Очерки Мордвы, Мельников-Печерский Павел Иванович, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 97 минут(ы)

Мельников П. И. (Андрей Печерский).
Очерки Мордвы

I

Из всех народов так называемого чудского или финского племени, обитающих в России, ни одно так не обрусело в настоящее время (1867), как Мордва, особенно же та часть ее, которая живет в Нижегородском уезде и называется терюханами. Здесь Мордва уже совсем почти забыла свой язык, и лишь в некоторых немногих деревнях женщины сохраняют еще остатки мордовского наряда, но и то с каждым годом встречается все реже и реже. Многочисленное мордовское племя эрзя также наполовину обрусело.

Мордва, в древности жившая в нынешних губерниях Нижегородской, Симбирской, Саратовской и Пензенской и в северной части Тамбовской губернии, теперь разбросана на огромном пространстве от Нижнего Новгорода до Каспийского моря и от рек Цны и Мокши до Бугуруслана. Но те из этого племени, что живут в губерниях Самарской, Астраханской и частью Саратовской, пришли на места нынешнего населения в XVII и даже в XVIII столетии. Так, из современных актов мы знаем, что бортники из племени терюхан (нижегородская Мордва), исстари бывшие людьми свободными, были раздаваемы монастырям и помещикам, а оставшиеся свободными, в конце XVII столетия, подарены имеретинскому царю Арчиле, выехавшему в Россию. Положение Мордвы ухудшилось, и она огромными толпами бежала вниз по Волге на дощаниках (небольшое волжское судно) с женами, детьми и имуществом. Примеру их последовали эрзяне, также розданные в XVII столетии и даже во времена Ивана Васильевича Грозного разным частным владельцам и монастырям, с целью обратить их в христианскую веру. Беглецы, вместе с другою ‘вольницей’, укрывавшеюся от платежа податей, поселились на луговой стороне Волги, в нынешней Самарской губернии, на казенных землях, распахали ее, никогда не паханную дотоле, и жили как ‘бобыли и захребетники’. Петр Великий, узнав о том, послал грозный указ самарскому воеводе, повелевая Мордву разыскать и выслать на старое жительство. Но, как ни строг был указ Петров, Мордва далеко но вся возвратилась. Как скоро переселенцы сведали об указе, бросились на юг. Там, на привольных берегах Иргиза, близ впадения его в Волгу, населили несколько деревень и доныне существующих, частью перешли на нагорную сторону Волги и поселились в нынешней Саратовской губернии, в уездах Хвалынском, Вольском, Саратовском и Балашовском, частью ушли еще далее, к самому почти Каспийскому морю. Верстах в тридцати от берега этого моря, по правую сторону протоков Бузана, при Чуркинском проране, доселе существуют три мордовские поселка, построенные на владельческой земле.

Мордва разделяется на несколько племен. Главное из них эрзя или эрдзяды, живущие в Арзамасском, Ардатовском, Лукояновском, Сергачском и Княгининском уездах Нижегородской губернии (в ней только две деревни Лукояновского уезда населены мокшанами), в губерниях Пензенской, Симбирской и Саратовской эрдзяды живут смешанно с племенем мокша, а в Казанской губернии среди них, впрочем, особняком, живет мордовское племя каратаи. Небольшое племя терюхан, самое северное из мордовских, жившее прежде по берегам Волги и Оки, осталось теперь (1867) лишь в сорока селениях Нижегородского уезда, всего в количестве тринадцати тысяч душ обоего пола. Это племя было очень близко к эрдзядам, теперь же оно почти совершенно обрусело. Некоторые считают терюхан эрдзядами, но, судя по остаткам их языка, судя по их обычаю и религиозному культу, их нельзя не признать особым племенем. Племя мокшан, численностью немного уступающее эрдзядам, обитает в северной части Тамбовской губернии, в западной половине Пензенской, в двух селениях Нижегородской, а также в Симбирской и Саратовской губерниях, смешанно с эрдзядами. Полагают, что племя мокшан в VIII или IX столетии было известно арабским писателям под именем ‘буртасов’. Эти писатели говорят, что на правом берегу Волги северными соседями прикаспийских хозаров, в двадцати днях езды от столицы их Итиля (около Астрахани), жили буртасы, земля которых простиралась в длину на северо-запад также на двадцать дней езды и граничила с владениями болгарскими. По этому расчислению оказывается, что земля буртасов начиналась приблизительно от нынешних границ Саратовской губернии с Астраханскою и достигала к северу до нынешнего Симбирска, а на запад почти до Оки. Так как теперь в этих местах живут мордва-мокшане, то ориенталисты наши и признают в них потомков буртасов, тем более, что восточные писатели, упоминая о племени эрзя и даже о небольшом племени каратаев, совершенно умалчивают о многочисленном племени мордвы-мокшан. Мокшане разделяются на две группы: одни называются высокими мокшанами, другие простыми, и различаются между собой в языке. Наконец четвертое мордовское племя каратаи, весьма незначительное по числу, обитает в Тетюшском уезде Казанской губернии, против Камского устья. В Самарской и Астраханской губерниях живут поселившиеся здесь, как сказано выше, в XVII и XVIII уже столетиях эрдзяды и, кроме того, терюхане (совершенно потерявшие здесь свои племенные особенности и слившиеся вполне с эрдзядами).

В эпоху призвания Рюрика некоторые народы чудского племени были уже подвластны славянам и в первые же времена существования русского государства совсем обрусели. Таковы: Весь, жившая на Белоозере, среди которой, по сказанию Нестора, водворился один из братьев Рюрика, Меря, жившая на озерах Мерском (Галичском), Неро (Ростовском) и Клещине (Переславском), и Мурома, жившая по Оке. В главные города последних двух племен, в Ростов и Муром, Рюрик, как видно из летописи, послал ‘мужей’ своих и обладал землями их точно так же, как Новгородом и другими славянскими городами. Сыновья Владимира, свв. Борис и Глеб уже княжили в чудских городах, Ростове и Муроме. Затем названия Веси, Муромы и Мери более не появляются на страницах русской летописи, ко времени нашествия монголов, конечно, все они уже совершенно обрусели, но мордва оставалась еще самобытною и независимою, ибо находилась вне славянского влияния. Только перед самым нашествием монголов летописи начинают упоминать о Мордве и рассказывать о столкновениях с нею русских князей, до тех же пор только один раз, именно под 1103 годом, об этом народе упоминает летописец: ‘бися Ярослав (сын Святослава Черниговскаго) с Мордвою, — говорит он: — месяца марта в 4 день, и побежден бысть Ярослав’.

Во время войн Андрея Боголюбского с болгарами, Мордва, жившая тогда у устья Оки и далее по берегам Волги, без сомнения, подвергалась нападениям русских дружин. Так, под 1173 годом летописец говорит: ‘Посла князь Андрей сына Мстислава на болгары, а Муромский князь сына посла, а Рязаньский князь сына посла, и бысть не люб путь ти всим людем сим, зане непогодье есть зиме воевати болгары, идучи не идяху. И бывшю же на Городьце князю и совокупися с братома своима, с Муромьскым и с Рязаньскым на устьи Окы, и ждаша дружине своей две недели и не дождавша, поехаша с передними с дружиною, и Борис Жидиславич воевода бе в то время и наряд всь держаше, и въехаша без вести в поганыя и взяша сел 6 и семое город, муже изъсекоша, а жены и дети поимаша. Слышавше же болгаре в мале дружине пришедше князя Мстислава, идуща с полоном, доспеша вборзе и поехаша по них в 6.000, за малом не постигоша их за 20 верст, князю Мьстиславу на устьи с малом дружины, а всю дружину пустивше от себе, и взврати Бог поганыя от него, а хрестьяны покры рукою Своею’. Из этого летописного рассказа трудно заключить, где и какие села и какой город разорил воевода, но ясно, что князь Мстислав Андреевич все время стоял на устье Оки, следовательно на земле мордовской. Трудно предположить однако, чтобы русский воевода зимой зашел так далеко: собственно к болгарам, в их землю, то есть в нынешнюю Казанскую губернию. Не воевал ли он Мордву, по-видимому, находившуюся тогда в подчинении у болгар?

В 1182 году великий князь Всеволод Юрьевич ‘заратися с Болгары’ и достиг до их столицы, ‘Великаго Города Серебряных Болгар’, как называет его летописец. Набег Всеволода был удачен, с пешим войском воротился он во Владимир водой по Волге, по Оке и по Клязьме, ‘а коне пусти на Мордву’, то есть конницу отправил сухим путем через мордовскую землю, через нынешние Симбирскую и Нижегородскую губернии, ‘при чем, — говорит Татищев: — Всеволод разорил множество мордовских селений’. В 1186 году Всеволод из Городца, с тамошними жителями, спустился в ладьях вниз по Волге, вторгнулся в Болгарию и воротился с добычей. Болгары и послушная им Мордва присмирели, а усобицы, возникшие по смерти Всеволода между его сыновьями, не дозволяли русским князьям делать по-прежнему набеги на богатых болгар. В 1217 году сами болгары сделали нападение на Устюг и обманом завладели им, напали также на Унжу, но тамошние жители отбились. Как скоро усобица кончилась и во Владимире стал спокойно владеть Юрий Всеволодович, он решился свести счеты с болгарами за Устюг и за Унжу. В 1220 году собрались на устье Оки полки великого князя и брата его Ярослава Переславского, а полки из Ростова и Устюга пробрались в верховья Камы. Русские напали на болгар и на Волге и на Каме. Этот набег из всех русских набегов на болгар был самый удачный и самый прибыльный. Зимой из Болгарии приехали во Владимир послы просить мира, но Юрий не соглашался и весной сам выступил с войском в Городец, намереваясь принять личное участие в нападении на богатую страну. На дороге приходили к нему еще послы, он и тех не послушал. Наконец в Городце пришли третьи послы, принесли великому князю богатые дары, и Юрий согласился на мир. Но, на случай будущих предприятий против болгар, он занял важный в то время стратегический пункт на устье Оки, отправился туда из Городца и основал город, назвав его Новым Городом. Впоследствии, для отличия от Новгорода Ильменского, этот город стали называть Нижним Новгородом.

Это был первый шаг русских к обладанию Мордвой. Естественно, что он повлек за собой неприязненные столкновения. Взаимные набеги продолжались однако недолго, вскоре и Русь, и Мордву, и болгар постигла одинаковая участь: меч монголов прошел по землям их.

Представив сухой перечень летописных сказаний о событиях, предшествовавших основанию первого русского города в земле мордовской, приведем как русские, так и мордовские предания. Вот первое сказание, русское. Оно живет доселе в памяти народной и найдено нами лет двадцать тому назад (1867) в одном рукописном сборнике XVII столетия. Во времена стародавние, где теперь стоит Нижний Новгород, жил знатный, сильный мордвин, по имени Скворец. Он был друг и товарищ другому, такому же знатному, такому же сильному мордвину — Соловью, тому самому, что связан был Ильей Муромцем. Женился Скворец на восемнадцати женах, и родили они ему семьдесят сыновей. Все жили вместе, занимались скотоводством, пасли стада на горе и по вечерам гоняли их на водопой на Оку-реку. Тут же в ущелье обитал чародей Дятел, тоже мордвин, тоже приятель Соловью. И спросил Скворец Дятла о судьбе семидесяти сыновей своих. Отвечал Дятел: ‘Если дети твои будут жить мирно и согласно друг с другом, долго будут обладать здешними местами, а поссорятся — будут покорены русскими. И тогда здесь, на устье Оки, поставят русские город камень, крепок зело, и не одолеют его силы вражеские’. И, сказав это пророчество, просил Скворца Дятел о честном ему погребении. Умер Дятел в глубокой старости, и похоронил его Скворец на горе, на устье Оки-реки, и прозвалось то место Дятловы горы. Затем помер и Скворец, завещав семидесяти сыновьям своим мир и согласие. Сыновья и внуки Скворца жили хорошо между собою, но потомки их размножились и стали враждовать друг с другом. И свершилось предречение чародея Дятла: один святой князь, Андрей Боголюбский, согнал их с устья Оки, другой святой князь, Георгий, поставил на Дятловых горах Нижний Новгород. С некоторыми изменениями легенда эта сохранилась в устах народа. Но в устном предании мордовский патриарх столь многочисленного семейства, владевший устьем Оки, называется не Скворцом, а Соколом. Замечательно, что в Нижнем Новгороде, повыше Дятловой горы (вверх по течению Оки), подле так называемого Гребешка, гора, отделяемая от сего последнего оврагом, называется ‘Соколом’. Замечательно и то, что у некрещеной Мордвы до сих пор сохраняется старинное их обыкновение давать новорожденным имена птиц, как, например: Торай (гусь), Тырпыр (дикий голубь) и тому подобные.

Другое русское предание о построении первого города в мордовской земле нам не случалось видеть в старописьменных книгах, и даже не знаем, записано ли оно было когда-нибудь. Вот оно: из-за Кудьмы-реки мордвин Абрамка пришел на устье Оки и поселился на Дятловых горах, поросших дремучим лесом. Выло у него четырнадцать сыновей и три дочери, и построил Абрамка семнадцать домов, там, указывает местный рассказ, где находится теперь архиерейский дом. Это мордовское селение называлось ‘Абрамовым’, и Абрамка был ‘панком’, то есть правителем соседней Мордвы (терюхан). Когда русские стали готовиться к первому походу на Мордву, Абрамка укрепил свой городок, обнес его тыном и валами, в нем было тогда до пятисот человек. В городке своем Абрамка устроил двое ворот: одни с южной стороны вала, широкие, с дубовыми растворами, и завалил их землей, другия — Тайницкие, у Коровьего взвоза, на север, из которых ходили за водой на Волгу. Русские подошли к Абрамову городку в числе четырнадцати тысяч и стали переговариваться с Абрамкой: — ‘Уйди ты от устья Оки и давай князю нашему дань’. — ‘Я не князь мордовский, а только выборный ‘панок’, — отвечал Абрамка: — меня Мордва не послушает, а вот я соберу весь мордовский народ, поговорю с ним и уговорю всю Мордву покориться русскому князю, только дай мне сроку четыре года’. — ‘Не дам тебе четыре года, — отвечал русский ‘мурза’: — а даю сроку четыре дня’. Абрамка согласился, оповестил ближайшую Мордву, и в две ночи через Тайницкие ворота набралось в его городок пять тысяч Мордвы. На четвертый день условленного срока Абрамка велел раскопать засыпанные землей ворота, и ударила Мордва на русскую рать. Но русские одолели, завладели городком, сожгли его, разграбили, а жителей, которых побили, которых в полон взяли. Сам Абрамка был убит. Поставили русские свой городок не на том месте, где было Абрамово городище, а выше по течению Оки, на месте, которое приходится теперь супротив ярмарочного моста. Мордва, узнав о гибели панка Абрамки, и что город его и устье Оки заняты русскими, заволновалась, и шесть тысяч мордовских ратников собрались отмстить за смерть своего ‘панка’ и выгнать русских из земли своей. Русских было только тысяча человек. Узнав о приближении Мордвы, они вышли навстречу и бились с нею около деревни Новой, иначе Щербинка, пробились через мордовские полчища и через Березполье уехали во Владимир. Русские были на конях, а Мордва пешая, оттого она и не могла достичь бежавших русских. Узнав об этом, русский великий князь сам двинулся на Мордву и, завладев их прибрежными местами, основал Нижний Новгород.

От русских преданий обратимся к мордовским. У племени терюхан, как ближайшего к Нижнему Новгороду. сохраняется предание о первоначальном завладении русским князем Мурзою их землями. Терюхане, как мы уже сказали выше, почти совершенно забыли свой язык. Они и песни поют по-русски, и былины свои сказывают на русском языке. Одну из таких былин священник села Сивухи, Рождественское тож, записал в 1848 году и представил преосвященному нижегородскому Иакову, ревностно занимавшемуся собиранием народных сказаний во вверенной ему епархии. Покойный преосвященный передал нам часть собранных им, посредством приходских священников, сказаний. Сказание о ‘мурзе’, московском царе, увидавшем на Дятловых горах одетую в белые балахоны и молящуюся своему богу Мордву, и о том, как за дары этого русского ‘мурзы’, посланные молельщикам, старики мордовские послали хлеб, соль и мед, но молодые ребята, съев все это, поднесли ‘мурзе’ землю и песок, что он и принял за знак добровольного подчинения мордовской земли его власти, — все это сказание носит на себе несомненную печать древности. Приводим мордовскую былину в том виде, в каком получили ее от покойного преосвященного Иакова:

На горах то было, на горах на Дятловых,

Мордва своему Богу молится,

К земле-матушке на восток поклоняется.

Едет мурза, московский царь по Воложке,

По Воложке на камешке.

Говорит мурза людям своим:

‘Слуги вы мои верные,

‘Слуги верные, неизменные,

‘Поглядите-ка, посмотрите-ка

‘Вы на те ли на горы на Дятловы,

‘Что это за березник мотается,

‘К земле-матушке преклоняется?

‘Вы, слуги мои, пойдите,

‘Слуги верные, доглядите,

‘Что это за березник мотается,

‘Мотается-шатается,

‘К земле-матушке преклоняется?’

Слуги пошли, доглядели,

Видят слуги: на горах на Дятловых

Мордва в белых балахонах стоит,

Стоит, своему богу молится,

К земле-матушке на восток поклоняется.

Слуги воротились,

Низко мурзе поклонились,

Говорят мурзе, московскому царю:

‘То не березник мотается,

‘Мотается-шатается,

‘К земле-матушке преклоняется,—

‘То Мордва своему богу молится,

‘К земле-матушке преклоняется’.

Вопросил же их мурза, московский царь:

‘Зачем же они кругом становятся,

‘С чем же они молятся?’

Отвечают мурзе слуги верные:

‘Стоят у них в кругу бадьи могучия,

‘С суслом сладким бадьи могучия,

‘В руках держат ковши заветные,

‘Заветные ковши, больши-набольшие,

‘Хлеб да соль на земле стоят,

‘Каша да яичница на рычагах висят,

‘Вода в чанах кипит,

‘В ней говядину янбед варит’.

И сказал слугам мурза, московский царь:

‘Слуги вы мои, подите,

‘Слуги верные, отнесите,

‘Мордве на моляне скажите:

‘Вот вам боченок серебра, старики,

‘Вот вам боченок злата, молельщики,

‘На мордовский молян так и ступайте,

‘Старикам мордовским серебро, злато отдайте’.

Верные слуги от мурзы пошли,

Мурзин дар старикам донесли,

Старики серебро, злато приняли,

Суслом сладкиим слуг напояли,

Слуги к мурзе приходят,

Весть мурзе приносят:

‘Угостили нас, напоили суслом сладкиим,

‘Накормили нас хлебом мягкиим’.

Мордовски старики от мурзы деньги получили,

После моляна судили, рядили:

Что нам мурзе в дар дать,

Что московскому царю послать?

Меду, хлеба, соли взяли,

Блюда могучия поклали,

С молодыми ребятами послали.

Молодые ребята, приуставши, сели,

Мед, хлеб да соль поели,

Говорят: ‘старики не узнают!’

Земли и желта песку в блюда накладали,

Наклавши, пришли

И мурзе, московскому царю, поднесли.

Мурза землю и песок честно принимает,

Крестится, Бога благословляет:

‘Слава Тебе, Боже Царю,

‘Что отдал в мои руки мордовску землю!’

Поплыл мурза по Воложке,

По Воложке на камушке:

Где бросит земли горсточку —

Быть там градечку,

Где бросит щепоточку, —

Быть там селеньицу.

II

Овладев устьем Оки, владимирский великий князь Юрий Всеволодович поневоле должен был продолжать покорение земли мордовской. Почти каждый год ходили русские полки в Мордву, опустошали их селения, сожигали и травили скотом засеянные мордовские поля. Теснимая русскими, Мордва решилась наконец отмстить за насилия, одни мордовские князьки или ‘панки’ собрались под начальством Пургаса, жившего недалеко от нынешнего города Кадома, на правом берегу реки Мокши, другие, как, например, Пуреша, приняли присягу на верность русскому великому князю. В 1228 году, когда сам Юрий с братом Ярославом и племянниками, сыновьями Константина Ростовского, пошел на Мордву в окрестности Нижнего, союзник его, муромский князь Юрий Давыдович, вторгнулся зимой в волости Пургаса и разорил их. Мордва убежала в леса и там заперлась в крепостцах своих (‘тверди’, как называет их летописец). Не успевшие укрыться погибли под мечами муромской рати. Пургас собрался с силами и следующим летом отправился к Нижнему, намереваясь разорить этот оплот русской силы в мордовской земле, но жители едва возникшего города отбились от мордовского князька. С большим уроном отступил он к себе на Мокшу, но на пути рать его была истреблена верным Юрию Пурешей, сам Пургас едва спасся в бегстве. Нашествие монголов прекратило враждебные столкновения русских с Мордвой — и те и другие подпали под одну власть иноплеменного владетеля: и русские и мордовские князья одинаково сделались подданниками монгольского хана.

В эпоху монгольского владычества Мордва жила по-прежнему, занимаясь звероловством в дремучих лесах своих, хлебопашеством на расчищенных среди этих лесов полянах и бортевым пчеловодством, мордовские ратники служили в войсках хана и доставляли татарам звериные шкуры, мед и также соколов и кречетов для охоты. Но еще с конца XIII столетия татары стали теснить Мордву, так, в 1288 году сын Темира, князь Елартей, опустошил мордовскую землю. С половины XIV столетия Мордву стали теснить с одной стороны татары, с другой русские. В это время суздальский великий князь Константин Васильевич перенес столицу свою в Нижний Новгород и оттеснил Мордву от берегов Оки, Волги и Кудьмы в Терюшевские леса и далее, а на опустелые их селища поселил русских людей. Привлекаемые льготами, которые предоставлял переселенцам Константин Васильевич, русские люди стекались на берега Оки, Волги и Кудьмы и селились, где кто хотел, на местах разоренных мордовских селений. Приходили сюда русские не только из Суздаля, вотчины Константиновой, но и из разных других княжений. Константин Васильевич был по личным своим достоинствам гораздо выше всех других современных ему князей. ‘Княжил он честно и грозно,— говорит о нем летописец: — бороня вотчину свою от татар и от сильных князей’. Под покровительство такого князя спешили русские из разных городов, избегая господствовавших там княжеских усобиц и насилий татар, которые, как видно, не смели хозяйничать по-своему в областях нижегородского великого князя. Таким образом в половине XIV столетия колонизация русских в нынешнюю Нижегородскую губернию положила начало обрусению этого края. Мордва же, оттесненная новыми пришельцами, запряталась в дремучих лесах, укреплялась там в своих ‘твердях’, а которая была поближе к русским селениям, стала давать дань князьям нижегородским. Подчиняясь таким образом влиянию более могущественного племени, Мордва стала понемногу русеть, но жившая в местах более отдаленных, подстрекаемая татарами, не терпела русских, как своих притеснителей, и постоянно враждовала с ними. При вторжениях татар в русские области, из этой Мордвы обыкновенно являлись путеводители, указывавшие только им одним известные дороги по лесным дебрям. Во время таких нашествий мордва обыкновенно ‘как волки за полками’ следила за татарскою ратью и грабила то, чего не успели или не хотели ограбить татары. Так, в 1377 году Алабуга и другие мордовские князьки навели татар на рать нижегородскую, беспечно предавшуюся разгулу на берегах Пьяны, а когда татары, разбив беспечных и разорив Нижний Новгород, ушли восвояси, Мордва бросилась опустошать беззащитные русские деревни Поволжья. Зато и русские не оставались в долгу и мстили жестоко. Так, князь Борис Городецкий, мстя за опустошения Мордвою Пооволжья в 1377 году, нагнал Алабугу и других мордовских князьков, перетопил их в Пьяне, а следующею зимой, при помощи московской рати, присланной Донским, опустошил землю мордовскую, разорил все тамошние зимницы и привел в Нижний огромный полон. Добычу разделили, а пленников волочили по льду Волги, травили собаками и казнили разными муками.

В то же время, то есть в половине XIV столетия, другое племя Мордвы, мокшане, подверглось сильному влиянию татар. Во время возникших в Орде междоусобий мурза Тагай из Бездежа завладел Мордвой, жившею в нынешней Пензенской губернии, и утвердился в городе Наровчате. Таким образом произошла ‘Наровчатская орда’, состоявшая собственно из мокшан.

Другие мокшане, жившие от Наровчатской орды далее к западу, также подпали под власть особых татарских владетелей. Подчиненные прежде рязанским князьям, имевшим свои крепостцы в мордовской земле еще в первых годах XIII столетия, мокшане, жившие по реке Мокше и ее притоку Цне, благодаря монгольскому нашествию, высвободились из-под влияния рязанских великих князей, но подпали под власть татарского выходца из Большой-Орды, ширинского князя Бахмета, сына Хуссейнова, в 1298 году. Сын его Беклемиш крестился, наречен был Михаилом и сделался родоначальником князей Мещерских, владевших Мордвой до 1380 года, когда правнук Беклемиша, князь Александр Укович, или Юрьевич, продал зацнинскую Мордву Дмитрию Донскому. Впоследствии в мордовской земле возникли даже особые небольшие татарские владения, в роде наших уделов. Владетелями (мурзами) были большею частью ордынские выходцы, сначала зависимые от хана и по распадении Орды независимые, некоторые из них принимали христианство, усваивали русскую народность, которую и распространяли между подвластною им Мордвой. Так, мы знаем, что на месте нынешней Саровской пустыни был городок Сараклыч, где жили татарского происхождения князья, владевшие окрестною Мордвой. Другой такой же мурза жил в селе Тюменеве, Елатомского уезда, остатки его укреплений доселе заметны и известны под названием ‘Тюменева городища’. На берегу Тёши, в Саканах, жил также мордовский владетель и имел тут городок, остатки валов которого сохранились до нашего времени. На берегу Мокши был городок Стельдема, где владели мурзы из роду Бедишевых. Верстах в десяти от нынешнего города Темникова, ниже по течению Мокши, есть селение Городище, тут до 1535 года был город Старый Темников, в котором были мурзы Еникеевы и Тенишевы, выходцы из Астрахани, начальствовавшие темниковскою Мордвой. Арзамас, ныне уездный город Нижегородской губернии на реке Тёше, считается столицей племени Эрдзя и, по всей вероятности, есть тот самый город Арса, о котором упоминает Ибн-Фоцлан. Местные предания говорят, что в 1245 году, в 26 верстах от Арзамаса, где находится теперь деревня Вторусская, населенная обрусевшею Мордвой, жил мордовский князек Тёш, поселившийся с сыновьями своими на берегу реки, получившей его имя. Шелайко, старший сын Тёша, поселился на речке Шамке, впадающей под Арзамасом в Тёшу, другой сын, Акшейко — на ручье Сороке, протекавшем прежде внутри теперешнего города, Михалко — на протоке Михайловом, что в версте от города Арзамаса, и Кусилко — на горе Киселевой. Селения, построенные сыновьями Тёша, распространяясь, со временем слились в одно и составили город Арзамас. Другие рассказывают, что в старину жили тут два брата, Арса и Маса, построившие город. Но как бы то ни было, во время похода Иоанна Грозного на Казань, в 1552 году, Арзамас был мордовский город, в котором сидели не татарские, но собственные мордовские князьки, управлявшие окрестною Мордвой. До половины XVI столетия Арзамас писался ‘Мордовским Арземасовым городищем’. На реке Тёше, там, где теперь находится село Собакино (Арзамасского уезда), также был городок, в котором имели пребывание мордовские князьки. Село это до 1572 года, когда пожаловано Грозным шурину своему по третьему браку, кравчему Калисту Васильевичу Собакину, считалось в числе дворцовых и писалось: ‘село на Мордовском городище’. Собакиным названо оно по имени Калиста Собакина. На Алебастровой горе у реки Пьяны, близ села Борнукова, известной замечательною своею пещерой, описанною Палласом, местность называется ‘Городищем’, и предание говорит, что тут сидели в старину мордовские князьки или ‘панки’. В Ардатове (Симбирской губернии), что на реке Алатыре, был также город, и жившие в нем князья мордовского происхождения, Еделевы, правили соседнею Мордвой. Конечно, кроме указанных здесь мурз или князьков, владевших Мордвой, много было их и по другим местам, но о них мы не имеем под рукою известий. Впоследствии, в актах XVI и XVII столетий, нередко встречаются упоминания о мурзах татарских и мордовских, которые служили в войсках московских государей. Мурзы в XVI и XVII столетиях все окрестились, а некоторые из них сделались и русскими помещиками. Размножаясь, они делили землю свою между наследниками, и от того потомки мурз до того обеднели, что многие из них вошли в состав крестьянства. Несмотря на свою бедность, потомки мордовско-татарских мурз до сих пор однако удержали княжеский титул, хотя и не были никогда признаны в этом достоинстве и никогда не имели права на титул ‘сиятельства’, которым пользуются даже в официальных бумагах. Они все крещены еще в XVII столетии и тогда же обрусели.

Современное подчинение Мордвы русской власти относится ко времени покорения Казани царем Иваном Васильевичем. Во время его похода на Казань в 1552 г. в войсках наших была темниковская Мордва с своим князем из рода Еникеевых. В разных селениях на пути царя Ивана Васильевича, в нынешних Нижегородской и Симбирской губерниях, до сих пор сохраняются предания, что тут жила Мордва, покорно встретившая московского царя, принесшая ему чашки с землей и песком, что означало добровольное покорение, и тогда же крестившаяся. Иван Васильевич строил новокрещенным церкви и жаловал их иконами, иконостасами, царскими вратами и т. п. В некоторых сельских церквах того края доселе показывают иконы, будто бы данные Грозным, хотя и трудно согласиться, чтоб они были так древни. Вообще в местностях, населенных как обруселою, так и необруселою еще Мордвой, сохраняется свежая память о Грозном. О нем поются песни, о нем рассказываются предания, происхождение каждого кургана, насыпанного в степи, приписывается в тех местах царю Ивану Васильевичу: это он войско свое считал, говорят туземцы, каждый воин насыпал шапку земли на месте ночлега, и по высоте насыпанных ратниками бугров московский государь делал смету своему войску. Много былин распевается обруселою Мордвой того края о Грозном царе, распеваются они и русскими, и каждая из них начинается обыкновенно словами:

Грозен был воин царь, наш батюшка,

Первый царь Иван Васильевич.

Сквозь дремучий лес с войском-силою

Он прошел землю мордовскую,

Себе царство взял Казанское,

Мимоходом Астраханское,

Вывел Перфила из Новагорода,

Не вывел измены в каменной Москве.

Даже приведенную нами выше былину, бесспорно относящуюся к первому занятию русскими устья Оки, Мордва относит к царю Ивану Васильевичу, разумея его под именем ‘мурзы, московского царя’.

Утвердив власть свою над Казанью и Астраханью, Иван Васильевич сделался обладателем всех инородцев, обитавших в областях, павших под ударами его татарских царств. Черемиса, чуваши (Горная Черемиса) и Мордва волей-неволей должны были признать над собой власть московского государя. Мы видим, что эти инородцы, равно как и татары, являются в рядах русских войск во время борьбы Грозного с западными соседями. Одною из главных забот Ивана Васильевича было обрусение подпавших под власть его инородцев. Средством для выполнения этой важной государственной цели было распространение между полудикими племенами христианской веры. И мы видим, что Иван Васильевич и потом Годунов принимали для распространения христианства самые энергические меры. Крещение было насильственное, сопровождаемое разрушением мечетей у магометан, кладбищ, кереметей, священных рощ и т. п. у язычников. Оставляя в стороне обращение в христианство племен мусульманских, а равно черемис, чуваш, вотяков и других, упомянем о средствах, которые употребил Иван Васильевич относительно Мордвы. Мы принимаем за основание еще неизданные документы.

В архиве арзамасского уездного суда сохранилось несколько любопытных актов XVII и даже XVI столетия. В числе их находится грамота царя Василия Ивановича (Шуйского) к арзамасскому воеводе Тимофею Лазареву от 12-го апреля 1608 года, за скрепой дьяка Герасима Мартемьянова, о выделе дьяку Петру Викулину части владений княгини Агафьи Шейсуповой. В этой грамоте сказано, что село Казаково, доселе существующее в Арзамасском уезде и населенное русскими, происходящими от обруселой еще без малого триста лет тому назад Мордвы, было искони вотчиной мордовских князей. Но так как все вотчины мордовских князей, сказано в той грамоте, велено по прежнему уложению (царя Ивана Васильевича) ‘раздать боярам в раздачу для крещения Мордвы‘, то Казаково по жребию досталось князю Шейсупову, который, как видно из писцовых книг 93 года (1585 года), построил в нем церковь великомученика Георгия. Таким образом искони вольная Мордва, ради крещения, вернее сказать, ради обрусения, поступила в частное владение служилых людей московского государства.

Дикие инородцы, подчиненные прежде Казани, старались было свергнуть власть московского государя. Последовал целый ряд возмущений, известных под именем черемисских бунтов, продолжавшихся при Грозном и при Феодоре Ивановиче. Но Мордва не поднималась против русских, ее крещение и обрусение шли с успехом. Для большего успеха мордовские села стали раздавать монастырям, в той надежде, что духовные власти еще ревностнее позаботятся об ее крещении, чем служилые люди. Окрестившимся давали важные льготы от податей, но эти льготы оставались ненадолго: затруднительные обстоятельства смутного времени требовали много денег и хлебных запасов, льготы были нарушены, с тех пор и смирная дотоле Мордва возмутилась. Это последовало в то время, когда явился второй Лжедмитрий и против царя Шуйского восстали разные города. Подстрекаемая сторонниками Тушинского вора, Мордва возмутилась, соединилась с шатавшимися холопами, бортниками, недовольными тяжким положением своим крестьянами, и пристала к так названной современниками ‘вольнице’, ходившей из места в место и грабившей где и кого было можно. Мордва забунтовала от Нижнего до Алатыря, нападала на проезжавших по большим дорогам, ловила царских гонцов, посылаемых из Москвы в Нижний, Казань, Вятку и в другие города понизовые, и отправляла их к Самозванцу. Мордовская вольница выбрала из среды своей предводителей Москова и Вокардина. Они явились под Нижним, остававшимся верным царю Василию. Не имея огнестрельного оружия, мордовские выборные опустошили русские деревни, сожгли верхний посад города, но, не могши взять Кремля и не имея лодок, не причинили вреда нижнему посаду, доступному лишь с Оки и Волги. Долго стояла Мордва под Нижним. Узнав, что Васильев воевода, князь Иван Михайлович Воротынский, идет на Арзамас, она бросилась назад спасать в лесах свои семейства и пожитки. Воротынский рассеял толпы выборных мордовских людей Москова и Вокардина, восстановил власть царя Василия, усмирил вольницу: она бросилась вниз по Волге, другая часть ее через Мещеру ушла к Тушинскому вору.

Мордва не успокоилась, в окрестностях Нижнего, Арзамаса, Курмыша, Ядрина и Алатыря скрывалась в лесах и оврагах и в продолжение всего 1607 года то и дело нападала небольшими толпами на войска царя Василия, грабила русские деревни, подступала и к самым городам. По дорогам не было ни прохода ни проезда от Мордвы. В 1608 году Алатырь, Курмыш, Ядрин, Арзамас, Темников и Касимов приняли сторону Тушинского вора, и тотчас же поднялись все инородцы: мордва-эрзяне, мордва-мокшане, черемисы, чуваши, вотяки. Боярин Федор Иванович Шереметев из Казани двинулся с понизовою ратью на возмутившихся. Мордва-мокшане с своими князьками Еникеевым, Шугуровым и Смиленевым пошли навстречу Шереметеву, а эрзяне и терюхане под начальством изменившего царю Василию арзамасского воеводы Тимофея Лазарева пристали к тушинскому воеводе князю Семену Вяземскому, шедшему с тушинцами и ляхами на Нижний. Вяземский послал к Шугурову и Смиленеву приказ, чтоб они отнюдь не вступали с Шереметевым в решительный бой, но чтобы Мордва разделилась на малые отряды и чаще беспокоила набегами понизовую рать. Расчет был тот, чтобы замедлить поход Шереметева и, пока он не поднимется к Нижнему, овладеть городом. Нижний был осажден, но в январе 1609 года нижегородцы выступили навстречу тушинцам и Мордве, верстах в десяти от города напали на них и совершенно рассеяли. Обоих воевод, князей Вяземского и Лазарева захватили в плен и повесили на нижнем базаре, не считая нужным не только испрашивать на то дозволения московского царя, но даже и уведомлять его о совершенной народом казни. По местному преданию, нижегородцы побили ляхов и их сообщников там, где теперь находится сельцо Ляхово, названное этим именем, потому что стоит на костях ляхов. В прежнее время, сказывают, здесь на пашнях выпахивали человеческие кости, теперь об этом давно не слышно. Мордва-мокшане, предводительствуемые своими князьками Еникеевым, Шугуровым и Смиленевым, соединившиеся было с черемисами и чувашами и предводимые тушинскими воеводами, потерпели ту же участь. Шереметев разбил их 22-го декабря 1608 года у Чебоксар, но отступил, в другой раз он нанес мятежникам более сильное поражение под Свияжском, 1-го января 1609 года. ‘И топтали их, и кололи, что свиней, и трупы их положили на семи верстах’, доносил Шереметев царю Василию Шуйскому. Мордва рассеялась, но черемисы и чуваши с своими князьками Елпаем Такшейковым и Еникеем Кониковым успели перебраться на луговую сторону Волги, овладели Царевококшайском, разорили Котельнич. Вятский воевода князь Ухтомский освободил Котельнич, рассеял инородцев, но черемисы и чуваши долго-долго еще и после того грабительствовали в области Вятской. Рассеявшаяся по берегам Мокши, Суры и Алатыря Мордва до самого усмирения земли русской производила грабежи. В 1614 г. ногайский владетель Иштеряк, союзник Заруцкого, послал было в русские области 20.000 войска, оно подступило к Алатырю. Мордва тотчас же по приближении ногаев снова восстала повсеместно и впереди их двинулась на Нижний. Воеводы царя Михаила Федоровича, князья Сулешев и Барятинский бились с иштеряковыми ногаями, но без успеха, наконец Иштеряк примирился с царем, ногаи возвратились восвояси, Мордва утихла, но еще не скоро вполне успокоилась.

Хотя в двадцатых годах XVII столетия вооруженные восстания инородцев и прекратились, однако долго еще после того не водворилось между ними совершенного спокойствия. В дальних местах, за Волгой и за Камой, время от времени происходили черемисские и башкирские бунты, в областях ближних, населенных преимущественно Мордвой, хотя открытых возмущений в больших размерах и не бывало, но упорство в неплатеже податей (ясака), хлебных, стрелецких и других денежных сборов вынуждало правительство к принятию мер строгих. К этому присоединились насилия воевод и других служилых людей, особенно тех, которые сбирали подати на государя. Мордва, бегая из деревень, стала укрываться в лесах, стала уходить вниз по Волге и селиться там на пустых землях, стала уходить по окрестностям в имения монастырские и богатых, сильных влиянием своим при дворе вотчинников. Так, в начале царствования Алексея Михайловича много Мордвы поселилось в вотчинах Троицкого Сергиева монастыря и в вотчинах боярина Бориса Ивановича Морозова, потому что этот монастырь и этот боярин, царский свояк и друг, в обиду своих крестьян никому не давали.

После смутного времени народу было очень тяжело. Для усмирения внутренних мятежей и смуты, на войну со шведами и Польшей надо было много денег, а царская казна была истощена, накопленные же веками сокровища, которые бы можно было, в крайности, обратить в деньги, были расхищены в безгосударное время, когда поляки хозяйничали в московском Кремле. Пришлось усиливать налоги, с торговых и промышленных людей брать ‘пятую деньгу’ на жалованье ратным людям, а с крестьян собирать хлебом и другими припасами на продовольствие войска, а также взимать с них ямские деньги и другие денежные повинности. Главная тягость падала таким образом на сельское население. К тягостям государственным присоединились тягости другого рода, сборщики податей, разъезжая по городам и селениям, делали жителям немало притеснений. С Мордвой же, как и с другими инородцами, обращались они особенно строго, даже враждебно: забирали у них без разбору хлеб, домашний скот и проч., продавали все это на торгах, частью на пополнение казенных недоимок, а частью в собственную пользу. Разоренная Мордва бегала в леса или вниз по Волге, оставляя поля несжатыми, луга некошеными, мед в бортях неломанным, но сборщики податей, забирая оставленное Мордвой добро, ловили из них кого попало и, отвозя в город, становили на правеж.

В нижегородском Печерском монастыре сохранился отрывок из розыскного дела о Петре Корсакове, что осенью 1630 года с подьячим Дружиной Огарковым ездил в Нижегородскую область ‘сыскивать про беглую Мордву’ и вместо того, чтобы разобрать дело, делал ей большия насилия и притеснения. Сбор ямских денег до того разорил Мордву, что летом 1639 года, не дождавшись уборки хлеба, все племя терюхан и значительная часть эрдзян, обитавших около Арзамаса, покинув деревни и поля, забрали скот и какую можно было домашнюю рухлядь и рассыпались по дремучим лесам Муромским, Салавирским, по реке Сереже, некоторые бежали в леса Заволжья, другие же сели в лодки и поплыли вниз по Волге. Из Нижнего и Арзамаса посланы были стрельцы и пушкари выгонять Мордву из лесов и силой заставлять их жать и молотить хлеб. Но посланные не могли проникнуть в лесные чащи, нахватали несколько отставших беглецов и пополнили ими нижегородские и арзамасские тюрьмы. Урожай в тот год был необыкновенно обилен, но уродившийся в изобилии хлеб должен был погибнуть неубранным. Нижегородский воевода доносил об этом в Москву, а между тем послал в мордовские деревни стрельцов из Нижнего. Набольшими у них были: пушкарь Антон Молочницын да стрелец Захар. Эти люди, по тогдашнему обычаю, захотели от того дела покормиться, стали хватать Мордву и бортников и их ‘для своея бездельныя корысти мучили и связанных в подполья метали’, сбирали с них большие деньги на себя и тем еще больше озлобили недовольных: побеги в леса и вниз по Волге на небольших судах усилились пуще прежнего. Между тем из Москвы пришло распоряжение убрать мордовский хлеб и взять его в казну: ‘и тот мордовский опальный хлеб всякими окольными людьми убрать и стеречь’. Для распоряжений по этому предмету, а также для исследования, отчего Мордва разбежалась, — от платежа ли ямских денег или от обид и налогов, — посланы были сыщики Петр Корсаков да Дружина Огарков. Корсаков сошелся с пушкарем Молочницыным и вместе с ним, разъезжая по мордовским селениям, хватал, кто ни попадался, — не только Мордву, но и русских, — вымогал от них для себя кормы и деньги. Сначала Корсаков поселился в мордовской деревне Большой-Вад. Здесь дела начались тем, что Молочницын нижегородских ямских проводников, привезших в Большой-Вад Корсакова, связал по рукам и по ногам и бросил в подполье, требуя и с них денег. Затем произошел целый ряд насильств. Подьячий Огарков поссорился с Корсаковым, и Корсаков, вместе с пушкарем Молочницыным, со стрельцом Захаром и с своими людьми, подьячего обругал, избил, бороду у него выдрал, а когда Дружина убежал в свою избу и заперся, — брал ту избу приступом и бревнами вышибал из нее окна. Огарков бежал с царской службы и отправился к своим родственникам в Курмышский и Алатырский уезды. Затем, воротясь, стал мстить свою обиду: с набранными людьми, вооруженными пищалями, саблями и ослопами, пришел в Большой-Вад ко двору Корсакова, людей его избил ослопьем, а самого ранил. Во время таких непорядков жали мордовский хлеб, но многие окольные люди откупались от работы, а которые не хотели давать денег (рублей по 30 и более — сумма чрезвычайно значительная по тому времени), тех били, мучили и связанных метали в подполья. Хотя мордовский хлеб жали даже и под снегом, но далеко не весь сняли. Мордва разбежалась окончательно, бежали из Нижнего и бывшие там в тюрьме и на правеже, в лесах поделали они землянки, засели в берлоги и прожили в них даже во время трескучих морозов. Множество Мордвы в это время перемерю, особенно женщин и малых детей. Узнали про все это в Москве, прислали новых сыщиков, Семена Игнатьевича Колтовского да подьячего Нечаева. Нам неизвестно, что сделали эти новые сыщики.

Через все XVII столетие продолжаются стеснения Мордвы, то и дело заставлявшие ее бегать из мест своего жительства. К тяжким податям, к налогам, к обидам воеводским и разных других служилых людей, со времен патриарха Никона, присоединились еще новые беды для Мордвы — насильственное обращение их в христианскую веру. Мы уже заметили, что царь Иван Васильевич раздавал вольную дотоле Мордву боярам и монастырям для крещения. В царствование его и Федора Ивановича посредством такой меры немало Мордвы обращено было в христианство, и вслед затем она до того обрусела, что через столетие после ‘казанского взятья’ во внуках и правнуках, крещенных по воле Грозного, трудно было узнать мордовских потомков. Тогда иноки Троицкого Селижарова монастыря были отправлены в качестве миссионеров для крещения казанской Мордвы и немало обратили ее в христианство. Тогда иноки Саввина Сторожевского монастыря устроили миссионерский стан на берегу реки Мокши для крещения темниковской или Еникеевой Мордвы, из этого стана вскоре образовался Пурдышевский-Рождественский монастырь, которому также дана была во владение часть темниковской Мордвы, с условием окрестить ее. Пурдышевские монахи окрестили не только принадлежавших их монастырю по вотчинному праву язычников, но распространили христианство почти по всей темниковской Мордве. В главнейшем месте эрдзядов, в Арзамасе, по повелению царя Ивана Васильевича, был построен Спасский монастырь, и доселе существующий. Ему, при первом еще настоятеле его Сергии (ум. 1588), отданы были во владение ‘царския мордовския вотчины’: Ивановское с деревнями Чернухою, Ореховскою и проч. Монахи усердно стали крестить своих крестьян, но до смутного времени и сопровождавшего его возмущения Мордвы, кажется, не имели больших успехов. Зато, как скоро в Нижегородской области и вокруг Арзамаса спокойствие было восстановлено, спасские монахи ревностно принялись за крещение Мордвы. Особенно отличился в этом деле игумен Иов, бывший в Арзамасе с 1628 года по 1638 и потом переведенный в московский Новоспасский монастырь. Арзамасская Мордва, не стерпев притеснений от спасских монахов, разбежалась и поселилась на местах пустых, никому тогда не принадлежавших, на речке Коваксе, но Иов успел воротить ее и окрестить. К концу XVII столетия значительная часть арзамасской Мордвы, будучи окрещена, совершенно обрусела. На берегах Суры также монахи крестили Мордву. Как и в Арзамасе, царь Иван Васильевич устроил в городе Алатыре монастырь Троицкий и дал ему во владение Мордву, ради крещения. Миссионерская деятельность алатырских монахов, которые, обратив свою Мордву, принялись и за чужую, не понравилась инородцам. Они долго терпели, но, как скоро в смутное время земля замутилась, алатырская Мордва прежде всего захотела свести старые счеты с монахами. Игумена ‘посадили в воду’, то есть утопили в Суре, монахи выбрали другого — и ему та же участь, выбрали третьего — Мордва, ворвавшись в монастырь, скинула его с башни, зарезала одного иеромонаха, разогнала остальную братию, разграбила монастырь и, захватив все жалованные ему грамоты, завладела его вотчинами. Оставшиеся монахи просили властей Троицкого Сергиева монастыря, архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына, чтоб их монастырь был приписан к ним. В 1615 году царь Михаил Федорович согласился на то. Троицкие власти послали в Алатырь своих миссионеров, которые повели дело лучше: некоторые мордвины даже сами стали просить о крещении. Так, в 1619 году один мордвин дал в Троицкий Сергиев монастырь вклад, прося за то его окрестить. Тогда же мордвин, названный во св. крещении Тихоном, отдавая Троицкому Сергиеву монастырю свою родовую вотчину Кирмальский Ухожей, сам просил о водворении его между христианами, ‘чтоб ему христианския веры не отбыти’.

Когда патриарх Никон принял в свое управление русскую церковь, он с известною, ничем неудержимою ревностью стал заботиться о церковных исправлениях. Обращение язычников в христианство сильно его озабочивало. Особенно же заботился он о крещении и обрусении Мордвы. Никон сам был мордовского происхождения, сын обруселого мордвина Мины, крестьянина села Вельдеманова. Он лучше других понимал, что обращение в православную веру его родичей может и должно сделать из них совершенно русских людей. С этою целью ‘собинный друг’ царя Алексея Михайловича, еще будучи новгородским митрополитом, уговаривал царя назначить известного ему иеромонаха новгородского Деревяницкого монастыря, Мисаила, рязанским архиепископом, с тем, чтоб он обращал Мордву племени мокшан, менее эрдзядов обрусевшую, в христианство. В 1651 году, апреля 13-го, Мисаил был рукоположен в рязанские архиереи и немедленно принялся за обращение Мордвы-мокшан, а также татар в христианство. В три года он в Шацком и Тамбовском уездах окрестил 4.200 человек и после того просил у Никона разрешения вновь отправиться в мордовский край и к касимовским татарам, чтоб окрестить и остальных. Никон благословил его, а может быть, и разрешил истреблять почитаемые Мордвой за святые их заветные дубравы и кладбища. Переезжая из места в место, Мисаил в начале 1655 года крестил Мордву, заставляя рубить их священные рощи и сожигая срубы на их кладбищах. Столь решительные меры рязанского архиерея увенчались было успехом: в одном месте он за один раз окрестил более трехсот человек. На Страстной неделе 1655 года, уже возвращаясь в Рязань к празднику Пасхи, он остановился в деревне Ямбиревой (ныне село Конобеево, Шацкого уезда) и, надев архиерейскую мантию, начал убеждать местных жителей к принятию св. крещения. В это время огромная толпа окрестной Мордвы окружила архиепископа, гоня его и окружавших его из деревни. Началась драка. Вооруженная луками Мордва стала стрелять, и Мисаил упал смертельно раненый. Это было 10-го апреля, во вторник на Страстной неделе, 19-го апреля, в четверг на Пасхе, Мисаил умер. Через год тело его было перевезено из деревни Ямбиревой и погребено в рязанском Архангельском соборе. До сих пор под его гробницею сохраняется архиерейская мантия, пробитая стрелами и с заметными пятнами крови.

После трагической кончины Мисаила, обращение Мордвы в христианство производилось с большею умеренностью. Вскоре настало время возмущения Стеньки Разина. Инородцы восточной России, как и во времена самозванцев, тотчас пристали к бунтовщику. От Арзамаса до Шацка и до Симбирска вся Мордва заволновалась и открыто восстала против русских. В сентябре 1671 года Мордва с татарами, чувашами и черемисами пошла было на Симбирск, чтобы присоединиться к толпам Разина, но воевода князь Барятинский в одну неделю (23—29-го сентября) пять раз разбил инородцев: под сельцом Куланчи, на реке Карле, под татарскою деревней Крысадаки, под мордовскою деревней Поклоуш и под городком Тагаем, много было побитых, много захвачено в плен и тут же повешено. Октября 1-го князь Барятинский разбил под Симбирском самого Разина, едва успевшего спастись бегством, и рассеял бывших у него инородцев. Другие толпы Мордвы в то же время (16-го сентября), в сообществе с казаками и русскими крестьянами, осадили Алатырь, пошли на город приступом, зажгли одну из башен острога, ворвались в город и разорили его. В октябре Мордва с казаками разорила Верхний и Нижний Ломов, а в декабре собралась в огромном числе в селе Андреевке (в нынешнем Краснослободском уезде, Пензенской губернии), чтобы идти на Арзамас и Нижний, но знаменитый воевода, князь Юрий Алексеевич Долгоруков, разогнал все ‘воровския шайки’.

Мордва была приведена к шерти, то есть к присяге, подавленное возмущение прекратилось, но еще несколько лет инородцев нельзя было считать совершенно покойными. Мордва, не только оставшаяся в язычестве, но и принявшая христианство, часто сходилась в лесах на совещания о том, как бы грабить русские деревни, и нередко действительно грабила их. По усмирении бунта Разина правительство обратило особенное внимание на инородцев. Неоднократный опыт показал, что, как скоро возникнет внутренняя смута, инородцы немедленно пристают к ней и тем увеличивают государственную опасность. С крайнею осторожностью стали смотреть в XVII столетии на Мордву и всеми способами заботиться о наибольшем усилении русского населения между инородцами. В то же время запрещено было продавать им оружие и всякие военные принадлежности, не позволялось в мордовских деревнях заводить кузницы, и даже земледельческие орудия и другие металлические вещи, необходимые в домашнем быту, дозволялось покупать только в городах и притом в самом ограниченном количестве. По усмирении же бунта Разина меры предосторожности против Мордвы были усилены: у нее отбирали оружие, запрещали иметь даже луки и стрелы, запретили звериную охоту. В то же время приняты деятельнейшие меры к распространению между ними христианства, а главное, к утверждению их в истинной вере и к возможно большему обрусению. В 1686 году последовал указ царей Иоанна и Петра Алексеевичей из приказа Большого дворца, чтоб епархиальные архиереи и монастырские власти обращали особенное внимание на новокрещенную Мордву, ‘которые в христианской вере не тверды, в церкви Божьи не приходят и отцов духовных у себя не имеют’. Этим указом повелевалось составить именные списки новокрещенных, жены и дети которых оставались в язычестве, и всех таких брать в архиерейские дома или в монастыри для наставления и утверждения в христианстве. Но более всего на обрусение Мордвы и на обращение ее в христианство подействовала правительственная мера, принятая в конце XVII столетия, согласно которой в деревнях мордовских стали селить русских, а также и Мордву переселять в русские деревни. Этот способ был употребляем преимущественно в тех местах, где жили терюхане. — Вся Терюшевская волость, населенная терюханами, а также Лысковская, населенная русскими, были пожалованы в 1690 году Арчиле, царю Имеретинскому, пришедшему с женою и детьми из разоренной турками и персиянами Грузии в Россию, под покровительство единоверных государей. Он умер в Москве в 1713 году и в двадцать три года владения терюханами, конечно, не сам лично, а посредством своих управителей, успел многое сделать для обрусения пожалованной ему Мордвы. Под видом лучшего устройства хозяйственных дел в обширных вотчинах царя Имеретинского, его управители переселили множество русских из Лысковской волости в Терюшевскую и еще более Мордвы из Терюшевской в Лысковскую. Посредством браков мордовское население слилось с русским, стало забывать свой язык или говорить каким-то особым языком, в котором чуть не наполовину слов было русских. Обрусение терюхан пошло так сильно, что даже остававшиеся в язычестве, при совершения религиозных обрядов, в молитвах и пениях мешали русские слова с мордовскими и с именами своих божеств соединяли имена истинного Бога (напр., Саваоф) и христианских святых.

Представив сжатый перечень исторических фактов о Мордве до XVIII столетия, мы в следующих очерках изложим основания мордовской веры и ее культа, коснемся нравов и обычаев Мордвы, теперь с каждым годом более и более исчезающих под влиянием сильного обрусения, и наконец, по неизвестным еще документам, расскажем о событиях, сопровождавших окончательное приведение Мордвы в христианство.

III.
Мордовские божества

Совершенно несправедливо некрещеную Мордву называют идолопоклонниками. Никогда не имела она ни идолов ни каких других изображений божества. Правда, она почитала священные деревья, под которыми приносила жертвы, но никогда не признавала их божествами. Правда, она обращалась иногда с моленьями к солнцу и луне, но всегда считала их созданиями Божьими.

Они веровали в единого верховного бога, от которого зависит весь видимый и невидимый мир. Эрдзяды, терюханы и каратаи называют его Пас, или Чам-Пас (верховный бог), мокшане — Шкай.

Вот какие понятия имела Мордва об этом высшем существе: он не имеет ни начала, не будет иметь и конца, видеть его нельзя не только людям, но и богам, подчиненным ему, он живет на небе, а как он живет, того никто знать не может, он господствует и на земле, и земля, и небо, и светила небесные, и боги (бесплотные добрые духи), и люди, и животные, и самые злые духи, все от него имеют свое начало, он творец всего видимого и невидимого мира, промыслитель, управляющий всем посредством подчиненных богов и богинь. Чам-Пас любит свои создания, и от него происходит одно только добро, но, чтобы люди не забывались, он попустил Шайтану сотворить злых духов и посадил их в болотах и омутах. Если человек сделает что-нибудь противное Чам-Пасу, он дозволяет злому духу сделать вред тому человеку, но когда человек обратится к нему с мольбой избавить его от зла, он запрещает злому духу и велит ему сидеть в воде. Но одной частной молитвы недостаточно для умилостивления разгневанного верховного бога: необходимы общественные и домашние моления подчиненным ему божествам, а еще необходимее добрая жизнь.

Обыкновенная молитва к верховному богу у мокшан коротка: ‘Шкай! оцю Шкай, верду Шкай, ванымыст! Боже, верховный боже, начальный боже, помилуй нас!’ Эрдзяды и терюханы обращаются к нему с молитвой: ‘Чам-пас, вель Пас, помилуй нас!‘, то есть: ‘верховный боже, боже мира (в смысле общества), помилуй нас!’ К этому верховному богу Мордва обращалась в начале каждой молитвы, к какому бы божеству она ни относилась. Но самому Чам-Пасу ни особых праздников ни особых жертвоприношений не отправлялось.

Кроме единого вечного бога, Мордва признаёт созданных им добрых и злых духов. По их понятиям, эти духи, как и люди, плодятся, и их в мире множество. Везде, на всяком месте, невидимо присутствует какое-нибудь божество, исполняющее повеление верховного бога или назначенное им для управления какой-либо части вселенной. Этому одинаково веровали все племена мордовские, но верования эрдзяд и мокшан, относившиеся до богов второстепенных и до участия каждого из них в управлении миром, различны.

По понятиям эрдзядов и терюхан (о богах племени Каратаи, к сожалению, мы не имеем сведений), Чам-Пас, приняв намерение сотворить мир, прежде всего создал во всем почти подобного себе духа, с тем, чтобы он помогал ему в сотворении и в управлении миром. Этот дух был Шайтан. Вот рассказ о сотворении шайтана, записанный в 1853 году священником Федором Шаверским в селе Вечкамове (Бугурусланского уезда, Самарской губернии):

‘Однажды, когда ничего еще не было на свете, кроме одной воды, плыл Чам-Пас на камне по морю-океану и размышлял сам с собою, как сотворить видимый мир и как управлять им. Тут он сказал: ‘Нет у меня ни брата ни товарища, с кем бы мог я посоветоваться об этом деле’, и при этих словах плюнул с досады в море и поплыл далее. Отплыв некоторое расстояние, Чам-Пас оглянулся и увидел, что слюна его обратилась в огромный бугор и плывет за ним следом. Чтоб уничтожить бугор, Чам-Пас ударил по нем жезлом, тотчас из него выскочил Шайтан и сказал: ‘Ты жалеешь, господи, что у тебя нет ни брата ни товарища, с кем бы тебе подумать да посоветоваться о сотворении мира, я, пожалуй, рад быть твоим братом’. Чам-Пас обрадовался и сказал: ‘Ну, хорошо, будь мне хоть не братом, а товарищем. Давай творить землю. Из чего же мы ее сделаем? Ведь кроме воды нет ничего’. Шайтан молчит, не знает, из чего землю сделать. ‘Нырни, товарищ, в море-океан, — сказал ему Чам-Пас: — на дне есть песок, принеси его немного, из него и сделаем землю’. — ‘А я только что хотел это самое сказать, братец’, — перебил Шайтан, потому что не хотел показать Чам-Пасу, что тот выше его и знает больше, и все называл его братом, хотя Чам-Пас взял его только в товарищи. ‘Так ступай же на дно, принеси песку, — сказал Чам-Пас: — да смотри же, товарищ, как станешь брать песок, помяни имя мое’. Шайтан погрузился на дно. Там, по гордости своей, не захотел он помянуть имя Чам-Паса, а помянул свое. Оттого и не мог взять ни единой песчинки: из-под дна морского вышло пламя и обожгло Шайтана. Обожженный вынырнул он на поверхность моря. ‘Не могу, братец, — говорит Чам-Пасу: — ни единой песчинки взять, потому что там пламя изо дна морского выходит, оно меня совсем было спалило’. — ‘Ступай, товарищ, опять на дно морское, — сказал ему Чам-Пас: — пламя тебя не тронет, только помяни имя мое’. Шайтан во второй раз опустился на дно морское, но гордость опять не допустила его помянуть имя Чам-Паса, опять помянул он свое, и пламя опять опалило его. Выплыл он на поверхность моря и вдругорядь явился к Чам-Пасу без песку. ‘Что же, товарищ, принес ли песку?’ — спросил его Чам-Пас. — ‘Не принес, братец, пламя опять опалило меня пуще прежнего’. — ‘Да помянул ли ты, товарищ, имя мое?’ — спросил Чам-Пас. Шайтан, делать нечего, сознался, что не поминал имени Чам-Паса. ‘Чье же ты имя помянул, товарищ?’ — ‘Свое, братец’, — отвечал Шайтан. — ‘Слушай же, товарищ, — сказал тогда Чам-Пас: — ступай ты в третий раз на дно моря-океана и возьми там песку, помянув имя мое. Только помни, товарищ, что, если ты не помянешь моего имени, огонь тебя совсем попалит, и не останется от тебя ничего’. Шайтан в третий раз опустился на дно и, боясь, чтобы пламя совсем его не спалило, помянул имя Чам-Паса и без всякой помехи набрал полон рот песку. Вынырнув на поверхность моря, он отдал песок Чам-Пасу, но не весь, часть его утаил у себя за щекой. Думает он себе: ‘Пусть его брат мой творит свою землю, а я сотворю свою’. Чам-Пас стал разбрасывать по морю песок, и он, увеличиваясь, делался землей. Но по мере того, как песчинки на море вырастали, вырастали и те, что остались за, щекой у Шайтана, оттого голова у него разрослась в огромную гору. Почувствовав от того нестерпимую боль, Шайтан заревел страшным голосом. ‘Что кричишь, товарищ?’ — спросил его Чам-Пас Шайтану делать нечего, покаялся. ‘Не всю, братец, говорит, землю я выплюнул, и она растет у меня в голове, и мне от того нестерпимое мученье’. Чам-Пас ударил Шайтана жезлом по голове и сказал: ‘Выплюнь песок, товарищ, и исцелей от болезни’. Шайтан стал выплевывать песок изо рта, но так сильно, что жидкая, еще не окрепшая земля от того поколебалась, отчего произошли ямы, овраги и долины, а из того песку, который он выплюнул, образовались бугры, холмы и горы. Когда Шайтан освободился от болезни, Чам-Пас сказал ему: ‘Нет, не можешь ты быть мне товарищем, ты зол, а я добр, будь же ты проклят и ступай под дно морское, в преисподнюю, в тот самый огонь, что палил тебя за то, что, по гордости, не хотел ты помянуть имени творца своего. Сиди там и мучься на веки веков’.

В Симбирской и Пензенской губерниях Мордва к этому сказанию о Шайтане прибавляет еще следующее: Шайтан возгордился перед творцом своим и сказал ему: ‘Чам-Пас! Ты уже стар, тебе пора на покой, а я молод, так сиди ты на своем месте и спи, а я один буду управлять миром, который мы сотворим’. Чам-Пас проклял за то Шайтана, а этот так озлобился на него, что навеки остался самым злым существом и ненавистником всякого добра. За то Чам-Пас и прогнал его в темную пропасть. Есть и другие варианты о противлении Шайтана Чам-Пасу при сотворении мира. Один из них, записанный в селе Сырежеве, Алатырскаго уезда, Симбирской губернии, приводится ниже.

После того Чам-Пас сотворил богиню Анге-Патяй (слово в слово: мать-богиня). Она источник жизни, чадородия и плодородия земли. Таким образом непосредственно от верховного Чам-Паса произошли только два божества: доброе — Анге-Патяй и злое — Шайтан. Эти два божества равносильны. Если Шайтан не может равняться могуществом с сотворившим его Чам-Пасом и потому не ведет с ним прямой борьбы, то он вечно противодействует доброй Анге-Патяй, которая сама, и чрез произведенных ею богов и богинь, ведет постоянную борьбу с злым началом, охраняя жизнь и благоденствие всякого создания.

Анге-Патяй родила четырех богов и четырех богинь.

Старший сын ее, Нишки-Пас, бог неба, солнца, огня и света. Он же главный покровитель пчел. У него в небе есть множество домов, в которых живут души добрых людей. Как пчелы вьются вокруг матки, так души добрых людей вьются вокруг Нишки-Паса. Поэтому он и называется Нишки-Пас (нишки или нишке по-мордовски значит пчельник). Он еще называется Шиза-Пас, или Ши-Пас, то есть солнце-бог. Ему, как первенцу богини Анге-Патяй, присваивается именование сына божья, Иниче-Пас.

Второй сын матери богов Анге-Патяй был Свет-Верешки-Велен-Пас, обладатель земли и устроитель человеческих обществ (велен, сокращенно вел — мир, в смысле общества), которые устроены по подобию небесного пчельника его брата Нишки-Паса. Отсюда и название его Верешки (вер-нишки земной, — собственно лесной, пчельник).

Третий сын верховной богини — Назаром-Пас, бог зимы, ночи, луны. Он принимает в свое царство (назаром-нишки — темный пчельник) души всех умирающих: хороших, добрых отсылает к старшему своему брату Нишки-Пасу, а дурных, злых прогоняет в области Шайтана.

Четвертый сын матери богов Волцы-Пас — есть высший бог всего живого, кроме человека. Он покровительствует людям при звериной охоте, при стрелянии птиц, при рыболовстве.

Из рожденных матерью богов богинь (Патяй) старшая называлась Нишкинде-Тевтярь (сестра Нишки-Паса, слово в слово: ‘девка Нишки’). Она также имеет свой пчельник (нишке) на земле, это пчельник настоящих пчел, она покровительница пчеловодства, которое исстари составляло любимое занятие Мордвы. Нишкинде-Тевтярь вместе с тем и богиня судьбы. Когда родится человек, ее мать Анге-Патяй приказывает ей составить судьбу новорожденного. Эта богиня родила сына Пургине-Паса, который также называется Мельказо (Верги-Мучки-Мельказо, то есть на землю сходящий дух сына громова). Этому Мельказо, как скажем впоследствии, особенно веровал последний мордовский пророк, будто бы принимавший его внушения, Кузька-бог, явившийся между терюханами в 1808 году.

Вторая дочь матери богов — Норрова-Апаручи, богиня земледелия, родила Мастыр-Паса (земля-бог), сидящего внутри земли и дающего ей силу произращать все растения, особенно же хлеб и огородные овощи.

Третья дочь верховной богини — Пакся-Патяй, покровительница полей, лугов и огородов, родила бога Вед-Паса (вода-бог) или Вед-Мастыр-Паса (воды на земле текущей бог), управляющего морями, реками, озерами, родниками и колодцами.

Четвертая дочь матери богов — Верья-Патяй, богиня лесов, рощ и деревьев. Ее сын Варма-Пас, бог ветра и воздуха.

Народив этих детей, Анге-Патяй пожелала как можно скорее наполнить весь мир добрыми божествами, чтобы, не говоря уже о людях, при каждом деревце, при каждой травке, при каждой былинке присутствовал добрый дух, который бы охранял создания Чам-Паса от козней Шайтана. Она обратилась с просьбой об этом к отцу своему и верховному миродержателю. Чам-Пас дал ей огниво, а сын ее, Нишки-Пас, принес ей кремней. Анге-Патяй стала ударять огниво о кремень, и сколько при этом вышло искр, столько явилось добрых духов озаисов. Шайтан увидал, что делает Анге-Патяй, взял из земли два кремня (огнива ему негде было взять, ибо оно матерью богов было получено с неба от самого Чам-Паса) и также стал высекать из них огонь. Сколько вылетело искр, столько произошло и злых духов. И до сих пор Анге-Патяй и Шайтан высекают огонь, и оттого с каждым днем умножаются как добрые, так и злые духи, сообразно тому, как размножаются люди, животные и растения.

Таким образом главные божества мордовские были следующие:

1) Чам-Пас, 2) Анге-Патяй, дочь его, мать богов, 3) Нишки-Пас, 4) Свет-Верешки-Велен-Пас, 5) Волцы-Пас, 6) Назаром-Пас, 7) Нишкинде-Тевтярь,

Наррова-Анаручи, 9) Пакся-Патяй, 10) Верья-Патяй, 11) Пургине-Пас, 12) Мастыр-Пас, 13) Вед-Мастыр-Пас и 14) Варма-Пас.

Кроме этих божеств, от высекания богиней Анге-Патяй огня из кремней, посредством небесного огнива, произошло неисчислимое множество добрых духов, которые вообще назывались у эрдзядов и терюхан озаис, у мокшан озкс. Этими же словами означали и праздники, отправляемые в честь того или другого божества.

Прежде всего Анге-Патяй высекла искры, произведшие охранительниц детей, богинь Анге-озаис, помогающих женщинам при родах и охраняющих малолетних детей от болезней и всяких несчастий. При каждом ребенке находится такая охранительница, наблюдающая за его здоровьем. В каждом доме из искр, высеченных богиней Анге-Патяй, явился свой ‘Кардас-Сярко-озаис’, оберегатель от всякого зла живущих в доме людей и животных, сохраняющий в семействах мир, тишину, согласие и заботящийся об изобилии в охраняемом им доме. Он имеет пребывание среди двора, в яме, под камнем, который по имени его называется ‘кардо-сярко’. Этому божеству помогают: Юрта-озаис, добрый дух, охраняющий всю усадьбу домохозяина: Кёляда-озаис (собственно значит березовый бог), охраняющий домашний скот, в особенности же животных, любимых богиней Анге-Патяй: овец, свиней, кур. От кёлядов-озаисов зависели боги, происшедшие также от искр, высеченных матерью богов: Ангар-озаис — бог жеребцов, Лишман-озаис — богиня кобыл и жеребят, Тауньсяй или Таунь—озаис — бог свиней и Рев-озаис — богиня овец. Последние два божества были в особенности любимы богиней Анге-Патяй, так как свиньи и овцы были любимейшими ее животными.

Из искр, высеченных верховною богиней, вышли для каждого хозяйства людей: непосредственно подчиненные богине Нишкинде-Тевтярь, покровительнице пчельников и бортей, Нишки—озаисы — охраняющие пчельники, пасеки и борти, а также подчиненные богине Наррове-Апаручи добрые духи: Суавтума-озаис — покровитель пашен, Паст-озаис — охраняющий посевы от червей, кобылки, саранчи и других вредных насекомых, Керет-озаис — бог земледельческих орудий. Из тех же искр, высеченных богиней Анге-Патяй, произошли: подчиненные Вед-Пасу или водяному богу Ак-Шакал-озаис (белая рыба — дух, покровительствующий рыболовству) и подчиненный Верья-Патяй, покровительнице лесов, Кёлу-озаис, дух, покровительствующий березе (полное имя его Вечки-Кёз-Кёльдиго), Тумо—озаис — покровитель дуба, Пекше-озаис — липы, Пиче-озаис — сосны, Шоть-рань—озаис — божество бревен, Керень—озаис — божество лубьев, и т. д. Словом, по понятиям эрдзядов и терюхан, божества находятся повсюду. Каждое из них охраняет вверенное попечению его создание верховного бога, Чам-Паса. Поддерживая в нем жизнь, производя за него постоянную борьбу с злыми духами, творениями Шайтана, добрые озаисы исполняют веления матери богов и всего доброго в сем мире Анге-Патяй, а ей повелевает сам Чам-Пас.

Сверх того Мордва поклонялась предкам — атят. Умершие люди, поселившиеся в ‘небесном пчельнике’ Нишки-Паса, заботясь каждый о своем роде и помогая своим потомкам во всех нуждах и в хороших делах, воздерживают их от дурных и предостерегают, в случае надобности, то сонными видениями, то иными предвещаниями. Отсюда произошли разные приметы, которых у Мордвы едва ли не больше, чем у русских. Предкам молились и приносили жертвы как в домах, так и на кладбищах.

Созданные Шайтаном злые духи наносят болезни на людей и скот, насылают на поля червь, саранчу, убивают пчел, обратясь в медведя, истребляют ульи, наносят зловредные ветры, вредящие посевам, научают людей злым делам и пр. Но добрые божества с ними борются, и эта борьба вечна.

По понятиям мокшан, верховный, безначальный творец мира Шкай также прежде всего создал Шайтана себе в помощники, но Шайтан вооружился против своего создателя и за то был свергнут им из верховного жилища, находящегося над небесами. Тогда Шкай создал вместо него новое божество, Солтана, который называется также Солтан-Керямят, и еще Мастыр-Кирди, то есть миродержатель, управляющий миром вещественным, а не духовным, землей, а не небом. Это единственный бог мокшан, все остальные божества — женского пола. Азарава (то есть верховная богиня) то же самое, что Анге-Патяй у эрдзядов, — богиня жизни, чадородия и плодородия. Она во всем равна с Солтаном, ибо создана самим Шкаем. От Солтана и Азаравы произошли богини: Юртазарава — богиня над усадебным местом, где стоит дом, Кудазарава — богиня самого дома и домашнего скота, Банязарава — богиня бани, Авын-азарава — богиня овина, Паксязарава — богиня полей и лугов, Вирьязарава — лесная богиня, Ведьязарава — богиня рек и озер. Этих второстепенных богинь множество: в каждом доме есть своя Кудазарава, на каждом поле своя Паксязарава и т. д.

Мордва верила в близкие сношения богов с людьми, разумеется, кроме верховного бога Чам-Паса, который слишком высок, чтобы вступать в непосредственные сношения с людьми. Замечательно, что сношения второстепенных мордовских богов-озаисов, как и в классической мифологии греков и римлян, были по преимуществу любовные. Боги сходили на землю, соединялись с девушками и уносили их на небо. Из разных поверий этого рода приведем одно, о девке Сырже. Оно сохраняется у терюхан. Жила девка, по имени Сыржа, которую все женихи обегали: и красива была из себя, и работящая, и ноги толстые как бревна (особенное достоинство мордовских женщин, краса их), а почему-то никто не хотел на ней жениться. Вдруг сделалась сильная гроза, все люди попадали как мертвые, и, когда гроза миновалась, в той деревне, где жила Сыржа, появился приезжий из каких-то дальних, неведомых стран человек, из себя весь черный и с глазами, горевшими как огонь. Он присватался к Сырже, отец и мать с радостью отдали ее за приезжего, хотя и не знали, откуда он. Во время брачного пира жених стал вести себя не так, как следует: стал плясать по чашкам, по ложкам, по лавкам, по полицам, и при этом кричать громче и громче. Когда же настало ему время везти молодую жену к себе домой, он крикнул как гром, из глаз его сверкнула молния, отчего загорелась изба, все гости упали как мертвые, а новобрачные исчезли. Это был Пургине-Пас, бог грома. Он улетел с женою своею Сыржей на небо. И теперь, когда случается гроза, Мордва думает, что это Пургине-Пас на небе пляшет по чашкам, по ложкам, по скамьям и по полицам, как плясал он на своей свадьбе. В это время терюхане выходят из домов на улицу, и, глядя на небо, поднимают руки вверх и кричат: ‘легцы, легцы, ты, цай, наш’ (легче, легче, ты, чай, наш). Дети, рожденные от богов и мордовских девушек, жили на земле, были до смерти своей правителями Мордвы, князьями, а по смерти возвращались на небо к своим родителям. Можно думать, что и Пургас, сильный мордовский князь, боровшийся с русскими в XIII веке, почитался Мордвой за сына громова.

О Шайтане и злых духах, им созданных и ему подчиненных (все мужского пола, кроме двенадцати лихорадок и тринадцатой оспы, которые женщины), мокшане думали одинаково с эрдзядами, то есть что злые духи всячески стараются сделать зло человеку, а добрые божества, борясь с ними, отвращают зло.

О создании мира Мордва всех племен имеет одинаковое понятие. По сказаниям их, верховный Бог сотворил все видимое и невидимое. Когда он творил, Шайтан, по злобе своей, всячески старался испортить каждое творение, но премудрость Чам-Паса (Шкая) каждую порчу Шайтана обращала на добро. Так, когда создано было небо, оно было чистое голубое, шайтан набросал на него черных туч. Чам-Пас не очистил небо от туч, но вложил в них дождь и велел им орошать землю, отчего она сделалась плодородною. Чам-Пас создал реки с гладкою, светлою поверхностью, Шайтан напустил на них ветры и произвел волнение, но Чам-Пас построил барку, сделал руль и весла, сшил парус и научил людей судоходству. Когда Чам-Пас захотел сотворить сушу, а воды в это время были уже созданы, то увидал, что Шайтан в виде утки плавает по морю. Чам-Пас велел ему нырнуть на морское дно и достать оттуда немного земли. Шайтан нырнул, достал земли, но отдал Чам-Пасу не всю, немного удержав у себя во рту. Чам-Пас из принесенной со дна моря земли сотворил сушу. Земля из рук его вышла гладкая, ровная. Но Шайтан набросал на нее оставшейся у него во рту земли, отчего образовались горы, камни, овраги. Но Чам-Пас поправил порчу, сделанную Шайтаном: он положил в горы золота, серебра, железа и драгоценных каменьев. Из накиданных Шайтаном каменьев научил людей делать мельничные жернова, а овраги наполнил водой, отчего произошло множество речек. Чам-Пас создал землю, покрытую прекрасными деревьями, как сад какой, но Шайтан поднял бурю и повалил множество деревьев, Чам-Пас оставшиеся оттого пустые места обратил в пашни и луга и научил людей землепашеству и сенокошению. Стараясь испортить каждое творение Чам-Паса, Шайтан хотел то же сделать и с человеком. Чам-Пас слепил человека из глины, и еще не вложил в него души, ушел на некоторое время в другое место для сотворения души, а чтобы Шайтан не испортил сотворенного тела, приставил собаку караулить его. А собака была прежде животное чистое, и на ней шерсти не было. Шайтан напустил страшный мороз, так что собака едва не замерзла, он предложил ей одеть ее шерстью, чтобы не было холодно, и за то допустить его ненадолго к созданному Чам-Пасом, бездушному еще человеку. Собака согласилась. Шайтан оплевал всего человека, отчего произошли болезни, потом стал вдыхать в него злое свое дыхание. Чам-Пас пришел и прогнал Шайтана, собаке велел навсегда носить нечистую шерсть, а чтобы поправить испорченное тело человека, выворотил его на изнанку, но болезни, происшедшие от Шайтановой слюны, все-таки остались в нем. Потом, вдунув в человека доброе свое дыхание, оставил его. Оттого в человеке и остались наклонности и к добру и к злу: добрые наклонности от дуновения Чам-Паса, а злые от дуновения Шайтана. Когда человек был таким образом создан, Шайтан сказал Чам-Пасу, показывая на человека: ‘В нем половина души моей и половина твоей, разделим же всех людей пополам, пусть одна половина будут твои люди, а другая — мои’. Чам-Пас прогнал Шайтана, и чтобы люди, по причине присутствия в них зла, все не сделались добычей Шайтана, вложил в человека разум и научил его различать хорошее от дурного. Шайтан от досады стал творить свои создания, сначала сотворил множество злых духов, подобных себе, но менее могущественных, потом сотворил разные болезни и напустил их на людей, болезни эти — тоже злые духи.

Терюхане и некоторые эрдзяды Нижегородской и Симбирской губерний рассказывают о создании человека несколько иначе. Человека вздумал сотворить не Чам-Пас, а Шайтан. Для того он собрал глины, песку и земли от семидесяти семи стран света и слепил из них тело человека. Но, сделав тело, никак не мог привести его в благообразный вид: то слепит свиньей, то слепит собакой, то гадом каким-нибудь, а Шайтану хотелось сотворить его по образу и по подобию Божью. И позвал Шайтан птичку-мышь и сказал ей: ‘Лети ты на небо, там у Чам-Паса полотенце висит, когда он в баню ходит, тем полотенцем обтирается, висит оно у него на гвоздике, заберись ты в один конец полотенца, свей гнездо, разведи детей, чтоб один конец того полотенца стал тяжелей и упал бы ко мне на землю’. Птичка-мышь послушалась Шайтана, свила гнездо в конце Чам-Пасова полотенца, развела мышат, от тяжести их полотенце и упало на землю. Шайтан тотчас подхватил его, обтер им слепленного человека, и он получил образ в подобие Божье. После того Шайтан стал оживлять человека, но никак не мог вложить в него живую душу. Бился-бился он и уже хотел было разрушить свое создание, но Чам-Пас сказал: ‘Убирайся ты, проклятый Шайтан, в, пропасть огненную, я и без тебя сотворю человека’. А Шайтан отвечал: ‘Я хоть подле постою, когда ты будешь класть него живую душу, ведь я его работал, и на мою долю из человека что-нибудь надобно дать, а то, как хочешь, братец Чам-Пас, будет мне обидно, а тебе нечестно’. Спорили Чам-Пас с Шайтаном, спорили, наконец Чам-Пасу надоело. ‘Слушай, Шайтан, — сказал он: — давай делить человека: образ и подобие от моего полотенца, и душа моя, потому что я ее вдунул, а тело будет твое’. Шайтан поспорил-поспорил, но должен был согласиться, потому что Чам-Пас невпример сильнее его. Оттого, когда человек умирает, душа с образом и подобием Божьим идет в небеса к Чам-Пасу, а тело, лишаясь души, теряет и подобие Божье, гниет, разваливается и идет в землю на добычу Шайтану. А птичку-мышь Чам-Пас наказал за то, что она послушалась Шайтана, летала на небо и свила гнездо в божьем полотенце. За то Чам-Пас отнял у ней крылья и приставил ей голый хвост, такой же, как у Шайтана, и дал такие же лапы, как у него.

Когда люди размножились, а это последовало очень скоро по создании мира, тогда Чам-Пас разделил их на народы и каждому народу дал свой язык и свою веру. Люди веруют одному и тому же Богу, но различно друг от друга. Мордва говорит: как в лесу каждое дерево имеет свой особый лист и свой особый цвет, так и каждый народ имеет свою веру и свой язык. Веры все угодны Богу, потому что им самим даны, и потому переходить из одной в другую грешно. Всего на земле семьдесят семь вер и семьдесят семь языков.

Замечательно, что некоторые из этих сказаний о сотворении мира Богом и о противодействии ему злого духа, существуя у других финских племен, например, у черемис, чуваш, вотяков и пр., сохраняются и в русском народе, переходя из поколения в поколение, не только изустно, но и посредством рукописей. На подобные сказания нельзя смотреть иначе, как на остатки верований русского народа еще во времена язычества. Кто от кого заимствовал эти верования, славяне ли от финнов, или финны от славян, — решить трудно, но, кажется, вернее предположить, что верования эти были общи обоим соседним племенам, славянскому и финскому, или чудскому, равно как и некоторые религиозные обряды, о чем будет сказано в своем месте.

У Мордвы есть сказание и о грехопадении людей, в общих чертах сходное с сказанием чувашским и, что замечательнее всего, совпадающее несколько с христианскими верованиями о смерти Спасителя. Вот мордовское сказание.

Первые люди находились в блаженном состоянии. Скота у них было множество, земля не требовала никакого удобрения, а урожаи были сам-тысячные, на каждом дереве в лесу борти со пчелами были. Все люди были богаты, и имущество было у всех равное. Чам-Пас послал к ним для управления Нишки-Паса, которого назвал своим сыном (Иниче-Пас), и он жил на земле в образе человека и помогал людям во всем. Как только кто из людей заболеет, Нишки-Пас тотчас того человека вылечит, дождя ли надо, вёдра ли — как скоро попросят люди Нишки-Паса, он тотчас все сделает. И не было между людьми ни ссор ни вражды, все это отвращал Нишки-Пас, ходивший из одной деревни в другую и поучавший людей добру. Но Шайтан, по злобе своей, явился к одному старику и, подав ему ветку неизвестного дотоле растения, сказал: ‘Посади эту ветку в землю и поставь вокруг нее высоких тычинок, только не сказывай об этом Нишки-Пасу’. Старик послушался, посадил ветку, и вырос хмель. Тогда Шайтан снова явился к старику и научил его делать пиво и мед, а также из муки курить вино. От этого произошло пьянство, пьяные люди стали враждовать между собою, пошли ссоры, драки и даже смертные убийства. Напрасно Нишки-Пас увещевал людей перестать пить пиво, мед и вино, они его перестали слушаться, стали смеяться над ним, плевать на него, бить и гонять из деревни в деревню. Вместо Нишки-Паса люди вздумали выбрать начальника над собой из своей среды, но тут произошли ссоры, драки и убийства, потому что всякий желал быть начальником и никто не хотел подчиниться другому. Нишки-Пас напрасно увещевал их. Шайтан, явившись на земле в образе человека, стал говорить людям: ‘Зачем вы терпите между собой Нишки-Паса? Он вас уверил, будто он сын Божий, это он лжет, он такой же человек, как и все, только человек недобрый: не велит он веселиться, пиво и вино пить, любовниц помногу иметь, и хочет властвовать над всеми людьми’. Подстрекаемые Шайтаном, люди схватили Нишки-Паса, били его, мучили и наконец убили до смерти. Как скоро они его убила, то и увидели, что действительно он был сын Чам-Паса, ибо мертвый Нишки-Пас встал и вознесся на небо, сказав убийцам своим: ‘Не хотели вы со мной в добре жить, теперь без меня вам хуже будет’. И как только он сказал эти слова, тотчас же солнце стало светить и греть в семь раз меньше, зима стала в семь раз суровее, земля стала требовать удобрения и усиленного труда, да и то давала урожаи небольшие, а временами и вовсе не стала хлеба родить, скот весь почти пал, осталась самая малость. Тогда, чтобы держать между людьми порядок и разбирать их распри, Чам-Пас назначил над народами царей, князей, судей и других начальников и дал им власть над людьми такую, что за дурные дела они сажают в тюрьму, велят бить кнутом и плетьми, а за очень большие вины и смертью казнят.

Вследствие сближения Мордвы с христианами, на мордовскую веру еще в очень давние времена христианство имело большое влияние. Язычники стали признавать некоторых из христианских святых. Таким образом, особенно уважаемый русским народом, Николай Чудотворец издавна сделался предметом почитания не только Мордвы и других инородцев финского племени: чуваш, черемис, вотяков, самоедов и пр., но и татарского племени. Его уважают даже магометане. У эрдзядов и терюхан он даже явился в числе Пасов и называется Никола-Пас. Известно, что православная церковь празднует память Николая Чудотворца 9-го мая и 6-го декабря. В эти самые дни и Мордва празднует Николе-Пасу, совершая особые жертвоприношения. Она отожествляет Николая Чудотворца с двумя древними своими Пасами: весною с Мастыр-Пасом, богом, дающим земле силу растительности, а зимой с Назаром-Пасом, богом зимы, ночи и луны. Таких отожествлений мордовских божеств с православными святыми много. Начало таких отожествлений относится к временам стародавним. Вот известные нам отожествления, помещаем их в календарном порядке.

Января 1-го православная церковь празднует Василию Великому, который в народе считается покровителем свиней, в северной и восточной России сохраняется обычай в этот день молиться своему богу свиней Таунь-озаису и даже называют его в молитвах Василием (Вельки-Васяй). Января 28-го, в день Ефрема Сирина, а также 1-го ноября, в день Косьмы и Демьяна, в деревнях есть обычай ‘домового прикармливать’. Ему оставляют каши на загнетке печи, — обычай, оставшийся, конечно, от времен язычества, в эти же дни и Мордва молится и приносит в домах жертву: в январе — Юртова-озаису, а в ноябре Кардас-Сярко-озаису, богам усадьбы и дома. Эрдзяды, при молитве к последнему, призывают и Кузьму-Демьяна. В этот день приносят в жертву божеству домов курицу — обычай, напоминающий народное поверие, что на Кузьму-Демьяна куры бывают именинницы, и жареная курица должна быть на столе. Апреля 3-го, в день Никиты Исповедника, рыболовы иногда топят чужую лошадь для угощения водяного, в это же время и Мордва молится богу рыболовства Ак-Шакал-озаису и также приносит ему жертву, утопляя лошадь в реке или озере. Апреля 17-го, или в ближайшую пятницу, Мордва молится Нишкинде-Тевтярь, богине пчеловодства. В этот же день православные молятся св. Зосиме, покровителю пчел. Св. Георгий победоносец (23-го апреля) отожествляется Мордвой с Свет-Верешки-Велен-Пасом, богом земли и трав. В Нижегородской губернии терюхане молились ему на другой день весеннего Николина дня и называли ‘отцом Николы-Паса’. Таким образом 9-го мая они молились богу воды, а 10-го богу земли. Замечательно, что и по нашим народным поверьям 10-го мая, на Симона Зилота, бывает земля именинница. В день пророка Иеремии (1-го мая), которого русский народ считает покровителем земледельческих орудий и зовет Еремеем Запрягальником, Мордва молится Кереть-озаису, богу земледельческих орудий. В Иванов день (24-го июня) у Мордвы бывает большое празднество Нишки-Пасу, богу неба, солнца, света и тепла, которого отожествляют то с Иоанном Предтечей, то с Спасителем. В день Илии Пророка (20-го июля) молятся Пургине-Пасу, богу грома, и отожествляют его с пророком, которому православный люд приписывает владение громами и молниями. Мордва своих богов коневодства Ангарь-озаис, и Лишмань-озаис отожествляет с свв. Флором и Лавром (18-го августа) и в день их памяти совершает моления о своих лошадях, на этом молении бывают только одни мужчины, женщин не пускают: обычай, существующий и у русских на лошадином празднике. Сентября 15-го, на Никитин день, в русских деревнях задабривают водяного, отрывая голову у гуся и бросая его в воду, у Мордвы в этот день, или в ближайшую пятницу, совершали такой же обряд приношения жертвы Вед-Мастыр-Пасу — богу воды. Этот бог отожествляется с св. Никитой, которого в русских деревнях обыкновенно зовут гусятником и гусорезом. Октября 29-го праздник овчарей, в этот день молятся об овцах св. Анастасии, которую зовут поэтому ‘овечницей’. Мордва, отожествляя эту святую с своею богинею Рев-озаис, покровительницей овец, молится ей в тот же самый день 29-го октября или в ближайшую пятницу. Ноября 8 — день Михаила архангела, в этот же день у терюхан и эрдзяд бывает большой праздник Волцы-Пасу, богу звериной охоты, этого бога они отожествляли с Михаилом архангелом. В день Рождества Христова Мордва совершала моление Анге-Патяй (другое молебствие ей в пятницу перед Троицыным днем), которую отождествляла с Пресвятою Девой, и Нишки-Пасу, иначе Иниче-Пас (слово в слово сын Бога). На другой день праздновали той же богине, как покровительнице детей, родильниц. Принявшая христианство Мордва отожествляла Анге-Патяй с бабой Саломеей, лицом апокрифическим, будто бы послужившим Пресвятой Деве при рождении Спасителя. Моления на кладбищах умершим предкам совершались в те же дни, что установлены и православною церковью для поминовения усопших, то есть в пятницу (у крещеных в субботу) перед масленицей и на Фоминой неделе (Радунице), и кроме того 1-го сентября и 1-го октября.

Как славяне, приняв христианство, приурочили своего громовержца Перуна к Илье пророку, а Волоса, скотьего бога, к св. Власию и т. д., так точно и Мордва приурочила свои божества к христианским святым еще до принятия христианской веры. Самого Чам-Паса, своего верховного бога, Мордва отожествила с Господом Саваофом и в молитвах к нему называла его: ‘Свят Господь Савагоф’.

У мокшан также отожествлены древние божества их с христианским Богом и святыми. Так, Шкай отожествлен с Господом Саваофом, Спаситель с Солтаном, Азарава с Богородицей, Кудазарава с Сочельником (5-го января), который они почитают за святого человека, Банязарава с Великим Четвергом, тоже почитаемым ими за святого человека, Авын-азараву мокшане отожествили с апостолом Фомой и празднуют ей в Фомино воскресенье. Об остальных божествах мокшан мы не имеем сведений, с какими святыми они их отожествляют. Но Николай Чудотворец и у мокшан является особым богом, Николазарава, которому празднуют 6-го декабря и которого считают не богом, а богиней.

IV.
Мордовские мольбища (керемети)

Мордва никогда не имела особых храмов для совершения богослужения. Нигде нет остатков их. Ни в летописях ни в других письменных памятниках нет ни малейшего о них упоминания. У самой Мордвы не сохранилось о них никаких преданий. Наконец в мордовском языке нет даже слова, означающего храм. Слово ‘черьква’ уже русское и означает храм исключительно христианский.

Зато в разных местах, где живет Мордва, указывают на места старинных мольбищ: в лесах, на полях, на кладбищах. Здесь доселе иногда и давно уже крещеные тайно совершают жертвоприношения старинным своим божествам. В некоторых местах, особенно же в Симбирской, Пензенской, Самарской и Саратовской губерниях, мордовские кладбища называются кереметями. Местами употребляют это название и в Нижегородской губернии. Едва ли оно не заимствовано Мордвой от чувашей. В каждой мордовской волости бывало по нескольку больших мольбищ, или кереметей, и каждое из них было посвящено особому божеству, которому и совершалось в нем жертвоприношение. Так, например, у терюхан Терюшевской волости было пять мольбищ, в которых совершались общественные моляны

[Молян, от русского слова молить у нижегородской Мордвы значит молебствие, праздник. Этим словом заменилось старинное мордовское слово озаис (у мокшан озкс), которое теперь означает доброго духа. В ‘Толковом словаре’ В. И. Даля слово молян (ошибочно напечатано: моляк, II, 938) объяснено так: ‘Нижегородское. Мордовские праздники, оставшиеся в памяти с языческих времен’. Русские молебствия, отправляемые Мордвой, называют также молянами.]

целою волостью. В полуверсте от села Сиухи, в лесу, в ровном долу, недалеко от речки Мианги, находилось мольбище Нишки-Пасу, другое было на поле близ деревни Инютина, неподалеку от ручья Майданки, здесь были приносимы жертвы Свет-Верешки-Велен-Пасу, третье близ деревни Березников, в роще, близ речки Пичеси, здесь были приносимы волостные жертвоприношения Анге-Патяй и ее сестреницам, то есть четырем ее дочерям Патяй, четвертое в лесу, близ деревни Малаго-Сескини (Чертовка тож), здесь бывали молебствия Волцы-Пасу, и в начале нынешнего столетия здесь же совершал жертвоприношения и пророчествовал мордвин, известный под названием Кузьки-бога, наконец пятое мольбище Назаром-Пасу было на поле деревни Татарской, недалеко от речки Кирмети.

Кроме того, при каждой деревне было свое мольбище, на котором совершались молитвы и жертвоприношения жителями одной этой деревни. Это — деревенские мольбища, ‘пециона-кереметь’.

Когда Мордва еще не была крещена, волостные, а местами и деревенские керемети огораживались плетнем. В лесу или роще избиралась небольшая четырехугольная ровная площадка, сажен в 20—30 длины и столько же ширины, ее огораживали, как сказано, плетнем, а иногда и высоким тыном. Загороженный таким образом кереметь имел трое ворот (орта), обращенных на восток, на юг и на север. Люди входили через южные ворота, назначенный для жертвоприношения скот вводился в восточные, а в северные ворота носили воду для варения жертвенного мяса. Внутри керемети, у восточных ворот, обыкновенно врывали три столба: один из них назначался для привязывания приносимых в жертву лошадей,

[Лошадей Мордва приносила в жертву только в глубокой старине. Еще языческая, сближаясь с русскими, она перестала употреблять в пищу конину, отчего прекратились и приношения в жертву лошадей. Сохранилось только жертвоприношение лошади богу рыбной ловли Ак-Шакал-озаизу, но ее eже не варили в котлах и не ели, а топили в воде.]

другой для привязывания жертвенных быков, третий для привязывания жертвенных овец. Эти столбы назывались тер-жигат. С западной стороны врывали также три столба юба, здесь закалали приносимый в жертву скот. Между столбами юба была вырываема небольшая яма, закрываемая каменною плитой, в эту яму спускали кровь закалываемого животного и потом закрывали плитой. Неподалеку от этой ямы ставился небольшой сарайчик, или, лучше сказать, навес, — хорай-жигат.

[Хорай-жигат по-мордовски значит кухня, поварня.]

По средине его врывали небольшие столбики с поперечно положенным на них брусом, на этот брус навешивались котлы, в которых варили мясо жертвенных животных. У южных дверей ставилась хума, стол, устроенный в роде банного полка, на нем разрезывали сваренное жертвенное мясо на столько кусков, сколько человек участвовало при богомолье. На восточных столбах (тер-жигат) были развешиваемы кожи, снятые с приносимых в жертву животных. В старину все кожи оставались навсегда на этих столбах, а в последнее время их продавали и на вырученные деньги покупали соль к следующему богомолью.

Все эти ограды и столбы кереметей в свое время были тщательно истребляемы русским духовенством при помощи земской полиции, особенно при обращении Мордвы в православную веру в сороковых годах прошлого (XVIII) столетия, вследствие чего в некоторых местах происходили даже столкновения полицейских чинов с вооруженными язычниками. Истребленные мольбища не раз были возобновляемы. Мордва, и по обращении в христианство, от времени до времени продолжает совершать моления по обрядам старинной своей веры, для чего обыкновенно накануне или за день до назначенного жертвоприношения ставятся столбы, нужные для совершения обряда, но мольбища не обносятся никакою загородкой.

Керемети, на которых приносились жертвы от одной только деревни, отличались от больших, волостных, только обширностью: та же ограда, те же столбы и та же кухня. Впрочем, ограда на деревенских мольбищах, как сказывают, и в старину устраивалась в редких случаях.

На кладбищах совершали молитвы на самых могилах, которые большею частью бывали покрыты срубами из бревен, венцов в пять, и тесовою крышей, то есть точно так же, как нередко покрывались могилы и в наших селах. Моления на кладбищах, при совершении которых все участвующие ели и пили приготовленные дома блины и другие кушанья и пили пиво, почти совершенно сходны с нашими поминками.

Домашние моления и жертвоприношения совершались или на шестке печи, или на загнетке,

[Загнётка (в Московской губернии зашивка), левый заулок на шестке русской печи, куда сгребается жар.]

или на камне кардо-сярко. Среди каждого мордовского двора была положена вровень с землей каменная плита, большей или меньшей величины, а под ней вырыта яма, куда, закалая животных для домашних жертвоприношений, спускали кровь. Даже и в таком случае, если какое-либо животное закалывалось не для жертвоприношения, а просто для обеда, Мордва резала его посреди двора и, поднимая плиту, спускала кровь в находящуюся под ней яму. Пролить кровь животного (кроме птичьей) в другое какое-либо место, по понятиям Мордвы, — грех непростительный, он навлекает на весь дом проклятие. Камень этот посвящен мордовскому домовому богу, Кардас-Сярко-озаису, и называется кардо-сярко.

У Мордвы не было ни жреческого класса ни жрецов, которые бы на срочное время или пожизненно сохраняли за собой эту должность. Домашние моления и жертвы обыкновенно совершал старший мужчина в доме, а в известных случаях старшая женщина. На кладбищах они же, каждый над могилами своих предков. Но для совершения молений и жертв на общественных, мирских, волостных молянах каждый раз избирались, по общему согласию, несколько человек из уважаемых миром стариков, которые вообще назывались атепокш-тей, то есть хорошие люди. По большей части должность старшего из них (прявт у терюхан и эрдзядов, инятя у мокшан) исполнял старший по летам житель той деревни или волости, и всегда почти эта должность соединялась с должностью деревенского или волостного старшины. Таким образом он был и жрец, и судья, и хранитель общественного имущества, и представитель общины перед правительством. Прявт у эрдзядов и терюхан занимал свою должность пожизненно, но всегда мог отказаться от нее по старости, по слепоте и пр., мог быть и лишен своего звания по общему согласию всех домохозяев деревни или волости, если бывал замечаем в каких-либо, несообразных с должностью его, поступках.

Прявт (собственно значит ‘голова’) не был жрецом. Он не приносил жертв, не возглашал молитв, но был старшим из предстоявших на молитве. Ему первому подавали кусок жертвенного мяса, ему подавался первый ковш жертвенного пива, он собирал людей на молитву, он распускал по домам молящихся, но сам не совершал никаких обрядов. У него в доме хранились священные ковши, рычаги, парки (кадки), жертвенные ножи и другая утварь, нужная для молебствий. Он же назначал и день молебствия. Хотя мордовские праздники, как мы уже сказали, совпадают во времени с праздниками христианскими, но Мордва не разумеет календаря и потому каждый раз спрашивает прявта, в какой день он велит приготовляться к жертвоприношению тому или другому божеству. Он сам, как умел, считал дни, а со времени распространения христианства узнавал от православных священников, в какой день будут праздновать тому или другому святому, отожествленному с одним из мордовских божеств, и в ближайшую к тому дню пятницу (день, почитаемый языческою Мордвой так же, как у нас воскресенье) назначал жертвоприношение. Один старик из эрдзядов в деревне Сарадон (Нижегородского уезда) сказывал нам, что во времена стародавние у них на общественных молениях первое место занимали ‘панки’ (князьки), а когда они перевелись и ‘вся Мордва пошла под белаго (русскаго) царя’, то место их заняли выборные прявты.

Главный жрец на общественных молениях у эрдзядов и терюхан назывался возатя, он читал молитвы, он распоряжался и жертвоприношением. Возатя и его двенадцать помощников избирались из самых почетных стариков волости перед каждым волостным моляном, но по большей части одни и те же лица занимали эти должности по нескольку лет. Помощниками возати были: три париндяита, или пурендяита,

[Пурендяит значит слово в слово пивовар, от пуре — мордовский мед без хмеля, иди рассыченное медом пиво, которое морили, то есть оставляли перебродить. Мореный мед, или пуре, по-мордовски, в большом употреблении и у других финских народов восточной России, у чуваш, черемис, вотяков. Хотя в него и не кладут хмеля, но он очень пьян. Если непривычному человеку выпить стакан этого напитка, очень приятного на вкус, голова у него останется свежа, зато ноги как будто отнимутся, ножные мышцы совершенно не повинуются воле человека. После сна бывает страшная головная боль, продолжающаяся по суткам и более. Но Мордва, а особенно чуваши, пьют свое пуре ковшами и бывают только веселы. В старину и у русских делались такие меды. Их называли ставленными, или мореными. Мы называем везде пурендяитов париндяитами так как последнее название более употребляется Мордвой.]

которые избирались большею частью на целый год. Они собирали по домам хлеб на пиво, мед для сыты, а также и другие припасы, например, яйца, масло, равно и деньги. Прявт выдавал им священные парки (кадки), в которые они наливали сваренное ими, сыченое медом и заморенное пиво — пуре, и во время молебствия разносили его молящимся. Три янбеда, избираемые за три дня до молебствия и получившие тогда от прявта жертвенные ножи, разносили народу вологу, то есть жертвенное мясо. Три кашангорода, избираемые за день до молебствия и получившие от прявта священные ковши числом по сороку, до пятидесяти и даже по сотне. Наконец было еще три помощника возати, туросторы, наблюдавшие за благочинием во время богослужения, для чего становились на пни, или на поставленные вверх дном кадки, дабы с высоты можно было наблюдать за народом. Они же приготовляли штатолы (толстые восковые свечи, верх которых утончался и загибался спиралью) и прилепляли их по приказанию прявта к заднему краю каждой парки. Париндяиты, янбеды, кашангороды и туросторы находились в полном распоряжении возати.

Кроме того, для совершения общественного моляна избирались еще три служителя, независимые от возати и подчиненные одному прявту. Их называли позанбунаведы. Они избирались за три дня до молебствия и ходили по деревням, отыскивая рыжего быка, белого барана без малейшего клочка другой шерсти, если же не находили такого животного, то и другого какого-либо цвета, но непременно одношерстное. Это животное они покупали на собранные париндяитами и янбедами общественные деньги, приводили его на молян и закалывали.

У мокшан и божеств было меньше, и обряды их были далеко не так сложны, как у эрдзядов и терюхан. И служителей на их моленьях (озкс) было гораздо меньше. Домашние озксы совершаемы были, как и домашние моляны эрдзядов, — старшими в доме, а для общественных молений (вель-озкс) избираемы были в каждой деревне старик и старуха. Старик ини-атя, или инять (главный старик, дедушка), совершал молебствия Солтану, а старуха имбаба (главная старуха, бабушка) — Азараве. Эти старик и старуха пользовались огромным уважением своих односельцев и почитались за первых в селе молитвенников. В случае частных бедствий мокшане прибегали к ним и просили молиться за них Богу, или принять участие в домашнем молебствии.

V.
Велень-Молян (Вель-озкс)

Прежде чем станем говорить о каждом мордовском божестве особо и об обрядах в честь их совершаемых, представим обряды, исполнявшиеся вообще на всех общественных мольбищах.

Богослужение, праздник, жертвоприношение означается у эрдзядов и терюхан одним словом озаис или озкс (у мокшан озкс). Но давно еще, по крайней мере, в первых годах прошлого (XVIII) столетия, эрдзядское слово озаис заменилось заимствованным из русского языка и по-своему переиначенным словом молян. Словом озаис называются, как мы уже сказали, и мордовские боги низшего разряда.

Моляны бывали: 1) общественные, волостные — велень-молян (вель-молян) по-эрдзядски, вель-озкс по-мокшански (слово в слово эти слова означают ‘мирское богомолье’), 2) деревенские — пециона-молян, 3) полевые, совершаемые на полях — пакся-молян, 4) совершаемые в домах — куда-молян, и наконец 5) на кладбищах — атят-молян, то есть молебствие предкам.

Мн опишем здесь велень-молян, общественное богослужение в честь всех богов мордовских, совершавшееся преимущественно в летнее время, по случаю общественных бедствий, например, моровой язвы и т. п.

Мы преимущественно пользуемся при этом доставленною нам покойным нижегородским архиепископом Иаковом запиской священника села Сивухи, сведениями о быте и преданиях Мордвы, доставленными из разных мест Императорскому Русскому Географическому Обществу, следственным делом о Кузьке-боге и некоторыми другими следственными делами. Мне самому однажды привелось производить формальное следствие о мордовском общественном молении. Это было в 1848 году. Летом этого года холера сильно свирепствовала в Нижегородской губернии. Панический ужас распространился в народе. В городах и селах совершались молебствия, крестные ходы, Приготовляясь к смерти, и старые и молодые говели, исповедовались и причащались. Июля 8-го, близ села Сарлей, в роще деревни Сескина, почти все население приобщилось св. тайн, а вечером в тот же день человек пятьдесят из причастившихся совершили в роще мордовский молян, принеся в жертву теленка, пиво, яичницы и проч. Бурмистр имения графа Сен-При, которому принадлежат Сарлеи, захватил молельщиков и представил их к суду, называя суеверный поступок отступничеством от христианской веры. Мордву посадили в тюремный замок, и мне было поручено произвесть об них формальное следствие. Арестованные были, разумеется, отпущены и отданы на увещание духовному начальству.

‘Велень-атятня’, то есть мирские старшины всех деревень известной волости, посоветовавшись между собой, отправляются в числе пяти или шести человек к прявту и стоят перед домом его с непокрытою головой. Извещенный об их приходе прявт велит отворить ворота настежь, а сам становится середи двора у камня кардо-сярко. Подойдя к прявту, старики трижды кланяются ему молча, а потом говорят, что надо-де справить ‘молян’, и чтоб он назначил день и сделал нужные приготовления. Прявт, назначив пятницу, ближайшую к празднованию тому божеству, которому собираются молиться,

[Теперь (1867) у крещеной Мордвы, все еще совершающей по местам обряды старинной своей веры, моляны совершаются по воскресеньям. Так и молян, бывший в деревне Сескине в 1848 году, совершен был в воскресенье.]

идет к себе в избу и становится у печки. Вынув из загнетки уголь, он вздувает огонь и зажигает хранящийся у него священный штатол (восковая свеча), оставшийся от предыдущего моляна. Прежде горящий штатол прявт ставил на шестке печи, теперь же, по принятии христианства, зажигает свечу перед иконами. Старики повторяют свою просьбу, с такими же поклонами, как и на дворе, и прявт, взяв в руку штатол, снова объявляет им, в какую пятницу надо совершить предположенный молян.

Затем старики, по приглашению прявта, садятся по лавкам вокруг стола и рассуждают, сколько надо собрать денег, хлеба, меду и прочих припасов для совершения богослужения, и кому быть возатей. Уговорившись, избирают трех париндяитов, призывают их, если они не в числе пришедших на совет, и приказывают начинать сбор. К каждому париндяиту назначается по одному янбеду из бывших на предыдущем моляне. Каждому париндяиту прявт дает по священной ‘парке’ (кадке) для сбора муки и меду, и каждому янбеду по жертвенному ножу. После того сборщики расходятся в три стороны, в каждую париндяит с янбедом. На другой же день начинается сбор.

Обряд сбора на молян нужных для жертвоприношений припасов весьма замечателен. Этим обрядом, по нашему мнению, может быть объяснено одно непонятное до сих пор место Несторовой летописи.

В деревне, куда отправляется за сбором париндяит с сопутствующим ему янбедом, уже заблаговременно знают о дне, в который они приедут сбирать, и женщины еще накануне делают к тому приготовления. Шьют три, четыре и более холщевых мешечка и к ним пришивают по две длинные тесемки, или веревочки. В один мешок хозяйка насыпает фунт, два или более муки, смотря по тому, сколько предполагается молельщиков на предстоящем моляне, в другой кладет бурачок с медом, в третий — несколько гривен денег, в четвертый — бурачок с маслом, в пятый — бурачок с яйцами и т. д. Потом накрывает стол чистым рядном и раскладывает на нем назначенные для сборщиков мешки и мешечки. Все это делается одними женщинами: мужчины не должны даже видеть этих приготовлений, для чего с раннего утра уходят на работу в поле, в овины, или же прячутся в хлева, как скоро узнают, что париндяит с янбедом приехали в деревню.

Но вот сборщики приехали. Они останавливаются с возом у околицы. Бегающие по улице девочки спешат сказать матерям, что ожидаемые гости в деревне (мальчиков на улице не бывает, они прячутся с отцами, при матерях могут оставаться только грудные и не умеющие еще ходить дети мужеского пола). Выждав несколько времени, сборщики отправляются из дома в дом. Янбед пять раз, тычет жертвенным ножом в ворота, оставляемые незапертыми, и потом растворяет их настежь. Потом париндяит с янбедом идут прямо к камню карко-сярко, в который янбед тычет пять раз жертвенным ножом, а париндяит ставит на него священную парку дном вверх. Совершив этот обряд, оба идут в сени, янбед тычет пять раз жертвенным ножом в дверь избы и отворяет ее.

Когда янбед тычет ножом в ворота, он читает следующую молитву: ‘Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, Анге-Патяй-Пас, Матушка Пресвятая Богородица, помилуй Васяй (имя хозяина), помилуй Машкась (имя хозяйки)’. Тыча в камень карко-сярко, говорит: ‘Чам-Пас, Назаром-Пас, Кардас-сярко-озаис, помилуй Васяй, помилуй Машкась’. Тыча в дверь избы, обращается с такою же мольбой к Чам-Пасу, Волцы-Пасу и Юртова-озаису, то есть домовому богу, или собственно богу избы. Обращения к тем или другим божествам, впрочем, изменялись, смотря по тому, по какому поводу совершался молян и каким божествам предположено было приносить на нем жертву.

Когда янбед отворял избу, в ней горел штатол на шестке печи, перед которою стоял стол с мешками и мешечками. Перед ним становились замужние женщины семьи, задом к дверям, плечи и грудь у них по пояс были обнажены. Девушки стояли подле них также задом к двери, но не были обнажены. Надобно заметить, что мордовские избы в старину строились не совсем так, как русские: печь ставилась в переднем левом углу, прямо против входа, таким образом мордовки, стоя перед печкой, стояли задом к двери.

[В степных местах губерний Пензенской, Тамбовской и Рязанской не только у Мордвы обруселой и необруселой, но даже у русских до сих пор можно встретить избы с печью, устье которой обращено к двери.]

Впоследствии Мордва стала ставить печи по-русски, то есть челом вперед, к окнам на улицу, а не к двери. При таком расположении избы штатол ставился у крещеных перед образами, а у некрещеных на столе, поставленном в правом переднем углу.

Париндяит с янбедом, войдя в избу, останавливались у самой двери, один — держа палку, другой — жертвенный нож, и громко читали молитву Чам-Пасу, Анге-Патяй и Юртова-озаису. Тогда старшая замужняя женщина брала обеими руками за тесемки мешок с мукой, закидывала его через голову назад на голые свои плечи и, не оглядываясь, ибо не должно было женщинам видеть в лицо сборщиков, пятилась задом к дверям. Когда таким образом она подходила к сборщикам, париндяит подставлял к спине ее священную парку, а янбед, взяв в одну руку мешок, другою рукой пять раз слегка колол подошедшую в обнаженные плечи и спину, читая молитву, обращенную к Анге-Патяй, а потом перерезывал тесемки, мешок падал в парку, а концы тесемок оставались в руках женщины. Она отходила к столу, не оглядываясь, за нею другая таким же образом подходила к сборщикам с другим мешком, третья с третьим, и т. д. Если же в семье была одна замужняя женщина, она одна относила к сборщикам описанным порядком приготовленные мешки один за другим. Девушки оставались у стола, они не могли трогать приготовленных мешков. Приняв назначенные для жертвоприношения припасы, париндяит и янбед уходили, не затворяя ни дверей избы ни ворот, складывали все полученное на воз и отправлялись в следующий дом. Как скоро они удалялись, женщины разводили на шестке огонь, зажигая его горящим штатолом, и сожигали на нем остатки тесемок. Пепел их, вместе с углями, клали в загнетку с молитвой к Юртова-озаису, которую произносила старшая в доме.

У преподобного летописца Нестора под 1071 годом читаем: ‘Беси бо под токше на зло вводят, по сем же насмисаются ввергше и в пропасть смертную, научивше глаголати, якоже се скажем бесовьское наущенье и действо. Бывши бо единою скудости в Ростовьстей области, встаста два влхва от Ярославля, глаголюща: ‘яко ве свеве кто обилье держить’, и поидоста по Вользе, кде придуть в погосте ту же нарицаху лучьшие жены, глаголюща, яко си жита держить, а си мед, а си рыбы, а си скору. И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя, она же в мечте прорезавше за плечем, выимаста либо жито, либо рыбу, и убивашета многы жены, именья их огьимашета собе. И придоста на Белоозеро и бе у нее людий не 300. В се же время приключися прити от Светослава дань емлющу Яневи, сыну Вышатину, поведаша ему Белозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Вользе и по Шексне, и пришла еста семо. Ян же испытав: ‘чья еста смерда?’ и уведев, яко своего князя, послав к ним, еже около ею суть, рече им: ‘выдайте влхва та семо, яко смерда еста моего князя’. Они же сего не послушаша. Ян же поиде сам, без оружья, и реша ему отроци его: ‘не ходи без оружья, осоромять тя’, он же повеле взяти оружья отроком, и беста 12 отроков с ним и поиде к ним по лесу. Они же ставши исполчишася противу, Яневи же идущю с топорцем, выступиша от них десять муж, придоша к Яневи рекуще ему: ‘вида идеши на смерть, не ходи’, оному ловелеши обити я, к прочим же поиде’. Далее летописец говорит, что Ян спросил двух волхвов: ‘что ради погубиста столько человек?’ Она же рекшема: ‘яко ти держать обилье, да аще истребиве сих будет гобино, аще ли хощеши, то перед тобою вынемеве жито, ли рыбу, ли ино что’. Ян же рече: ‘поистине лжа то: створил Бог человека на земле, сставлен костьми и жилами от крове, несть в нем ничего же, и не весть ничто же, но токмо един Бог весть’. Она же рекоста: ‘ве веве како есть человек створен’. Он же рече: ‘како?’ Она же рекоста: ‘Бог мывся в мовници и вспотився, отерся ветхом и верже с небесе на землю, и распреся Сотона с Богом, кому в нем створити человека. И створи дьявол человека, а Бог душю в не вложи, тем же аще умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу’ и т. д.

Волхвы, пришедшие из Ярославля в Ростовскую область и на Белоозеро, принадлежали, конечно, к финскому, или чудскому племени. Там в XI столетии жили полуобруселые Меря и Весь, племена одного происхождения с Мордвой и, вероятно, имевшие одинаковые с ней религиозные обряды. Несторовы волхвы о создании человека рассказывают так, как теперь рассказывает некрещеная Мордва в Нижегородской и Симбирской губерниях. Ходят два волхва, к Яну выступают десять мужей, по-видимому, ближайших их советников — всего двенадцать человек, число прислужников мордовских возатей. Мордовский обряд обрезывания тесемок на голых женских плечах, конечно, перешедший из глубокой древности, не объясняет ли темное место летописца о вырезывании волхвами у женщин из плеч хлеба и разных съестных припасов?

Собрав нужное количество хлеба, меда и пр., париндяиты с янбедами привозили их к прявту. Тогда этот мордовский старшина выдавал париндяитам священные парки и приказывал им варить пиво из собранного хлеба и делать пуре — сыченое медом пиво, мореный мед. Тогда же, назначив трех человек в позанбунаведы, давал им собранные деньги, на которые они покупали для принесения в жертву быка, или овцу, или гусей и пр., смотря по тому, по какому случаю назначался волостной молян и какому божеству хотели молиться. Животное, назначенное для принесения в жертву, непременно должно быть одношерстное, если позанбунаведы не находили такого в своей волости, отправлялись в другую, в третью и далее, пока не отыскивали.

Избрание позанбунаведов обыкновенно бывало за три дня до жертвоприношения. За два дня избирались новые янбеды, которым прявт выдавал священные ножи для резания сваренного мяса, большею же частью янбеды оставались прежние. Накануне дня, назначенного для принесения жертвы, избирались кашангороды, которым прявт раздавал священные ковши и рычаги. Тогда же были избираемы и туросторы. Возатя обыкновенно сохранял свою должность в продолжение нескольких лет сряду, он должен был хорошо знать обряды и читать наизусть, без ошибок, установленные молитвы. Некоторые из возатей, по уверению Мордвы, даже пророчествовали во время совершения общественных молянов. Возатя во все время приготовлений к моляну не появлялся на улице, а в ночь перед жертвоприношением тихонько пробирался в кереметь и там взлезал на священное дерево и скрывался в его ветвях.

В день моляна париндяиты расставляли перед священным дубом или липой парки и наливали их пуре и пивом. Два или три боченка пуре первого сусла ставили под священным деревом по сторонам опрокинутой вверх дном кадки, или иным образом сделанного возвышения, на которое впоследствии, при совершении обряда, становился возатя. Париндяиты раскладывали по земле печеный хлеб, соль, а иногда и мед в сотах или топленый. Кашангороды стряпали на печных заслонах ‘мирския яичницы’ и вешали их на рычагах, прикрепленных к ветвям деревьев. Народ собирался к мольбищу: мужчины отдельно, женщины отдельно, девушки также отдельно. Прявт первый входил в кереметь и становился перед парками, за ним входил народ: мужчины становились на правой стороне, женщины на левой, за ними девушки. Женщины приносили с собой на сковородах домашние яичницы и пироги с пшенною кашей (бибички), их принимали кашангороды и также развешивали на рычагах. Все становились, обратясь лицом на запад.

Позанбунаведы через восточные ворота вводили назначенное для жертвоприношения животное и привязывали его к одному из трех столбов (тер-жигать), находящихся у этих ворот: быка привязывали к одному столбу, овцу к другому и т. д. Потом животное проводили с одного конца керемети на другой и привязывали к одному из столбов юба. Позанбунаведы здесь закалали его, спускали кровь в землю под камень, снимали шкуру и, отнеся на восточную сторону, развешивали ее на тер-жигатях. В то время, как резали животное, янбеды приносили северными воротами в священных парках воду, наливали ее в пивной котел, подвешенный под сарайчиком в поварне (хорай-жигать), и разводили под ним огонь, зажигая дрова священными штатолами. Тогда же туросторы, по приказанию прявта, прилепляли горящие штатолы к задним сторонам парек, стоящих перед священным деревом. Очистив животное, вынув из него требуху и зарыв ее в яму под камень, позанбунаведы клали мясо в котел, где уже кипела вода, приготовленная янбедами.

[При большнх молянах, когда приносили в жертву не по одному быку иди барану, варили мясо в нескольких котлах. Мясо двух животных в одном котле варить не позволялось.]

В это время из ветвей священного дерева раздавался громкий голос возати: ‘сакмеде!‘, т. е. ‘молчите’. Все скидали шапки, умолкали, и возатя громко произносил: ‘Пуре пре за марта, пайгуре за марта, андря за марта, шепете за марта, великое за марта, пащин коди’!

[За марта — усердно молитесь. Пащин коди — кланяйтесь ниже.]

Терюхане и эрдзяды до того обрусели и забыли древний язык свой, что они не знают вполне значенья этих слов, да и сами возати их не понимают. Громко произнося эти слова, возатя приказывает собравшимся молельщикам кланяться ниже. Все низко кланяются много раз, каждый приговаривая: ‘Чам-Пас, помилуй нас, Волцы-Пас, Назаром-Пас, помилуй нас, Нишки-пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, сохрани нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас!’ Поклоны с произнесением этой молитвы продолжались по получасу и более. Молитва произносилась вполголоса, но если число молельщиков было значительно, от множества голосов бывал сильный шум.

Спрятавшийся возатя снова кричит ‘сакмеде’, все замолкают и перестают кланяться. Возатя читает другую, тоже непонятную для него самого молитву, начинающуюся словами: ‘чувал-пузадо, иля-му задо, чясте, вясте!’, и приказывает молиться на коленях. Все становятся на колени, поднимают руки кверху, смотрят на небо и в один голос взывают: ‘Чам-Пас, Назаром-Пас, помилуй нас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, сохрани нас, Волцы-Пас, защити нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас!’ Имена божеств произносят протяжно, а слова: ‘помилуй нас, сохрани нас, защити нас, умоли за нас’ скоро и отрывисто. Несколько раз повторяют эту молитву, в продолжение ее возатя слезает с дерева и становится на приготовленное для него возвышение у парек. По одну сторону этого возвышения (обыкновенно стол или опрокинутая вверх дном кадка) поставлен боченок с пуре, это так называемая государева бочка, то есть жертва, приносимая за благоденствие государя. По другую сторону боченок с суслом, это — мирская бочка, приносимая в жертву за всех людей. Нередко ставили и третий боченок с пивом, приносимый в жертву за начальство.

Взойдя на возвышение, возатя машет во все стороны руками и кричит: ‘сакмеде!’. Коленопреклоненные молельщики перестают возглашать молитвы и, став на ноги, смотрят на возатю, а он, с открытою головой, воздев руки к небу и обратясь на запад, мысленно читает про себя ту же молитву, которую перед тем пели молельщики. После того совершается жертвоприношение, по-мордовски вознапалом.

Возатя, сойдя с своего возвышения, берет священный ковш из рук прявта и, положив в него хлеба и соли, подходит к котлу, где варилось мясо. Взяв у одного из янбедов жертвенный нож, он отрезывает кусок мяса и, кроме того, непременно язык животного, и кладет в тот же ковш. Затем, стоя подле хорай-жигати (поварня), на возвышении, поднимает ковш к небу и кричит: ‘Чам-Пас, гляди, бери! Назаром-Пас, гляди, бери!’ и т. д., пересчитывая божества одно за другим и к имени каждого прибавляя: ‘гляди, бери!’. Во время этого все предстоящие, обратясь к востоку, где стоял возатя, стоят молча, подняв руки к небу. Кончив возношение жертвы, возатя все, что было у нет в ковше, бросает в огонь. При этом все молельщики становятся на колени, обратясь к огню в хорай-жигати, и долго, пока не сгорит жертвенное, молятся, то поднимая руки к небу, то опуская их вниз и призывая Чам-Паса и других богов. Возатя с янбедами стоит между тем у огня, наблюдая, как горят мясо, хлеб и соль, туда брошенные. Когда все сгорело, он взлезает опять на возвышение у священного дерева и три раза кричит на три стороны: ‘сакмеде!’, Все умолкает. Начинается вторая часть жертвоприношения.

Возатя, с четырьмя стариками из народа, берет ‘государеву бочку’, то есть пятиведерный боченок, налитый пуре, а несколько человек, принеся большую дверь (обыкновенно воротное полотно), ставят на нее боченок, возатя прилепляет к нему горящие штатолы и зажигает их от жертвенного огня. Приходят один, два, а иногда и более, дудника с дудами (мордовский инструмент в роде волынки), становятся на колени на воротное полотно подле ‘государевой бочки’ и играют, а молельщики, обратясь на запад, стоя на коленях и воздевая руки к небу, поют под акомпанемент дудников, ‘Господь Бог Савагоф, Господь Бог Савагоф, Господь Бог Савагоф, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, помогай белому русскому чарю!’ Несколько человек в это время, взяв воротное полотно, то поднимают его с боченком и дудниками кверху, то опускают на землю, то ставят себе на головы. Затем возатя возглашает: ‘сакмеде!’, все умолкает, и он читает молитву: ‘Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, спасай белаго чаря’. После того все становятся на колени, дудники снова начинают играть, а молельщики петь молитву, провозглашенную возатей. По окончании этого обряда ставят на воротное полотно другой боченок, приносимый в жертву за начальников, с теми же обрядами и молитвами, какие совершаемы были над ‘государевой бочкой’. Наконец ставят третий боченок с пивом, приносимый за весь народ, и обряд повторяется еще раз.

После принесения каждого боченка, возатя, приняв священный ковш от прявта, черпает пуре, отойдя к жертвенному огню, становится на кадку и, поднимая ковш вверх, кричит: ‘Чам-Пас! гляди, бери’ и т. д., прибавляя в конце: ‘помогай белому чарю, помилуй белаго чаря, хорони (то есть сохрани) белаго чаря!’ Затем выливает пуре на огонь, а народ, обратясь на восток, стоя на коленях и подняв глаза и руки к небу, поет молитву, произнесенную возатей. С таким же обрядом приносилось в жертву пиво из второго и третьего боченков.

После того ‘государеву бочку’ ставят на дверь, положенную на земле. Возатя приказывает всем кланяться в землю, а прявт, подойдя с священным ковшом к боченку и нацедив пива, пьет, говоря: ‘Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, помогай белому чарю — был здоров’. В это время кашангороды раздают священные ковши мужчинам, которые один за другим подходят к боченкам и пьют пуре, обращаясь к богам с молитвой о государе, как и прявт. Затем разливают пиво и пуре по паркам, кадкам, буракам и в них разносят по домам. Когда пуре и пиво разобраны, один из париндяитов становится с ковшом на дверь, стоящие подле поднимают ее, а париндяит, держа в правой руке длинный еловый кол, а в левой ковш, кричит: ‘дур-дур-дур, паре Мастыр-Пас’, то есть: ‘вот, вот, вот ковш Мастыр-Паса’ (бога, сидящего внутри земли и дающего земле силу плодородия), и затем, набрав полон рот пуре, брызгает им в народ на три стороны. Это делалось для того, чтобы был хороший урожай хлеба. После опрыскивания париндяитом молельщиков, сам возатя взлезает на дерево, ему подают ковш пуре и еловый кол, и с ними он прячется в древесных ветвях. Оттуда кричит: ‘сакмеде!’ и, когда все стихнет, громко произносит: ‘Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, пошли на хлеб наш белую зарницу и теплую росу, Мастыр-Пас, есть хотим, Вед-Мастыр-Пас, пить хотим, Наррова-Апаручи, уроди хлеба, Мастыр-Пас, Корминец-Пас, корми нас Вед-Мастыр-Пас, давай дождя, Нишки-Пас, свети на наш хлеб, Верги-Мучки-Мельказо, давай ведра, Варма-Пас, давай тихие ветра, Таст-озаис, береги наш хлеб, Суавтума-озаис, уроди много хлеба, Мастыр-Пас, уроди хлеба, овес, гречу, пшено. Дур-дур-дур, паре Мастыр-Пас!’ — и при этих словах, набрав в рот пуре, брызгает им во все стороны. Наконец возатя наливает по ковшу из каждой бочки, становится у священного дерева на земле, прилепляет к нему горящий штатол, кричит: ‘сакмеде!’, приказывает всем кланяться священному дереву, а сам, обращаясь к нему, провозглашает молитву: ‘Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас, Тумо-озаис, помилуй нас, Вечки-Кёз-Кёльдиго, дай много дров, Пекше-озаис, дай нам много лаптей и много мочалы, Пиче-озаис, дай нам избы, Шоть-рань-озаис, дай нам бревен на избы, Керень-озаис, дай нам лубьев’. После этой молитвы возатя выливает весь первый ковш на корни священного дерева, а из остальных льет на корни других деревьев, растущих в керемети, стараясь, чтобы на всякой породы дерево непременно было полито хотя несколько жертвенного пива. Пока возатя поливает деревья, ходя по роще в сопровождении кашангородов, носящих за ним ковши, народ, стоя на коленях, поет сказанную возатей молитву лесным божествам.

Между тем жертвенное мясо сварилось. Позанбунаведы вынули его из котла и положили на огромные деревянные блюда (блюда могучия), с которыми стояли перед хорай-жигать (поварней) янбеды. Приняв мясо, они отнесли его к южным воротам керемети и положили на находившийся там стол, устроенный в виде банного полка (хума), и разрезали его жертвенными ножами на столько кусков, сколько людей находилось на моляне. Вологу — так называла Мордва жертвенное мясо — янбеды раздавали подходившему к хуме народу, сначала прявту, потом старикам и старшинам. К котлу, в котором оставался навар (по-мордовски щурья), подходят между тем кашангороды, черпают священными ковшами и разносят щурью молельщикам по старшинству. Один ковш подают на священное дерево все еще сидящему там возати, и он, громко прокричав, ‘сакмеде!’ и приказав всем стать на колени, громко произносит: ‘Чам-Пас, Волцы-Пас, помилуй нас, Кёляда-озаис, Рев-озаис, береги наш скот, Таунь-озаис, помилуй свиней, Ангар-озаис, Лишмань-озаис, помилуй лошадей, Волцы-Пас, дай много телят, ягнят, жеребят, поросят. Дур-дур-дур, паре Волцы-Пас’ — и с этими словами, набрав в рот щурьи, прыскает ею во все стороны, между тем как молельщики, кланяясь в землю и воздевая руки к небу, протяжно поют произнесенную им молитву. Дудники подыгрывают на своих дудах.

После того обыкновенно следовало приношение в жертву висевших на рычагах яичниц и пирогов с кашей (бибички).

[Прежде вешали на рычаги и кашу, сваренную в горшках, как видно из мордовской песни, приведенной в первой статье этих очерков:

Стоят у них в кругу бадьи могучия (парки),

С суслом сладким бадьи могучия,

В руках держат ковши заветные,

Заветные ковши больши-набольшие,

Хлеб да соль на земле стоят,

Каша да яичница на рычагах висят,

Вода в чанах кипит,

В ней говядину янбед варит.]

Яичницы делались так называемые выпускные, или глазуньи, в каждом доме из стольких яиц, сколько людей было в семействе. Они приносились на сковородах, а сковороды лычными веревками привязывались к священным рычагам, укрепленным в ветвях священного дерева. Кроме того, на самом мольбище делались большие яичницы из яиц, собранных париндяитами и янбедами при обходе волости пред моляном. Большие, или мирские яичницы делались на печных заслонах: их бывало не менее четырех. Они приготовлялись на поварне мольбища (хорай-жигать) позанбунаведами, которые потом отдавали их кашангородам, а эти вешали заслоны на рычаги. Пироги и яичницы, принесенные из домов, если недоставало им места на священном дереве, были развешиваемы на близ стоявших деревьях. Возатя, взяв в руки заслон с мирскою яичницей и положив на него пирог с кашей, взлезал, под священным деревом, на кадку, поставленную вверх дном, и кричал: ‘сакмеде!’, а потом, приказав всему народу кланяться, произносил молитву, подняв яичницу и пирог над головой: ‘Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас, Анге-озаис, помилуй детей наших, Анге-Патяй-Пас, дай нам больше детей, хорони (сохрани) кур, гусей, уток, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, Нишкинде-Тевтярь, дай нам много пчел’. Проговоря эту молитву, возатя слезал с дерева и, взяв от мирской яичницы кусок, подходил к хорай-жигати (поварне), становился возле нее на кадку, приказывая народу стать на колени, и, поднимая яичницу кверху, говорил: ‘Чам-Пас, гляди, бери, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, гляди, бери, Анге-озаис, гляди, бери’, и с этими словами бросал яичницу в огонь, а народ оставался на коленях и, кланяясь в землю на восток, к жертвенному огню, пел молитву яичницы, сказанную на дереве возатей. Дудники подыгрывали на дудах.

Яичницы и пироги раздавались всем присутствовавшим на моляне, женщины, съев часть их, остальное уносили домой для маленьких детей.

После того все молельщики садятся на землю, едят мясо, щурью, хлеб, пироги с пшенною кашей (бибички), пьют пуре, пиво, сусло.

Когда все усядутся, девки, которым до сих пор ничего не давали ни пить ни есть, начинают просить протяжным, плаксивым голосом: ‘А, прявт староста, пить хотим, а старостиха, есть хотим!’ Тогда им дают пива, мяса, щурьи, бибичек и яичницы. Когда девки поедят, один из туросторов, по приказанию возати, становится на возвышенном месте, то есть на пень или опрокинутую кадку, и кричит: ‘сакмеде’. Обедающие умолкают, и туростор приказывает девкам: ‘Тявтерь мурадо, пойте, девки, позморо’.

[Тявтерь — девки, мурадо — пойте, от глагола мурома, петь. Туростор всегда кричал это приказание с русским переводом. Позмаро — жертвенная священная песня.]

Из девок для пения жертвенной песни позморо выбирались владеющия громкими, сильными голосами, они выходили на середину мольбища по призыву туростора. Затем он кричал: ‘пулама!’ (то есть пузырь), на этот зов являлись дудники, и пение позморо начиналось.

Позморо — длинная песня на старинном мордовском языке, которого эрдзяды и терюхане уже не понимают. Эта песня переходит из одного поколения женщин в другое, и они поют, не понимая ни слова. Никто из Мордвы, к кому я ни обращался, не мог перевести мне всей позморо. Начинается она обращением к богам. В конце ее замечательно перечисление богов, с относящимися к каждому из них днями недели:

А пятница Пас-Вёлен-Пас,

Неделя Волцы-Пас-укони,

Середа Чам-Пас,

Уторник Вед-Пас,

Четверг Нишки-Пас,

Суббота Мастыр-Пас,

Понедельник Вам-Пас, то и кэ.

[Вед-Пас, сокращенное название Вед-Мастыр-Паса, бог воды, а Вам-Пас, сокращенное Варма-Пас, бог воздуха и ветра.]

После позморб девки пели по-русски, а дудники им подыгрывали:

Париндяиты, пить хотим,

А и староста чулкони,

Ай, староста, есть хотим.

Тявтерь мурадон.

[То-есть девкп спели.]

Тут туростор кричал: ‘пулама мукить! тявтерь кудамо!’, то есть: ‘пузырь, молчать, девки, молчать!’

[Мордовская дуда делается из бычачьего пузыря.]

После того он просил у сидевших за трапезой распорядителей дать пить и есть певицам. Поевши, девушки опять, по приказанию туростора, начинали петь позморо, опять ели, опять пили, и это продолжалось до тех пор, пока не съедят всего, за исключением небольшого количества пива, мяса и яичницы, относимых домой.

Оставшиеся от принесенного в жертву животного рога, кости, копыта и пр. иногда сожигались на жертвенном огне по окончании пира, иногда же зарывались в землю на керемети. Со временем рога и копыта Мордва стала продавать вместе с кожей, а на вырученные деньги покупать соль и другие припасы к следующему моляну.

Возатя и его помощники, а также и позанбунаведы принимали участие в жертвенном пире. Кроме того, возати с его товарищами давалось с каждого дома по пирогу с пшенною кашей. Эти пироги они делили поровну.

По окончании молебствия, парки, ковши, жертвенные ножи и прочие принадлежности мольбища относились к прявту для хранения, равно как и огарки штатолов, бывших у ‘государевой бочки’. Огарки остальных штатолов разбирали домохозяева.

VI.
Богиня Анге-Патяй, праздники и моляны в честь ее

Большие общественные, или так называемые волостные моляны (вель-молян) совершаемы были Мордвой не часто, не более пяти раз в году. Их совершали в честь главнейших божеств: Анге-Патяй, ее четырех сыновей: Нишки-Паса, Свет-Верешки-Велен-Паса, Волцы-Паса и Назаром-Паса, и четырех ее дочерей (сестрениц Патяй). В одних местах Мордва совершала волостные моляны в честь названных божеств, а в других в честь иных. Так, например, в некоторых волостях, близких к Волге, Суре и другим большим рекам, где жители занимались отчасти и рыболовством, совершаемы были большие моляны Вед-Мастыр-Пасу, водяному Богу, и т. п. Одной только богине Анге-Патяй велень-моляны совершались повсеместно. Кроме того, почти везде Мордва справляла ‘брачины’ (от русского братчины), начинавшиеся с Покрова и продолжавшиеся до Казанской. Самому верховному богу Чам-Пасу особых праздников нигде не бывало, но при всех молениях имя его поминалось первым, и ему, как миродержателю и творцу самих богов, молились прежде всех.

Моление Анге-Патяй, а с нею и четырем дочерям и совершалось два раза в году: общественное, волостное, начинавшееся в день Семика и оканчивавшееся через неделю, и домашнее, в день Рождества Христова и в продолжение святок. Анге-Патяй, по понятиям Мордвы, единственное божество, созданное самим Чам-Пасом и произведшее всех прочих богов и богинь. Она представлялась вечно-юною девой,

[При обращении в христианство других инородцев финского племени дия проповедников истинной веры догмат о бессеменном зачатии Сына Божия нередко представлял камень преткновения. Мордва усвоила его легко, ибо и их богиня Анге-Патяй представлялась также девою и с, тем вместе матерью богов. Равным образом учение о смерти Спасителя, воскресении и вознесении на небо Мордва приняла легко, ибо и у них было верование в Нишки-Паса, сына Божия, убитого людьми, но потом воскресшего и вознесшегося на небо.]

полною силы, красоты и жизни и во всем мире поддерживающую жизнь. То она представлялась чистою девой, покровительницей и девиц и целомудрия, то матерью богов, покровительницей женщин, помощницей при родах, охраняющею жизнь и здоровье родильниц и новорожденных детей, покровительницей брака. Отсюда два праздника в честь ее: один деве Анге-Патяй, совершаемый летом, в полях или рощах подле речки или источника, сначала девушками, а потом вдовами, другой — зимний, совершаемый в домах сначала детьми, любимцами Анге-Патяй, а потом замужними женщинами и повивальными бабушками. В году, в честь Анге-Патяй, совершалось вообще, восемь праздников: 1) в четверг, в день русского Семика, праздник, совершаемый девушками частью в деревне, частью у воды. Это ‘кёлу-молян’, моление березе, или, точнее сказать, божеству, покровительствующему березе, Кёль-озаису, 2) в пятницу, на другой день Семика, большой мирской или волостной молян в честь богини Анге-Патяй и Кёль-озаиса. Он назывался ‘тевтярь-молян’ (девичий праздник), так как в нем главную роль играли девушки, 3) в четверг после Троицына дня совершалось моление в честь богини Анге-Патяй вдовами, над которыми главною бывала повивальная бабушка. Это моление называлось ‘бабан-молян’, то есть старушечий праздник, или, точнее сказать, вдовий, 4) накануне Рождества Христова совершалось детьми обоего пола празднование богине Анге-Патяй и Кёляда-озаису, охраняющему домашний скот, 5) в самое Рождество Христово совершали домашний молян богине Анге-Патяй и сыну ее Нишки-Пасу, при чем происходило приглашение всех богов к себе в гости на праздник, 6) на другой день Рождества Христова общественный, мирской молян, совершаемый замужними женщинами в доме повивальной бабушки, 7) зимние праздники в честь богини Анге-Патяй заключались празднеством детей обоего пола ей и богу свиней Тауньсяй, накануне Нового года, и

домашним моляном богине Анге-Патяй и богу свиней в самый день Нового года.

По понятиям Мордвы, Анге-Патяй живет и на небе и на земле. У нее вверху, за тучами, есть свой дом, наполненный семенами растений, зародышами разных животных, как домашних, так и диких, и душами еще не родившихся людей. Из этого дома она разливает на землю жизнь, сходящую то в росе, то в дожде, то в свете, то в зарнице. Зарница особенно плодотворна: опускаясь на землю, она проникает в самое жилище Мастыр-Паса и дает ему силу земной производительности. В Симбирской губернии Мордва звала ее Заря-озаис и почитала любимейшею внучкой Анге-Патяй и главнейшею ее помощницей. В своем небесном доме Анге-Патяй молода и прекрасна собой, когда же сходит на землю, делается старухой, но чрезвычайно сильною. Здесь она как железная — ступит на землю, земля подгибается, ступит на камень, на камне остается след ноги. Иногда видали богиню на земле, то в виде большой птицы с длинным золотым хвостом, у которой из золотого клюва сыпались по полям и лугам зерна, то в виде белоснежной голубки, которая с высоты кидала цветы пчелам для собирания меда и хлебные крохи своим любезным курам. Но чаще всего люди видят одну тень благодетельной богини, когда она навещает нивы. Случается, что в ясный летний день, около полудня, вдруг пронесется по полю легкая тень от едва заметного облачка, заслонившего солнце. Это, по мнению Мордвы, тень Анге-Патяй, которая невидимо для людей ходит по земле, оплодотворяя ее и лелея любимые ею животные и растения. Приставляя к каждому младенцу особого духа-хранителя (Анге-озаис), Анге-Патяй. сама часто навещает детей во сне и ласкает их. Если спящий ребенок улыбается — значит, добрая богиня ласкает его. На земле Анге-Патяй надзирает, трудолюбивы ли женщины, и в особенности каково они прядут. Анге-Патяй сама пряха. На небе она прядет на серебряном гребне золотым веретеном пряжу. Поэтому в дни празднования ей, то есть в неделю от Рождества Христова да Нового года и от Семика до следующего четверга, мордовки не прядут, считая то за великий грех и думая, что льняная одежда, на которую будет употреблена выпряденная в эти дни пряжа, принесет много бед человеку, который будет носить ее. Летающие в ясные дни по осени пряди паутины считаются пряжей матери богов. Она посылает на землю своих прислужниц с зародышами животных и с душами людей, и сама присутствует невидима при рождении детей.

Из домашних животных особенно любимы богиней Анге-Патяй куры за свою плодовитость, поэтому ей и приносят в жертву кур и яйца. Куриные яйца, снесенные в Семик, то есть в праздник богини Анге-Патяй, на другой день красили в луковых перьях, отчего они выходят желтовато-красными. Эти яйца зовутся золотыми, их берегли и во время пожара кидали в огонь для укрощения пламени и перемены ветра, клали в лесу на деревьях, где устраивали борти, чтобы пчелы лучше роились, а, изрубив, кормили ими с молитвой к Анге-Патяй молодых цыплят, чтобы, выросши, они несли больше яиц. Эти же яйца ели женщины, которые не рожали, или у которых дети умирали в младенчестве. Во время скотских падежей и болезней домашнего скота, особенно же овец, изрубив эти яйца, раскидывали в хлевах, а скорлупой вместе с луковыми перьями окуривали скотину. Мордва рассказывает, что при начале мира Анге-Патяй сказала всем животным и женщинам, чтоб они каждый день приносили плод. Все отказались, говоря, что это очень тяжело и мучительно, одна курица согласилась исполнить желание богини и за то сделалась любимым ее животным. Кроме курицы, была еще одна птица, которая согласилась исполнить желание богини и сделалась-было также ее любимицей, но потом возроптала на тяготу ежедневного деторождения. Это была кукушка, которая также предназначалась быть домашнею птицей. Анге-Патяй разгневалась на нее, выгнала ее из человеческого жилья в лес и не позволила вить своего гнезда, а велела класть яйца в чужие гнезда. В знак же неисполненного ею обещания, сделала ее рябою и самые яйца ее рябыми. С тех пор кукушка жалобно кукует по лесам, тоскует о человеческом жилье, где ей было так привольно жить.

Посылая на землю полевую плодотворную зарницу, Анге-Патяй удерживает бурю, гром и молнию, без ее помощи давно бы весь мире разрушился. Когда идет дождь, она из небесного своего дома прыскает молоком. Капли этого молока, упавши на коров, увеличивают в них молоко. Из млекопитающих животных любимейшие этою богиней овца и свинья, за то, что они больше других плодятся, оттого и в жертву Анге-Патяй, вместе с курами и яичницей, приносят летом белую овцу, а зимой свинью.

Из растений Анге-Патяй особенно любит просо и лен, за то, что они дают больше семян, чем другие возделываемые человеком растения. Она сама собирает лен с полей, с каждой десятины по одной льняночке, и из него на своем серебряном гребне прядет пряжу на рубашки своим детям-богам. С белых овец выщипывает по шерстинке, собранную таким образом волну прядет, потом красит в лазури небесной, в красном солнце, в желтом месяце, в алой заре, и этою разноцветною шерстью вышивает на рубашках богов, по мордовскому обычаю, подол и плечи. Радуга — это подол рубашки Нишки-Паса, вышитый матерью его Анге-Патяй. Если женщина беременна и Анге-Патяй имеет особое благоволение к носимому ею ребенку, она из своей пряжи приказывает своей дочери (вероятно, Нишкинде-Тевтярь) выткать рубашку для новорожденного и посылает ее на землю с Анге-озаисом. Это те младенцы, которые родятся в так называемых сорочках. Они считаются счастливыми и всю жизнь находящимися под покровительством Анге-Патяй. Сорочку зашивают в ладонку и надевают на младенца, он носит ее всю жизнь, и по смерти ее кладут с ним в гроб. Потерять ладонку с сорочкой значит навлечь на себя множество несчастий и потерять покровительство богини. Просо, так же, как и лен, составляет любимое растение Анге-Патяй: оттого больных детей кормят просяною кашей (пшенною), сваренною на овечьем молоке, такою же кашей кормят на свадебном пиру молодых, при рождении ребенка (теперь на крестинах) бабушка-повитуха пшенною кашей кормит всех присутствующих, пшенную кашу старухи приносят в жертву (богине Анге-Патяй на так называемом ‘бабань-моляне’, ею, призывая имя богини, кормят кур, чтобы лучше неслись. Кроме того, Анге-Патяй покровительствует еще луку и чесноку, поэтому луковицы мордовки кладут под подушку младенца больного или такого, который мало спит, и окуривают его луковыми перьями. Не любит Анге-Патяй хмелю, потому что он вырос из ветки, принесенной к людям Шайтаном, потому на праздниках в честь ее никогда не употреблялось пиво, сваренное с хмелем, а только одно сыченое сусло ‘пуре’. Из деревьев любимым деревом Анге-Патяй почиталась береза, потому что она скорее других деревьев размножается. Как без яиц и проса, так и без березы не обходились праздники в честь Анге-Патяй. Даже во время зимних праздников употреблялись распаренные березовые веники.

Из насекомых Анге-Патяй особенно любит пчелу за ее трудолюбие и плодовитость. Пчела, подобно курице, изъявила при создании согласие на предложение Анге-Патяй ежедневно родить детей, за что и удостоилась особенного ее благоволения. За то лишь из ее воска можно, по завету Анге-Патяй, делать священные штатолы и только из ее меда варить жертвенное ‘пуре’. Осам и шмелям этого не предоставлено, как не изъявившим согласия на вызов богини. Муравей, по призыву богини, также вызвался было на плодородие и вечную труженическую работу, но, смущенный Шайтаном, стал зарывать свои соты в землю и прятать детей в мусор, чтобы не доставались они людям. За то Анге-Патяй лишила ‘муравьиное масло’ сладости и вкуса и велела муравьям трудиться в земле. А муравьиное масло прежде было медом.

Анге-Патяй, как источник жизни, покровительствует повивальным бабкам и сама поэтому в некоторых местах называется ‘Буламань-Патяй’, т. е. богиня-повитуха. На другой день зимнего ее праздника, в каждой деревне в доме бабушки-повитухи совершаемы были особые жертвоприношения, сохранившиеся повсюду и до сих пор в виде ‘сборных обедов’. Богиня жизни покровительствовала также и лекаркам, помогая им лечить всякие болезни. При особом обряде лечения ‘притки’ (порчи), о котором скажем в своем месте, лекарки употребляли яйца и просо, без которых не обходился ни один обряд, совершаемый в честь Анге-Патяй. По свидетельству о. Шаверского, в Самарской губернии до сих пор мордовские лекарки, снимают с человека порчу при пособии яйца, пшена и березовой ветки или веника.

Перед летним праздником Анге-Патяй, париндяиты и янбеды собирали хлеб, солод, мед и другие припасы по тому же обряду, какой описан выше, но на этот раз не женщины обнажали плечи и грудь и подавали припасы сборщикам, но девушки. Замужние женщины стояли одаль. Взявшись одною рукой за обе тесемки, другою девушка прикрывала грудь, в знак своей девственности. Накануне праздника девушки убирали избы и дворы зелеными ветвями, преимущественно березовыми, и ставили перед домами березки, как у нас ставятся в Троицын день. Из древесных ветвей и цветов плели венки и надевали их на голову, а также вешали их снаружи избы в таком количестве, сколько в доме было девушек. Девушки развешивали такие же венки над своими изголовьями, призывая при этом в молитве покровительницу свою, богиню Анге-Патяй, следующим образом: ‘Чам-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас матушка, помогай девке твоей (имя) чисто жить и давай поскорей жениха хорошего’. А повесив венки, говорили, ‘Свет Нишки-Пас, шли жениха до нас’.

Накануне праздника Анге-Патяй, то есть в самый день русского Семика, мордовские девушки изо всей деревни собирались вместе и с березовыми ветвями в руках, с венками на голове ходили от дома к дому с громким пением. В своей песне обращались они к деве Анге-Патяй, прося ее сохранить их и прибавляя молитву к Нишки-Пасу, чтобы он прислал к ним женихов. Мужчины не имели права присутствовать при этой церемонии. Если бы какой-нибудь смельчак осмелился проникнуть в это время в кружок девушек, они имели бы право схватить его, трепать и щекотать, пока он не откупится десятком свежих яиц. Только дудник мог ходить с девушками, если они приглашали его играть на нехитром мордовском инструменте. Девушки выбирали из среды себя ‘прявт-тевтярь’ (начальница девиц, слово в слово ‘голова-девка’). Она шла впереди, а перед нею маленькие девочки несли березку (‘кёлу’), украшенную полотенцами, платками и ‘каркс-чамаксом’ предводительницы процессии прявт-тевтярь. Следом за нею шли избранные ею из любимейших подруг три ‘тевтярь-париндяиты’ с кузовками, пещурами или бураками, украшенными березовыми ветвями. Вереница девушек, подходя к каждому дому, дела особую песню, называемую ‘кёлморо’ (песня березы: от ‘кёль’, ‘кёлу’ — береза и ‘мурома’ — петь). У Мордвы, забывшей свой язык, ‘кёлморо’ поется так:

Здорова бела береза,

Здорова, большой лист клён,

Здорова гожий дух липушка,

Здорова красны девушки,

Здорова наша хозяюшка,

К тебе, ко хозяюшке,

Пришли красны девицы,

За пирогами, за яичницей,

За желтою за драчоною.

Хозяйка в окно подавала яйца, а также пшеничной муки и масла на драчону. Яйца принимала ‘прявт-тевтярь’, а муку и драчону дочери, внучки или племянницы хозяйки того дома, из которого подают. В кузовок одной из ‘париндяит-тевтярь’ складывались набранные яйца, в кузовок второй — мука, в кузовок третьей — масло.

Когда хозяйка дома подавала в окно девушкам припасы, то говорила: ‘Анге-Патяй-Пас матушка… береги мою девку, чтобы не полюбил ее злой человек, чтобы не завял ее зеленый венок’.

Отойдя от окна, девушки становились вокруг перед окнами дома и с звуками дуды пели ‘величанье’ своей подруге-девушке из того дома, где сейчас подали. Вот для примера три таких величанья, которые в Пензенской губернии (Саранского и Краснослободского уездов) поются еще по-мордовски, несмотря на то, что поющие и многие из слушающих песню плохо или даже вовсе не понимают ее смысла.

Кати Катерька матерка,

Катерька якой щогольста.

Кати щогольста, чуванста,

Вай Саратовской чюлкаси,

Сэри кочкери башмакса,

Кота квалмаса паля са,

Кемь кафтова руця са

Вай, палы заря штоф ной са.

(Катя, Катерька (то есть Катенька) матерька, щегольски одевается, ходит щегольски и важно! Ай, в саратовских чулках, в высокопятых башмаках, в шестиполосной узорчатой рубахе, с двенадцатью платками за поясом, как заря, горит она в штофном платье).

[Шестиполосная узорчатая рубашка — самая щегольская одежда мордовских девушек. Эти полосы вышиваются узорами по белой холщевой рубашке шерстями разных цветов, преимущественно же красною, зеленою и синею, полосы эти идут вдоль рубашки от плеча до подола по три на стороне, подол и ворот также расшиваются узорами. Двенадцать платков за поясом составляют верх щегольства мордовки. Обыкновенно они подпоясываются поясом (каркс-чамакс), к которому сзади пришито много бахромы из шерсти, иногда с раковинками, известными под названием ‘змеиных головок’ иди ‘ужовок’, а у богатых и с серебряными деньгами, но когда мордовка в полном наряде, то за каркс-чамакс затыкает двенадцать платков из тонкого льняного холста, расшитых красною шерстью, а у богатых даже и крученым золотом. Платки эти называются ‘руцят’.]

Тёвтярьсь ионось Татьянась,

Мездя паро сон?

Палининза мазынить,

Ожанянза кувакать,

Сельми нанза раужат.

(Девка хорошая Татьяна. А почему она хороша? Потому что рубашечка на ней красивенькая, рукавчики у ней долгонькие, глазки у ней черненькие).

III

Рязанань Софась,

Шечк лазань пеша,

Софань ронганяц,

Илянас котф кринкс,

Пильгень карцифац,

Вай лемше левкень,

Пильгень шечафкесь.

(Софья Рязанова! Как облупленная липа, бело ее тело, как скатанный льняной холст — на ногах ее обувь, а походка ее как у детища лучшей лошади).

[‘На ногах ее обувь, как скатанный льняной холст’. Мордовки особенно щеголяют своими ногами, для чего и носят короткие рубахи и понявы. Условие красоты ног состоит в их толщине и крепкой походке. Мордовки для того наматывают вместо онуч по нескольку аршин тонкого льняного, хорошо выбеленного холста и стараются, чтоб он лежал как можно глаже. Мордовки отличаются бодрою походкой, они всегда держат голову прямо и высоко, никогда не опускают глаз в землю и ступают сильною, ровною поступью. Отсюда сравнение походки девушки с походкой породистой лошади.]

Величанья девушек поются и при других случаях, например, на свадьбах ими величают невесту, на посиделках поют то одной, то другой мордовской девушке также похвалы. Иногда эти величанья вставляются в песни. Таким образом первое из приведенных величаний поется в средине песни о том, как мордовская красавица, имевшая много женихов, не хотела идти за богатых, потому что в доме богатого работы много, и вышла за бедняка, у которого не было ни кола ни двора, а третье в начале песни о том, как одну красавицу выдали замуж за разбойника, и как она ночью нечаянно увидала, что он натачивает нож.

Набрав достаточное количество яиц, масла и муки, девушки, неся разукрашенную березку, под вечер идут из деревни на ближайшую речку, ручей, ключ иди колодец с песнями, сходными с русскими семиковыми. Как скоро выйдут за околицу, поют:

Благослови, Троица,

Богородица,

Нам в лес идти,

Венок сплести

Березовый.

Ой Дид Ладо!

Березка моя!

Мы в лес идем,

Цветков нарвем,

Венки совьем.

Ой Дид Ладо!

Березка моя!

Пойдем шажком,

Лужком, бережком,

Сломим с березы веточку,

Совьем венки,

Бросим на воду.

Ой Дид Ладо!

Березка моя!

Плыть ли венку,

Тонуть ли венку

Березовому?

Плыви, венок,

Не тони, венок.

Ой Дид Ладо!

Березка моя!

[Дид Ладо — заимствованы, конечно, мордвой у русских. Они упоминались в мордовских песнях издавна. По крайней мере, из записок Мильковича о ‘Мордве Симбирскаго наместничества’ (рукопись), знаем, что это было более ста дет тому назад, в первой половине XVIII столетия.]

Придя на речку, становят разукрашенную березку на берегу и разводят огни для приготовления яичницы и драчоны. В иных местах с березки снимают все навешанное и привязывают к ветвям березки, стоящей на корню. Вокруг нее девушки становятся кругом, прявт-тевтярь, как начальница праздника, кричит. ‘сакмеде!’ (молчите), и, когда все замолчат, читает: ‘Кёлу-Пас! вынимань монь (божество березы, помилуй нас), Анге-Патяй-Пас! давай нам добра здоровья’. Затем кланяются березе в землю, и это повторяется трижды. После этого поклонения божеству березы, снимают с голов своих венки и бросают их в воду. При этом замечают: чей венок поплывет, та девушка скоро замуж выйдет, а чей потонет, та скоро умрет. Затем разуваются и моют в воде ноги. Наконец ‘раздевают’ березку, то есть снимают с нее все на ней навешенное, разламывают ее и бросают в огонь, на котором приготовляют яичницу и драчону. Когда кушанье готово, прявт-тевиярь кричит: ‘сакмеде!’, и читает молитву, обращаясь сначала к Чам-Пасу, потом к Анге-Патяй, прося ее о здоровье и о хороших женихах, а наконец в Кёль-озаису, принося в жертву этим божествам приготовленные кушанья, при чем сковороды трижды поднимают вверх. Съевши все изготовленное, девушки начинают ‘кумиться’. Для этого делают большие венки из березовых ветвей и после песни целуются через венок одна с другою. Песня в Симбирской и Нижегородской губерниях при этом поется следующая. Она употребляется и русскими:

Покумимся, кума, покумимся,

Мы семицкою березкой покумимся.

Ой Дид Ладо честному Семику,

Ой Дид Ладо березке моей,

Еще кумушке, да голубушке.

Покумимся,

Не браняся, не сваряся!

Ой Дид Ладо, березка моя!

Покумившись, девушки возвращаются в деревню всею гурьбой с громкими песнями:

Матушка Троица,

Еще Богородица,

Да еще Семик честной,

Дайте нам шильцо да мыльцо,

Белое белильцо,

Да зеркальцо,

Копейку да денежку,

Ой Дид Ладо,

Семика честного яичницу.

Здесь обращение к Троице есть, по всей вероятности, остаток бывшего прежде обращения к трем главным божествам: Чам-Пасу, Нишки-Пасу и Вед-Пасу, обращение к Богородице есть несомненно обращение к богине Анге-Патяй, а под именем честного Семика разумеется Кёлу-озаис, бог березы, в честь которого справлялся этот праздник мордовскими девушками.

На другой день, в кереметь, посвященный богине Анге-Патяй, на общественный молян собирались и старые и молодые, и мужчины и женщины. Три девушки приводили купленную на собранные париндяитами и янбедами деньги белую годовалую овцу. Перед тем мыли ее в речке и к рогам иногда привязывали березовые ветви. Если на молян собиралось много народу, приводилось две, три и более овец. Введя в восточные ворота керемети овец, девушки отдавали их позанбунаведам, которые привязывали их к овечьему юбу (столбу у восточных ворот), отводили на поварню (тер-жигать), кололи жертвенным ножом, шкуру вешали на юбах, а янбеды варили мясо. Девушки с березовыми ветвями, украшенными платками, и с полотенцами в руках, становились пред священною березой, которую также украшали, привязывая к ней полотенца, платки, каркс-чамаксы и пр. Позади девушек становились женщины, а за ними мужчины. Принесенные из домов яичницы, драчону и пшенную кашу в горшках развешивали на рычаги, а перед березой ставили бочку сыченого пива (пуре). Девушки, избрав из себя трех, давали им яйца из собранных накануне, и те на заслоне делали ‘мирскую яичницу’. Затем возатя влезал на дерево и совершал обряд моления, как он описан в предыдущей главе. Вместо прысканья на народ пивом, он, обратясь с молитвой к Кёлу-озаису, бросал зеленые березовые ветви с священного дерева, их подбирали девушки и, сделав из них венки, надевали на головы. Им первым на этом моляне давали и сыченого пива, и баранины, и щурьи, и яичницы с драчоной.

По окончании моляна мужчины и замужние женщины расходились по домам, а девушки с песнями шли к ручью, разувались и мыли ноги. Потом опять кумились, то есть целовались друг с другом через венок, и затем как венки, так и березовые ветви, что держали пря жертвоприношении в руках, бросали в воду.

Этим весенний праздник Анге-Патяй не оканчивался. Через неделю, в четверток на Троицкой неделе, совершался так назнваемый ‘бабань-молян’, в котором принимали участие старухи, или, точнее сказать, вдовы, без участия мужчин, замужних женщин и девушек. Из молодых вдов могли участвовать только не имевшие намерения вступить в новый брак. В свою очередь, если у старухи муж был еще жив, она не имела права участвовать в бабань-моляне, хотя бы ей было и девяносто лет от роду. Таким образом третий летний праздник в честь Анге-Патяй (был вдовьим праздником, почему и назывался ‘бабань-каша’, или ‘бабань-молян’.

[Русское слово ‘баба’ у Мордвы не означает замужнюю женщину, но только вдову. Замужняя женщина, хотя бы и старуха, называется ‘молода’, ‘молодуха’. Впрочем, и у русских слово ‘баба’ употребляется иногда в смысле вдовы. ‘Толковый словарь’ В. И. Даля, I, 28.]

Накануне четверга собирались пять, шесть или семь старух и ходили по деревне сбирать припасы. Собирали девять куриц, с каждого двора по нескольку копеек денег, с каждой женщины по четыре яйца и несколько масла, сметаны, муки, круп, хлеба, соли и пр. Собранное отдавали избранной старшей старухе, ‘прявт-баба’. Эту должность обыкновенно занимала повивальная бабушка деревни — ‘буламань’. На собраные деньги покупали старую овцу. В четверг поутру, при восходе солнца, старухи собирались в одно место и несли на речку, ручей или ключ впереди всего березку, на которую навешивали несколько белых платков или полотенец, затем несли пятнадцать горшков сваренной из собранного пшена каши, прочие припасы и живых овцу и кур. Для заклания овец и кур вдовы приглашали вдовца-старика, обыкновенно кого-либо из позанбунаведов. На берегу ручья или ключа, но непременно в роще и преимущественно березовой, старухи разводили огонь и вешали над ним котлы. В одном, ведер в десять, варили салму — жидкое тесто с маслом, и на больших заслонах делали яичницу. Когда все это сварится, они все приготовленное расставляли на земле и в середине расставленного кушанья втыкали в землю, принесенную из деревни, разукрашенную платками и полотенцами березку. Затем становились вокруг, и три из них, выступив вперед, говорили в один голос молитву. Мы не имеем текста старинной мордовской молитвы, употреблявшейся на ‘бабань-моляне’, но вот как теперь, по свидетельству священника села Вечкомова, Бугурусланского уезда, Федора Шаверского, старухи читают молитву перед иконой, которую приносят с собой из дома: ‘Господи Пас-Кормилец! пой нас и корми, а народу православнова роди многа всякий хлеб’. Потом, глядя на небо, продолжают: ‘Ты, батюшка Илья Великий, шли на землю теплую росу и тиху погоду’. Затем, взглянув на речку или на родник: ‘Вода матушка, подай всем хрещеным людям добрый здоровья. Кто выпьет, кто съест тебя, тому дай здоровья, а кто купатся, тому дай легость и радость. Дай добрый здоровье и скотина, котора тебя пьет’. После того, притрогиваясь ко всему поставленному на земле, старухи говорят: ‘Тебе, Господи, салма, яичница, лепешки и сметана — принимай, а чего просим давай. Дай, Господи-Пас и матушка Пресвятая Богородица, народу православнова много всякой скотины, чтобы родилось много ребят, чтобы росли большие и были здоров’.

Эта молитва, как говорит в своей записке о. Шаверский, читается старухами трижды. Конечно, основой ее послужила забытая уже Мордвой старинная их молитва, обращенная к божествам. Судя по ее содержанию, можно, кажется, безошибочно заключить, что в ней обращались сначала к Чам-Пасу, именем которого начиналась у эрдзядов и терюхан каждая молитва, Нишки-Пасу, которого крещеная Мордва переименовала в Илью Великого, к Вед-Мастыр-Пасу, богу воды, и наконец к Анге-Патяй.

Прочитав приведенную молитву, старухи, говорит о. Шаверский, начинают есть салму, смешивая ее с яичницей и сметаной, и, позавтракав таким образом, тут же ложатся спать. Проснувшись около полден, они принимаются за жертвоприношение. Приходит приглашенный старик, колет овцу и девять куриц и варит мясо их в воде без соли. Когда все уварится, старик вынимает мясо из щурьи, кладет в корыто и ставит на землю близ реки или родника. Старухи к мясу приставляют пятнадцать горшков каши, выкладывают ее в чашки и мешают с маслом. Изготовив все таким образом, становятся на колени перед иконой, и три старухи читают следующую молитву: ‘Господи Пас-Корминец! Пой нас и корми и давай нам много всякаго добра, а всему народу добрый здоровья. Великий Пас, дай, чтоб мы были здоровы, дай спорину в работе и во всяком деле, куда пойдем, дай счастливый путь. Чего у тебя просим, о чем молим, того, Пас-Корминец, всегда давай нам. Матушка Пресвятая Богородица, уроди много хлеба, дай нам лошадей, коров и овец, н чтоб на них мягкая была шерсть. Спаси, Господи Пас-Корминец, весь народ православный от лихого человека, от голодуна,

[Колдун.]

не попусти на нас, поставь его, Господи, вверх ногами и сломи ему правую руку и вышиби у него правый глаз’. Затем, дотрогиваясь до каши, баранины и пр., говорят: ‘Вот Тебе, Господи Пас-Корминец, вот Тебе, матушка Пресвятая Богородица, каша, цельный хлеб, овечье мясо, курятина и щурьба. Принимай, чего просим, подавай’. По прочтении этой молитвы трижды, старухи садятся на землю кругом приготовленного кушанья и обедают. Тут приходят на мольбище и мужчины и молодые женщины из той же деревни, и старухи дают им часть своего обеда. Затем остатки собирают и уносят домой. Часть из остатков каши зарывали потом в западном углу овечьего загона, а другую клали под камень ‘кардо-сярко’, остальное же съедали с домашними на другой день. Березку ставили в овечьем загоне, а. ветви с нее развешивали по нашестям кур.

Зимние праздники в честь богини Анге-Патяй назывались кёляденяк

[Кёляденяк по-мордовски святки. Собственно же это слово значит: праздник божества Кёляды-озаиса.]

и совершались на святках. В них преимущественно принимали участие замужние женщины и дети обоего пола. Особым же почетом пользовались бабушки-повитухи.

К Рождеству молодые женщины варили сыченое медом пиво (пуре), не допуская до этого ни старух ни мужчин. Хмелю в него не клали, ибо Анге-Патяй не любит этого, принесенного Шайтаном, растения. За день до Рождества Христова кололи середи двора, у камня ‘кардо-сярко’, свинью с особыми обрядами. Назначенную на колотье свинью откармливали недели три и более. Всю оставшуюся барду от варенья пива к празднику Назаром-Паса (6-го декабря) отдавали ей, так же, как и барду от рождественского пива. За три дня до колотья свинью впускали в избу, где она и жила обыкновенно под печкой. Декабря 23-го молодые женщины наряжали свинью, то есть повязывали ей на шею полотенце, за которое затыкали несколько розог из распаренного веника, вели ее в передний угол, наливали в чашку большую часть отвара, оставшегося от паренья веников, и поили свинью. Потом хозяин вел ее на середину двора и колол, не снимая с животного полотенца и розог, а кровь спускал под камень ‘кардо-сярко’. Палили свинью на этом самом камне на березовых лучинах, зажженных священным штатолом, при чем молились Анге-Патяй, Нишки-Пасу и Таунь-озаису (богу свиней). Полотенце тут же сожигали. Но окровавленные розги хозяйка брала к себе, чтоб утром в Рождество будить ими детей. Когда они еще спали, мать сильно стегала их прутьями, приговаривая: ‘Анге-Патяй казинес, Кёльчянян казинес, Кёль-Кёляда казинес’ (то есть: Анге-Патяй подарила, березовый праздник подарил, Коляда подарила). Это делается для здоровья, чем дети громче при этом плачут, тем здоровее будут, потому что покровительница их, Анге-Патяй, скорей их услышит. В праздник обыкновенно варили лапшу или салму со свининой, свиную голову, и жарили свиные кишки, начиненные пшенною кашей.

Накануне Рождества Христова у Мордвы, как и в русских деревнях, дети ‘колядуют’. Не вдаваясь в рассуждения о том, происходит ли слово ‘коляда’ от латинского calendae или от славянского коло, заметим, что у Мордвы оно, по имени березового божества, покровительствующего домашним животным, называется кёляда, что собственно значит березовый, от кёл или кёлу, береза. Береза, как уже сказано, было любимое дерево Анге-Патяй или посвященное этой богине. С свежею березкой ходят девушки и вдовы во время летнего праздника, а так как накануне Рождества нельзя иметь свежих березок, то мордовки распаривают березовые веники в горячей воде, в которую прибавляли молока, выпускали несколько яиц и кидали горсть проса. Этою водой после обмывали детские колыбели, ею же спрыскивали во время родов женщин.

Вечером в рождественский сочельник собираются дети до четырнадцатилетнего или пятнадцатилетнего возраста обоего пола. Девочки ходят с березовыми вениками, на которые навязывают платки и полотенца. Эти веники и называются ‘Кёль-Кёляда’. Мальчики ходят с палками, колокольчиками, бубенчиками и печными заслонами. Впереди одна девочка носит мешок, а перед ней другая идет с горящим восковым штатолом в фонаре, который привязывается к палке и носится высоко. Ходя, дети поют:

Кёль, Кёляда,

Золотая борода,

Ходим по нужде своей.

Приходила Кёляда,

Растворяй орта,

Давай Кёляде

Кишки да ножки,

Бабьи лепешки.

Кёль, Кёляда,

Золотая борода!

[Орта, по-мордовски ворота.]

Во время этого пения мальчики звонят в колокольчики и бубенчики, стучат в заслоны и поднимают страшный крик и шум на всю деревню. Подойдя к окну, поют следующую песню:

Вой Кёляда!

Столбы ти красны,

Вой Кёляда!

Вороты ти часты, золочены,

Вой Кёляда!

[‘Вой Кёляда’ повторяется после каждого стиха.]

Заборы ти горели серебряны.

Васяй, братец, где спишь, ночуешь?

На печи жарко,

На казенке чадно,

На палати дымно,

На лавке тесно,

На кутнике место.

Тут шли-прошли старики,

Пропивали старухи,

Прошли молодцы,

Пропивали молоды,

Васяй, братец, богатой,

Деньги гребет лопатой,

Кишки, лепешки,

Колянгемен пирожки.

Молодые женщины, разряженные в лучшие платья, подают в окошко крашенные луком яйца, свиные кишки, начиненные пшенною кашей, сдобные пресные лепешки и так называемые ‘кёлянгемен’ — пирожки с пшенною кашей и яйцами, сделанные в виде овец, свиней и кур. Все поданное дети кладут в мешок и переходят от одного дома к другому. Обойдя деревню, они собираются в одну избу: ставят большой украшенный веник и горящий штатол в передний угол и все вместе ужинают собранным, что останется, относят домой.

Молодые женщины стряпают с половины дня в сочельник. Огонь в печке разводят в это время с соблюдением следующих обрядов: зажигают перед печкой штатол и ставят березовый веник, другим распаренным березовым веником выметают из печи и из загнетки золу дочиста, а потом кладут дрова, непременно березовые, если же мало таких дров, то хотя одно полено. Хозяйка берет пук березовой лучины и зажигает его штатолом, говоря: ‘Чам-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас, Свет-Нишки-Пас, поднимай красно солнце, обогрей нас теплом, уроди нам много хлеба’. Горящую лучину кладут на шесток и на нее головешку, тщательно сохраняемую от прошлогоднего Рождества. Когда эта головешка разгорится, ее кладут в загнетку, а лучиной растапливают дрова в печи. В загнетку же, кроме головешки, кладут еще сырое березовое полено, которое и курится три дня. Остающуюся головню заливают отваром, в котором распаривали веники, и берегут под печкой до следующего зимнего праздника Анге-Патяй. Заливать головню должно дитя, самое младшее в доме, исключая тех, что не умеют еще ходить. Прежде чем залить головню, мать ребенка посыпает ее солью. Соль трещит на огне, а мать приговаривает: ‘Нишки-Пас, свети на нас, шибче соли не греми, Пас-Пургини’.

[Пург-ини — бог грома.]

Истопив печь, выметают под не помелом, а распаренным березовым веником, с молитвой к Анге-Патяй. В этот день жарят свиные кишки, красят луковым перьем яйца, пекут пресные лепешки на свином сале и пироги с пшенною кашей (кёлянгемен). На другой день, то есть в самое Рождество, замужние женщины устилают в избе весь пол чистою соломой, ставят в переднем углу березовый веник, комлем вниз, а перед ним незажженный штатол, потом начинают стряпать: варят лапшу со свининой и особо свиную голову. Когда ее сварят, кладут ей в рот крашеное яйцо и распаренный березовый прутик с листьями. Под свиную голову на блюдо расстилают, в виде бороды, пучок окрашенных в красный цвет ниток. Это называется ‘золотая борода’.

В полдень 25-го декабря хозяин зажигает штатол и становится со всеми домашними на колена перед окном, которое раскрывают. Мордва при каждом молении, совершаемом в доме, непременно открывала окно и, молясь, смотрела через него на небо. На этот раз все кланялись в землю и воздевали руки к небу, а хозяин так приглашал к себе в гости богов: ‘Чам-Пас, помилуй нас,

[Верховный бог Чам-Пас не приглашался посетить дом хозяина. Это божество слишком велико, и никакой человек, какой бы святой жизни он ни был, недостоин его присутствия. Мордва говорит, что если бы Чам-Пас пришел к кому-нибудь в дом, вся деревня со всеми живущими в ней, со всеми строениями, скотом, полями, лесами, и даже речками и колодцами, сгорела бы во мгновение ока. Вообще Чам-Паса Мордва хотя и поминает в начале каждой почти молитвы, но с насущными своими прошениями обращается к низшим богам.]

Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, ступи к нам в дом на праздник твой Кёльчянян, Нишки-Пас, Иниче-Пас (сын божий), ступи к нам в дом на праздник твой Кёльчянян, Свет-Верешки-Велен-Пас (затем следует перечисление прочих богов), приходите к нам в дом с Анге-Патяй и с сыном ее Иниче-Пас на их праздник Кёльчянян’.

После приглашения богов хозяин приказывает собирать обед. Хозяйка подает ему на блюде свиную голову, и он идет с ней из избы в сопровождении детей, из них самый малый несет перед отцом березовый веник, взятый из переднего угла. Хозяин несет свиную голову прежде на камень ‘кардо-сярко’, а потом в конюшню, во все хлева, в курятник, на погреб, в баню, в овин и на колодец, везде читая молитвы Анге-Патяй, Нишки-Пасу и местному, так сказать, божеству, например, в овчарне богине Рев-озаису, в конюшне Лишмень-озаису и т. д. Обойдя все домашние принадлежности, возвращаются в избу, где на столе, покрытом чистым рядном, поставлены уже все кушанья, и в числе их три пирога с пшенною кашей (кёлянгемен), два рядом, третий на них: верхний посвящен самой Анге-Патяй, а нижние — Нишки-Пасу и остальным сыновьям и дочерям богини Анге-Патяй. Возле стола на полу ставят кадку с пуре. Хозяин ставит свиную голову на середину стола, а березовый веник в передний угол. После того все становятся на колени, и хозяин читает молитву: ‘Чам-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас, Нишки-Пас, Иниче-Пас, пой нас и корми. Кланяемся с хлебом, с солью, с полным столом. Вот тебе, Анге-Патяй-Пас, свиная голова, кёлянгемен (пирожки), хлеб, соль, ведро пуре и яйца крашены. Вот тебе, Нишки-Пас (снова перечислений кушаний). Вот вам, боги (перечисление их и новое перечисление кушаний). Сколько на столе хлеба и соли, столько дай нам добра. Сколько в пирогах круп, столько дай нам добра. Сохрани нас от злых людей и нечистой силы, а свиней и овец от волков. Анге-Патяй-Пас, что посеяно у нас в землю, зароди, сошли белую зарницу и теплую росу. Свет-Нишки-Пас, свети и грей наш хлеб, Анге-Патяй-Пас, уроди толстую солому, крупный колос, желтое с куриное яйцо зерно. Какую шерсть любит Юрта-озаис (домовой), такой скот и давай. Дай нам много лошадей и с упряжью, здоровых и сильных, как медведь. Дай нам коров, свиней, кур, гусей и уток, и всякий скот и всякую птицу. Старым добром кланяемся, нового давай’.

[Эта молитва доселе на русском языке употребляется обрусевшею Мордвой в Самарской губернии, по свидетельству о. Шаверского, но обращения к языческим божествам там уже нет. Молитва начинается так: ‘Верхний Бог, Великий Бог, пой нас и корми’. Вместо обращения к Анге-Патяй говорят: ‘Вот тебе, Рождество Христово, свиная голова’ и т. д. Вместо обращения к Нишки-Пасу, обращение к Богу, которого называют при этом ‘Пас-Корминичек’ (Бог кормилец). Березового веника нет, свеча зажигается перед иконами, молятся на коленях с крестным знамением, при обходе хозяином двора со свиною головой, перед ним ходит ребенок с иконой. Перед молитвой курят перед иконами ладоном.]

Прочитав эту молитву, хозяин берет верхний кёлянгемен, посвященный богине Анге-Патяй, отрезывает от него горбушку и на нее укладывает кусочки мяса, сначала от свиной головы, потом от свинины, что в лапше, кусочек крашеного яйца, пресной лепешки и прочих кушаний, находящихся на столе. Взяв в правую руку эту горбушку, а в другую ковш пуре, он, не становясь на колени, читает в третий раз приведенную сейчас молитву. Прочие же все молятся на коленях. Когда в молитве хозяин перечисляет кушанья, при названии каждого притрогивается к нему горбушкой. Затем горбушку с положенными на нее кусочками передает жене, а она кладет в загнетку на курящиеся там старую головню и новое березовое полено. После того хозяин передает жене ковш пуре, а она выливает его в загнетку, читая молитвы богине Анге-Патяй, и зажигает в загнетке сухую березовую лучину, чтобы поскорее сгорело принесенное в жертву. За обедом прежде всего принимаются за свиную голову, сначала кусочек от нее отрезывает и ест хозяин, потом жена его отрезывает кусочки себе и прочим семейным. Свиные уши и хоботок обыкновенно даются детям. После обеда хозяйка берет кусочек от свиной головы и в ковше несколько пуре, относит на двор и там кусочек мяса кладет под камень ‘кардо-сярко’ к обливает его пуре.

На другой день, 26-го декабря, был совершаем всею деревней ‘пециона-молян’ (общественное деревенское молебствие) в дом повивальной бабушки, которая при этом была главным действующим лицом. Пуре, пироги, каша, необходимые при совершении обрядов, были сборные, как вообще бывало на волостных и деревенских молянах, но припасы для того не собирались париндяитамн и янбедами, а готовые пуре и кушанья были приносимы к повивальной бабушке хозяйками домов, а сама она варила только две пшенные каши, крутую н жидкую, для чего, еще за несколько дней до Рождества, приносили ей проса и масла родившие в продолжение последнего года женщины.

В этом празднике принимали участие женатые мужчины, замужние женщины и маленькие их дети, ни вдовцам, ни вдовам, ни молодым парням, ни девушкам не было на нем места. Этот праздник, называемый ‘буламань-молян’ (молебствие повивальной бабушки), справляем был вечером. Из каждой семьи шли к бабушке хозяин, хозяйка и маленькие дети, не достигшие еще семилетнего возраста, они на этот день назывались внуками и внучками как богини Буламань-Патяй, так и принимавшей их при рождении повивальной бабки. Каждый внук или внучка приносили бабушке пирог с пшенною кашей и маком и два ситные коровая. Отец приносил ведро пуре, а мать аршинный пирог с кашей, два ситные коровая и лопатку вареной свинины или говядины. Мать жертвуемое от себя и от тех детей, которые еще не могли сами нести подарков бабушке, завязывала в белый балахон, к которому пришивала две длинные тесемки, и, обнажив плечи, клала на них узел и привязывала его накрест тесемками. Накинув поверх его шубу, мать шла впереди, за нею дети, сзади муж. Подойдя к воротам бабушки, мать, взяв на руки маленького ребенка, вместе с детьми поет:

Благослови, бабушка

Буламань-Патяй!

Встречай, бабушка,

Встречай, матушка,

Я к тебе иду,

Большу ношу несу,

Молись, бабушка,

Молись, матушка,

Станем к тебе ходить,

Станем по многу носить

Хлеба да соли,

Свинины да пива,

Пирогов, короваев.

Пропев это приветствие, семья входит в сени, мать сбрасывает с плеч шубу и, войдя в избу, оборачивается задом, бабушка подходит к ней с словами: ‘Милости просим к нам в дом со своим добром’, потом, держа узел одною рукой, другою колет слегка женщину пять раз ножом по голым ее плечам и по спине и перерезывает тесемки узла. Таким образом и здесь повторяется обычай собирания припасов париндяитами и янбедами для велень-молянов. Взяв узел с припасами, бабушка целуется с принесшею, целует внуков и внучек и принимает от них пироги и короваи. После того отец ставит на стол ведро пуре и кланяется в ноги бабушке,

Когда соберутся все, бабушка накрывает стол чистым рядном, ставит хлеб, соль, коровай, пироги, блюдо со свининой и говядиной и два горшка каши, жидкую для детей, крутую для взрослых. На стол ставит она парку пуре, прилепляет к ней горящий штатол и отворяет окошко. Громко крикнув: ‘сакмеде!’ (молчите), приказывает всем стать на колени и молиться в окно, а сама читает: ‘Чам-Пас, сам Господь Савагоф, помилуй нас! Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, дай добра здоровья внучкам, деткам, отцам, матерям. Буламань-Патяй, береги внучков, чтобы были теплы и сыты, и в добром здоровье. Анге-озаис, береги внучков от дурного глаза, от голодуна (колдуна) и всякой нечистой силы. Анге-Патяй-Пас, почаще сходи из своего золотого небесного дома утешать внучков и деток. Дай матерям много молока выкормить внучков. Дай много детей, чтоб выросли большие и были здоровы!’ Во время этой молитвы бабушка с помощью женщин три раза поднимает стол с поставленными на нем кушаньями. Затем, обходя его три раза посолонь с штатолом в руке, говорит, притрогиваясь к кушаньям: ‘Анге-Патяй-Пас, Буламань-Патяй-Пас, вот тебе хлеб, соль, пироги, короваи, вот тебе пуре, вот тебе каша и масло’, после чего выкладывает обе каши в разные блюда и маслит их, продолжая молиться богине. Взрослые и дети в это время стоят на коленях. Затем, взяв в ковш пуре, бабушка подходит к окну, высовывает его наружу, читая, ‘Чам-Пас, сам Господь Савагоф, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, Буламань-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, дай здоровья внучкам и деткам, дай здоровья отцам, матерям, чтобы дети росли, а у матерей молока было много в груди!’ и, набрав в рот пуре, брызжет на женщин и детей со словами: ‘дур-дур-дур, пуре Анге-Патяй-Пас’. Исполнив этот обряд, бабушка пьет немного пуре, потом пьют его женщины, а за ними мужчины. Бабушка садится на лавочку, берет ложку крутой каши и ест, за ней едят по ложке женщины и мужчины, наконец бабушка из своих рук дает по ложке жидкой каши детям, после чего все садятся за три стола и ужинают.

На следующий день, 27-го декабря, к бабушке собираются одни дети, без родителей. Она разогревает им оставшееся кушанье. Съев его, дети берут бабушку под руки и водят по деревне из дома в дом с песнею:

Пойдем, бабушка,

Пойдем, матушка,

Отец пиво варил,

Мать кашу варила,

Гуляй, бабушка,

Гуляй, матушка.

В каждом доме бабушку принимают с почетом, угощают ее пивом, пирогами, кашей. Каша в этот день варится в свином желудке (сычуг).

На святках холостые мужчины и девушки, так же, как и в русских деревнях, переряживаются и ходят из дома в дом с песнями и с дудниками, которые играют в мордовские инструменты: дуду, паламу и кайгу (скрипка), на перекрестках, у околиц и у колодцев останавливаются, составляют что-то в роде хороводов и пляшут. При этих увеселениях, как и при колядованьи, в некоторых мордовских деревнях носят веник и в фонаре зажженную свечу. Это повторяется каждый вечер с 27-го декабря до крещенского сочельника, а в иных местах только до Нового года.

Святочные гаданья у Мордвы такие же, какие и у русских: девушки гадают о суженом, молодые люди о рекрутстве. Священник села Итманова, населенного обруселою Мордвой племени эрдзядов, в записке своей ‘О жителях села Итманова’ говорит: ‘В святочные вечера, по общему обыкновению, и здесь гадают: льют олово и ходят слушать. Рекрутский набор, свадьба, смерть и семейные разделы более всего занимают итмановских поселян и служат поводом к гаданьям. Если олово, влитое в ковш свежей холодной воды, разбившись, упадет на дно, это принимается за верный, признак семейного раздела, олово, слившееся в виде гроба, означает смерть, в виде ранца или ружья — отдачу в рекруты, в виде венца — свадьбу. Собираются слушать преимущественно на перекрестки, обводят вокруг себя круг березовым веником, помелом или лопатой, в ограждение от злых духов, и, ложась на землю, слушают, а главный в этом сборище, нередко старик, стоит и машет веником во все стороны. Если кому послышится скрип обозов — будет в следующем году изобильный урожай хлеба, если же ничего не слышно — будет недород. Иному слышатся стоны и вопли, из чего заключают, что год будет тяжел для народа. Накануне Нового года, после ужина, крошки, остающиеся на столе, и сор с лавки сметают в одну кучу и оставляют до утра, рано на заре смотрят, нет ли тут каких зерен: какого хлеба найдут зерно, такого будет урожай в следующем году’.

Девушки гадают о суженых следующим образом: 1) кладут под подушку первый кусок, взятый за ужином — жених во сне приснится, 2) завязывают лошади глаза, девушка садится на нее: если лошадь пойдет к воротам, быть свадьбе, а если к стойлу — оставаться в девках, 3) с которой стороны услышит собачий лай, в ту сторону замуж выйдет, 4) ходят считать у хлебного амбара бревна, приговаривая к каждому: ‘кузов, короб, сусек’: если на последнее бревно придется слово ‘кузов’ — быть замужем за бедным, если ‘короб’ — за человеком среднего состояния, а если ‘сусек’ — то за богачом. Берут в горсть гороха и считают с теми же словами горошины. Кроме гаданий, девушки хоронят золото, поют подблюдные песни, как и русские.

Вечером под Новый год у Мордвы справляется таунсяй, что значит свиной (праздник). Отсюда, кажется, произошел и русский таусень или авсень, обряды которого очень сходны с обрядами мордовского таунсяя. Русский таусень едва ли не старинный мордовский обряд, перешедший к русским. По крайней мере он справляется только в тех местностях Великой Руси, где издревле обитала Мордва. Вот как празднует Мордва свой свиной праздник.

Накануне Нового года зажиточные люди, у которых много свиней, колют свинью с такими же почти обрядами, как перед рождественским праздником. Но назначенная на заклание свинья живет в избе, пока не заколют рождественскую, а потом отправляется в особый от других свиней хлев, где откармливается до 31-го декабря. Распаренный веник при заклании ее не употребляется. У небогатых людей, которые не в состоянии заколоть на святках двух свиней, от рождественской оставляют к Новому году ножки, непременное кушанье в праздник таунсяй. Свиные ножки варят накануне Нового года, в тот же день делают пресные лепешки на свином сале, пирожки в виде свиней и сдобные колобки в форме и размере куриного яйца. Как и накануне Рождества, мальчики и девочки ходят по домам (но без березовых веников и без штатола в фонаре) с следующею песней:

Таунсяй!

Расступись, земля,

Уродися, хлеб,

Колос с дугу,

Зерно с кочедык,

А соломушка

С оглоблюшку.

Таунсяй!

Зерно толкай, [Толки]

Пироги пекай, [Пеки]

Клади в окно:

Прилетит голубок, *)

Возьмет зернушки,

А мы пирожок.

Таунсяй!

Наша подачка

В дверь не пролезет,

В окошко шлет.

Свины ножки, лепешки,

В печке сидели,

На нас глядели.

Таунсяй!

[*) Анге-Патяй прилетает на землю в виде белого голубя.]

Если поющим нескоро подают, они стучат в заслоны, звонят в колокольчики и поют:

Подавай пирога! —

Не дашь пирога,

Замараем ворота,

Не дашь каши горшок,

Всадим вилы в бок,

Подавай пирога,

Пшенной каши горшок,

Таунсяй!

[Тут вместо ‘замараем’ употребляют слово, неудобное к печати.]

Когда же подадут им в окно лепешек, свиных ножек и пшенной каши, дети величают хозяев:

У Денянь Лазунясь

[Это имя хозяина. По-русски Денянь Лазунясь значит: Денисович Лазарь. Мордва некоторые христианские имена переделывает по-своему, например: Лазарь — Лазунясь, Дмитрий — Митяняй и Митрюсь, Софья — Софась, Дарья — Дарюнясь. Отчество (оканчивается на янь пли ань безразлично и в мужских и женских именах, ибо в мордовском языке родов нет) ставится всегда прежде имени, например: Иванянь Васяй — Василий Иванович, Коловань Петряй — Петр Николаевич, Михалянь Софась — Софья Михайловна. Называть человека прежде по отчеству, а потом именем, свойственно и другим народам финского племени, например, зырянам, которые о лице отсутствующем говорят не иначе, как перебрав его предков, начиная с прапрадеда и постепенно нисходя до имени и праправнука. Например: ‘Петырь-Кузь-Яке-Селе-Вась’ Василий сын Селивестра, внук Якова, правнук Кузьмы, праправнук Петра. См. статью г. Михайлова ‘Домашний и семейный быт зырян’ в 3-й книжке ‘Журнала Министерства Внутренних Дел’ за 1852 год.]

Изба светла,

Окошки белы,

Ворота пестры,

Вереи красны,

Таунсяй!

Денянь Лазунясь

Светел месяц,

Молода мазай,

Красно солнышко,

У Деняня детки

Частыя звездки.

Таунсяй!

Уродися Денян хлеб —

Не провезти в ворота,

Уродися поросят,

Телят, ягнят,

Гусей, лебедей,

Серых уточек.

Таунсяй!

[Молода мазай — жена-красавица.]

После величанья хозяина дети входят в дом, и старший из них, что носит мешок, куда кладут подачки, вынимает из рукавицы насыпанные туда зерна разного хлеба и бросает на хозяев, приговаривая: ‘Корминечек-Пас пошлет хлеба на вас!’. Хозяева собирают эти зерна и хранят их до посева.

Обойдя деревню, дети собираются в один дом и ужинают собранным. Взрослые не едят этих подачек, но часть их отдается курам, уткам, гусям, телятам, поросятам, ягнятам, но отнюдь не старому скоту.

В Новый год, в самый полдень, хозяин открывает окно и, зажегши перед ним штатол, молится со всеми домашними на коленях, говоря: ‘Чам-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, умоли за свиней, за овец, за поросят и за кур (и т. д., перечисляет скота). Таунь-озаис, береги наших свиней от волка, давай много поросят. Вельки Васяй (то есть Василий Великий, которого Мордва отожествляет с своим Таунь-озаисом) Таунсяй, давай поросят черных и белых, каких сам любишь’. После молитвы хозяйка подает мужу на блюде свиную голову (без березовых прутьев, без золотой бороды и без яйца во рту), он с детьми ходит к камню ‘кардо-сярко’, в свинарник и по другим хлевам. Впереди идет старший его сын или дочь. При выходе из избы мать дает ему в рот сваренный свиной хвостик, ребенок, держа его в зубах, а в одной руке рукавицу с зерном разного хлеба, ходит перед отцом и осыпает зернами камень кардо-сярко, хлева, соху, борону, телеги, бросает зерна в овин, на сенницу, словом, повсюду, а отец, ходя с свиною головой, говорит: ‘Анге-Патяй-Пас, уроди хлеба и скота, Таунь-озаис, Вельки Васяй, Таунсяй, береги свиней, чтобы волк не съел’. Обойдя двор и хлева, возвращаются в избу и, прочитав трижды молитву, подобную той, которую читают в Рождество, садятся обедать. После обеда свиныя уши и кончик рыла хозяйка зарывает под передний угол дома.

Солома, положенная в избе перед Рождеством, остается на полу до 2-го января. В этот день ее собирают. Хозяйка берет пук ее, кладет на камень кардо-сярко и зажигает штатолом. Потом берет другой пук, зажигает его и окуривает курятник. На другой день, то есть 3-го января, также окуривает коровник. Остальную солому в крещенский сочельник кладут перед домом и зажигают штатолом. От курева этой соломы, по мнению Мордвы, убегают нечистые духи. В самое же Крещенье молодые люди, девушки и дети катаются по улице на санках, возя друг друга. Во время этого катанья, по их мнению, всем злым духам детям Шайтана, они ломают ноги.

Из всего сказанного о мордовской богине Анге-Патяй и о совершаемых в честь ее весенних и зимних праздниках можно сделать следующие выводы:

Анге-Патяй, по понятиям Мордвы, высшее божество после верховного творца Чам-Паса. Она есть источник жизни, покровительница чадородия женщин, размножения домашнего скота и хлебных посевов. В ее небесном доме находится неиссякаемый источник жизни: души еще не родившихся людей, зародыши домашних животных (а также и диких, ибо у Волцы-Паса, их покровителя, нет такого запаса зародышей, как у его матери), семена растений. Ко всякому младенцу, ко всякому новорожденному животному, ко всякому растению, от больших деревьев до последней былинки, добрая Анге-Патяй приставляет особое божество для его охранения и для противодействия злым духам, порождениям Шайтана, которые стараются уничтожить или, по крайней мере, обезобразить каждое создание верховного творца Чам-Паса.

Женщины и дети главные любимцы богини Анге-Патяй. Первым она помогает в родах, вторых хранит и оберегает посредством подчиненных ей Анге-озаисов. Не ограничиваясь их попечениями, она по временам сама сходит с неба и сама во время сна ласкает маленьких детей. Как источник жизни, богиня Анге-Патяй покровительствует повивальным бабкам, ее служительницам и жрицам, покровительствует и лекаркам.

Из животных и растений в особенности покровительствуются богиней Анге-Патяй отличающиеся плодородием: свиньи, овцы, куры, пчелы, березы, просо, лен. Этими животными и их плодами: молоком, маслом, яйцами, медом, воском и пр., жертвуется богине Анге-Патяй в виде каши, лепешек на овечьем молоке и на свином сале, яичницами и крашеными в луковых перьях яйцами, ставленым медом (пуре), восковыми штатолами. Береза непременно употребляется при всех празднествах в честь матери мордовских богов, зимой, когда деревья обнажены, нарочно распаривают березовые веники для совершения обрядов. И с весенними и с зимними празднествами в честь Анге-Патяй соединяется поклонение березовым богам, весной в поле Кёль-озаису (по-русски Семику), зимой Кёляде (по-русски Коляде), богу березы и домашнего скота.

Как богиня поддержания жизни и покровительница чадородия, Анге-Патяй заботится о судьбе девушек. Поэтому они и молят ее о женихах. При описании свадебных мордовских обрядов, попечение богини о браках постараемся выяснить еще более.

На весенних праздниках Анге-Патяй приносились ей в жертву овцы, куры, на зимних — свиньи и куриные яйца. Зимой с празднованием ей соединялось празднование богу свиней Таунь-озаису. Мы не имеем сведений, чтобы с весенним праздником соединялось празднование богине овец Рев-озаис, но позволяем себе думать, что в старину это делалось так.

Просо, любимое растение богини, употреблялось при всех празднованиях в честь ее. Из проса варили кашу, с ним пекли пироги, его употребляли при распаривании березовых веников, им, вместе с другими хлебными зернами, производили осыпанье в день Нового года. Просяная или пшенная каша, как увидим впоследствии, употреблялась также при обрядах свадебных и совершавшихся после рождения младенца, в воспоминание Анге-Патяй, покровительницы браков и чадородия.

Неоспоримо, что в обряды, совершаемые Мордвой в честь богини Анге-Патяй, вошло немало русских поверий и даже песен, тем более, что в настоящее время большая часть мордовского населения, забыв свой язык, употребляет русский, даже и в языческих своих молитвах. Но нельзя отвергать, чтобы некоторые старинные мордовские религиозные обряды не перешли к русским. Так, например, мы думаем, что коляда и таусень, или авсень, заимствованы нашими предками у Мордвы или у другого какого-либо финского племени, на что указывают самые названия того и другого святочного обряда. В русских деревнях неделя перед Троицыным днем зовется зелеными святками. Здесь видно тожество праздников Семика и святок, которое вполне объясняется празднованием Мордвы, в оба праздника, одной богине Анге-Патяй и березовым богам—лесному Кёлу-озаису и домашнему Кёляде.

Сведем в заключение мордовские обряды с русскими.

Мордовский Кёлу-молян во всем похож на русский семик. Мордовские девушки поют теперь о честном семике, заменяя им своего старинного Кёлу-озаиса. И в мордовских и русских деревнях девушки собирают в день семика яйца, делают яичницы, плетут березовые венки, кумятся, целуясь через них, и бросают их вводу, с целью угадать, выйдут ли вскоре замуж или умрут. Песни при этом, употребляемые у того и другого народа, чрезвычайно сходны между собой.

Мордовская кёляда совершенно сходна с русскою колядой. Дети одинаково ходят под окнами сбирать свиные кишки и лепешки, носят зажженную свечу и т. д.

Буламань-молян имеет сходство с русским обычаем в этот день приносить повивальным бабушкам кашу, отчего самый день называется у русских ‘бабьи каши’.

Варение каши в свином сычуге, то есть желудке, совпадает с русским обычаем варить свиной желудок 29-го декабря (двумя днями после Мордвы)в день св. Анисьи, которая поэтому и называется Анисья-желудочница.

Мордовский таунсяй совершенно одинаков с русским таусенем. Так же дети ходят под окнами, выпрашивая свиных ножек и лепешек, так же бранят хозяев, если они долго не подают им подачки, и так же величают их, как и русские.

В день Нового года у Мордвы, как и у русских, свиная голова на столе. В этот день Мордва празднует богу свиней, а русские считают празднуемого в этот день церковью Василия Великого покровителем свиней.

На другой день Нового года и у русских и у Мордвы окуривают курятники для отогнания злых духов. На третий день Мордва окуривает рождественскою соломой коров с тою же целью. Мы не знаем, делают ли это где-нибудь у русских, но в южных губерниях есть поверье, что на пророка Малахию (3-го января) ведьмы задаивают коров до смерти.

В крещенский сочельник у Мордвы сожигают рождественскую солому перед домом, для изгнания из деревни нечистой силы. В некоторых губерниях русские совершают в тот же день подобный обряд, старухи посреди двора жгут навоз, с целью изгнать нечистого (из дома он выгоняется меловыми крестами, которые ставят над дверью и окнами). Мордовские женщины на другой день так же жгут солому посреди двора на камне кардо-сярко.

Вообще мордовская вера имела, кажется, большое сходство с языческою верой русских славян, если не была одна и та же. У русских, уже девятьсот лет принявших христианство, она совершенно забылась, но остатки ее сохранились в разных обрядах, из которых многие трудно или вовсе невозможно объяснить. Мордва крещена не так давно и еще помнит старинную свою веру. По сохранившимся у Мордвы религиозным обрядам и по преданиям об их религии можно объяснить многие русские обычаи и обряды.

———————————————————-

Источник текста: Мельников П. И. (Андрей Печерский). Полное собранiе сочинений. Изданiе второе. С.-Петербургъ, Издание Т-ва А.Ф.Марксъ. Приложенiе къ журналу ‘Нива’ на 1909 г. Томъ седьмой, с. 410-486.

OCR: sad369 (г. Омск)

Мельников П. И. (Андрей Печерский). Очерки Мордвы

I

II

III. Мордовские божества

IV. Мордовские мольбища (керемети)

V. Велень-Молян (Вель-озкс)

VI. Богиня Анге-Патяй, праздники и моляны в честь ее

Читайте также:

Мельников П. И. (Андрей Печерский).
Очерки Мордвы

III.
Мордовские божества

IV.
Мордовские мольбища (керемети)

V.
Велень-Молян (Вель-озкс)

VI.
Богиня Анге-Патяй, праздники и моляны в честь ее