Очерки малознакомого быта, Сведенцов Иван Иванович, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

ОЧЕРКИ МАЛО ЗНАКОМАГО БЫТА.

Генералъ Добряковъ принялъ меня очень ласково.

— Вы назначены ко мн адъютантомъ? прошу садится… вотъ папиросы.

Я слъ. Курить не хотлось, воротникъ съ лаврами жалъ мн горло, а застегнутой мундиръ наводилъ на мысль, не замуравленъ ли я въ какую-нибудь стну.

— Ну, что новенькаго въ Петербург?.. Какія звзды въ балет?.. опер?.. Не слыхали, ли о назначеніяхъ?.. забросалъ меня вопросами мой начальникъ.

Я коротко отвтилъ и всталъ.

— Ну, до свиданія….прошу безъ церемоніи. Мы обдаемъ въ 4 часа, и у меня такой обычай, что адъютанты обдаютъ съ нами… пожалуйста, безъ всякаго блеска: въ сюртук при погонахъ и кепи безъ султана…..

Я раскланялся и похалъ знакомиться съ моимъ сотоварищемъ, у генерала полагалось два адъютанта.

— Очень пріятно познакомиться! я вамъ и квартирныя за этотъ мсяцъ потребовалъ, встртилъ меня адъютантъ Радушенко:— у его превосходительства были?

— Былъ.

— И у начальника штаба?..

— Тоже былъ.

— Все это, я вамъ скажу — люди обходительные…. съ ними можно еще жить… Ея превосходительство — тоже добрйшая женщина… иметъ нкоторыя странности, но совершенства вдь нтъ на земл… Не правда…ли? Пойдемте въ штабъ, а вамъ дла сдамъ, да и квартирныя кстати получите.

Мы пошли по какой-то улиц, съ кочками окаменвшей грязи. Кое-гд у заборовъ и на крышахъ бллъ скупо выпавшій снжокъ, сренькій день глядлъ хандровато, безлистные тополи стояли трупами у замерзлаго пруда, прямо передъ нами высилась пожарная каланча.

— Нашъ начальникъ штаба — прекраснйшій человкъ, загово рилъ Раду шенко:— одно только, что насчетъ стиля въ бумагахъ немного затруднителенъ для нашего брата, т. е. армейскаго, пояснилъ онъ.

— Какого стиля?

— Въ исходящихъ. Рдкую бумагу по два, по три раза не переписываютъ. Вотъ я вамъ къ примру скажу. Третьяго дна написалъ я въ интендантское управленіе такой рапортъ: ‘имю честь увдомить, что содержаніе, которое слдуетъ чинамъ штаба за ноябрь сего года, получено’. Какъ, по вашему мннію, есть тутъ что-нибудь противъ грамматики?

— Нтъ, совершенно правильная фраза.

— Ну, вотъ видите! А онъ не подписалъ этой бумаги, лучше говоритъ напишите ‘слдующее’, а не ‘которое слдуетъ’, а то, говоритъ, у васъ вообще въ бумагахъ часто слово который повторяется. Вчера переписали ‘слдующее’. А онъ опять не подписалъ бумаги: надо, говоритъ, не ‘слдующее’ а ‘слдуемое’. Не знаю, что сегодня скажетъ.

— Однако, не веселая перспектива имть дло съ такимъ канцеляристомъ, сказалъ я, разсмявшись.

— Вамъ-то нечего бояться. На то вы ученый, у васъ онъ ни одного слова зачеркивать не будетъ, а вотъ нашему брату, армейскому, тяжеленько приходится изъ-за этого стиля.

Радушенко представилъ мн писарей и аккуратно началъ сдавать дла по списку. Вдругъ на лстниц раздался громъ прыгающей по ступенямъ сабли.

— Начальникъ штаба! сказалъ Радушенко и откашлялся.

Посл я узналъ, что прыганье сабли производилось начальникомъ штаба умышленно, чтобы писаря подготовились къ встрч.

Съ портфелемъ подъ мышкой быстро вошелъ въ комнату Биндюгинъ, полковникъ, лтъ тридцати пяти.

— Здорово, ребята! произнесъ онъ по генеральски.

Старшій писарь, журналистъ и ‘приказистъ’ промолчали, два переписчика громко отвтили за пятерыхъ:

— Здравія желаемъ, ваше высокоблагородіе!..

— А, и вы уже здсь, здравствуйте второй разъ! сказалъ мн Биндюгинъ.— Очень, очень радъ, что вы скоро пріхали, увренъ, что теперь дла въ штаб пойдутъ лучше. Опять изъ-за васъ замчаніе получилъ, обратился онъ къ Радушенко.

Бдный малороссъ вздохнулъ.

— Кажется, бумаги въ порядк были, замтилъ онъ робко.

— Въ полнйшемъ безпорядк. Полюбуйтесь! генералъ одного рапорта не подписалъ. И въ самомъ дл… Ну, разв можно такъ писать? Вотъ вы сейчасъ увидите, не хотите ли прочитать?..

Я прочиталъ бумагу и сказалъ, что, по моему мннію, она написана какъ слдуетъ.

— И вы ничего предосудительнаго не замчаете?

— Ничего.

— А это что? На одной строчк — ‘превосходитель’, а ‘ство’ — на другой! Разв это можно? Разв такія слова можно подносить?.. Вдь это азбука военной грамматики…

— Неужели генералъ изъ-за этого не подписалъ бумаги?

Биндюгинъ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Allons chez nous, произнесъ онъ и повелъ меня въ штабный кабинетъ.

— Генералъ нашъ, конечно, нсколько педантъ, сказалъ онъ, закуривая папиросу: — но, съ другой стороны, въ самомъ дл нельзя же отступать отъ принятыхъ правилъ. Вы, пожалуйста, подтяните писарей. Вы очень кстати теперь пріхали. Надо составить проэктъ манёвра, вотъ вы этимъ и займитесь. Знаете, этакій эффектный манёврецъ сочините. Потомъ мы потолкуемъ объ этомъ, теперь оканчивайте пріемку длъ по вашему отдленію, а я займусь: тутъ нужно одну хитрую бумагу сочинить.

Когда я пришелъ въ свое ‘отдленіе’, Радушенко распекалъ тамъ писаря за переносъ слова ‘превосходительство’. Выходило очень комично, и самъ Радушенко кончилъ тмъ, что засмялся.

— Слава Богу, хоть тотъ рапортъ подписалъ, сказалъ онъ мн: — а то мн это проклятое ‘слдуемое’ такъ надоло… три дня изъ головы не выходило: такъ и вертится ‘слдуемое’, ‘слдующее’, ‘которое слдуетъ’…

Началась скучная исторія сдачи-пріемки длъ.

II.

Обдъ у генерала Добрякова былъ очень вкусный, но нельзя сказать, чтобы пріятный, въ смысл бесды. Гостей было трое: Биндюгинъ, Радушенко и я. На двухъ противуположныхъ концахъ большого стола сидли генералъ и его жена, на его сторон разговоръ отдавалъ военнымъ букетомъ, отъ разговора генеральши разило деревяннымъ масломъ и ладовомъ.

— Представьте себ какой случай, разсказывалъ Добряковъ: — когда я командовалъ полкомъ, капитанъ Глазатый, прекрасный во всхъ отношеніяхъ офицеръ, на смотру командующаго войсками чихнулъ какъ разъ въ то время, когда салютовалъ, пpоходя мимо начальника.

Биндюгинъ неодобрительно покачалъ головой.

— Интересно знать, ваше превосходительство, какія послдствія имлъ этотъ неумстный поступокъ? спросилъ онъ.

— Мн было, сдлано замчаніе, а капитана Глазатаго не представили къ наград. Немного строго, но, знаете, поступокъ, какъ хотите, неприличный! У офицера все должно быть въ порядк, онъ иметъ, конечно, право чихать, кашлять, сморкаться, но только посл команды: ‘оправиться’ ‘смирррно’… У солдата и у офицера должны быть только два чувства…. ‘.

— Слухъ и зрніе, ваше превосходительство, подсказалъ Биндюгинъ…

— Совершенно справедливо: слухъ — чтобы слушать команду, зрніе — чтобы весело смотрть на начальника!

— Вы не были съ визитомъ у нашего преосвященнаго? спрашивала, меня генеральша.

— Зачмъ? спросилъ я въ свою очередь.

— Ахъ….это святой человкъ!

— Значитъ онъ мн, не пара.

Генеральша снисходительно, улыбнулась.

— Какъ онъ читаетъ акаеисты, продолжала она, это истинное наслажденіе! Александріи Ивановичъ обратилась она къ Радущенико:— мы вчера на чемъ постановили наше чтеніе?

— На пятомъ икос акаиста великомучениц Варвар, ваше превосходительство…

— Сегодня мы окончимъ посл обда, не правда ли?

— Ну, ужь, матушка, на сегодня, уволь: Александру Ивановичу надо хать поврить музыкантскую, команду, сказалъ Добряковъ.

— Какъ жаль! Знаете, обратилась она ко мн: — у насъ въ дивизіи все по семейному, я, мой мужъ, начальникъ штаба, адъютанты — это одна семья. Между нами самыя теплыя, самыя христіанскія отношенія. Посл обда^: мужъ идетъ отдохнуть, а я съ моими друзьями — она указала на Биндюгина и Радушенко — ухожу въ мой будуаръ. Полковникъ зажигаетъ лампадку у кіота съ образами и немного куритъ ладономъ — я люблю этотъ лапахъ, потомъ Александръ Ивановичъ начинаетъ читать акаистъ или житіе святого, память котораго празднуется въ тотъ день. Такъ проходитъ часа два, потомъ я отпускаю моихъ друзей, а если это канунъ праздника, то мы вс вмст отправляемся ко всенощной въ крестовую.

Мороженое прервало слова генеральши.

Посл обда вс чинно перешли въ гостинную, подали черный кофе.

Добряковъ, плотно повшій, началъ изрдка икать, Биндюгенъ старался поддержать разговоръ, но Добрякову хотлось спать, и онъ отдлывался протяжными: дда… и г-мъ… Выпивъ свою чашку, онъ всталъ.

— Ну, господа, я безъ церемоніи, пойду всхрапнуть… до свиданія.

Мн грозило приглашеніе на семейное чтеніе житія святыхъ, но а поспшилъ предупредить его, раскланявшись съ генеральшей.

— Уже уходите? протянула она жалобнымъ тономъ.

III.

На другой день, вернувшись съ генеральскаго обда, я заслъ за составленіе проекта манёвра. Часовъ въ 8 пришелъ ко мн Радушенко.

— Насилу отдлался! вздохнулъ онъ, какъ паровикъ, и слъ.

— Отъ чего отдлались?

— Окончилъ акаистъ великомучениц Варвар. Прекрасная наша генеральша, добрйшей души женщина, только ужъ такъ додаетъ акаистами, что просто бда… Двойную службу несу: до обда — адъютантъ, посл обда — псаломщикъ.

Я расхохотался.

— Хорошо вамъ смяться. А вотъ на моемъ мст посидли бы, такъ было бы не до смха.

— Да кто же вамъ велитъ читать? Вдь она и мн намекала на это удовольствіе, да я отказался. Скажите завтра, что больше не хотите читать — вотъ и все.

— Легко сказать! Теперь, грхъ пожаловаться, начальство любитъ меня, да и то безпрестанные выговоры за ‘слдующее’ да ‘слдуемое’, а еслибы да не любило — хоть изъ службы уходи! Вы еще молоды, неопытны… Конечно, вы изъ ученыхъ, вамъ просторне дорога, а только я вамъ дружескій совтъ дамъ, не пренебрегайте ея превосходительствомъ.

— Акаисты что ли читать?

— Отчего и не прочитать иногда? И мн легче было бы. Чередовались бы.

— Ахъ, вы, чудакъ! засмялся я.— Сами виноваты! Она видитъ, что вы податливы, и пользуется.

— Не читать нельзя. Между собой, конечно, можно сказать: не хочу, молъ, да и баста, а коли жена, да дтей троица, да четвертый къ новому году будетъ, такъ тутъ будешь и акаисты читать, лишь бы начальство не гнвалось. А тяжело приходится. Ненасытная она какая-то. Вотъ хоть бы сегодня. Дочитываю двнадцатый кондакъ — это, значитъ, послдній, хочу закрыть святцы, а она: ‘тамъ, говоритъ, троекратно написано…’ Нечего длать, и троекратно прочелъ. Ей и этого мало. ‘А какого, говоритъ, святого празднуется сегодня?’ Ну, я вс святцы наизусть знаю и говорю: ‘святыхъ мучениковъ Гурія, Самона и Авива’.— ‘Не начнемъ ли, говорить, житіе ихъ?’

Радушенко сталъ ходить по комнат и бормоталъ:

— ‘Троекратно!..’ Такъ она, знаете, меня сегодня дохала этимъ ‘троекратно’, что просто прибить ее хотлось!

— А вы не деритесь, а престо не читайте, да и баста!

Радушенко продолжалъ шагать по комнат.

— А и въ самомъ дл, что я за дьячекъ такой, вскричалъ онъ вдругъ, почувствовавъ приливъ храбрости:— скажу ей: ваше превосходительство, у меня есть семья, свои дла, мн нтъ времени читать акаисты… Разъ въ недлю — съ удовольствіемъ, а то каждый день… просто наказаніе!

— Разумется, такъ и сдлайте.

— А какъ вдругъ языкъ не поворотится? Захочешь сказать: не буду читать, а языкъ самъ сболтнетъ: съ удовольствіемъ, ваше превосходительство!

— Ну, значитъ, вы — баба, а не офицеръ.

— Попробую, была-не была… Бросимъ лучше этотъ разговоръ, давайте, чайку выпью, да и поплетусь домой.

Черезъ минуту, Радушенко опять вернулся къ своей мучительниц.

— Вдь ея превосходительство — моя кума, послднюю двочку крестила, произнесъ онъ съ нкоторымъ удовольствіемъ.

— Вотъ она и обложила васъ натуральною повинностью за честь, которую вамъ сдлала.

— Все же, знаете, не мшаетъ имть родство съ сильными міра сего… Вдь нашъ братъ постоянно на волоск виситъ, а если заступница есть, все не такъ опасно.

— Однако, нечего сказать, пріятное положеніе висть на волоск.

— А что же длать? Служба!

Черезъ минуту, Радушенко началъ какимъ-то тоскливымъ голосомъ:

— А я вамъ скажу — между нами это, конечно — вы почему-то не понравились ея превосходительству… Я уже заступался за васъ. Нтъ, говоритъ, въ немъ что*то такое несимпатичное.

— Напрасно заступались, добрйшій Александръ Ивановичъ. Мн ршительно все равно.

Радушенко покачалъ головой и вздохнулъ.

— Да вы, какъ дитя малое, неопытны, извините, что такъ прямо сказалъ. Какъ это можно не дорожить мнніемъ начальства! Отъ этого мннія вся служба зависитъ, а вы говорите: все равно!

— Я вдь не у генеральши адъютантомъ.

— Не сговоришь съ вами, я вижу. Я вдь вамъ все это по товарищески сказалъ. Вы, можетъ быть, подумаете: вотъ, дескать, третій день знакомы, а навязывается.’

Я уврилъ добряка, что понимаю его пріятельскія побужденія. Онъ крпко пожалъ мн руку.

— Ну, до свиданія…

— Заходите разсказать, какъ вы будете отказываться отъ чтенія акаиста.

Радушенко ничего не отвтилъ.

IV.

Я скоро составилъ проэкть манёвра. Биндюгинъ нашелъ его ‘поучительнымъ’, но прибавилъ, что ‘его превосходительство врядъ ли одобритъ’.

— Читалъ вашъ проэкть, сказалъ мн за обдомъ Добряковъ:— и полагаю, что онъ потребуетъ значительной передлки. Никакой художественности нтъ!

— Разв это романъ? спросилъ я.

— Художественность въ манёвр гораздо важне, чмъ въ роман. Если ея нтъ въ роман, такъ вы бросили романъ и длу конецъ, а манёвръ безъ художественности можетъ имть послдствіемъ выговоръ — да-съ! Манёвръ, который не доставляетъ пріятныхъ ощущеній, никуда не годится. Можетъ быть, вашъ проэктъ и хорошъ съ военно-научной точки зрнія, но съ практической онъ, что называется, швахъ. Впрочемъ, это все надо видть на практик. Назначьте на завтра первую репетицію въ 5 часовъ посл обда.

— Такъ, значьте, вы будете воевать завтра? сказала генеральша:— а мы съ Александромъ Ивановичемъ предадимся мирному занятію… не правда ли? Мы завтра начнемъ житіе Саввы освященнаго.

Радушенко обгладывалъ въ это время косточку куропатки и чуть-чуть не подавился отъ вопроса генеральши. Онъ хотлъ было что-то сказать, но, вмсто того, покраснлъ и закашлялся.

— Выпейте вина, сказала генеральша и сама налила сенжоржа въ его стаканъ.

Радушенко совершенно растаялъ отъ этого вниманія.

——

На другой день посл обда, мы сли на верховыхъ лошадей и поскакали на репетицію манёвра въ поле, гд уже заблаговременно расположились войска. При вызд изъ города, къ намъ присоединилось человкъ десять офицеровъ, наряженныхъ къ Добрякову ординарцами. Добряковъ любилъ большую свиту. Мы въхали на холмъ, съ котораго была отлично видна вся сцена, предназначенная для репетиціи.

Окрестность была красивая. Впереди, откуда предполагалось наступленіе непріятеля, синлъ большой лсъ. Мстность отъ него возвышалась зелеными холмами, образуя нсколько дефиле, по которымъ извивались дороги. Слва блестла рчка, обезпечивая отъ обхода, направо была широкая луговина, за нею желтли пашни, условно считаемыя непроходимыми мстами. Весь ландшафтъ, подъ боковымъ солнечнымъ освщеніемъ, съ рядами блыхъ, сверкающихъ облаковъ на горизонт, смотрлъ такъ весело и мирно, что мн захотлось сбросить съ себя вс военные доспхи и поскакать къ этому синему лсу, гд должна быть такая славная прохлада.

— Превосходное мсто для манёвра! сказалъ Добряковъ.— Ну-съ, посмотримъ вашъ проэкть. Цль манёвра, если я не ошибаюсь, атаковать ту мстность, на которой мы стоимъ. Такъ что ли?

— Такъ точно, ваше превосходительство, поспшилъ подтвердить Биндюгинъ.

— Дайте сигналъ начать наступленіе.

Взлетла ракета. Черезъ нсколько икнутъ, синій дымокъ, показался на опушк лса. Вся опушка лса закурилась. Затрещали холостые выстрлы, грохнула пушка.

Добряковъ преобразился. Его вжливость, любезность совершенно исчезли. Онъ сталъ горячиться, раздавалъ приказанія, офицеры изъ свиты поскакали во весь духъ по разнымъ направленіямъ съ приказаніями.

— Чего онъ тамъ ползетъ, какъ ракъ! кричалъ Добряковъ, указывая на колонну, медленно подвигавшуюся на холмъ.

— Тамъ очень крутой подъемъ, замтилъ а.

— Что вы! учить меня, что ли! Скачите! обернулся онъ къ свит: — скажите этому медвдю, кто тамъ командуетъ, чтобы онъ шелъ бгомъ!

Два офицера рванулись съ мста въ карьеръ.

— Что это за пальба! кричалъ генералъ:— шутятъ они что ли! Залпы! Залповъ больше!

Опять поскакалъ одинъ изъ офицеровъ.

— Не хорошо, г-нъ адъютантъ, свирпствовалъ Добряковъ уже на мой счетъ:— не красиво… что это за манёвръ?! Гд войска? Ихъ точно нтъ! Ползутъ, какъ червяки! Зачмъ они идутъ, точно прячутся, какъ воры!

— Перебьютъ, если идти по открытому мсту, заступился я за свой проэкть.

— Да что мы, ядрами что ли стрляемъ? что вы мн говорите! Храбрыя войска должны переть прямо, а не ползти червякомъ! Что это за манёвръ! Да чего эти бабы плетутся!.. скажите этому командиру полка, что онъ — баба, а не полковникъ! Чего жь вы стоите?

Изъ свиты опять поскакали.

— Гд командиръ артиллерійской бригады? вскрикнулъ вдругъ Добряковъ, уже весь красный отъ гнва.

Тучный полковникъ подскакалъ, держа руку у козырька.

— Чего вы смотрите, полковникъ? Срамъ! Что тамъ длаютъ эти дв пушки?

— Обстрливаютъ дефиле, ваше превосходительство.

— Да разв это стрльба! Пошлите туда цлую баттарею, и чтобы жарила во вс лопатки.

— Смю доложить вашему превосходительству, что тамъ боле двухъ орудій и помститься не можетъ, возразилъ полковникъ.

— Да что вы, господа! Говорятъ вамъ: помстите!

Полковникъ двинулъ плечами и поскакалъ.

Раздалась команда: батарея расположилась одно орудіе за другимъ и начала палить.

— Ну, вотъ, давно бы такъ! сказалъ Добряковъ.— А это что такое?! Отчего вы этотъ холмъ не приказали занять артиллеріи? Господинъ авторъ манёвровъ! я васъ спрашиваю.

— Съ того холма выстрла не могутъ попадать въ атакующихъ: они совершенно закрыты возвышенностями.

— А для чего вамъ нужно, чтобы они попадали? Скажите вы этому толстопузому полковнику, чтобы онъ туда цлую батарею поставилъ. Куда они вс запропастились?

Изъ свитскихъ уже никого не было. Мн пришлось скакать отыскивать толстопузаго артиллериста.

— Поставьте на тотъ холмъ цлую батарею, сказалъ я, смясь.

— Чортъ знаетъ, что такое! злился полковникъ, однако, тотчасъ же скомандовалъ занять холмъ.

Вернувшись къ генералу, я засталъ его въ полномъ изступленіи, онъ былъ одинъ, Биндюгинъ тоже ускакалъ съ какимъ-то приказаніемъ, ординарцы не возвращались.

— Дрянь! Бабы! кричалъ онъ: — разв наступающіе такъ должны кричать ура! А барабанщики! Чего они кожи барабанной жалютъ?! А залпы!.. Это срамъ! Что скажетъ инспектирующій про такой манёвръ!

Прискакало нсколько ординарцевъ.

— Чего вы катаетесь? Шагомъ хали!?

— Вс лошади въ мыл, ваше превосходительство, ршился отвтить который посмле.

— Я васъ самихъ взмылю!

Въ это время, занявшая холмъ батарея открыла свирпые залпы въ пустое пространство, слва тоже началась жестокая пальба той батареи, которая расположилась гуськомъ. Вс пхотныя части подняли страшную трескотню. Биндюгинъ похалъ къ резерву и ему веллъ валять залпами. Барабаны гудли, всмъ, какъ наступающимъ, такъ и обороняющимся приказано было кричать ура, горнистовъ тоже не оставили безъ дла. Вся мстность преисполнилась гула. Генералъ пересталъ браниться, онъ вертлъ своего коня то въ ту, то въ другую сторону и наслаждался клубами дыма, которымъ совсмъ закрылся холмъ.

Вдругъ возл Биндюгина появился толстопузый артиллеристъ.

— Если черезъ пять минутъ не будетъ отбоя — мы пропали, прошепталъ онъ съ выраженіемъ ужаса на лиц.

— Что такое?

— Послдніе заряды! Я уже послалъ верхового въ лагерь за запасными ящиками… Если не поспютъ — бда!

Но несчастія не случилось, финалъ манёвра удовлетворилъ Добрякова, и онъ веллъ дать ‘отбой’. Толстопузый полковникъ перекрестился отъ радости.

Мы похали въ городъ шагомъ, генералъ успокоился и принялъ свою обычную вжливую манеру. Въ воздух слышался запахъ пороховой гари, полки шли въ лагерь съ пснями: такъ было приказано. Мимо насъ проходилъ баталіонъ и плъ: ‘Ахъ вы сни’.

— Баталіонный командиръ, пожалуйте сюда! крякнулъ Доборяковъ.

Подскакалъ старый, сдой маіоръ, оно дрожалъ, ожидая головомойки.

— Прикажите пречистую пть, сказалъ генералъ:— мы вдь не барышни.

Старикъ пришпорилъ коня.

— Пойте ‘Красавицу!’ прокричалъ онъ.

‘Красавица, поцлуй

Русскаго солдата…’

грянулъ хоръ.

— Ну-съ, вашъ проэкть — швахъ, какъ я и раньше думалъ,— сказалъ мн Добряковъ:— т. е. мысль, если хотите, не дурна, выборъ мстности тоже хорошъ, но проэкть исполненія никуда не годится. Художественности нтъ, наступающихъ колоннъ не видно, артиллеріи въ дл мало, а безъ нея какой же маневръ, все равно, что супъ безъ соли. Полковникъ передлайте его… Знаете, чтобы войска наступали не по дефиле, а по отлогостямъ… къ отряду обороняющаго прибавьте еще одну батарею и внушите вы этимъ командирамъ, чтобы они не разсуждали, а жарили бы!

— Слушаю съ, сказалъ Биндюгинъ.

— Когда вы это передлаете, манёврецъ не стыдно будетъ предложить и инспектирующему.

Каждое утро ходили мы въ штабъ. Биндюгинъ распечатывалъ почту: рапорты и предписанія безъ конца. Мы тоже въ свою очередь ‘доносили’ и ‘предписывали’. Однажды отъ старшаго полковаго доктора поступилъ рапортъ, что третья часть полка заболла глазной болзнью.

— Създите осмотрть помщенія этого полка, сказалъ мн Добряковъ за обдомъ.

Я похалъ вмст съ докторомъ.

Солдаты въ г. Грязнигов размщались въ помщеніяхъ, отведенныхъ городскимъ управленіемъ.

Когда я вошелъ въ одно изъ такихъ помщеній, мн стало трудно дышать, я вспомнилъ пещеру на Чатырдаг. Вообразите воздухъ бани на другой день посл топки, и въ этомъ воздух — дымъ махорки и испаренія просушивающихся солдатскихъ шинелей и онучъ. Пламя двухъ лампъ было окружено облакомъ испареній.

Ко мн подскочилъ дежурный по рот унтеръ-офицеръ и сталъ рапортовать: ‘въ рот все обстоитъ благополучно… больныхъ въ лазарет 40, въ околодк 70…’

— Встать!.. скомандовалъ онъ, обратившись къ солдатамъ.

Нсколько фигуръ поднялись съ наръ и стали застегивать шинели. Я просилъ ихъ лежать и сидть, какъ до моего прихода, но солдату не покойно въ присутствіи офицера, когда ему говорятъ ‘вольно’, онъ объясняетъ себ, что это такъ только говорится для формы, а что все-таки лучше вытянуться и провожать взоромъ начальника.

— Отчего стны такія блестящія? задалъ я вопросъ, оказавшійся очень наивнымъ.

— Потому сырость, ваше благородіе, изволите видть? доложилъ дежурный по рот и, мазнувъ рукой по блестящей стн’ показалъ мн мокрую ладонь.

— Подушки сырыя? спросилъ я у одного солдата съ истомленнымъ, боязливымъ лицомъ.

— Такъ точно, ваше благородіе! робко и тихо пробормоталъ онъ.

— Это ничего, ваше благородіе, бойко заговорилъ явившійся фельдфебель, сурово взглянувъ на солдата:— они отодвигаютъ подушки отъ стны… немного, конечно, сырость есть… а вообще ничего, жаловаться нельзя.

— Много-ли топите печи?

— По положенію, ваше благородіе.

Между тмъ, дали знать ротному командиру, онъ явился съ озабоченнымъ лицомъ, онъ боялся, не наболтали-ли какого-нибудь вздора на счетъ дровъ или пищи.

— Сколько человкъ помщается въ этой комнат? спросилъ я командира.

— 40 человкъ, оно немного тсненько…

Я мрилъ шагами комнату: въ длину было 25 шаговъ, въ ширину 15, поднявъ руку я досталъ до потолка, на немъ тоже были капли сырости.

— Что вы скажете, докторъ, о причинахъ глазной болзни?

— Отсутствіе гигіеническихъ условій, отвтилъ онъ равнодушно.

— Почему же вы не заявляете объ этомъ?

— Нечего и заявлять, вс знаютъ, какія у насъ въ город, помщенія для войскъ… и начальникъ штаба былъ, и самъ генералъ какъ-то зазжалъ.

— Ну, и что-же?

— А ничего… Лучшаго нтъ, такъ вдь на улицу не выколетъ. Начали переписку, предписали городскому управленію принять надлежащія мры къ улучшенію помщеній…

Я выходилъ изъ казармы съ тяжелымъ чувствомъ.

— Вамъ это должно быть внов, потому такъ и возмущаетъ васъ, заговорилъ докторъ:— не хотите ли кстати въ кухню заглянуть… пищу попробовать.

— Трудно вамъ будетъ пройти, грязно очень, сказалъ ротный командиръ.

— Ничего, пройдемъ.

Ужинъ въ котл уже былъ готовъ.

— Пробную порцію! сурово крикнулъ ротный командиръ.

Поваръ засуетился.

— Ты, братецъ, не безпокойся, сказалъ ему докторъ:— а зачерпни прямо изъ котла… поглубже! можетъ быть, больше говядины наловишь… Ну-ка, попробуйте, обратило? онъ ко мн.

Я зачерпнулъ ложку щей и попробовалъ: он были плохи.

Ротный командиръ обезпокоился.

— Сегодня точно говядина не очень жирная, заговорилъ онъ:— подрядчикъ еврей, чуть не досмотришь — бда! Самъ всегда хожу на базаръ, рота вдь семья ротнаго командира… Слушай, обратился онъ къ фельдфебелю:— позови завтра Машку ко мн!

— Зубы вамъ заговариваетъ, шепнулъ мн докторъ:— видитъ, что молодо-зелено.

Мы ухали изъ казармы, ротный командиръ и фельдфебель провожали насъ до дрожекъ, чтобы мы безъ нихъ еще куда-нибудь не зашли посмотрть ротное хозяйство.

Я былъ въ прескверномъ настроеніи духа, въ голов у меня нарисовалась яркая картина, которую а хотлъ представить Добрякову.

— Ну, теперь мы куда? спросилъ докторъ.

— Какъ куда? разумется, подемъ къ Добрякову разсказать объ этомъ ужас.

— Какой вы горячій! онъ, пожалуй, разсердится, что не во время побезпокоимъ.

— Какъ разсердится? Это его обязанность — выслушать насъ, если онъ послалъ!

— Нервы у васъ молодые! Погодите, обтерпитесь… Вы вотъ смотрли подушки, а не заглянули подъ полъ, а то бы еще больше ужасались.

— Что тамъ такое?

— Навозъ гніетъ. Тутъ прежде были конюшни. А какъ стали строить помщенія для войскъ, такъ не позаботились навозъ вывезти…

Мы застали Добрякова въ отличномъ расположеніи духа.

— Ну-съ, разскажите, какъ инспектировали, сказалъ онъ.

Я не пожаллъ красокъ для изображенія того, что я нашелъ въ казарм, и въ заключеніе сослался на доктора

— Больше ничего? спросилъ Добряковъ.

— Больше ничего, отвтилъ я въ недоумніи.

— Ну, благодарю васъ за исполненіе порученія.

Добряковъ подалъ руку.

— Хотите чаю? Жена съ Александромъ Иванычемъ кончаютъ житіе преподобнаго Зосима, сейчасъ выйдутъ. Пойдемте въ гостиную.

Мы перешли въ гостиную. Генералъ подвинулъ намъ ящикъ съ сигарами.

— Я думаю обо всемъ виднномъ мною представить письменное донесеніе, сказалъ я.

— Зачмъ? Вы очень хорошо изложили и на словахъ, хотя ничего новаго не сказали. Все это я знаю давно. Я даже возбуждалъ вопросъ, какъ это говорится въ газетахъ. Предписалъ принять возможныя мры. Но что же длать? Не ссориться же мн съ городскимъ головой?

— А вотъ и мы! раздался протяжный и непріятный, какъ великопостный звонъ, голосъ генеральши, явившейся вмст съ Александромъ Иванычемъ, который выглядлъ просто мученикомъ.

— Зосима кончили? спросилъ Добряковъ.

— Кончили, ваше превосходительство.

— Знаете, что, Александръ Иванычъ, шутилъ генералъ:— не забудьте, пожалуйста, сказать мн, когда у васъ дойдетъ очередь до того святого, который на чорт въ Іерусалимъ здилъ.

— Ахъ, не шути! нельзя объ этомъ говорить и смяться, сказала генеральша.

— Я не смюсь, душа моя. Но это очень интересно, я непремнно приду васъ послушать. Да… да!. А вотъ теб новость. Марья Васильевна опять устраиваетъ спектакль.

Начался разговоръ о спектакл, докторъ сталъ шутить, я и Радушенко были молчаливы. Выждавъ удобную минуту, мы раскланялись. Радушенко, отойдя отъ генеральской квартиры на три квартала, началъ браниться.

— Чортъ бы ее побралъ! говорилъ онъ про генеральшу:— сегодня начали житіе Зосима, длинное, предлинное, а взялъ, да и перевернулъ четыре страницы сразу, и продолжаю читать, какъ ни въ чемъ не бывало, такъ вдь догадалась. ‘Нтъ, говоритъ, другъ мой, вы пропустили!’

Я началъ разсказывать Радушенко о моемъ посщеніи казармы, но и въ немъ встртилъ поразившую меня объективность.

— Есть изъ чего огорчаться! отвтилъ онъ: — вдь вы не передлаете. Исполнили свое дло, отрапортовали и баста.

VI.

Однажды Биндюгинъ засталъ меня за составленіемъ годоваго отчета о состояніи дивизіи.

— Охота вамъ копаться въ этихъ цифрахъ, сказалъ онъ: — додемъ ка лучше въ клубъ.

— Да вдь надо же врную таблицу составить?

— Вовсе не надо!.. Вы еще первый годовой отчетъ составляете?

— Первый.

— Ну, такъ и не мудрено, что не знаете. Пойдемте въ клубъ, я вамъ объясню.

Дорогой, онъ мн разсказалъ исторію составленія отчета, которой я не поврилъ сначала, но потомъ долженъ былъ поврить.

Исторія эта вотъ какая. Дло начинается съ того, что писарь переписываетъ черновую съ прошлогодняго отчета, оставляя пустыми мста для цифръ и большія поля на бумаг. Затмъ адъютантъ вставляетъ цифры и длаетъ нкоторыя варіаціи въ текст, напримръ: ‘видъ войскъ бодрый и здоровый’ замняетъ ‘войска глядли бодро и здорово’, и т. п. Опытный адъютантъ, при вставленіи въ отчет новыхъ цифръ, всегда пригоняетъ такъ, что въ оцнк итоговъ можно бываетъ сказать: ‘такимъ образомъ и по этому отдлу въ теченіи минувшаго года замтенъ былъ ощутительный успхъ’. У неопытнаго же, какимъ былъ и я, часто выходятъ регрессивные итоги. Мн, напримръ, пришлось сказать, что граматность увеличилась. Затмъ я счелъ нужнымъ — тогда, какъ этого вовсе не было нужно — указать причины того и другого, и вмст съ тмъ усумнился въ точности цифръ прошлогодняго отчета.

Отъ адъютанта отчетъ поступаетъ на просмотръ начальника штаба, который, при опытномъ адъютант, ограничивается только дополнительной варіаціей фразъ, придумываетъ какую-нибудь новую табличку и затмъ отчетъ отдается въ переписку для второй черновой.

Но я задалъ Биндюгину много работы.

— Вы напрасно время потратили, сказалъ онъ мн,— разв, такой отчетъ можно доложить генералу?

— Отчего же нельзя?

— У васъ безпрестанно: неудовлетворительно… не замтно улучшенія… разв это возможно?

— Таковы цифры дйствительности.

— И цифры не годятся. Я вотъ ихъ передлаю, какими он должны быть.

Отъ Биндюгина отчетъ вышелъ значительно исправленнымъ, вс неудовлетворительные результаты преобразовались въ почта удовлетворительные, а кое гд и въ хорошіе.

У Добрякова отчетъ пролежалъ цлую недлю и явился отъ него уже въ окончательной редакціи. Неудовлетворительности совершенно исчезли… Цифры переродились. Къ словамъ доношу приклеилось ‘почтительнйше’ или же ‘имю честь донести » прогрессъ по всмъ статьямъ отчета оказался несомннный. Статья о движеніи болзненности въ войскахъ была зачеркнута, а на пол явилась надпись карандашомъ: ‘отчетъ не есть обличительная корреспонденція, ставлю это на видъ господину адъютанту’.

Отчетъ переписывали еще три раза, первый разъ писарь въ одномъ мст пропустилъ ‘имю честь’, во второй генералу показалось, что въ почерк слишкомъ много вольности, такъ онъ назвалъ росчерки надъ строчными буквами, которыми переписчикъ думалъ, напротивъ, заслужить похвалу за красоту буквъ, въ третій разъ генералу показалось, что въ двухъ мстахъ необходимо вмсто ‘имю честь’, написать ‘честь имю’.

Наконецъ, отчетъ переписали на бло, къ нему приложили особый списокъ офицеровъ, въ которомъ пестрли собственноручныя аттестаціи Добрякова: ‘усерденъ къ служб’, ‘исполнителенъ’, ‘почтителенъ’, ‘очень почтителенъ…’ Были и неодобрительныя, напримръ, ‘почтителенъ и усерденъ, но иметъ слабость къ напиткамъ’, ‘не иметъ военнаго духа’, ‘малонадеженъ, много занимается чтеніемъ и манкируетъ службой’, и проч.

VII.

Зачеркнутая статья о движеніи болзненности въ войскахъ не давала мн покоя. Я написалъ корреспонденцію съ дйствительными цифрами и послалъ въ одну изъ петербургскихъ газетъ. Ее скоро напечатали.

Какъ-то, придя обдать къ Добрякову, я замтилъ въ немъ перемну въ обращеніи со мной. Онъ былъ, по прежнему, вжливъ, но прибавилъ къ вжливости какую то пренебрежительную иронію и сдлалъ нсколько замчаній на тэму, что нельзя служить и нашимъ, и вашимъ, и что выносить соръ изъ избы очень не хорошо.

Въ тотъ же вечеръ ко мн пришелъ Биндюгинъ съ озабоченнымъ лицомъ.

— Зачмъ вы хотите съ нами ссориться? сказалъ онъ.

— Вовсе не хочу.

— Полноте!.. Вдь это ваша корреспондеція въ газет? Между нами скажите.

— Моя… но что же изъ этого?

— А то, что она всмъ намъ можетъ повредить. Можетъ быть сверху запросъ. Разв это пріятно генералу?

— А вы не сочиняйте отчетовъ, такъ и не будетъ запросовъ.

— Вы все свое… Выслушайте меня серьёзно: Добряковъ прочитъ васъ… оцните вы это! проситъ, а не требуетъ, чтобы вы прекратили сотрудничество въ газетахъ.

— Съ какой же стати я буду молчать, когда имю возможность сообщить интересныя статистическія данныя?

— Полноте, пожалуйста! Вы ребячитесь! Мы васъ встртили радушно, а вы отплачиваете неблагодарностью. Я увренъ, что вы обдумаете хорошенько и мы опять заживемъ по прежнему.

На утро, въ штаб Биндюгинъ спросилъ меня: надумалъ я или нтъ.

Я сказалъ, что нтъ.

— Очень жаль… очень! Сами себ непріятности устраиваете.

Съ этого дня его отношенія ко мн приняли оффиціальный характеръ. Радушенко тоже сталъ какъ-то избгать меня: бднякъ боялся, чтобы товарищескими отношеніями со мной не заслужить дурной репутаціи. У Добрякова я, конечно, пересталъ обдать.

Предсказанныя непріятности явились. Я сталъ получать замчанія и выговоры почти за каждую бумагу, меня упрекали въ томъ, что я ‘распустилъ писарей’, что я вольнодумничаю. Исполненіе каждаго порученія оказывалось неточнымъ, неудовлетворительнымъ, наконецъ, въ аттестаціи противъ моей фамиліи явилось: ‘неисполнителенъ’.

Положеніе мое было очень неловкое.

Мсяца черезъ два, Биндюгинъ объявилъ мн, что я, ‘для пользы службы’, переведенъ въ другой штабъ. Въ тотъ же день я получилъ предписаніе ‘немедленно, по полученіи сего, отправиться къ новому мсту служенія, получивъ въ хозяйственномъ отдленіи штаба прогоны по положенію’.

Въ прекрасную майскую ночь, я выхалъ на перекладной. Радушенко заходилъ проститься, троекратно облобызалъ меня и пожелалъ, чтобы новое начальство меня полюбило.

VIII.

Я пріхалъ ‘къ новому мсту служенія’, какъ разъ въ то время, когда мой новый начальникъ, генералъ Скупягинъ, сбирался отправиться инспектировать ‘ввренныя ему войска’. Онъ очень былъ доволенъ моимъ пріздомъ, потому что иначе ему пришлось бы хать безъ адъютанта или взять за него армейскаго офицера, незнакомаго съ штабными порядками. Мы условились похать вмст. При разговор объ отъзд, генералъ сразу далъ мн понять, что онъ вполн оправдываетъ свою фамилію.

— Я думаю, говорилъ онъ:— мы такъ сдлаемъ: подемъ вмст, къ чему вамъ платить за пару лошадей? возьмемъ тройку и расходы пополамъ. Такимъ образомъ, вы будете имть экономію на половину лошади. А экипажъ мн общалъ полковой командиръ. Согласны?

Я согласился, хать въ экипаж было гораздо удобне, чмъ на перекладной. Мы условились выхать на другой же день, для чего я долженъ былъ явиться на квартиру генерала въ Т часовъ утра.

Я засталъ его за чаемъ.

— Но хотите ли стаканъ чаю? Сейчасъ придетъ мой Василій, такой несообразительный деньщикъ — просто бда, поставилъ самоваръ, а за булками не сходилъ, на дорогу нельзя же не пость.

Черезъ нсколько минуть явился Василій съ узломъ въ рукахъ. Онъ купилъ булокъ на весь данный ему двугривенный.

— Что ты сдлалъ? въ ужас вскричалъ Скупягинъ.

— Приказывали хлба купить…

— Вотъ голова! Онъ думаетъ, что я могу сразу състь вс эти булки!.. Ну, что теперь длать?..

Василій стоялъ растерянный съ узломъ рук.

Скупягинъ началъ его усовщивать.

— Ну, послушай, ты сообрази: могу ли я все это състь сразу?

— Никакъ нтъ-съ, ваше превосходительство.

— Ну, хорошо… значитъ ихъ надо взять съ собой и състь въ дорог, вдь ихъ хватитъ на три дня. Завтра можно бы купить свжаго хлба гд-нибудь по дорог, а теперь изъ-за тебя а долженъ буду сть черствый цлыхъ три дня. Понялъ ты это?

Василій молчалъ.

— Бда съ ними,обратился ко мн Скупягинъ:— просто разоряютъ. Давай сюда одну булку, а остальныя уложи.

Мы выпили чаю. На улиц зазвенли бубеньчики, привели почтовыхъ лошадей.

Полковой командиръ счелъ долгомъ пріхать проводить Скупягин8. Когда мы услись, онъ пожелалъ счастливаго пути, затворивъ дверцу своего дорожнаго возка, и грозно скомандовалъ ямщику: ‘пошелъ’!

Мы скоро очутились за городомъ, въ степи. Слва виднлись невысокія горы, по пути изрдка попадались небольшія трупы блыхъ акацій. Скупягинъ заговорилъ о программ инспекторскаго смотра, о слдствіи, которое онъ долженъ произвести въ одномъ изъ полковъ по случаю рапорта новаго командира полка о томъ, что, по отчетамъ стараго командира, какіе-то полковые волы въ два мсяца съли столько сна, что его хватило бы на прокормленіе десяти паръ воловъ въ теченіи цлаго года.

Вдругъ Скупягинъ, взглянувъ въ окно возка, крикнулъ: ‘стой’!

— Поди-ка сюда, любезный, закричалъ онъ проходившему солдату, когда возокъ остановился.

Солдатъ подбжалъ и вытянулся, взявъ на плечо.

— Разв ты не видишь, братецъ, что начальникъ детъ?

— Ей Богу, не видлъ, ваше превосходительство.

— Смотри!.. А какъ зовутъ начальника дивизіи?

— Его превосходительство, генералъ-маіоръ Аристархъ Степановичъ Скупягинъ.

— Молодецъ!.. Ну, ступай себ. Только смотри впередъ. Трогай! обратился онъ къ ямщику.

— Я поставилъ себ за правило, сказалъ онъ мн:— не пропускать безъ внушенія ни одного солдата и офицера, который не отдалъ чести. Положимъ, этотъ и не видалъ, но онъ долженъ бить внимательне. Онъ видитъ, что на козлахъ сидитъ деньщикъ, значитъ, въ экипаж наврно офицеръ, хоть его и не видно, а честь надо отдать.

— Но нашъ маршрутъ можетъ очень замедлиться, если мы будемъ останавливаться изъ-за каждаго солдата, сказалъ я, смясь.

— О, нтъ! въ моей дивизіи дисциплина доведена до совершенства, солдаты мой экипажъ знаютъ, этотъ, можетъ быть, потому и не отдалъ чести, что я не въ своемъ экипаж ду. Время, знаете, грязное, я пожаллъ взять собственный, а полковникъ былъ такъ любезенъ предложилъ свой. Да… на чемъ, бишь мы остановились?

— На какихъ-то невроятно прожорливыхъ волахъ.

— Д-да… ужъ именно невроятные волы! Тутъ, конечно, прежній командиръ не безъ гршковъ, а прекрасный былъ командиръ: голосъ, какъ труба, когда рапортуетъ, глазомъ не моргнетъ, одно слово картина. Приказы плохо помнилъ… Я съ нимъ какъ-то держалъ пари на счетъ одного правила при зар съ церемоніей и выигралъ… позвольте я припомню… да… знаете посл того, какъ скомандуютъ ‘накройсь’, выходятъ рапортовать..

Меня стала клонить дремота, смутно слышалъ я слова генерала, воодушевившагося отъ воспоминанія выиграннаго пари: ‘поворачиваются, не отнимая руки отъ козырька… салютуютъ… по ввренной мн рот’… Потомъ, я заснулъ.

— Вставайте, сейчасъ городъ! разбудилъ меня Скупягинъ:— я вамъ сталъ разсказывать, а вы на самомъ интересномъ мст заснули.

— Дорогой отлично спится, сказалъ я и сталъ глядть въ окно.

Передъ нами былъ сренькій уздный городъ. Торчала колокольня узднаго собора, около нея нсколько зеленыхъ крышъ на домахъ мстной аристократіи, при възд острогъ.

На бугр стояли два конныхъ встовыхъ, которые, увидвъ насъ, поскакали въ городъ. Это были выставлены караульные, чтобы дать знать о нашемъ възд командиру полка, который мы хали инспектировать.

У воротъ почтовой станціи насъ встртилъ полковой командиръ въ парадной форм.

Скупягинъ, съ солиднымъ лицомъ, выслушалъ рапортъ, взялъ сложенный листъ изъ рукъ полкового командира и передалъ мн съ словами: ‘пріобщите къ длу’.

— Здравствуйте, полковникъ, сказалъ онъ уже другимъ тономъ, исполнивъ эту церемонію, подавая руку.

— Не угодно ли вашему превосходительству перессть въ мою коляску и позволить мн проводить васъ на отведенную квартиру?

— Хорошо-съ.

Мы похали.

— Когда угодно будетъ вашему превосходительству начать смотръ?

— Я полагаю, завтра, сегодня мы отдохнемъ съ дороги. Ты получите приказаніе, пришлите вотъ въ ихъ распоряженіе двухъ писарей и встоваго.

— Слушаю-съ.

Прошла пауза.

— Если ваше превосходительство не располагаете вечеромъ заниматься, то я позволилъ бы себ попросить васъ къ себ на чай, сказалъ полковникъ заискивающимъ тономъ.

— Съ удовольствіемъ.

— Вы тоже, вроятно, доставите удовольствіе поближе познакомиться съ вами? сказалъ мн полковникъ.

Я сказалъ, что доставлю.

Намъ отвели прекрасныхъ три комнаты со всми удобствами. Увидвъ высоко взбитую постель, генералъ обрадовался.

— Я лягу, сказалъ онъ мн:— а вы потрудитесь написать приказъ: завтра въ девять часовъ утра смотръ граматности, потомъ поврка суммъ, посл обда въ 4 часа церемоніальный маршъ и опросъ претензій… Форма полная парадная, для насъ съ вами должны быть присланы верховыя лошади.

IX.

Вечеръ у полковаго командира оказался параднымъ. Два огромныхъ ординарца сняли съ насъ шинели и торжественно растворили об половинки дверей.

— Милости просимъ, ваше превосходительство! сказалъ хозяинъ, низко кланяясь.

Изъ гостиной поспшно вышла хозяйка въ пышномъ плать.

— Моя жена…

Пошли представленія, гости были только почетные: уздный предводитель дворянства, исправникъ, предсдатель земской управы и нсколько дамъ и двицъ, для ухаживанія за ними приглашены были полковой адъютантъ и два баталіонныхъ.

Появленіе Скупягина въ гостиной произвело переполохъ.

Офицеры, оставивъ свои мста около стола, отошли къ стн и вытянулись въ струнку.

— Прошу васъ въ нашъ кружокъ, говорила хозяйка.

— Ваше превосходительство, не угодно ли вамъ поближе къ дамамъ? суетился хозяинъ, подвигая кресло.

Скупягинъ очутился окруженнымъ волнами кисеи и шелка. Глаза у него замаслились.

— Въ такой глуши и столько красавицъ! сказалъ онъ.

Двицы захихикали.

Офицеры все еще стояли.

— Господа, что же вы стоите? сказалъ Скупягинъ.

Офицеры сли поодаль, нкоторые ушли въ залу.

Посл чаю, полковой командиръ предложилъ составить пульку. Скупягинъ выразилъ удовольствіе.

— Пульку люблю сыграть, сказалъ онъ:— но только одну, не боле.

Пульку составили Скупягинъ, предводитель дворянства и полковой командиръ.

Скупягинъ игралъ плохо, и ему не везло, полковникъ ремизился и, вистуя генералу, бранилъ себя за несообразительность. Но генералъ все-таки проигралъ 7 рублей и вынулъ сторублевую.

Скупягинъ всталъ изъ-за стола огорченный.

— Мн у васъ всегда не везетъ, полковникъ, сказалъ онъ:— прошлый годъ а тоже проигралъ три съ полтиной.

— Ваше превосходительство, позвольте предложить два короля въ пикетъ, можетъ бытъ, отыграетесь.

— Разв только два! уступилъ Скупягинъ.

— У васъ девяносто… мн нтъ возможности играть, сказалъ онъ посл первой сдачи.

— Могло бы быть, ваше превосходительство, но а разнесъ… представьте себ: короля за валета принялъ и снесъ одного. Такая досада… четыре карты, ваше превосходительство.

— Въ такомъ случа негодятся, у меня, хотя и маленькихъ, но пять… отвтилъ генералъ уже въ мажорномъ тон.

Черезъ нсколько минутъ опять раздалось восклицаніе полковника.

— Вотъ несчастіе!.. Снесъ одного туза… держалъ трехъ десятокъ… думалъ пять и пятнадцать купить… а купилъ двухъ тузовъ. Опять четыре карты.

— Не годятся, ваше высокоблагородіе, шутилъ Скупягинъ.

— Что же длать!.. Не везетъ!..

Скупягинъ повеселлъ, за ужиномъ онъ говорилъ комплименты хозяйк, уврялъ ее, что онъ нигд не далъ такихъ цыплятъ и такого крема, какъ у нея. Разумется, не обошлось безъ шампанскаго. Когда его налили, полковникъ мигнулъ жен.

— Господа, выпьемъ за здоровье нашего дорогого гостя, сказала она

— Урра!.. рявкнули полковникъ и его офицеры.

— Благодарю васъ, господа, отъ глубины души благодарю!

Прощаясь съ полковникомъ, Скупягинъ сказалъ:

— Сегодня повеселились, а завтра за дло.

Офицеры звякнули шпорами, полковникъ оттолкнулъ ординар ца и самъ подалъ шинель Скупягину.

Смотръ граматности былъ удаченъ. Скупягинъ остался доволенъ и чтеніемъ и письмомъ.

— Запишите, обратился онъ ко мн: — что граматность найдена мною въ весьма удовлетворительномъ состояніи. Благодарю васъ, полковникъ.

Полковникъ поклонился.

Законоучитель былъ боленъ и не могъ явиться на экзаменъ.

— И безъ него обойдемся, сказалъ Скупягинъ:— я одновременно произведу испытаніе въ знаніи закона Божія и ‘того, что необходимо знать солдату’.

Подъ этимъ длиннымъ опредленіемъ подразумвается знаніе титуловъ начальниковъ до ротнаго командира включительно и разныхъ прописей патріотически-нравственнаго содержанія.

— Какъ солдатъ долженъ говорить съ генераломъ? обратился Скупягинъ къ фланговому.

— Ко всякому слову прибавлять: ваше превосходительство.

— Хорошо!.. Читай десятую заповдь.

— Не пожелай, ваше превосходительство, жены искренняго твоего, не пожелай, ваше превосходительство, дома ближняго твоего…

— Хорошо… видно, что знаешь. Молодецъ!.. Какъ зовутъ начальника дивизіи? спросилъ Скупягинъ другого солдата.

— Его превосходительство Аристархъ Степановичъ Скупягинъ.

— Молодецъ!..

— Радъ стараться, ваше превосходительство!

— А, ну-ка, какая седьмая заповдь?

— Не прелюбодйствуй, ваше превосходительство…

— Не знаешь!.. Слдующій!

— Не прелюбодйствуй, ваше превосходительство…

— Сказалъ, что нтъ, а ты опять повторяешь.

Скупягинъ, переспросилъ всхъ и получилъ тотъ же отвтъ или благоразумное молчаніе.

— Запишите, обратился онъ ко мн:— что знаніе десяти заповдей неправильное… видно, что законоучитель недостаточно объяснялъ ихъ.

— Осмлюсь доложить, ваше превосходительство, вступился полковой командиръ, что, по моему крайнему разумнію, седьмая заповдь дйствительно: не прелюбодйствуй.

— Ошибаетесь, половникъ. Справа, слва — заходи, маршъ? скомандовалъ Скупягинъ.

Солдаты окружили насъ.

— Запомните, ребята, что седьмая заповдь читается такъ: не прелюбы сотвори. Поняли?

— Поняли, ваше превосходительство!

— Вотъ видите, полковникъ, вы ошибались. Жаль, что а не предложилъ пари, вы бы проиграли.

У полковника углы губъ чуть-чуть подернулись улыбкой, но онъ овладлъ мускулами лица и пресерьёзно отвтилъ:

— Совершенно справедливо, ваше превосходительство.

— Какъ зовутъ начальника дивизіи? опять спрашивалъ генералъ. Ему доставляли видимое удовольствіе отвты на этотъ вопросъ. Онъ задалъ его разъ десять.

Покончивъ съ солдатами и выразивъ благодарность командиру полка, Скупягинъ началъ поврку военныхъ способностей офицеровъ.

— Предложите имъ письменныя тактическія задачи, сказалъ онъ мн:— самыя несложныя.

Я наскоро написалъ нсколько задачъ.

— Ровно черезъ полчаса, вы должны, господа, представить письменные отвты, сказалъ Скупягинъ:— а мы, полковникъ, пройдемъ въ полковыя кухни, попробовать пищу.

На кухняхъ была найдена обычная смотровая чистота и блескъ котловъ. На стол, покрытомъ чистой полковничьей салфеткой, стояла маленькая миска и возл нея лежалъ ломоть чернаго хлба и серебрянная, тоже полковничья, ложка. Въ миск была пробная порція.

— Прекрасныя щи! Превосходныя щи!.. сказалъ Скупягинъ:— я съ удовольствіемъ позавтракаю. Да этакіе солдатскіе щи — просто роскошь!..

— Мое мнніе, ваше превосходительство, скромно говорилъ полковникъ:— что солдатъ долженъ быть хорошо накормленъ, тогда онъ и служить будетъ хорошо.

— Совершенная правда! сказалъ генералъ.

— Моимъ собственнымъ наблюденіемъ и разъясненіемъ ротнымъ командирамъ, я достигъ того, что въ моемъ полку солдатъ всегда стъ такія щи, какія вы изволите пробовать, ваше превосходительство.

— Запишите, обратился Скупягинъ ко мн: — что горячая пища, а также хлбъ, найдены мною не оставляющими желать ничего лучшаго… Такъ и напишите. Благодарю васъ, полковникъ, за солдатскую пищу.

Полковникъ поклонился.

Скупягинъ проглотилъ послднюю ложку щей и вытеръ усы.

— Ну-съ, теперь пойдемъ къ нашимъ полководцамъ… посмотримъ, какъ они воюютъ на бумаг, пошутилъ онъ.

Полковникъ счелъ долгомъ слегка засмяться.

Ршенія тактическихъ задачъ, представленныя офицерами, отличались военно-канцелярскимъ слогомъ. Одно изъ ршеній было такъ оригинально, что вызвало общій смхъ, который не могло сдержать даже присутствіе генерала. Онъ и самъ такъ и покатился отъ смха.

Почтенному сдовласому ротному командиру была предложена оборона моста при възд въ деревню. Онъ написалъ слдующее ршеніе:

‘Ввренную мн роту разсыплю цпью по берегу оврага, и прикажу открыть пальбу радами, когда будетъ усмотрнъ непріятель. Въ тоже время я напишу отношеніе въ уздную земскую управу о необходимости разрушить мостъ, и по полученіи отъ оной управы разршенія, приведу оное въ немедленное исполненіе’.

Общій хохотъ сконфузилъ почтеннаго капитана, но вотъ Скупягинъ сдлалъ серьёзное лицо, и вс замолчали.

— Господинъ капитанъ! сказалъ онъ:— ну, а если прежде, чмъ вы получите отвтъ отъ земской управы, непріятель, въ превосходныхъ силахъ, атакуетъ мостъ?.. Что вы тогда сдлаете?

— Паду съ честію, ваше превосходительство!.. А безъ согласія управы разрушить мостъ не могу, если не получу на то особаго письменнаго приказанія. Я разрушу мостъ, а управа сдлаетъ начетъ-съ!

Такая заботливость о жалованьи понравилась генералу.

— Д-да… съ нкоторой стороны вы правы, сказалъ онъ: — но вамъ слдовало написать, что вы заблаговременно снесетесь съ земской управой, а не тогда, какъ уже покажется непріятель.

— Слушаю-съ, ваше превосходительство.

Капитанъ нсколько успокоился.

Другой офицеръ на вопросъ: почему онъ далъ возможность подойти непріятелю на 400 шаговъ, не открывши пальбы,отвтилъ:

— Я, ваше превосходительство, приказалъ-было открыть пальбу, но, увидвъ, въ 50-ти шагахъ, подходящаго начальника, долженъ былъ скомандовать ‘смирно’ и отрапортовать, какъ слдуетъ?

— Но вдь подъ выстрлами непріятеля встрча начальника неумстна.

— Ваше превосходительство, непріятель стрлялъ холостыми патронами и потому я боялся попасть подъ арестъ, если не отдамъ чести начальнику.

Генералъ всталъ.

— Вообще, за немногими исключеніями, господа, я вами доволенъ.

Офицеры поклонились.

— Запишите, сказалъ онъ мн:— что умственное развитіе гг. офицеровъ… г-мъ… стоитъ на довольно высокомъ уровн… что указываетъ на благотворное вліяніе гг. баталіонныхъ командировъ и въ особенности самого командира полка.

— Благодарю васъ, полковникъ.

Полковникъ опять поклонился, и этимъ окончился утренній смотръ.

XI.

Посл обда былъ смотръ церемоніальнаго марша, который довелъ Скупягина до восторга. Онъ подпрыгивалъ въ сдл, махалъ руками въ тактъ музыки и кричалъ: ‘молодцы, ребята!’ ‘Спасибо, стрлки!’.

Когда прошла послдняя рота, командиръ которой во время салютовки такъ изогнулся въ полоборота, что можно было опасаться за цлость его стана, Скупягинъ сжалъ об руки полковника и растроганымъ голосомъ произнесъ:

— Ну, полковникъ, у васъ церемоніальный маршъ — просто объяденье.

Посл церемоніала оставалось сдлать опросъ претензій. Эта церемонія производится слдующимъ образомъ.

Офицеры и унтеръ-офицеры каждой роты отходятъ въ сторону, инспектирующій становится передъ ротой и командуетъ ‘справа, слва, заходи, маршъ!..’ рота образуетъ кругъ, затмъ генералъ задаетъ одинъ за другимъ три слдующіе вопроса: Не имете ли претензій? Все ли получаете по положенію? Пища хороша ли? На эти вопросы рота кричитъ: на первый: ‘никакъ нтъ, ваше превосходительство!..’ на второй и третій: ‘такъ точно, ваше превосходительство!’ Затмъ инспекторъ, довольный такими отвтами, прибавляетъ:— ‘Спасибо, ребята!’ рота кричитъ:— ‘рады стараться, ваше превосходительство’ и разступается, пропуская генерала къ слдующей рот, гд повторяется тоже самое’

Мы похали въ полковую канцелярію производить слдствіе о волахъ, выказавшихъ невроятный аппетитъ.

Это дло оказалось однимъ изъ тхъ, въ которыхъ невозможно добиться юридическихъ данныхъ.

Свидтели говорили очень много, но высказывали только предположенія, свидтели-очевидцы или умерли, или отсутствовали, а т, которые были на лицо, выказали способность большинства нашихъ публицистовъ — говорить очень много и въ тоже время не сказать ничего по существу. Одинъ изъ свидтелей обдумывалъ по четверти часа каждый свой отвтъ и ни однимъ словомъ не проговорился. Скупягинъ начиналъ терять терпніе.

— Вотъ разбирайте такія дла, говорилъ онъ, обращаясь къ полковнику:— да тутъ самъ Лекокъ ничего не сдлаетъ.

— Чрезвычайно запутанное дло, согласился полковникъ.

— Нтъ, вы возьмите, какъ они показываютъ! Начинаетъ такимъ тономъ и такими подробностями, что думаешь: вотъ-вотъ все дло какъ на ладонк выложитъ! Не тутъ-то было: разскажетъ цлый романъ, а дла все-таки не разъяснитъ. Когда куплены волы?— Не знаю, знаю только, что волы были хорошіе.— Сколько времени они были при полку? Куда длись?— Наврное ничего не говорятъ. Вотъ тутъ все записано, что они показывали (Скупягинъ указалъ на тетрадь). А что вы изъ всего этого выведете? Одно только то, что вашъ предшественникъ былъ не безъ грха.

— Я тоже думаю, ваше превосходительство.

— А доказать этого ясно нельзя, умный былъ этотъ Обломковъ: схоронилъ концы въ воду. И выходитъ, что волы были какіе-то миическіе.

Вошелъ ординарецъ и доложилъ, что пришелъ новый свидтель по длу о волахъ, капитанъ Трубинъ.

— Можетъ быть, вы разъясните эту темную исторію, встртилъ Скупягинъ новаго свидтеля: — разскажите прежде всего: не извстно ли вамъ, были ли дйствительно волы или это фантазія?

— Волы были, ваше превосходительство, это мн точно извстно, мрачно отвтилъ капитанъ Трубинъ, стоя на вытяжк.

— Да вы садитесь, пожалуйста, разскажите все, какъ слдуетъ… дайте намъ эту, такъ сказать, нить:., какъ бишь ее называютъ..

— Аріаднина нить, ваше превосходительство, подсказалъ полковникъ.

— Вотъ именно… аріаднину нить… можетъ быть, мы, съ вашей помощью, и выйдемъ изъ этого лабиринта.

Капитанъ угрюмо молчалъ.

— Вотъ вы сказали, что волы дйствительно были? допрашивалъ его Скупягинъ.

— Такъ точно-съ, ваше превосходительство.

— Хорошо-съ… Вы сами видли этихъ воловъ?

— Самъ я ихъ не видалъ, но такъ какъ въ отчет бывшаго нашего командира полка сказано, что волы были и дйствительно съли именно столько, сколько тамъ показано, то, значить, они дйствительно были, и больше я ничего не имю показать.

— Ну, вотъ вамъ!.. вотъ и разгадайте истину! Нтъ, я больше не въ силахъ… а усталъ.

Скупягинъ вытеръ лицо платкомъ.

— Возьмите, пожалуйста, вс эти показанія, обратился онъ ко мн:— и составьте какое-нибудь резюме. Предать дло вол Божіей — одно средство.

— Ваше превосходительство, не угодно ли вамъ отдохнуть въ нашъ клубъ? Пульку, если позволите, устроимъ.

— Подемте… надо же и отдохнуть! согласился Скупягинъ.

XII.

Наконецъ, инспектированіе сошло съ рукъ, и полковой командиръ проводилъ насъ за заставу. Мы похали въ слдующій городъ осматривать расположенный тамъ полкъ.

Опять передъ нами степная картина съ рдкими группами блыхъ акацій, окаймленная слва невысокими холмами, далекій горизонтъ справа. Убогія почтовыя станціи, перекладка лошадей, завтраки, каждый разъ напоминавшіе Скупягину провинность своего деньщика, накупившаго булокъ на цлый двугривенный.

Скупягинъ, отпирая свой дорожный мшокъ, прежде всего вынималъ эти булки, онъ не отступалъ отъ ршенія състь ихъ, чтобы даромъ не пропали. Размачивая булку въ чаю, Скупягнинъ говорилъ деньщику:

— Вотъ видишь, Иванъ… я изъ за тебя долженъ сть черствыя булки… можно бы мягкой купить, еслибы не ты… Вдь мяг кая булка лучше?.. А? какъ ты думаешь?

— Такъ точно* съ, процживалъ угрюмо молчавшій деньщикъ.

— Ну, вотъ видишь, братецъ… А все изъ за тебя.

На слдующей станціи повторялся подобный же варіантъ упрека.

Въ страстную субботу мы пріхали въ городъ. Квартиру ли насъ приготовили отличную. Полковой командиръ явился отрапортовать о благополучіи полка и пригласилъ отъ заутрени разговляться. Скупягнинъ общалъ, но посл обда сталъ жаловаться на боль въ живот, раскисъ и залегъ спать, приказавъ Ивану не будить себя къ заутрени.

Полковникъ Трынчиковъ оказался смотровой жилкой. Это былъ замчательный фанатикъ парада. Вообще, человкъ довольно мягкосердечный, онъ, какъ только вызжалъ передъ фронтъ полка, забывалъ все на свт, кром равненія въ рядахъ и въ затылокъ, командъ, поворотовъ и проч. Если инспектирующій генералъ просилъ его передать какую нибудь команду, онъ бросался въ карьеръ, очертя голову, и ничего не видлъ передъ со бой, стоящіе на пути кусты, канавы, люди казались ему дерзкими преградами.

Однажды онъ сшибъ съ ногъ какую-то даму, пришедшую по глазть на смотръ, и не обратилъ на это ни малйшаго вниманія. Онъ наслаждался исполненіемъ приказаній. По части равненія это былъ невроятный человкъ!

Трынчиковъ не походилъ на другихъ командировъ полковъ, которые изучали церемоніальный маршъ по обязанности службы, онъ увлекался ученьями, парадами, онъ жилъ только во время парада, волновался, когда рчь заходила о поворотахъ и равненіи. Въ сущности, онъ былъ добрякъ, но страсть къ парадамъ длала его даже жестокимъ. На солдата, который во время церемоніальнаго марша выпятилъ грудь или повелъ плечомъ, онъ смотрлъ, какъ на великаго преступника, какъ артистъ капельмейстеръ посмотрлъ бы такъ на скрипку, комично сфальшивившую во время патетическаго адажіо. На дловыя бумаги онъ тоже смотрлъ съ точки зрнія ранжира и равненія, его адъютантъ разсказывалъ по этому поводу отличные анекдоты.

— Съ нимъ пресмшно иной разъ, говорилъ онъ мн:— подаешь бумаги къ подписи… вдругъ онъ схватится за голову, покраснетъ весь, чуть не заплачетъ.— Помилуйте!.. Вдь я васъ просилъ!.. По товарищески просилъ наблюдать за этими писарями! Посмотрите что сдлалъ этотъ варваръ!..

Адъютантъ смотрлъ бумагу и не понималъ въ чемъ дло.

— Посмотрите, волновался Трынчиковъ: — онъ вышелъ изъ колонны… ну, кто ему мшалъ перенести это слово на слдующую строку. Вдь эта бумага идетъ къ начальству… и вдругъ одно слово выбжало… вдь это все равно, что неучъ рекрутъ во фронт животъ выпятилъ. Разв это красиво?

Трынчиковъ держалъ себя съ офицерами вн службы вовсе не поначальнически, онъ не прочь былъ при случа и полиберальничать, хотя нервы его имли свойство сильно дрожать передъ всякимъ генераломъ, дрожать не отъ страха, потому что Трынчиковъ былъ честенъ, хозяйство полковое велъ отлично, а ужъ по части церемоніаловъ и говорить нечего. Такимъ образомъ ему бояться было нечего, и если онъ все-таки трепеталъ передъ начальствомъ, то единственно вслдствіе того, что каждый генералъ былъ для него кумиръ, которому онъ покланялся ‘не токмо за страхъ, но и за совсть’. Встртить начальника, проводить его, доставить ему то, что онъ пожелалъ, было для него истиннымъ наслажденіемъ. Онъ и жену свою пріучилъ въ участію въ этомъ поклоненіи кумирамъ и заставлялъ здить съ визитами куда ей не хотлось.

На разговнье къ Трынчикову я похалъ одинъ.

Въ большой зал по стнамъ были столы, удрученные куличами, поросятами съ красными яйцами въ зубахъ, индйками, и прочими принадлежностями розговнья.

Заутреню и обдню въ полковой церкви отслужили по военному, и прежде, чмъ собрались офицеры, батюшка уже похаживалъ по зал, любовно взглядывая на яства и многочисленныя бутылки. Когда вся зала наполнилась эполетами и зазвучали сабельныя кольца, началось христосованье. Чмоканье было продолжительное. Трынчиковъ трижды лобызался съ каждымъ офицеромъ. Затмъ радушные хозяева начали угощать… зашумли разговоры.

— Люблю я вотъ такъ, точно семейный кружокъ, говорилъ Трынчиковъ.— у солдатъ, хороши куличи? вдругъ обратился онъ къ адъютанту.

— Отличные! Я еще вчера попробовалъ.. превосходные куличи!

— Ну, вотъ! Я люблю, чтобы въ такой праздникъ и солдату было весело! Чтобы никто на меня зла не имлъ.

Въ глазахъ Трынчикова свтилась доброта.

— А что прикажете сдлать съ Захарчукомъ? спросилъ вдругъ адъютантъ:— онъ на гауптвахт сидитъ.

— За что? встрепенулся полковникъ.

— Шевелился во фронт, пресерьёзно отвтилъ адъютантъ.

— Какъ это шевелился во фронт? подхватила жена одного изъ офицеровъ, полковая кокетка.

Трынчиковъ сконфузился.

— Не можетъ быть! Я что то этого не помню… Когда это было?

— Третьяго дня на ученьи… посл команды ‘смирно’ Захарчукъ ‘шевелился’, и вы приказали арестовать его на недлю.

— Ахъ, да! Теперь я вспоминаю. Дйствительно, этотъ Захарчукъ ужасно портитъ фронтъ. Но все равно: прикажите его выпустить для такого дня.

— Какъ это шевелился во фронт? приставала полковая кокетка.— Олгердъ Андреевичъ! вы-бы и меня посадили на гауптвахту, еслибы я поступила въ вашъ полкъ и шевелилась во фронт? ха.. ха… ха!.. И за это на недлю? Да гд же вашесердце, добрйшій Олгердъ Андреевичъ? не унималась полковая кокетка, не обращая вниманія на то, что мухъ трогалъ ее за рукавъ и грозно глядлъ на сожительницу: онъ боялся, что командиръ обидится ея смхомъ.

— Во фронт нельзя шевелиться, Лидія Степановна, фронтъ какъ стна. Успокойтесь, его выпустятъ. Пошлите, пожалуста, записку съ встовымъ, чтобы сейчасъ выпустили… Позвольте, Лидія Степановна, налить вамъ еще бокалъ шампанскаго.

— Не слдовало бы. Вы не добрый. Ну, да ужъ для свтлаго праздника… Наливайте!..

— А что его превосходительство? Усталъ съ дороги? спроста меня Трынчиковъ, отдлавшись отъ дамы.

— Кажется, животъ болитъ: онъ черствыхъ булокъ нался… Командиръ засмялся.

— Да, онъ таки скупъ! А скажите: какъ онъ смотрлъ въ другихъ полкахъ церемоніальный маршъ?..

— Ахъ, оставь, пожалуста! вступилась жена:— какъ теб не скучно даже въ такой праздникъ говорить о церемоніал! Успешь.

— Я такъ только спросилъ… А ты плохо знаешь свое дло, пьютъ очень мало.

Но гости пили и ли усердно. Сдлалось весело, на сколько можетъ быть весело подчиненнымъ на праздник у начальства.

XIII.

Разумется, на смотру у полковника Трынчикова все оказалось, въ отличномъ вид, и описывать его я не стану. Разскажу только одну оригинальную жалобу юнкера. Онъ пришелъ ко мн на квартиру и таинственнымъ голосомъ объявилъ, что иметъ секретную жалобу къ генералу, которую не могъ принести на инспекторскомъ смотру.

— Садитесь и разскажите въ чемъ дло.

— Часто подъ арестъ попадаю, господинъ адъютантъ, по случаю неудовольствія супруги капитана, моего ротнаго командира.

— Да вдь вашъ командиръ — капитанъ, а не жена капитана?

— Совершенно справедливо, только такъ какъ господиномъ капитаномъ командуетъ его супруга, то это и на мн отзывается. Видите ли, какъ это вышло. Сижу я разъ у себя на квартир, вдругъ приходитъ фельдфебель и говоритъ, чтобы я шелъ жъ капитанш. Это зачмъ? говорю.— А такъ, говоритъ, я ходилъ съ докладомъ къ капитану, а какъ вышелъ за ворота, капитанша — она въ палисадник была — и говоритъ мн: скажи, говоритъ, юнкеру Молодкину, что я прошу его къ себ вечеромъ.— Зачмъ, думаю, идти? старая она и скука съ ней страшная. И не пошелъ. На другой день фельдфебель идетъ. ~ Вы, говоритъ, не были вчера у капитанши?— Нтъ не былъ.— То-то вотъ и есть нехорошо. Она опять приказала, чтобы вы безпремнно къ ней пришли. Вотъ она вамъ и письмецо прислала.

Юнкеръ вынулъ изъ кармана листокъ почтовой бумаги и подалъ мн.

— Прочтите, увидите, что я не выдумываю.

Въ записк было написано:

‘Мн очинно скушно, мужъ слава Богу куда-то ушелъ, приходите безпремнно, если не хотите, чтобы разсердить меня. Расположенная къ вамъ Евгенія’.

— Ну, что же вы отправились на rendez vous? спросилъ я.

— Невозможно, г-нъ адъютантъ! Не пошелъ. А на утро приходитъ въ казарму капитанъ, да прямо ко мн. Это, говоритъ, что у васъ за пуговицы? цлый годъ не чищены? А он такъ и горятъ. Говорю, что вчера только чистилъ.— А! вы еще возражать! извольте идти подъ арестъ на одн сутки! Разумется, пошелъ — ничего не подлаешь. А потомъ, какъ выпустили меня, вечеромъ на бульвар съ капитаншей встрчаюсь. Вы, говоритъ,— совсмъ невжливый молодой человкъ. Хорошо на гауптвахт сидть? И больше посидите, если не исправитесь. Потомъ она опять приглашала, я опять не пошелъ и опять сидлъ сутки.

— Но что же вы хотите? спросилъ я.— Если повести дло оффиціально, такъ вдь вы же останетесь кругомъ виноваты. Если хотите, можно будетъ переговорить съ капитаномъ, а ему могу дать понять, что генералу извстно, что онъ состоитъ подъ командой супруги.

— Ахъ, нтъ! вскричалъ юнкеръ:— тогда не оберешься непріятностей, скажутъ, что а жаловался. Попросите только, чтобы меня въ другую роту перевели, для пользы службы, какъ говорится

Я общалъ юнкеру, что его переведутъ въ другую роту для уравненія числа унтеръ-офицеровъ.

Скупягинъ страшно хохоталъ, когда я разсказывалъ ему эту исторію, такъ что началъ даже икать. При свиданіи съ Трынчиковымъ, онъ замтилъ ему, что въ первой рот юнкеровъ слишкомъ много и что онъ находитъ нужнымъ юнкера Молодкина перевести въ другую роту ‘по усмотрнію командира полка’. А на другой день въ приказ по полку было уже сказана объ этомъ перевод.

— Благодарю васъ, г-нъ адъютантъ, сказалъ мн юнкеръ, встртивъ меня на бульвар:— наконецъ-то я изъ-за этой вдьмы не буду на гауптвахт сидть.

— А, можетъ быть, жена командира пятой роты тоже будетъ васъ приглашать, когда мужа нтъ дома?

— У этого молоденькая жена. Я къ ней и безъ приглашенія пойду, хвастался смазливый юнкеръ.

XIV.

‘Для пользы службы’ меня вскор перевели отъ генерала Скупягина и прикомандировали, ‘для изученія строевой службы’, къ одному баталіону, квартировавшему въ нсколькихъ верстахъ отъ Варшавы.

Наша стоянка была прелестное мсто. Его можно назвать царствомъ тополей. Чудно блестли они серебристыми листьями въ лунную ночь, когда офицерство выходило посл картъ подышать свжимъ воздухомъ. Ихъ листья шумли возл самыхъ оконъ нашихъ квартиръ. А когда мы ходили гулять къ Висл, то до самой рки шли по превосходной тополевой алле. Надо, впрочемъ, сказать, что мы ходили гулять большею частью только тогда, когда у насъ не было ни копейки, когда вс наши ‘квартирныя’, ‘пивныя’, ‘фуражныя’ и ‘караульныя’ переходили въ бумажникъ баталіоннаго доктора, который велъ себя вовсе не такъ, какъ подобало бы другу человчества. У него были небольшія деньжонки, которыя, сравнительно съ тмъ, что каждый изъ насъ получалъ, были большимъ капиталомъ, обладавшимъ эксплуататорскимъ свойствомъ притягивать къ себ маленькія суммы.

Служба оставляла намъ много свободнаго времени, которое мы просто не знали куда двать, ходили въ Варшаву, ухаживали за польками, плясали въ танцклассахъ, пили ‘каву’ въ цукерняхъ, но времени все-таки оставалось много и мы посвящали его картамъ.

— Господа! говорилъ намъ коварный докторъ: — во всякое время дня и ночи вы можете приходить ко мн понтировать… получите квартирныя — милости просимъ, получите пивныя (два рубля сорокъ три копейки въ мсяцъ) и съ ними пожалуйте безъ церемоніи. Заложу для всякаго сотенную и срывайте себ на здоровье, сорвете одну — заложу другую. Только одно условіе: игра на наличныя и меньше полтинника карты не бью.

И вотъ, какъ только офицеръ получалъ какія-нибудь деньги, онъ прямо отъ казначея или квартирмистра шелъ въ доктору.

— А! это вы? встрчалъ его докторъ, улыбаясь:— пожалуйте’, еще кто-нибудь съ вами или нтъ?

— Посл обда сбираются много, а я въ Варшаву пойду посл обда, потому и зашелъ теперь.

— И прекрасно сдлали.

Вынималась сто-рублевая, и черезъ четверть часа офицеръ уходилъ безъ квартирныхъ и, вмсто того, чтобы идти въ Варшаву, заваливался спать.

Такъ разбивалъ насъ докторъ въ одиночку, но онъ побждалъ и тогда, когда мы составляли противъ него цлую коалицію съ цлью ‘хорошенько оборвать его’. Иногда намъ удавалось сорвать одинъ или два банка, начинались великія надежды, но вдругъ кто-нибудь изъ увлекшихся заламывалъ крупный кушъ, руки доктора, очень скупаго, начинали слегка вздрагивать, мы наслаждались этимъ, шутки, остроты такъ и сыпались… Но вотъ заметавшаяся карта падала направо, и маши надежды постигала участь мыльнаго пузыря. Игра затягивалась, и мы все-таки отдавали доктору свои деньги.

— Теперь, господа, пойдемте любоваться природой, говорилъ докторъ, спрятавъ выигрышъ.

— Чортъ васъ возьми совсмъ! Погорячились мы немного, а то бы вамъ не сдобровать!

— Ужъ и не сдобровать! Сорвали бы третій банкъ, я бы вамъ четвертый, пятый… вдь вы бы не скоро забастовали?

— Еще бы! сколько у васъ нашихъ денегъ-топосяно.

— Вотъ погодите, треть придетъ, получимъ жалованье, тогда мы вамъ зададимъ.

— Милости просимъ, господа.

Посл получки жалованья игра затягивалась на нсколько дней, играли и ночью, и утромъ, и вечеромъ, игра прерывалась только для ученій, обдовъ и для визитацій лазарета. Черезъ нсколько дней мы вс оказывались разбитыми, огорченными, озлобленными, раздавались проклятія доктору, которому ‘чортъ знаетъ, какъ везетъ’. Толковали о томъ, что онъ всегда выигрываетъ, потому что у него денегъ много. Давались клятвенныя общанія никогда не играть въ карты… Мене малодушные не отказывались отъ надежды хорошенько наказать доктора и пресерьёзно доказывали, что стоило ему только дать девятку и вся игра перевернулась бы и мы возвратили бы свои деньги.

При первой получк денегъ, вс опять въ одиночку или грунами шли къ доктору и платили ему рублевую дань.

Очень однообразная была жизнь, прерываемая изрдка скандалами, въ род, напримръ, растраты казенныхъ денегъ казначеемъ или квартирмистромъ, за что прежде всмъ офицерамъ приходилось расплачиваться.

Одно время баталіонъ одолла обдоманія. Мы стали провожать обдомъ всякаго переводимаго изъ баталіона офицера, если онъ былъ чиномъ не ниже штабсъ-капитана, вновь переводимыхъ тоже встрчали обдами. На одномъ изъ такихъ обдовъ произошла курьёзная демонстрація. У насъ былъ штабъ-офицеръ изъ нмцевъ, по фамиліи Либераубе. Это былъ весьма несимпатичный человкъ, держалъ себя на словахъ очень вжливо и либерально, называлъ себя товарищемъ всякаго прапорщика, а на дл былъ іезуитъ и собственноручно давалъ въ зубы солдатамъ. Въ баталіон его терпть не могли. На обд, о которомъ я упомянулъ, отъзжавшій капитанъ, чуть ли не больше всхъ бранившій Либераубе въ кружк товарищей, напился до такой степени, что почувствовалъ необыкновенную нжность ко всму человчеству, и вдругъ предложилъ тостъ: за здоровье многолюбимаго, многоуважаемаго Либераубе.

Вс были возмущены этимъ неожиданнымъ тостомъ, и, такъ какъ отъ выпитаго вина вс ощущали въ себ необыкновенную храбрость, то зала огласилась свистками и шиканьемъ.

Либераубе позеленлъ, но, не сказавъ ни слова, досидлъ до конца обда, сълъ пирожное и ушелъ какъ ни въ чемъ не бывало. За нимъ скрылся и его адъютантъ.

На двор подъ огромными каштанами играла музыка и офицеры устроили кадриль, сдлано было предложеніе похать въ Варшаву и пригласить для танцевъ ‘паненокъ’, вдругъ, точно тнь командора, омрачившая пиръ, явился адъютантъ.

— Господа! произнесъ онъ:— Либераубе считаетъ себя оскорбленнымъ… сейчасъ будетъ написанъ рапортъ о преданіи суду всхъ шикальщиковъ. Кто шикалъ, идите къ нему для объясненій.

Веселье смолкло, вс моментально отрезвли и ощутили робость… нкоторыхъ затрясла лихорадка, дло выходило серьёзнымъ.

Посл продолжительной паузы, вдругъ зашумли разные голоса.

— Господа! Кто шикалъ, признавайтесь!.. Идите извиняться, можетъ быть, онъ смилуется, а то бда!..

— Я не шикалъ. И я не шикалъ!.. И я тоже!..

— Но вдь кто нибудь шикалъ же?

— Вы шикали! накинулись на одного офицера.

— Да, я слышалъ, что вы шикали!.. Я рядомъ сидлъ!..

— Ну, что же! а шикалъ, только не я одинъ. Вс шикали.

— Врете! вы шикали!

Неизвстно чмъ-бы все это кончилось, еслибы одному изъ офицеровъ не пришла остроумная мысль.

— Молчите, господа, я все дло улажу. Прощайте.

Онъ побжалъ къ крыльцу квартиры Либераубе.

— Что онъ съ ума сошелъ? шумли голоса: — онъ выдастъ тхъ, кто шикалъ, чтобы себя изъ бды выпутать.. Это врно.

Прошло томительныхъ десять минутъ. У иного зубъ на зубъ не попадалъ, а въ это время въ квартир Либераубе разыгралась очень комичная сцена.

Когда дверь отворилась, Либераубе принялъ позу разгнваннаго олимпійца, готоваго, однако, перемнить гнвъ на милость, если передъ нимъ упадутъ въ прахъ и будутъ молить и плакать о прощеніи Но вмсто кающихся вошелъ капитанъ съ обиженнымъ лицомъ и сказалъ:

— Полковникъ, почему вы насъ всхъ обидли, приняли на свой счетъ шиканье за обдомъ?

— А на чей же счетъ оно относилось? вскричалъ изумленный Либераубе.

— Разв вы сознаете, полковникъ, что вы чмъ-нибудь дурно противъ насъ поступили, что приняли на свой счетъ?

— Я?.. Никогда!.. Напротивъ, я васъ всхъ люблю. Я готовъ для васъ все хорошее сдлать.

— Въ такомъ случа, вы и не имли права обижать насъ, вс-первыхъ, шикалъ только я одинъ, а не вс, и шикалъ потому, что мн мшали товарищи слушать рчь отъзжавшаго капитана.

Либераубе совершенно сбился съ роли. Онъ видлъ себя одураченнымъ, но въ тоже время былъ радъ, что дло формально принимаетъ такой видъ, что онъ можетъ считать себя удовлетвореннымъ и не затвать непріятной исторіи. Однако, очевидность того, что его одурачиваютъ, заставила его возразить:

— Вы говорите, что шикали одни… это неправда. Вы сидли на право, а я слышалъ шиканье и съ лвой стороны.

— Въ зал большой резонансъ, серьёзно отвтилъ капитанъ.

— Но какъ же это? Въ такомъ случа, вы поступили, какъ невжа, противъ товарищей… Вы шикали, вмсто того, чтобы попросить ихъ не шумть. Вы должны извиниться передъ ними.

— Извольте, я извинюсь, только съ тмъ, чтобы и вы извинились передъ всми за то, что намъ передали черезъ адъютанта. Я виноватъ и вы виноваты.

— Д-да… конечно… я люблю справедливость… Попросите ихъ всхъ сюда.

Либераубе былъ очень радъ такому обороту дла.

Когда капитанъ показался на крыльц, вс къ нему кинулись съ вопросами:

— Ну, что?

— Все какъ слдуетъ, сейчасъ опять пить будемъ! Идите за мной… и во всемъ соглашайтесь, что бы я ни сказалъ.

Вс вошли въ залу Либераубе съ пугливымъ недоумніемъ на лицахъ.

— Господа! сказалъ пресерьёзно капитанъ:— я поступилъ противъ васъ невжливо, вмсто того, чтобы попросить не шумть и дать мн прослушать рчь капитана, я позволилъ себ такъ громко шикать, что полковнику показалось, будто бы вс мы шикали. Извините, меня господа!

Вс молча поклонились.

— А полковникъ общалъ извиниться передъ всми въ томъ, что онъ принялъ на свой счетъ мое шиканье и приписалъ его всмъ вамъ.

— Извините, господа! это точно вышло недоразумніе, и я очень радъ. Я думаю, что, зная наше взаимное расположеніе, мы еще можемъ провозгласить тостъ.

Либераубе началъ цловаться со всми. Вс повеселли.

Капитанъ сдлался героемъ вечера. Шампанское опять полилось.

XV.

Либераубе приходили иногда въ голову либеральныя зати.

Однажды мы вдругъ прочли въ приказ по баталіону нчто въ род передовой статьи любой изъ современныхъ газетъ.

‘Всякій человкъ долженъ стремиться къ самообразованію — говорилось въ приказ по баталіону — недостаточно, чтобы каждый изъ насъ остановился на томъ военномъ образованіи, которое онъ получилъ въ кадетскомъ корпус, онъ долженъ идти впередъ, чтеніе военныхъ книгъ, военныя бесды, военная игра — вотъ средства, которыя въ вашихъ рукахъ. Но еще боле дйствительнымъ средствомъ для указанной цли было бы устройство лекцій по военнымъ предметамъ. Между нами есть нсколько человкъ, которые, обладая большимъ научнымъ образованіемъ, безъ сомннія, не откажутся взять на себя обязанности лектора, вс же остальные, конечно, съ удовольствіемъ будутъ ихъ слушать. Изложивъ эти соображенія, предписываю (въ передовыхъ статьяхъ вмсто этого говорится ‘мы приходимъ къ слдующему заключенію’): съ понедльника начать чтеніе лекцій въ столовой зал поручику N. по тактик, штабсъ капитану Z. по военной исторіи, капитану У. по военной топографіи. Прочимъ-же гг. офицерамъ неуклонно присутствовать при этихъ лекціяхъ, зачмъ будетъ строгое наблюденіе. Отсутствіе на лекціяхъ, безъ особо уважительныхъ причинъ, каковы: болзнь, удостовренная докторскимъ свидтельствомъ, нарядъ въ караулъ, командировка по служб и т. п., будетъ принято какъ за уклоненіе отъ исполненія обязанностей службы’.

Назначенные лекторами сначала было обрадовались этому проэкту, предположивъ, что за лекціи будутъ выдавать суточныя, но когда Либераубе объяснилъ имъ, что ‘вы, господа, безъ со мннія, исполните эту обязанность безвозмездно по товарищески, ибо суммъ на это не отпускается’, то назначенные лекторами хотя и отвтили: ‘конечно, мы съ большимъ удовольствіемъ’, но въ тоже время про себя были очень и очень недовольны.

Первыя лекціи имли полный комплектъ слушателей, впереди сидлъ и самъ Либераубе. Лекторъ сдлалъ громкое вступленіе, а потомъ пошелъ все тише, да тише, въ заднемъ ряду кто-то звнулъ, Либераубе обернулся съ негодованіемъ, но въ тоже самое время самъ ощутилъ непреодолимое желаніе звнуть и звнулъ. Замтивъ это, лекторъ поспшилъ громко сказать: ‘но объ этомъ скажемъ на слдующей лекціи’ и раскланялся.

Зашумли стулья.

— На первый разъ очень, очень недурно, поощрялъ Либеpayбе:— я увренъ, господа, что вы войдете во вкусъ и что эти лекціи сдлаются для васъ насущной потребностью.

На вторую лекцію Либераубе пріхалъ къ концу и извинился передъ лекторомъ, сказавъ: ‘мн такъ непріятно, что меня задержали въ город по обязанности службы’.

Нсколько лекцій посщались всми аккуратно, изъ боязни быть замченными въ уклоненіи отъ службы, но затмъ число слушателей все уменьшалось и уменьшалось Вс увидали, что манкированіе пройдетъ безнаказанно, потому что и самому Либераубе лекціи порядкомъ надоли. Наконецъ, дошло до того, что, когда на эстраду вошелъ лекторъ военной топографіи, то увидлъ только двухъ вновь переведенныхъ въ баталіонъ прапорщиковъ, которые еще не успли ознакомиться съ положеніемъ дла и опасались не явиться на лекцію, чтобы не попасть на гаупвахту.

— Ну, ужь это слишкомъ жирно будетъ, чтобы я для васъ читалъ лекціи!… Прапорщикъ — не офицеръ… идите-ка лучше домой! объявилъ капитанъ.

Слдующей лекціи уже не было, но Либераубе въ отчет не упустилъ случая помстить, между прочимъ, такой параграфъ: ‘во ввренномъ мн баталіон постоянно читались лекціи по военнымъ предметамъ, гг. офицеры отнеслись къ нимъ съ горячимъ сочувствіемъ, увидя въ нихъ разумное средство для провожденія времени, свободнаго отъ служебныхъ занятій’.

XVI.

Были ли вы, читатель, въ лагер во время ненастья, зарядившаго на нсколько дней? Стоитъ побывать, если вы интересуетесь человческими бдствіями.

Войдемъ въ лагерь съ фронта. По линейк ходитъ часовой, на немъ промокшая шинель, тяжело приподнять ее — столько въ ней прибавилось вса, вода хапаетъ съ полъ, заливается въ рукава. На линейк мутныя лужи, изъ нихъ мутные ручьи лниво бгутъ между палатками. Часовой уныло смотритъ на небо, не проясняется ли. Сплошная срая туча, слезящаяся безъ конца. Долго еще ждать смны: цлый часъ остался. А вдь часы разной длины бываютъ. Если вы сомнваетесь въ этомъ, попробуйте замнить часового. Вы скажете, пожалуй, что такой часъ — цлая вчность.

Вчность не вчность, а длинный, мучительный часъ, который напомнить о себ потомъ, чрезъ нсколько лтъ, страшнымъ ревматизмомъ.

Зайдемъ въ палатку. Он имютъ печальный видъ и стоятъ точно мокрыя курицы, входное полотно пристегнуто наглухо и палатка представляется какъ бы гробницей, недостаетъ только креста, урны или надломленнаго дерева.

Поднимемъ сырую холщевую дверь: передъ нами дв скользкія ступеньки, мы опускаемся въ яму сажени полторы въ квадрат. Эта яма — квартира 10—12 человкъ, въ ней устроены пары, какъ въ пароходныхъ каютахъ, одна подъ другой. По угламъ разставлены ружья, развшана аммуниція. Солдаты лежатъ. На нихъ и кругомъ ихъ все мокро, сверху падаютъ рдкія капли, на полу грязь, ручьи просачиваются сквозь дерні, солома, изъ которой сдланы постели, ситцевыя подушки, шинели, изображающія одяло — все это пропитано сыростью.

— Что ночью сегодня было — просто страсть, говорить одинъ солдатъ: — ливень, втеръ — того и гляди палатку сорветъ. Въ пятой рот нсколько повалило. Сна теб нтъ и лежишь — лежишь, зубъ на зубъ не попадаетъ, думаешь: будетъ ли ужъ и утро-го?

— Не приведи Богъ, замчаетъ другой:— поколешь совсмъ, коля Господь дождя не уйметъ. Вчера ротный командиръ ругался: ‘чортъ васъ знаетъ, говоритъ, сколько васъ болетъі солдатъ, говоритъ, долженъ все переносить!’ Вчера двоихъ въ лазаретъ отправили, сегодня еще одного возьмутъ: вотъ, смотрите, корчится…

На нарахъ, прикрытый мокрой шинелью, лежалъ солдатъ, губы его посинли, его трясла лихорадка.

— А что всегда дождь проходитъ въ палатку?

— Коли маленькій дождикъ, такъ не проходитъ… такъ только ровно мокрая пыль, ну, а такой дождь и офицерскіе бараки пробиваетъ, не то, что наши. А бываетъ и такъ, что на аршинъ воды нальется въ палатку, шайками выкачиваемъ.

Заиграли сигналъ къ обду.

Солдаты оживились.

— Можетъ быть, водки дадутъ, хорошо бы согрться, говорили они.

Палатка опустла, остался одинъ больной въ ожиданіи доктора.

Мы вышли изъ палатки, срое небо слезится попрежнему, солдаты съ ложками и чашками выбираются обдать.

На линейк встртили маленькаго человка, закутавшагося въ башлыкъ. Это одинъ изъ баталіонныхъ докторовъ.

— Здравствуйте, докторъ, вотъ въ этой палатк больной..

— Вы говорите въ этой палатк, а я васъ спрошу, въ которой палатк нтъ теперь больного? Вдь третьи сутки льетъ дождь. Подождите, я кончу обходъ, зайдемъ ко мн въ палатку.

XVII.

Палатка доктора по наружному виду ничмъ не отличалась отъ солдатскихъ, но подъ длинной холщевой оболочкой (у солдатскихъ одиночная) оказался деревянный домикъ въ 1 ¹/₂ квадратныхъ сажени, въ одномъ углу немного протекало: разсохлись отъ жаровъ доски.

Я взялъ коробочку спичекъ, чтобы закурить папиросу, он не загорались.

— Отсырли, сказалъ докторъ: — даже у насъ, господъ офицеровъ, какъ говорятъ солдаты, и то сырь какая! ревматизмы такъ и вползаютъ въ тло, какъ волосатики, а въ солдатскихъ-то палаткахъ! Вотъ у насъ нтъ статистики, а интересно бы узнать, на сколько сокращается жизнь человка отъ такихъ дней.— Однако, нечего философствовать. Первое дло — принять гигіеническія мры.

Мы выпили по рюмк очищенной и закусили ватрушкой, которыя въ тотъ день приготовилъ деньщикъ доктора.

— А какова болзненность въ лагер? спросилъ я.

— Не говорите, сердце болитъ… да ничего не подлаешь, закаляешься понемногу.

— То есть, какъ же это ничего не подлаешь?

— А вотъ возьмемъ для примра глазную болзнь. Болзнь эта прихотливая, ее мало вылечить, надо дать отдохнуть глазамъ, нужна обстановка, которая не развивала бы снова болзни. А разв это возможно? Тутъ докторскія требованія сталкиваются съ требованіями ротныхъ командировъ.

— То есть, какъ же это такъ?

— А такъ. Предписываютъ, напримръ, мн сдлать осмотръ глазъ всей роты. Осматриваю и нахожу, что третью часть надо лечить. Ротный командиръ въ ужасъ приходитъ. Это, говоритъ, вы ихъ всхъ въ лазаретъ хотите взять? ‘А то куда же?’ — ‘Какъ можно! Помилуйте! Намъ къ смотру приготовляться, велно выводить какъ можно больше рядовъ въ взвод, а вы треть роты въ лазаретъ уводите! Какой же это церемоніалъ будетъ?’

— Вольно же вамъ слушать! замтилъ я:— ротный командиръ не докторъ.

— Все это мы знаемъ. Пишемъ рапортъ старшему врачу, что больныхъ, молъ, столько-то, требуемъ ихъ въ лазаретъ. А старшій врачъ у полкового командира постоянно обдаетъ, человкъ хочетъ карьеру сдлать — ему ужь не до науки. ‘Господа! вы, говоритъ, не будьте черезъ-чуръ ретивы. Рота — не лечебное заведеніе. Я вотъ самъ сдлаю осмотръ, а то вы, молодежь, слишкомъ чувствительны. Вы еще не обслужились, не знаете, что если въ отчетахъ у насъ будетъ много больныхъ, такъ насъ за это не похвалятъ’. Ну, и длаетъ старшій врачъ осмотръ, у кого болзнь только начинается, онъ его оставляетъ въ фот: промывай, говоритъ, чистой водой, да вытирай чистымъ полотенцемъ, а у кого ужь грануляціи, того, конечно, отправляетъ въ лазаретъ. А черезъ нсколько недль, у этихъ, которымъ велно промывать глаза чистой водой, тоже грануляція образовались.

— Но къ чему же, посл этого, военные доктора?

— Какъ къ чему? Вотъ если у человка чахотка или воспаленіе легкихъ, такъ мы скорбные листы ведемъ, осмотры длаемъ, рапорты пишемъ. Теперь вотъ о гигіен толкуютъ. А какая тутъ гигіена! вы заходили въ палатку, видли, какая тамъ гигіена. Лекціи о гигіен читаемъ, а сами про себя смемся, офицеры слушаютъ, да тоже про себя смются, а какой-нибудь корреспондентъ напишетъ: ‘благодаря просвщенному вниманію мстнаго начальства, у насъ читаются лекціи, распространяющія здоровыя гигіеническія понятія’. Нуте-ка, еще по рюмочк.

Въ палатку заглянуло чье то лицо.

— А что, докторъ, придете рзаться съ мизерами?

— Приду. Больше-го нечего длать…

Рзанье происходило въ офицерской столовой, тамъ тоже была сырость, но все-таки столовая мало-мальски походила на комнату, а не на мокрую пещеру, какъ палатки.

Разговоръ шелъ о животрепещущемъ вопрос: о погод.

— Въ нашемъ баталіон водку приказано давать каждый день, говорилъ одинъ офицеръ.

— А въ нашемъ такъ черезъ день, командиръ говоритъ, что не останется экономической суммы, если давать каждый день.

— Ну, ужь это — скупость! замтилъ третій.

— Какъ послушаешь васъ, господа, точно вы маленькія дти разговариваете, вступился пожилой ротный командиръ.— Вотъ, когда вы сами будете командовать ротой, такъ другое заговорите.

— Да вдь на то и экономическая сумма, чтобы тратить ее на солдатскія нужды.

Ротный расхохотался.

— Точно въ книжк написано, такъ и вы говорите. Видно, что правда: курица не птица, прапорщикъ не офицеръ. А не знаете вы того, что если экономическая сумма мала, такъ командиру выговоръ. У васъ каждый день даютъ водку, такъ зато разв на хорошемъ счету вашъ командиръ? Каждую ревизію ему замчанія длаютъ. А вотъ нашъ командиръ два года къ ряду награды получаетъ, потому что у него хозяйство въ полномъ, порядк и экономическая сумма больше всхъ.

— Ну ихъ, экономическія суммы! вы что играете?

— Я-то? Мизерчикъ сыграю… темный! извольте ловить.

— Господа, кажись, хочетъ быть ведро, сказалъ вошедшій въ столовую офицеръ.

Я взглянулъ въ окно: тучки разбивались на части. Срый цвтъ сталъ оживляться. Вотъ края облака совсмъ поблднли’ вотъ они вспыхнули и лучи солнца разсыпались надъ палатками, заглянули въ эти мокрыя гробницы и принесли туда радость, которой вы не ощущали, читатель.

Эта радость заключалась въ надежд обсушиться. Милліоны людей живутъ только подобными радостями.

Ивановичъ.

‘Отечественныя Записки’, No 11, 1878

ОЧЕРКИ МАЛО ЗНАКОМАГО БЫТА.

Читайте также: