасностью и благомъ государства. Должно указать настоящій путь либеральному началу, a правительство убдить, чтобы оно уважало его’ {Ibidem, 160, 103.}.
Въ сущности Никитенку не принадлежитъ иниціатива въ мысли созданія такого органа. Проекты изданія правительственной газеты возникали гораздо раньше и одинъ изъ нихъ относится, напримръ, къ царствованію Александра I, когда адъюнктъ московскаго университета М. И. Баккаревичъ предлагалъ издавать очень обширный органъ, назвавъ его ‘Правительственнымъ Журналомъ’. Но мысль о гласности въ длахъ правительственныхъ дйствій встртила тогда несочувствіе, a со стороны министра народнаго просвщенія, гр. Завадовскаго — даже и явное нерасположеніе {‘Историч. свднія о цензур въ Россіи’, 10—12.}. Впрочемъ, я не буду подробно останавливаться на томъ отдаленномъ времени, a обращу вниманіе читателя на другой проектъ, гораздо боле близкій къ комитету по дламъ книгопечатанія.
Въ 1857 г. мысль Баккаревича была воспринята министромъ иностранныхъ длъ, кн. Горчаковымъ, однимъ изъ создателей ‘троемужія’, и опять-таки не безъ вліянія Франціи, гд Наполеонъ III имлъ ни одинъ органъ въ своемъ безотчетномъ распоряженіи. Горчаковъ подлился ею, между прочимъ, съ . И. Тютчевымъ, только что тогда вступившимъ въ должность предсдателя комитета иностранкой цензуры вмсто умершаго А. И. Красовскаго, a до тхъ поръ состоявшимъ съ 1848 г., старшимъ цензоромъ при особой канцеляріи Горчакова. Въ ноябр 1857 г. Тютчевъ подалъ уже ему по этому поводу очень интересную записку ‘О цензур въ Россіи’, на французскомъ язык. Привожу ее въ выдержкахъ.
‘Если, среди многихъ другихъ, существуетъ истина, — писалъ Тютчевъ, — которая опирается на полнйшей очевидности и на тяжеломъ опыт послднихъ годовъ, то эта истина есть несомннно слдующая: намъ было жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное м слишкомъ продолжительное стсненіе и гнетъ, безъ существеннаго вреда для всего общественнаго организма. Видно, всякое ослабленіе и замтное умаленіе умственной жизни въ обществ неизбжно влечетъ за собою усиленіе матеріальныхъ наклонностей и гнусно эгоистическихъ инстинктовъ. Даже сама власть съ теченіемъ времени не можетъ уклониться отъ неудобствъ подобной системы. Вокругъ той сферы, гд она присутствуетъ, образуется пустыня и громадная умственная пустота, и правительственная мысль, не встрчая извн ни контроля, ни указанія, ни малйшей точки опоры, кончаетъ тмъ, что приходитъ въ смущеніе и изнемогаетъ подъ собственнымъ бременемъ еще прежде, чмъ бы ей суждено пасть подъ ударами злополучныхъ событій. Къ счастью, этотъ жестокій урокъ не пропалъ даромъ. Здравый смыслъ и благодушная природа царствующаго императора уразумли, что наступила пора ослабить чрезвычайную суровость предшествующей системы и вновь даровать умамъ недостававшій имъ просторъ.
‘…Не боле другихъ и я нисколько не желаю скрывать слабыя стороны и подчасъ даже уклоненія современной литературы, но нельзя по справедливости отказать ей въ одномъ достоинств, весьма существенномъ, a именно: что съ той минуты, когда ей была дарована нкоторая свобода слова, она постоянно стремилась сколь возможно лучше и врне выражать мнніе страны {Очевидно, подъ ‘нкоторой свободой слова’ Тютчевъ подразумваетъ уничтоженіе комитета 2 апрля 1848 года, потому что онъ-то ужъ никакъ не могъ говорить о чемъ-либо другомъ: онъ очень хорошо зналъ, что тогда не было ни одной серьезной мры къ расширенію этой свободы.}. Къ живому сознанію современной дйствительности и часто къ весьма замчательному таланту въ ея изображеніи, она присоединяла не мене искреннюю заботливость о всхъ положительныхъ нуждахъ, о всхъ интересахъ, о всхъ язвахъ русскаго общества. Въ смысл предстоящихъ улучшеній она, какъ и сама страна, озабочивалась только тми, которыя были возможны, практичны и ясно указаны, не позволяя себ увлекаться утопіей — этимъ недугомъ, столь присущимъ литератур. Если въ борьб ею предпринятой противъ злоупотребленій, она иногда доходила до очевидныхъ преувеличеній, то слдуетъ отнести къ ея чести, что въ пылу преслдованія ихъ она въ своихъ мысляхъ никогда не отдляла интересовъ верховной власти отъ интересовъ страны, проникнутая твердымъ и честнымъ убжденіемъ, что вести воину противъ злоупотребленій значило вести ее въ то же время противъ личныхъ враговъ государя.
‘…Вс вообще убждены, что никто сильне Его не страдаетъ отъ этихъ язвъ Россіи и никто живе Его не желаетъ ихъ исцленія, но нигд, быть можетъ, это убжденіе не существуетъ такъ живо, такъ цльно, какъ именно среди сословія писателей, и обязанность всякаго благороднаго человка состоитъ въ томъ, чтобы громко провозглашать, что въ настоящую минуту едва-ли въ обществ можно найти другой разрядъ людей, боле благоговйно преданныхъ особ государя! {Напомню, что вслдъ за подачей этой записки, въ ноябр 1857 года, Герценъ начиналъ ‘Колоколъ’ 1858 г., статьей ‘Освобожденіе крестьянъ!’, гд, между прочимъ, сказано: ‘мы начинаемъ 1858 годъ привтствіями Александру II за начало освобожденія крпостного состоянія’, ‘…мы счастливы, что можемъ этимъ начать новый годъ, да будетъ онъ дйствительно новой эрой для Россіи’! (No 7, 1 января). A 15 февраля была уже напечатана извстная статья ‘Черезъ три года’, начинавшаяся и кончавшаяся возгласомъ: ‘Ты побдилъ, Галилеянинъ!’ гд государь былъ названъ ‘мощнымъ дятелемъ, открывающимъ новую эру для Россіи’, гд повторялось: ‘имя Алексадра II отнын принадлежитъ исторіи’, гд съ полнымъ убжденіемъ провозглашалось: ‘Начало освобожденія крестьянъ сдлано имъ, грядущія поколнія этого не забудутъ’ (No 9). Въ томъ же нумер Огаревъ, ‘слишкомъ уважая государя за эти шаги, раскрылъ свой псевдонимъ (Р. Ч.). Такимъ образомъ и записка Тютчева и статьи ‘Колокола’ были отвтомъ на извстные ноябрьскіе рескрипты.}.
‘Не скрываю отъ себя, что подобная оцнка, вроятно, можетъ встртить недовріе со стороны многихъ лицъ въ нкоторыхъ слояхъ нашего офиціальнаго міра. Во вс времена существовало въ этихъ слояхъ какое-то предвзятое чувство сомннія и нерасположенія и это весьма легко объясняется спеціальностью ихъ точки зрнія. Есть люди, которые знаютъ литературу настолько, насколько полиція въ большихъ городахъ знаетъ народъ, ею охраняемый, т. е. лишь т несообразности и т безпорядки, которымъ иногда предается нашъ добрый народъ.
‘Нтъ, что бы ни говорили, но правительству не приходилось до сихъ поръ раскаяваться въ томъ, что оно смягчило въ пользу печати тотъ гнетъ, который тяготлъ надъ нею. Но въ этомъ вопрос о печати достаточно-ли того, что сдлано и, въ виду боле свободнаго умственнаго труда и по мр того, какъ успхи литературы возрастали, — не ощущается-ли все сильне ежедневная польза и необходимость высшаго руководства или направленія? Одна цензура, какъ бы она ни дйствовала, далеко не удовлетворяетъ требованіямъ этого новаго порядка вещей. Цензура служитъ предломъ, но не руководствомъ. A y насъ въ литератур, какъ и во всемъ остальномъ, вопросъ не столько въ томъ, чтобы подавлять, сколько въ томъ, чтобы направлять. Направленіе мощное, разумное, въ себ увренное направленіе — вотъ чего требуетъ страна, вотъ въ чемъ заключается лозунгъ всего настоящаго положенія нашего.
‘…Если справедливо то (что уже утверждалось такъ часто), что правительству не мене церкви вврено попеченіе о душахъ, то нигд эта истина столь не очевидна, какъ въ Россіи, и нигд также (нельзя въ этомъ не сознаться) подобное призваніе правительства не могло быть такъ легко выполняемо. И потому y насъ встрчено было бы съ единодушнымъ удовольствіемъ и одобреніемъ намреніе власти принять на себя, въ ея сношеніяхъ съ печатью, серьезно и честно сознанное управленіе общественныхъ умовъ и сохранить за собою право руководить умами’ {О какомъ ‘выраженномъ намреніи’ еще въ 1857 г. говоритъ Тютчевъ — къ сожалнію, неизвстно. Во всякомъ случа можно сказать увренно, что здсь онъ сильно ошибается: такія намренія никогда не могли встрчаться всей литературой единодушно…}.
Въ этой части записки можно уже видть контуры будущаго комитета по дламъ книгопечатанія. Горчаковъ еще тогда, повидимому, передалъ Тютчеву свою мысль, которую тотъ и вполн одобрялъ.
Дальнйшее содержаніе записки выясняетъ, какъ достичь этой цли, и тутъ уже довольно ясно указывается на необходимость правительственнаго органа печати. Стараясь выяснить, на какихъ условіяхъ ‘правительство могло бы считать себя въ прав проявлять подобное вліяніе на умы’, Тютчевъ пишетъ:
‘…Прежде всего слдуетъ взять страну, какъ она есть въ настоящую минуту, погруженную въ весьма тягостныя и законныя умственныя заботы, между своимъ прошлымъ (правда, изобилующимъ указаніями, но и многими опытами, приводящими въ уныніе), и своимъ будущимъ, преисполненнымъ загадочности.
‘Затмъ слдовало-бы, по отношенію къ государству, прійти къ тому сознанію, къ которому обыкновенно приходятъ съ такимъ трудомъ родители относительно выростающихъ на ихъ глазахъ дтей, a именно: что настаетъ возрастъ, когда мысль тоже мужаетъ и желаетъ. чтобы ее признавали таковою. Такимъ образомъ, для того, чтобы пріобрсти надъ умами, достигшими зрлости, то нравственное вліяніе, безъ котораго нельзя помышлять о возможности руководить ими, слдовало бы прежде всего вселить въ нихъ увренность, что по всмъ великимъ вопросамъ, которые озабочиваютъ и волнуютъ нын страну, въ высшихъ слояхъ правительства существуютъ если и не совсмъ готовыя ршенія, то по крайней мр, строго-сознанныя убжденія и сводъ правилъ, во всхъ своихъ частяхъ согласный и послдовательный.
‘Понятно, что не слдуетъ дозволять обществу вмшиваться въ обсужденія государственнаго совта или опредлять, совмстно съ печатью, программу дйствій правительства. Но было бы весьма существенно, если бы правительство было само настолько убждено въ своихъ идеяхъ, настолько проникнуто своими собственными убжденіями, чтобы ощущать потребность проявить ихъ вліяніе и дать имъ проникнуть, какъ элементу возрожденія, какъ новой жизни, въ самую глубь народнаго сознанія. Было бы необходимо, въ виду такихъ затрудненій насъ удручающихъ, чтобъ правительство сознало, что безъ этой искренней связи съ дйствительною душою страны, безъ полнаго и совершеннаго пробужденія всхъ ея нравственныхъ и умственныхъ силъ, безъ ихъ добровольнаго и единодушнаго содйствія при разршеніи общей задачи, — правительство, предоставленное собственнымъ своимъ силамъ, не можетъ совершить ничего, столько же извн, какъ и внутри, столько же для своего блага, какъ и для нашего.
‘Однимъ словомъ, слдовало бы всмъ, какъ обществу, такъ и правительству, постоянно говорить и повторять себ, что судьба Россіи уподобляется кораблю, свшему на мель, который никакими усиліями экипажа не можетъ быть сдвинутъ съ мста, и лишь только одна приливающая волна народной жизни въ состояніи поднять его и пустить въ ходъ.
‘Вотъ, по моему мннію, во имя какого принципа и какого чувства правительство могло бы овладть умами и сердцами и, такъ сказать, принять ихъ въ свои руки и вести куда ему угодно. За этимъ знаменемъ они послдовали бы всюду.
‘Считаю излишнимъ говорить, что я вовсе не желаю для этого обратить правительство въ проповдника, возводить его на каедру и заставлять его произносить поученія передъ безмолвною толпою. Ему слдовало бы сообщитъ свой духъ, a не свое слово, той прямодушной пропаганд, которая творилась бы подъ его снью. И такъ какъ, если желаешь убдить людей, первымъ условіемъ успха служитъ умнье возбудить ихъ вниманіе къ вашимъ словамъ, то весьма понятно, что эта спасительная пропаганда для своего успха должна не только не стснять свободу преній, но, напротивъ, стремиться къ тому, чтобы свобода эта была настолько искренна и серьезна, насколько состояніе страны можетъ это дозволить. Притомъ нужно-ли въ сотый разъ повторять слдующее столь очевидное положеніе: что въ наше время везд, гд свобода преній не существуетъ въ довольно обширныхъ размрахъ, ничто невозможно, ршительно ничто въ нравственномъ и умственномъ смысл?’
Казалось бы, послднія слова не оставляютъ сомннія въ стремленіи Тютчева къ свобод слова, a между тмъ, дальше, видя необходимость точне опредлить. что нужно подразумвать подъ ‘достаточною мрою свободы относительно преній’, онъ вдругъ заявляетъ:
‘Я даже не питаю особенно враждебнаго чувства къ цензур, хотя она въ эти послдніе годы тяготла надъ Россіей, какъ истинное общественное бдствіе. Признавая ея своевременность и относительную пользу, я главнымъ образомъ обвиняю ее въ томъ, что она, по моему мннію, вполн неудовлетворительна для настоящей минуты, въ смысл нашихъ дйствительныхъ нуждъ и дйствительныхъ интересовъ’.
Такихъ и еще большихъ противорчій, какъ видитъ читатель, въ записк не мало, но тмъ-то она и дорога, какъ документъ, тмъ-то и характерна, что вводитъ насъ въ курсъ понятій далеко не заднихъ людей того времени, задтыхъ маховикомъ бюрократическаго гиганта. Дальше ихъ будетъ тоже достаточно:
‘…До тхъ поръ, покуда правительство y насъ не измнитъ совершенно, во всемъ склад своихъ мыслей, своего взгляда на отношенія къ нему печати, покуда оно, такъ сказать, не отршится отъ этого окончательно, до тхъ поръ ничто поистин дйствительное не можетъ быть предпринято съ нкоторыми основаніями успха, и надежда пріобрсти вліяніе на умы съ помощью печати, такимъ образомъ направляемой, оставалась бы постояннымъ заблужденіемъ.
‘А между тмъ, слдовало бы принять на себя ршимость взглянуть на вопросъ, каковъ онъ есть, какимъ сдлали его обстоятельства. Нельзя предполагать, чтобы правительство не озабочивалось весьма искренно явленіемъ, возникшимъ нсколько лтъ тому назадъ и стремящимся къ такому развитію, котораго значеніе и послдствія никто въ настоящую минуту предвидть не можетъ. Вы понимаете, что я разумю подъ этимъ основаніе русской печати за границей, вн всякаго контроля нашего правительства. Это явленіе безспорно важное, и даже весьма важное, заслуживающее самаго глубокаго вниманія. Было бы безполезно скрывать уже осуществившіеся успхи этой литературной пропаганды. Намъ извстно, что въ настоящую минуту Россія наводнена этими изданіями, что они переходятъ изъ рукъ въ руки съ величайшею быстротою въ обращеніи, что ихъ съ жадностью домогаются и что они уже проникли, если и не въ народныя массы, которыя не читаютъ, то? по крайней мр, въ весьма низкіе слои общества. Съ другой стороны, нельзя не сознаться, что за исключеніемъ мръ положительно-стснительныхъ и тиранническихъ было-бы весьма трудно существеннымъ образомъ воспрепятствовать какъ привозу и распространенію этихъ изданій, такъ равно и высылк за границу рукописей, предназначенныхъ къ ихъ поддержк. Итакъ, ршимся признать истинные размры, истинное назначеніе этого явленія: это просто отмна цензуры, но отмна ея во имя вреднаго и враждебнаго вліянія и, чтобы лучше быть въ состояніи бороться съ нимъ, постараемся уяснить себ, въ чемъ заключается его сила и чему оно обязано своими успхами. До сихъ поръ по поводу рчи о заграничной русской печати, разумются только изданія Герцена. Какое значеніе иметъ Герценъ для Россіи? Кто его читаетъ? Ужели его соціальныя утопіи и его революціонные происки привлекаютъ къ нему ея вниманіе? Но среди читающихъ его людей съ нкоторымъ умственнымъ развитіемъ найдутся-ли двое на сто, которые бы относились серьезно къ его ученію и не считали оное боле или мене невольною мономаніею, имъ овладвшею? На дняхъ меня даже увряли, что нкоторыя личности, заинтересованныя въ его успх, очень искренно убждали его откинуть подальше эту революціонную оболочку, чтобы не ослабить вліянія, которое они желали бы упрочить за его изданіемъ. Не доказываетъ-ли это, что газета Герцена служитъ для Россіи выраженіемъ чего-то совершенно иного, чмъ исповдуемыя ея издателемъ доктрины? Для чего же скрывать отъ себя, что именно ему даетъ значеніе и доставляетъ вліяніе именно то, что онъ служитъ для насъ представителемъ свободы сужденія, правда, на предосудительныхъ основаніяхъ, исполненныхъ непріязни и пристрастія, но тмъ не мене настолько свободныхъ (отчего въ томъ не сознаться?), чтобы вызывать на состязаніе и другія мннія, боле разсудительныя, боле умренныя и нкоторыя изъ нихъ даже положительно разумныя. И теперь, какъ скоро мы убдились, въ чемъ заключается тайна его силы и вліянія, намъ не трудно опредлить, какого свойства должно быть оружіе, которое мы должны употребить для противодйствія ему. Очевидно, что газета, готовая принять на себя подобную задачу, могла бы разсчитывать на извстную долю успха лишь при условіяхъ своего существованія, нсколько подходящихъ къ условіямъ своего противника. Вашему доброжелательному благоразумію предстоитъ ршить, возможны ли подобныя условія въ данномъ положеніи, вамъ лучше меня извстномъ, и въ какой именно мр они осуществимы.
‘Безъ малйшаго сомннія, издатели не имли бы недостатка ни въ талантахъ, ни въ усердіи, ни въ искреннихъ убжденіяхъ, но стекаясь на призывъ, къ нимъ обращенный, они пожелали бы прежде всего быть убжденными, что они призываются не къ полицейскому труду, a къ длу, основанному на довріи, и потому они сочли бы себя въ прав требовать для себя той доли свободы, которую предполагаетъ и вынуждаетъ всякое дйствительно серьезное и существенное преніе.
‘Благоволите взвсить, въ какой мр т вліятельныя лица, которыя приняли бы на себя основаніе подобнаго изданія и покровительство его успхамъ, согласились бы закрпить за нимъ извстную долю свободы ему необходимую, и не пришли-ли бы они быть можетъ къ убжденію, что изъ благодарности за оказанную поддержку и изъ особеннаго чувства уваженія къ своему привиллегированному положенію, это изданіе, на которое они отчасти смотрли бы какъ на свое собственное, было бы обязано соблюдать еще большую сдержанность и умренность, чмъ вс другія изданія въ государств’.
Этого конца читатель меньше всего, конечно, ожидалъ отъ человка, самостоятельно проектировавшаго созданіе правительственнаго органа… Опять-таки, характерное противорчіе, какъ результатъ борьбы бюрократа съ человкомъ, знающимъ, что такое значитъ бить противника, не могущаго защищаться на глазахъ тхъ же зрителей…
И тутъ же, сейчасъ же въ заключеніе своего письма Тютчевъ говоритъ: ‘приведеніе въ дйствіе того проекта, который вамъ угодно было сообщить мн, казалось бы хотя и не легкимъ, но возможнымъ, если бы вс мннія, вс честныя и просвщенныя убжденія имли право образовать изъ себя, открыто и свободно, умственную и преданную дружину на служеніе личнымъ вдохновеніямъ государя!’ {‘Рус. Архивъ’, 1873 г., I, 620—632.— Переводъ автора. Курсивъ мой.}.
На Горчакова конецъ письма произвелъ, повидимому, впечатлніе, потому что планъ объ изданіи правительственной газеты имъ былъ уже оставленъ. Зато начали хлопотать и думать другіе. Напримръ, въ дневник гр. П. А. Валуева подъ 25 января 1859 г. находимъ: ‘Былъ y кн. Горчакова для сообщенія ему давно занимающей меня мысли объ изданіи журнала, который бы могъ противодйствовать ныншнимъ тенденціямъ всхъ нашихъ періодическихъ изданій. Былъ съ тмъ, что дамъ ходъ этому предположенію, если застану кн. Горчакова, — и отложу дло, если не застану. Я его не видалъ: слдовательно, дло отложено’ {‘Рус. Старина’, 1891 г., VIII, 269.}.
Но въ то время, когда Валуевъ недостаточно энергически преслдовалъ свою мысль, просто, вроятно, потому, что, въ качеств директора департамента министерства государственныхъ имуществъ, онъ не чувствовалъ еще подъ собою сильно укрплепной почвы для активной роли въ этомъ орган, — Никитенко не дремалъ. Въ ма онъ снова имлъ случай представиться государю (благодаря награжденію лентой).
‘— Благодарю васъ, — сказалъ государь и мн съ привтливою улыбкою. — Занимаетесь вы вашимъ трудомъ?
— Занимаюсь, ваше величество, — отвчалъ я.
— Какъ скоро вы надетесь кончить?
— Я надюсь лтними мсяцами кончить планъ, a съ новаго года можно будетъ начать самое изданіе.
‘Онъ съ новою улыбкою поклонился и обратился къ другимъ’ {‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г. X, 169.}.
A трудъ, дйствительно, былъ не изъ легкихъ. Создать большую газету вообще трудно, a такую, которая должна стать ‘либеральной’, но исходить изъ бюрократическихъ кабинетовъ — и особенно.
Прежде всего — кто будутъ сотрудники? Никитенко надъ этимъ думалъ не мало. ‘Главное затрудненіе — гд достать людей и довольно талантливыхъ, и довольно благородныхъ (!!), и довольно благоразумныхъ, которые поняли бы, что среди современныхъ стремленій можно и должно, не клонясь ни въ ту, ни въ другую сторону, твердо стоять на почв собственныхъ безкорыстныхъ убжденій, что намъ еще рано думать о радикальныхъ переворотахъ, что много хорошаго еще возможно на постепенномъ пути къ нимъ, что наша безалаберность и политическая незрлость еще не въ состояніи теперь же, сейчасъ, вынести полнаго разрыва съ сильною, сосредоточенною властью? A не найдя такихъ людей, можно-ли выполнить и мои планъ?’ {Ibidem, 173.}.
Въ поискахъ за такими сотрудниками Никитенко отправляется въ Москву, — но — ‘литераторовъ лтомъ въ Москв мало, a т, которыхъ я видлъ случайно, къ длу не относятся’ {Ibidem, 176.}… Посл такихъ неудачъ, посл возведенія неизвстно для какихъ жильцовъ выстроеннаго. совершенно темнаго дома, онъ впадаетъ въ первые признаки отчаянія — въ неувренность и малодушіе: ‘главное, y меня нтъ помощниковъ. Такъ называемые, передовые умы наши до того враждебны правительству, что и на меня даже смотрятъ холодно, не потому, говорятъ они, чтобы сомнвались въ чистот моихъ намреній, a потому, что я будто бы содйствую задержк кризиса’ {Ibidem, 178.}.
Но такъ или иначе, планъ изданія газеты, состоящей изъ нсколькихъ литераторовъ я другихъ ‘компетентныхъ лицъ’ и личнаго состава комитета по дламъ книгопечатанія, былъ внесенъ въ послдній для надлежащаго обсужденія.
19 іюня положено было приступить къ чтенію проекта. Тимашевъ былъ въ отпуску.
‘Чтеніе дйствительно начато. И вотъ я опять наткнулся на замчанія, которыхъ уже больше не ожидалъ, напримръ, что общественнаго мннія y насъ нтъ, да едва-ли оно и возможно, что толки, какіе мы ежедневно слышимъ и читаемъ въ журналахъ, не составляютъ его и т. д. Это говорилъ графъ Адлербергъ. Ему возражалъ Мухановъ и, надо сказать, довольно умно и удачно. Откуда набрался этихъ понятій графъ — не понимаю… Мы прочитали немного, a все разсуждали и спорили, такъ что изъ этого засданія ничего путнаго не вышло. Для меня, однако, оно было очень важно. Я вижу, что мн надо измнитъ мою тактику. Я думалъ дйствовать прямо, силою истины, но мы стоимъ не на одинаковой почв и надо маневрировать. Мн хотлось разъяснить имъ вещи, чтобы они пришли сами къ извстнымъ убжденіямъ, — теперь надо, чтобы они приняли ихъ противъ воли. Они и примутъ ихъ, если не захотятъ опустить руки и предоставить все судьб’ {Ibidem, 171—175.}.
И дйствительно, черезъ мсяцъ проектъ газеты комитетомъ былъ одобренъ, конечно, не безъ споровъ въ род бывшихъ въ первое засданіе. Помощью переговоровъ отдльно съ членами, обдовъ y гр. Адлерберга и т. п., Никитенку удалось провести свой планъ въ цлости. Къ сожалнію, мн нигд не удалось найти его въ деталяхъ и потому приходятся на этомъ и закончить.

Проектъ устава о цензур Ковалевскаго и его судьба.

Теперь, въ виду большей ясности послдующей дятельности комитета по дламъ книгопечатанія, намъ нужно сдлать небольшое отступленіе.
Мы уже знаемъ, что государь приказалъ Ковалевскому заняться продолженіемъ начатой еще при Норов переработкой цензурнаго устава и что работа эта была поручена, еще въ март 1858 г., Никитенку. По окончаніи имъ она перешла въ министерство, и оттуда 8 мая 1859 г. проектъ устава былъ представленъ въ государственный совтъ. Оказалось, что въ томъ вид, въ какомъ проектъ былъ представленъ, онъ совершенно не являлся новостью, a почему Ковалевскій здсь сильно уступилъ реакціонной партіи — и до сихъ поръ непонятно. Такой проектъ можно было представить давно и пропущенный имъ, ради политики, срокъ, совершенно былъ не нуженъ. Помощь Княжевича уже не требовалась. Въ проект были всецло возстановлены общія начала устава 1828 года, частью воскресала и чугунная шишковщина.
Для примра укажу на исключеніе выраженій ‘явный’ смыслъ рчи и толкованіе ея ‘въ дурную сторону’ изъ статьи 6, обязывавшей цензора читать только написанное, a не подразумваемое между строкъ. Такое реакціонное измненіе ст. 6 устава 1828 года Ковалевскій объяснялъ такъ: ‘эти слова даютъ постоянный поводъ къ нападкамъ на дйствія цензуры, между тмъ какъ во многихъ случаяхъ, независимо отъ явной цли сочиненія, можетъ существовать другая, условная или подразумваемая, но для всхъ или для многихъ понятная, a цензоръ, не долженствуя толковать въ дурную сторону сочиненія, не долженъ толковать оное насильственно и въ хорошую, тамъ, гд предосудительность статьи хотя и прикрытая, но не столько, чтобы ускользала отъ вниманія читателей’ {‘Объяснительная записка къ проекту новаго устава о цензур 1859 г.’, 7.}.
Не мене характерны для проекта и слдующія статьи.
’11. Разсужденія о потребностяхъ и средствахъ къ улучшенію какой-либо отрасли государственнаго хозяйства или администраціи въ Имперіи, если объясняются благонамренно и безъ порицанія настоящаго порядка, a равно изложенія обнародываемыхъ правительствомъ постановленій, съ цлью уяснить ихъ, или указать удобнйшіе способы къ ихъ примненію, допускаются не иначе, однакожъ, какъ посл предварительнаго разсмотрнія со стороны тхъ министерствъ или главныхъ управленій, до коихъ, по содержанію своему, они непосредственно будутъ относиться. Общія же теоретическія сужденія о разныхъ вопросахъ и улучшеніяхъ, касающихся гражданскаго быта, примнимыя вообще къ разнымъ странамъ и народамъ, разсматриваются прямо общею цензурою министерства народнаго просвщенія. Въ такихъ случаяхъ она наблюдаетъ, чтобы разсужденія сіи не излагались съ цлью оспаривать существующія уже постановленія правительства, или противопоставлять имъ теоретическія начала, прямо подрывающія правительственный авторитетъ. Вообще же цензура не допускаетъ противъ существующихъ въ государств учрежденій выраженій желчныхъ, язвительныхъ и насмшливыхъ’.
’20. Такъ какъ сатира въ изображеніи человческихъ пороковъ и слабостей, для олицетворенія ихъ, заимствуетъ нердко нравы и характеры изъ круга разныхъ государственныхъ сословій, то цензура обязана наблюдать, чтобы въ сочиненіяхъ этого рода не было ничего оскорбительнаго для самихъ сословій. Но она не должна считать оскорбленіе какого-либо изъ сихъ послднихъ, если принадлежащее къ нему вымышленное лицо въ роман, повсти, комедіи выставлено въ смшномъ вид безъ указаній, однако, и намековъ на такую испорченность духа и нравовъ сословія, изъ коихъ слдовало бы, что иныя лучшія явленія въ немъ невозможны. Вообще сатир дозволяется нападать на пороки, какъ на явленія случайныя, возможныя по естественному ходу длъ человческихъ, во всякомъ сословіи, но отнюдь не дозволяется колебать уваженія, по праву сему сословію принадлежащему и выставлять предосудительные случаи въ вид неизбжныхъ слдствій его сущности и учрежденія.
‘Примчаніе. Цензура, допуская вообще сочиненія сатирическія, должна устранять все, въ чемъ можетъ выражаться пасквиль. Отличительныя черты сатиры заключаются въ томъ, что она изображаетъ типъ или виды характеровъ и лицъ, тогда какъ пасквиль, даже тщательно прикрытый отсутствіемъ указанія именъ, мстъ и т. п., носитъ на себ признаки изображенія индивидуальнаго, мстнаго’ {Ibidem, курсивъ въ послднемъ примчаніи подлинника.}.
Приведеннаго вполн, конечно, достаточно, чтобы оцнить, какъ безличенъ былъ Ковалевскій подъ давленіемъ реакціонеровъ, какъ онъ исказилъ проектъ Никитенка, гораздо боле либеральный и благожелательный для литературы.
Въ государственномъ совт проектъ былъ встрченъ совершенно неожиданно для Ковалевскаго: его нашли… стснительнымъ сверхъ мры и потребностей…
Предсдатель департамента законовъ, гр. Д. Н. Блудовъ, никогда не отличавшійся либерализмомъ — и тогда, когда онъ писалъ ‘донесеніе’ о декабристахъ, и когда былъ близокъ къ смерти, спустя почти сорокъ лтъ, — объяснилъ въ своемъ отзыв, что ‘отдавая полную справедливость замченному въ проект новаго цензурнаго устава стремленію къ постепенному освобожденію умственнаго въ Россіи развитія отъ тхъ стсненій, которыя, особенно съ 1848 г., считались вроятно {Въ этомъ слов заключается самый кульминаціонный пунктъ его ‘либерализма’, съ точки зрнія котораго онъ находилъ уставъ Ковалевскаго расширяющемъ умственное развитіе страны…}, по тогдашнимъ обстоятельствамъ, необходимыми, онъ полагаетъ, что нын наступило уже время для совершенной ихъ отмны и для возвращенія къ тмъ началамъ, на коихъ былъ основанъ цензурный уставъ 1828 года’.
Впрочемъ, не ‘несовершенная отмна’ николаевскихъ стсненій была причиной отрицательнаго отношенія Блудова къ проекту вообще. Я привелъ эти слова его отзыва просто для оттненія боязливости министра просвщенія, на котораго возлагались надежды. Основныя соображенія автора ‘донесенія слдственной комиссіи’ были иныя:
‘Въ заключепіе гр. Блудовъ считаетъ необходимымъ указать на то общее впечатлніе, которое можетъ произвести изданіе предполагаемаго новаго устава о цензур, какъ y насъ, такъ и вн предловъ нашего отечества. Въ проект онаго находятся ненадлежащія никакому сомннію улучшенія въ сравненіи съ дйствующими нын правилами {Рекомендую эти знаменательныя слова признанія особенному вниманію тхъ, которые, подобно Тютчеву, и теперь еще воображаютъ, что съ 19 февраля 1855 года наша литература вдругъ была облагодтельствована. Что такое уставъ Ковалевскаго — извстно, a оказывается, что это были все еще улучшенія…}, но сіи улучшенія разсяны въ разныхъ частяхъ, или статьяхъ, проекта, между тмъ, какъ въ другихъ повторяются почти буквально изданныя посл 1848 г. узаконенія, изъ коихъ иныя, быть можетъ, и были, но только въ свое время, нужны, другія даже и тогда, a и того мене нын, можно признать необходимыми. Посреди правилъ сего рода, т статьи проекта, коихъ постановленія суть истинныя въ устав улучшенія, могутъ ускользнуть отъ общаго вниманія, a недоброжелательные дятели заграничной журналистики поспшатъ симъ воспользоваться, чтобъ выставлять намренія нашего правительства въ превратномъ совершенно вид, и осыпать его незаслуженными укоризнами. Вообще, по мннію графа Блудова, не должно безъ необходимости, касаться вопроса столь щекотливаго въ наше время, какъ узаконенія о книгопечатаніи, возбуждая чрезъ то враждебныя декламаціи, могущія заглушить отзывы просвщенной благодарности, которыхъ правительство наше въ прав ожидать за покровительство истинно изящной и ученой литературы и защиту оной отъ легкомысленныхъ или злонамренныхъ нападеній. Принимая все сіе въ надлежащее уваженіе, статсъ-секретарь гр. Блудовъ не можетъ не опасаться, что изданіе новаго вполн цензурнаго устава въ томъ вид, какъ онъ предполагается, будетъ несвоевременно. По мннію его, будетъ удобне ограничиться, по крайней мр на сей разъ, возстановленіемъ дйствія устава 1828 г.’ {‘Матеріалы etc.’, I, 340—343.}.
Итакъ, соображенія чистой политики были поставлены во главу угла зрнія на новый проектъ.
Члены департамента законовъ вполн присоединились къ ‘весьма сильнымъ и совершенно справедливымъ’ доводамъ Блудова и, кром того, нашли, что вообще постановленія цензуры — ‘по самой сущности своей, никакъ не могутъ быть высказаны вполн въ букв закона и, по необходимости, должны ограничиться одними краткими правилами, открывающими возможность къ всестороннему примненію, усилить же цензурный надзоръ возможно только мрами административными, соотвтственно временнымъ требованіямъ, ибо какъ бы ни были хороши законы и уставы, но весь успхъ ихъ будетъ зависть отъ правильнаго и бдительнаго надзора за исполнителями и отъ выбора сихъ исполнителей. Всякое стремленіе составить такой полный уставъ цензуры, который исчерпывалъ бы самыя мельчайшія подробности, неизбжно имло бы послдствіемъ то, что рама цензурныхъ запрещеній обставится такими рзкими опредлительными чертами, что все, сколько-нибудь изъ нея выступающее, должно будетъ, въ противность намренію законодателя, окружать препонами дйствія цензуры, возрождая чрезъ то безпрерывные вопросы и состязанія. Уставъ для надзора за книгопечатаніемъ, въ которомъ оглашались бы всенародно вс виды и намренія правительства, точно также невозможенъ, какъ и гласный уставъ для высшей полиціи, надзирающей за направленіемъ мыслей и мнній’ {Ibidem, 345 Курсивъ мой.}.
Таковъ былъ взглядъ на законъ о печати нашего высшаго законодательнаго учрежденія… Разсмотрніе проекта въ присутствіи Блудова и Ковалевскаго общимъ собраніемъ государственнаго совта было отсрочено до осени 1859 г., a затмъ и вовсе отложено, благодаря рапорту гр. Адлерберга 2-го на имя предсдателя совта, графа Орлова, отъ 15 сентября, изъ Орла, въ которомъ сообщалось, что ‘нын государю императору благоугодно, чтобы разсмотрніе сего устава было отложено впредь до высочайшаго повелнія’. Ковалевскому проектъ былъ возвращенъ {Ibidem, 347—349. Не могу кстати не отмтить существенную ошибку г. Скабичевскаго. Неуспхъ проекта Ковалевскаго онъ объясняетъ (cтр. 445 его книги) недостаткомъ самого проекта, не сдлавшаго ничего существеннаго для улучшенія положенія печати. Подобныя ошибки, происходящія отъ ни на чемъ ровно не основаннаго убжденія въ прогрессивныхъ стремленіяхъ тогдашней бюрократіи, вообще не рдки, эту же собственно нельзя бы было сдлать, если бы только заглянуть въ указываемый мною источникъ, совершенно не знакомый г. Скабичевскому.}.

Заявленіе комитета о своей безполезности. Сліяніе его съ главнымъ управленіемъ цензуры.

Возвращаюсь къ комитету по дламъ книгопечатанія.
Никитенко хорошо понималъ, какъ мало еще можно положиться на одобреніе комитетомъ проекта газеты, какъ комитетъ изъ Адлерберга, Муханова и Тимашева, посл нкоторыхъ высказанныхъ ими по этому поводу мнній и взглядовъ, мало могъ подходить для первой роли въ редакціонномъ комитет. И вотъ y него рождается новый планъ: упразднить комитетъ и этимъ вынуть палку изъ колеса одушевлявшей его правительственной газеты. Но какъ это сдлать? Конечно, не торопясь, тонко, политично.
Прежде всего надо убдить Муханова, какъ самаго рьянаго сторонника активныхъ дйствій на манеръ комитета 2 апрля 1848 г., что комитетъ, до своему положенію и необходимости подчиниться вол государя о непримненіи сильныхъ мръ, не можетъ удовлетворять собственному назначенію. Дло велось такимъ образомъ съ мсяцъ, a поддержка не подозрвавшихъ интриги. Адлерберга и Тимашева гарантировала успхъ. ‘Наконецъ, — читаемъ въ ‘Дневник’ подъ 27 сентября, бездйствіе его (Муханова) утомило, и въ одномъ изъ засданій онъ горячо выразилъ мысль, что намъ ничего не остается длать, какъ слиться съ министерствомъ народнаго просвщенія. Этого только я и ждалъ. Вся моя стратегія къ этому и вела, но я не хотлъ отъ себя высказывать этой мысли… Теперь я употребилъ всю мою діалектику, чтобы поддержать это благое намреніе, и въ слдующее же засданіе прочиталъ уже приготовленный мною проектъ превращенія комитета въ главное управленіе цензуры, подъ предсдательствомъ министра народнаго просвщенія. Онъ одобренъ, прочитанъ послднему, снова одобренъ, и сегодня, 27 числа, я везу его къ Тимашеву для представленія государю черезъ графа Адлерберга. Въ засданіи главнаго управленія допущены цензора и литераторы. Я крпко боялся, что это встртитъ сопротивленіе, особенно допущеніе литераторовъ. Но я заране мру эту оградилъ такими доводами и причинами, что сопротивленія не было’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., X, 178—179.}.
Въ основу проекта были положены централизація и сближеніе цензурной власти съ цензорами и литераторами. Такимъ образомъ ‘нравственное воздйствіе’ еще не устранялось. Все было направлено къ тому, чтобы не ‘поссорить правительство съ общественнымъ мнніемъ’ и ‘не усилить печать заграничную’. Но вмст съ тмъ комитету ‘оставлена одна тнь значенія, и то, если министръ немного понатужится, то можетъ и совершенно его сломить, въ чемъ, впрочемъ, кажется, нтъ особенной надобности: онъ окончательно будетъ обезсилнъ’ {Ibidem, 181.}.
23 октября, посл заключительнаго обсужденія этого проекта Ковалевскимъ, Адлербергомъ, Тимашевымъ и Никитенкомъ, ршено было представить государю докладъ, написанныя, конечно, директоромъ-длопроизводителемъ. Не могу здсь не отмтить курьезной роли министерства просвщенія: оно могло только поглощать въ себ вс посторонніе наросты (припомните комитетъ 2 апрля), но не имло силъ совершенно отъ нихъ освобождаться…
И докладъ этотъ настолько интересенъ, что я приведу его подробно.
‘Поставленный неофиціальнымъ положеніемъ вн общей системы правительственныхъ учрежденій и въ то же время обязанный участвовать въ ршеніи важнйшихъ вопросовъ общественныхъ, именно вопросовъ умственныхъ, комитетъ долженъ былъ затрагивать самыя щекотливыя стороны администраціи, общественнаго мннія и печати, что дало ему видъ какого-то чрезвычайнаго, контролирующаго и, по его уединенности, видъ устрашающаго постановленія, несмотря на употребленные имъ всевозможные способы къ отстраненію всякихъ поводовъ къ подобному взгляду. Цензоры, подчиненные другому начальству, и естественно съ нимъ однимъ исключительно поставленные во вс обычныя служебныя отношенія, теперь, въ кругу своихъ дйствій, увидли новую власть, коей указаній не могли не считать для себя вполн обязательными, — что къ затрудненіямъ, и безъ того обременяющимъ отправленіе ихъ должности, прибавило новыя, обыкновенно являющіяся тамъ, гд однимъ дломъ распоряжаются дв власти. Литераторы, кром вліянія обыкновенной цензуры, опасаясь отъ новаго учрежденія стснительнаго для себя сторонняго вмшательства, уклонились отъ всякихъ съ нимъ сношеній. Съ первыхъ же дней своего существованія, комитетъ ощутилъ невыгодныя послдствія возбудившихся такимъ образомъ недоразумній и сталъ въ какое-то странное положеніе въ сред, гд ему надлежало дйствовать. Почти всеобщее нерасположеніе быстро устремилось навстрчу первыхъ шаговъ его, и какъ моральное вліяніе въ длахъ, возложенныхъ на комитетъ, составляло одно изъ первыхъ условій успха, то, при этихъ непреодолимыхъ препятствіяхъ къ пріобртенію такого вліянія, дальнйшая дятельность комитета сдлалась не только затруднительною, но прямо невозможною.
‘Главная причина невыгоднаго положенія комитета состоитъ въ томъ, что онъ, какъ отдльное правительственное учрежденіе, призванное дйствовать на ходъ и направленіе печати, на подобіе французскаго Bureau de la presse, оказался несовмстнымъ съ порядкомъ вещей, гд существуетъ цензура предупредительная’.
Обращаясь затмъ къ разбору существовавшихъ цензурныхъ учрежденіи, записка такъ выражала свое о нихъ мнніе:
‘Администрація цензуры лишена правильнаго устройства. Ей недостаетъ главныхъ необходимыхъ качествъ всякой правительственной силы — самостоятельности и сосредоточенности. Каждое управленіе иметъ свой опредленный кругъ дйствій, и своимъ служебнымъ назначеніемъ ограждено отъ всякаго посторонняго вмшательства въ свои распоряженія, одна цензура отъ него не изъята и служитъ предметомъ самыхъ разнородныхъ и даже противоположныхъ домогательствъ и требованій, тмъ боле затруднительныхъ, что за ними нердко возбуждается и вопросъ о принятіи какой-либо мры, которая не всегда согласуется съ общимъ ходомъ цензурныхъ длъ. У цензуры есть своя спеціальность, своя, такъ сказать, техника, какъ во всякомъ правительственномъ кругу. Она должна дйствовать не по случайнымъ взглядамъ и соображеніямъ, a въ одномъ опредленномъ направленіи, обнимающемъ и соглашающемъ многоразличные и самые сложные интересы общества, и нельзя, чтобы каждый отдльный случай вводилъ въ кругъ ея новаго судью съ его понятіями и взглядами на вещи, можетъ быть, не лишенными основанія съ его точки зрнія, но неврными въ отношеніи къ цлой систем, которой должны слдовать цензора. Въ послднее время установлено правило обращаться къ разнымъ вдомствамъ за разршеніемъ по литературнымъ произведеніямъ, коихъ содержаніе касается предметовъ ихъ управленія. Такимъ образомъ нердко одно и то же сочиненіе должно проходить нсколько отдльныхъ цензуръ, не освобождаясь въ то же время отъ разсмотрнія цензуры общей. Кром того, что этотъ порядокъ чрезвычайно стснителенъ для литераторовъ, онъ подвергаетъ цензуру весьма вредному раздробленію, которое, съ одной стороны, лишаетъ ее всякой системы, единства и послдовательности, a съ другой — ослабляетъ цензурную отвтственность, ибо каждое изъ лицъ, разсматривающихъ одно и то же сочиненіе, естественно, надется на другое, и въ случа недосмотра или ошибки, всегда иметъ поводъ обратить вину на своего товарища, чему и были неоднократные примры. Вообще двухлтній опытъ {Спеціальные цензора учреждены, какъ уже было сказано, 25 января 1858 года.} доказалъ убдительно несостоятельность сей мры, которая, кром вышеозначенныхъ неудобствъ, досел ничего не произвела.
‘Комитетъ по дламъ книгопечатанія, имя въ виду вс вышеизложенныя обстоятельства и соображенія, находя, что въ настоящемъ своемъ вид и съ тми средствами, какія ему даны, онъ лишенъ возможности выполнитъ свою высокую задачу, и наконецъ, убжденный въ томъ, что благоустроенная цензура есть одно изъ главныхъ условій успха въ дл, на него возложенномъ, признаетъ необходимымъ измненія, какъ въ своемъ собственномъ устройств, такъ и въ цензур вообще. Измненія сіи, по его мннію, должны бы состоять въ слдующихъ положеніяхъ:
‘1) Оставаясь въ настоящемъ своемъ состав, комитетъ соединяется съ главнымъ управленіемъ цензуры, съ которымъ онъ и образуетъ главную и высшую въ имперіи цензурную власть. Комитету предоставляется обсуживать вс высшіе вопросы относительно направленія идей въ государств, во всхъ проявленіяхъ ихъ въ печати, и относительно цензуры свои соображенія, по предварительному соглашенію съ министромъ народнаго просвщенія, вносить въ главное управленіе цензуры для окончательнаго ршенія и принятія нужныхъ мръ. Ему будетъ также принадлежать и непосредственное наблюденіе по редакціи предполагаемаго печатнаго правительственнаго органа, или газеты. Такимъ образомъ, стремясь оказывать государству по высшимъ вопросамъ, относительно печати, ту пользу, какую въ состояніи онъ приносить по духу своего учрежденія и составу, онъ, чрезъ свое соединеніе съ главнымъ управленіемъ цензуры, получаетъ дятельное офиціальное участіе въ самыхъ мрахъ, какими осуществляются вс виды правительства по дламъ печати и цензуры. За симъ сама собою отмняется обязанность комитета имть непосредственныя сношенія съ цензорами и литераторами’.
Опуская 2, 3, 4 и 5 пункты, въ которыхъ детализируется устройство главнаго управленія, a въ 3-мъ предлагается и уничтожить спеціальную цензуру, — приведу два послдніе:
‘6) Для достиженія въ цензур возможной послдовательности и правильнаго систематическаго движенія и для сближенія цензоровъ съ руководящею и направляющею цензурною властію, они, по мр надобности, приглашаются въ засданія главнаго управленія цензуры. Здсь сообщаются имъ, для руководства и вразумленія ихъ, виды правительства, касательно общаго направленія цензуры, a также разршаются, безъ обременительнаго письменнаго производства, вопросы и сомннія по текущимъ цензурнымъ случаямъ, если важность ихъ будетъ требовать сужденій высшей цензурной власти. Равнымъ образомъ, главному управленію цензуры предоставляется право, въ извстныхъ обстоятельствахъ, приглашать также въ собранія свое редакторовъ журналовъ и литераторовъ, наиболе пользующихся вліяніемъ и извстностію въ публик.
‘7) Для того, чтобы московскому цензурному комитету доставить способы обновлять, такъ сказать, свои понятія, относительно направленія, коему онъ долженъ слдовать, и имть свднія о видахъ правительства, неудобныхъ къ передач ихъ обыкновеннымъ письменнымъ порядкомъ, — въ два мсяца одинъ разъ или чаще, если того потребуютъ обстоятельства, попечитель московскаго учебнаго округа вызывается въ Петербургъ для присутствія въ главномъ управленіи цензуры, гд онъ и иметъ право голоса наравн съ прочими членами. Сверхъ того, комитету сему, по мр надобности, будутъ сообщаемы протоколы важнйшихъ засданій главнаго управленія цензуры’ {‘Первоначальный проектъ устава о книгопечатаніи etc.’, 57—63. Курсивъ мой.}.
Такимъ образомъ, комитетъ, на девятомъ мсяц своего существованія, самъ взывалъ о своей безполезности и совершалъ довольно рдкое въ такихъ случаяхъ самоубійство. Исходъ, казалось бы. аналогичный съ комитетомъ 2 апрля 1848 г., но какая, на самомъ дл, громадная разница! Тамъ, въ записк бар. Корфа, не только слышалось, но даже доминировало сознаніе преизбытка дятельности, здсь — полнаго безсилія, тамъ сзади было восемь лтъ ‘кипучей’ работы, здсь — девять мсяцевъ исканія дла…
Для подкрпленія этого доклада Ковалевскій подалъ особую личную всеподданнйшую записку, въ которой вполн поддерживалъ предложенія комитета относительно реорганизаціи цензурнаго вдомства и возражалъ лишь противъ своего предсдательствованія въ главномъ управленіи: онъ находилъ во всхъ отношеніяхъ боле удобнымъ поручить эту сложную обязанность особому лицу по выбору государя.
Въ его записк есть одно любопытное мсто:
‘По организаціи ныншняго цензурнаго управленія, единственными дятелями и отвтчиками являются цензора, a за ними непосредственно слдуетъ, какъ лицо отвтственное de facto, министръ народнаго просвщенія. Правда, между ними находятся еще мстные цензурные комитеты и главное управленіе цензуры, но первые состоятъ изъ тхъ же цензоровъ подъ предсдательствомъ попечителей учебныхъ округовъ, не имющихъ ни времени, ни возможности слдить за ихъ дйствіями. Еще мене можетъ исполнить это главное управленіе цензуры, состоящее подъ предсдательствомъ министра народнаго просвщенія изъ лицъ, обремененныхъ другими государственными занятіями, для которыхъ цензура есть обязанность почти посторонняя. Дла въ этомъ управленіи производятся съ соблюденіемъ установленныхъ формъ. Между тмъ, литература идетъ быстрыми шагами, безпрерывно возникаютъ по цензур вопросы, сомннія, усложненія и проч. Надобно кому-либо дйствовать, и такъ же быстро, a для собранія присутствія, для разсмотрнія дла, постановленія заключенія и приведенія его въ исполненіе — потребно много времени. Это положеніе обратило, по необходимости, министра народнаго просвщенія въ личнаго исполнителя по цензур. А какъ при существенныхъ его занятіяхъ по министерству, ему невозможно со всею точностью лично исполнять безпрерывно умножающуюся обязанность по цензур, то за нимъ остается одна только отвтственность. Между тмъ, распоряженія, исходящія не отъ присутственнаго мста, a отъ лица, какъ бы они добросовстны ни были, всегда сопровождаются недовріемъ. Можетъ быть, отъ этого и происходитъ, что тогда какъ нкоторые въ обществ обвиняютъ министра народнаго просвщенія въ послабленіи цензур, журналисты вопіютъ противъ стсненій‘ {Ibidem, 63. Курсивъ мой.}.
5 ноября (1859 г.) совтъ министровъ, подъ предсдательствомъ, какъ и всегда, самого государя, обсуждалъ докладъ комитета и записку Ковалевскаго. Вотъ что занесъ Никитенко въ свой ‘Дневникъ’, поговоривъ посл этого съ министромъ:
‘Были сильныя пренія. Впрочемъ, сліяніе ‘бюро де-прессъ’ съ главнымъ управленіемъ цензуры не встртило сопротивленія. Это дло, повидимому, ршенное. Но вообще въ ход цензурно-литературныхъ длъ являются два непріятныя обстоятельства. Во-первыхъ, государь оказывается сильно нерасположеннымъ къ литератур. Вс благородные, разумные и справедливые доводы министра въ защиту ея, кажется, не произвели большого впечатлнія на умъ его, предубжденный ревнителями молчанія и безсмыслія. Во-вторыхъ, цензуру намреваются отдлить отъ министерства народнаго просвщенія. Это будетъ важная мра, но едва-ли полезная самому правительству’…
Въ слдующій четвергъ, — день засданія совта министровъ, — 12 ноября, по иниціатив самого же Ковалевскаго, послдовало высочайшее повелніе: ‘1) Главное управленіе цензуры отдлить отъ министерства народнаго просвщенія и составить изъ онаго, подъ предсдательствомъ того лица, которое будетъ избрано е. и. в., особое офиціальное государственное учрежденіе, для исключительнаго и непосредственнаго завдыванія цензурою въ имперіи и Царств Польскомъ. 2) Комитетъ по дламъ книгопечатанія, въ ныншнемъ его состав, слить съ преобразуемымъ главнымъ управленіемъ цензуры. 3) Министру народнаго просвщенія взять обратно внесенный имъ въ государственный совтъ проектъ цензурнаго устава и передать оный тому лицу, которое будетъ назначено государемъ импраторомъ для предсдательствованія въ главномъ управленіи цензуры и на которое будетъ е. в. возложено составленіе подробныхъ соображеній объ устройств главнаго управленія и о прочихъ предметахъ, до цензурнаго дла относящихся’ {Ibidem, 65—67.}.
Этимъ лицомъ былъ избранъ… бар. M. A. Корфъ. 21 ноября Никитенко записалъ: ‘роль моя по комитету книгопечатанія кончена’.
Въ конц концовъ предполагаемое отдленіе главнаго управленія не состоялось, оно было слегка лишь преобразовано, a 24 января 1860 г. комитетъ по дламъ книгопечатанія, уже съ 23 октября оставившій всякую дятельность, — высочайше упраздненъ и слитъ съ главнымъ управленіемъ.
Такъ умерло это очень характерное для своего времени ‘назидательное’ учрежденіе. Что же касается правительственнаго органа, то немного позже мысль эта была осуществлена: 1 января 1862 г. Никитенко выпустилъ первый нумеръ воскресшей благодаря Валуеву ‘Сверной Почты’ {‘Сверная Почта’ издавалась почтовымъ департаментомъ въ 1809—1819 г.г.}, той самой ‘Почты’, которой новый министръ внутреннихъ длъ открывалъ широкую дорогу, разославъ губернаторамъ циркуляръ съ предписаніемъ вмнить полиціи въ обязанность побуждать подписываться на новый органъ, — ‘такъ какъ эта газета правительственная и должна противодйствовать русской пресс’… За подлинность этого циркуляра ручается самъ очень обезкураженный имъ редакторъ… {‘Рус. Старина’, 1891 г., II, 333—334.}.
Теперь, полагаю, читатель можетъ съ фактами въ рукахъ отвтить на вопросы, поставленные въ начал этого очерка… Кром того, ясна, вроятно, и полная неудача попытки воспитывать общество путемъ учрежденій, аналогичныхъ потерпвшему пораженіе русскому ‘Bureau de la presse’.

АДДЕЙ БУЛГАРИНЪ.

аддей Булгаринъ.

Въ прошломъ русской журналистики есть одно имя, еще и до сихъ поръ произносимое съ отвращеніемъ и презрніемъ. Сказать: ‘аддей Булгаринъ’ — значитъ возобновить въ памяти фигуру доносчика-добровольца, назвать теперь кого-нибудь этимъ именемъ — значитъ оскорбить его. Цлое сорокалтіе въ недолгой жизни русской журналистики, съ 1819 по 1859 г., тсно связано съ этой личностью. Каждый, интересующійся эпохами Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Блинскаго, встрчается съ Булгаринымъ, ни одно сочиненіе по исторіи этого періода, ни одинъ томъ относящихся къ нему воспоминаній не могли обойтись безъ упоминанія этого имени. Фигура эта при всемъ своемъ ничтожеств слишкомъ замтна — Булгаринъ былъ не одинъ. Его окружали сподвижники. И какъ представитель извстной группы литераторовъ, Булгаринъ, несомннно, былъ результатомъ тхъ общихъ условій, которыя регулировали тогда печатное выраженіе общественной мысли. Не будь тогда того взгляда на литературу, который красной нитью проходилъ черезъ всю эпоху подвиговъ Булгарина, Булгарины не существовали бы, русская литература и русское общество сумли бы съ ними справиться. Но этого сдлать имъ не пришлось, и фигура аддея Булгарина стоитъ теперь передъ нами во весь свой ростъ.
Вотъ почему, освщая вс обстоятельства, сопровождавшія жизнь русской литературы 20-хъ, 30-хъ, 40-хъ и 50-хъ годовъ, пройти мимо нея нтъ никакой возможности
А, между тмъ, прошли… О Булгарин, какъ доносчик, нтъ сколько-нибудь подробной работы. Считается, что онъ достаточно извстенъ, a на самомъ дл, это далеко не такъ и именно для современнаго читателя.

Біографія Булгарина до 1825 г. Письмо Потапову и прошеніе государю.

Начнемъ съ біографіи Булгарина до его весьма непочетной ‘извстности’.
Въ 1794 г., въ разгаръ польской революціи, нкій Бенедиктъ Булгаринъ убилъ генерала Воронова, за что и былъ сосланъ въ Сибирь. Жена его съ пятилтнимъ сыномъ аддеемъ (родившимся 24 іюня 1789 г.) отправилась въ Петербургъ и не безъ хлопотъ опредлила мальчика, въ 1798 г., въ сухопутный (нын 1-й) кадетскій корпусъ. Въ 1806 г., успшно окончивъ ученіе, Булгаринъ, съ чиномъ корнета, былъ опредленъ въ уланскій Е. И. В. Государя Цесаревича полкъ. Жизнь въ Петербург онъ велъ довольно разгульную, что, впрочемъ, тогда не было исключеніемъ изъ общихъ офицерскихъ нравовъ… Вскор онъ попалъ въ кампанію 1806—1807 г.г.., и получилъ на саблю аннинскій темлякъ. Подъ Фридландомъ онъ былъ раненъ въ животъ и, лежа въ кенигсбергскомъ лазарет, встртился со многими своими соотечественниками-поляками, служившими въ наполеоновской арміи. Они приглашали Булгарина перейти къ французамъ, но онъ отвчалъ, что теперь это было бы безчестно. По возвращеніи изъ похода въ Финляндію, Булгаринъ написалъ злую сатиру на полкового командира и за это, въ начал 1809 г., былъ переведенъ въ кронштадтскій гарнизонный полкъ, въ середин слдующаго года онъ перевелся въ Ямбургскій уланскій полкъ. Здсь Булгаринъ былъ плохо аттестованъ и 10 мая 1S11 г. уволенъ отъ службы. Это произошло въ Ревел.
Булгаринъ до того опустился, что, ставъ прихлебателемъ y писарей полковой канцеляріи, выходилъ на городской бульваръ, гд протягивалъ гуляющимъ руку за милостыней, при этомъ всегда въ литературныхъ, a иногда и въ стихотворныхъ выраженіяхъ… Потомъ знакомая ревельцамъ фигура вдругъ исчезала — Булгаринъ запивалъ горькую. Дошелъ онъ до того, что въ одинъ прекрасный день укралъ y одного офицера пальто… Въ это-то время онъ и ршилъ перейти въ польскую армію и съ этою цлью похалъ въ Варшаву, откуда въ званіи рядового отправился въ полкъ, бывшій уже въ Испаніи. Состоя въ рядахъ французской арміи и достигнувъ въ ней капитанскаго чина, Булгаринъ, находясь въ корпус маршала Удино, дйствовалъ противъ гр. Витгенштейна, что потомъ тщательно скрывалъ… Въ 1814 г. пруссаки взяли его въ плнъ, a по прекращеніи войны и обмн плнныхъ, онъ вернулся въ Варшаву, откуда вскор перебрался въ Петербургъ, женился и сталъ искать покровительства прежнихъ знакомыхъ и пріятелей.
Отсутствіе всякихъ средствъ толкнуло его пойти въ стряпчіе, но, испытавъ на этомъ поприщ неудачу и видя, что можно заняться литературою, Булгаринъ, въ 1822 г., вступаетъ на этотъ путь уже окончательно, сдлавшись издателемъ журнала ‘Сверный Архивъ’, a до того пописывая пустяковыя повстушки, историческія и географическія замтки {Все сказанное есть результатъ критической сводки слдующихъ иногда противорчивыхъ источниковъ: Н. И. Гречъ, — ‘. В. Булгаринъ’ (Рус. Стар.’, 1871 г. XI), Л. Н. ‘Военная служба . В. Булгарина (‘Рус. Стар.’, 1874 г.’, IV), П. Нащокинъ — ‘О Булгарин’, ‘Рус. Арх.’, 1884 г., VI), Л. Д. — ‘Къ исторіи русской литературы’ (‘Рус. Стар.’, 1900 г., IX), Л. Гастфрейндь — ‘Матеріалы къ біографіи . В. Булгарина’ (‘Литер. Встникъ’, 1901 г., IV), Энциклопедическій словарь Брокгауза и Ефрона, ‘Сборникъ историческихъ матеріаловъ’ изд. М. Михайлова. 1873 г., 416—417, ‘Памятники новой русской исторіи’, изд. Кашпирева, 1871 г. 403—404, Ф. Вигелъ, ‘Воспоминанія’, III, ч. 6, М., 1866, 28—29.}. Лишенный характера общаго журнала, ‘Сверный Архивъ’ поставилъ своей задачей исторію, статистику, путешествія и, конечно, при бдности журналистики имлъ кое-какихъ читателей.
Понимая необходимость литературныхъ связей, Булгаринъ сумлъ сойтись съ лучшею молодежью того времени. Въ числ его пріятелей и знакомыхъ мы видимъ Грибодова, Рылева, братьевъ Бестужевыхъ, Кюхельбекера, Ник. Ив. и Алек. Ив. Тургеневыхъ и др. Чистый душою и доврчивый авторъ ‘Горя отъ ума’ до смерти не охладлъ къ Булгарину и ему же оставилъ рукопись своей комедіи, принесшую Булгарину не одну тысячу рублей…
Остановлюсь немного на отношеніяхъ Булгарина и Рылева. Когда они познакомились, кажется, неизвстно, но уже въ середин 1821 года Рылевъ подписывается: ‘твой другъ’, а въ первой книжк альманаха ‘Полярная Звзда’ на 1823 г. даже посвящаетъ ему свое стихотвореніе (‘Мстиславъ Удалый’). Но въ сентябр 1823 г. между друзьями произошла серьезная размолвка. Дло было такъ. А. Е. Воейковъ, поссорившись съ Гречемъ, вышелъ изъ его ‘Сына Отечества’ и сейчасъ же, благодаря родственнику — Жуковскому, получилъ редактированіе ‘Русскаго Инвалида’, въ которомъ вскор напечаталъ, что тиражъ ‘Инвалида’ больше чмъ вдвое тиража ‘Сына Отечества’. Греча и Булгарина это сильно раздосадовало, и вотъ второй изъ нихъ подаетъ прошеніе объ отдач ему въ аренду ‘выгодной газеты’, обязуясь уплачивать казн вдвое противъ Воейкова. Кристаллически чистаго Рылева это, разумется, взорвало, тмъ боле, что между конкурентами были пріятельскія отношенія… Кондратій едоровичъ написалъ Булгарину очень пространное и рзкое по опредленности письмо, въ конц котораго писалъ: ‘прошу тебя забыть о моемъ существованіи, какъ я забываю о твоемъ: по разному образу чувствованія и мыслей намъ скоре можно быть врагами, нежели пріятелями’. Булгаринъ немедленно отвчалъ, что все это его убиваетъ и т. п., ‘прости, братъ, и помни, что ты другого Булгарина для себя не найдешь въ жизни. Анатомируй какъ хочешь всхъ до единаго своихъ друзей — Булгарину все еще много останется’ — таковъ былъ торжественный заключительный аккордъ покаянія… Рылевъ не придалъ ему значенія, и натянутыя отношенія ихъ продолжались до 1825 года. Въ этотъ промежутокъ Булгаринъ старался вновь расположить къ себ друга и, должно быть, усплъ, потому что въ письм между 14 и 26 марта 1825 г. Рылевъ называетъ его ‘любезнымъ аддеемъ Венедиктовичемъ’, благодаритъ за лестный отзывъ о ‘Войнаровскомъ’ и пишетъ, что ‘не переставалъ и, врно не перестанетъ любить’ его… Хитрый Булгаринъ прикинулся расчувствованнымъ и возвратилъ Рылеву письмо съ надписью на верху: ‘Письмо сіе расцловано и орошено слезами. Возвращаю назадъ, ибо подлый міръ недостоинъ быть свидтелемъ такихъ чувствъ и могъ бы перетолковать, — a я понимаю истинно’. Рылевъ отослалъ, однако, его обратно, сдлавъ тамъ же приписку: ‘Напрасно отослалъ письмо: я никогда не раскаиваюсь въ чувствахъ, a мнніемъ подлаго міра всегда пренебрегаю. Письмо твое и должно остаться y тебя. Прежде нежели увидть меня, поговори съ Александромъ Бестужевымъ: онъ можетъ быть сегодня будетъ y тебя’ {Вс письма Рылева и Булгарина другъ къ другу цитирую по ‘Сочиненіямъ и переписк К. . Рылева’ изд. 2-е, подъ редакціей П. А. Ефремова, въ которыя они вошли безъ тхъ ошибокъ, какія сдланы въ ‘Рус. Старин’ (1871 г., No 1) и ‘Девятнадцатомъ вк’ (кн. I). Не могу не замтить, что изданіе ‘Сочиненій’ Рылева подъ редакціею М. Н. Мазаева (1893 г.) журналомъ ‘Сверъ’ въ сущности редактировано какъ будто г. Ефремовымъ: такъ точно списаны вс его примчанія и поясненія…}.
Вотъ какъ Булгаринъ умлъ приворожить къ себ этого честнаго человка… Правда, нкоторые относились къ нему, какъ къ ‘балаганному фигляру, приманивающему людъ въ свою комедь кривляніями и площадными прибаутками’, другіе цнили его, какъ интереснаго разсказчика. Но какъ бы то ни было, Булгаринъ вращался въ сред лучшаго, что давала тогда петербургская интеллигенція.
Одновременно онъ сблизился, однако, и съ тми низинами, гд обдлывали свои темныя дла Магницкіе и Руничи, сумлъ снискать расположеніе Аракчеева, не пропустилъ и И. П. Скобелева, — врнаго агента тайнаго надзора, тогда еще не переданнаго Бенкендорфу. Но эта оборотная сторона медали не была видна энтузіастамъ середины 20-хъ годовъ. А. Бестужевъ и Рылевъ, издавая ‘Полярную Звзду’ на 1825 г. печатали тамъ Булгарина, не зная, какую змю они отогрвали на своей груди {Тамъ помщенъ его разсказъ, ‘Еще военныя шутки’, въ ‘Полярной Звзд’ на 1823 г. три его вещи: ‘Раздлъ наслдства’, ‘Военная шутка’ и ‘Освобожденіе Трембовли’, — на 1824 г — ‘Модная лавка’. Такимъ образомъ онъ участвовалъ во всей ‘Полярной Звзд’.}. Булгаринъ всячески старался подлаживаться подъ господствовавшее настроеніе образованной молодежи, и если даже ничего не зналъ о заговор, то, конечно, на словахъ сочувствовалъ конституціоннымъ стремленіямъ декабристовъ. Его любимая поговорка была: ‘Варвара мн тетка, a правда сестра’… Только передъ самой катастрофой 14 декабря когда Булгаринъ, благодаря искательству y Аракчеева и Шишкова, былъ уже издателемъ газеты ‘Сверная Пчела’ и сразу же неумло раскрылъ свои крапленыя карты, ставъ грубымъ льстецомъ власти и высшей бюрократіи, — его начали понимать уже не только, какъ безвреднаго паяца и болтуна… Какъ-то разъ, очень раздраженный пресмыкательствомъ булгаринской газеты, Рылевъ крикнулъ: ‘Когда случится революція, мы теб на ‘Сверной Пчел’ голову отрубимъ!…’ И это былъ, несомннно, голосъ не одного автора ‘Думъ’, даже не исключительно его кружка {‘Рус. Старина’, 1873 г., IV, 466, Т. Сосновскій — ‘А. С. Грибодовъ’ (‘Рус. Старина’. 1874 г., VI), М. Бестужевъ — ‘3аписки’ (Рус. Старина’. 1881 г. XI): С. Венгеровъ — ‘Ежедневная печать конца дореформенной эпохи’ (‘Лит. Встникъ’, 1902 г., VIII): М. Семевскій — ‘Альманахъ’ ‘Звздочка на 1826 г.’ (‘Рус. Архивъ’, 1869 г., IV), Н. Гречъ — ‘. В. Булгаринъ’ (‘Рус. Старина’ 1874 г. XI), ‘И. П. Скобелевъ и . В. Булгаринъ’ (Рус Старина’, 1895 г., XI), П. Каратыгинъ — ‘Записки’, (‘Рус. Старина’ 1873 г., II), В. Инсарскій — ‘Записки’ (‘Рус. Старина’, 1894 г., II), ‘Изъ бумагъ Рылева’ (‘Девятнадцатый вкъ’, I).}…
Въ 1823 г. Булгаринъ началъ издавать второй журналъ — ‘Литературные Листки’, и въ это время познакомился съ Н. И. Гречемъ. Дружба этихъ двухъ достойныхъ другъ друга людей была закрплена съ начала 1825 года совмстнымъ изданіемъ ‘Сверной Пчелы’, ‘Свернаго Архива’ и ‘Сына Отечества’, въ 1829 г. ‘Архивъ’ былъ присоединенъ къ ‘Сыну Отечества’ Греча, и, такимъ образомъ, два друга соединились очень крпко. Гречъ цнилъ въ Булгарин ловкость и пронырство, Булгарину другъ былъ необходимъ по его связямъ и научному цензу…
Надо-ли говорить, что событія 14 декабря 1825 года нисколько не отразились на Булгарин? Успвшій проявить въ ‘Сверномъ Архив’, ‘Литературныхъ Листкахъ’ и ‘Сверной Пчел’ свою полную благонамренность, a въ личныхъ связяхъ и подслуживаніяхъ — готовность по приказанію думать такъ или иначе, — Булгаринъ, конечно, былъ оставленъ въ сторон, несмотря на пріятельство съ арестованными и повшанными. Лишь по какому-то недоразумнію, очень скоро разсянному, онъ былъ взятъ подъ строгій присмотръ петербургскаго генералъ-губернатора. Извщая о таковой высочайшей вол, дежурный генералъ главнаго штаба, А. Н. Потаповъ, просилъ также y генералъ-губернатора справку о служб ‘капитана французской арміи’ Булгарина посл отставки, такъ какъ она требовалась государемъ. Генералъ-губернаторъ Кутузовъ сообщилъ данныя о прошломъ Булгарина, уже извстныя нашимъ читателямъ. Булгаринъ взволновался и немедленно, 12 мая 1826 г., написалъ Потапову слдующее очень пространное письмо:
‘Вамъ извстно, что будучи произведенъ въ офицеры, въ весьма молодыхъ лтахъ, въ Уланскій его императорскаго высочества государя наслдника и великаго князя Константина Павловича полкъ, я длалъ школьническія шалости, увлекаясь примрами товарищей и пылкостью моего характера. Полагаю, что не безызвстно вашему превосходительству, что не взирая на сіе, я оставилъ по себ въ полку память честнаго человка и не труса и даже имлъ случай отличиться въ Фридландскую кампанію 1807 и Финляндскую — 1808 годовъ.
‘Принужденъ будучи оставить россійскую службу, я въ Варшав, во время существованія герцогства, увлекся общимъ стремленіемъ умовъ, страстью къ путешествіямъ, блескомъ славы Наполеона и вступилъ въ службу подъ его знамена. Въ извиненіе сего ничего не могу представить, кром польскаго моего происхожденія и моей неопытности. Всегда, однакожъ, я сохранялъ братскую любовь къ Россіи и не участвовалъ въ войн 1812 г. Когда въ 1814 г. имперія Наполеона рушилась, и разнородныя племена, составлявшія его армію, разбрелись восвояси, какъ посл Вавилонскаго столпотворенія, я въ семъ общемъ хаос, получивъ отъ французскаго правительства видъ, возвратился въ Варшаву. Тогда герцогствомъ Варшавскимъ управляло временное правительство, и членъ онаго генералъ Вавржецкій, управлявшій военною частью, удержалъ y себя французскій видъ, a выдалъ мн другой для свободнаго прожитья въ Гродненской губерніи. На основаніи сего я получилъ прилагаемый при семъ паспортъ для прозда въ Петербургъ, a данный мн видъ временнымъ правленіемъ Варшавскимъ удержалъ y себя заступившій мсто гражданскаго губернатора, коего подпись находится на паспорт. Съ тхъ поръ я оставался въ Петербург и нашедши здсь друзей, старыхъ товарищей и покровителей, поселился навсегда, занялся литературою, женился, и на жительство въ столиц сперва получилъ позволеніе военнаго губернатора Вязмитинова, который докладывалъ обо мн блаженныя памяти государю императору, a посл того — графа Милорадовича.
‘При полученіи позволенія на изданіе журнала ‘Сверный Архивъ’, я, кром вида для проживанія, представилъ avis принца Невшательскаго (Вертье) и свидтельство офицеровъ. Этихъ бумагъ при мн теперь нтъ, a находятся он y моей матери, въ деревн, однакожъ, он занесены въ протоколъ цензурнаго комитета. Вотъ краткое и чистосердечное разршеніе вопроса о моемъ званіи французскаго офицера, которыми наполнены Литва и Полыпа. Засимъ, осмливаюсь представить вашему превосходительству мою покорнйшую просьбу, которую, если возможно, прошу повергнуть къ стопамъ всемилостивйшаго монарха въ такомъ вид, въ какомъ я представляю вашему превосходительству.
‘Я десять лтъ подвизаюсь на поприщ русской словесности въ столиц и въ продолженіе этого времени не подвергнулся ни малйшему замчанію со стороны правительства, какъ въ отношеніи къ моему поведенію, такъ и въ отношеніи къ моимъ сочиненіямъ. Напротивъ того, я имлъ счастіе заслужить благорасположеніе многихъ первостепенныхъ чиновниковъ государства и благоволеніе публики. Ни однимъ поступкомъ, ни одною строкою я въ продолженіе 10 лтъ не погршилъ противъ установленнаго порядка вещей. A десять лтъ много времени въ нашей краткой жизни! Напротивъ того, я многими сочиненіями старался посять въ сердцахъ любовь и довренность къ престолу и чистую нравственность. Стоитъ взглянуть въ книжку ‘Свернаго Архива’, вышедшую въ свтъ тремя днями ране, предъ несчастнымъ днемъ 14 декабря (отпечатанную 8-го декабря), и прочесть мою повсть ‘Бдный Макаръ’, чтобы удостовриться, какія правила я стараюсь распространять и какія чувства прививать молодымъ людямъ. Удаляясь всегда отъ всякихъ политическихъ видовъ, я даже не хотлъ никогда вступать въ сословіе франкъ-масоновъ, опасаясь какой-нибудь таинственной цли. Но званіе благонамреннаго русскаго писателя и смиреннаго врноподданнаго столь несовмстно съ несчастнымъ моимъ званіемъ французскаго офицера, что это мучитъ меня и терзаетъ. Я ршился во что бы то ни стало вырвать эту страницу изъ моей жизни. Надюсь, что по ходатайству вашего превосходительства всемилостивйшій государь императоръ обратитъ вниманіе на бднаго литератора и внемлетъ моей всеподданнйшей просьб, которая состоитъ въ томъ, чтобы, въ уваженіе моихъ малыхъ заслугъ на пол брани въ 1807 и 1808 годахъ и трудовъ моихъ въ литератур, была мн выдана отставка изъ инспекторскаго департамента, въ томъ чин, въ которомъ я находился въ русской служб, и чтобы переименовать меня въ статскій чинъ, для опредленія къ гражданскимъ дламъ, гд я могу быть полезенъ государю императору пріобртенными мною небольшими свдніями и опытностью. Смю надяться, что если ваше превосходительство захотите вступиться въ это дло, то великодушный и милосердный монархъ не откажетъ мн въ этомъ желаніи, устремленномъ къ цли быть ему врнымъ и полезнымъ слугою.
‘Съ истиннымъ высокопочитаніемъ и совершенною преданностью имю честь быть вашего превосходительства всепокорнйшимъ слугою.

аддей Булгаринъ’ 1).

1) Н. Д., ‘Къ исторіи русской литературы’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., IX, 576—579.

[]

Записки Булгарина о цензур.

Черезъ нсколько дней, Булгаринъ, съ цлью укрпить въ Потапов убжденіе въ своей благонамренности и способности быть врнымъ и полезнымъ слугою государя, представилъ ему очень интересную записку ‘О цензур въ Россіи и о книгопечатаніи вообще’, взявъ предварительно честное слово, что она не будетъ извстна съ его именемъ министру просвщенія, Шишкову… Булгаринъ и ране подавалъ уже записки такого же характера, но он были гораздо мене обстоятельны. Подавалъ онъ ихъ тогдашнему генералъ-губернатору Милорадовичу. Въ одной изъ нихъ онъ коснулся нкоторыхъ распоряженій по театральной части, въ другой — говорилъ о ‘курс’, наступившемъ въ цензур при министр народнаго просвщенія Шишков, обращая главное вниманіе на цензированіе сочиненій духовнаго содержанія. Послдняя записка была представлена Александру I. Но ни по той, ни по другой ничего не было предпринято. Булгаринъ лишь зарекомендовалъ себя ‘врнымъ человкомъ’ въ глазахъ тогдашняго начальника секретной части — Милорадовича. Теперь, когда генералъ-губернаторъ былъ убитъ въ декабрьской катастроф, нужно было, конечно, напомнить о себ, въ особенности въ виду приведенной выше просьбы государю.
Говоря о сущности общественнаго мннія, Булгаринъ замчаетъ: ‘большая часть людей, по умственной лни, занятіямъ, недостатку свдній, слабости характера, врожденной гибкости ума или раздражительному чувству, гораздо способне принимать и присваивать себ чужое сужденіе, нежели судить сами, и какъ общее мнніе уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять онымъ посредствомъ книгопечатанія, нежели предоставлять его на волю людей злонамренныхъ’. A такъ какъ подобное управленіе требуетъ знанія публики, то Булгаринъ и останавливается прежде всего на ея классификаціи. По его мннію, она длится на знатныхъ и богатыхъ людей, среднее состояніе, нижнее состояніе и ученыхъ и литераторовъ.
Первые, — ‘отданные съ дтства на руки французскихъ гувернеровъ, подъ ихъ руководствомъ, учатся только многимъ языкамъ, получаютъ поверхностное понятіе объ исторіи и другихъ наукахъ’ и, потому, ‘всхъ людей, даже китайцевъ, почитаютъ французами, смотрятъ на все французскими глазами и судятъ обо всемъ на французскій манеръ’. ‘Хотя по своему положенію въ свт сей классъ людей долженствовалъ бы быть привязанъ къ настоящему образу правленія, но преждевременное честолюбіе, оскорбленное самолюбіе, неумстная самонадянность заставляютъ ихъ часто проповдывать правила вредныя для нихъ самихъ и для правительства’. ‘Правительству весьма легко истребить вліяніе сихъ людей на общее мнніе и даже подчинить ихъ господствующему мннію дйствіемъ приверженныхъ правительству писателей’.
Но ‘истинныхъ литераторовъ, владющихъ языкомъ, начитанныхъ, знающихъ Россію и ея потребности и способныхъ распространить, изложить, украсить всякую заданную тему — должно сознаться къ стыду, — также мало. Но какъ y насъ всякій стихотворецъ и памфлетистъ пользуется въ обществ нкоторымъ преимуществомъ и даже иметъ вліяніе на свой кругъ общества, то вовсе безполезно раздражать этихъ людей, когда нтъ ничего легче, какъ привязать ихъ ласковымъ обхожденіемъ и снятіемъ запрещенія писать о бездлицахъ, напримръ, о театр и т. п.’. ‘Съ этимъ классомъ гораздо легче сладить въ Россіи, нежели многіе думаютъ. Главное дло состоитъ въ томъ, чтобы дать дятельность ихъ уму и обращать дятельность истинно просвщенныхъ людей на предметы, избранные самимъ правительствомъ, a для всхъ вообще имть какую-нибудь одну общую маловажную цль, напримръ, театръ, который y насъ долженъ замнить сужденіе о камерахъ и министрахъ. Весьма замчательно, что съ тхъ поръ, какъ запрещено писать о театр и судить объ игр актеровъ, молодые люди перестали посщать театры, начали сходиться вмст, толковать вкось и впрямь о политик, жаловаться на правительство даже явно {
Дйствительно, въ то время было запрещено не только что бы то ни было печатать о театр, но даже въ самомъ театр выражать свое удовольствіе игрою артистовъ апплодисментами или иными знаками… Разршеніе на то и другое послдовало только въ 1828 году, но и затмъ неоднократно указывалось на необходимость ‘умреннаго порицанія, никому не нужнаго’…}. Я въ душ моей увренъ, что сія неполитическая мра увлекла многихъ юношей въ бездну преступленія и въ тайныя общества’.
Подъ ‘среднимъ состояніемъ’ Булгариігь подразумваетъ достаточныхъ, но не богатыхъ дворянъ, находящихся на служб, всхъ другихъ дворянъ, приказныхъ, богатыхъ купцовъ и промышленниковъ и частью мщанъ. По его мннію, эта публика очень нетребовательна въ области чтенія. ‘Не надобно большихъ усилій, чтобы быть не только любимымъ ею, но даже обожаемымъ. Къ этому два средства: справедливость и нкоторая гласность’. ‘Нашу публику можно совершенно покорить, увлечь, привязать къ трону одною только тнью свободы въ мнніяхъ на счетъ нкоторыхъ мръ и проектовъ правительства‘. ‘Возстановленіемъ сужденій о томъ, что угодно будетъ правительству передать на сужденіе публики, произведется благодтельное вліяніе на умы и не только въ Россіи, но даже и въ чужихъ краяхъ. Совершенное безмолвіе порождаетъ недоврчивость и заставляетъ предполагать слабость, неограниченная гласность производитъ своеволіе, гласность же, вдохновенная самимъ правительствомъ, примиряетъ об стороны и для обихъ полезна. Составивъ общее мнніе, весьма легко управлять имъ, какъ собственнымъ дломъ, котораго мы знаемъ вс тайныя пружины’.
Нельзя, кстати, не замтить, что точно таковы были убжденія и министра внутреннихъ длъ, П. А. Валуева, въ силу которыхъ, черезъ тридцать шесть лтъ Россія имла особый органъ — ‘Сверную Почту’ (1862 .г)…
Что касается ‘нижняго состоянія’, т. е. мелкихъ подъячихъ, грамотныхъ крестьянъ и мщанъ, деревенскаго духовенства и раскольниковъ, — то, по мннію Булгарина, этими людьми можно легко управлять ‘магическимъ жезломъ — ‘Матушка Россія’. ‘Искусный писатель — пишетъ онъ — представляя сей священный предметъ въ тысяч разнообразныхъ видовъ, какъ въ калейдоскоп, легко покоритъ умы нижняго состоянія, которое y насъ разсуждаетъ боле, нежели думаетъ’,
Начертавъ, такимъ образомъ, планъ быстраго, легкаго и врнаго способа успокоенія русской публики, Булгаринъ останавливается на недостаткахъ современной ему цензуры. Здсь, что ни слово, то доносъ на бездятельность Шишкова, того Шишкова, который помогъ ему основать ‘Сверную Пчелу’ и другіе органы.
Какъ еще лишняя иллюстрація современной ему цензуры, эта часть ‘записки’ не должна бытъ предана забвенію.
‘Цензура установлена для того, чтобы препятствовать распространенію идей вредныхъ вр, нравственности, существующему образу правленія, и прескать личности. Неискусными мрами наша цензура не только не достигла сей дли и не произвела никакой пользы, но только раздражала умы и повредила правительству странными своими поступками. Бросимъ взглядъ на каждую часть въ особенности.
‘1) Въ отношеніи къ вр. Цензура состояла сперва подъ вліяніемъ миститизма {При министр народнаго просвщенія кн. A. H. Голицын.}, a нын состоитъ подъ вліяніемъ противной ему партіи. Сперва выходило множество книгъ сектаторскихъ, мистическихъ, нын покровительствуются книги, служащія опроверженіемъ первыхъ. Изъ сего боренія партій не произошло никакой пользы для вры и нравственности, напротивъ того, размножились секты, толки о вр и самыя вредныя идеи для правительства. Объ этомъ предмет нельзя говорить кратко и потому я умалчиваю здсь объ этомъ. Мысли о семъ я излагалъ, по вол покойнаго графа Милорадовича, для блаженной памяти Императора Александра. Не знаю, гд находится поданная мною бумага, въ кабинет-ли его величества или между бумагами покойнаго графа.
‘Что-же длала цензура подъ вліяніемъ мистиковъ и ихъ противниковъ? Распространяя вредныя для чистой вры книги, она истребляла изъ словесности только одни слова и выраженія, освященныя временемъ и употребленіемъ. Вотъ для образчика нсколько выраженій, не позволенныхъ нашею цензурою, какъ оскорбительныхъ для вры: отечественное небо, небесный взглядъ, ангельская улыбка, божественный Платонъ, ради Бога, ей Богу, Богъ одарялъ его, онъ вчно занятъ былъ охотой и т. п. Вс подчеркнутыя здсь слова запрещены нашею цензурою, и словесность, a особенно поэзія совершенно стснены. Должно замтить, что даже папская цензура позволяетъ сіи выраженія, чему служитъ доказательствомъ ныншняя итальянская поэзія.
‘Столь смшное ханжество, представляя цензуру въ самомъ странномъ вид, заставляло многихъ подобныхъ людей принимать дйствіе за причину и уменьшило уваженіе ихъ къ правнтельству. Для краткости я пропускаю множество примровъ изъ дйствій цензуры, которыя, безъ приложенія подлинныхъ доказательствъ, показались бы невроятными. Стоитъ посмотрть выключенныя мста изъ одного листа газеты или одной книжки журнала, чтобъ удостовриться, что цензура не постигаетъ цли правительства, a вмсто того, чтобы смотрть на духъ сочиненій, привязывается къ однимъ словамъ и фразамъ.
‘2) Въ отношеніи къ правительству вмсто того, чтобы запретить писать противъ правительства, цензура запрещаетъ писать о правительств и въ пользу онаго. Всякая статья, гд стоитъ слово правительство, министръ, губернаторъ, директоръ, запрещена впередъ, что бы она ни заключала. Повторяю, все зло происходитъ отъ того, что y насъ смотрятъ не на духъ сочиненія, a на одни слова и фразы и тотъ, кто искусными перифразами можетъ избжать въ сочиненіи запрещенныхъ цензурою словъ, часто заставляетъ ее пропускать непозволительныя вещи. Напротивъ того, всякое чистое, благоразумное сужденіе и повствованіе о благодтельныхъ мрахъ правительства строго запрещено. Самыя сильныя препоны для словесности и наукъ воспослдовали отъ изданія повелнія въ 1822 г. {При кн. A. H. Голицын.}, которымъ запрещено было всмъ служащимъ писать и публиковать о длахъ, до службы касающихся, и о внутреннемъ и вншнемъ состояніи Россіи, безъ позволенія начальства. Существо сего повелнія весьма справедливо, ибо нигд, даже въ самой Англія, не позволяется публиковать актовъ правительства безъ согласія онаго. Но наша цензура приняла сіе повелніе въ противномъ смысл и не позволяетъ печатать никакихъ даже маловажныхъ извстій безъ согласія различныхъ министерствъ, которыя иногда изъ снисхожденія позволяютъ, a чаще отговариваются тмъ, что не имютъ предписанія, какъ дйствовать въ семъ случа, и множество любопытныхъ вещей пропадаетъ для наукъ. Съ тхъ поръ географія и статистика Россіи пришли въ совершенный упадокъ. Цензура не позволяетъ даже извщать публику, безъ согласія начальства разныхъ отраслей правленія, о всенародныхъ происшествіяхъ, парадахъ, фейерверкахъ, гуляньяхъ, экзаменахъ въ казенныхъ и частныхъ заведеніяхъ, о феноменахъ природы въ разныхъ мстахъ Россіи случающихся и проч. Кто бы подумалъ, что для помщенія извстія о град, засух, ураган должно быть позволеніе министра внутреннихъ длъ, о данномъ графомъ Милорадовичемъ фейерверк въ Екатерингоф надлежало получить позволеніе самого графа, объ экзамен частнаго пансіона нельзя извстить родителей безъ согласія самого начальника пансіона и т. п. Отъ этого періодическія изданія теряли свою занимательность, ибо издатели, будучи обязаны для напечатанія нсколькихъ страничекъ, обгать вс министерства и часто безъ успха, вовсе отказываются отъ помщенія отечественныхъ извстій, и мы только изъ иностранныхъ журналовъ почерпаемъ ложныя и ошибочныя извстія о Россіи, напримръ: на приложеніе изображенія медали за взятіе Парижа въ ‘Сверной Пчел’ самъ министръ просвщенія не могъ дать позволенія, и издатели y г. военнаго генералъ-губернатора выпросили право извстить публику о томъ, что происходило всенародно. Трудно поврить, что наша цензура почитаетъ вреднымъ правительству. Одинъ писатель при взгляд на гранитныя колоссальныя колонны Исаакіевскаго храма восклицаетъ: ‘это, кажется, столпы могущества Россіи!’ Цензура вымарала съ замчаніемъ, что столпы Россіи суть министры. Другой писатель, описывая гробъ генерала де-ла-Круа, въ Ревел, сказалъ, что ножки гроба изображаютъ орловъ — цензура вымарала съ замчаніемъ, что орелъ есть гербъ Россіи, потому и нельзя говорить о немъ такимъ образомъ. Таковыми поступками цензура не могла пріобрсть себ уваженія, напротивъ, сдлалась предметомъ насмшекъ, сатиръ и эпиграммъ, въ которыхъ всегда обвинялось правительство.
‘3) Въ отношеніи нравственности. Въ семъ случа цензура, какъ и въ двухъ первыхъ, привязываясь единственно къ словамъ, часто пропускала самыя соблазнительныя стихотворенія, a иногда запрещала самыя невинныя статьи. Напримръ, повсть, въ которой жидъ представленъ добродтельнымъ человкомъ (хотя въ той-же повсти ни одинъ христіанинъ не представленъ злымъ), почтена безнравственною, потому что жиды не могутъ и не должны быть добродтельными. Въ повстяхъ нельзя сказать: женихъ поцловалъ свою невсту, но посмотрлъ на невсту, вмсто онъ любилъ ее, должно говорить, онъ хотлъ жениться и т. я. Не смю утруждать вниманія множествомъ подобныхъ нелпостей и повторяю: стоитъ просмотрть одну книжку журнала.
‘4) Касательно личности. У насъ до сихъ поръ защищали не лица, но пороки и дурные поступки. Запрещено строжайше, даже въ переводахъ съ иностраннаго, представлять камергеровъ, министровъ, генераловъ и особенно князей и графовъ иначе, какъ въ самыхъ блестящихъ краскахъ и людьми самыми добродтельными. Отъ этого вмсто пользы проистекаетъ вредъ, ибо читатели, видя въ натур слабости человчества и сравнивая съ идеалами, тмъ мене уважаютъ тхъ. которые представляются на бумаг всегда какъ образцы, какъ совершенство человчества. Добро не покажется добромъ, если не будетъ въ противоположности со зломъ: картина безъ тней не привлечетъ вниманія и похвалъ’.
Дальше Булгаринъ излагалъ свои ‘мысли о преобразованіи цензуры’, не представляющія ничего сколько-нибудь для него характернаго.
Скажу только, что въ проект новой организаціи петербургскаго цензурнаго комитета онъ указываетъ на безусловную необходимость подчинить цензированіе театральныхъ пьесъ и періодическихъ изданій министерству внутреннихъ длъ по части высшей полиціи. ‘Это потому, что театральныя піесы и журналы, имя обширный кругъ зрителей и читателей, скоре и сильне дйствуютъ на умы и на общее мнніе. И какъ высшей полиціи должно знать общее мнніе и направлять умы по произволу правительства, то оно же и должно имть въ рукахъ своихъ служащія къ сему орудія’ {Н. Д. ‘Къ исторіи русской литературы’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., IX, 579—590.}.
Потаповъ передалъ записку Булгарина начальнику главнаго штаба, бар. И. И. Дибичу, a послдній приказалъ спросить автора, считаетъ-ли онъ полезнымъ представить копію съ нея Шишкову, какъ разъ въ это время вырабатывавшему проектъ устава о цензур 1826 г. Булгаринъ сильно перетрусилъ и просилъ Потапова не причинять ему грозящихъ большихъ непріятностей. ‘Я мыслю только для государя императора — писалъ онъ генералу, — я покорнйше прошу ваше превосходительство заступленія и покровительства въ семъ дл’. Бар. Дибичъ поспшилъ успокоить Булгарина, написавъ на записк: ‘Призовите его къ себ и успокойте его, ибо именно для того прежде спрашивали его же, и онъ напрасно труситъ, можно сдлать выписку изъ онаго и переписать рукою писаря и препроводить къ министру просвщенія, a оригиналъ оставить y меня самого. Я бы желалъ видть этого Булгарина, если онъ человкъ, желающій добра и уменъ, то долгъ службы требуетъ ему открыть дорогу и простить прошедшее есть всегда дло доброе’.
Такимъ образомъ, все окончилось благополучно: Булгаринъ выигралъ въ мнніи людей, стоявшихъ во глав высшей полиціи. Но его удача пошла еще дальше: переписанная записка была отправлена Шишкову съ увдомленіемъ, что государю, ее прочитавшему, угодно имть по сему предмету его мнніе… {Ibidem, 590—591.}.

Неопровержимость факта службы Булгарина въ III отдленіи Соб. Е. И. В. канцеляріи.

За два дня до такого исхода дла на сцену появляется III отдленіе съ гр. А. X. Бекендорфомъ и съ его помощникомъ М. Я. фонъ-Фокомъ. Очевидно, нужно было принять мры для сближенія съ этими необходимыми людьми. Булгаринъ понималъ, что личнаго знакомства не замнятъ никакія ‘записки’…
Гречъ помогъ ему познакомиться сейчасъ же съ Фокомъ, которому Булгаринъ сразу понравился и водворился y него въ дом уже своимъ человкомъ… ‘Но не доносилъ, a выспрашивалъ и выглядывалъ, не грозитъ-ли какая-либо бда ему или ‘Пчел’ — предупредительно добавляетъ Гречъ въ своихъ ‘Запискахъ’. Дале, сказавъ, что Фокъ представилъ Булгарина Бенкендорфу, что Булгаринъ льстилъ всесильному генералу, всячески выхвалялъ его и т. д. — услужливый alter ego снова добавляетъ: ‘но никогда не былъ употребляемъ по секретнымъ дламъ, и только разв жаловался на обиды, которыя претерпвалъ отъ Воейкова, Краевскаго и другихъ журналистовъ’ {‘Рус. Старина’, 1871 г., XI, 509.}. Ниже мы увидимъ изъ документовъ — источника гораздо боле достоврнаго, чмъ слова Греча, — какое амплуа занималъ Булгаринъ… Во всякомъ случа, жалобъ его Бенкенгорфу на своихъ литературныхъ противниковъ не отрицаетъ и ‘врный другъ’…
Просьба Булгарина о дарованіи ему настоящей отставки и объ опредленіи въ гражданскую службу перешла теперь къ Бенкендорфу. Очевидно, послдній скоро усплъ близко узнать способности издателя ‘Пчелы’, потому что уже 28 октября 1826 года, т. е., черезъ четыре мсяца посл вступленія въ свою новую, всхъ и вся подавлявшую и надъ всми и вся доминировавшую, должность, Бенкендорфъ увдомилъ Шишкова, что ‘бывшій капитанъ французской службы Булгаринъ, обратившій на себя вниманіе похвальными литературными трудами, желаетъ поступить на службу и посвятить способности свои занятіямъ общеполезнымъ’, и что государь соизволилъ на причисленіе его къ министерству народнаго просвщенія. A 22-го ноября послдовалъ указъ правительствующему сенату: ‘обращая вниманіе на похвальные литературные труды бывшаго французской службы капитана аддея Булгарина, всемилостивйше повелваемъ переименовать его въ VIII-й классъ и причислить на службу по министерству народнаго просвщенія’ {М. Сухомлиновъ, Полемическія статьи Пушкина’, ‘Истор. Встникъ’, 1884 г. III, 485.}. Шишковъ не далъ, однако, Булгарину никакой опредленной должности, и послдній лишь считался чиновникомъ особыхъ порученій {Ibidem, 487.}.
Записка Бенкендорфа о ‘похвальныхъ литературныхъ трудахъ’ Булгарина настолько интересна, что на ней нельзя не остановиться.
‘аддей Булгаринъ, въ продолженіе десятилтняго своего пребыванія въ С.-Петербург, снискалъ себ уваженіе отличнйшихъ людей сей столицы за свое поведеніе и заслужилъ благосклонность публики своими литературными трудами’, — таково вступленіе. Изъ дальнйшаго мы, кстати, ознакомимся съ нкоторыми фактами біографіи Булгарина, умышленно не приведенными выше.
‘Съ 1816 года, онъ, снискавъ уже почетное имя съ польской словесности, началъ трудиться для россійской, помщая сперва статьи своего сочиненія въ журналахъ, по части исторической критики, военныхъ наукъ и словесности. Усмотрвъ, что въ высшихъ училищахъ, вмсто учебной книги, употребляютъ полное {Курсивъ подлинника.} изданіе Гораціевыхъ сочиненій, въ которыхъ находится множество предметовъ соблазнительныхъ, не приличныхъ юношеству, Булгаринъ издалъ и на свой счетъ напечаталъ ‘Избранныя оды Горація, съ комментаріями на россійскомъ язык’, гд исключено все соблазнительное и помщено то, что сообразно съ христіанскою нравственностью. Книга сія на польскомъ язык напечатана на казенный счетъ и введена въ училища {Современники хорошо знали, что вс комментаріи Булгаринъ укралъ y Ежовскаго, благодаря смерти котораго не могъ издать второго тома. Вообще, вс небеллетристическія ‘сочиненія’ Булгарина были всегда беззастнчивой контрафакціей…}. Для поддержанія воинственнаго духа въ народ и для сопряженія любви народной со славою государя, Булгаринъ издалъ: ‘Славныя воспоминанія россіянъ XIX столтія’, собравъ и расположивъ на двухъ большихъ таблицахъ вс побды въ царствованіе императора Александра I, на каждый день въ году по одной. Сіе изданіе удостоилось вниманія блаженной памяти государя императора и чрезъ министерство просвщенія потребовано для эрмитажной библіотеки.

[]

Для распространенія историческихъ и географическихъ свдній въ Россіи, въ дух, свойственномъ образу правленія, Булгаринъ предпринялъ съ 1822 г.изданіе журнала ‘Сверный Архивъ’, который былъ посвященъ исключительно исторіи, статистик, путешествію и правовднію. Сіе изданіе, первое въ своемъ род, заслужило вниманіе европейскихъ ученыхъ (!), которые безпрестанно (!) и вс (!) пользуются и переводятъ оттуда статьи, до Россіи касающіяся. Сей журналъ заслужилъ также вниманіе правительства, и бывшій министръ просвщенія кн. Голицынъ, безъ всякаго ходатайства со стороны издателя, рекомендовалъ оный во вс училища… Съ 1823 года Булгаринъ издавалъ ‘Литературные Листки’, посвященные особенно исправленію нравовъ статьями въ род Адиссонова Спектатора. Булгаринъ издалъ ‘Воспоминаніе объ Испаніи’ въ томъ намреніи, чтобы доказать, что народъ, воспламененный любовью къ своимъ государямъ, бываетъ непобдимъ. Для распространенія любви къ драматическому искусству, сильно дйствующему на нравы, онъ издалъ первый въ Россіи драматическій альманахъ ‘Русская Талія’… Съ 1825 года Булгаринъ издаетъ ‘Сверную Пчелу’, литературную и политическую газету, коей главнйшая цль состоитъ въ утвержденіи врноподданническихъ чувствованій и въ направленіи къ истинной цли, то есть: преданности къ престолу и чистот нравовъ. Стоитъ прочесть статью на день 30-го августа 1825 г. и статью на плачевную кончину блаженныя памяти императора Александра I, чтобы увидть въ полной мр духъ сей газеты… Что Булгаринъ вытерплъ за свой образъ мыслей отъ партіи, нкогда сильной въ обществ, которой пагубные замыслы открылись впослдствіи, сіе извстно всмъ, составлявшимъ кругъ ихъ знакомства. Булгарина даже стращали публично, что со временемъ ему отрубятъ голову на ‘Сверной Пчел’ за распространеніе неевропейскихъ (такъ они называли) идей. Но Булгаринъ всегда пребылъ твердъ въ своихъ правилахъ и, видя какое-то своеволіе мыслей между юношествомъ и нкоторыми умниками, не постигая тайной причины, всегда старался противодйствовать ихъ вліянію на общее мнніе. Доказательствомъ можетъ служить статья его сочиненія подъ заглавіемъ: ‘Бдный Макаръ, или кто за правду горой, тотъ истый герой’, появившаяся въ свтъ въ ‘Сверномъ Архив’ 8 декабря 1825-года, гд монархическія чувствованія и правосудіе русскихъ государей выставлены въ самомъ блестящемъ вид. Съ ныншняго года Булгаринъ издаетъ безденежно {Только для подписчиковъ ‘Св. Архива’, ‘Сына Отечества’ и ‘Св. Пчелы’, въ вид приложенія…} журналъ ‘Дтскій Собесдникъ’ и, чтобы удостовриться, въ какомъ дух онъ составляется, стоитъ взглянуть на статью: ‘Исторія Славянъ’. Главнйшая цль сего журнала есть распространеніе врноподданническихъ чувствованій между россійскимъ юношествомъ. Получивъ монаршую милость {Т. е. безпорочную отставку отъ русской военной службы и опредленіе въ службу гражданскую.}, Булгаринъ получитъ новую жизнь, жизнь политическую, въ стран, которой онъ посвятилъ самого себя. Онъ первый изъ поляковъ появился на поприщ русской словесности, и вниманіе, оказанное къ трудамъ его, безъ сомннія, произведетъ благодтельныя дйствія въ общемъ мнніи польскаго народа, который питаетъ въ себ любовь ко всему національному. Въ варшавскихъ журналахъ безпрестанно припоминаютъ, что Булгаринъ родомъ полякъ, слдовательно (?), тамъ почитаютъ его достойнымъ уваженія’ {М. Сухомлиновъ, ‘Истор. Встникъ’, 1884, III, 485—487.}.
Уже это ‘похвальное слово’ представляетъ роль Булгарина нсколько иначе, чмъ старался изобразить ее Гречъ. Но есть и другія, еще боле краснорчивыя данныя для выясненія этой роли.
Въ 1831 году Булгаринъ ухалъ, по болзни, въ отпускъ, въ свое имніе Карлово (подъ Дерптомъ) и оттуда просилъ министра народнаго просвщенія, кн. Ливена, продлить ему отпускъ сверхъ раньше даннаго срока (съ 4 марта по 4 іюля 1831 г.). По докладу министра, не особенно жаловавшаго своего ‘чиновника особыхъ порученій’, государь отказалъ, не пожелавъ длать исключеній изъ общаго правила. Надо было или явиться въ срокъ, или подать въ отставку. Больной Булгаринъ избралъ второе: въ то время его положеніе уже вполн выяснилось, и служба была не особенно нужна. Но онъ разсчитывалъ получить при отставк чинъ надворнаго совтника, a Ливенъ не сдлалъ ни такого снисхожденія, находя, что разъ Булгаринъ не имлъ опредленной должности, то и судить о его способностяхъ нельзя. Отставка была дана 9 сентября. Булгаринъ увдомилъ объ этомъ своего благодтеля, и вотъ, 15-го декабря 1831 г., Бенкендорфъ пишетъ упорному министру:
‘Принимая въ уваженіе, что г. Булгаринъ опредленъ на службу по представленію моему о способностяхъ его и трудахъ на пользу общую, что въ теченіе того времени, въ которое онъ считался на служб, былъ употребляемъ по моему усмотрнію по письменной часты на пользу службы, и что вс порученія онъ исполнялъ съ отличнымъ усердіемъ, я поставляю обязанностью моею засвидтельствовать предъ вашею свтлостью о способности г. Булгарина и ревности его къ пользамъ государственной службы, и при томъ просить васъ о сдланіи надлежащаго распоряженія, чтобы сенатъ при увольненіи его не нашелъ никакого препятствія къ награжденію его чиномъ за выслугу узаконенныхъ лтъ’ {Ibidem, 488.}.
Дло было передано въ комитетъ министровъ, но послдній согласился съ кн. Ливеномъ.
Посл этого никто уже не можетъ сомнваться въ настоящемъ мст службы чиновника дйствительно, ‘особыхъ’ порученій, аддея Булгарина. Правда, еще гр. Блудовъ говорилъ Никитенку, что ему положительно извстна служба Булгарина по тайной полиціи, во время Бенкендорфа {A. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., VII, 155.}, но этого было, пожалуй, недостаточно, потому что не документально, a во-вторыхъ, можно было думать, не спуталъ-ли старикъ Блудовъ Болеслава Булгарина (сына аддея) съ отцомъ: Булгаринъ-сынъ офиціально служилъ чиновникомъ въ III отдленіи съ начала 50-хъ годовъ {Странно, что цитированная статья Сухомлинова (1884 г.) осталось, повидимому, неизвстною ни г. Скабичевскому, ни г. Боцяновскому (‘Къ характеристик . В. Булгарина’ — ‘Литер. Встн.’ 1901 г., II), ни нкоторымъ другимъ, писавшимъ о Булгарин, по крайней мр, никто изъ нихъ не ршается утверждать о служб Булгарина въ III отдленіи и ни разу не упоминаетъ этой очень цнной статьи.}.
Нтъ поэтому ничего удивительнаго, что въ текст булгаринскихъ органовъ не встрчается прямыхъ доносовъ или ‘благонамренныхъ указаній’: они не нужны были, потому что Булгаринъ о каждомъ литературномъ ‘преступленіи’, о каждомъ удар по его карману конкуррирующими изданіями непосредственно сообщалъ въ III Отдленіе. Чтобы печатать доносъ, будучи увреннымъ въ его успшности, — надо или быть гораздо глупе Булгарина, или стоять гораздо дальше отъ ‘блюдущихъ’ за литературою правительственныхъ органовъ. Зачмъ публично длать себя виновникомъ чужихъ бдъ, когда то же можно сдлать келейно? Съ другой стороны, правъ и г. Венгеровъ, говоря о простой невозможности въ то время печатныхъ доносовъ. Дйствительно, въ первую половину прошлаго столтія ничто не должно было нарушать убжденіе русскаго обывателя въ томъ, что благонамренность и покорность — такія же неотъемлемыя качества святой Руси, какъ неотъемлемъ воздухъ, которымъ она окружена’. Совершенно врно, что ‘Булгаринъ не долженъ былъ упрекать ‘Современникъ’ въ якобинств. потому что это, во-первыхъ, доказывало бы, что Дубельтъ (и вообще III Отдленіе) плохо бдитъ, и еще боле потому, что самая мысль о возможности ослушанія заключала въ себ соблазнъ. Булгаринъ не долженъ былъ доказывать, превосходство дубельтовской системы предъ всякими иными, потому что это показывало бы, что есть на Руси люди, которые въ этомъ сомнваются’ {С. Венгеровъ, ‘Ежедневная печать конца дореформенной эпохи’, — ‘Литер. Встникъ’ 1902 г. VIII, 385.}.
И если кое-какія писанія ‘Сверной Пчелы’ и могутъ быть разсматриваемы, какъ доносы, то, все-таки, они имли иное значеніе. Указать на вольнодумство Пушкина значило, въ сущности, не донести на поэта, a лишь помочь въ стремленіи представить его такимъ тмъ сильнымъ міра сего, которые были въ этомъ отношеніи несолидарны съ озлобленнымъ противъ Пушкина Бенкендорфомъ. Когда же нужно было наказать кого-нибудь, эта форма ‘сообщенія къ свднію’ считалась, конечно, непрактичною…

Первые доносы Булгарина. Мннія о немъ литераторовъ и общества. Эпиграммы.

Къ сожалнію, нтъ пока данныхъ, позволяющихъ судить о тхъ ‘особыхъ литературныхъ’ порученіяхъ, которыя Булгаринъ исполнялъ въ теченіе первыхъ пяти лтъ своей новой службы, по прошествіи коихъ онъ былъ аттестованъ Бенкендорфомъ, въ приведенномъ уже письм кн. Ливену, какъ ‘ревностный къ пользамъ государственной службы’ чиновникъ. Зато есть нсколько фактовъ, неопровержимо доказывающихъ ‘добровольческія’ способности Булгарина. На нихъ-то, какъ на первой проб его талантовъ, мы и остановимся.
Въ начал 1828 г. московскій генералъ-губернаторъ, кн. Д. В. Голицынъ, вздумалъ попробовать издавать газету, поручивъ редакцію ея одному изъ чиновниковъ. До Булгарина этотъ слухъ дошелъ уже въ соединеніи съ именемъ кн. П. А. Вяземскаго. Очевидно, возникало опасеніе за подписку на ‘Сверную Пчелу’… И вотъ, вспоминается одна пирушка Вяземскаго въ веселой компаніи друзей, онъ аттестовывается ‘развратникомъ’, a таковой не имлъ уже права на изданіе печатнаго органа… Молодой поэтъ былъ ошеломленъ бумагой, въ которой сообщалось о не разршеніи ему какой-то ‘Утренней Газеты’ — онъ даже ничего о ней не слышалъ. Прикосновенность къ этому длу Булгарина утверждаетъ самъ Вяземскій {‘Полное собраніе сочиненій’, 1884 г., IX, 102—103.}.
Кром боязни конкуренціи, Булгаринымъ руководило и озлобленіе противъ Вяземскаго, какъ автора первой на него злой эпиграммы, получившей довольно большое распространеніе:
‘Фигляринъ хочетъ слыть хорошимъ журналистомъ,
Фигляринъ хочетъ быть лихимъ кавалеристомъ…
Не обличу его въ лгань,
Но на кон сидитъ онъ журналистомъ,
Въ журнал рубитъ смыслъ лихимъ кавалеристомъ
И вызжаетъ на врань 1).
1) ‘Москов. Телеграфъ’, 1832 г., XV. Фигляринымъ назвалъ Булгарина Вяземскій, a не Пушкинъ. Послдній лишь повторялъ это прозвище.
Въ разгаръ полемики Пушкина съ Булгаринымъ, послдній напечаталъ въ своей ‘Пчел’ гнусный ‘Анекдотъ’, якобы переведенный изъ англійскаго журнала. Между прочими грязными выходками, великій поэтъ былъ названъ ‘изступленнымъ, бросающимъ римами во все священное, чванящимся предъ чернью вольнодумствомъ, a тишкомъ ползающимъ y ногъ сильныхъ, чтобъ позволили ему нарядиться въ шитый кафтанъ’ и т. д. Это былъ очевидный камешекъ во дворецъ, брошенный съ соизволенія Бенкендорфа, очень недовольнаго камеръ-юнкерствомъ Пушкина… Великій поэтъ, будучи тогда совершенно не въ курс отношеній Булгарина къ Катону (прозвище, данное Бенкендорфу А. О. Смирновой), не зная истиннаго назначенія этихъ строкъ и думая, что он явно направлены къ свднію самого Бенкендорфа, написалъ ему письмо, гд, между прочимъ, указалъ на своя опасенія отъ подобныхъ доносовъ. Бенкендорфъ, конечно, поспшилъ отвтить Пушкину, что Булгаринъ никогда ему ничего не говорилъ о немъ ‘по той простой причин, что я вижу его не боле двухъ-трехъ разъ въ годъ, я въ послднее время видлся съ нимъ только для того, чтобы сдлать ему выговоръ’… Тогда Пушкинъ ршилъ приковать Булгарина къ позорному столбу, и съ этою цлью помстилъ въ ‘Литературной Газет’ очень остроумную замтку о мемуарахъ начальника парижской тайной полиція Видока {‘Литер. Газета’, 1830 г., 6 апрля.}. О Видок не было тамъ, конечно, ни слова, вся замтка представляла изъ себя злую характеристику отечественнаго доносчика. Публика такъ быстро поняла эту уловку, что цензура безусловно воспретила уже всякія статьи о дйствительно вышедшихъ мемуарахъ парижскаго сыщика. Очевидно, распоряженіе исходило отъ Бенкендорфа.
Одновременно по рукамъ стала ходить рукописная эпиграмма:
‘Не то бда, что ты полякъ:
Костюшко — ляхъ,
Мицкевичъ — ляхъ.
Пожалуй, будь себ татаринъ,
И въ томъ не вижу я стыда,
Будь жидъ — и это не бда,
Но то бда, что ты Фигляринъ!’
Подумавъ и посовтовавшись, съ кмъ слдовало, Булгаринъ ршилъ прикинуться стоящимъ выше всякой брани и, совершенно неожиданно для всхъ, напечаталъ эту эпиграмму въ своемъ соединенномъ журнал — ‘Сынъ Отечества и Сверный Архивъ’, откровенно поставивъ взамнъ ‘Фиглярина’ ‘аддей Булгаринъ’… Мало того, онъ сопроводилъ ее такимъ объясненіемъ: ‘Въ Москв ходитъ по рукамъ и пришла сюда, для раздачи любопытствующимъ, эпиграмма одного извстнаго поэта. Желая угодить нашимъ противникамъ и читателямъ и сберечь сіе драгоцнное произведеніе отъ искаженія при переписк, печатаемъ оное’ {1830 г., т. XI, No 17, 303.}.
Извстно, что ‘Московскій Встникъ’ и ‘Литературная Газета’ довольно часто кололи Н. А. Полевого за его купеческое происхожденіе. Посл цлаго ряда такихъ полемическихъ статей, Пушкинъ написалъ небольшую анонимную замтку,
‘Новыя выходки противъ такъ называемой литературной нашей аристократіи столь же недобросовстны, какъ и прежнія. Ни одинъ изъ извстныхъ писателей, принадлежащихъ будто бы этой партіи, не думалъ величаться своютъ дворянскимъ званіемъ. Напротивъ, Сверная Пчела помнитъ, кто упрекалъ поминутно г. Полевого тмъ, что онъ купецъ, кто заступился за него, кто осмлился посмяться надъ феодальной нетерпимостью нкоторыхъ чиновныхъ журналистовъ. При семъ случа замтимъ, что если большая часть нашихъ писателей дворяне, то сіе доказываетъ только, что дворянство наше (не въ примръ прочимъ) грамотное: этому смяться нечего. Если же бы званіе дворянина ничего y насъ не значило, то и это было бы вовсе не смшно. Но пренебрегать своими предками изъ опасенія шутокъ г.г. Полевого, Греча, и Булгарина, непохвально, a не дорожить своими правами и преимуществами глупо. Не дворяне (особливо не русскіе), позволяющіе себ насмшки на счетъ русскаго дворянства, боле извинительны. Но и тутъ шутки ихъ достойны порицанія. Эпиграммы демократическихъ писателей XVIII столтія (которыхъ, впрочемъ, ни въ какомъ отношеніи сравнивать съ нашими невозможно) пріуготовили крики: ‘Арестантовъ къ фонарю’: и ничуть не забавные куплеты съ припвомъ: ‘Повсимъ ихъ, повсимъ ихъ’ Avis au lecteur ‘ {‘Литер. Газета’ 1830 г., No 45.}.
Казалось бы, статья, идущая въ руку всемогущему тогда русскому дворянству, не могла подать повода къ неудовольствію Бенкендорфа. Но его во время освдомили съ именемъ анонимнаго автора, a имя Пушкика всегда сбивало съ толку начальника III Отдленія, особенно, когда въ ухо жужжалъ ненавидвшій поэта Булгаринъ, очень сильно затронутый ‘Литературной Газетой’. 23 августа Бенкендорфъ уже обращалъ вниманіе министра просвщенія, Ливена, на ‘неприличность статьи’ и просилъ увдомить его объ именахъ автора и цензора. Кн. Ливенъ, всегда очень самостоятельно державшійся по отношенію къ Бенкендорфу, что было нелегко еще въ силу ихъ родства (братъ министра былъ женатъ на сестр графа), ограничился сообщеніемъ начальнику III Отдленія объясненія бар. Дельвига и цензора Щеглова. Въ первомъ говорилось очень лаконически, что издатель не знаетъ имени автора, a во второмъ, что статья пропущена какъ потому, что не иметъ ничего противнаго ни религіи, ни духу правительства, такъ и потому, что постоянныя нападки ‘Московскаго Телеграфа’ на русское дворянство не могутъ быть оставлены безъ опроверженія {‘Цензура въ царствованіе императора Николая I’, — ‘Рус. Старина’, 1901 г. IX, 657.}. Противъ этого трудно было что-нибудь возразить и Бенкендорфъ отступить, затаивъ на время злобу противъ ‘Литературной Газеты’… Таилась она, какъ извстно, не долго: вскор ‘Литературная Газета’ была стерта съ лица журналистики. Участіе Булгарина въ гибели ея вн всякаго сомннія, о немъ знали Пушкинъ, Вяземскій, Дельвигъ и др. {Н. Барсуковъ, н. с., III, 235—236.}.
Въ томъ же году Булгаринъ подкапывался подъ Жуковскаго, очень нелюбимаго Бенкендорфомъ. Имъ давно хотлось удалить поэта изъ сферы дворцовой жизни, и чего только не предпринималось съ этою цлью… Такъ, напримръ, въ письм къ государю, помченномъ 30 марта 1830 г., Жуковскій жалуется, что ‘Булгаринъ везд разславляетъ, будто бы Киревскій написалъ ко мн какое-то либеральное письмо, которое извстно и правительству’ {‘Изъ бумагъ В. А. Жуковскаго’, ‘Рус. Архивъ’, 1896 г., I, 111—114.}. Николай І, дйствительно, охладлъ къ Жуковскому на нкоторое время,и только посл обстоятельнаго разъясненія, даннаго клевет въ письм поэта, сталъ относиться къ нему попрежнему.
Но при чемъ тутъ Киревскій? — спроситъ читатель, зная, что Булгаринъ спроста не назоветъ чужого имени. Ив. Киревскій виноватъ былъ передъ Булгаринымъ за рзкую критику его романа ‘Иванъ Васильевичъ’, помщенную въ альманах ‘Денница’. Вскор Булгаринъ добрался и до ‘Европейца’ — журнала Киревскаго: участіе его въ гибели этого изданія утверждаетъ категорически Ю. Бартеневъ {‘Рус. Архивъ’, 1896 г., VIII — 575, I — 119.}, того же мннія былъ, очевидно, и Жуковскій. Въ письмахъ его къ государю и Бенкендорфу есть такія фразы: ‘кто оклеветалъ Киревскаго передъ правительствомъ, не знаю. Но долженъ сказать, что онъ иметъ враговъ литературныхъ. Это т самые, которые давно уже срамятъ нашу словесность, давая ей самое низкое направленіе и обративъ поприще ума и таланта въ презрнную торговую площадь, на которой нсколько торгашей хотятъ, опасаясь совмстниковъ, завладть прибыткомъ и для того чернятъ и осыпаютъ презрнными ругательствами всякаго, кто хочетъ выступить на посрамленное ими поприще совсмъ съ другими намреніями, чистыми и благородными. Они окружили нашу словесность густою стною, сквозь которую трудно пробиться. Они непобдимы и должны всегда имть успхъ врный, ибо употребляютъ такія средства, коихъ себ не позволитъ человкъ благородный, потому самому совершенно противъ нихъ беззащитный’ {‘Руc. Архивъ’, 1896 г., I, 115—116.}.
Подъ обрисованными такими красками людьми разумлись: Булгаринъ, Гречъ, Воейковъ, Сенковскій и др.
Въ іюн 1831 года, Бенкендорфъ заказалъ Булгарину составить реляцію о начал польскаго возстанія и нашелъ ее столь блестящею, что тутъ же пообщалъ не забыть своего ‘чиновника особыхъ порученій’, a реляцію представилъ за свою собственную… Онъ даже хотлъ послать Булгарина въ Варшаву для усмиренія тамошнихъ умовъ, но, къ счастью, государь не нашелъ Булгарина способнымъ на такую роль {М. Сухомлиновъ, ‘Полемическія статьи Пушкина’, ‘Истор. Встникъ’, 1881 г., III, 497, ‘Рус. Старина’ 1896 г., VI, 265—266.}.
Посл всего сказаннаго смшно читать реабилитацію Булгарина, написанную его alter ego. Неужели Гречъ серьезно былъ увренъ, что только изъ боязни ‘колкаго, неумолимаго пера’ его друга литераторы булгаринскаго времени ‘безусловно его не поносили печатно {‘Рус. Старина’, 1871 г., XI, 483.}. Неужели не ясно, что боялись не пера Булгарина, a его языка, работавшаго вн листовъ редактируемыхъ имъ изданій… Тотъ же Гречъ ршается утверждать, что причиною ненависти и злобы большей части нашихъ писателей къ Булгарину была замтка его въ ‘Сверной Пчел’ о покупк Аннибала за бутылку рома!… A Усовъ увряетъ, что личность Булгарина ‘искажена’ политическими и литературными врагами {‘. В. Булгаринъ въ послднее десятилтіе его жизни’, — ‘Истор. Встникъ’ 1883 г, VIII, 284.}!
Не вс, конечно, пріятели и сотрудники Булгарина такого о немъ мннія. Такъ, П. Каратыгинъ говоритъ, что характеръ его представлялъ ‘пеструю смсь Фамусова, Молчалина, Скалозуба, Загорцкаго и Репетилова’ {‘Сверная Пчела’ — ‘Рус. Архивъ’, 1882 г, IV, 243.}, a В. Р. Зотовъ, проработавшій съ Булгаринымъ нсколько лтъ, прямо заявляетъ: ‘литературная характеристика Булгарина внушаетъ такое отвращеніе, и этотъ кондотьеръ журналистики вполн заслуживаетъ вс рзкіе эпитеты, начиная съ ‘патріотическаго предателя’, какимъ заклеймилъ его Пушкинъ, до грязнаго клеветника и доносчика, какимъ онъ остался и до нашего времени’ {‘Петербургъ въ 40-хъ годахъ’ — ‘Истор. Встникъ’, 1890 г., V, 308.}.
Что же могли сказать о Булгарин такіе идеально-честные и чистые люди, какъ Блинскій? Что могли они чувствовать къ нему? ‘Неистовый Виссаріонъ’ не называлъ Булгарина иначе, какъ негодяемъ {‘Рус. Старина’ 1889 г., I, 143.}, человкомъ ‘вреднымъ для успховъ образованія нашего отечества’ {‘Отчетъ Импер. Пуб. Библіотеки за 1889 г.’, 6.}. Герценъ писалъ: ‘Булгаринъ и Гречъ никого не надули, ихъ ливрейную кокарду никто не принялъ за отличительный знакъ мннія’ {‘Сочиненія’ 1879 г., VII, 308.}. Булгаринъ такъ низко стоялъ въ его глазахъ, что ‘доносы его не оскорбляли’ {Ibidem, I, 53.}. Союзъ Булгарина съ Гречемъ авторъ ‘Былого и думъ’ заклеймилъ выраженіемъ ‘открытый конкубинатъ’ {Ibidem, VIII, 149.}… Даже такой умренный человкъ, какъ Веневитиновъ, не могъ равнодушно слышать этого имени. Боле того — сторонникъ погодинскихъ убжденій, Любимовъ, кричалъ: ‘пора зажать ротъ этимъ мерзавцамъ’! {Н. Барсуковъ, н. с., IV, 95.} Кн. Вяземскій, котораго ужъ никто не заподозритъ въ либеральномъ образ мыслей, находилъ Булгарина ‘нечистотой общественнаго тла’ {Ibidem, II, 406.}. Какова же, значитъ была увренность въ страшномъ мщеніи, если вся литература не ршалась печатно открыть глаза обществу на ‘чиновника особыхъ порученій’!
Въ обществ, впрочемъ, и безъ того истинная репутація Булгарина установилась прочно. Панаевъ прямо заявляетъ: ‘новое пишущее и читающее поколніе этого времени (середины 30-хъ годовъ) все безъ исключенія презирало Булгарина’ {‘Литературныя воспоминанія’, 1888 г., 49.}.
Въ посмертныхъ запискахъ Н. И. Пирогова есть очень интересный разсказъ о томъ, какъ студенты дерптскаго университета учили Карловскаго обитателя добропорядочности…
‘Однажды за приглашеннымъ обдомъ y помщика Лингардта, въ присутствіи многихъ гостей и между прочимъ одного студента, Булгаринъ, подгулявъ, началъ подсмиваться надъ профессорами и университетскими порядками. Студентъ потомъ передалъ этотъ разговоръ, конфузившій его за обдомъ, своимъ товарищамъ. Поднялась буря въ стакан воды. Начались корпоративныя совщанія о томъ, какъ защитить поруганное публично аддеемъ достоинство университета и студенчества. Поршили преподнести Булгарину въ Карлов кошачій концертъ. Слишкомъ 600 студентовъ съ горшками, плошками, тазами и разною посудою потянулись процессіею изъ города въ Карлово, выстроились передъ домомъ и, прежде чмъ начать концертъ, послали депутатовъ къ Булгарину съ объясненіемъ всего дла и требованіемъ, чтобы онъ, въ избжаніе непріятностей кошачьяго концерта, вышелъ къ студентамъ и извинился въ своемъ поступк. Булгаринъ, какъ и слдовало ожидать отъ него, не на шутку струсилъ, но чтобы уже не совсмъ замарать польскій гоноръ, вышелъ къ студентамъ съ трубкою въ рукахъ и началъ говорить, не снимая шапки, не поздоровавшись. ‘Mtze herunter! шапку долой!’ — послышалось изъ толпы.
‘Булгаринъ снялъ шапку, отложилъ трубку въ сторону и сталъ извиняться, увряя и клянись, что онъ никакого намренія не имлъ унизить достоинство высокоуважаемаго имъ дерптскаго университета и студенчества’ {Н. Пироговъ, ‘Посмертныя записки’, ‘Рус Старина’, 1885 г., II, 302.}.
Пироговъ вообще характеризуетъ Булгарина, какъ выдающагося нахала и наглеца…
Въ письмахъ самого Булгарина ясно видно, что онъ зналъ всеобщее къ себ отвращеніе. ‘Кому обо мн безпокоиться? ‘ — писалъ онъ во время своей болзни и былъ совершенно правъ {‘Истор. Встникъ’, 1883 г. VIII, 296.}.
Когда петербургскій книгопродавецъ Лисенковъ объявилъ о продаж y себя портрета парижскаго сыщика Видока и выдавалъ приходящимъ физіономію Булгарина, публика валомъ валила въ магазинъ, какъ бы демонстративно подчеркивая свою солидарность съ остроумяой выдумкой… Черезъ нсколько дней портретъ, конечно, былъ конфискованъ, съ отобраніемъ подписки о непродаж его и везд {В. Бурнашевъ, ‘Четверги y H. И. Греча’, ‘3аря’, 1871 г., IV, 19.}.
Эпиграммамъ буквально не было конца, и он пользовались всегда широкой популярностью. Приведу лишь немногія.
‘Булгаринъ — вотъ полякъ примрный!
Въ немъ истинныхъ сарматовъ кровь,
Взгляните, какъ въ груди сей врной
Сильна къ отечеству любовь!
То мало, что изъ злобы къ русскимъ,
Хоть отъ природы трусоватъ,
Ходилъ онъ подъ орломъ французскимъ
И въ битвахъ жизни былъ не радъ, —
Патріотическій предатель,
Разстрига, самозванецъ сей
Уже не воинъ, a писатель,
Ужъ русскій къ сраму нашихъ дней,
Двойной присягою играя,
Полякъ въ двойную цль попалъ:
Онъ Польшу спасъ отъ негодяя
И русскихъ братствомъ запятналъ’ 1).
1) ‘Полярная Звзда’, 1859 г. V, 30.
Она принадлежитъ Пушкину. A вотъ эта — Баратынскому:
‘Поврьте мн, — Фигляринъ моралистъ
Намъ говоритъ преумиленнымъ слогомъ:
Не должно красть, кто на руку не чистъ,
Передъ людьми гршитъ и передъ Богомъ,
Не надобно въ суд кривить душой,
Не хорошо живиться клеветой,
Временщику подслуживаться низко,
Честь, братцы, честь дороже намъ всего!’
Ну что-жъ? Богъ съ нимъ! Все это къ правд близко,
A кажется, и ново для него’ 1).
1) ‘Встникъ Европы’, 1887, V,
Большимъ успхомъ пользовалось стихотвореніе и до сихъ норъ неизвстнаго автора:
На . В. Булгарина.
‘Онъ y насъ восьмое чудо,
У него завидный нравъ:
Неподкупенъ, какъ Іуда,
Храбръ и честенъ, какъ Фальстафъ!
Съ безкорыстностью жидовской,
Какъ Хавронья, милъ и чистъ,
Даровитъ, какъ Третьяковскій,
Столько-жъ важенъ и рчистъ,
Не страшитесь съ нимъ союза,
Не разладитесь никакъ:
Онъ съ французомъ — за француза,
Съ полякомъ — онъ самъ полякъ,
Онъ съ татариномъ — татаринъ,
Онъ съ евреемъ — самъ еврей,
Онъ съ лакеемъ важный баринъ,
Съ важнымъ бариномъ — лакей.
Кто же онъ? То самъ Булгаринъ
Венедиктовичъ аддей!’ 1)
1) ‘Рус. Архивъ’, 1901 г., XI, 430. Въ 1816 г. эта эпиграмма была напечатана въ некрасовскомъ альманах ‘1-е апрля’ и потому приписывается H. A. Некрасову. Тамъ она безъ заглавія и безъ послдней строки, посл словъ ‘кто же онъ?’ стояли точки.
Мене извстны эпиграммы баснописца А. Е. Измайлова, изъ которыхъ приведу лишь дв:
‘аддей французовъ билъ, какъ коренной русакъ,
A на испанцевъ шелъ онъ въ арміи французской
Ругалъ онъ русскихъ, какъ полякъ,
A поляковъ ругалъ, какъ русскій’.
——
‘аддей растратилъ стыдъ, Европу объзжая,
Для совсти его потеря небольшая.
Теперь въ немъ мене стыда,
Чмъ близны найдется въ эіоп,
Но стоитъ ли труда
Стыда съ ползолотникъ искать по всей Европ’ 1).
1) ‘Рус. Архивъ’, 1871 г., 1010—1111.

Отношенія къ Булгарину Бенкендорфа, императора Николая I, Дубельта и гр. Орлова.

Иное отношеніе видлъ Булгаринъ со стороны Бенкендорфа, Дубельта и гр. А. . Орлова. Нельзя сказать, чтобы они носили его на рукахъ, но во всякомъ случа всмъ своимъ положеніемъ Булгаринъ обязанъ этимъ людямъ и особенно двумъ первымъ. Если за рзкую критику ‘Юрія Милославскаго’ Булгаринъ былъ посаженъ подъ арестъ, если Бенкендорфъ просилъ Уварова унять ругательства литераторовъ и, какъ на образецъ площадной брани, указывалъ на статью Булгарина въ ‘Москвитянин‘, — то, во-первыхъ, такихъ случаевъ въ сорокалтней дятельности Булгарина было всего два-три, a во-вторыхъ, надо же было сколько-нибудь считаться и съ общимъ о немъ мнніемъ. Посл каждаго акта немилости Булгаринъ съ увренностью ожидалъ возмщенія претерпннаго имъ горя и — надо отдать должное Бенкендорфу, — всегда получалъ его аккуратно.
Въ томъ же году Булгаринъ выпустилъ свой третій романъ — ‘Петръ Ивановичъ Выжигинъ’, и по этому поводу есть очень интересное письмо его къ Бенкендорфу.
Прося послдняго походатайствовать у государя ‘соизволенія украсить списокъ подписавшихся на сію книгу священнымъ именемъ его императорскаго величества’, Булгаринъ такъ мотивировалъ свою просьбу: ‘таковая высокомонаршая милость была бы во всякое время и для каждаго писателя неоцненною, но нын будетъ для меня новымъ живительнымъ благотвореніемъ великаго монарха. Нын, когда многіе изъ соотечественниковъ моихъ, по справедливости, лишились милостей своего государя (благодаря вспыхнувшему возстанію поляковъ — М. Л.), да позволено мн будетъ показать свту, что я все счастіе жизни своей полагаю въ благосклонномъ взор всеавгустйшаго монарха, и что великій государь не считаетъ меня недостойнымъ своего взора. Упавшіе духомъ врные поляки воскреснутъ, когда увидятъ, что ихъ соотечественникамъ открыты пути трудами и тихою жизнью къ монаршимъ милостямъ’. Соизволеніе было дано, романъ представленъ, авторъ награжденъ вторымъ брилліантовымъ перстнемъ {‘Рус. Старина’ 1896 г., VI, 565.}.
Но Булгарину нужно было, очевидно, доиграть роль успокоителя ‘врныхъ поляковъ’, такъ ловко выдуманную въ драм тогдашнихъ политическихъ событій, — и вотъ въ ‘Сверной Пчел’ публикуется ко всеобщему свднію о милостивомъ вниманіи государя, о томъ, что въ ‘г. ген.-ад. А. X. Бенкендорф всякій благонамренный человкъ всегда находитъ покровителя своимъ трудамъ и представителя (?) высочайшаго престола’, что ‘государь императоръ изволилъ отозваться, что его величеству весьма пріятны труды и усердіе Булгарина къ польз общей, и что государь, будучи увренъ въ преданности его къ его особ, всегда расположенъ оказывать Булгарину милостивое свое покровительство’ {‘Св. Пчела’, 1831 г., No 2.}.
Все это было дломъ рукъ Бенкендорфа. Недавно опубликованныя извлеченія изъ переписки съ нимъ императора Николая I не оставляютъ сомннія въ личныхъ отношеніяхъ государя къ Булгарину. Не любившій грубой лести, Николай I прекрасно понималъ мотивы постояннаго булгаринскаго пресмыкательства.
Въ 1830 году Пушкинъ выпустилъ VII главу ‘Онгина’. Булгаринъ поспшилъ съ ожесточеніемъ на нее наброситься: ‘Сверная Пчела’ доказывала, что здсь ‘ни одной мысли, ни одного чувствованія, ни одной картины, достойной воззрнія. Совершенное паденіе, chute complte! Итакъ, надежды наши исчезли!’
Какъ только Николай I прочелъ этотъ фельетонъ, онъ пишетъ Бенкендорфу: ‘Я забылъ вамъ сказать, любезный другъ, что въ сегодняшнемъ нумер ‘Пчелы’ находится опять несправедливйшая и пошлйшая статья, направленная противъ Пушкина, къ этой стать, наврное, будетъ продолженіе: поэтому предлагаю вамъ призвать Булгарина и запретитъ ему отнын печатать какія бы то ни было критики на литературныя произведенія, и если возможно, запретите его журналъ’ {Курсивъ мой.}.
Любопытенъ отвтъ Бенкендорфа,
‘Приказанія вашего величества исполнены: Булгаринъ не будетъ продолжать свою критику на Онгина.
‘Я прочелъ ее, государь, и долженъ сознаться, что ничего личнаго противъ Пушкина не нашелъ, эти два автора, кром того, вотъ уже года два въ довольно хорошихъ отношеніяхъ между собой (!). Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается надъ тмъ, что путешествіе за кавказскими горами и великія событія, обезсмертившія послдніе годы, не придали лучшаго полета генію Пушкина. Кром того, московскіе журналисты ожесточенно критикуютъ Онгина {Надеждинъ въ ‘Телескоп’, Н. Полевой въ ‘Московскомъ Телеграф’.}.
‘Прилагаю при семъ статью противъ Дмитрія Самозванца, чтобы ваше величество видли, какъ нападаютъ на Булгарина {‘Дмитрій Самозванецъ’ вышелъ одновременно съ VII главой ‘Онгина’. Обрушилась на него ‘Литературная Газета’.}. Если бы ваше величество прочли это сочиненіе, то вы нашли бы въ немъ много очень интереснаго и въ особенности монархическаго, a также побду легитимизма. Я бы желалъ, чтобы авторы, нападающіе на это сочиненіе писали въ томъ же дух, такъ какъ сочиненіе — это совсть писателей’.
На это государь отвчалъ:
‘Я внимательно прочелъ критику на Самозванца и долженъ вамъ сознаться, что такъ какъ я не могъ пока прочесть боле двухъ томовъ и только сегодня началъ третій, то про себя или въ себ размышлялъ точно такъ же. Исторія эта, сама по себ, боле чмъ достаточно омерзительна, чтобы не украшать ее легендами отвратительными и ненужными для интереса главнаго событія. A потому съ этой стороны критика мн кажется справедливою.
‘Напротивъ того, въ критик на Онгина только факты и очень мало смысла, хотя я совсмъ не извиняю автора, который сдлалъ бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо мене благородному, нежели его Полтава. Впрочемъ, если критика эта будетъ продолжаться, то я, ради взаимности, буду запрещать ее везд’ {‘Выписки изъ писемъ гр. Бенкендорфа къ императору Николаю I о Пушкин’, сборникъ ‘Старина и новизна’, Спб., 1903 г., VI, 7—10.}.
‘И если возможно, запретите его журналъ’… Что это означало? Не ршалъ-ли Николая I лично вс случаи возможнаго и невозможнаго? И почему на этотъ разъ ршеніе отдано вдругъ Бенкендорфу? Отвтить на эти вопросы не трудно. Закрывъ ‘Сверную Пчелу’, правительство оставалось само и оставляло русское общество совершенно безъ ежедневнаго органа. Моментъ и положеніе длъ, требовавшіе даже и тогда серьезнаго обсужденія. Съ другой стороны, государь зналъ, что ‘Сверная Пчела’ находится подъ особеннымъ попеченіемъ Бенкендорфа, a въ тотъ моментъ главноуправляющія III Отдленіемъ игралъ особенно выдающуюся роль: на западной границ шла усиленная работа…
Всегда боявшійся чужого литературнаго успха и потому набрасывавшійся постоянно съ ожесточеніемъ на всякую литературную новинку, Булгаринъ не могъ переварить и успха только что вышедшаго романа Загоскина, когда самъ кропалъ своего ‘Дмитрія Самозванца’. Въ трехъ нумерахъ ‘Сверная Пчела’ всячески критиковала ‘Юрія Милославскаго‘, a въ заключеніе ршилась даже написать:
‘Совтуемъ ему (автору) не врить тмъ, которые станутъ въ глаза хвалить его, и уврять, что онъ рожденъ для сочиненій въ семъ род, совтуемъ ему оставить исторію и древности въ поко и заняться сочиненіемъ романовъ изъ ныншняго дворянскаго, купеческаго и боле мужицкаго быту, да попросить какого-нибудь семинариста выправлять его рукопись до отдачи въ типографію. Право, не хорошо писать и печатать книги такимъ образомъ’ {‘Св. Пчела’, 1830 г., No 9.}.
Обыкновенно освдомленный о всякихъ теченіяхъ и волненіяхъ наверху, на этотъ разъ Булгаринъ сильно влопался: ‘въ глаза хвалилъ и уврялъ’ Загоскина, что онъ рожденъ для сочиненій въ род ‘Милославскаго’, прежде многихъ другихъ самъ Николай I… ‘Немедленно онъ приказалъ Бенкендорфу — разсказываетъ Гречъ — унять Булгарина. Бенкендорфъ поручилъ это мягкосердному фонъ-Фоку, a этотъ объявилъ Булгарину очень легко, что нужно смягчить критику и, по крайней мр, не называть автора по имени. Булгаринъ принялъ къ свднію только послднюю часть совта и написалъ вновь презлую статью на Загоскина, не называя его по имени. Я ничего не зналъ объ этомъ: переговоры съ Фокомъ велъ самъ Булгаринъ. Въ четвертокъ, 30-го января 1830 г., прізжаю домой къ обду и нахожу y себя на стол конвертъ съ моимъ адресомъ: ‘отъ генералъ-адъютанта Бенкендорфа’, подъ номеромъ и подъ казенною печатью. Въ конверт офиціальная записка съ печатнымъ заголовкомъ. ‘генералъ-адъютантъ Бенкендорфъ, свидтельствуя свое почтеніе его высокородію Н. И. Гречу, покорнйше проситъ явиться къ нему немедленно’.
‘Прізжаю. Бенкендорфъ встрчаетъ меня серьезно словами:
— Ну вотъ, дописались! Я говорилъ, такъ не слушали. Извольте съ этою бумагою явиться къ коменданту.
— То-есть, подъ арестъ? — сказалъ я. — Да что я сдлалъ?
— Вы должны были удерживать Булгарина. Извольте хать.
— Очень хорошо, да y меня дома будутъ тревожиться моимъ отсутствіемъ, зная, что я похалъ къ вамъ. Пошлите кого-нибудь сказать y меня, что вы оставили меня y себя обдать.
— Извольте, — отвчалъ онъ, призвалъ адъютанта и послалъ по моей просьб, a я отправился въ Зимній дворецъ, къ коменданту П. Я. Башуцкому’ {Н. Гречъ, ‘А. . Воейковъ’, ‘Рус. Старина’, 1874 г., III, 639—640.}.
Одновременно былъ арестованъ и Булгаринъ… Вскор онъ не первый и не послдній разъ убдился въ расположеніи Бенкендорфа. Такъ, мало того, что черезъ мсяцъ посл ареста Булгаринъ получилъ брилліантовый перстень за своего ‘Дмитрія Самозванца’, но Бенкендорфъ сдлалъ ему гораздо большую услугу: выпускъ въ свтъ пушкинскаго ‘Бориса Годунова’ былъ задержанъ до выхода прежде булгаринскаго ‘Самозванца’, и этимъ былъ данъ поводъ думать (такъ предполагалъ наивный Бенкендорфъ, ненавидвшій Пушкина) о контрафакторскихъ склонностяхъ великаго поэта {Н. Барсуковъ, н. с., III, 15.}…
Въ слдующемъ, 1831 г., на поляхъ извстнаго доноса на всхъ и на вся, поданнаго кн. А. Б. Голицынымъ, Николай I приписалъ: ‘Булгарина и въ лицо не зналъ и никогда ему не доврялъ’ {‘Рус. Старина’, 1898 г., XII, 521.}. Около того же времени, на одномъ изъ дворцовыхъ баловъ, Пушкинъ, по просьб государя, два раза произнесъ ему свою непечатную эпиграмму на Булгарина, найденную государемъ мткой. Затмъ государь спросилъ стоявшую тутъ же А. О Смирнову, читаетъ-ли она произведенія Булгарина, на что, получивъ въ отвтъ: ‘я глупостей не чтецъ, a пуще — образцовыхъ’, сказалъ: ‘и я также’ {‘Записки А. О. Смирновой’, 1895 г., ч. I, 227.}. Даже въ 1840 г. Николай I еще не зналъ въ лицо Булгарина {П. Каратыгинъ, ‘Сверная Пчела’, — ‘Рус. Архивъ’, 1882 г., IV, 298—299.}.
Бенкендорфъ неоднократно обращалъ вниманіе кн. Ливена и гр. Уварова на выходки печати по адресу ‘Сверной Пчелы’ или Булгарина, несмотря на ихъ крайнюю сдержанность и постоянную осторожность. Не одинъ разъ цензора получали за это внушительные нагоняи.
Нсколько иначе относился къ Булгарину Дубельтъ. Этотъ умный человкъ не могъ не видть насквозь ‘чиновника особыхъ порученій’, прекрасно зналъ, что ему нужно, и потому съ глазу на глазъ относился къ нему всегда пренебрежительно, всячески третируя услужливо извивавшагося Фиглярина.

[]

Въ начал 1847 года надлала много шуму баллада гр. Ростопчиной, помщенная въ ‘Сверной Пчел’ еще въ половин декабря 1846 г., но только черезъ мсяцъ понятая въ надлежащемъ смысл. По тогдашнимъ временамъ выходка ея считалась чуть-ли ни геройствомъ: до того все находилось подъ тяжелымъ ярмомъ господствующаго режима. Снаружи содержаніе баллады ‘Насильный бракъ’ сводилось къ стованіямъ барона-рыцаря на свою холодную и неврную жену, оправдывавшую законность своихъ чувствъ насильно заключеннымъ бракомъ. Но внутренній смыслъ былъ иной: баронъ символизировалъ Россію, его жена — Польшу.
На стованія барона:
…Ее я призрлъ сиротою,
И раззоренной взялъ ее,
И далъ съ державною рукою
Ей покровительство мое:
Одлъ ее парчей и златомъ,
Несмтной стражей окружилъ,
И врагъ ее чтобъ не сманилъ,
Я самъ надъ ней стою съ булатомъ…
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена.
* * *
Я знаю, жалобой, навтомъ
Она везд меня клеймитъ,
Я знаю — передъ цлымъ свтомъ
Она клянетъ мои кровъ и щитъ,
И косо смотритъ изъ подлобья,
И повторяя клятвы ложь,
Готовитъ козни, точитъ ножъ…
Вдуваетъ огнь междоусобья…
Съ монахомъ шепчется она,
Моя коварная жена!!!…
Жена отвчаетъ:
…Раба-ли я или подруга —
То знаетъ Богъ!… Я-ль избрала
Себ жестокаго супруга?
Сама-ли клятву я дала?…
Жила я вольно и счастливо,
Свою любила волю я…
Но побдилъ, плнилъ меня
Сосдей злыхъ набгъ хищливый…
Я предана… я продана…
Я узница, a не жена!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Онъ говорить мн запрещаетъ
На язык моемъ родномъ,
Знаменоваться мн мшаетъ
Моимъ наслдственнымъ гербомъ…
Не смю передъ нимъ гордиться
Стариннымъ именемъ моимъ,
И предковъ храмамъ вковымъ,
Какъ предки славные, молиться…
Иной уставъ принуждена
Принять несчастная жена 1).
1) ‘Св. Пчела’, 1846 г., No 284.
Орловъ призывалъ Булгарина, увренный, что онъ, какъ полякъ, умышленно помстилъ балладу, но Булгаринъ, дйствительно, не понялъ ея, думая, что даетъ мсто личной автобіографіи Ростопчиной и тмъ пріобртаетъ лишнихъ читателей среди аристократіи. Убжденный въ этомъ, Николай I сказалъ: ‘если Булгаринъ не виноватъ, какъ полякъ, то виноватъ, какъ дуракъ!’ {A. В. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус. Старина’, 1890 г., II, 373.}. Графиню же вытребовали изъ-за границы въ Петербургъ и указали на Москву, гд ей и слдовало поселиться…
Когда же Булгаринъ клялся всмъ святымъ, что онъ старый солдатъ и врноподданный и никогда не былъ полонофиломъ, Дубельтъ оборвалъ его:
— ‘Не полонофилъ ты, a простофиля!’ {П. Каратыгинъ, н. с., 291.}.
Очень цнный разсказъ по этому длу находимъ y служившаго въ корпус жандармовъ Э. И. Стогова, находившагося въ 1846 г. при кіевскомъ генералъ-губернатор Бибиков.
‘Въ Кіевъ очень часто прізжали изъ Питера генералы, флигель-адъютанты и высшіе чины правленія, все это являлось къ Бибикову, и каждый разсказывалъ дворцовыя и другія интимныя новости. Вотъ что я припоминаю объ этой баллад.
‘Въ Питер не поняли тайнаго смысла баллады, говорятъ, первый обратилъ вниманіе и понялъ государь Николай Павловичъ — вроятно, кто-нибудь прислужился. Тогда шефъ жандармовъ былъ добрякъ (для жандармовъ — М. Л.) гр. А. . Орловъ. Государь спросилъ Орлова, указывая на ‘Сверную Пчелу’:
— Читалъ ты это?
— Когда мн заниматься этими глупостями.
— H y такъ я прочту теб, слушай: ‘Старый баронъ — это я, невста — это Польша’. Государь прочелъ всю балладу, смыслъ былъ ясенъ, приказалъ хорошенько проучить того, кто напечаталъ и кто сочинилъ. Баллада была безъ подписи, литературнымъ отдломъ ‘Пчелы’ завдывалъ Булгаринъ. Разсказывали, когда Орловъ позвалъ Булгарина и указалъ ему на стихи, Булгаринъ притворился не понявшимъ (а можетъ быть, оно такъ и было), но когда Орловъ прочиталъ и разъяснилъ, Булгаринъ, какъ полякъ — страшно струсилъ, въ оправданіе приносилъ срочную газетную работу, и нсколько разъ плачевнымъ голосомъ повторилъ: ‘мы школьники!’
‘Добрякъ Орловъ притворился (?) гнвнымъ: ‘такъ ты школьникъ!’ — хватилъ его за ухо и поставилъ y печки на колни, самъ слъ писать и продержалъ Булгарина на колняхъ боле часа, но, простивъ, сказалъ: ‘помни, школьникамъ бываетъ и другого рода наказаніе’.
‘Когда государь спросилъ Орлова, и тотъ разсказалъ подробно сцену съ Булгаринымъ, государь много смялся и сказалъ Орлову: ‘ты, чудакъ, не старешься’ {Э. И. Стоговъ, его посмертныя записки, ‘Рус. Старина’, 1886 г., X, 79—80.}.
Разсказъ цненъ, какъ иллюстрація отношеній къ Булгарину гр. Орлова, когда послднему приходилось съ нимъ имть дло лично, не черезъ Дубельта… Очевидно, милые бранятся, только тшатся…
Когда, бывало, расчувcтвованный Булгаринъ зажужжитъ въ своей ‘Пчел’ ужъ очень звучные дифирамбы правительству, его немедленно просятъ пожаловать къ Леонтію Васильевичу.
— ‘Не смй хвалить! — гремитъ грозный генералъ. — Въ твоихъ похвалахъ правительство не нуждается!’.
Когда же Фигляринъ, особенно передъ подпиской, дерзнетъ дозволить себ самую крохотную либеральную выходку… хотя бы о непостоянств и нкоторомъ вред петербургской погоды, Дубельтъ строго ему замчаетъ:
— ‘Ты, ты, y меня! вольнодумствовать вздумалъ!? О чемъ ты тамъ нахрюкалъ?.. Климатъ царской резиденціи бранишь!? Смотри!..’.
Однажды Булгаринъ навлекъ на себя гнвъ государя, приказавшаго Дубельту сдлать ему выговоръ за какую-то замтку. Булгаринъ былъ вытребованъ.
— ‘Становись въ уголъ! — скомандовалъ Дубельтъ.
— ‘Какъ, ваше превосходительство?
— ‘Какъ школьникъ становится: носомъ къ стн.
Булгаринъ повиновался и полчаса простоялъ въ углу’… 1).
1) П. Каратыгинъ, ‘Бенкендорфъ и Дубельтъ’, ‘Истор. Встникъ’, 1887, X, 168.
Но Булгаринъ зналъ, что сердце Леонтія Васильевича отходчиво, не разъ пользовался, благодаря ему, крохами съ обильнаго етола и потому очень цнилъ браваго генерала. Однажды въ письм къ нему онъ выразился такъ: ‘въ одномъ обществ, гд, между прочимъ, было три генералъ-адъютанта, я объ васъ говорилъ съ такимъ чувствомъ, что одинъ изъ старыхъ остряковъ назвалъ меня въ шутку аддеемъ Дубельтовичемъ’ {М. Сухомлиновъ, ‘Полемическія статьи Пушкина’, ‘Истор. Встникъ’, 1884 г., III, 490. Нкоторые неправильно приписываютъ эту остроту Герцену.}.
Постоянное третированіе со стороны Дубельта давало, конечно, Булгарину, какъ и всякому шуту, возможность боле свободнаго выраженія своихъ чувствъ въ отношеніи къ самому ‘le gneral Double’. Изъ ихъ переписки нельзя не остановиться на нкоторыхъ письмахъ.
Когда Николай I отказалъ Булгарину въ просимой имъ ссуд (25.000 руб.) на изданіе описанія своего двадцатилтняго царствованія, Булгаринъ пишетъ Дубельту:
— ‘Отецъ и командиръ!
‘Я не знаю, какъ васъ называть! Милостивый государь и ваше превосходительство — все это такъ далеко отъ сердца, все это такъ изношено, что любимому душою человку — эти условные знаки вовсе не идутъ! A я люблю и уважаю васъ точно душевно! Ваша доброта, ваше снисхожденіе, ваша деликатность со мною {Здсь курсивъ мой, остальной — подлинника.} (!) — совершенно поработили меня, и нтъ той жертвы, на которую бы я не ршился, чтобъ только доказать вамъ мою привязанность!
‘Но вотъ послдняя моя просьба: по доброт и деликатности своей, вы изволили зазжать ко мн. Мн бы слдовало немедленно явиться къ вамъ — и вотъ я на колняхъ умоляю васъ извинить меня и позволить не являться, по крайней мр, нкоторое время, пока грусть моя нсколько утихнетъ и нервы успокоятся. Я нахожусь въ такомъ раздраженномъ положеніи, что прячусь отъ людей! Признаюсь, мн не хотлось бы изъ вашихъ устъ слышать отказъ въ моей просьб. Если бъ было что-нибудь хорошее, — вы, по доброт своей (какъ и покойный М. Я. Фонъ-Фокъ), не утерпли бы, чтобъ не увдомить, a теперь хочется усладить горечь пилюлей. Нтъ, добрый, благородный Леонтій Васильевичъ, есть горечи, которыхъ нельзя усладить! Не дло важно, но доказательство, во что меня цнятъ посл 26-тилтнихъ трудовъ — вотъ, что убійственно! {Достойно вниманія это собственное показаніе Булгарина. Значитъ, свою службу правительству онъ считаетъ съ 1819 года, когда были изданы благонамренно избранныя и комментированныя Гораціевы оды… Поэтому съ этого года по 1859-й считаю и я его сорокалтнюю дятельность.}. Объ одномъ прошу васъ разуврить, если бъ кто врилъ, что я поступилъ дерзновенно, обратясь въ нужд къ моему государю. Я думаю: если сочинителю ‘Гавриліады‘, ‘Оды на вольность’ и ‘Кинжала’ (Пушкину — М. Л.) — оказано столько благодяній и милостей, если банкроту Смирдину дано взаймы 85.000 руб. сер. подъ залогъ хлама, т. е. непродающихся книгъ, если Полевому, которому самъ государь запретилъ журналъ (‘Московскій Телеграфъ’ — М. Л.) — дана пенсія и проч., и проч., то почему же не дать взаймы мн подъ врный залогъ имнія, за которое гр. Канкринъ давалъ сперва 300,000 руб. ассигн. для университета (имніе Карлово, близъ Дерпта предполагалось купить для Генндильгескаго института — М. Л.), a посл хотлъ купить для себя за 350.000 руб. ас. Вдь, я просилъ не подарка. Покойный баронъ Штиглицъ далъ мн на слово 50.000 руб. асс, которые я и заплатилъ, во время процесса моего Молво далъ мн, подъ росписку, 10.000 руб. сер., чему ни имю доказательства. Я человкъ не нищій и не безъ кредита и весь мой авантажъ былъ въ двухъ процентахъ!!! Просилъ я не невозможнаго и не на силы мои, но теперь вижу, какое мсто мн назначено въ русскомъ царств, и я, какъ улитка, прячусь въ мою раковину! Досадно мн, что я послушался совтовъ пріятелей, да ужъ не воротишь! Скомпрометировался, a длать нечего! Есть Богъ и потомство, быть можетъ, они вознаградятъ меня за мои страданія… {Курсивъ мой.}. Вдь надобно же чмъ-нибудь утшаться’ {М. Сухомлиновъ, н. с., 490—491.}!
Врядъ-ли есть надобность комментировать это посланіе, какъ и слдующее:

‘Милостивый Государь,

Леонтій Васильевичъ!

‘Программу г-на Киркора представлялъ я вашему превосходительству не для того, чтобъ испрашивать позволеніе на изданіе журнала на польскомъ язык, зная, что это принадлежитъ министру просвщенія, который, разумется, не дозволитъ {Журналъ, дйствительно, разршенъ не былъ, въ виду изданія уже ‘Тыгодника’.}, но эта программа представлена мною только для свднія. Я той вры, что только убжденіемъ можно успокоить встревоженные умы и уязвленныя сердца въ Польш, и для убжденія y насъ ничего не предпринимается и, вроятно, долго еще не будетъ предпринято. Отчего это происходитъ, что, не взирая на строгость мръ къ пресченію всхъ покушеній противу русскаго правительства, безпрестанно появляются новыя жертвы? Отъ заблужденія! Надобно плакать и смяться, когда слышишь, что поляки говорятъ и что они за границею пишутъ о Россіи, не изъ злобы, но по невднію, по ложнымъ извстіямъ и предположеніямъ. Непостижимо, что опроверженіе заблужденій насчетъ Россіи столь же строго запрещено y насъ, какъ и самая ложь! Приказано всмъ молчать, и вс молчатъ, a въ умахъ хаосъ, въ сердцахъ ядъ — просто нравственная чума! По моему мннію, противу нравственной силы, неуловимой силою физическою, надлежало бы дйствовать нравственною же силою, a именно: правдою противу лжи, добродушіемъ противъ ожесточенія, просвщеніемъ противу заблужденій насчетъ Россіи. Зная совершенно духъ и характеръ Польши, я бы взялся, подъ карою смерти, въ теченіе пяти лтъ одною письменностью успокоить Польшу и убдить поляковъ, что все ихъ счастье, все благосостояніе края зависитъ отъ тснаго соединенія съ Россіею, разумется, если бъ въ кра не было такихъ чиновниковъ, какъ, напримръ, кіевскій Писаревъ, о которыхъ анекдоты гораздо занимательне и ужасне Парижскихъ тайнъ. Но какъ мое дло сторона, то и я молчу, a зная ваше пламенное, неутомимое и безпрерывное стремленіе къ добру, увдомилъ васъ о предпріятіи г-на Киркора, въ которомъ нашелъ то же искреннее желаніе къ примиренію и соединенію Польши съ Россіею, которое и меня одушевляетъ, предоставляя, впрочемъ, этотъ подвигъ Провиднію’!
‘Пользуюсь симъ случаемъ, чтобъ повторить вашему превосходительству чувства глубокаго уваженія и душевной привязанности, съ коими навсегда пребываю
вашего превосходительства
милостиваго государя
покорнйшимъ слугою
аддей Булгаринъ.
‘Qui ne fut rien,
‘Pas mme acadmicien!’
Въ post scriptum’е прибавлено:
‘Слышалъ я, что разсказываютъ русскіе чиновники министерства внутреннихъ длъ, возвратившіеся изъ Лифляндіи, — и знаю наврное, что тамъ происходитъ. Разсказы эти такъ же далеки отъ истины, какъ земля отъ солнца! Есть Богъ, и ‘сердце царево въ руц Божіей’. Вотъ одна надежда и утшеніе!

Отецъ и Командиръ!

‘Знаю я, что литературу и цензуру почитаютъ y насъ хуже дохлой собаки, a литераторовъ трактуютъ, какъ каторжниковъ. Но я, ради Бога, прошу васъ показать прилагаемое маранье графу Алексю Федоровичу (Орлову — М. Л.). Это человкъ — Ессе homo! Остальное, хоть бросьте.
‘Врный до гроба и за гробомъ и преданный душою

. Булгаринъ’ 1).

1) М. Сухомлиновъ, н. с., 491—498. Курсивъ подлинника.

[]

Дубельтъ зналъ, конечно, что Булгаринъ не только не успокоитъ поляковъ, но и совсмъ испортитъ начатый еще съ 1830 года курсъ политики по отношенію къ Царству Польскому, и потому не далъ этому хвастливому предложенію никакого движенія. Графъ Орловъ, надменный и высокомрный, почти не допускалъ къ себ на глаза Булгарина.
Но когда нужно было пользоваться услугами Булгарина или благодарить его за нихъ, Дубельтъ оказывалъ ему свое расположеніе, перешедшее, разумется, и на ‘Сверную Пчелу’, тмъ боле, что онъ уважалъ Греча. Впрочемъ, въ ней онъ распоряжался, какъ y себя дома, будучи и цензоромъ, и покровителемъ, даже опредлялъ сотрудниковъ ‘на мста’ въ редакціи…

Отношенія къ Булгарину цензурнаго вдомства.

Иначе относилось къ Булгарину министерство народнаго просвщенія, стоявшее y цензурнаго руля. Князь Ливенъ по своей безусловной честности, a графъ Уваровъ по злоб на Фиглярина, не разъ причинявшаго ему непріятности, не длали сколько-нибудь значительныхъ исключеній для премированнаго писателя. Пользуясь неофиціальностью занимаемой имъ должности при Бенкендорф и Дубельт, цензора иногда вымещали на его сочиненіяхъ и изданіяхъ свои страданія по его же доносамъ на ихъ промахи, и Булгарину доставалось почти такъ же, какъ и прочимъ. Правда, онъ при всякомъ удобномъ случа цензировался въ мст своей приватной службы… Но случаевъ этихъ было не такъ много, потому что Бенкендорфъ и Орловъ были слишкомъ лнивы, чтобы читать сочиненія Булгарина, къ тому же еще часто рукописныя, a Дубельтъ — слишкомъ занятъ для этого. Не легче было Булгарину и при другихъ двухъ министрахъ: кн. Ширинскій-Шихматовъ имлъ съ нимъ счеты по его прошлымъ доносамъ, А. С. Норовъ относился къ нему съ чувствомъ брезгливости.
Для иллюстраціи этихъ отношеній приведу нсколько писемъ Булгарина къ цензорамъ, относящихся къ различнымъ эпохамъ.
Въ 1828 г. П. И. Гаевскій не хотлъ пропустить статью Булгарина ‘Литературныя шутки. Переписка Асмодея съ Мефистофелемъ о разныхъ литературныхъ диковинкахъ’, въ которой тотъ отвчалъ задвшему его за живое Шевыреву. Булгаринъ пишетъ:
‘Милостивый Государь, Павелъ Ивановичъ, съ величайшимъ прискорбіемъ узналъ я изъ вашей записки, что вы и Константинъ Степановичъ {Другой цензоръ — К. С. Сербиновичъ.} соглашаетесь на напечатаніе критики на стихи Шевырева въ ‘Сын Отечества’, a не въ ‘Пчел’, потому что ‘Пчелу’ вс читаютъ. Но я вовсе не намренъ скрываться съ критиками, a какъ въ ‘Пчелу’ по моему входятъ критики, a виды и формы критикъ не означены закономъ, то и не вижу причины, почему нельзя печатать сей бездлки. Если вы найдете въ критик что-либо противозаконное, или замтите личность, прошу отмтить, хотя я не нападаю вовсе на лица, но готовъ смягчить, что вамъ покажется излившимъ. Имени Шевырева не могу не помстить, ибо, во-первыхъ, это ни однимъ въ мір закономъ не запрещено, а во-вторыхъ, имя Шевырева не есть палладіумъ русской словесности. Вамъ, конечно, некогда читать всхъ журналовъ, но я не думаю, чтобы министерство и высшее правительство было настолько несправедливо, чтобы ршилось запретить мн писать критики, когда мое имя поносятъ въ московскихъ журналахъ и лишаютъ меня всего. Такъ, цензура не запрещала упоминать о имени сочинителя Сочиненій . Булгарина, и я думаю, что человкъ, который подписываетъ свое имя подъ стихами, не требуетъ самъ, чтобъ объ немъ молчали! Если форма и родъ критики моей кажутся вамъ забавными, или смшными, то я объявляю торжественно, что я неспособенъ писать скучныхъ и педантичныхъ критикъ, a хочу, чтобъ мои читатели смялись, a не звали. Цль всегда ставится одна и та же: исправленіе словесности {Булгаринъ вчно твердилъ, что цль его литературной работы одна — исправленіе словесности!..}. Если г. Олинъ {Олинъ — тогдашній переводчикъ-поэтъ. Очевидно, y него съ Булгаринымъ произошелъ какой-то конфликтъ.} хочетъ жаловаться, какъ вы изводили сказывать, то я былъ бы весьма радъ этому и тогда представилъ бы его критику на Освобожденный Іерусалимъ, переводъ А. С. Шишкова, нашего министра {Тогда еще несмненнаго.}, гд г. Олинъ изволитъ смяться и шутить надъ переводчикомъ. При семъ честь имю приложить Встникъ Московскій, гд меня разругалъ г. Шевыревъ, не скрывая моего имени. За особенную милость почту, если вы соблаговолите ршить сіе дло поскоре и возвратите мн критику съ замчаніями своими. Во всякомъ случа, однакожъ, я долженъ увдомить васъ, что, повинуясь во всемъ вол цензоровъ, я никакъ не могу согласиться на слдующее. Первое, чтобы кто-нибудь, кром меня, распоряжался, что должно, a что недолжно быть печатано въ ‘Пчел’, исключая статей, кои по законамъ цензуры не могутъ быть нигд напечатаны. Второе, чтобы критики были писаны сухо, какъ будто веселость составляетъ личность. Смются и смялись всегда надъ глупыми сочиненіями, не трогая лица, т. е. частной жизни автора. Третье, чтобъ не упоминать о лицахъ критикуемыхъ авторовъ, т. е. чтобы не называть ихъ по имени. — Наша осторожная цензура довела насъ до того, что всхъ насъ ругаютъ, a намъ не позволяютъ отвчать на томъ основаніи, что ‘Пчелу’ вс читаютъ! Прошу васъ заглянуть въ каждую книжку Славянина, гд мое имя свтится въ стать, которая иметъ заглавіе Хамелеонистика, хотя всякому извстно, что хамелеономъ y насъ называютъ человка безъ постоянныхъ правилъ, двуличнаго. Г. Воейковъ {Воейковъ — издатель Славянина, врагъ Булгарина, но вовсе не принципіальный.} выводитъ на сцену отдльныя фразы, писаныя за нсколько лтъ передъ симъ, и, сбивъ все въ кучу, выставляетъ меня хамелеономъ.
‘Я вамъ долженъ сознаться, что столь жестокіе и несправедливые поступки перевернули во мн всю внутренность, и я истинно заболлъ. На меня все можно, мн ничего нельзя, потому что мою газету вс читаютъ, и потому что я долженъ писать сухо, чтобъ не читали. Вотъ что мн предназначается!
‘Я прошу васъ покорнйше ршить сіе дло, какъ вамъ заблагоразсудится, но только скоро, чтобъ я могъ принять свои мры для защиты своей, очищенія литературы и пути моимъ способностямъ — ибо я писать сухо ни за что не ршусь, a скоре откажусь отъ всего на свт’.
Письмо это очень характерно во многихъ отношеніяхъ: во-первыхъ, ясна ‘спеціальность’ Булгарина, имъ самимъ выраженная, во-вторыхъ, несомннна увренность въ защит со стороны III Отдленія, благодаря которой, трусливый Булгаринъ пишетъ очень рзко и ршительно, хотя все сплошь лжетъ, торжественное заявленіе его о невмшательств въ ‘Пчелу’ постороннихъ Гаевскій, конечно, умлъ оцнить, въ-третьихъ, наконецъ, оно иллюстрируетъ состояніе цензуры.
Слдующія письма будутъ не мене интересны во всхъ трехъ отношеніяхъ.
Пропустивъ статью о Шевырев {Она напечатана въ No 37 ‘Св. Пчелы’ за 1828 г.}, Гаевскій, въ конц декабря того же года, уже при кн. Ливен, не разршилъ для ‘Сына Отечества’ статью Булгарина: ‘О новыхъ метеорологическихъ явленіяхъ въ русской литератур’ — тоже полемическаго характера. Булгаринъ дйствуетъ еще боле ршительно:
‘Милостивый государь, Павелъ Ивановичъ, всегда, какъ только я представлялъ вамъ статьи моего сочиненія, вы старались по возможности найти въ нихъ что-либо къ помарк. Личная ваша ко мн ненависть мн извстна и уже обнаруживалась въ тысяч случаевъ. Пока К. С. Сербиновичъ и В. И. Семеновъ цензировали наши журналы, и правительство, и публика, и мы были довольны {‘Мы’ — это Булгаринъ и Гречъ.}. Вы же, напротивъ того, изыскиваете случаи, чтобы унизить меня передъ моими противниками. Я представлю начальству все, что именно было противъ меня въ ‘Московскомъ Встник’ и въ ‘Славянин’, и буду просить, чтобъ сравнили съ тмъ, что мн запрещали и запрещаете. Вы требуете отъ насъ какой-то школьной сухости, изгоняете всякую шутку, всю веселость, какъ будто статьи должны быть писаны по нраву цензора, a не по законамъ. Въ каждомъ вашемъ поступк я замчаю закоренлую ко мн ненависть. Извольте представлять эту статью, куда угодно. Я буду оправдываться и представлю все, что цензура пропустила противъ меня. Я не могу писать связно и высказать всего, чтобы хотлъ, ибо память всхъ этихъ обидъ, притсненій и оскорбленій, которыя я принялъ отъ васъ, лишаетъ меня присутствія духа. Поврьте, что съ документами въ рукахъ я найду правосудіе y подножія трона нашего августйшаго монарха противъ вашихъ притсненій, которыя испытую я всегда, когда только вы имете случай показать власть свою надъ моими сочиненіями. — Отъ самаго начала нашихъ изданій правительство никогда не находило ничего вреднаго въ моихъ сочиненіяхъ, и даже самъ А. И. Красовскій признавалъ, что я пишу въ дух цензуры и правительства. Вы одинъ {Подчеркнуто три раза.}, по личной ненависти, угнетаете меня’ {‘Цензурныя дла, переданныя въ 1892 г. изъ министерства народнаго просвщенія въ Император. публ. библіотеку и хранящіяся тамъ въ рукописномъ отдленіи’ No 4 — ‘Письма разныхъ лицъ къ П. И. Гаевскому’.}.
При С. С. Уваров, въ 1835 г., Булгаринъ пишетъ Никитенку:
‘аддей Булгаринъ проситъ покорнйше почтеннаго цензора, которому достанется читать рукопись 2-й части ‘Записокъ Чухина’, о нижеслдующемъ:
‘1) Еслибъ какое мсто показалось ему сомнительнымъ, то не иначе вымарывать, какъ прочитавъ главу до конца, ибо каждое предложеніе развернуто y меня впослдствіи и выведено въ пользу истины, нравственности, религіи и существующаго порядка вещей въ Россіи. Затмъ предложеніе не должно быть принимаемо отдльно, но въ общности съ послдствіемъ.
‘2) Вс поправки почтеннаго цензора принимаю безспорно, хотя въ сочиненіи моемъ, кажется, нтъ ничего такого, чтобъ не могло быть сказано всенародно. Но прошу покорнйше не исключать цлыхъ періодовъ. И такъ, уже оглядываясь на вс четыре стороны при сочиненіи этого романа, я исключилъ все, что только могло возбудить не только двусмысліе, но даже сомнніе въ строгихъ судьяхъ нашей зачахлой литературы!
‘3) Было время тяжелое, во время Магницкаго и Аракчеева, но ни одна моя статья въ то время не была запрещена даже Красовскимъ, и вс романы прошли безъ помарокъ и безъ преслдованій! Ужели я сдлался хуже? Господи Боже! Хочу только правды и никогда не шелъ противъ видовъ правительства, что до сихъ поръ было имъ признано.
‘Почтенные господа цензоры, будьте справедливы! И для васъ есть потомство!’
Уже одно это послднее патетическое воззваніе къ потомству доказываетъ, какъ доставалось Булгарину отъ ‘ предковъ ‘…
Въ 1844 г’ онъ пишетъ тому же Никитенку:
‘Почтеннйшій Александръ Васильевичъ! Покойный графъ Ростопчинъ сказалъ весьма справедливо: on ne fait pas du fromage dans le pays des anthropophages, a еще ближе къ цли сказалъ знаменитый Клемперъ сказочному Музеусу, пріхавшему въ Россію на жительство, по приглашенію императрицы Маріи еодоровны: In Russland muss man nicht schreiben, aber bloss verdauen, т. е. въ Россію здятъ не для того, чтобы писать, но чтобъ упражняться въ пищевареніи! A мы, глупцы, пишемъ! Для потхи покажу вамъ нсколько корректурныхъ листовъ ‘Пчелы’, подписанныхъ первыми членами сената — Іермандады {Цензурный комитетъ.}, Крыловымъ и Фрейгангомъ! Это уже такъ мило, что и сердиться нельзя! Тщательно храню я эти листы для исторіи нашtй литературной эпохи. Но разв съ одной стороны горе? Понимаетъ-ли наша публика дло? Вотъ вашъ хозяинъ Спасской мызы {Купецъ Беклешовъ.} пришелъ ко мн объявлять свое неудовольствіе за напечатаніе его имени въ фельетон ‘С. Пчелы’ и сообщилъ нкоторыя поправки насчетъ цны и проч. Пишу къ вамъ объ этомъ для того, чтобы вы видли, въ какомъ положеніи я нахожусь! Не будь милости Божьей, царской милости, то хоть прочь бги! Никмъ, никому и никогда угодить нельзя! Между тмъ, я одинъ изъ первыхъ воспользуюсь омнибусомъ, чтобъ навстить васъ на дач и пожать вамъ дружески руку. Посл смерти П. А. Корсакова — вы остались одинъ человкъ въ цензур. Да хранитъ васъ Господь отъ всхъ злыхъ навожденій и да поможетъ переносить тяжкое бремя, о чемъ умоляетъ Всевышняго врно и искренно любящій васъ и преданный вамъ . Булгаринъ’ {‘Изъ архива А. В. Никитенко’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., IV, 174, 176.}.
При желаніи число личныхъ свидтельствъ можно бы было значительно увеличить, но я думаю, что и сказаннаго довольно, чтобы ознакомиться съ отношеніемъ цензурнаго вдомства къ Булгарину.

Успхъ ‘Сверной Пчелы’. Легенда о Булгарин, какъ представител польской партіи.

Но министерство просвщенія было безсильно для того, чтобы лишить единственную тогда въ Петербург, a сначала и во всей Россіи, частную ежедневную газету — ‘Сверную Пчелу’ — исключительнаго положенія, занятаго ею, благодаря ловкости Булгарина и Греча, не упускавшихъ случая воспользоваться вовремя всякими для этого средствами. Въ глазахъ высшихъ сферъ ‘Сверная Пчела’ считалась единственною представительницею общественнаго мннія. Во дворц ее только и читали, за границей она слыла придворнымъ органомъ. Въ Петербург, до начала 60-хъ годовъ, не было другой частной ежедневной газеты. ‘Московскія’ же ‘Вдомости’ долгое время выходили три раза въ недлю. У Булгарина и Греча была, такимъ образомъ, въ рукахъ выгодная монополія, отъ которой терпли и русская литература, и русское общество. ‘Неужто, кром ‘Сверной Пчелы’, писалъ Пушкинъ, ‘ни одинъ журналъ не сметъ y насъ объявить, что въ Мексик было землетрясеніе, и что камера депутатовъ закрыта до сентября’. Въ этихъ словахъ надо подразумвать еще и другую монополію: монополію ‘Сверной Пчелы’ на извстія политическаго характера о жизни Россіи и Европы. Только эта газета могла помщать т скудныя новости, званіе и распространеніе которыхъ среди публики не считалось вреднымъ… До чего душно было въ атмосфер ‘Пчелы’, можно судить по тону письма кн. Вяземскаго, въ которомъ онъ очень ядовито и зло замчалъ: ‘Извстно, что въ числ коренныхъ государственныхъ узаконеній нашихъ есть и то, хотя и не объявленное правительствующимъ сенатомъ, что никто не можетъ въ Россіи издавать политическую газету, кром Греча и Булгарина. Они одни — люди надежные и достойные довренности правительства, вс прочіе, кром единаго Полевого, злоумышленники’ {Н. Барсуковъ, н. с., IV, 10.}…
И, конечно, при всемъ несочувствіи къ ‘Сверной Пчел’, къ ея издателямъ и къ той атмосфер, которая окружала дятельность этихъ темныхъ людей, — подписчики были, мало того, — количество ихъ увеличивалось: надо же было знать хоть голый календарь нкоторыхъ событій.
Какъ на одну изъ причинъ силы булгаринскаго органа, я указалъ выше на постоянное подслуживаніе ея издателя. Къ фактамъ изъ этой области, уже неоднократно приводимымъ, прибавлю немного. Когда временно завдывавшій редакціей П. С. Усовъ замедлилъ напечатать присланный изъ III Отдленія отчетъ Ольгинской больницы, Булгаринъ пишетъ ему: ‘сдлайте милость, не пренебрегайте статьями, которыя я вамъ сообщаю для печатанія… Отчетъ напечатанъ въ ‘Полицейской Газет’ и ко мн прислана весьма непріятная бумага отъ гр. Орлова за непользованіе статьею, о которой хлопочутъ особы царской фамиліи. Мн сущая бда!..’ Въ другомъ письм находимъ: ‘посылаю вамъ стихи Бенедиктова: они хотя и высокопарны, но ихъ надобно непремнно напечатать въ Пчелк, потому что Бенедиктовъ почитается однимъ изъ первыхъ поэтовъ и стихи были читаны съ одобреніемъ въ Гатчин’ {П. Усовъ. ‘. В. Булгаринъ’, ‘Истор. Встникъ’, 1883 г. VIII, 294, 316.}… Аналогичныхъ фактовъ слишкомъ много.
III Отдленіе участвовало даже въ расходахъ по редакціи ‘Сверной Пчелы’, что видно изъ нсколькихъ строкъ, написанныхъ въ 18)5 г. самимъ Булгаринымъ: ‘Даже за границею завербовалъ онъ (Гречъ — М. Л.) какого-то сорванца, который присылаетъ вырзки изъ газетъ и разныя писанныя сплетни, которыхъ я не вижу и не знаю. Прежде за это платило III отд. Собств. Его Величества канцеляріи, куда и поступаютъ заугольныя извстія, a теперь ‘Сверная Пчела’ должна платить этому сорванцу 1.000 руб. серебромъ!’ {‘Рус. Архивъ’ 1869 г., IX, 1557.}.
Пользуясь силою своея газеты, Булгаринъ внесъ въ журналистику взяточничество и самый низкій шантажъ. ‘Сверная Пчела’ то и дло рекомендовала въ текст тотъ или другой магазинъ, ту или другую фабрику, опередивъ въ этомъ смысл даже современную намъ американскую рекламу. Булгаринъ бралъ взятки направо и налво, упорствующихъ же немедленно наказывалъ жестокой критикой ихъ товаровъ и производства. Суда и расправы на все это не было. Петербургъ освоился съ такими пріемами редактора единственной своей ежедневной газеты, a Блинскій, только что пріхавъ изъ Москвы и не зная вблизи всхъ достоинствъ Булгарина, вопилъ, ‘что это за міръ! — берутъ взятки открыто!’ {А. Пыпинъ, ‘Блинскій’, II, 34.}.
До того гадка была булгаринская газета, что даже Щербина разразился ‘молитвой современныхъ писателей’:
‘О ты, кто принялъ имя слова!
Мы просимъ твоего покрова:
Избави насъ отъ похвалы
Позорной ‘Сверной Пчелы’… 1).
1) ‘Рyc. Старина’, 1872 г., I, 151.
Доходы ‘грачей-разбойниковъ’, какъ ихъ назвалъ Пушкинъ, были очень велики: въ 1855 году каждый изъ двухъ издателей ‘Пчелы’ получилъ на свою долю по 24.000 руб. сер. {П. Усовъ, ‘. В. Булгаринъ’ — ‘Истор. Встникъ’, 1883 г., VIII, 330.} — доходъ и теперь еще необычайный для издателей многихъ ежедневныхъ газетъ, которыхъ тоже не особенно много… Не даромъ Булгаринъ при встрч съ Краевскимъ, только что ставшимъ издавать ‘Отечественныя Записки’, угадывая возможный подрывъ своего могущества на читательскомъ рынк, — потому что и Краевскій былъ небезпомощенъ въ III Отдленіи, благодаря адъютанту Бенкендорфа, Владиславлеву, — просто-напросто предложилъ ему присоединиться съ ‘открытому конкубинату’ и сообща управлять департаментомъ литературы… Предложеніе было отвергнуто {П. Анненковъ, ‘Замчательное десятилтіе’, ‘Встникъ Европы’, 1880 г., I, 226.}.
Здсь я не могу не остановить вниманіе читателей на одномъ легендарномъ объясненіи могущества ‘Сверной Пчелы’ и Булгарина.
Заговорилъ о немъ печатно, впервые, если я не ошибаюсь, кн. В. Е. Одоевскій, публикуя кое-какіе документы изъ своего архива, въ 1864 году. A именно, онъ находилъ, что Сенковскій и Булгаринъ были представителями ‘польской партіи’! ‘Поляки — писалъ онъ — крпко стояли другъ за друга. Вновь появившаяся въ послднее время странная мысль о превосходств какого-то польскаго шляхетскаго просвщенія надъ русскимъ постоянно проводилась уже тогда въ разныхъ видахъ. Тогдашняя цензура не обратила на это вниманіе, и изданія въ род ‘Сверной Пчелы’ считались тогда самыми благонамренными. Такой взглядъ цензуры давалъ этимъ издателямъ возможность сколь возможно чернить все русское, и въ особенности писателей, не принадлежавшихъ къ польской партіи… Именно въ привиллегированныхъ журналахъ (‘Св. Пчела’ и ‘Библіотека для Чтенія’ — М. Л.) и проводилось враждебное Россіи польское направленіе, котораго результаты оказались лишь въ послдствіи… Вообще эта эпоха невжественнаго и вреднаго польскаго диктаторства въ нашей литератур и журналистик, нын едва понятная, весьма любопытна и поучительна’ {‘Рус. Архивъ’, 1864 г., No 78, 827—830.}.
Тогда же въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ появилась статья — въ которой прикосновенность Булгарина къ какой-то ‘польской’ партіи безусловно отвергалась: ‘мы не намрены — писалъ авторъ — отрицать въ Булгарин его ума, но насколько извстна нравственная его личность, трудно въ ней предполагать какія-нибудь страсти, въ род скрытыхъ симпатій къ Польш и ненависти къ Россіи’ {Л., ‘О полонизм въ русской литератур 30-хъ годовъ’, ‘Отеч. Записки’, 1865 г., мартъ, книжка первая, 67.}.
Но, несмотря на довольно обстоятельное возраженіе Л., легенда, пущенная въ ходъ Одоевскимъ, нашла своихъ распространителей. Особенно любилъ стоять на этой почв П. И. Бартеневъ, повторявшій легенду о ‘польской партіи’, съ Булгаринымъ и Сенковскимъ во глав, при всякомъ удобномъ случа въ масс редакціонныхъ примчаній на страницахъ ‘Русскаго Архива’. Въ самое послднее время ее повторилъ г. Барсуковъ, подписавшійся вполн подъ словами Одоевскаго {См. II томъ его работы о Погодин, 331.}.
Характерно, что вообще эта легенда есть достояніе людей, только и видящихъ, что угнетеніе и гоненіе всего русскаго…
Между тмъ, мн кажется, не надо долго просматривать изданія Булгарина и Сенковскаго, чтобы увидть въ нихъ полное отсутствіе какого бы то ни было польскаго направленія. Достаточно знать то презрніе, съ которымъ относилась къ Булгарину польская интеллигенція, и т неоднократно высказываемыя Сенковскимъ нелюбовь и нерасположеніе къ полякамъ (и вмст съ тмъ его личную жизнь), чтобы смло утверждать неосновательность легенды. Неужели Булгаринъ и Сенковскій могли быть представителями партіи, тотъ Булгаринъ, который намъ уже боле или мене вырисовался въ предыдущемъ изложеніи? Предположить это — значитъ обидть и польскую, и русскую интеллигенцію: первую за делегированіе своихъ интересовъ такимъ ‘представителямъ’, вторую — за довріе къ нимъ. Hе говорю уже о томъ, что русская цензура, находящаяся подъ присмотромъ Бенкендорфа, Орлова, Уварова и др., конечно, не могла быть слпой и всякое нерусское націоналистическое стремленіе душила въ зародыш. Если Булгаринъ и былъ представителемъ какой бы то ни было партіи, то она не могла называться иначе, какъ безпринципная продажность. Не вина поляковъ, что грязное пятно въ русской журналистик первой половины прошлаго столтія случайно принадлежало къ ихъ національности. Если и можно говорить о польской партіи въ Россіи вообще, то находить ее въ русской журналистик николаевской эпохи значитъ обнаруживать совершенное непониманіе какъ личностей ея представителей и ея самой, такъ и условій жизни литературы того времени вообще.
Кром того, легенда Одоевскаго стоитъ въ рзкомъ противорчіи съ фактомъ достаточно общеизвстнымъ: Булгаринъ, Гречъ и Сенковскій были петербургской группой ‘офиціальной народности’, что, разумется, не совмстимо съ служеніемъ двоихъ изъ нихъ своей отчизн.
Наконецъ, само III Отдленіе категорически утверждало неприкосновенность Булгарина къ польской партіи, что видно изъ ‘отношенія на представленіе на дйствительнаго тайнаго совтника Новосильцова о вредномъ дух сочиненія польскаго поэта Мицкевича, подъ заглавіемъ ‘Конрадъ Валенродъ’, и о вредномъ вліяніи на Польшу журналиста Булгарина’, помченнаго 14 іюля 1828 года. Копія съ копіи этого очень цннаго документа, хранившаяся въ архив . В. Анненкова (брата П. В. Аняенкова), предоставлена въ мое распоряженіе H. K. Михайловскимъ и заслуживаетъ безусловнаго доврія, какъ удостовренная экспедиторомъ III Отдленія, Петромъ фонъ-Фокомъ, — очевидно, родственникомъ директора канцеляріи {Почти одновременно съ выходомъ октябрьской книжки ‘Русскаго Богатства’, 27 октября, 1903 г., это ‘отношеніе’ появилось въ ноябрьской (1 ноября) — ‘Русской Старины’ Тамъ приведены и нкоторые другіе документы, предшествовавшіе составленію ‘отношенія’ (въ ‘Рус. Старин’ послднее названо ‘объясненіемъ’). Цитируя ниже кое-что изъ этихъ документовъ, я предпочитаю самое ‘отношеніе’ цитировать по имющейся въ моихъ рукахъ копіи.}.
Въ декабр 1824 г., попечитель виленскаго учебнаго округа, H. H. Новосильцовъ, писалъ Аракчееву о необходимости имть ‘непримтное наблюденіе’ за нкоторыми жителями Петербурга, ‘предуспвающими разными происками своими по канцеляріямъ, ежели не совершенно ниcпровергать, то по крайней мр, значительнымъ образомъ ослабливать вс т мры, которыя ихъ видамъ не соотвтствуютъ’. Въ числ этихъ лицъ, опасныхъ для порядка въ Царств Польскомъ, Новоеильцовъ назвалъ Сенковскаго, Булгарина и Греча, ‘которые принадлежали здсь къ весьма вредному обществу, существовавшему долгое время подъ именемъ ‘Шубранцевъ’, между коими они назывались Рустиканами’.
Такимъ образомъ сколько-нибудь явное обвиненіе Булгарина сводилось къ нахожденію прежде въ обществ ‘Шубранцевъ’ (‘towarzystwo czubrawcuw’), созданномъ молодой профессурой виленскаго университета для оживленія общественной жизни. Ниже мы узнаемъ о немъ еще нкоторыя свднія.
Чмъ увнчался доносъ Новосильцова, увидимъ ниже, въ апрл же 1828 г., т. е. уже при существованіи III Отдленія, начальникъ главнаго штаба, гр. Дибичъ, писалъ Новосильцову, что ‘государь императоръ, имя въ виду сіе отношеніе вашего высокопревосходительства (отъ декабря 1824 г. — М. Л.), высочайше повелть мн соизволилъ просить васъ увдомить, не открылось-ли съ того времени вновь какихъ-либо подобныхъ свдній или подробностей насчетъ Булгарина и Греча’. Свднія свои Новосильцовъ долженъ былъ представятъ ген.-ад. гр. Чернышеву для доклада государю.
Попечитель виленскаго учебнаго округа, въ ма 1828 г., сообщилъ, что ‘Булгаринъ въ издаваемыхъ имъ современныхъ сочиненіяхъ продолжаетъ покровительствовать распространенію и укрпленію польскихъ патріотическихъ помышленій, въ превратномъ и ложномъ ихъ направленіи столь противныхъ тсному и откровенному соединенію сего народа съ россіянами’. ‘По поводу изданія въ С.-Петербург польской поэмы, подъ названіемъ ‘Konrad Wallenrod’, сочиненной Мицкевичемъ, бывшимъ членомъ тайнаго патріотическаго польскаго общества ‘Филаретовъ’, счелъ я, — продолжалъ Новосильцовъ — обязанностью своею обратить вниманіе его императорскаго высочества цесаревича на предосудительное содержаніе сей книги. Такъ какъ въ донесеніи моемъ упоминается, между прочимъ, и о Булгарин, сочиненіе сіе въ журнал своемъ одобрявшемъ, что я считаю неизлишнимъ приложить къ сему копію съ донесенія моего государю цесаревичу по сему предмету’ {‘Н. И. Гречъ, . В. Булгаринъ и А. Мицкевичъ’, ‘Рус. Старина’ 1903 г., XI, 334—343.}.
Что же такое написалъ Булгаринъ по поводу выхода въ свтъ ‘Конрада Валенрода’? Это была очень небольшая замтка:
‘Въ Петербург отпечатано новое сочиненіе перваго современнаго польскаго поэта Адама Мицкевича: Конрадъ Валенродъ, историческая повсть въ стихахъ, почерпнутая изъ событій Литвы и Пруссіи. Мы давно уже намревались поговорить о произведеніяхъ сего поэта: теперь, при изданіи сочиненія, которое займетъ одно изъ первыхъ мстъ въ литератур славянскихъ народовъ, мы познакомимъ съ ними нашихъ читателей. Новое сіе сочиненіе съ 3 литогр. картинками, продается въ книжномъ магазин Грефа по 10 рублей за экземпляръ. За пересылку прилагается рубль’ {‘Св. Пчела’ 1828 г., No 22, 21 февраля.}.
Дло въ такомъ положеніи было передано III Отдленію, которое и отвтило гр. Чернышеву очень пространнымъ ‘отношеніемъ’ отъ 14 іюля.
Изъ него видно, что еще въ 1827 году III Отдленіе получило бумагу Новосильцова, писанную имъ въ 1824 году гр. Аракчееву, и что Аракчеевъ тогда же произвелъ очень подробное слдствіе, которое обнаружило полную неосновательность обвиненій Булгарина и Греча и было признано совершенно соотвтствующимъ истин и самимъ намстникомъ, великимъ княземъ Константиномъ Павловичемъ.
Такъ, было обнаружено: ‘1) что общество Шубранское никогда не было тайнымъ, но явнымъ сатирико-литературнымъ, ибо уставъ онаго былъ напечатанъ и общество издавало журналъ {Онъ назывался ‘Wiadomosci Burkowe’.}, 2) что оно не было вреднымъ, ибо главные онаго члены и понын находятся въ университет и пользуются особеннымъ покровительствомъ г. Новосильцова, 3) что Булгарина и Греча сдлали почетными членами общества единственно изъ литературной вжливости за ихъ сатирическія статьи, въ какомъ дух издавался журналъ общества, и что ни Булгаринъ, ни Гречъ не участвовали въ трудахъ общества, 4) что Булгаринъ былъ въ жизни только три мсяца въ Вильн, въ 1819 году, по частнымъ дламъ, и только одинъ разъ присутствовалъ въ засданіи общества, a Гречъ вовсе не былъ никогда ни въ Литв, ни въ Польш и не знаетъ языка польскаго, 5) что Булгаринъ не учился въ университет Виленскомъ, не иметъ и не имлъ въ ономъ друзей, ни родственниковъ и едва поверхностно зналъ нсколько профессоровъ, не имлъ съ ними никакихъ дружескихъ сношеній и вовсе чуждъ всякаго участія въ длахъ университета, Гречъ же не знаетъ ни одного изъ нихъ, кром ректора Пеликана, который обучался въ Петербург’.
III Отдленіе добавляло лишь отъ себя, что, если бы Новосильцовъ считалъ общество Шубранцевъ ‘вреднымъ, равно какъ и всхъ членовъ онаго, то онъ не надлилъ бы своею довренностью профессоровъ Андрея Снядецкаго, Мяновскаго, Шидловскаго, котораго даже сдлалъ цензоромъ, и другихъ бывшихъ дйствительными Шубранцами. Изъ нихъ Снядецкій былъ президентомъ общества, a Шидловскій названъ ораторомъ’.
Останавливаясь на обвиненіи Булгарина въ проведеніи путекъ литературы польскихъ тенденцій, ‘отношеніе’ отвчаетъ:
‘Сіе обвиненіе совершенно несправедливо и даже противоположно дйствіямъ Булгарина. Онъ, воспитанный въ Россіи, зная языкъ и духъ народа, своими сочиненіями пріобрлъ любовь русской публики и сдлался любимымъ ея писателемъ, чего не могъ бы достигнуть, если бъ писалъ въ польскомъ дух, a не въ русскомъ, ибо въ русскомъ народ понын существуетъ предубжденіе о полякахъ. Напротивъ того, вс его сочиненія исполнены русскимъ патріотизмомъ, основаннымъ на преданности къ престолу. Ни одинъ полякъ не написалъ бы похвальнаго слова Петру I и Суворову, что сдлалъ, однакожъ, Булгаринъ. Кром ‘Свернаго Архива’, гд помщено нсколько древнихъ польскихъ историческихъ документовъ относительно русской исторіи, въ журналахъ, Булгаринымъ издаваемыхъ, не печатается вовсе ничего о Польш, и онъ, только по просьб русскихъ литераторовъ, написалъ обозрніе польской литературы въ 1820 году, когда самъ не издавалъ еще ни одного журнала. По справк оказалось, что Булгаринъ, выписывая множество газетъ и журналовъ изъ-за границы, не выписываетъ ни одного изъ Варшавы. Самъ Булгаринъ до такой степени чуждъ Польш, что хотя онъ родомъ изъ Литвы, но, не живя тамъ никогда, и не имя никакихъ связей, ршился оставить навсегда сію провинцію и купилъ себ имніе въ Лифляндіи, чтобы тамъ навсегда поселиться въ отдаленіи отъ Польши. Булгаринъ многократно въ своей газет совтуетъ всмъ жителямъ Россіи, особенно нмцамъ и полякамъ, учиться русскому языку, за что даже заслужилъ упрекъ польскихъ патріотовъ. Булгаринъ въ сочиненіяхъ и разговорахъ распространяетъ одну мысль, — вчное соединеніе поляковъ съ русскими. Въ стать своей: ‘Освобожденіе отъ турокъ Трембовли’, гд героиня — женщина, Булгаринъ говоритъ въ предисловіи къ польскимъ и русскимъ дамамъ: ‘Нын вы составляете одно семейство, имете одного Отца, ваши дти и братья на вки соединены узами взаимнаго счастья. Вы должны знать и уважать другъ друга’ и проч. Повторяя, что въ журналахъ и сочиненіяхъ Булгарина нтъ ни одной строки, дышащей польскимъ патріотизмомъ, невозможно постигнуть, на чемъ основано обвиненіе Булгарина г. Новосильцовымъ въ распространеніи польскихъ патріотическихъ помышленій! ‘{Курсивъ везд мой.}
‘Наконецъ, по самомъ подробномъ изслдованіи оказывается, что подозрніе Булгарина въ сношеніи съ университетомъ основывается на томъ единственно, что прізжающіе въ Петербургъ польскіе профессоры, литераторы или люди высшаго званія навщаютъ его, какъ своего единоземца, пользующагося славою отличнаго писателя и уваженіемъ многихъ знатныхъ особъ, и что Булгаринъ передъ ректоромъ Пеликаномъ, бывшимъ въ Петербург, говорилъ неоднократно, что онъ не одобряетъ мръ, принимаемыхъ виленскимъ начальствомъ, чтобы выслуживаться несправедливыми доносами на юношей.
‘Что же касается до похвалы поэмы Мицкевича, ‘Валенрода’, то это относится къ литературному достоинству. Впрочемъ, Булгаринъ по долгу журналиста, общая извщать о всхъ выходящихъ въ Россіи книгахъ, только извстилъ въ нсколькихъ строкахъ о появленіи сего сочиненія, и сіе поставляется ему въ преступленіе, между тмъ какъ въ донесеніи г. Новосильцова вовсе не упомянуто, что сія поэма ‘Валенродъ’ была подробно разобрана и расхвалена въ ‘Московскомъ Телеграф’ и вполн переведена на русскій языкъ въ ‘Московскомъ Встник’ съ величайшими похвалами. Изъ сего, очевидно, слдуетъ, что противъ Булгарина дйствуетъ личность. Въ русскомъ журнал ‘Встникъ Европы’ безпрестанно помщаются статьи изъ польскихъ газетъ, сеймовой рчи и т. п., но о семъ г. Новосильцовъ не говоритъ ни слова. Въ журналахъ Булгарина не только не было никогда говорено о сейм или о чемъ-либо политическомъ, до Польши касающемся, но ничего о самой Польш, однако жъ простое извщеніе о польской книг подвергнуло Булгарина обвиненію въ злонамренности’.
Всего этого, въ связи съ нкоторыми уже приведенными выше документами совершенно достаточно, чтобы имть серьезныя основанія отрицать какую бы то ни было работу Булгарина въ пользу его національности…

[]

Рядъ разнообразныхъ доносовъ. Смерть Бенкендорфа. Некрологъ его въ ‘Сверной Пчел’. Конфиденціальныя ‘записки’. Булгаринъ о критик своихъ сочиненій. Милости Булгарину, его болзнь и смерть.

Такъ крпъ Булгаринъ.
Въ 1832 г., въ Москв, появилась баллада ‘Двнадцать спящихъ будочниковъ’. Авторъ ея признается, что гоняется не за славою, a за копейкою. ‘Меня ободряетъ’, писалъ онъ, ‘примръ гг. Выжигиныхъ, предъ коими она (баллада) иметъ важное преимущество: ее можно прочесть несравненно скоре’. Для иллюстраціи искусства, съ которымъ составлена эта пародія на Булгаринскихъ ‘Ивана’ и ‘Петра Выжигиныхъ’ приведу строфу, рисующую пьянаго квартальнаго:
‘И взвидлъ полицейекій глазъ,
Что въ луж шевелился
Какой-то пьяница, тотчасъ
Мой крюкъ остановился,
Меня къ забору, рекъ, приставь,
А этого скотину
Скорй на съзжую отправь!
Ступай!.. родному сыну
Я пьянства не прощу во вкъ!
Какого развращенья
Достигнулъ нын человкъ!
И все отъ просвщенья! 1)
1) Цитирую по работ г. Барсукова о Погодин, т. IV, стр. 12.
Московскій оберъ-полицеймейстеръ, съ своей стороны, и Булгаринъ, какъ авторъ романовъ, съ своей — достигли отставки пропустившаго брошюру цензора, С. Т. Аксакова….
Въ сборник Башуцкаго ‘Наши’ была статья ‘Водовозъ’, очень врно и живо рисовавшая тяжелый бытъ этихъ тружениковъ. Кром принятыхъ по этому поводу мръ, Бенкендорфъ поручилъ Булгарину сочинить и напечатать въ ‘Сверной Пчел’ статью противоположнаго содержанія. Булгаринъ точно исполнилъ приказаніе: въ стать ‘Водоносъ’ въ розовыхъ и идиллическихъ краскахъ была представлена ихъ счастливая жизнь… {М. Корфъ, ‘Изъ записокъ’, ‘Рус. Старина’, 1899 г., X.}.
Къ этому времени, ознаменованному смертью Лермонтова, относятся полные горькаго сарказма слова Блинскаго: ‘Лермонтовъ убитъ наповалъ — на дуэли. Оно и хорошо: былъ человкъ безпокойный и писалъ хоть хорошо, но безнравственно, — что ясно доказано Шевыревымъ и Бурачкомъ. Взамнъ этой потери Булгаринъ все молодетъ и здороветъ… . В. (иниціалы Булгарина въ ‘Сверной Пчел’ — М. Л.) ругаетъ Пушкина, печатно, доказываетъ, что Пушкинъ былъ подлецъ, a цензура, врная вол У. (Уварова — М. Л.), мараетъ въ ‘О. З.’ все, что пишется въ нихъ противъ Булгарина и Греча. Литература наша процвтаетъ, ибо явно начинаетъ уклоняться отъ гибельнаго вліянія лукаваго Запада’… {А. Пыпинъ, ‘Блинскій’, II, 127.}.
Около этого же времени, еще въ ‘Московскомъ Наблюдател ‘, Блинскій такъ отвчалъ на приглашеніе Булгарина критиковать его сочиненія, а, въ случа похвалы, на согласіе — ‘сокрушить перо свое и, произнося съ сокрушеннымъ сердцемъ mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa, на вки замолчать’: ‘Нтъ, г. Булгаринъ, не бойтесь и пишите на здоровье: даемъ вамъ слово не бранить ничего, что вы напишете, И зачмъ это и къ чему это? Всякій писатель оканчиваетъ свое поприще тмъ, что его перестаютъ, наконецъ, бранить, потому что вс убждаются, что онъ или точно великъ, или лучше не будетъ и писать не перестанетъ. Что же до того, чтобы хвалить васъ… если только вы сдержите ваше общаніе… намъ такъ хотлось бы оказать русской литератур такую великую услугу… обольщеніе велико… но — пишите, пишите, г. Булгаринъ, a y насъ нтъ силъ на такой подвигъ!.. {В. Г. Блинскій, ‘Сочиненія’, изд. Павленкова, I, 792.}.
Очень интересное письмо Булгаринъ написалъ Дубельту въ 1839 году.
Въ ‘Вдомостяхъ С.-Петербургской Городской полиціи’ была напечатана слдующая замтка: ‘Говорятъ, что A. A. Орловъ издаетъ полное собраніе своихъ сочиненій въ 2-хъ компактныхъ томахъ, въ большую восьмую долю листа, въ два столбца. Въ первомъ том будетъ помщено: ‘Погребеніе Ивана Выжигина’, ‘Родословная Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина’ и пр. и пр. — прочія напечатанныя нсколькими изданіями сочиненія и давно уже раскупленныя многочисленными читателями и почитателями A. A. Орлова. Во второмъ том будутъ напечатаны нкоторыя новыя произведенія знаменитаго романиста и между прочими: ‘Безпристрастное сужденіе автора о самомъ себ’. Къ этому присоединится портретъ автора, гравированный на стали въ Лондон. Изданіе будетъ большое — и дешевое’. {‘Вдомости Спб. Город. Полиціи’, 1839 г., No 22, прибавленія.}.
Уже этого одного было достаточно, чтобы Булгаринъ разсвирплъ: A. A. Орловъ дйствительно писалъ пародію на его ‘Выжигиныхъ’, a самый тонъ замтки очень походилъ на зазывательную рекламу булгаринской лавочки.
Но въ томъ же нумер была и еще одна непріятность. Тамъ книгопродавецъ Лисенковъ, между прочимъ, объявилъ, что онъ, какъ издатель сочиненій Булгарина ‘считаетъ обязанностью объявить, что замедленіе выхода этой (5-й) части произошло вовсе не отъ него, a отъ самого автора, который по сіе время медленно доставляетъ рукописи, нын же начальство обязываетъ автора, давшаго контрактъ, окончить свое сочиненіе какъ можно скоре, и потому нтъ сомннія, что остальная часть скоро выйдетъ въ свтъ’.
Надо было искать защиты отъ враговъ и, конечно, въ III Отдленіи.
‘Вс газеты и журналы русскіе — писалъ Булгаринъ Дубельту, — до напечатанія разсматриваются цензорами, облеченными правительствомъ въ сіе званіе. ‘Сверная Пчела’ иметъ пять цензоровъ {Преувеличеніе — двухъ, что было обыкновенно.}, напротивъ того, ‘Полицейская Газета’ не иметъ ни одного, и прибавленія къ сей газет, заключающія въ себ литературныя статьи, издаются на отвтственности издателя, какъ въ Англіи и Франціи, гд существуетъ неограниченная свобода книгопечатанія. Соотвтственно-ли это форм нашего правительства и справедливо-ли въ отношеніи къ другимъ журналамъ — судить не мое дло, но, будучи жертвою этой свободы книгопечатанія въ русскомъ царств, прибгаю подъ покровительство в. п-ва и прошу обратить вниманіе ваше на злоупотребленія, которымъ не предвидится конца. Редакторъ ‘Полицейской Газеты’ есть юноша безъ литературнаго имени и безъ всякаго поручительства въ свт. Можно-ли на его отвтственность поручать изданіе офиціальной газеты и позволять наполнять газету полицейскую литературными сплетнями и оскорбленіями литераторовъ? Въ какомъ государств офиціальныя газеты занимаются литературою, рецензіями и полемикою? Нигд въ цломъ мір! Хуже всего то, что г. Краевскій, другъ и покровитель редактора ‘Полицейской Газеты’ Межевича, безстыдно осмливается ссылаться на покровительство вашего превосходительства… {И это было совершенно врно: Краевскій былъ тогда большимъ другомъ адъютанта Бенкендорфа, полковника Владиславлева, собиравшаго дань съ читающей Россіи своими альманахами ‘Утренняя Заря’.} ‘Полицейская Газета’, не имла права печатать объявленіе книжника Лисенкова въ томъ вид, какъ оно напечатано. Лисенковъ объявилъ ко мн претензію, a я имю еще большія претензіи къ нему, и тяжба наша должна производиться на основаніи цензурнаго устава. До окончательнаго ршенія тяжбы формою суда, никто не можетъ принудить меня исполнить требованія истца, и въ цломъ мір не печатаютъ ршеній, пока они не наступятъ. Здсь со стороны полиціи явное нарушеніе законовъ! Что же касается до пародіи объявленія объ изданіи моихъ сочиненій, то, во-первыхъ, благопристойность и уваженіе къ нравственности публичной долженствовали бы воспретить печатаніе о Ваньк Каин въ ‘Полицейской Газет’, а, во-вторыхъ, сочетаніе Ваньки Каина съ названіемъ моего сочиненія — есть явное оскорбленіе чести гражданина. Цензурнымъ уставомъ запрещено давать новымъ сочиненіямъ заглавія, уже вышедшія въ свтъ, безъ согласія автора, a всмъ извстно, что ‘Иванъ Выжигинъ’ написанъ мною. Я сидлъ на гауптвахт не за личности, a за то только, что напечаталъ самую умренную критику, сочиненія Очкина, на романъ Загоскина. За шутки надъ сочиненіемъ, a не надъ лицомъ автора, меня угрожали совершеннымъ истребленіемъ! {Къ сожалнію, неизвстно, когда и по какому случаю Булгарину предстояло истребленіе.} Неужели вся строгость для меня одного, a противъ меня все позволено? На меня печатаютъ пасквили за границей, наполняютъ эти пасквили самыми якобинскими идеями и оскорбленіями противу правительства, и этотъ пасквиль, то есть книга Кенига о русской литератур, допущена въ продажу въ Россіи, a другихъ отставляли отъ службы за напечатаніе невинныхъ статеекъ о Россіи, тогда какъ Мельгуновъ, суфлеръ Кенига, невредимъ! {Рчь идетъ о H. A. Мельгунов, со словъ и указаній котораго Кенигъ написалъ и издалъ въ Берлин книгу: ‘Literarische Bildder aus Russland’, очень критически относившуюся къ врагамъ Пушкина, въ томъ числ и къ Булгарину.} На меня пишутъ гнуснйшія вещи въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, ‘Литературныхъ Прибавленіяхъ къ Русскому Инвалиду’ и въ ‘Полицейской Газет’, а я не могу нигд найти суда и расправы. Что это значитъ, я не понимаю, a знаю только, что акціонеры ‘Отечественныхъ Записокъ’ {Въ числ акціонеровъ былъ и Владиславлевъ.} составили противъ меня заговоръ, и что они сильны, находясь на служб въ цензур иностранной и въ министерствахъ. Но зная вашу душу и вашъ благородный характеръ, я твердо убжденъ, что в. п-во, для полезнаго примра, примете мры, чтобы Межевичъ, редакторъ ‘Полицейской Газеты’, былъ наказанъ явно, и чтобы y него отняты были средства къ распространенію сплетней и пасквилей посредствомъ офиціальной газеты. Les moeurs publiques outrages — есть повсюду преступленіе, a публиковать въ ‘Полицейской Газет’ о Ваньк Каин и къ этому гнусному титулу и, впрочемъ, запрещенной книг пришить заглавіе книги живущаго автора не позволено было бы и въ Англіи, и такой поступокъ былъ бы наказанъ тюремнымъ заключеніемъ. — Police correctionelle и King’s Bench y насъ нтъ. Куда прибгнуть съ жалобою? Богъ, во благости Своей, далъ васъ и жандармскій корпусъ! Къ вамъ прибгаю и умоляю о защит! Съ истиннымъ высокопочтеніемъ и безпредльною преданностью честь имю быть в. п-ва, милостиваго государя покорнйшій слуга

. Булгаринъ’ 1).

1) А. Пятковскій, ‘Изъ исторіи нашего литературнаго и общественнаго развитія’, изд. 1888, II, 226—227.
Въ начал 1843 года, почти одновременно въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ — добровольнымъ сотрудникомъ-рекламистомъ которыхъ Булгаринъ состоялъ, по свидтельству Блинскаго, не разъ благодарившаго печатно метавшаго громы Фиглярина, — и въ ‘Литературной Газет’ появились статьи, направленныя противъ Булгарина {Въ XXVII том ‘Отеч. Зап.’ былъ разборъ его сочиненій ‘Очерки русскихъ нравовъ’, въ ‘Литер. Газет» Кони велъ жаркую полемику съ Булгаринымъ.}.
Немедленно строчится доносъ въ вид письма къ предсдателю петербургскаго цензурнаго комитета, кн. Г. П. Волконскому:

‘Сіятельный князь,

Милостивый Государь,

Григорій Петровичъ!

‘Благоволите заглянуть въ послднюю книжку Отечественныхъ Записокъ и въ послдній воскресный нумеръ Литературной Газеты! Есть-ли тутъ слово о литератур — гд говорится обо мн? Одн личности, сплетни, клеветы, высказанныя языкомъ, который нын не употребляютъ самые бранчивые лакеи и кучера. Я не привыкъ къ тяжбамъ (обычное начало всхъ доносовъ Булгарина — M. Л.), но это превосходитъ всякую мру! Конечно, я бы никогда не хотлъ отвчать подобными личностями и бранью, унижающими достоинство человка, дворянина и литератора, но мн ничего не позволяютъ въ цензур, потому что цензора, которые разсматриваютъ противные мн журналы, находятся въ дружб и связяхъ съ ихъ издателями и сами или журналисты, или сотрудники журналовъ, и держатся за руки и вс состоятъ подъ покровительствомъ г. Комовскаго {Директоръ канцеляріи министра просвщенія.}, человка близкаго къ министру и мн далекаго. Питаю себя надеждою, что ваша свтлость, по врожденному вамъ правосудію, безпристрастію и любви къ истин, прекратите систематическое дйствіе злобы и зависти и введете литературную войну въ предлы литературныхъ приличій, удержавъ г.г. цензоровъ въ предлахъ закона. Они думаютъ, что меня можно безнаказанно оскорблять, потому что я полякъ, нигд не служу, сильныхъ родныхъ здсь не имю и никогда не жаловался, — а, между тмъ, Карлово стоитъ всмъ костью въ горл — и вотъ составилась партія, чтобы дйствовать противъ меня общими силами съ цензорами, за исключеніемъ почтеннаго дворянства Корсакова {Цензоръ, пріятель ‘Св. Пчелы’.}. Свтлйшій князь, уничтожьте эту паутину! Только загляните въ Литературную Газету и въ Отеч. Записки — увидите, что это за грязь! Не смю доле мучить васъ.
‘Съ истиннымъ высокопочитаніемъ и безпредльною преданностью честь имю пребывать

вашей свтлости милостиваго государя

покорнйшимъ слугою

. Булгаринъ’ 1).

1) ‘Отчетъ Импер. Публ. Библіотеки за 1892 годъ’, Спб., 1895 г., приложенія, 58—60.

Кн. Волконскій почелъ за лучшее совершенно прекратить всякую полемику…
Мра эта была сообщена неофиціально Булгарину, только что объявившему, что Краевскій унижаетъ Жуковскаго, несмотря на то, что поэтъ — авторъ нашего народнаго гимна… Булгаринъ не нашелъ ничего лучшаго для борьбы съ такимъ охранительнымъ распоряженіемъ, какъ снова написать письмо кн. Волконскому, въ которомъ представилъ уже нсколько выдержекъ изъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ особенно ‘неблагонамреннаго’ свойства и при этомъ прибавилъ: ‘съ того времени, какъ вы предсдательствуете въ комитет, пропускаются вещи, посильне и почище этихъ’. Кром того, онъ обвинялъ Уварова въ ничегонедланіи, въ покровительств либерализму, чего министръ всегда очень боялся, требовалъ особой слдственной коммиссіи, передъ которой хотлъ предстать, какъ ‘доноситель’, для обличенія партіи, колеблющей вру и престолъ, писалъ, что будетъ просить государя разобрать это дло, a если государь не вникнетъ въ него или дло до него не дойдетъ, то онъ попроситъ прусскаго короля довести до свднія Николая I все, что ему, Булгарину, необходимо сказать для огражденія священной особы государя и его русскаго царства. Кончалось письмо угрозой: ‘я не позволю, чтобы на меня, какъ на собаку, надвала цензура намордникъ!’
Волконскій отправилъ этотъ доносъ Уварову, Уваровъ — Бенкендорфу. Министръ такъ былъ взволнованъ всмъ этимъ, что сказалъ Волконскому, что ‘хочетъ, чтобы, наконецъ, русская литература прекратилась. Тогда, по крайней мр, будетъ что-нибудь опредленное, a главное — я буду спать спокойно’… Бенкендорфъ получилъ отъ государя приказаніе сдлать такъ, какъ будто ничего обо всемъ разсказанномъ не знаетъ {А. Никитенко, ‘Дневникъ’, ‘Рус Старина’, 1889 г., XII, 756—758.}…
Но Бенкендорфъ не исполнилъ приказанія Николая I и немедленно сообщилъ Булгарину о понесенномъ ими пораженіи. ‘Si le malheur doit arriver, — сказалъ онъ ему со слезами на глазахъ, — je prierai pour vous comme pour moi mme’ {С. Шубинскій, ‘Письма . В. Булгарина’, — ‘Литер. Встникъ’, 1901’г., II, 170.}.
Бенкендорфу не долго пришлось ‘хранить’ эту тайну: 11 сентября 1844 года его не стало…
Въ ‘Сверной Пчел’ появляется громадная статья: ‘Графъ Александръ Христофоровичъ Бенкендорфъ’. Уже одно начаю достойно вниманія:
‘Въ лиц А. X. Веякендорфа государь лишился врнаго и преданнаго слуги, отечество ляшилось нолезнаго и достойнаго сына, человчество — усерднаго поборника…
‘Вся Россія знала А. X. Бенкендорфа и во всхъ семействахъ повторялось имя его или съ благодарностью, или съ надеждою, и служило, какъ будто, порукою спокойствія и безопасности.
‘Званіе шефа жандармовъ, которое А. X. Бенкендорфъ занималъ въ теченіе восемнадцати лтъ, сближало его со всми сословіями народа, и по вол государя, давало средства насаждать повсюду много добра и отвращать зло. Онъ былъ защитникомъ истины, утшителемъ несчастныхъ и страждущихъ, стремился къ добру по влеченію своего сердца и пользовался важностью своего званія единственно для содйствія общему благу. Онъ охранялъ всхъ и каждаго отъ злоупотребленія власти, прескалъ тяжбы и ссоры средствами миролюбивыми, и гласъ беззащитнаго и угнетеннаго, чрезъ его посредство, всегда свободно доходилъ до священнаго престола. Надежда на безпристрастіе, правосудіе, добродушіе и на приступность его оживляла каждаго, ему были вс равны: и бдный и богатый, и высокій сановникъ и безчиновный, и передъ лицомъ всей Россіи можно сказать утвердительно, что А. X. Бенкендорфъ оправдалъ общую къ себ довренность и пріобрлъ себ почетное имя въ исторіи отечества и человчества ‘ {‘Св. Пчела’ 1844 г., No 218, 26 сентября.}.
Въ одномъ изъ своихъ сочиненій Булгаринъ писалъ: ‘гр. Бенкендорфъ былъ ко мн необыкновенно милостивъ, и даже боле нежели снисходителенъ, до самой своей кончины. За то и я любилъ его душевно и чту память его, потому что зналъ хорошо его благородную, рыцарскую душу! Со слезами истинной горести положилъ я цвтокъ на его могил’ {‘Воспоминанія’, 1846 г. III, 368.}.
Въ страх за свое сиротство посл смерти главы ‘общей маменьки’ (такъ Булгаринъ называлъ III Отдленіе… и неувренности въ твердости при новомъ начальник второй половины ‘маменьки’ — Дубельта, Булгаринъ спшитъ подслужится преемнику Бенкендорфа.
Скоро онъ почти совсмъ успокоился: Дубельтъ былъ оставленъ гр. Орловымъ на своемъ мст. Но, все-таки возникалъ вопросъ о боле или мене легальномъ пути для удовлетворенія честолюбія, и Булгаринъ, въ ноябр 1844 г., поступаетъ членомъ-корреспондентомъ спеціальной комиссіи коннозаводства — мсто, дававшее возможность получать чины и ордена. Отношенія съ Орловымъ были очень далекія — надменный графъ предоставлялъ вдаться съ Булгаринымъ Дубельту.
‘Отечественныя Записки’ продолжали чувствовать добровольца доносчика, что можно вывести изъ его писемъ къ Никитенку. Такъ, 28 ноября 1845 г. онъ пишетъ:
‘Отецъ и командиръ Александръ Васильевичъ! Право, не постигаю той удивительной вольности, которою пользуются ‘Отеч. Записки’ и той неприкосновенности, которою обезпеченъ г-нъ Краевскій! Крыловъ (цензоръ) былъ сегодня y меня и показалъ мн исключенія изъ статьи объ ‘Отеч. Запискахъ’! Я ршился перенесть судъ повыше и всеподданнйше просить моего личнаго благодтеля, царя православнаго, разршить: почему Краевскому позволено печатно поносить меня самымъ гнуснымъ образомъ, топтать мое имя въ грязь, употреблять самыя низкія выраженія, — a мн запрещено даже защищаться! Дло это должно принять самый серьезный оборотъ, потому что y меня собраны акты. Наконецъ, вывели меня изъ терпнья!
‘Прошу покорнйше о возвращеніи метрики моей или свидтельства о крещеніи. Я сообщилъ вамъ вмст съ корректурными листами. Во всемъ покоряюсь вашей вол, скорблю, что долженъ надодать вамъ — но что же длать? Вольно же вамъ быть честнымъ, умнымъ и благороднымъ человкомъ’.
Черезъ полтора года Булгаринъ пишетъ письмо, боле ршительное, въ которомъ заявляетъ, между прочимъ:
‘Я думаю, что не весьма полезно для государя и отечества и пропущенное вами въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ (1844 г., No 2, смсь, стр. 98), въ которыхъ имя ваше было выставлено въ числ сотрудниковъ: ‘Богъ на крест, освщающій свободу и равенство не однихъ римскихъ гражданъ, но и всхъ людей, какъ членовъ одного семейства, присущаго Его Божественности, — вотъ что побдило древній міръ и не перестаетъ развиваться и оплодотворяться въ мір новомъ’. Такихъ и еще посильне мстъ, пропущенныхъ вами въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, еще нсколько есть, a потому я удивляюсь, что вамъ вдругъ вздумалось сдлать изъ меня человка злонамреннаго, пишущаго противъ правительства!.. Я долженъ буду защищаться, представить на видъ все пропущенное вами въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, которыя помщали боле, нежели журналы, гд свобода книгопечатанія (sic!), и вы все утверждали своею подписью. Скажу вамъ откровенно: горе литератур, когда цензора издаютъ журналы или сотрудничаютъ въ нихъ, точно такъ же, какъ горе коммерціи, когда таможенные занимаются торговлей’ {‘Изъ архива А. В. Никитенка’, ‘Рус. Старина’, 1900 г., I. Въ послднемъ Булгаринъ, конечно, правъ…}.
Годомъ раньше (1846 г.) Булгаринъ подалъ Дубельту записку, озаглавленную: ‘Нсколько правдъ, предлагаемыхъ на благоразсужденіе’. Это и есть то ‘маранье’, на которое онъ указывалъ въ приведенномъ уже выше письм къ Дубельту отъ 1846 г. Большая часть ‘Правдъ’ посвящена Уварову. Кром того, зная постоянныя натянутыя отношенія министровъ съ III Отдленіемъ, Булгаринъ самъ немного полиберальничалъ, бросивъ въ ихъ огородъ нсколько, правда, мткихъ камешковъ.
Вотъ нкоторые изъ нихъ:
‘Отъ системы укрывательства всякаго зла и отъ страха отвтственности одному за всхъ, выродилась въ Россіи страшная система министерскаго деспотизма и сатрапства генералъ-губернаторовъ’…
‘Комиссія прошеній — есть комиссія отказовъ’.
‘У насъ какая отвтственность министровъ? Ихъ отчеты! А кто ихъ повряетъ? Никто! — Пишутъ, что угодно. На бумаг блаженство, въ существ горе! Сами чиновники, составляющіе отчеты, смются надъ этой поэзіей, какъ они называютъ отчеты! Chef d’oeuvres этой поэзіи — это отчеты министерства просвщенія!’
‘…Въ администраціи, или управленіи государства, сводъ законовъ и собраніе законовъ не имютъ ни малйшей силы и подчиняются министерскимъ предписаніямъ’.
‘Я не доносчикъ — пишетъ Булгаринъ — но стоитъ разспросить хоть одного благонамреннаго грамотнаго человка, онъ укажетъ такія вещи, за которыя и въ Англіи посадили бы въ тюрьму. Люди поумнли: тайныхъ обществъ не составляютъ, но всмъ, хотя мало знакомымъ съ литературою, извстно, что y насъ существуетъ чрезвычайно сильная партія, подъ покровительствомъ могущественнаго чиновника въ министерств просвщенія, дйствующая въ дух коммунизма и правилъ нечестиваго либерализма. У меня бездна жалобъ, даже отъ епископовъ, но это не мое дло! Извстный (?) литераторъ и академикъ Борисъ Федоровъ представилъ мн нкоторыя выписки, отъ которыхъ волосы становятся дыбомъ, когда вспомнишь, что посл себя оставляешь шестерыхъ малолтнихъ дтей, противъ которыхъ вострятъ, на твоихъ глазахъ, топоры! Но партія эта пріобрла лестью сильнйшее покровительство, и ее никто не дерзаетъ затронуть, тмъ боле, что она привязала къ себ и матеріальными интересами. Мн объ этомъ не слдуетъ распространяться, чтобъ не подумали, будто я дйствую по духу литературной вражды, но возьмите, если угодно, отъ меня выписки Бориса Федорова и разспросите его, не стращая, a лаская, — увренъ, что ужаснетесь’!
Надо-ли говорить, что ‘могущественный чиновникъ въ министерств просвщенія’, т. е. гр. Уваровъ, былъ столько же прикосновененъ къ либеральнымъ людямъ конца 40-хъ годовъ, сколько Булгаринъ былъ представителемъ польской партіи…
Довольно интересна четвертая ‘правда’:
‘Во всей Польш бунты и заговоры! Ужели есть хотя одинъ такой дуракъ въ Польш, чтобъ врилъ, будто возстаніе можетъ побдить благоустроенныя арміи трехъ государствъ? Сомнваюсь! Ведетъ въ пропасть отчаянье. Отчаянье — это порохъ, a искры брошены извн. Въ 1789 году и въ 1830 году, когда западнымъ революціонерамъ надобно было сдлать диверсію на сверъ, — они подожгли Польшу. Исторія — то же, что математика: по двумъ извстнымъ отыскиваютъ третье неизвстное. Заговоры и бунты въ Польш, a огонь тлетъ теперь въ Германіи, въ Пруссіи и Австріи. Я не пророкъ, но увидите, что откроется по слдствію, если только на слдствіи будетъ хотя одинъ дальновидный человкъ! Искры брошены изъ Кенигсберга, Кельна и изъ Венгріи, иначе быть не можетъ? Польскіе эмигранты — если участвуютъ, то второстепенно. Я убжденъ, что въ Германіи приготовляется революція, и поляковъ возмутили, чтобъ занять державы. По моему мннію, ничего нтъ легче, какъ управлять поляками. Народъ живой, легковрный, удобовоспламенимый: съ ними надобно играть, какъ съ дтьми, въ игрушки, надобно занять ихъ страсть къ дятельности и ихъ воображеніе. Все зависитъ отъ выбора людей, которые бы не уничижали ихъ. При мн самый врный царю полякъ заплакалъ, когда услышалъ, что Писареву (кіевскому) дали ленту! Но теперь не въ томъ дло. Главное въ томъ, что — я полагаю — Польша взбунтована Германіей и Венгріей, и въ Пруссіи что-то готовится недоброе. И теперь именно раздражаютъ донельзя остзейцевъ!!! Какая польза отъ того, что я говорю правду? Ровно никакой! Въ начал польскаго бунта (въ 1831 г.), когда я составилъ изъ 3-хъ отрывковъ газетъ такую реляцію о возстаніи, что князь Любецкій врилъ, якобы она составлена въ Варшав нашимъ тамъ агентомъ, графъ Бенкендорфъ общалъ мн золотыя горы, которыхъ я вовсе не хотлъ и не требовалъ. Онъ хотлъ выслать меня въ Варшаву, вмсто графа Гауке, для усмиренія умовъ, и ужъ, конечно, я много сдлалъ бы добра, — меня не признали способнымъ! Писака бо есть! Когда наши шли со стороны Праги на Варшаву, я написалъ къ Бенкендорфу: ‘зачмъ хотите пробивать лбомъ стну, когда можете переправиться чрезъ Вислу на прусской границ&#1123,, и подойти къ Варшав отъ Воли!’ {Эти слова надо рекомендовать особому вниманію распространителямъ легенды о польской партіи съ Булгаринымъ во глав.}. Бенкендорфъ задушилъ меня въ объятіяхъ, — a все я остался нулемъ: разъ въ жизни попросилъ бездлицы, и отказали со стыдомъ!! {Рчь идетъ о невыданной ссуд въ 25,000 руб.}. Но и интересы мои, и самолюбіе, и честолюбіе, кладу на жертвенникъ истины, и хотя знаю, что словеса нуля — пойдутъ на втеръ, почитаю долгомъ высказать то, что по моему мннію полезно моему государю, которому я присягнулъ служить врою и правдою!
‘Тутъ можно было бы и много пояснить,
‘Да чтобъ гусей не раздразнить!’ 1).
1) М. Сухомлиновъ, н. с., 491—497. Курсивъ мой.
Вскор Булгаринымъ подана была еще аналогичная записка: ‘Литература и цензура’, которой ему хотлось добить Уварова. Тутъ рекомендовалось обратить на министерство народнаго просвщенія сугубое вниманіе, и проводилась та мысль, что въ цензора должны назначаться столбовые дворяне, единственно способные противиться идеямъ коммунизма и революціонному духу… Не было недостатка и въ доносахъ на тхъ отдльныхъ цензоровъ, которые когда-либо сталкивались съ Булгаринымъ {Ibidem, 501—505.}.
Все это принималось къ свднію, иногда — къ исполненію…
Въ 1848 г. Булгаринъ въ дломъ ряд доносовъ III Отдленію набросился на ‘Современникъ’ и въ сообществ своего ближайшаго начальника — директора канцеляріи конно-заводскаго управленія — распространялъ всякія клеветы на этотъ журяалъ, только что похоронившій Блинскаго. Надъ ‘Современникомъ’ то собиралась гроза, то, благодаря связямъ Панаева, вдругъ прояснялось, но безоблачно и спокойно никогда не было.
Но 1848-й годъ, разбудившій общество громомъ европейскихъ событій, былъ y насъ годомъ пробуждавшагося самосознанія. Въ глазахъ русскаго общества ‘Сверная Пчела’ и Булгаринъ все боле и боле вырисовывались во весь ростъ. Девятилтняя работа въ Петербург ‘неистоваго Виссаріона’ тоже отчасти способствовала этому. и вотъ Булгаринъ ршается повдать міру свое исключительное положеніе ‘Весьма замчательно, — писалъ онъ, — что вс журналы, сколько ихъ ни было въ теченіе двадцати шести лтъ, начинали свое поприще, продолжали и кончали его — жестокою бранью противъ моихъ литературныхъ произведеній. Вс мои сочиненія и изданія были всегда разруганы, и ни одно изъ нихъ до сихъ поръ не разобрано критически, по правиламъ науки. Нигд еще не представлено доказательствъ, почему такое-то изъ моихъ сочиненій дурно, чего я долженъ избгать и остерегаться. О хорошей сторон — ни помина! Какая бы нелпость ни вышла изъ печати, господа журналисты всегда утверждаютъ, что все же она лучше, нежели мои сочиненія’ {‘Воспоминанія’, I, предисловіе.}.
Эта самооцнка — лучшее свидтельство въ пользу русской литературы. Ради правды его приходится даже смягчить: нкоторые органы и журналисты по отношенію къ Булгарину вполн повторяли слова:
Кукушка хвалитъ птуха
За то, что хвалитъ онъ кукушку…
Извстенъ тогдашній правительственный взглядъ на Гоголя… Когда великаго сатирика не стало, Булгаринъ выступилъ съ выраженіемъ этого взгляда и все, что ему противорчило, направилъ куда слдуетъ.. Такъ, онъ далъ понять неумстность траурной каймы въ ‘Москвитянин’, онъ раздулъ значеніе тургеневской статьи и добился ареста Ивана Сергевича. 22 апрля 1852 г. Никитенко прямо записываетъ: ‘теперь извстно, что причиною всей бды было донесеніе Мусина-Пушкина (предсдателя петербургскаго цензурнаго комитета, не пропустившаго статью Тургенева въ Петербург — М. Л.), подвигнутаго на это Булгаринымъ’ {‘Рус. Старина’, 1890 г., III, 647.}. Русское общество до того свыклось съ силою Булгарина, что сейчасъ же вслдъ за печатнымъ возраженіемъ ему, написаннымъ по поводу каймы Погодинымъ, въ Москв разнесся слухъ объ арест редактора ‘Москвитянина’ именно за такой отвтъ {Ibidem, 86—92.}. Тогда это оказалось уткой, но, немного спустя, благонамренный Погодинъ былъ, дйствительно, взятъ подъ надзоръ полиціи за неодобрительный отзывъ о драм гофъ-драматурга Кукольника — ‘Денщикъ’. Булгаринъ изъ себя выходилъ, доказывая опасность подобной критики патріотической пьесы и достигъ своего {Н. Барсуковъ, н. с., XII, 6.}…
Спустя годъ. Булгаринъ подалъ Дубельту записку о необходимости учредить сыскной приказъ… ‘Полиція наша не въ силахъ исполнять то, что требуется отъ полиціи въ благоустроенномъ государств’ — такъ начиналась эта замчательная бумага.
‘У насъ нтъ безподобнаго французскаго заведенія Police de Sret или, какъ было въ старину въ Россіи, сыскного приказа, a это первая потребность въ благоустроенномъ государств’. Заканчивался этотъ проектъ словами: ‘Начальникомъ сыскного приказа долженъ быть такой зврь, какъ былъ y насъ Эртель, вотъ образецъ! A сыскной приказъ, право, нужне лишнихъ комитетовъ и департаментовъ’ {М. Сухомлиновъ, н. с., 409—500.}…
Дубельтъ не забывалъ Булгарина: въ 1846 г. онъ получилъ чинъ надворнаго совтника, въ ма 1847 г. ‘во вниманіе къ отлично усердной и ревностной служб высочайше повелно, по положенію комитета министровъ, не считать препятствіемъ къ полученію пенсій и другихъ наградъ, кром знака отличія безпорочной службы, отставки его въ 1811 г., по худой аттестаціи, отъ службы’, въ 1848 г. — ‘во вниманіе къ отличному усердію и особымъ трудамъ’ пожалованъ въ коллежскіе совтники, въ 1850 г. — ‘въ награду отлично усердной и ревностной службы’ пожалованъ, согласно удостоенію комитета министровъ, подаркомъ по чину, въ 1852 г. ‘за отлично усердную службу’ произведенъ въ статскіе совтники {Н. Гастфрейндъ, ‘Матеріалы для біографіи . В. Булгарина’, ‘Литер. Встникъ’, 1901, IV.}.
Въ сентябр 1850 г. Булгаринъ писалъ Гречу, что гр. Орловъ общалъ ему похлопотать y князя Ширинскаго-Шихматова о разршеніи ‘Сверной Пчел’ печатать частныя объявленія {‘Древняя и Новая Россія’ 1876 г., I, 99.}. Надо думать что министръ не согласился, потому что Орловъ не особенно настаивалъ.
Не прекращая ни на одинъ день своей ‘спеціальной’ дятельности, Булгаринъ вступаетъ въ новую полосу русской жизни, начавшуюся съ паденіемъ Севастополя.
Въ 1857 г. его разбилъ правосторонній параличъ, a 1-го сентября 1859 г. русская литература вздохнула свободне, будучи увренной, что мшать прежнюю грязь въ новую, все-таки, боле чистую струю жизни уже некому: семидесятилтній Булгаринъ отошелъ въ вчность, въ чин дйствительнаго статскаго совтника, пожалованнаго ему при отставк въ 1857 г.
Правдивость заставляетъ сказать, что не было человка, который бы пожаллъ о его смерти. Она вполн отвчала моменту, хоронившему старый, николаевскій режимъ. Некрологи почти отсутствовали… Булгаринъ не ошибался: ‘вс грамотные люди въ Россіи знали о его существованіи’, но никто не цнилъ его по его собственной оцнк. ‘Съ тхъ поръ, — писалъ онъ еще въ 1846 г. — какъ я началъ мыслить и разсуждать, я мыслю вслухъ и готовъ былъ бы всегда печатать во всеуслышаніе вс мои мысли и разсужденія. Душа моя покрыта прозрачною оболочкою, чрезъ которую каждый можетъ легко заглянуть во внутренность, и всю жизнь я прожилъ въ стеклянномъ дом, безъ занавсей’… Вс знали, что на самомъ дл было совсмъ не такъ, что вслухъ Булгаринъ никогда не думалъ, a всегда нашептывалъ, что разсужденія и мысли свои писалъ ‘конфиденціально’, что душа его покрыта стью человческихъ бдъ и страданій, что значительную часть своей жизни онъ прожилъ въ ‘мрачномъ’ дом, гд, кром оконныхъ занавсей, было всегда достаточно всякихъ таинственныхъ завсъ…
Лемке Михаил Константинович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Об исторических трудах в России, Надеждин Николай Иванович, Год: 1837
  2. Предисловие книге Жюля Мишле ‘Кордельеры и Дантон’, Добиаш-Рождественская Ольга Антоновна, Год: 1920
  3. Объяснение по поводу одной рецензии, Ключевский Василий Осипович, Год: 1881
  4. Статья из Монитера о вступлении англичан в Копенгаген, Неизвестные_французы, Год: 1807
  5. Таблица о государственных доходах и расходах Франции со времен Филиппа Августа до Наполеона Бонапарте, Неизвестные_французы, Год: 1806
  6. Витторио Альфьери, Гливенко Иван Иванович, Год: 1929
  7. Андрей Евгеньевич Розен и его ‘Записки декабриста’, Невелев Г. А., Год: 1984
  8. Утаенная любовь А. С. Пушкина, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1930
Электронная библиотека