Очерк жизни и поэзии Жуковского, Грот Яков Карлович, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).

БІОГРАФІИ, ХАРАКТЕРИСТИКИ И КРИТИКО-БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1901.

ОЧЕРКЪ ЖИЗНИ И ПОЭЗІИ ЖУКОВСКАГО ¹).

¹) Сборникъ Отдл. рус. яз. и слов., т. XXXII. (Чит. въ академич. собраніи 30 янв. 1883 г.) — См. Примчанія, приложенныя къ стать, въ конц ея.

1883.

Въ современную жизнь нашу, матеріальную и тревожную, неожиданно является духовно-ясный и спокойный образъ идеальнаго поэта. Невольно спрашиваешь себя: способны ли мы, погрязшіе въ эгоистическихъ интересахъ настоящаго, вполн понять и оцнить это свтлое явленіе? Попытаемся на нсколько минутъ отршиться отъ своихъ заботъ и стремленій, чтобы привтливо встртить дорогого пришельца изъ другой, чуждой намъ среды, и отнестись къ нему съ любовью, съ полною готовностью принять т духовныя сокровища, которыя онъ несетъ намъ въ своемъ чарующемъ слов, въ своей назидательной жизни.

Съ перваго взгляда чествованіе памяти замчательныхъ людей представляетъ характеръ чего-то случайнаго, насильственно вторгающагося въ нашу вседневную жизнь и нарушающаго правильный ходъ ея. Но, съ другой стороны, это невольное отвлеченіе нашихъ мыслей отъ обычной прозы длъ и занятій, это обязательное обращеніе къ тому, что временемъ отброшено далеко отъ насъ, чрезвычайно благотворно: оно даетъ намъ возможность взглянуть съ новой точки зрнія на наше настоящее и на самихъ себя, проврить наши собственныя помышленія, желанія и дйствія.

Юбилейныя рчи подвергаются обыкновенно двоякому упреку. Критика любитъ замчать, во-первыхъ, что ораторъ не сказалъ ничего новаго, но вдь понятіе о новомъ и старомъ въ высшей степени относительное, то, что извстно и старо для одного, можетъ быть ново и любопытно для другого, къ тому же и цль чествованія состоитъ не въ томъ, чтобы сказать о дятел много новаго, а чтобы возстановить истинный образъ его, оказать справедливость достойному, напомнить о его заслугахъ въ назиданіе потомству. Другой упрекъ заключается въ томъ, что юбилейныя рчи обращаются въ похвальныя слова. На это можно замтить, что такой характеръ этихъ рчей естественно проистекаетъ изъ самой идеи чествованія. Странно было бы, при общественномъ памятованіи человка, рзко выставлять его недостатки и помрачать ими картину его дятельности. Впрочемъ, безпристрастная оцнка не исключаетъ и указанія слабыхъ сторонъ чествуемаго: он не могутъ затмить несомннныхъ заслугъ его.

Въ ряду первостепенныхъ писателей нашихъ есть двое, которые отличаются особенно высокимъ нравственнымъ достоинствомъ: это Карамзинъ и Жуковскій. Ихъ имена дороги для исторіи не одной литературы. Оба они были обязаны авторскому таланту достигнутымъ ими высокимъ положеніемъ и вліяніемъ: Карамзинъ, какъ другъ и совтникъ своего государя, Жуковскій какъ наставникъ будущаго, императора и нсколькихъ членовъ царскаго семейства ².

Давно сказано, что для пониманія поэта нужно побывать въ его отечеств. Это справедливо и въ отношеніи къ Жуковскому, несмотря на то, что большую часть его трудовъ составляютъ переводы, даже и въ нихъ, особенно же въ его оригинальныхъ, хотя и не многочисленныхъ произведеніяхъ, часто отражается то, что съ дтства окружало его на родин. Но къ нему еще боле примнима другая неоспоримая истина — что для объясненія трудовъ писателя необходимо изучить его жизнь.

Нтъ, можетъ-быть, ни одного поэта, у котораго вдохновеніе и художественная дятельность были бы въ боле тсной связи съ жизнью, чмъ у Жуковскаго. Говоря о своей молодости, онъ самъ въ одномъ стихотвореніи сказалъ:

‘И для меня въ то время было

Жизнь и поэзія одно…’

Эта связь никогда не прекращалась и впослдствіи.

Вотъ почему для характеристики, въ главныхъ чертахъ, поэзіи Жуковскаго, мы должны бросить взглядъ на обстоятельства его жизни, а приступая къ тому, нельзя не вспомнить съ благодарностью тхъ лицъ, которьтя трудами своими доставили наиболе средствъ къ полному изученію той и другой, именно двухъ друзей поэта: нашего покойнаго товарища ІТ. А. Плетнева и доктора Зейдлица, какъ біографовъ Жуковскаго, и почтеннаго библіографа нашего, П. А. Ефремова, какъ издателя полнаго собранія его сочиненій ³.

Первоначальное духовное развитіе Жуковскаго происходило подъ вліяніемъ особеннаго положенія его въ семь Буниныхъ, среди которой онъ явился на свтъ въ сел Мишенскомъ (въ трехъ верстахъ отъ Блева). Одаренный пылкою, впечатлительною душою, съ живымъ воображеніемъ, съ сильною наклонностью къ задумчивой мечтательности, которую привлекало все таинственное, онъ росъ посреди картинъ сельской природы и особенностей коренного русскаго быта. Съ нжною заботливостью занимались имъ дв дочери Бунина, которыя, будучи гораздо старше мальчика, не могли не пріобрсти большого значенія въ его первоначальномъ воспитаніи. Одна изъ нихъ была Варвара Аанасьевна, впослдствіи по мужу Юшкова, другая Катерина Аанасьевна, въ замужеств Протасова. Послднюю онъ, по разности лтъ, привыкъ называть то тетушкой, то маменькой. Поздне, ихъ молоденькія дочери сдлались ученицами Жуковскаго, полюбили идеальнаго юношу и пріобрли въ жизни его другого рода значеніе. Все окружавшее его въ дтств способствовало къ развитію въ немъ литературнаго направленія и страсти къ авторству, сначала въ семейств Юшковой, въ Тул, гд онъ получилъ первое воспитаніе вн дома, а потомъ въ московскомъ университетскомъ пансіон, гд уже на школьныхъ скамьяхъ, съ Жуковскимъ во глав, образовалось маленькое литературное общество, труды котораго печатались въ особомъ журнал ‘Утренняя Заря’. Московскій Благородный пансіонъ, въ 90-хъ годахъ прошлаго столтія, сдлался прототипомъ будущаго царскосельскаго лицея, гд Пушкинъ между своими товарищами занялъ почти такое же мсто, какое нкогда занималъ Жуковскій въ московскомъ пансіон. Но въ то время онъ былъ еще только подражателемъ Ломоносова и Державина, по выход же изъ заведенія, онъ сталъ переходить къ боле легкимъ формамъ поэзіи и, увлекаясь примромъ. Дмитріева, долго переводилъ большею частію басни Лафонтена и Флоріана. Но и тогда уже у него въ элегическихъ стихотвореніяхъ начала преобладать необыкновенная въ такомъ возраст меланхолія, находившая себ пищу въ мысляхъ о непрочности всего земного, о неизбжности смерти и могилы. Самымъ удачнымъ опытомъ его въ этомъ род, еще въ 1802 году, явился переводъ Сельскаго Кладбища англійскаго поэта Грея, обратившій на него вниманіе Карамзина и положившій начало его извстности.

Здсь въ первый разъ поразительнымъ образомъ обнаружилась необычайная способность Жуковскаго до такой степени усвоивать себ настроеніе иностраннаго поэта, что переводъ получаетъ достоинство оригинальнаго произведенія. Въ наше время о Жуковскомъ иногда говорили съ нкоторымъ пренебреженіемъ, потому что онъ былъ большею частью только переводчикомъ, но быть такимъ переводчикомъ, какимъ былъ Жуковскій, не удавалось еще никому ни въ нашей, ни въ другихъ литературахъ. Притомъ Жуковскій всегда избиралъ для перевода только то, что отвчало его собственному поэтическому характеру и настроенію, такъ что между всми его переводами есть внутреннее родство, отражающее душу и жизнь самого переводчика.

Однакожъ посл передачи имъ Греевой элегіи прошло еще нсколько лтъ прежде нежели онъ угадалъ свое призваніе — быть для русскихъ возсоздателемъ ново-европейской и преимущественно новогерманской поэзіи. Въ первый разъ обратился онъ къ Шиллеру въ 1807 году и перевелъ изъ его ‘Валленштейна’ псню: ‘Тоска по миломъ’, которая потомъ была положена на музыку и долго плась съ увлеченіемъ по всей Россіи. Вскор посл того явилась баллада Людмила, заимствованная изъ Бюргера, и затмъ уже идетъ цлый рядъ балладъ изъ Шиллера, которому нашъ поэтъ сначала предпочиталъ Бюргера.

Эти переводы его были въ связи съ уроками иностранныхъ языковъ, которые онъ давалъ своимъ молодымъ племянницамъ. Прослуживъ года два въ Москв, въ Главной соляной контор, Жуковскій вернулся въ деревню, и къ этому-то времени относятся названные переводы его, а въ 1808 году онъ снова переселился въ Москву, чтобы заняться изданіемъ ‘Встника Европы’. Въ короткое время ему удалось возстановить значеніе этого журнала, упавшее съ тхъ поръ, какъ Карамзинъ передалъ его въ другія руки. Но званіе журналиста вовсе не согласовалось съ характеромъ и духовными потребностями поэта: срочная работа такъ тяготила его, что онъ еще до истеченія двухъ лтъ передалъ главное завдываніе журналомъ прежнему издателю его, профессору Каченовскому, а потомъ и вовсе отказался отъ участія въ изданіи.

Возвратясь опять въ сельское уединеніе, Жуковскій ршился длить свое время между уроками своимъ племянницамъ и занятіями для пополненія собственнаго своего образованія. Его журнальная и литературная дятельность открыла ему глаза на недостаточность пріобртенныхъ въ пансіон познаній. Съ нимъ произошло то же, что и теперь еще у насъ часто повторяется: по вступленіи въ жизнь молодой человкъ чувствуетъ, что онъ слишкомъ мало вынесъ изъ школы, и онъ начинаетъ снова учиться. Въ Жуковскомъ мы видимъ одинъ изъ самыхъ замчательныхъ примровъ самообразованія: ибо какъ вс послдующіе труды его, такъ и переписка съ друзьями показываютъ, какія обширныя свднія онъ усплъ пріобрсти самостоятельнымъ трудомъ и чтеніемъ. Изъ одного письма 1810 года къ его другу и школьному товарищу, А. И. Тургеневу, мы узнаёмъ, какой планъ занятій составилъ себ будущій наставникъ царственнаго отрока. Сознавая себя совершеннымъ невждой въ исторіи, онъ собирается серьёзно изучить сперва всеобщую, ‘какъ приготовленіе къ русской и къ классикамъ’, а потомъ русскую и языки латинскій и греческій ‘. Обстоятельства не позволили ему однакожъ въ точности выполнить этотъ планъ: греческій языкъ остался ему навсегда неизвстенъ. Русскою исторіею дорожилъ онъ особенно, и тмъ боле, что уже теперь онъ задумалъ поэму ‘Владиміръ’, которая потомъ нсколько лтъ занимала его и для которой онъ впослдствіи намревался даже предпринять путешествіе въ Кіевъ и Крымъ. Замтимъ мимоходомъ, что взглядъ на важность изученія русской исторіи, какъ богатаго источника художественныхъ созданій, остался у него до конца, и онъ не разъ указывалъ на нее въ этомъ смысл молодымъ литераторамъ ⁵.

Письмо къ Тургеневу позволяетъ намъ также проникнуть въ тогдашнее состояніе сердца нашего поэта: онъ жалетъ о потерянныхъ годахъ и явно сознаетъ причину прежней своей недятельности, говоря: ‘Если романическая любовь можетъ спасать душу отъ порчи, за то она уничтожаетъ въ ней и дятельность привлекая ее къ одному предмету, который удаляетъ ее отъ всхъ другихъ’. Лкарствомъ, противъ этого душевнаго недуга онъ предназначаетъ себ трудъ, постоянный, неутомимый. И дйствительно, трудъ сдлался съ этихъ поръ спасительнымъ прибжищемъ поэта, но только не въ томъ суровомъ вид, въ какомъ онъ его представлялъ себ, а въ вид поэтическаго творчества, и притомъ подъ сильнымъ вліяніемъ того самаго сердечнаго недуга, отъ котораго онъ въ дятельности искалъ исцленія. Въ томъ же письм онъ выражаетъ намреніе заниматься поэзіею только мимоходомъ: ‘Чтобы не раззнакомиться съ музами, буду длать минутные набги на парнасскую область, съ тмъ однако, чтобы со временемъ занять въ ней выгодное мсто, поближе къ храму славы… Авторство почитаю службою отечеству, въ которой надобно быть или отличнымъ, или презрннымъ: промежутка нтъ. Но съ тми свдніями, которыя имю теперь, нельзя надяться достигнуть до перваго’. Однако, онъ немного ошибся въ своихъ предположеніяхъ: то, что онъ въ своей жизни предполагалъ второстепеннымъ, сдлалось главнымъ и дало ему мсто не близъ храма славы, а въ самомъ храм. Любовь сдлалась на всю жизнь вдохновительницею его музы. Но кто же была виновница этого сердечнаго недуга? Это была его племянница, бывшая десятью годами моложе его, Марья Андреевна Протасова. Страсть, овладвшая всмъ его существомъ, окрыляла его талантъ, и въ то же время внушала ему самыя возвышенныя чувства, ограждала его отъ всякихъ низкихъ побужденій и поступковъ…

Здсь насъ поражаетъ противоположность путей, но которымъ шло развитіе двухъ главныхъ представителей русской поэзіи, Жуковскаго и Пушкина: талантъ Пушкина созрвалъ посреди самыхъ пылкихъ увлеченій и порывовъ молодости. За то, конечно, и въ результат оба писателя представляютъ весьма различныя явленія: одинъ, сдлавшись народнымъ поэтомъ, былъ подобенъ горному потоку, который пробиваетъ себ путь сквозь утесы и скалы и мчится съ неудержимою силой, ничему не подчиняясь, другой — поэтъ-космополитъ — можетъ быть приравненъ широкой спокойной рк, отражающей въ своемъ прозрачномъ лон разнообразные берега, мимо которыхъ протекаетъ. Жуковскій можетъ служить какъ-бы доказательствомъ простора русскаго духа, способнаго воспринять и усвоить себ духовныя особенности всхъ другихъ народовъ. Впрочемъ, несправедливо было бы отрицать въ Жуковскомъ всякое отраженіе народнаго духа: оно явно въ его Свтлан, въ его поэм Двнадцать спящихъ двъ, въ его сказкахъ.

Въ стихотвореніяхъ Жуковскаго за послдующіе годы, между прочимъ въ частыхъ посланіяхъ его къ друзьямъ, безпрестанно выражается то благородное настроеніе, которое онъ почерпалъ въ тогдашнихъ своихъ отношеніяхъ и занятіяхъ, его убжденіе въ томъ, что мысль о любимомъ предмет — лучшій охранитель чистоты сердца, что трудъ составляетъ высшее наслажденіе, что онъ самъ себ высшая награда. Эта мысль въ разныхъ формахъ часто повторяется имъ до самаго конца его жизни. Въ посланіи къ Вяземскому и В. Л. Пушкину, въ 1814 году, онъ между прочимъ говоритъ:

‘Хвала воспламеняетъ жаръ,

Но намъ не въ ней искать блаженства —

Въ труд… О благотворный трудъ,

Души печальныя цлитель

И счастія животворитель!

Что предъ тобой ничтожный судъ

Толпы — въ ршеніяхъ пристрастной,

И втреной и разногласной?’

Тотъ же поэтъ ссылается на судъ и примръ Карамзина, литературные взгляды котораго вообще сдлались закономъ для цлой школы писателей, гордившихся названіемъ его послдователей: не искать легкаго успха въ одобреніи мало смыслящей толпы, дорожить только сочувствіемъ не многихъ, но просвщенныхъ судей, не унижать своего достоинства ни дломъ, ни словомъ, — таковы были правила, которымъ слдовали приверженцы Карамзина еще до образованія арзамасскаго общества, которыя ране всхъ наслдовалъ отъ него Жуковскій, которыя поздне принялъ и Пушкинъ. Эти благородныя традиціи одушевляли еще и послдующее поколніе лучшихъ изъ русскихъ писателей. Пушкинъ хотлъ поддержать эти самыя традиціи, когда задумалъ основать Современникъ оплотомъ отъ Библіотеки для чтенія и Сверной Пчелы, угрожавшихъ гибелью этимъ благороднымъ началамъ.

Посланіе къ Батюшкову, писанное`въ 1812 году, исполнено самой высокой философіи: поэтъ тутъ изображаетъ между прочимъ отраду и благотворное вліяніе истинной дружбы и чистой любви, значеніе для совершенствованія юноши того существа, для котораго въ сердц его нтъ другого названія, кром она:

‘Она — въ семъ слов миломъ

Вселенная твоя’… ⁶.

Мы уже знаемъ, что для самого Жуковскаго такимъ существомъ была старшая изъ сестеръ Протасовыхъ, вполн раздлявшая его чувства, въ его собственныхъ замткахъ мы находимъ сердечную исповдь съ яркимъ изображеніемъ тхъ пламенныхъ надеждъ, которыя онъ питалъ, но въ 1812 году эти надежды внезапно рушились, когда онъ ршился просить руки своей очаровательной Маши и получилъ отъ ея матери суровый отказъ съ указаніемъ на кровное между ними родство. Жуковскій долженъ былъ покинуть имніе Протасовыхъ, Муратово, въ Орловской губерніи, и поступилъ въ московское ополченіе.

Съ этой минуты интересъ жизни и поэзіи Жуковскаго раздвояется: съ одной стороны начинаются для него блестящіе литературные успхи, которые скоро открываютъ ему новое высокое поприще дятельности. Съ другой стороны онъ носитъ въ сердц своемъ неисцлимую рану, глубокую скорбь, которая отзывается на лир его томными, унылыми звуками ⁷. Сначала ударъ, нанесенный ему отказомъ сестры, еще не вполн убиваетъ его надежды, но когда чрезъ нсколько лтъ благоразуміе побуждаетъ самый предметъ его любви навсегда отказаться отъ его руки и согласиться на бракъ съ профессоромъ Дерптскаго университета Мойеромъ, — тогда и Жуковскій видитъ необходимость окончательно примириться съсвоею участью, сердечная невзгода вызываетъ его на самую великодушную жертву, какая возможна въ подобныхъ обстоятельствахъ: онъ ршается стать безкорыстнымъ другомъ, отцомъ той, съ которою судьба не позволила ему соединиться ⁸.

Жребій былъ брошенъ въ Дерпт, куда передъ тмъ переселилась г-жа Протасова, выдавъ вторую дочь свою Александру Андреевну за А. . Воейкова, назначеннаго профессоромъ русской словесности при тамошнемъ университет. Это семейное событіе послужило поводомъ къ тому, что и Жуковскій сталъ часто посщать Дерптъ и по временамъ жить тамъ довольно долго. Время не позволяетъ мн остановиться на этомъ любопытномъ эпизод жизни его. Упомяну только, что вдохновлявшая нашего поэта муза опять нашла себ сильную поддержку въ дйствительности: его связь съ Дерптомъ еще боле сроднила его съ нмецкой литературой и вызвала нсколько новыхъ произведеній, заимствованныхъ изъ его любимаго міра поэзіи.

Вс предшествовавшія условія жизни Жуковскаго объясняютъ намъ т основныя духовныя начала, которыми неизмнно во всю жизнь проникнуто его авторство: его неколебимую вру въ безсмертіе души, его убжденіе, что узы, соединявшія на земл два любящія другъ, друга существа, не разрываются смертью одного изъ нихъ, но продолжаются и за гробомъ. Эти упованія прекрасно выражены имъ въ стихотвореніи Теонъ и Эсхинъ (1813 года), въ которомъ отразился итогъ, всего міросозерцанія поэта. Возвратившемуся на родину Эсхину Теонъ, говоритъ:

‘И скорбь о погибшемъ не есть ли, Эсхинъ,

Обтъ неизмнной надежды:

Что гд-то, въ знакомой, но тайной стран,

Погибшее намъ возвратится?

Кто разъ полюбилъ, тотъ на свт, мой другъ,

Уже одинокимъ не будетъ…

Ахъ! свтъ, гд она предо мною цвла,

Онъ тотъ же, все ею онъ полонъ.

По той же дорог стремлюся одинъ

И къ той же возвышенной цли,

Къ которой такъ бодро стремился вдвоемъ:

Сихъ узъ не разрушитъ могила.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Все небо намъ дало, мой другъ, съ бытіемъ,

Все въ жизни къ великому средство,

И горесть и радость — все къ цли одной:

Хвала Жизнедавцу-Зевесу!’

Стихъ: ‘Все въ жизни къ великому средство’ заслуживаетъ особеннаго вниманія: самъ поэтъ его запомнилъ и впослдствіи не разъ ссылался на него въ своихъ письмахъ къ друзьямъ. Дйствительно, слова эти оправдались въ собственной его жизни: какъ впослдствіи удаленіе Пушкина изъ столицы сдлалось для него истопникомъ новыхъ плодотворныхъ впечатлній и художественныхъ созданій, такъ и Жуковскаго то, что казалось ему величайшимъ несчастіемъ, привело къ осуществленію высшихъ задачъ его жизни. Великая историческая эпоха, съ которою совпалъ расцвтъ его таланта, естественно настроила его лиру на патріотическій тонъ: еще въ 1806 году онъ написалъ ‘Пснь барда надъ гробомъ Славянъ-побдителей’. Теперь, поступивъ въ ополченіе за нсколько дней до бородинской битвы и бывъ въ арьергард во время ея, онъ не могъ не воодушевиться всмъ, что видлъ, и вскор ‘Пвецъ въ стан русскихъ воиновъ’ пронесъ по рядамъ цлой арміи и по всей Россіи, вмст со славою нашихъ героевъ, имя тридцатилтняго поэта. Послдствіемъ, котораго онъ и не думалъ искать, было приближеніе его ко двору, вниманіе императрицы Маріи еодоровны вызвало его посланіе къ императору Александру и стихотвореніе ‘Пвецъ въ Кремл’, внушенныя ему конечно не чмъ инымъ, какъ непритворными чувствами, оживлявшими въ эти славные годы всхъ русскихъ. Въ конц 1817 года Жуковскому поручено было преподаваніе русскаго языка великой княгин Александр еодоровн, незадолго передъ тмъ сдлавшейся супругою государева брата, а по вступленіи великаго князя Николая Павловича на престолъ, нашъ поэтъ назначенъ былъ наставникомъ Наслдника его.

Не о томъ мечталъ Жуковскій: ‘Желаю одной независимости, одной возможности писать, не заботясь о завтрашнемъ дн’,— вотъ что онъ передъ тмъ писалъ къ жившему въ столиц Тургеневу: ‘Что и гд и когда писать — мн на волю, я не буду жильцомъ петербургскимъ, но каждый годъ буду въ Петербург’. И вдругъ такой нежданный оборотъ судьбы!.. Но Жуковскій понималъ всю великость и святость возложенныхъ на него обязанностей: онъ не колебался ни минуты въ ршеніи, которое долженъ былъ принять, и изъявилъ полную готовность принести свои планы въ жертву долгу передъ отечествомъ. Замтимъ, однакожъ, что, отказываясь отъ стиховъ, онъ не отказывался отъ поэзіи, т. е. и въ новомъ своемъ призваніи сознавалъ родную себ поэтическую стихію ⁹.

Казалось, начавшаяся для него съ 1818 года педагогическая дятельность совершенно удаляла его отъ прежняго столь дорогого ему поприща. Вышло напротивъ: знакомство великой княгини съ нмецкою литературой, ея любовь къ поэзіи, ея тонкій вкусъ, ея рдкая любознательность и сочувствіе ко всему прекрасному послужили для счастливаго наставника ея новымъ, сильнымъ возбужденіемъ къ продолженію его поэтической дятельности по тому же пути, на которомъ онъ давно стоялъ. Можно даже сказать, что обученіе сдлалось взаимнымъ: безъ просвщенныхъ указаній и внушеній своей высокой ученицы Жуковскій не перевелъ бы многаго, что составило лучшіе цвты въ внк его литературной славы. Такъ прежде помогали его творчеству и уроки молодымъ его племянницамъ. Къ личному вліянію великой княгини на его занятія присоединились заграничныя путешествія, которыя выпадали на его долю въ свит ея и такимъ образомъ давали ему возможность снова сближаться съ природой и пользоваться свободою для поэтическихъ созданій. Такими же путешествіями, вынуждаемыми состояніемъ его здоровья, прерывалась не разъ его дятельность по участію въ воспитаніи Наслдника, что также доставляло ему благотворный досугъ для обогащенія литературы новыми произведеніями. Его пребыванію за границей, въ разные годы этой эпохи, мы обязаны между прочимъ появленіемъ въ печати ‘Орлеанской Двы’, отрывковъ изъ ‘Лалла Рукъ’, ‘Шильйонскаго узника’ и ‘Ундины’.

Въ настоящее время найдется, можетъ быть, не мало людей, которые спросятъ: ‘Дйствительно ли Жуковскій принесъ русской литератур пользу своими переводами, оказалъ ли онъ ими вліяніе на ея развитіе, и не лучше ли было бы, еслибъ онъ, вмсто переводовъ, посвятилъ свой талантъ самобытнымъ произведеніямъ?’

Послдній вопросъ нельзя не признать празднымъ, потому что хотя Жуковскій безъ сомннія и обладалъ творческимъ талантомъ, какъ видно изъ оригинальныхъ трудовъ его, но разсуждать можно только о томъ, что дйствительно сдлано имъ. Относительно значенія Жуковскаго для русской литературы въ первой половин нашего столтія мы смло утверждаемъ, что оно было велико. Главная доля этого значенія принадлежала именно пересаженнымъ имъ на родную почву произведеніямъ нмецкой и англійской литературы. Уже одно то, что Жуковскій своими прекрасными стихотвореніями доставлялъ многочисленнымъ читателямъ высокое эстетическое наслажденіе, должно быть поставлено ему въ немалую заслугу. Такого изящнаго, музыкальнаго стиха, такого чистаго, правильнаго, образнаго и вмст сжатаго, сильнаго языка еще не было слыхано въ русской литератур. И въ этихъ чудныхъ формахъ являлось богатое содержаніе, которое вполн отвчало духовнымъ потребностямъ и настроенію тогдашняго общества. Въ сущности, это идеальное стремленіе къ чему-то возвышенному, эта задумчивая мечтательность, эта глубокая вра въ таинственное, это патріотическое настроеніе, которыми звучала лира Жуковскаго,— вполн согласовались съ духомъ того времени, можно даже сказать, что Жуковскій, съ его энтузіазмомъ къ прекрасному, съ его страстью къ поэзіи и къ воспроизведенію иностранныхъ образцовъ ея, былъ созданіемъ своей эпохи, но дло въ томъ, что у него эти общіе вкусы совпали съ необычайнымъ талантомъ, съ высокими свойствами собственной его природы, а потому и труды его, выливавшіеся изъ глубины души, проникнутые горячею искренностью, должны были носить печать превосходства и воздйствовать на облагороженіе общества, на усиленіе въ немъ человчности и расположенія ко всему прекрасному и идеальному.

Затмъ, поэтическій матеріалъ, заимствованный имъ изъ самыхъ образованныхъ литературъ, матеріалъ, и тамъ имвшій большое значеніе, переданный въ возможномъ совершенств, не могъ не пріобрсти великой цнности для молодой русской литературы. Жуковскій перенесъ къ намъ цлый міръ новыхъ идей, ощущеній и образовъ, вліяніе ихъ на современниковъ конечно нельзя измрить и опредлить съ математической точностью, но оно не подлежитъ сомннію. Міръ этотъ привыкли означать именемъ романтическаго, названіе неопредленное и далеко не покрывающее всего разнообразнаго содержанія заимствованій Жуковскаго изъ новой западно-европейской литературы, но понятное для всякаго, кто вникнетъ во внутренній характеръ переводовъ Жуковскаго, а съ этимъ характеромъ въ близкомъ родств состоитъ и содержаніе оригинальныхъ его сочиненій.

Чтобы уяснить себ это, стоитъ сравнить поэзію его предшественниковъ съ тмъ, что онъ далъ своимъ соотечественникамъ. Изъ его современниковъ, до Пушкина, одинъ только Батюшковъ соперничалъ съ Жуковскимъ въ красот формы, но вся внутренняя сторона его созданій принадлежитъ къ совершенно другой, можно сказать, противуположной сфер идей и образовъ. Не разъ уже было указываемо на Пушкина, какъ на живое доказательство значенія Жуковскаго для послдующаго поколнія поэтовъ. Дйствительно, надобно вспомнить, что когда Пушкинъ поступилъ въ царскосельскій лицей, были уже извстны нкоторыя изъ произведеній, прославившихъ Жуковскаго, другія появились во время пребыванія Пушкина въ лице, такъ что уже ранніе опыты его возникали подъ вліяніемъ вдохновеній пвца Людмилы, Свтланы и Громобоя.

Извстно, какъ Жуковскій самъ охарактеризовалъ въ старости свое прежнее значеніе въ русской литератур. Въ одномъ письм къ Стурдз онъ сказалъ о себ: ‘Во время оно — родитель на Руси нмецкаго романтизма и поэтическій дядька чертей и вдьмъ, нмецкихъ и англійскихъ’ ¹⁰. Подъ романтизмомъ въ поэзіи Жуковскаго слдуетъ разумть не одни переводы его, но и то, что вообще составляетъ содержаніе его поэзіи, углубленіе въ самого себя, изображеніе внутренней своей жизни, своихъ задушевныхъ помысловъ и стремленій, своихъ сердечныхъ страданій и надеждъ. Были у насъ и прежде и посл лирическіе поэты, но ни одинъ изъ нихъ не выразилъ въ такой полнот именно этихъ сторонъ душевнаго міра. Даже и переводы Жуковскаго, при всей своей врности, носятъ отпечатокъ преобладающаго настроенія души его. Сквозь вс его труды различныхъ эпохъ, если исключить немногія шуточныя стихотворенія, проходитъ одинъ общій характеръ поэзіи. Что же именно составляетъ этотъ характеръ?— Кажется, его можно выразить словами: восторженная мечтательность, сопровождаемая горячею любовью къ ближнему, непоколебимою врою и глубокимъ сознаніемъ святости человческой жизни. ‘Жизнь есть святыня’, сказалъ онъ въ одномъ изъ своихъ писемъ, и никогда не измнялъ этому взгляду ни дломъ, ни словомъ. Его поэзія была врнымъ отраженіемъ его жизни, а жизнь была въ ладу съ поэзіей, и везд, на всхъ поприщахъ дятельности, онъ стремился къ осуществленію самаго высокаго идеала человка и гражданина. Къ нему нельзя примнить извстныхъ стиховъ Пушкина о поэт, погруженномъ ‘въ заботахъ суетнаго свта’, что

… ‘межъ дтей ничтожныхъ міра,

Быть можетъ, всхъ ничтожнй онъ’….

Ни одинъ поэтъ не придавалъ своему призванію такого высокаго смысла, какъ Жуковскій. Еще въ 1816 году онъ писалъ А. И. Тургеневу: ‘Поэзія часъ отъ часу становится для меня чмъ-то возвышеннымъ… Не надобно думать, что она только забава воображенія: она должна имть вліяніе на душу всего народа, и она будетъ имть это вліяніе, если поэтъ обратитъ свой даръ къ этой цли. Поэзія принадлежитъ къ народному воспитанію¹¹‘…

До послднихъ дней своей жизни Жуковскій оставался поэтомъ. Хотя онъ въ своихъ письмахъ къ друзьямъ и повторялъ, что пора перейти къ проз, но еще за нсколько мсяцевъ до своей кончины онъ возвратился къ давно задуманной имъ поэм ‘Вчный жидъ’, и доказалъ ею, что поэтическій талантъ не всегда ослабваетъ въ старости ¹². Князь Вяземскій, представившій собою другой примръ того же явленія, находилъ, что эта поэма выше всего, что Жуковскій когда-либо прежде писалъ. Хотя онъ остановился на второй псни, однакожъ, основная идея созданія видна уже и въ написанномъ: она состоитъ въ томъ, что любовь Господня неистощима, что она даже и величайшаго гршника путемъ страданій способна привести къ раскаянію, къ вр и къ упованію. Въ конц второй псни есть замчательныя строки о значеніи поэзіи… Вчный жидъ, Агасверъ, изображая свое одинокое положеніе во вселенной, говоритъ, что видимыя имъ чудеса природы отзываются въ его душ молитвою, а ‘съ нею

‘Сливается нердко вдохновенье

Поэзіи, поэзія земная —

Сестра небесныя молитвы, голосъ

Создателя, изъ глубины созданья

Къ намъ исходящій чистымъ отголоскомъ

Въ гармоніи восторженнаго слова’…

Идеалъ возможнаго на земл счастія Жуковскій видлъ въ семейной жизни. Къ нему стремился онъ съ молодыхъ лтъ, но усплъ достигнуть осуществленія его только приближаясь къ 60-лтнему возрасту. Еще разъ судьба показала себя благосклонною къ его таланту, давъ ему возможность устроить на послднее десятилтіе жизни тихое пристанище для умственнаго труда, вдали отъ шума свта, посреди живописной природы близъ береговъ Рейна.

Сдлавшись женихомъ молодой двушки, бывшей почти втрое моложе его, онъ пожелалъ отдать жившимъ въ Россіи роднымъ своимъ подробный отчетъ въ своемъ сватовств. Послушаемъ, какъ самъ онъ рисуетъ свой идеалъ въ обширномъ письм, посланномъ имъ въ Муратово¹³: ‘Я гонюсь за немногимъ, жизнь спокойная, посвященная труду. Для котораго я былъ назначенъ и отъ котораго отвлекли обстоятельства, жизнь смиренная посреди домашняго круга, безъ заботъ о завтрашнемъ дн, съ нкоторымъ весьма умреннымъ, если можно, избыткомъ, дятельность, боле обращенная на то, чтобы всему, что есть во мн добраго, дать большую твердость, чтобы все дурное или испорченное жизнію поправить или привести въ порядокъ, чтобы наконецъ расчесться, какъ должно со всмъ здшнимъ, подвесть подъ жизнь итогъ и собрать какъ можно боле на дорогу въ другую жизнь — вотъ идеалъ моего земного счастія, которое стало мн гораздо возможне теперь, нежели прежде. Для достиженія къ этому смиренному идеалу у меня теперь есть врный товарищъ, и пустота, донын окружавшая дорогу мою, вдругъ исчезла’.

Но такова неврность человческаго счастія, что и этотъ скромный идеалъ далеко не вполн осуществился въ старости Жуковскаго. Спокойствію его мшали съ одной стороны революціонныя движенія въ южной Германіи, а съ другой болзненность молодой жены. Эти двойныя тревоги нсколько разъ заставляли его мнять мстопребываніе. Нельзя не удивляться кротости и христіанскому терпнію, съ какими онъ переносилъ эти испытанія, сохраняя всю прежнюю энергію своей дятельности, продолжая съ неистощимою любовію и юношескимъ жаромъ работать надъ задуманными трудами. Особенно занимала его дорогая Одиссея, переводъ которой онъ считалъ важнйшимъ литературнымъ подвигомъ своей жизни, а рядомъ съ нею его увлекало изобртеніе педагогическихъ пріемовъ и особенно составленіе таблицъ для обученія своихъ малолтнихъ дтей. ‘Всего изумительне’, замчаетъ его біографъ Плетневъ, говоря объ этомъ времени, ‘была быстрота въ исполненіи его предпріятій, жажда къ трудамъ новымъ и неистощимость въ начертаніи плановъ, день ото дня разнообразнйшихъ’ ¹⁴.

Трогательною чертою послднихъ лтъ жизни Жуковскаго на чужбин было его постоянное стремленіе возвратиться въ отечество, но изъ года въ годъ здоровье жены заставляло его отлагать исполненіе этого завтнаго желанія, а между тмъ друзья звали его въ Петербургъ, на празднованіе пятидесятилтія его литературной дятельности, которое наконецъ и совершилось въ его отсутствіи. Въ одну изъ такихъ-то минутъ тоски по отчизн и чувства одиночества онъ задумалъ своего ‘Царскосельскаго Лебедя’, стихотвореніе, звучащее какимъ-то торжественно-заунывнымъ тономъ и сдлавшееся его собственною лебединою пснью. Не себя ли самого разумлъ онъ, говоря,

‘Лебедь блогрудый, лебедь блокрылый,

Какъ же нелюдимо ты, отшельникъ хилый,

Здсь сидишь на лон водъ уединенныхъ,

Спутниковъ давнишнихъ, прежней современныхъ

Жизни переживши, стуя глубоко,

Ихъ ты поминаешь думой одинокой,

Сумрачный пустынникъ, изъ уединенья

Ты на молодое смотришь поколнье

Грустными очами, прежняго единый,

Брошенный обломокъ — въ новый лебединый

Свтъ, на пиръ веселый гость неприглашенный,

Ты вступить дичишься въ кругъ неблагосклонный

Рзвой молодежи’…

Стихотвореніе кончается описаніемъ смерти лебедя:

‘Лебедь благородный дней Екатерины

Плъ, прощаясь съ жизнью, гимнъ свой лебединый,

А когда доплъ онъ — на небо взглянувши

И крылами сильно дряхлыми взмахнувши, —

Къ небу, какъ во время оное бывало,

Онъ съ земли рванулся… и его не стало

Въ высот, и навзничь съ высоты упалъ онъ,

И прекрасенъ мертвый на хребт лежалъ онъ,

Широко раскинувъ крылья, какъ летящій,

Въ небеса вперяя взоръ ужъ не горящій’.

Мы проводили нашего поэта въ бгломъ очерк отъ колыбели до могилы. Мы вовсе не касались педагогической его дятельности, она составитъ сегодня же предметъ особаго чтенія. Позволю себ только повторить о ней замчаніе одного изъ біографовъ Жуковскаго: ‘онъ былъ нравственнымъ орудіемъ русской исторіи’ {Seidlitz. Ein russisches Dichterleben, стр. 142.}. Мы говорили, чтоонъ задачею поэта считалъ воспитаніе народа. Какъ человку, ему вврено было воспитаніе будущаго Государя. Какъ выполнилъ онъ эту задачу — ршитъ потомство, но одно несомннно: это — глубокое нравственное вліяніе, которое онъ не могъ не распространять на все, что его окружало: если онъ, какъ писатель, дйствовалъ на литературу и общество, то нельзя не сказать, что его вліяніе, какъ дятеля въ царской учебной комнат, отозвалось на цломъ двадцатипятилтіи въ жизни русскаго народа.

ПРИМЧАНІЯ.

¹. Этотъ очеркъ, съ нкоторыми сокращеніями, былъ прочитанъ. Я. К. Гротомъ въ публичномъ собраніи Отдленія русскаго языка и словесности 30 января 1883 года, въ воскресенье, по случаю празднованія столтія со дня рожденія Жуковскаго. О предшествовавшихъ тому обстоятельствахъ упомянуто въ извлеченіяхъ изъ протоколовъ, напечатанныхъ въ том XXXI Сборника Отдленія (стр. IV).

Это собраніе почтили своимъ присутствіемъ: Его Императорской Высочество Великій Князь Владиміръ Александровичъ, президентъ Академіи Наукъ графъ Д. А. Толстой, министръ народнаго просвщенія И. Д. Деляновъ, многіе другіе министры и почетныя лица какъ гражданскаго, такъ и духовнаго вдомства, многіе представители ученаго и литературнаго міра, а также нкоторые члены другихъ двухъ Отдленій Академіи Наукъ. Въ числ присутствовавшихъ было и много дамъ. На эстрад, украшенной роскошною зеленью и живыми цвтами, возвышался за каедрой бюстъ Жуковскаго.

По открытіи засданія, академикъ Я. К. Гротъ заявилъ, что вслдствіе ходатайства президента Академіи министръ финансовъ испросилъ всемилостивйшее соизволеніе на ассигнованіе въ распоряженіе Академіи 1.000 р. для выдачи преміи за лучшее сочиненіе о В- А. Жуковскомъ {См. Сборникъ Отдленія р. яз. и слов., т. XXXI, стр. IV—V. Перепечатываемъ здсь правила присужденія этой преміи, удостоившіяся Высочайшаго утвержденія:

1. Содержаніе сочиненій о Жуковскомъ можетъ быть троякаго рода: а) обстоятельное критическое разсмотрніе произведеній Жуковскаго въ связи съ его жизнію, б) полное разсмотрніе, какъ въ литературномъ, такъ и въ лингвистическомъ отношеніи, какого-нибудь отдла переводовъ Жуковскаго въ связи съ подлинниками наприм. его заимствованій изъ Шиллера или изъ древне-классическаго міра, в) полное разсмотрніе трудовъ Жуковскаго со стороны языка и слога.

2. Сочиненія представляются въ Отдленіе русскаго языка и словесности въ рукописи или въ печати.

3. Премія присуждается Отдленіемъ, отъ котораго будетъ зависть къ участію въ разсмотрніи представленныхъ сочиненій пригласить и постороннихъ литераторовъ.

4. Срокомъ конкурса для представленія сочиненіи о Жуковскомъ назначается 1-е мая 1885 года.}.

Затмъ Я. К. Гротъ прочелъ полученную передъ самымъ засданіемъ телеграмму Ея Императорскаго Высочества великой княгини Александры Іосифовны: ‘Свидтельница глубокаго уваженія двухъ незабвенныхъ Государей къ В. А. Жуковскому, съ благодарною памятью присоединяюсь къ чествованію столтія рожденія славнаго поэта — достойнаго воспитателя великаго Даря Освободителя и безгранично преданнаго слуги Россіи и ея Государей’.

Городской голова И. И. Глазуновъ, прибывшій съ депутаціею думы (Л. Я. Яковлевъ, П. В. Жуковскій, А. А. Краевскій, . М. Стасюлевичъ, М. И. Семевскій и Г. В. Лермонтовъ), прочелъ слдующее постановленіе думы: ‘1) Просить г. городского голову, его товарища Л. Я. Яковлева и 5-хъ гласныхъ явиться въ качеств представителей отъ общества управленія столицы на богослуженіе, на актъ и на торжественный спектакль въ память В. А. Жуковскаго. 2) Возложить отъ города Петербурга два внка: одинъ на могилу В. А. Жуковскаго, а другой на его бюстъ въ Академіи Наукъ. 3) Открыть къ предстоящему учебному году два новыя городскія училища имени В. А. Жуковскаго и въ этихъ училищахъ поставить его портретъ, и 4) Поставить бюстъ В. А. Жуковскаго, присоединивъ къ общей издержк на это пожертвованную профессоромъ K. К. Зейдлицемъ сумму’.

По возложеніи И. И. Глазуновымъ внка на бюстъ поэта академикъ Гротъ прочелъ рчь о жизни и поэзіи Жуковскаго.

Затмъ П. И. Вейнбергъ прочиталъ написанное имъ въ честь Жуковскаго стихотвореніе {Напечатано въ Правительственномъ Встник 1883, No 26.}.

Вступившій вслдъ за нимъ на каедру профессоръ О. . Миллеръ прочелъ два стихотворенія: . П. Розенгейма и кн. Ухтомскаго и свою рчь о педагогической дятельности Жуковскаго {Рчь эту см. въ газет Русь 1883 г. No 4, стихи г. Розенгейма въ той же газет No 5, а стихи кн. Ухтомскаго въ Новомъ Времени 3-го февраля No 2491.}.

Посл того сперва А. Н. Майковымъ, а потомъ Я. П. Полонскимъ были прочитаны приготовленныя ими къ этому дню стихотворенія {Стихотвореніе г. Майкова напечатано въ Правительственномъ Встник No 26 и въ Русскомъ Встник No 1, а пьеса г. Полонскаго въ Встник Европы 1883 г. No 3.}.

Въ конц акта академикъ Гротъ, взойдя вновь на каедру, заявилъ о желаніи представителей: Общества художниковъ, Пушкинскаго Кружка и Кружка с.-петербургскихъ преподавателей прочесть ихъ привтствія въ честь Жуковскаго. Вотъ эти адресы:

Отъ Общества художниковъ:

‘Празднованіе столтняго юбилея дня рожденія поэта Василія Андреевича Жуковскаго, имя котораго внесено въ славный списокъ лицъ, составляющихъ честь, гордость и славу Россіи, не могло остаться безъ отзыва со стороны русскихъ художниковъ, по слдующимъ тремъ причинамъ: 1) Жуковскій съ ранняго возраста обнаружилъ свой талантъ способностью къ рисованію, которая не покидала его и посл, напротивъ, живя въ 1815 году въ Дерпт, онъ занимался въ мастерской профессора живописи Зенфа искусствомъ гравированія на мди, а впослдствіи иллюстрировалъ свои стихотворенія, такъ, напримръ, въ собраніи своихъ сочиненій 1849 года предъ ‘Пснью въ стан русскихъ воиновъ’ Жуковскій представилъ въ маленькой виньетк своего Пвца, т. е. самого себя, безъ бороды, въ казачьей куртк, съ лирой, стоящимъ передъ бородачами товарищами, расположившимися на земл около сторожевого огня. 2) Сочувствуя художникамъ, Василій Андреевичъ, сдлавшись въ 1808 году достойнымъ руководителемъ журнала ‘Встникъ Европы’, первый сталъ украшать свое изданіе статьями по исторіи изящныхъ искусствъ съ приложеніемъ гравюръ знаменитыхъ произведеній живописцевъ. Кром того, положительно можно сказать, что Жуковскій, несмотря на свое высокое общественное положеніе, какъ поэтъ-художникъ былъ искреннимъ другомъ русскихъ художниковъ, и въ минуты неудачъ и тяжкихъ невзгодъ послднихъ являлся, безъ всякаго зова, къ нимъ на помощь, достаточно вспомнить его участіе къ Витбергу, первоначальному строителю храма Спасителя въ Москв, и къ нашему извстному маринисту Айвазовскому, который свидтельствуетъ объ этомъ въ своей автобіографіи, напечатанной на страницахъ ‘Русской Старины’. 3) Наконецъ, будучи наставникомъ Наслдника престола, въ Боз почившаго Императора Александра II, онъ старался руководить въ немъ любовь къ изящнымъ искусствамъ, и по всей вроятности, благодаря Жуковскому, въ альбом, изданномъ Ваттемаромъ въ 1837 году извстнымъ всей Европ, явились два рисунка черкесовъ,-нарисованныхъ 15-ти лтнимъ Цесаревичемъ. Затмъ, по иниціатив наставника будущаго Царя-Освободителя, предоставлена была свобода поэту-художнику Тарасу Шевченко, для чего Е. Брюловъ написалъ портретъ Жуковскаго, который былъ разыгранъ въ лотерею за 2.500 р., и этою цною Шевченко избавился отъ крпостной зависимости. Приведенные факты невольно вызываютъ чувство искренняго задушевнаго выраженія самаго высокаго почтенія и глубокаго уваженія къ Жуковскому, почему русскіе художники, среди которыхъ находятся еще лично знавшіе его, сочли долгомъ настоящимъ адресомъ принести подобающую дань своего сочувствія къ памяти поэта’.

Отъ Пушкинскаго Кружка:

‘Память перваго учителя того Пушкина, именемъ котораго иметъ, честь называться кружокъ,

‘Память задушевнаго поэта сладкихъ грезъ юности и благородныхъ стремленій къ гуманнымъ идеаламъ человчества,

‘Память незабвеннаго наставника нашего въ міровой поэзіи,

‘Память добраго заступника, наконецъ, и стоятеля за Пушкина и Гоголя въ трудныя минуты ихъ жизни, —

‘Горячо привтствуетъ Пушкинскій Кружокъ, отъ души желая, чтобъ русскій геній находилъ себ достойную оцнку и признательность современниковъ и благодарнаго потомства’.

Отъ Кружка преподавателей:

‘Кружокъ петербургскихъ преподавателей русскаго языка и словесности, въ день юбилея В. А. Жуковскаго, не можетъ не высказать тхъ мыслей и чувствъ, которыя всегда соединяются у нихъ съ именемъ дорогого поэта. Ихъ призваніе — знакомить новыя поколнія съ тми высокими идеалами, на которые указывали даровитйшіе русскіе писатели. Въ поэзіи Жуковскаго много родственнаго съ общечеловческими идеалами геніальнаго Шиллера, и въ ней обильный источникъ для знакомства съ патріотизмомъ древняго Грека, въ ней обильный источникъ той воспитательной силы, которая долго и долго будетъ направлять наше юношество къ добру, истин, — словомъ, ко всему тому прекрасному, что составляетъ высшій интересъ жизни и безъ чего нельзя стать достойнымъ и просвщеннымъ гражданиномъ.

‘Поэзія Жуковскаго даетъ учителю могучее средство вызвать въ юной душ ту вру въ идеалъ, съ которой каждый образованный гражданинъ долженъ выступить въ жизнь общественной дятельности.

‘Жизнь Жуковскаго, столь часто являвшагося покровителемъ страждущихъ, представляетъ намъ такія черты, изъ которыхъ слагается образъ честнаго гражданина.

‘Педагогическая дятельность Жуковскаго есть незабвенная заслуга предъ отечествомъ. Его воспитанникъ былъ на царскомъ престол человколюбивйшимъ монархомъ. Давая такое воспитаніе, всецло направленное къ одной возвышенной цли, мы всегда доставимъ отечеству добрыхъ и дятельныхъ гражданъ, и такимъ добрымъ и дятельнымъ гражданиномъ былъ бы и Царь-Мученикъ, однако, удломъ его былъ престолъ, и онъ еще шире воспользовался плодами воспитанія на пользу дорогой отчизны.

‘Такимъ образомъ, и поэзія, и жизнь, и дятельность Жуковскаго даютъ намъ то, что нужно для педагога, чтобы стать на высоту своего призванія’.

* * *

Затмъ Я. К. Гротъ довелъ до свднія, что отъ сына поэта, Павла Васильевича Жуковскаго, получено изъ Венеціи письмо, въ которомъ онъ выражаетъ скорбь о томъ, что болзнь не позволяетъ ему принять личнаго участія въ чествованіи памяти отца.

Прочитаны телеграммы:

1. Отъ Елизаветы Николаевны Карамзиной изъ Алупки (на имя И. Н. Батюшкова):

‘Всмъ сердцемъ, полнымъ дорогихъ воспоминаній, принимаю участіе въ торжеств. Посылаю вамъ сто рублей на стипендію’.

Вмст съ этою телеграммой въ Академію доставленъ отъ имени семейства Карамзиныхъ роскошный внокъ для помщенія передъ бюстомъ Жуковскаго.

На имя Отдленія русскаго языка и словесности и академика Грота:

2. Отъ директора каменецъ-подольской гимназіи Сторожева:

‘Ввренная мн каменецъ-подольская гимназія сегодня, по отслуженіи законоучителемъ панихиды по В. А. Жуковскомъ, чествовала намять писателя изложеніемъ свдній о жизни его и значеніи покойнаго въ русской литератур и чтеніемъ учениками произведеній поэта. Учащіе и учащіеся просятъ присоединить ихъ къ знаменательному торжеству’.

3. Изъ Праги:

‘Кружокъ любителей русскаго языка проситъ изъявить чувства уваженія къ памяти Василія Андреевича Жуковскаго, великаго человка и поэта’.

4. Изъ Гельсингфорса:

‘Александровская и Маріинская русскія гимназіи просятъ, въ лиц вашемъ, торжественное собраніе Академіи принять и ихъ привтъ памяти великаго русскаго писателя и служителя правды и добра’.

5. Изъ Дерпта, отъ профессора Висковатаго:

‘На могилахъ прошлаго торжеетвуя новую славу поэта, шлемъ мы русскій привтъ собравшимся во имя его’.

6. Изъ Дерпта же, отъ друга и біографа Жуковскаго, 84-хлтняго доктора Карла Карловича Зейдлица:

‘Милостивые государи. Позвольте и мн изъ края, гд покоится прахъ ангела-хранителя помышленій всей жизни Жуковскаго, гд готовилъ онъ себ вчный пріютъ, — присоединить голосъ къ выраженію общаго прославленія нашего поэта. Дай Богъ, чтобы его поэтическія творенія, педагогическіе труды и примръ патріотической жизни снова и снова свтили грядущимъ поколніямъ яркимъ маякомъ сквозь туманъ и мракъ эгоизма и соціальныхъ заблужденій’.

Этимъ закончилось блестящее академическое торжество, оставившее во всхъ присутствовавшихъ самое отрадное впечатлніе. Возбужденное въ собраніи восторженное сочувствіе выражалось посл каждаго чтенія продолжительными рукоплесканіями. Никогда еще академическія торжества не привлекали такой многочисленной публики: зала была до того переполнена, что число приготовленныхъ креселъ и стульевъ оказалось, противъ ожиданія, недостаточнымъ. Въ сосдней съ залою комнат была устроена выставка портретовъ и бюстовъ Жуковскаго, нкоторыхъ изъ его рукописей, всхъ изданій его сочиненій, рисунковъ его собственной работы и т. п. Выставка эта, состоявшаяся главнымъ образомъ по почину и стараніями Н. И. Стояновскаго, оставалась открытою еще цлую недлю посл празднованія памяти Жуковскаго.

На другой день посл академическаго торжества получена была слдующая телеграмма изъ Люблянъ (Лайбаха):

Litevaturnoje obscestvo Matica Slovenska prisutsvujet duhom segodnjasjnej torzestvennosti nezabvennago slavjanina i velikago poeta Zukovskago. Подписалъ: Grasselli. (Изъ Правит- Встника, No 26).

Чествованіе началось еще наканун академическаго собранія, въ. субботу 29-го января, заупокойною литургіей и панихидой въ Александро-Невской лавр.

30-го же января устроенъ былъ литературно-музыкальный вечеръ въ Большомъ театр. Составъ вечера былъ слдующій: 1-е дйствіе и 2-я картина 3-го дйствія оперы: ‘Орлеанская два’ Чайковскаго,, драматическая поэма ‘Камоэнсъ’, баллада ‘Свтлана’ съ живыми картинами, во время представленія которыхъ самая баллада была прочитана г-жою Савиною, нсколько стихотвореній В. А. Жуковскаго, положенныхъ на музыку: апоеозъ (чтеніе стихотвореній Полонскаго и Вейнберга). Живая картина. Внчаніе бюста поэта и стихи Пушкина къ портрету Жуковскаго, прочитанные А. А. Потхинымъ.

². Карамзинъ имлъ боле случаевъ высказывать свои политическіе и общественные взгляды, во многомъ несогласные съ господствующими нын понятіями, и это въ глазахъ нкоторыхъ повредило его слав, какъ гражданскаго дятеля. Спрашивается однакожъ, могутъ ли строгіе порицатели такихъ убжденій его ручаться, что еслибъ, они были его современниками, то сами думали бы иначе? Жуковскій, какъ поэтъ и педагогъ, стоялъ дале отъ общественныхъ интересовъ, подобнаго оттнка и не навлекъ на себя этого нареканія. Напротивъ, извстно, что онъ, въ начал 1820-хъ годовъ, прослылъ-было либераломъ за то, что отпустилъ на волю два семейства крпостныхъ, изъ которыхъ одно было прежде куплено на его имя книгопродавцемъ Поповымъ.

³. Трудъ Плетнева: ‘О жизни и сочиненіяхъ В. А. Жуковскаго’ напечатанъ въ живописномъ Сборник 1853 года и тогда же изданъ отдльною книгой (Спб., 188 стр.). Трудъ Е. Е. Зейдлица явился въ Журнал Министерства Народнаго Просвщенія 1869 г. (май, апрль и іюнь, ч. CXLII и CXLIII), потомъ отдльно на нмецкомъ язык. (W. А. Joukoffsky. Ein russisches Dichterleben. Mitau 1870, а въ слдующемъ году 2-мъ изданіемъ) и наконецъ отдльною же книгой на русскомъ язык: ‘Жизнь и поэзія В. А. Жуковскаго’, Спб. 1883 г.’ — Подъ редакціею П. А. Ефремова напечатано Глазуновымъ 7-е, самое полное до сихъ поръ, изданіе сочиненій и писемъ Жуковскаго въ 6-ти томахъ.

⁴. Вотъ боле полное извлеченіе изъ этого письма Жуковскаго къ А. И. Тургеневу, напечатаннаго въ VI том изданія г. Ефремова, стр. 388 — 392.

‘Вся моя прошедшая жизнь покрыта туманомъ недятельности, душевной… Причина теб извстна… Ты скоро, можетъ быть, получишь отъ меня посланіе о дятельности, о благодтельности этого святаго генія, которому посвящаю жизнь мою, которымъ будетъ храниться все мое счастье… Я всегда говорю себ: настоящая минута труда уже сама по себ есть плодъ прекрасный.

‘Такъ, милый другъ, дятельность и предметъ ея, польза — вотъ что меня теперь одушевляетъ… Теперь главныя занятія мои составляютъ: исторія всеобщая, какъ приготовленіе къ русской и къ классикамъ, и языки, пока латинскій, а черезъ нсколько времени и греческій. Въ Встникъ Европы буду посылать переводы, ибо это необходимо для кармана… Лучше поздно, нежели никогда… Трудъ, который былъ для меня прежде тяжелъ, становится для меня любезенъ часъ отъ часу боле. Я увренъ теперь, что одинъ тотъ только почитаетъ трудъ тяжкимъ, кто не знаетъ его, но тотъ именно его и любитъ, кто наиболе обремененъ имъ’.

Интересно также то, что Жуковскій въ этомъ письм сообщаетъ о правильности своего образа жизни, оправдываясь въ томъ, что долго не писалъ къ своему другу: ‘Часы мои раздлены. Для каждаго есть особенное непремнное занятіе. Слдовательно, есть и часы для писемъ… Но я долженъ часто писать въ типографію. Два раза въ недлю непремнно долженъ отправить корректуру… отчего и случается иногда совершенная невозможность къ теб писать, я въ этомъ порядк непремнно хочу быть педантомъ, въ противномъ случа, что ни длай, все будетъ неосновательно…’ Въ конц письма онъ опять возвращается къ этому предмету: ‘Мое посланіе (къ теб) очень вертится у меня въ голов, и я бы давно написалъ его, если бы не былъ рабомъ моего нмецкаго порядка — и восхищенію стихотворному назначенъ у меня часъ особый, свой. Но это восхищеніе какъ-то упрямо, и не всегда въ положенное время изволитъ ко мн жаловать. Между прочимъ скажу теб, чтобъ поджечь твое любопытство, что у меня почти готова еще баллада, которой главное дйствующее лицо дьяволъ, которая вдвое длинне Людмилы и гораздо ея лучше. И этотъ дьяволъ посвященъ будетъ милой переписчиц (одной изъ племянницъ его Александр Андреевн Протасовой, впосл. Воейковой), которая сама нкоторымъ образомъ, по своей обольстительности — дьяволъ’ (VI, 393).

⁵. Здсь я говорю по собственнымъ своимъ воспоминаніямъ. Вскор посл появленія въ Современник (январь 1838 г.) моего перевода ‘Мазепы’ Байрона (который еще въ рукописи былъ прочитанъ Жуковскимъ), Василій Андреевичъ черезъ Плетнева просилъ меня къ себ. Онъ жилъ тогда въ такъ называемомъ Шепелевскомъ дом (части Зимняго дворца, гд нын императорскій музей). Я поднялся къ нему въ верхній этажъ этого высокаго зданія и засталъ его работающимъ, въ халат, стоя передъ конторкой. Онъ принялъ меня очень привтливо, похвалилъ мой переводъ, разспрашивалъ о моихъ занятіяхъ и между прочимъ совтовалъ изучать исторію Карамзина, какъ лучшій источникъ истинной поэзіи. Потомъ онъ водилъ меня по своимъ комнатамъ и показывалъ на подоконникахъ множество картонокъ, въ которыхъ хранились автографы его сочиненій. Сбираясь хать за границу въ свит Наслдника, онъ намренъ былъ въ Швеціи познакомиться съ Тегнеромъ и взялъ у меня рукопись уже почти оконченнаго мною перевода ‘Фритіофо-саги’. Это свиданіе произвело на меня глубокое впечатлніе, и я тогда же написалъ сонетъ, котораго однакожъ не только не поднесъ ему, но и никому до сихъ поръ не сообщалъ. Кстати помщаю его здсь, въ примчаніяхъ къ академической рчи:

Жуковскому.

Благодарю тебя, возвышенный поэтъ!

Едва ступилъ я шагъ на поприщ мн новомъ,

И вотъ ужъ слышу я твой ласковый привтъ,

И силъ мн придалъ ты своимъ волшебнымъ словомъ.

Благодарю! священъ мн будетъ твой совтъ:

Я душу закалить хочу въ труд суровомъ,

Награды только въ немъ искать даю обтъ,

Отъ суетности онъ пусть будетъ мн покровомъ.

Хвала судьб: сбылись давнишнія мечты:

Того, чье имя мн такъ драгоцнно было,

Кто плъ такъ сладостно, такъ нжно, такъ уныло,

Того узналъ и я: сей гласъ, сіи черты

Не въ силахъ я забыть, а съ памятью ихъ милой

Мн будетъ спутникомъ и геній красоты.

(1838).

Въ слдующемъ году Жуковскій оказалъ мн важную услугу. Въ то время я еще служилъ въ Государственной канцеляріи, но страстно желалъ перейти на ученое поприще, и именно въ Финляндію, гд открывались виды на университетскую каедру по русской литератур. Узнавъ о томъ, Жуковскій вытребовалъ у меня записку о план будущихъ моихъ занятій и самъ отвезъ ее къ тогдашнему министру статсъ-секретарю великаго княжества Финляндскаго, барону Ребиндеру. Такимъ образомъ Жуковскій помогъ мн сдлаться изъ чиновника ученымъ.

6. Въ посланіи къ Батюшкову такъ изображены цли, къ которымъ долженъ стремиться истинный поэтъ:

‘Когда любовью страстной

Лишь то боготворимъ,

Что благо, что прекрасно,

Когда отъ нашихъ лиръ

Ліются жизни звуки,

Чарующіе муки,

Сердцамъ дающи миръ,

Когда мы пснопньемъ

Жаръ славы пламенимъ

Въ душ, летящей къ благу,

Стезю къ убогихъ прагу

Являемъ богачамъ,

Не льстимъ земнымъ богамъ,

И дочери стыдливой

Заботливая мать

Гармоніи игривой

Сама велитъ внимать, —

Тогда и дарованье

Во благо намъ самимъ,

И мы не посрамимъ

Поэтовъ достоянья.

О другъ! служенье музъ

Должно быть ихъ достойно:

Лишь съ добрымъ ихъ союзъ’.

Въ конц Жуковскій рисуетъ тотъ идеалъ поэта, которому онъ хочетъ остаться вренъ во всю жизнь и которому дйствительно никогда не измнялъ:

‘Что ждетъ его вдали,

О томъ онъ забываетъ,

Давно не довряетъ

Онъ счастью на земли.

Но, другъ, куда бъ судьбою

Онъ ни былъ приведенъ,

Всегда, везд душою

Онъ будетъ прилпленъ

Лишь къ жизни непорочной:

Таковъ къ друзьямъ заочно,

Каковъ и на глазахъ —

Для нихъ стихи кропаетъ

И быть такимъ желаетъ,

Какимъ въ своихъ стихахъ

Себя изображаетъ’.

7. Изъ напечатанныхъ недавно писемъ Жуковскаго и отрывковъ изъ его дневника {Русская Старина 1883, январь, стр. 270.} можно видть, какъ нжно онъ заботился о своей безцнной Маш, и въ какое невыразимое горе его повергъ отказъ ея матери. Онъ самъ разсказываетъ, какія надежды передъ тмъ его оживляли: ‘Я съ восхищеніемъ давалъ Создателю своему сердечное общаніе быть его достойнымъ своею жизнію, въ благодарность за то счастье, которое онъ давалъ мн предчувствовать въ этой живой надежд. О! я въ эту минуту только чувствовалъ, что можно быть счастливымъ въ этой жизни. Другая мысль несказанно меня радовала. Я видлъ въ будущемъ не одно неизъяснимое счастье принадлежать ей, длить съ нею жизнь и все, я видлъ тамъ самого себя совсмъ не такимъ, каковъ я теперь, лучшимъ, новымъ, живымъ, а не мертвымъ… Эта надежда нкогда увидть самого себя лучшимъ восхитительна. Мн представляется, какъ будто сквозь какой туманъ: спокойствіе, душевная тишина, довренность къ Провиднію. Одна уже надежда даетъ мн большую привязанность къ религіи, къ святой и чистой религіи. О! какъ она нужна для того, чтобы счастіе было прочно и чисто!.. О! теперь вра становится милйшею моею мыслью — врить для меня теперь необходимо. Вра есть то святое убжище, въ которое переношу счастіе въ жизни. Когда буду съ ней вмст, когда получимъ свободу вмст мыслить и чувствовать, тогда боле всего будемъ укоренять себя въ этой утшительной вр’.

8. Покидая Дерптъ по вол сестры своей, Жуковскій писалъ оставшейся тамъ Марь Андреевн: ‘Я никогда не забуду, что всмъ тмъ счастьемъ, какое имю въ жизни, обязанъ теб, что ты давала лучшія намренія, что все лучшее во мн было соединено съ привязанностью къ теб, что наконецъ теб же я былъ обязанъ самымъ прекраснымъ движеніемъ сердца, которое ршилось на пожертвованіе тобою’ (Зейдлицъ, жизнь и поэзія В. А. Жуковскаго, стр. 73).

9. Вскор посл назначенія своего въ наставники великаго князя Жуковскій писалъ къ своей племянниц Анн Петровн Зонтагъ ‘Прощай навсегда поэзія съ римами. Поэзія другого рода со мною, мн одному знакомая, понятная для одного меня, но для свта безмолвная. Ей должна быть посвящена вся остальная часть жизни’. (Плетневъ, О жизни и сочиненіяхъ В. А. Жуковскаго. Спб. 1853. Стр. 69). Педагогическая дятельность нашего поэта при двор продолжалась ровно 10 лтъ, если считать ее съ опредленія его въ преподаватели къ великой княгин Александр едоровн и доводить до путешествія по Европ съ августйшимъ сыномъ ея.

¹⁰. Сочиненія Жуковскаго, т. VI, стр. 541. При склад своего ума, при своей наклонности къ чудесному и сверхъестественному, Жуковскій между прочимъ пристрастился къ средневковому міру, къ сказкамъ о рыцаряхъ и ихъ замкахъ, о духахъ и привидніяхъ. Это была одна изъ тхъ областей поэзіи, которая пришлась наиболе по вкусу тогдашней русской молодежи. Явилось безчисленное множество подражателей этого направленія литературы. Даже въ учебныхъ заведеніяхъ молодые люди упражнялись въ сочиненіи рыцарскихъ сказокъ такого рода, въ рисованіи къ нимъ картинокъ съ замками, луной и гробницами. Говорю опять по своимъ воспоминаніямъ: поступивъ, въ 1823 году, въ царскосельскій лицейскій пансіонъ, я видлъ подобныя произведенія пера и кисти въ тетрадяхъ моихъ товарищей. Однимъ изъ любимыхъ романсовъ, которые плись тогда въ этомъ заведеніи, рядомъ съ ‘Черною шалью’ Пушкина, было положенное на музыку стихотвореніе Жуковскаго: ‘Дубрава шумитъ’.

Приведенныя изъ письма къ Стурдз слова Жуковскаго являются тамъ въ слдующей обстановк: ‘Единственною вншнею наградою моего труда (т. е. перевода Одиссеи) будетъ сладостная мысль, что я (во время оно родитель на Руси нмецкаго романтизма и поэтическій дядька чертей и вдьмъ нмецкихъ и англійскихъ) подъ старость загладилъ свой грхъ и отворилъ для отечественной поэзіи дверь Эдема, не утраченнаго ею, но до сихъ поръ для нея запертого’.

Это было сказано конечно подъ вліяніемъ того увлеченія, съ какимъ онъ отдался изученію и воспроизведенію на родномъ язык Гомера. Ему казалось, что важнйшимъ его литературнымъ подвигомъ и главною заслугою передъ потомствомъ будетъ этотъ трудъ его старости. Между тмъ нельзя не признать, что въ поэтической его дятельности переложенія произведеній нмецкой и англійской литературы, и но художественному достоинству ихъ, и по вліянію на современниковъ, стоятъ выше перевода Одиссеи. Какъ ни глубоко было поэтическое чутье Жуковскаго для постиженія духа и красотъ древнеклассическаго эпоса сквозь германскую оболочку, хотя и обставленную всякими историческими и филологическими поясненіями, мы все-таки не можемъ относиться къ его переводу съ тмъ довріемъ, съ какимъ читаемъ переводъ, сдланный талантливымъ переводчикомъ прямо съ подлинника. Можно согласиться, что трудъ поэта-переводчика, хотя и незнакомаго съ языкомъ Гомера, выше другого, который былъ бы сдланъ знатокомъ-эллинистомъ, но безъ поэтическаго таланта, тмъ не мене, для полной врности подлиннику, и талантъ не можетъ обойтись безъ знанія его языка. Своими переводами изъ Шиллера Жуковскій внесъ въ русскую литературу цлый новый міръ идей и созерцаній, которыя безъ его посредничества остались бы чужды русскому обществу и которыя не могли не имть значенія для всей современной отечественной литературы. Въ недавно изданномъ труд г. Цвтаева о балладахъ Шиллера {См. воронежскія Филологическія Записки 1882, и отдльное изданіе того труда.} показано, что въ нкоторыхъ строкахъ и цлыхъ куплетахъ Жуковскій не совсмъ точно передавалъ смыслъ подлинника, но это частности, не имющія большой важности въ цломъ: для переводчика въ стихахъ бываютъ трудности непреодолимыя, онъ отвчаетъ за точность своего переложенія въ предлахъ возможнаго, удачный стихотворный переводъ, несмотря на отступленія въ подробностяхъ, все-таки врне передаетъ идею, характеръ и тонъ подлинника, нежели переводъ въ проз, совершенно убивающій поэтическую прелесть, дающій одинъ остовъ вмсто дышащаго жизнью тла. Вотъ почему переводы Жуковскаго изъ новыхъ поэтовъ настолько близки къ совершенству, насколько это вообще возможно.

¹¹. Передъ нами шесть томовъ убористой печати, въ которыхъ поэтъ осуществилъ это понятіе о своемъ высокомъ призваніи. Это одно изъ драгоцннйшихъ сокровищъ нашей литературы. Ужели на потомств будетъ лежать упрекъ, что оно не познало одного изъ вщихъ сыновъ русскаго народа? Мы должны не только съ благодарностью свято хранить память о Жуковскомъ, но и съ любовью изучать его жизнь и поэзію, себ въ назиданіе, въ очищеніе собственной нашей жизни, нашихъ помысловъ, стремленій и длъ.

¹². За два дня передъ смертью, Жуковскій, говоря со священникомъ Базаровымъ объ этой поэм, между прочимъ сообщилъ ему, что Юстинъ Кернеръ берется перевести ее въ стихахъ. Общаніе это теперь исполнено: къ отпразднованному недавно юбилею въ Баденъ-Баден явился прекрасный, очень близкій къ подлиннику переводъ: ‘Ahasver, der ewige Jude. Dichtung von Joukoffsky. Baden-Baden, 1883’. Обращаемъ на него вниманіе любителей нмецкой поэзіи.

¹³. Это письмо въ первый разъ появилось въ Русской Бесд 1859 г., кн. III, а недавно перепечатано въ книг г. Загарина: ‘Жуковскій и его произведенія’.

¹⁴. Плетневъ, О жизни и сочиненіяхъ Жуковскаго, стр. 137.

ОЧЕРКЪ ЖИЗНИ И ПОЭЗІИ ЖУКОВСКАГО 1).

1883.

ПРИМЧАНІЯ.

Читайте также:

ОЧЕРКЪ ЖИЗНИ И ПОЭЗІИ ЖУКОВСКАГО ¹).