Очерк деятельности и личности Карамзина, Грот Яков Карлович, Год: 1866 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 57 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).

БІОГРАФІИ, ХАРАКТЕРИСТИКИ И КРИТИКО-БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1901.

**ОЧЕРКЪ ДЯТЕЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ КАРАМЗИНА *)**

1866.

*) Составленный академикомъ Я. К. Гротомъ къ торжественному собранію Академіи Наукъ 1-го декабря 1866 года.— Примчанія къ этой стать помщены въ конц ея.— Напеч. въ ‘Сборник Отд. р. яз. и сл.’, 1867, т. I.

‘Не врно то удивленіе и безсмертіе, котораго ожидать могутъ произведенія творческаго духа, ибо вкусъ націй перемняется со временами, по честь его нравственнаго характера нетлнна и непреходяща, подобно Религіи и Добродтели, которыхъ вкъ есть — вчность’.

(Письма Русскаго путешественника, Лейпцигъ, 15 іюля 1789: изъ біографіи Геллерта).

Увлекаемые неотразимой силой современныхъ интересовъ и быстро смняющихся впечатлній, мы невольно забываемъ прошлое и рдко къ нему возвращаемся. Но бываютъ минуты, когда тотъ или другой изъ прежнихъ дятелей нашихъ мощно привлекаетъ къ себ общее вниманіе, и мы открываемъ въ жизни его много отраднаго и поучительнаго. Поблднвшіе отъ времени образы встаютъ передъ нами во всей яркости своихъ первоначальныхъ красокъ, подъ волшебнымъ жезломъ исторіи воскресаютъ мертвые со всею житейскою ихъ обстановкой, изъ мрака забвенія возникаютъ дла и событія, и мы съ удивленіемъ видимъ, что многое, еще и теперь желательное, уже совершалось въ минувшемъ или, по-крайней мр, было также предметомъ желаній нашихъ отцовъ и ддовъ. Таково, между прочимъ, значеніе ныншняго торжества.

Въ исторіи русскаго образованія Карамзинъ есть лицо не только необыкновенное, но въ своемъ род единственное. Онъ былъ первымъ у насъ писателемъ, который всю свою жизнь нераздльно посвятилъ литератур и ею одной создалъ себ независимое и блестящее положеніе. Онъ представляетъ разительный примръ великаго значенія характера въ дятельности писателя. Въ страстномъ Ломоносов намъ понятно необоримое упорство стремленій, но въ кроткомъ Карамзин насъ особенно поражаетъ энергія воли, съ какою онъ неуклонно и неутомимо идетъ къ одной, разъ избранной имъ цли. Такая сила характера объясняется только силой внутренняго призванія и таланта. На ихъ сознаніи основывалось то твердое убжденіе въ необходимости сохранить свою независимость, которое заставляло Карамзина отвергать неоднократныя предложенія почетныхъ мстъ по ученой или государственной служб ¹. Но къ иде характера принадлежитъ также твердость правилъ и достоинство въ образ дйствій: вс, лично знавшіе исторіографа, согласны въ томъ, что какъ ни высоко стоялъ Карамзинъ-писатель, еще выше былъ Карамзинъ-человкъ ². Русская критика послдняго десятилтія представила намъ одно очень неотрадное явленіе. Разбирая нашихъ прежнихъ писателей, она съ стоическою строгостію выискивала и выставляла ихъ человческія слабости, не обращая вниманія на духъ и нравы времени, которые могли служить имъ нкоторымъ извиненіемъ. Но та же критика не хотла останавливаться на ихъ достоинствахъ и добродтеляхъ: она такъ же сурово относилась къ Карамзину ³, какъ напримръ къ Державину, хотя въ жизни перваго трудно отыскать тни, подобныя тмъ, въ которыхъ упрекаютъ послдняго. Тмъ многозначительне и глубже было дйствіе, какое Карамзинъ производилъ на современниковъ: онъ не только усиливалъ въ нихъ любовь къ чтенію, не только распространялъ литературное и историческое образованіе, но также возбуждалъ въ масс читателей религіозное и нравственное чувство, утверждалъ въ нихъ благородный и честный образъ мыслей, воспламенялъ патріотизмъ. Поколніе, къ которому принадлежалъ Карамзинъ, такъ далеко отъ нашего, что многіе могутъ видть въ немъ явленіе, для насъ чуждое. Но если станемъ ближе всматриваться въ него, то найдемъ, что онъ, по своему образованію, по духу своей дятельности, даже по многимъ изъ своихъ взглядовъ и стремленій, принадлежалъ боле нашей эпох, нежели своей. Самый первый шагъ его въ литератур, — усовершенствованіе письменной рчи, единогласно одобренное и принятое всмъ послдующимъ поколніемъ, былъ шагомъ человка, идущаго впереди своихъ современниковъ. Такъ шелъ онъ и посл: чмъ глубже будемъ изучать Карамзина, тмъ боле будемъ убждаться въ томъ.

Жизнь Карамзина, продолжавшаяся 60 лтъ, знаменательно совпадаетъ съ пространствомъ времени отъ первыхъ годовъ царствованія Екатерины II до кончины императора Александра Павловича, котораго онъ пережилъ только немногими мсяцами. Это шестидесятилтіе раздляется на дв равныя половины, изъ которыхъ одна вся принадлежитъ вку Екатерины, а другая, самою значительною частію, вку Александра. Въ первой Карамзинъ былъ поэтомъ и литераторомъ, въ послдней почти исключительно историкомъ. Въ кратковременное правленіе императора Павла, когда, по выраженію Карамзина, музы закрыли свои лица чернымъ покрываломъ ⁴, онъ готовился къ переходу отъ изящной литературы къ строгой наук. Об эпохи вмст составляютъ одинъ изъ самыхъ блестящихъ періодовъ въ европейской литератур, начавшійся во второй половин прошлаго вка посл того, какъ слава многихъ мыслителей и поэтовъ придала литератур высокое значеніе въ глазахъ общества и правительствъ. Везд государи не только стали оказывать ей особенное покровительство, но и сами охотно вступали въ ряды писателей: Фридрихъ Великій, Екатерина II и Густавъ III старались заслужить лавры безсмертія не одними государственными длами, но и перомъ. Въ Германіи, въ Англіи, во Франціи явилось множество талантовъ съ европейскою славою.

Въ такую-то пору развивался на берегахъ Волги юноша, которому суждено было стать въ уровень со многими изъ этихъ знаменитостей и начать новый литературный періодъ въ своемъ отечеств. Онъ былъ рожденъ съ пылкою душой, съ тонкимъ, созерцательнымъ умомъ, съ сердцемъ мягкимъ и наклоннымъ ко всему доброму и прекрасному. Характеръ времени, къ которому относилось его воспитаніе, вполн согласовался съ природою для образованія его писателемъ. Къ тому присоединились благопріятныя обстоятельства собственной его жизни. Такимъ образомъ счастливая звзда Карамзина направила къ одной цли вс три главные элемента, подъ вліяніемъ которыхъ совершается развитіе человка. Любопытно было бы прослдить, какъ совокупное ихъ дйствіе могло въ Россіи XVIII вка образовать личность, такъ страстно преданную умственнымъ и нравственнымъ интересамъ. Карамзинъ сдлался высшимъ проявленіемъ гуманнаго настроенія вка Екатерины II, какъ бы плодомъ ея человколюбиваго правленія, ея непрерывныхъ заботъ о просвщеніи своего народа. Его молодость согрвалась благотворными впечатлніями, которыя отвсюду проникали въ жизнь.· учрежденія Екатерины, ея Наказъ, дятельность Новикова и многія явленія тогдашней литературы бросили въ нжную душу молодого человка смена, которыя должны были взойти въ ней обильною жатвой ⁵.

Какъ ни скудны положительныя свднія о дтств и воспитаніи Карамзина, мы однакожъ знаемъ довольно, чтобы опредлить основныя черты и главные моменты его духовнаго развитія. Мы знаемъ, что однимъ изъ самыхъ раннихъ источниковъ его образованія было чтеніе нравоучительныхъ романовъ и что онъ впослдствіи приписывалъ имъ значительное вліяніе на развитіе въ немъ нравственнаго чувства, однакожъ вмст съ тмъ сознавалъ вредное ихъ дйствіе, говоря, что ихъ можно назвать теплицею для юной души, которая отъ такого чтенія зретъ преждевременно ⁶. Этимъ объяснялъ онъ въ себ излишество юношеской мечтательности. Въ дтств онъ мечталъ особенно о воинской слав, 9-ти лтъ отъ роду, читая Римскую Исторію, онъ воображалъ себя маленькимъ Сципіономъ и высоко поднималъ голову ⁷. Готовя себя такимъ образомъ, не только по тогдашнему обычаю, но и по охот, для военной службы, Карамзинъ не могъ получить ученаго образованія въ пансіон Шадена. Этотъ замчательный педагогъ, который самъ писалъ о воспитаніи дворянъ ⁸, конечно сообразовался, въ урокахъ Карамзину, съ будущимъ его назначеніемъ и не училъ его, напримръ, древнимъ языкамъ. Впрочемъ, съ французскимъ и нмецкимъ Карамзинъ у Шадена также ознакомился недостаточно, и только впослдствіи, особенно во время своего путешествія, усовершенствовался въ этихъ двухъ языкахъ ⁹. Учебникъ реторики, составленный Шаденомъ, содержитъ въ себ одну мысль, замчательную по отношенію къ Карамзину: это та мысль, что всякая реторика безплодна безъ чтенія лучшихъ писателей и частыхъ упражненій въ сочиненіи, что наставникъ долженъ удлять боле времени на чтеніе и объясненіе писателей, на упражненіе въ сочиненіяхъ, нежели на теоретическія правила ¹⁰. Такому убжденію въ воспитател Карамзина нельзя не придавать особенной важности:: мы можемъ отсюда вывести заключеніе, что Карамзинъ еще въ пансіон Шадена пріобрлъ навыкъ въ письменномъ изложеніи мыслей и охоту къ литературнымъ занятіямъ. Отсюда же намъ становится понятна необыкновенная начитанность его, основаніе которой было положено имъ еще въ дтств. Мы видимъ вообще, что онъ въ молодости боле читалъ, нежели учился, и образованіемъ своимъ былъ обязанъ преимущественно самому себ, своей любознательной и дятельной природ. Страсть, ране всхъ другихъ пробудившаяся въ душ его и не покидавшая его во всю жизнь, была любовь къ литератур. Корнемъ и основаніемъ этой любви онъ самъ считалъ чувствительность, которою отличался въ высокой степени. Въ чувствительной душ, по его убжденію, любовь къ изящному всегда сопровождается съ одной стороны стремленіемъ къ слав, съ другой благороднымъ влеченіемъ къ дружб ¹¹. ‘Одни чувствительные’, говорилъ онъ, ‘приносятъ великія жертвы добродтели, удивляютъ свтъ великими длами, для которыхъ, по словамъ Монтаня, нуженъ всегда небольшой примсь безразсудности, un peu de folie, они-то блистаютъ талантами воображенія и творческаго ума: поэзія и краснорчіе есть дарованіе ихъ’ ¹². Употребимъ вмсто чувствительности другое, боле обширное въ своемъ значеніи слово: воспріимчивость или впечатлительность, и мы признаемъ мысль Карамзина вполн справедливою. Но обстоятельства его воспитанія, которое началось чтеніемъ романовъ и долго оставалось въ женскихъ рукахъ ¹³, а при томъ и господствовавшее въ тогдашней литератур настроеніе дали его чувствительности нсколько болзненный характеръ. Сентиментальность была однимъ изъ повтрій умственной жизни XVIII столтія, ей заплатили дань многіе замчательные таланты западной Европы, между которыми назовемъ только любимыхъ Карамзинымъ писателей: Ричардсона, Юнга, Стерна, и Геснера: ‘Новая Элоиза’ Руссо и ‘Вертеръ’ Гёте также не чужды этого оттнка. Удивительно ли, что нжно-организованная душа Карамзина поддалась почти общему недугу вка и что его не уберегъ отъ этого вліянія даже Шекспиръ, котораго онъ такъ врно оцнилъ уже въ молодости, вопреки авторитету Вольтера и всей ложноклассической французской школ. Такимъ-то образомъ то же настроеніе проходитъ и черезъ вс сочиненія Карамзина, начиная отъ ‘Писемъ русскаго путешественника’ до ‘Исторіи Государства Россійскаго’. Но впадая въ эту крайность, онъ былъ совершенно искрененъ, онъ удовлетворялъ властительной потребности всего существа своего, тогда какъ многіе другіе изъ современныхъ ему писателей и особенно его послдователи были сентиментальны изъ подражанія. Противъ ‘притворной слезливости’ возставалъ самъ онъ, совтуя молодымъ авторамъ ‘не говорить безпрестанно о слезахъ’ и прибавляя, что ‘сей способъ трогать очень ненадеженъ’. Глубина истиннаго чувства, проникавшаго душу Карамзина, доходила до меланхоліи, которая во всю жизнь его часто выражалась въ немъ неодолимою грустью ¹⁵. Требуя, чтобы писатель былъ проникнутъ страстью къ добру и желаніемъ всеобщаго блага, онъ только выражалъ то, что сознавалъ въ самомъ себ, и не могъ вообразить, чтобы дурной человкъ могъ быть хорошимъ авторомъ ¹⁶. Наше поколніе строго судило Карамзина за ненормальное преобладаніе въ немъ чувства ¹⁷, но мы не должны забывать, что если такова была болзнь его вка, то и на оборотъ, бываютъ эпохи, страдающія противоположнымъ недугомъ, эпохи, когда и въ литератур сердечная теплота, энтузіазмъ къ прекрасному и благоволеніе къ людямъ уступаютъ мсто нкоторой жесткости и равнодушію.

Наблюденіе, что потребность въ дружб всегда сопровождаетъ любовь къ литератур, Карамзинъ извлекъ также изъ собственной своей жизни. Онъ нашелъ въ молодости двухъ друзей: Дмитріева и Петрова, изъ которыхъ перваго сохранилъ навсегда, а второго лишился рано.

Не смотря на свою кратковременность, дружба съ Петровымъ составляетъ, по собственному сознанію Карамзина, важнйшій періодъ въ его жизни ¹⁸. Нельзя говорить о юности нашего исторіографа, не коснувшись лучшаго друга его. Дошедшія до насъ письма Петрова къ Карамзину представляютъ литературный памятникъ, съ которымъ немногіе могутъ сравниться въ занимательности ¹⁹. Къ сожалнію, письма Карамзина къ Петрову не сохранились ²⁰, но за потерю ихъ нсколько вознаграждаютъ горячія строки, которыми онъ оплакалъ своего Агатона. Письма Петрова, исполненныя юношескаго юмора, рисуютъ намъ живого, талантливаго человка съ умомъ строгимъ и критическимъ, съ основательными познаніями, который имлъ сильное вліяніе на взгляды, вкусъ и занятія Карамзина.

Въ характер, въ существ обоихъ было много несходнаго, даже противоположнаго, на что указываетъ самъ Карамзинъ, говоря: ‘Гд онъ одобрялъ съ покойною улыбкою, тамъ и восхищался, огненной пылкости моей противополагалъ онъ холодную свою разсудительность, я былъ мечтатель, онъ былъ дятельный философъ. Часто въ меланхолическихъ припадкахъ свтъ казался мн унылъ и противенъ, и часто слезы лились изъ глазъ моихъ, но онъ никогда не жаловался, никогда не вздыхалъ и не плакалъ, всегда утшалъ меня, но самъ никогда не требовалъ утшенія, я былъ чувствителенъ какъ младенецъ, онъ былъ твердъ какъ мужъ, но онъ любилъ мое младенчество такъ же, какъ я любилъ его мужество’. Послушаемъ, какъ Петровъ, въ свою очередь, говорилъ съ Карамзинымъ, какъ смотрлъ онъ на своего друга. Получивъ отъ него изъ Симбирска письмо, въ которомъ Карамзинъ отдавалъ ему отчетъ въ своихъ занятіяхъ, Петровъ отвчалъ.· ‘Слава просвщенію ныншняго столтія, и дальніе края озарившему! Такъ восклицаю я при чтеніи твоихъ эпистолъ (не смю назвать русскимъ именемъ столь ученыхъ писаній!), о которыхъ всякій подумалъ бы, что он получены изъ Англіи или Германіи. Чего нтъ, въ нихъ касающагося до литературы? Все есть! Ты пишешь о переводахъ, о собственныхъ сочиненіяхъ, о Шекспир, о трагическихъ, характерахъ, о несправедливой вольтеровой критик, равно какъ о кофе и табак. Первое письмо твое сильно поколебало мое мнніе о· превосходств моей учености, второе же крпкимъ ударомъ сшибло· его съ ногъ, я спряталъ свой кусочекъ латыни въ карманъ, отошелъ, въ уголъ, сложилъ руки на грудь, повсилъ голову и призналъ слабость мою передъ тобою, хотя ты по-латыни и не учился’. Эти? строки тмъ любопытне, что он показываютъ намъ, какъ Карамзинъ, оставивъ военную службу, проводилъ время въ Симбирск. Вопреки установившемуся мннію, онъ тамъ не оставался празднымъ, не велъ слишкомъ разсянную жизнь, и заслуга Тургенева, который взялъ его съ собою въ Москву, заключается главнымъ образомъ въ томъ, что онъ доставилъ ему боле обширный кругъ дятельности.

Съ землякомъ своимъ И. И. Дмитріевымъ онъ сблизился особенно въ Петербург, на служб въ гвардіи и, если врить Дмитріеву, сталъ по его примру заниматься переводами и печатать ихъ. Съ нимъ, еще гораздо боле нежели съ Петровымъ, Карамзинъ былъ несходенъ на многомъ, отъ Петрова онъ отличался наиболе темпераментомъ, носъ Дмитріевымъ, кром того, расходился въ склонностяхъ и взглядахъ. Карамзинъ былъ энтузіастъ, и хотя въ зрломъ возраст подчинилъ свою пылкость благоразумію, однакожъ всегда жилъ столько же сердцемъ какъ и умомъ, всегда оставался вренъ своему юношескому равнодушію къ приманкамъ властолюбія и почестямъ. Дмитріевъ, напротивъ, былъ человкъ, если не холодный, то по крайней мр очень расчетливый, любившій свтъ и его суету, для него литература никогда не составляла главнаго интереса. Тмъ боле замчательно постоянство дружбы между этими двумя писателями, въ исторіи литературы, какъ и человческаго сердца вообще, конечно немного примровъ дружеской переписки, которая, съ незначительными перерывами, продолжалась бы сорокъ лтъ и всегда бы не только сохраняла тотъ же характеръ задушевности и теплоты, но съ каждымъ годомъ становилась бы еще нжне и, сердечне. Таковы по крайней мр, письма Карамзина, письма Дмитріева до насъ не дошли ²¹. Видя во всемъ свидтельства любящей души и горячаго, привязчиваго сердца Карамзина, не можемъ не приписывать ему главной заслуги въ продолжительности этой переписки, для которой сверхъ того почти постоянная разлука друзей была особенно благопріятнымъ обстоятельствомъ. Ни изъ чего не видно, чтобы Дмитріевъ, хотя онъ былъ пятью годами старше Карамзина, имлъ значительное вліяніе на его развитіе, напротивъ, онъ самъ былъ много обязанъ примру и совтамъ Карамзина въ литературномъ дл.

Извстно, что Карамзинъ, переселившись изъ Симбирска въ Москву, былъ введенъ въ новиковское общество масоновъ. Вопросъ о степени и род вліянія этого общества на дятельность Карамзина еще недостаточно разработанъ. Изъ свидтельства нкоторыхъ его современниковъ оказывается, что самъ онъ отзывался о новиковскомъ обществ несочувственно, по своему отвращенію отъ всякаго мистицизма, по нерасположенію ко всему неопредленному и неясному, онъ не могъ долго оставаться въ кругу масоновъ и скоро отсталъ отъ нихъ, потому, что не удовлетворялся мистическою стороною ихъ ученія ²². Но въ воззрніяхъ ихъ была еще другая сторона: духъ религіознаго благочестія, патріотизма, благоволенія къ человчеству и братской любви къ ближнему. Этотъ самый духъ распространенъ въ сочиненіяхъ Карамзина и былъ конечно, по крайней мр въ извстной степени, плодомъ пребыванія его въ масонскомъ обществ. Оно же должно было окончательно привязать его къ литератур.

Авторская жизнь Карамзина представляетъ три очень явственно разграниченные періода. Написанное имъ до путешествія по Европ — почти исключительно переводы — можетъ быть названо его ученическими опытами. Но возвращеніи въ Россію, 25-ти лтъ отъ роду, подъ конецъ царствованія Екатерины II, онъ вдругъ является мастеромъ своего дла, журналистомъ и писателемъ съ самостоятельнымъ взглядомъ на языкъ и литературу, начинаетъ писать такъ, какъ еще никто не писалъ, и увлекаетъ за собой большинство общества. Въ избытк молодыхъ силъ онъ переходитъ отъ одного предпріятія къ другому: сперва издаетъ ‘Московскій журналъ’, потомъ литературный сборникъ ‘Аглаю’, дале первый русскій альманахъ ‘Аониды’, затмъ ‘Пантеонъ иностранной словесности’ и наконецъ ‘Встникъ Европы’. Но эта разнообразная и нсколько суетливая дятельность не удовлетворяетъ его созрвшаго таланта, онъ чувствуетъ потребность предпринять такой трудъ, который бы наполнялъ всю его жизнь, создать что-нибудь цлое, монументальное: онъ берется за русскую исторію и неутомимо работаетъ надъ нею 23 года, до самой смерти своей.

Періодъ полнаго развитія литературной дятельности Карамзина — двнадцать лтъ отъ возвращенія его изъ чужихъ краевъ (1790 г.) до назначенія его исторіографомъ (1803) — представляетъ особенную занимательность не только по разнообразію и достоинству тогдашнихъ произведеній его, но и по дйствію, какое они производили на современное общество. Притомъ этотъ періодъ еще далеко не вполн изученъ, и при внимательномъ разсмотрніи журнальныхъ трудовъ Карамзина, въ нихъ открываются новыя, еще никмъ не тронутыя стороны.

Обращаясь къ этому періоду, необходимо прежде всего остановиться на путешествіи Карамзина по Европ въ 1789 и 1790 г., такъ какъ оно имло великое значеніе для всей послдующей его дятельности. Пламенное желаніе побывать въ чужихъ краяхъ естественно проистекало изъ его обширной начитанности. Онъ жаждалъ новыхъ впечатлній, новыхъ идей и познаній, но особенно хотлось ему видть писателей, которые были ему уже извстны и дороги по своимъ сочиненіямъ ²³. Такимъ образомъ, непосредственное, живое знакомство съ иностранными литературами составляло главную задачу его путешествія. Полтора года, проведенные имъ за границей, должны были неизмримо подвинуть его во всемъ духовномъ его развитіи. Сколько новыхъ идей долженъ онъ былъ почерпнуть изъ однхъ бесдъ съ лучшими умами Европы! Все виднное и слышанное онъ усвоивалъ себ тмъ прочне, что отдавалъ соотечественникамъ подробный отчетъ въ своихъ впечатлніяхъ и умственныхъ пріобртеніяхъ. Путевые разсказы его, писанные серебрянымъ перомъ (это не фигура, а фактъ, имъ самимъ отмченный) ²⁴, не могли остаться безъ великой пользы для него самого. Обстоятельство, что первымъ значительнымъ трудомъ его были пріятельскія письма, безъ сомннія много способствовало къ уясненію его взгляда на русскую прозу. Они установили его слогъ, они довершили его отчужденіе отъ тяжелаго книжнаго языка большей части его предшественниковъ. ‘Письма русскаго путешественника’ можно назвать явленіемъ неожиданнымъ въ тогдашней нашей литератур. Они, въ начал послдняго десятилтія прошлаго вка, вдругъ представили свту молодого русскаго съ европейскимъ образованіемъ съ мыслью зрлою, съ тонкимъ эстетическимъ чувствомъ, съ такимъ знаніемъ новйшихъ языковъ и литературъ, которое даже и въ западной Европ было бы необыкновенно. И этотъ молодой человкъ писалъ уже языкомъ, какимъ теперь пишемъ вс мы по который тогда съ удивленіемъ услышали въ первый разъ. Вс разсказы его о чужихъ краяхъ были такъ разнообразны, увлекательны, дльны, что ихъ еще и досел можно читать съ наслажденіемъ. Понятно, какую массу свдній эти письма вдругъ распространили въ русскомъ обществ, сколько они возбудили любознательности, желанія ближе ознакомиться съ выведенными передъ читателемъ литературными знаменитостями и ихъ произведеніями. Наши критики 1840-xt’ и 50-хъ годовъ не разъ упрекали Карамзина въ томъ, что онъ, путешествуя по Европ, не довольно обращалъ вниманія на ея политическое состояніе, слишкомъ мало интересовался общественными вопросами. Но чтобы понять всю неосновательность такого упрека довольно вспомнить его собственное свидтельство (въ объявленіи о ‘Моск. Журнал’), что онъ въ чужихъ краяхъ ‘вниманіе свое посвящалъ натур и человку преимущественно предъ всмъ прочимъ’: ему было тогда не боле 24-хъ лтъ, а въ этомъ возраст человкъ рдко бываетъ политикомъ, къ тому же въ тогдашнемъ, и особенно русскомъ обществ, политическій интересъ не былъ еще такъ возбужденъ, какъ впослдствіи. Неподдльный юношескій жаръ, энтузіазмъ къ красотамъ природы и искусства, ко всему чисто-человческому проникаютъ ‘Письма русскаго путешественника’ и были конечно одною изъ главныхъ причинъ ихъ необыкновеннаго успха. Все это, вмст съ выдающеюся въ нихъ занимательною личностью самого автора, вдругъ поставило его высоко въ общественномъ мнніи, дало ему извстность и славу.

Въ первый разъ эти письма читались въ ‘Московскомъ журнал’, гд Карамзинъ печаталъ ихъ постоянно въ теченіе двухъ лтъ, т. е, во все продолженіе этого изданія. ‘Московскій журналъ’ былъ задуманъ имъ при самомъ возвращеніи его въ Россію. ‘Журналъ выдавать не шутка’, говорилъ онъ: ‘однакожъ чего не длаетъ наука и прилежность?’ Прежде всего онъ обратился къ извстнйшимъ русскимъ писателямъ съ просьбою принять участіе въ его изданіи. Въ бумагахъ Державина сохранилось письмо, писанное къ нему съ этою цлью Карамзинымъ, который съ нимъ только что познакомился чрезъ посредство Дмитріева, въ Петербург, возвращаясь изъ Лондона въ Москву. Въ объявленіи о своемъ журнал онъ назвалъ Державина, и только его, какъ главнаго своего сотрудника: ‘Первый нашъ поэтъ (было тутъ сказано) — нужно ли именовать его?— общалъ украшать листы мои плодами вдохновенной своей музы. Кто не узнаетъ пвца мудрой Фелицы?’ ²⁵.

Дйствительно, Державинъ, вмст съ Дмитріевымъ сдлался однимъ изъ самыхъ усердныхъ вкладчиковъ въ ‘Московскій журналъ’, по отдлу поэзіи, въ которомъ сверхъ того стали являться стихи Хераскова, Нелединскаго-Мелецкаго, Львовыхъ, Капниста и др. Не такъ легко было найти помощниковъ по другимъ частямъ журнала, и Карамзину пришлось почти одному наполнять вс его книжки, что требовало не мало труда, хотя каждая изъ нихъ заключала въ себ всего страницъ 100 небольшого формата. Въ выполненіи своей задачи Карамзинъ показалъ много искусства, такта, пониманія потребностей современной публики, главнымъ правиломъ поставилъ онъ себ занимательность и разнообразіе содержанія ²⁶. Значительную долю журнала занимали переводы изъ извстнйшихъ въ то время писателей французскихъ, нмецкихъ и англійскихъ: изъ Мармонтеля, Флоріана, Гарве, Морица, Стерна. Сверхъ того Карамзинъ познакомилъ русскую публику съ Оссіаномъ, псни котораго въ нмецкомъ перевод пріобрлъ онъ въ Лейпциг, также съ индйскою драмой Саконталой и съ мнніемъ о ней Гёте. Большую цну придавалъ онъ біографіи славныхъ новыхъ писателей и напечаталъ между прочимъ статьи о любимыхъ имъ поэтахъ: Клопшток, Виланд и Геснер. Собственно говоря, въ ‘Московскомъ журнал’ не было такъ называемыхъ нын отдловъ·’ статьи, по большей части, коротенькія, слдовали одна за другой безъ всякаго строгаго порядка, однакожъ, согласно съ своей программой, журналъ начинался обыкновенно стихами, потомъ шла изящная проза, дале — смсь, т. е. анекдоты, выбранные изъ иностранныхъ журналовъ, въ конц же помщались разборы театральныхъ представленій въ Москв и въ Париж и рецензіи новыхъ книгъ, какъ русскихъ, такъ и иностранныхъ.

Приписываемая Карамзину уклончивость въ критик относится собственно къ позднйшему періоду его журнальной дятельности. Въ ‘Московскомъ журнал’ онъ, не смотря на свой миролюбивый характеръ, постоянно помщалъ критическія статьи, въ которыхъ безъ околичностей высказывалъ правду. Уже въ объявленіи объ этомъ изданіи было сказано: ‘Хорошее и худое замчаемо будетъ безпристрастно. Кто не признается, что до сего времени весьма немногія книги были у насъ надлежащимъ образомъ критикованы?’ И дйствительно въ ‘Московскомъ журнал’ Карамзинъ обнаружилъ большую критическую способность. Тутъ между прочимъ разобраны: Кадмъ и Гармонія Хераскова, Энеида, вывороченная на изнанку Осиповымъ, также переводы: Естественной исторіи Бюффона — трудъ академиковъ Румовскаго и Лепехина, Утопіи Томаса Моруса, Генріады Вольтера, Неистоваго Роланда Аріоста, Путешествія Анахарсиса Бартельми и Клариссы Ричардсона. Въ отдл, посвященномъ обзору театральныхъ представленій, разсмотрны между прочимъ Эмилія Галотти Лессинга, переведенная самимъ Карамзинымъ, и Ненависть къ людямъ Коцебу ²⁷.

Почти вс эти рецензіи отличаются не только чрезвычайно мткими сужденіями, но и ироніей, впослдствіи столь чуждою характеру Карамзина. Такъ, въ разбор перевода англійской книги: ‘Опытъ ныншняго состоянія Швейцаріи’, упрекая переводчика за то, что онъ пользовался не послднимъ изданіемъ подлинника и не передалъ примчаній французскаго переводчика, Карамзинъ замчаетъ: ‘Надлежало бы примолвить, съ какого языка переведено сіе сочиненіе. Можно, кажется, безъ ошибки сказать, что оно переведено съ французскаго, но на что заставлять читателей угадывать?— Нкоторые изъ нашихъ писцовъ, или писателей, или переводчиковъ — или какъ кому угодно будетъ назвать ихъ — поступаютъ еще непростительнйшимъ образомъ. Даря публику разными піесами, не сказываютъ они, что сіи піесы переведены съ иностранныхъ языковъ. Добродушный читатель принимаетъ ихъ за русскія сочиненія и часто дивится, какъ авторъ, умющій такъ хорошо мыслить, такъ худо и неправильно изъясняется. Самая гражданская честность обязываетъ насъ не присвоивать себ ничего чужого: ни длами, ни словами, ни молчаніемъ’ ²⁸. Въ другой книжк, разбирая появившуюся на русскомъ язык 1-ю часть Клариссы Ричардсона, Карамзинъ говоритъ: ‘Всего трудне переводить романы, въ которыхъ слогъ составляетъ обыкновенно одно изъ главныхъ достоинствъ, но какая трудность устрашитъ Русскаго! Онъ берется за чудотворное перо свое, и первая часть Клариссы готова!’ Указавъ потомъ на разныя погршности въ язык перевода, онъ прибавляетъ: ‘Какія ошибки совсмъ непростительны, и кто такъ переводитъ, тотъ портитъ и безобразитъ книги, и недостоинъ никакой пощады со стороны критики. Признаюсь читателю’, продолжаетъ рецензентъ, ‘что я на семъ мст остановился и отослалъ книгу назадъ въ лавку съ желаніемъ, чтобы слдующія части совсмъ не выходили или гораздо, гораздо лучше переведены были’ ²⁹. Рецензіи Карамзина любопытны еще и тмъ, что въ нихъ онъ высказалъ теоретически нкоторые взгляды свои на языкъ и слогъ. Между прочимъ тутъ попадаются выходки противъ славнищизны или славяномудрія ³⁰.

Въ конц перваго года ‘Московскаго журнала’ (ноябрь 1791) разобрана съ большою строгостію комедія Николева Баловень, которая, по словамъ Карамзина, состоитъ боле изъ разговоровъ нежели изъ дйствія. Приводя изъ нея нкоторыя ‘новости въ мысляхъ и выраженіяхъ’, критикъ посл каждаго указаннаго мста повторяетъ: ‘но поэтъ пишетъ какъ ему угодно’. Дале замчено, что въ пьес ‘есть удивительныя шутки на счетъ бдной грамматики: и глаголамъ и падежамъ и мстоименіямъ — однимъ словомъ, всему досталось’. Разборъ кончается ироніею: ‘Пожелаемъ, чтобы сія піеса была часто играема на московскомъ театр къ радости всхъ любителей россійской Таліи’. Изъ писемъ Карамзина къ Дмитріеву (стр. 24) мы узнаемъ, что Николевъ оскорбился этой рецензіей и сбирался отвчать на нее.

Это былъ не единственный случай неудовольствія, возбужденнаго критикой ‘Московскаго журнала’. Въ январской книжк 1792 года Подшиваловъ разсмотрлъ изданный . Туманскимъ переводъ греческаго писателя Налефата (объясненія разныхъ древнихъ сказаній). Обиженный переводчикъ прислалъ антикритику, на которую послдовало опять возраженіе Подшивалова. Въ этой полемик для насъ особенно любопытны подстрочныя примчанія самого издателя, изъ которыхъ ясно виденъ его тогдашній взглядъ на критику. Такъ слова Туманскаго: ‘Не судите, да не судимы будете’, даютъ Карамзину поводъ замтить: ‘Неужели вы хотите, чтобы совсмъ не было критики? Что была нмецкая критика за тридцать лтъ передъ симъ, и что она теперь? и не строгая ли критика произвела отчасти то, что Нмцы начали такъ хорошо писать?’ ³¹. Мы увидимъ, что впослдствіи Карамзинъ совершенно иначе смотрлъ на критику въ отношеніи къ русской литератур.

Въ ‘Московскомъ журнал’ онъ явился также поэтомъ и нувеллистомъ. Естественно, что въ молодости все вниманіе его было устремлено на такъ называемую изящную литературу: по своей впечатлительной природ, по всмъ своимъ стремленіямъ и вкусамъ, наконецъ по связи съ Дмитріевымъ онъ не могъ не пристраститься къ стихотворству. Нельзя сказать, чтобы у него не было поэтическаго таланта, но ему не доставало воображенія и вымысла. Стихотворенія Карамзина представляютъ намъ въ о собенности историческій и біографическій интересъ, какъ лтопись сердечной жизни глубоко-искренняго человка, замчательно, что всякій разъ, когда онъ выражаетъ завтныя мысли свои, стихи его принимаютъ отпечатокъ одушевленія. Онъ самъ, въ позднйшую эпоху, сказалъ однажды:

‘Мн сердце было Аполлономъ’ ³²,

и этими словами можно охарактеризовать всю его поэзію, согртую чувствомъ, но лишенную блеска и силы фантазіи. Обыкновенныя темы ея — любовй къ природ, къ сельской жизни, дружба, кротость, чувствительность, меланхолія, пренебреженіе къ чинамъ и богатствамъ, мечта о безсмертіи въ потомств.

Еще до своего путешествія Карамзинъ испытывалъ свои силы и въ повстяхъ, мы знаемъ, изъ ‘Писемъ русскаго путешественника’, что онъ между прочимъ началъ когда-то писать романъ, который, по господствовавшему тогда обычаю, долженъ былъ вести читателя изъ одной страны въ другую: ‘я хотлъ’, говоритъ онъ, ‘въ воображеніи объздить т земли, но которымъ теперь халъ’ ³³. Въ ‘Московскомъ журнал’ повсти его начинаются особенно со второго года въ середин котораго явилась Бдная Лиза, а поздне Наталья, боярская дочь ³⁴. Историческое значеніе этихъ повстей и степень ихъ достоинства по отношенію къ ныншнимъ требованіямъ искусства уже достаточно оцнены. Во всхъ ихъ вымыслъ чрезвычайно простъ, даже бденъ, нтъ ни характеровъ, ни національнаго колорита. Дара художественнаго творчества у Карамзина не было, но онъ обладалъ въ высшей степени даромъ пластическаго употребленія языка, что въ соединеніи съ живою воспріимчивостью и сердечною теплотою, съ образованнымъ умомъ и большою начитанностью доставило его повстямъ небывалый успхъ.

Съ ‘Московскимъ журналомъ’ только начиналась извстность Карамзина, и потому неудивительно, что въ первый годъ число подписчиковъ его не превышало 300 ³⁵, такъ что ими едва оплачивались типографскія издержки, на сколько эта цифра возрасла во второй годъ, неизвстно, вроятно однакоже, что приращеніе было незначительно. Между тмъ срочность многообразной и сложной работы тяготила Карамзина, и онъ ршился оставить журналъ, съ тмъ, чтобы вмсто его исподволь выпускать небольшіе литературные сборники. Въ 1794 году вышла ‘Аглая’, книжка, которая опять почти вся состояла изъ собственныхъ трудовъ его, но тмъ особенно отличалась, что въ ней не было переводовъ. Вторая ея книжка (1795) была посвящена Настась Ивановн Плещеевой, уже и прежде не разъ являвшейся въ мелкихъ сочиненіяхъ Карамзина подъ именемъ Аглаи ³⁰. Давнишняя дружба соединяла его съ домомъ Плещеевыхъ. Къ нимъ писалъ онъ и свои письма изъ-за границы. Въ ‘Агла’ видны плоды его тогдашнихъ размышленій и чтеній. Его занимала въ то время судьба человческихъ обществъ, вопросъ о счастіи человка, о польз образованія, о значеніи знанія и искусства. Замчая, что просвщенію, вслдствіе политическихъ неустройствъ на запад, угрожаетъ опасность въ Россіи, онъ опровергаетъ ученіе Руссо о вред наукъ, доказываетъ ихъ необходимость и безусловно-благотворное дйствіе. Онъ стуетъ о событіяхъ французской революціи, объ обманчивости успховъ 18-го вка и выражаетъ твердую надежду на лучшія времена, на 19-е столтіе.

Тогда же онъ ршился издать отдльною книжкой свои мелкія сочиненія, напечатанныя въ ‘Московскомъ журнал’. Они явились въ 1794 году подъ заглавіемъ Мои бездлки, и съ этого-то времени началась настоящая слава Карамзина. Есть еще люди, помнящіе, съ какимъ восторгомъ была принята эта книжка не только въ столицахъ, но и въ провинціи. Отъ нея повяло какъ будто новымъ воздухомъ въ умственной жизни русскихъ. Карамзинъ открылъ имъ новый миръ понятій, ощущеній и духовныхъ потребностей, указалъ имъ новый источникъ наслажденій въ созерцаніи природы, въ чтеніи, въ умственныхъ занятіяхъ. Молодые люди твердили наизусть отрывки изъ его повстей, по свидтельству . Н. Глинки, питомцы сухопутнаго кадетскаго корпуса мечтали, какъ бы пойти пшкомъ въ Москву поклониться очаровавшему ихъ писателю.

Не малую долю въ этомъ необыкновенномъ дйствіи имлъ поражавшій всхъ языкъ его сочиненій. Хотя уже и прежде Карамзина, русская письменная рчь постепенно очищалась, но писавшіе до него не отдавали себ въ томъ отчета и безсознательно слдовали только за успхами времени. Карамзинъ первый разрабатывалъ литературный языкъ съ полнымъ сознаніемъ того, къ чему стремился. У другихъ, еще и въ его время, языкъ представляетъ хаотическую смсь разныхъ элементовъ, прежніе писатели, не исключая и Фонвизина, держались еще теоріи Ломоносова и позволяли себ простой или низкій слогъ разв только въ комедіяхъ, дружескихъ письмахъ и ‘описаніяхъ обыкновенныхъ длъ’. Карамзинъ смолоду понялъ, что простота и естественность рчи составляютъ первое условіе всхъ родовъ сочиненій. Еще до своего путешествія онъ былъ недоволенъ господствовавшимъ тогда литературнымъ языкомъ, это можно заключить уже изъ писемъ Петрова, въ которыхъ есть насмшки надъ ‘русско-славянскимъ языкомъ и долгоспожно-протяжно-парящими словами’ (1785 г.). Впослдствіи Карамзинъ называлъ Петрова своимъ учителемъ въ знаніи русскаго языка, и нтъ сомннія, что послдній дйствительно имлъ участіе въ установленіи понятій своего друга по этому предмету. Изъ позднйшихъ словъ самого Карамзина мы знаемъ, что онъ въ письменномъ употребленіи языка главною задачею считалъ ‘пріятность слога’.³⁷. Въ ‘Московскомъ журнал’, давая совты дурнымъ писателямъ, исправляя ихъ обороты, онъ осуждалъ ихъ любовь къ славяномудрію. При изданіи же ‘Аглаи’ онъ сказалъ: ‘Я желалъ бы писать не такъ, какъ у насъ по большей части пишутъ’. Все это показываетъ, что Карамзинъ вполн сознавалъ, что длалъ когда сталъ писать по-своему. Что касается до началъ, которыхъ онъ при этомъ держался, то къ уразумнію ихъ намъ опять даютъ ключъ собственныя слова его: ‘Русскій кандидатъ авторства, недовольный книгами, долженъ закрыть ихъ и слушать вокругъ себя разговоры, чтобы совершенне узнать языкъ. Тутъ новая бда: въ лучшихъ домахъ говорятъ у насъ боле по-французски… Чтожъ остается длать автору? выдумывать, сочинять выраженія, угадывать лучшій выборъ словъ, давать старымъ нкоторый новый смыслъ, предлагать ихъ въ новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть отъ нихъ необыкновенность выраженій’ ³⁸. Эти строки отчасти объясняютъ намъ тайну искусства, съ которымъ Карамзинъ очаровывалъ современниковъ своею рчью. По этому можно судить, какого труда стоило ему выработать свою прозу и съ какимъ тактомъ онъ угадывалъ духъ языка, вводя слова ³⁵ и выраженія, которыя незамтно входили въ литературный языкъ. Прибавлю, что вопреки довольно общему взгляду, уже въ первыхъ сочиненіяхъ Карамзина, по возвращеніи его изъ-за границы, почти вовсе нтъ галлицизмовъ, то, что онъ писалъ тогда, мало устарло до сихъ поръ и, за исключеніемъ весьма немногихъ словъ и формъ языка, могло бы быть написано еще и теперь. Такъ глубоко понималъ онъ русскій языкъ такъ сознавалъ его требованія въ расположеніи словъ, которое, какъ онъ говорилъ, иметъ свои законы ⁴⁰: смло можно сказать, что посл Ломоносова у насъ не было писателя, который бы зналъ языкъ въ такомъ совершенств, какъ Карамзинъ. Слабую сторону его прозы составляетъ только нкоторая искусственность въ строеніи періодовъ, особливо въ первыхъ томахъ его Исторіи, но это уже недостатокъ слога, а не языка.

Отказываясь отъ ‘Московскаго журнала’, Карамзинъ въ прощаніи съ публикою выразилъ между прочимъ важное намреніе. ‘Въ тишин уединенія’, сказалъ онъ, ‘стану разбирать архивы древнихъ литературъ, которыя (въ чемъ признаюсь охотно) не такъ мн извстны какъ новыя, буду пользоваться сокровищами древности, чтобы приняться за такой трудъ, который бы могъ остаться памятникомъ души и сердца моего’. Древніе языки издавна привлекали Карамзина: незадолго до своего путешествія онъ приступилъ было къ изученію греческаго, пробовалъ переводить греческихъ поэтовъ и писать стихи древнимъ размромъ. Но ему не суждено было восполнить недостатокъ классическаго образованія, пользу котораго онъ ясно сознавалъ, которое, можетъ быть, предохранило бы его отъ излишняго перевса чувствительности и было бы особенно важно для его исторической задачи. ‘Пантеонъ иностранной словесности’, изданный имъ въ царствованіе императора Павла, былъ, какъ кажется, въ связи съ заявленнымъ планомъ Карамзина изучать древнихъ. Это изданіе представляетъ, дйствительно, нсколько отрывковъ изъ римскихъ и греческихъ писателей,— Цицерона, Тацита, Платона, но это, повидимому, переводы не съ подлинниковъ, притомъ дальнйшимъ заимствованіямъ его изъ древнихъ мшала цензура, крайне боязливая при император Павл, такъ что Карамзинъ въ это время не разъ выражалъ намреніе совершенно оставить литературу⁴¹.

Вообще въ продолженіе осьми лтъ отъ прекращенія ‘Московскаго журнала’ до конца столтія онъ сравнительно писалъ немного, отвлекаемый отъ этой дятельности не одною цензурною строгостью, по также разсянною жизнью, слабымъ здоровьемъ и сердечными длами, сильно волновавшими его пылкую душу ⁴². Между тмъ однакожъ онъ въ 1797 году страстно предался изученію итальянскаго языка и по просьб Державина напечаталъ томъ его сочиненій. Замчательно, что посл этого онъ думалъ-было написать два похвальныя слова: одно Петру Великому, а другое Ломоносову, но не нашелъ времени для приготовительныхъ къ тому занятій, въ числ которыхъ считалъ особенно нужнымъ прочитать многотомный сборникъ Голикова. Въ 1799 году, издавъ послднюю книжку своего альманаха ‘Аонидъ’, онъ почувствовалъ охоту писать боле прозою ‘чтобы не загрубть умомъ’, какъ выразился въ письмахъ къ Дмитріеву (стр. 111). Въ то же время умножилъ онъ свою библіотеку философскими и историческими сочиненіями и пристально занялся русскими лтописями. ‘Я по уши влзъ въ русскую исторію: сплю и вижу Никона съ Несторомъ’ (тамъ же, стр. 116). Тогда же обратился онъ къ исторіи русской литературы, взявшись составить текстъ къ предпринятому Бекетовымъ изданію портретовъ писателей ⁴³. Такъ совершался мало-по-малу переходъ его къ тому серіозному направленію, которое вскор обнаружилось въ ‘Встник Европы’ и наконецъ привело его къ громадному предпріятію. XVIII столтіе кончилось, пришелъ, говоря словами поэта, ‘вкъ новый, Царь младой, прекрасный!’ ₄₄ и для Карамзина настала самая многозначительная эпоха его дятельности. Окрыленный пробудившимся внезапно новымъ духомъ государственнаго бытія Россіи, онъ понялъ, какъ полезенъ можетъ быть журналъ, который будетъ выражать взгляды и потребности лучшихъ умовъ тогдашняго общества. Къ этому присоединилось еще и другое побужденіе. Женившись въ 1801 г., онъ видлъ въ изданіи журнала средство обезпечить матеріальное существованіе своей семьи. Какъ выросъ Карамзинъ со времени перваго своего предпріятія въ этомъ род! Самое названіе, придуманное имъ для новаго журнала, показываетъ, какъ широко понималъ онъ свою задачу: чрезъ его посредство русскіе должны были знакомиться съ европейской литературой и политикой. Съ этимъ намреніемъ онъ выписалъ двнадцать англійскихъ, французскихъ и нмецкихъ журналовъ: ‘лучшіе авторы Европы’, говорилъ онъ, ‘должны быть въ нкоторомъ смысл нашими сотрудниками для удовольствія русской публики’, но вмст съ тмъ, однакожъ, онъ желалъ, чтобы оригинальныя сочиненія ‘могли безъ стыда для нашей литературы мшаться съ произведеніями иностранныхъ авторовъ’ ⁴⁵.

Съ начала 1802 г. ‘Встникъ Европы’ сталъ появляться двумя книжками въ мсяцъ, и въ каждой было постоянно два отдла: литературный и политическій. Послдній подраздлялся на общее обозрніе и на извстія и замчанія. Въ обозрніяхъ Карамзинъ часто излагалъ собственныя свои соображенія о тогдашнихъ событіяхъ, основанныя на внимательномъ изученіи современной политики, особливо по англійскимъ органамъ ея. Вторая часть политическаго отдла содержала извстія объ особыхъ происшествіяхъ и случаяхъ, анекдоты и т. п. и соотвтствовала тому, что въ литературномъ отдл помщалось подъ названіемъ смси.

Настоящими перлами ‘Встника Европы’ были оригинальныя статьи самого издателя: въ каждой книжк являлась по крайней мр одна капитальная статья его, нердко и боле, но онъ любилъ скрывать имя автора ихъ, подписываясь обыкновенно, какъ онъ длалъ уже и въ ‘Московскомъ журнал’, разными загадочными буквами, напр. Б. Ф., Ф. Ц., О. О. Статьи Карамзина въ ‘Встник Европы’ такъ многочисленны и но своему содержанію такъ важны, что подробный разборъ ихъ потребовалъ бы отдльнаго труда. Мы можемъ обозрть ихъ только по главнымъ выраженнымъ въ нихъ идеямъ.

Характеромъ своимъ большая часть ихъ напоминаетъ ныншнія такъ-называемыя передовыя статьи. Въ нихъ Карамзинъ является горячимъ, просвщеннымъ патріотомъ и затрогиваетъ важнйшіе общественные вопросы, задачи внутренней и вншней политики, преобразованія императора Александра I и отношенія Россіи къ Наполеону.

Предметы, особенно обращавшіе на себя вниманіе Карамзина были: воспитаніе юношества и вообще просвщеніе русскаго народа возвышеніе національной гордости, пробужденіе самостоятельности въ общественной жизни. Посмотримъ, какія идеи боле всего занимали его, какіе, — выражаясь ныншнимъ языкомъ, ·— онъ проводилъ взгляды. Но, зная возвышенный образъ мыслей Карамзина, его любовь къ человчеству и къ своему народу, мы, на самомъ первомъ шагу знакомства съ его воззрніями, можемъ впасть въ недоумніе передъ взглядомъ его на крпостное состояніе. Подобно многимъ лучшимъ людямъ того времени, онъ считалъ освобожденіе крестьянъ мрою преждевременною и опасною. Въ ‘Письм сельскаго жителя’ ⁴⁶онъ представляетъ молодого человка, который, отдавъ всю свою землю крестьянамъ, довольствовался самымъ умреннымъ оброкомъ, предоставилъ имъ самимъ выбрать себ начальника, — и что же? Воля обратилась для нихъ въ величайшее зло, т. е. въ волю лниться и предаваться гнусному пороку пьянства. По мннію Карамзина, помщикъ обязанъ удалять отъ крестьянъ всякое искушеніе этого порока, почему онъ возстаетъ особенно противъ заведенія питейныхъ домовъ и винокуренныхъ заводовъ, указывая въ русской исторіи на административныя мры для ограниченія пьянства. Рядомъ съ трезвостью онъ считаетъ важнымъ средствомъ улучшить положеніе крестьянъ возбужденіе въ нихъ трудолюбія или, какъ онъ выражается, заботливости. ‘Иностранцы, замчаетъ онъ, напрасно приписываютъ рабству лность русскихъ земледльцевъ ⁴⁷: они лнивы отъ природы, отъ привычки, отъ незнанія выгодъ трудолюбія’. Самыя существенныя условія благосостоянія крестьянъ онъ видитъ въ добрыхъ помщикахъ, въ христіанскомъ обращеніи съ народомъ, въ образованіи: ‘просвщеніе, по его словамъ, истребляетъ злоупотребленія господской власти, которая и по самымъ нашимъ законамъ не есть тиранская и неограниченная’ ⁴⁷. Впрочемъ, Карамзинъ не отвергалъ безусловно благодтельныхъ послдствій свободы крестьянъ: онъ предусматривалъ печальныя плоды ея только въ ближайшемъ будущемъ и говорилъ: ‘Не знаю, что вышло бы черезъ 50 или 100 лтъ: время, конечно, иметъ благотворныя дйствія, но первые годы, безъ сомннія, поколебали бы систему мудрыхъ англійскихъ, французскихъ и нмецкихъ головъ’ ⁴⁹. Впослдствіи Карамзинъ еще опредленне выразилъ свой взглядъ на возможное въ будущемъ освобожденіе крестьянъ, но для этой мры онъ находилъ необходимымъ приготовленіе народа въ нравственномъ отношеніи и опасался послдствій ея при существованіи откуповъ и недобросовстности судей⁵⁰. Читая мннія, высказанныя Карамзинымъ по этому предмету въ ‘Встник Европы’, мы не должны забывать, что онъ произносилъ ихъ за 60 слишкомъ лтъ тому назадъ, было ли бы тогда своевременно великое дло, совершившееся на нашихъ глазахъ, вопросъ, который дйствительно ршить не легко. ‘Время’, прибавлялъ Карамзинъ, ‘подвигаетъ впередъ разумъ народовъ, но тихо и медленно: бда законодателю облетать его’. Извстно, что на отмну крпостного нрава точно такъ же смотрли графъ Ростопчинъ, И. В. Лопухинъ, Державинъ, Мордвиновъ и другіе. Да и сама Екатерина II, по крайней мр въ конц своего царствованія, находила, что лучше судьбы нашихъ крестьянъ у хорошаго помщика нтъ во всей вселенной’⁵¹. Изъ приведенныхъ замчаній Карамзина можно уже заключить, какъ онъ долженъ былъ сочувствовать мрамъ Александра I для народнаго образованія. Дйствительно, онъ встртилъ ихъ съ восторгомъ, и Александръ предсталъ ему идеаломъ монарха. Нравственное образованіе, по понятіямъ Карамзина, есть корень государственнаго величія, въ этомъ убжденіи произнесъ онъ незабвенныя слова: ‘Въ XIX вк одинъ тотъ народъ можетъ быть великимъ и почтеннымъ, который благородными искусствами, литературою и науками способствуетъ успхамъ человчества’ ⁵². Вотъ почему въ изданномъ при Александр всеобщемъ план народнаго образованія Карамзинъ увидлъ зарю новой для Россіи эпохи. Онъ любилъ утверждать, что истинное просвщеніе не несовмстно съ скромными трудами земледльца, и въ доказательство того приводилъ крестьянъ англійскихъ, швейцарскихъ и нмецкихъ, у которыхъ самъ онъ видлъ библіотеки, но которые однакожъ пашутъ землю и трудами рукъ своихъ богатютъ ⁵³. ‘Учрежденіе сельскихъ школъ’, восклицаетъ Карамзинъ, ‘несравненно полезне всхъ лицеевъ, будучи истиннымъ народнымъ учрежденіемъ, истиннымъ основаніемъ государственнаго просвщенія. Предметъ ихъ ученія есть важнйшій въ глазахъ философа. Между людьми, которые умютъ только читать и писать, и совершенно безграмотными’ объяснялъ онъ дале, ‘гораздо боле разстоянія, нежели между неучеными и первыми метафизиками въ свт’ ⁵⁴. Это убжденіе въ безусловной польз грамотности онъ сохранилъ во всю жизнь и еще въ старости спорилъ съ Шишковымъ, который доказывалъ, что обучать весь народъ опасно. Одобряя мысль соединить съ сельскимъ обученіемъ грамот начала простой и ясной морали, Карамзинъ совтовалъ составить для приходскихъ училищъ нравственный катехизисъ, въ которомъ объяснялись бы обязанности поселянина, необходимыя для его счастья. Соглашаясь также съ предположеніемъ поручить должность сельскихъ учителей духовнымъ пастырямъ, онъ считалъ нужнымъ прибгнуть вначал къ мрамъ кроткаго понужденія, которыя, какъ онъ надялся, со временемъ уступятъ дйствію искренней охоты. Существенную важность въ дл народнаго образованія придавалъ онъ сельской проповди, мечтая о дружескомъ сближеніи помщиковъ съ священниками, о частыхъ между ними бесдахъ въ гостепріимномъ барскомъ дом, о томъ, чтобы духовныя лица обладали, между прочимъ, познаніями въ естественныхъ наукахъ, — въ физик, въ ботаник, и особенно въ медицин ⁵⁵.

Что касается до воспитанія русскихъ дворянъ, то Карамзинъ скорблъ, что они учась не доучиваются и по большей части учатся только до 15 лтъ, а тамъ спшатъ въ службу искать чиновъ, что въ Россіи дворяне чуждаются ученаго поприща и не вступаютъ на профессорскія каедры ⁵⁶. Радуясь правамъ, дарованнымъ новыми постановленіями университетскому совту, онъ, съ другой стороны, старался поднять, въ глазахъ всхъ сословій, значеніе народнаго учителя. Въ особенности заботила его мысль, что большую часть наставниковъ въ Россіи составляютъ иностранцы, и онъ не разъ предлагалъ свои соображенія о замн ихъ природными русскими: ‘Екатерина’, говорилъ онъ, ‘уже думала о томъ и хотла, чтобы въ кадетскомъ корпус нарочно для сего званія воспитывались дти мщанъ: нельзя ли возобновить мысль ея, нельзя ли сравнять выгоды учительскаго званія съ выгодами чиновъ? или нельзя ли завести особенной педагогической школы, для которой россійское дворянство въ ныншнія счастливыя времена не пожалло бы денегъ?… У насъ не будетъ совершеннаго моральнаго воспитанія, пока не будетъ русскихъ хорошихъ учителей… Никогда иностранецъ не пойметъ нашего народнаго характера и слдственно не можетъ сообразоваться съ нимъ въ воспитаніи. Иностранцы весьма рдко отдаютъ намъ справедливость: мы ихъ ласкаемъ, награждаемъ, а они, выхавъ за курляндскій шлагбаумъ, смются надъ нами или бранятъ насъ… и печатаютъ нелпости о Русскихъ’ ⁵⁷.

Въ приведенныхъ предложеніяхъ Карамзина мы видимъ первыя черты идей, послужившихъ основаніемъ тхъ мръ, которыя впослдствіи были приняты правительствомъ.

Поздне онъ подавалъ мысль имть въ каждомъ учебномъ округ отъ 300 до 500 воспитанниковъ на казенномъ или общественномъ содержаніи, для замщенія достойнйшими изъ нихъ учительскихъ должностей, въ особенности совтовалъ онъ примнить такой порядокъ къ московской гимназіи. Вмст съ тмъ Карамзинъ возбуждалъ дворянъ къ пожертвованіямъ на этотъ предметъ, выражая желаніе, чтобы каждый богатый человкъ воспитывалъ на свой счетъ при университет отъ 10 до 20-ти молодыхъ людей, полагая на каждаго по 150 рублей ⁵⁸.

Стараясь устранитъ иноземцевъ изъ русскаго воспитанія, Карамзинъ энергически настаивалъ на непосредственномъ и дятельномъ участіи самихъ родителей въ образованіи дтей ⁵⁹ и сильно вооружался противъ отправленія послднихъ, для обученія, въ чужіе край: всякій долженъ расти въ своемъ отечеств и заране привыкать къ его климату, обычаямъ, характеру жителей, образу жизни и правленія, въ одной Россіи можно сдлаться хорошимъ русскимъ ⁶⁰. При этомъ, онъ не отвергалъ, однакожъ, надобности учиться иностраннымъ языкамъ, но находилъ, что ихъ можно достаточно узнать, не вызжая изъ Россіи: ‘можно ли сравнять выгоду хорошаго французскаго произношенія съ униженіемъ народной гордости? ибо народъ унижается, когда для воспитанія иметъ нужду въ чужомъ разум’ ⁶¹. Впрочемъ, Карамзинъ признавалъ пользу отправленія за границу молодого человка, уже основательно подготовленнаго, съ тмъ, чтобы онъ могъ узнать европейскіе народы и почувствовать даже самое ихъ превосходство во многихъ отношеніяхъ. Такое сознаніе, въ его глазахъ, не противорчивъ народному словолюбію, которое онъ считалъ душою патріотизма. ‘Мн кажется, говорилъ онъ, что мы излишне смиренны въ мысляхъ о народномъ своемъ достоинств, а смиреніе въ политик вредно. Кто самого себя не уважаетъ, того и другіе уважать не будутъ… Станемъ смло на ряду съ другими народами, скажемъ ясно свое имя и повторимъ его съ благородною гордостію’ ⁶².

Карамзинъ вполн понималъ уже необходимость народной самостоятельности въ жизни и въ литератур: ‘какъ человкъ, такъ и народъ, замчалъ онъ, начинаетъ всегда подражаніемъ, но долженъ со временемъ быть самъ собою. Хорошо и должно учиться, но горе и человку и народу, который будетъ всегда ученикомъ’. Твердо вря въ будущее развитіе своего отечества, онъ говорилъ: ‘Мн кажется, что я вижу, какъ народная гордость и славолюбіе возрастаютъ въ Россіи съ новыми поколніями’ ⁶³. Но онъ понималъ также, что для полнаго образованія надобны вки, что Россіи предстоитъ еще много испытаній и борьбы, и въ этомъ смысл заключалъ: ‘Если вс просвщенныя земли съ особеннымъ вниманіемъ смотрятъ на нашу имперію, то не одно любопытство рождаетъ его: Европа чувствуетъ, что собственный жребій ея зависитъ нкоторымъ образомъ отъ жребія Россіи, столь могущественной и великой ⁶⁴.

Таковъ былъ взглядъ Карамзина, въ самомъ начал ныншняго столтія, на положеніе и потребности своей страны, такъ возбуждалъ онъ патріотизмъ своихъ согражданъ. Изъ всего приведеннаго мы видимъ, что главнымъ основаніемъ народнаго благосостоянія, главнымъ условіемъ успховъ Россіи въ ея государственномъ развитіи онъ считалъ просвщеніе и потому боле всего старался дйствовать словомъ на улучшеніе воспитанія и нравовъ. Не привожу многихъ другихъ, частныхъ воззрній его, напр. о вред господствующей любви къ роскоши ⁶⁵, о судьб, угрожающей въ недалекомъ будущемъ ‘турецкому колоссу’ ⁶⁶, и проч. Не касаюсь также собственно литературныхъ произведеній Карамзина въ ‘Встник Европы’, ни историческихъ статей его, которыя являются уже блестящими плодами его новаго, ученаго направленія и основательныхъ изслдованій.

Но въ этомъ журнал недоставало одного — критики. Карамзинъ находилъ, что она была бы роскошью въ нашей бдной литератур, что строгостью своею она можетъ убивать возникающіе таланты, что сильне ея дйствуютъ образцы и примры, что наконецъ, она должна выражаться разв похвалою хорошаго, но не осужденіемъ дурного ⁶⁷. Главною причиною такого переворота во взгляд Карамзина на критику была, конечно, уже испытанная имъ истина, что критика раздражаетъ самолюбіе и производитъ разладъ между писателями. Достигнувъ большаго вса въ литератур, вызвавъ толпу послдователей, онъ въ то же время нашелъ много враговъ и завистниковъ и предвидлъ, что критика вовлекла бы его въ нескончаемую борьбу, противную его мягкому характеру, и онъ заране уклонился отъ этой щекотливой обязанности журналиста.

Такимъ-то образомъ журнальная дятельность, въ окончательномъ итог, не годилась для Карамзина, и неудивительно, что въ оба раза, когда онъ вступалъ на это поприще, онъ не могъ оставаться на немъ доле двухъ лтъ. Благодаря разнообразію своихъ способностей, онъ однакожъ съ честью прошелъ и этотъ путь. По успхамъ позднйшаго времени, его два періодическія изданія, конечно, могутъ считаться только начатками, но это такіе начатки, которые для журналистовъ всхъ временъ могутъ во многихъ отношеніяхъ служить образцами. Карамзинъ былъ тмъ журналистомъ-фениксомъ, на котораго Ломоносовъ указывалъ какъ на величайшую рдкость ⁶⁸.

Въ конц своего журнальнаго поприща Карамзинъ принадлежалъ уже боле наук, нежели публицистик. Для того, чтобы отъ изданія ‘Встника’ перейти къ великому историческому труду и съ такою настойчивостью вести его, нужна была исполинская сила любви къ наук ⁶⁹, и вры въ свое призваніе, нужна была и обширная подготовка, дйствительно пріобртенная имъ, незамтно для свта, въ послднее десятилтіе. При всемъ томъ, онъ не могъ не понимать всей тяжести геркулесовской ноши, которую ршался поднять, онъ не могъ не понимать того, что понимали многіе,— что такое предпріятіе, въ обыкновенномъ порядк вещей, требовало бы совокупнаго или даже послдовательнаго дйствія многихъ силъ. Еще въ ‘Московскомъ журнал’ его была напечатана статья профессора Барсова, который, предложивъ планъ предварительныхъ работъ для сочиненія русской исторіи, высказалъ, что не только самая эта исторія, но уже и собраніе и сличеніе матеріаловъ для нея можетъ быть приведено въ дйствіе не иначе, какъ обществомъ нсколькихъ ученыхъ и трудолюбивыхъ людей, при щедрыхъ пособіяхъ и награжденіяхъ ⁷⁰. Но, понимая это, Карамзинъ, къ счастію, еще боле былъ убжденъ, какъ онъ писалъ къ Муравьеву, что ‘десять обществъ не сдлаютъ того, что сдлаетъ, одинъ человкъ, совершенно посвятившій себя историческимъ предметамъ’ ⁷¹. Въ этой увренности Карамзинъ, счастливо поддержанный правительствомъ, съ жаромъ приступилъ къ выполненію своего предпріятія, и отдалъ одной иде всю остальную жизнь свою, — почти четверть вка. Литература всхъ народовъ едва ли представляетъ много примровъ труда, который, въ данныхъ условіяхъ, былъ бы совершонъ съ такою настойчивостью и съ такимъ успхомъ ⁷². Пусть его исторія представляетъ свои слабыя стороны, пусть онъ въ пониманіи своей задачи не достигъ еще той высоты, на которую стала наука въ наше время, можетъ быть, не вполн обнималъ связь событій, не довольно глубоко проникалъ въ смыслъ явленій. Не забудемъ, что въ исторической литератур западной Европы тогда еще господствовали т же взгляды, которыми онъ руководствовался. Обратимъ вниманіе на изумительную основательность и добросовстность, его изслдованій, на безконечную массу имъ собранныхъ и имъ же въ первый разъ разработанныхъ рукописныхъ матеріаловъ, на прекрасные пріемы его во всхъ подробностяхъ труда, наконецъ, на достоинство его исторической критики, хотя еще и несовершенной, однакожъ замчательно здравой и многообъемлющей. Врность и точность сообщаемыхъ имъ фактовъ, богатство, полнота и система его примчаній, художественное воплощеніе сухихъ лтописныхъ сказаній въ образы, по большей части врные дйствительности, всегда яркіе и полные жизненной теплоты, наконецъ, наглядность его изложенія не только въ разсказ, но и во внутреннемъ распорядк, — все это ставитъ исторію Карамзина на такую высоту, съ которой не сведутъ ея никакіе послдующіе труды, и длаетъ ее навсегда необходимымъ пособіемъ всхъ русскихъ ученыхъ и писателей. Извстно, что до исторіи Карамзина никакая книга, а тмъ боле никакая серіозная и по цн дорогая книга не имла въ Россіи такого блестящаго успха, первые восемь томовъ ея, напечатанные въ числ трехъ тысячъ экмемиляровъ, разошлись мене чмъ въ одинъ мсяцъ ⁷³. Но не многіе знаютъ, какое вниманіе эта книга обратила на себя въ Европ. Этимъ она, безъ сомннія, была отчасти обязана любопытству, возбужденному въ народахъ великою ролью, какую играла Россія въ недавнихъ событіяхъ, но тмъ взыскательне должны были сдлаться европейцы къ русскому историку. Тутъ представляется намъ опять явленіе небывалое: въ самое короткое время исторію Карамзина переводятъ на языки французскій, нмецкій и итальянскій ⁷⁴, переводчики стараются даже перебить другъ друга. Въ лучшихъ европейскихъ журналахъ помщаются одобрительные разборы знаменитаго сочиненія. Скромный исторіографъ былъ еще прежде обрадованъ добрымъ мнніемъ о немъ нашего академика Круга, который признавался, что нашелъ его учене, нежели воображалъ ⁷⁵. Каково же было Карамзину читать отзывъ о своемъ труд одного изъ первыхъ тогдашнихъ авторитетовъ въ исторіи? Профессоръ Геренъ, уже по введенію его, призналъ въ немъ автора, много размышлявшаго не только о своемъ предмет, но также о самой сущности исторіи вообщею ея достоинств, ея цли и способ изображенія, — автора, проникнутаго, величіемъ и достоинствомъ своего предмета. Въ своемъ разбор Геренъ восхищается, между прочимъ, примчаніями Карамзина и истинно-нмецкимъ прилежаніемъ, съ какимъ онъ пользовался какъ сми источниками, такъ и произведеніями новйшихъ историковъ почти всхъ образованныхъ народовъ Европы, наконецъ, геттингенскій критикъ выражаетъ увренность, что Карамзинъ можетъ спокойно ожидать приговора потомства ⁷⁶.

Такой же лестный пріемъ встртила его исторія во Франціи. ‘Монитеръ’ поставилъ ее на ряду съ классическими произведеніями, длающими наиболе чести новйшей литератур. ‘Всегда основательныя сужденія’, замчаетъ французскій критикъ, ‘внушены автору здравою философіей и безпристрастіемъ, слогъ его важенъ, полонъ достоинства и дышитъ какой-то добросовстностью, какимъ-то національнымъ чувствомъ, обличающими въ историк честнаго человка еще прежде ученаго ⁷⁷. Тронутый теплою статьею ‘Монитера’, Карамзинъ писалъ къ Дмитріеву: ‘Этотъ академикъ посмотрлъ ко мн въ душу, я услышалъ какой-то глухой голосъ потомства’ ⁷⁸. Итакъ, вотъ судъ, какого нашъ историкъ желалъ себ отъ насъ, и мы, съ любовью памятуя нын заслуги его, можемъ безъ лицепріятія подтвердить отзывъ просвщеннаго иноземца.

Съ того времени, какъ Карамзинъ приступилъ къ сочиненію исторіи, онъ уже не писалъ ничего чисто-литературнаго, и вообще не позволялъ себ уклоняться въ сторону отъ главной цли. Разъ только онъ отступилъ отъ этого правила довольно обширнымъ трудомъ, — своей знаменитой ‘Запиской о древней и новой Россіи’, написанной имъ въ конц 1810 года, по вызову великой княгини Екатерины Павловны, и разсматривающей множество правительственныхъ вопросовъ, которые до сихъ поръ сохраняютъ всю свою важность для Россіи ⁷⁹. Не считая себя въ прав ршать, въ какой степени врны вс изложенные здсь взгляды Карамзина, позволю себ выставить только то обстоятельство, что онъ, осуждая большую часть предпринятыхъ тогда реформъ, не остановится однакожъ защитникомъ неподвижной старины, напротивъ, онъ находитъ недостаточнымъ измненіе однхъ формъ и названій, и настаиваетъ на боле глубокихъ и существенныхъ преобразованіяхъ, вообще же, всего положительне указываетъ онъ на необходимость самостоятельнаго развитія государственной жизни и требуетъ національной политики. Живя въ Москв, вдали отъ центра длъ, привыкнувъ мыслить и писать самобытно, онъ могъ выразить въ этой записк только свои собственныя задушевныя убжденія ⁸⁰, основанныя на многостороннемъ знаніи современныхъ обстоятельствъ, на многолтнемъ изученіи русской исторіи и на горячей любви къ отечеству, заставлявшей его желать такихъ мръ, которыя клонились бы ко благу всей Россіи, и это-то пониманіе истинныхъ ея потребностей, въ эпоху почти всеобщихъ увлеченій, всего удивительне въ его записк посл той доблестной откровенности, съ какою она была задумана и написана.

Сосредоточивъ свое авторство на исторіи, Карамзинъ продолжалъ однакожъ вести переписку съ разными лицами. Почти вс его письма теперь приведены уже въ извстность ⁸¹, они драгоцнны для насъ, между прочимъ, тмъ, что въ нихъ вполн отразился человкъ и писатель, которымъ могли бы справедливо гордиться первые по образованію европейскіе народы. Какъ любопытно слдить въ нихъ за нимъ, шагъ за шагомъ, въ его историческомъ труд! Мы видимъ тутъ, какъ развивались его взгляды на разные періоды и характеры русской исторіи, какія впечатлнія онъ выносилъ изъ перваго знакомства съ источниками, какъ радовался онъ своимъ ученымъ находкамъ и открытіямъ ⁸²! Видимъ, какъ онъ иногда, по человческой немощи, слаблъ, унывалъ въ своемъ необъятномъ труд, и потомъ съ новою бодростью возвращался къ нему. Любопытно также видть, какъ много читалъ онъ актовъ новой русской исторіи, которые доставлялись ему изъ архивовъ, и какъ онъ живо представлялъ себ, что могъ бы сдлать изъ нихъ, еслибъ занялся ближайшими къ намъ временами. Посреди ученой дятельности онъ находилъ время и для чтенія замчательнйшихъ произведеній современной западно-европейской литературы, которыя частью самъ отыскивалъ, частью получалъ отъ обихъ императрицъ.

Рядомъ съ этою жизнію мысли и труда какъ богата была его сердечная жизнь! Онъ на дл оправдывалъ то, что писалъ однажды къ Батюшкову: ‘Чувство выше разума: оно есть душа души — свтитъ и гретъ въ самую глубокую осень жизни’ ⁸³. Съ неистощимою любовью и нжностью онъ, не смотря на непрерывныя умственныя занятія, удовлетворялъ потребности обмна мыслей не только съ своимъ семействомъ и близкими друзьями, но и съ отсутствовавшимъ другомъ своей молодости, Дмитріевымъ. Это самое чувство любви проникало вс его отношенія, съ одной стороны, къ собратьямъ его по литератур, съ другой — къ императорскому семейству. Какъ необычайно было это сближеніе между монархомъ и человкомъ, котораго вся жизнь сосредоточивалась въ кабинет, который былъ въ полномъ смысл слова безкорыстнымъ жрецомъ науки. Иногда его самого поражала особенность этого явленія, и онъ писалъ въ 1821 году: ‘Судьба страннымъ образомъ приблизила меня въ лтахъ преклонныхъ ко двору необыкновенному и дала мн искреннюю привязанность къ тмъ, чьей милости вс ищутъ, но кого рдко любятъ’ ⁸⁴. По характеру и духу образованія Александра I, насъ не можетъ удивлять взаимное сочувствіе этихъ двухъ историческихъ лицъ. Рожденіе обоихъ принадлежало почти къ одной и той же эпох, они были воспитаны среди одинаковой въ сущности атмосферы идей и понятій. Первыя дйствія Александра, по вступленіи его на престолъ, воспламенили въ Карамзин энтузіазмъ къ монарху, ‘юному лтами, но зрлому мудростью, который (какъ выражался ‘Встникъ Европы’) открывалъ необозримое поле для всхъ надеждъ добраго сердца’ ⁸⁵. Карамзинъ съ полною искренностью заговоривъ въ своемъ журнал о его необыкновенной благости, замтилъ, что ‘не только Россія и Европа, но и цлый свтъ долженъ гордиться монархомъ, который употребляетъ власть единственно на то, чтобы возвысить достоинство человка въ неизмримой держав своей’ ⁸⁶. Александръ, съ своей стороны, конечно, будучи еще великимъ княземъ, зналъ Карамзина по его сочиненіямъ и цнилъ его. Въ похвальномъ слов Екатерин Второй, 1802 г., будущій историкъ спрашиваетъ: ‘Унижается ли монархъ, когда онъ сходитъ иногда съ высоты трона, становится на ряду съ людьми и, будучи любимцемъ судьбы, платитъ дань уваженія любимцамъ природы, отличнымъ дарованіями?’ ⁸⁷ Александръ сдлалъ боле и тмъ поставилъ себя, въ глазахъ потомства, неизмримо высоко: вчною благодарностью обязана русская литература и наука государю, который, приблизивъ къ престолу писателя, своею личною опорою оградилъ его отъ опасностей этого положенія и далъ ему возможность спокойно и успшно продолжать великій трудъ въ тишин уединенія, не нуждаясь въ дворскихъ связяхъ и ненадежномъ покровительств людей случайныхъ. Изъ писемъ исторіографа мы узнаемъ высокій характеръ этихъ необыкновенныхъ отношеній съ обихъ сторонъ. Правдивость, откровенность, честность Карамзина во всемъ, что онъ говорилъ и писалъ Александру, равнялась только тому вниманію и великодушію, съ какимъ выслушивалъ его государь, тому безграничному благоволенію, какое онъ оказывалъ своему искреннему (такъ Александръ называлъ Карамзина) — не наградами, не отличіями, но знаками любви и уваженія человка къ человку ⁸⁸. Правда, что ‘Записка о древней и новой Россіи’, которою исторіографъ ставилъ на карту всю свою будущность или, по крайней мр, судьбу своего дорогого историческаго труда, эта смлая записка временно удалила государя отъ ея автора, но то было на самыхъ первыхъ порахъ ихъ сближенія и впослдствіи довріе Александра къ Карамзину было тмъ полне и тверже. Письмо о Польш ⁸⁹, хотя также не понравилось государю, однакожъ нисколько не разстроило ихъ прежнихъ отношеній. Александръ говорилъ Карамзину: ‘Въ нашихъ отношеніяхъ мн особенно пріятно то, что ты ничего отъ меня не ожидаешь, я же знаю, что ты не будешь моимъ историкомъ’ ⁹⁰. Чувство исторіографа къ императору не было только благоговніемъ и благодарностью, это была глубокая, горячая, безкорыстная любовь, всякое сомнніе въ томъ исчезаетъ при чтеніи писемъ Карамзина къ Дмитріеву, которыя такъ полны сердечныхъ выраженій преданности къ государю. Таково же было его отношеніе къ обимъ императрицамъ и къ великой княгин Екатерин Павловн, которая первая изъ особъ императорскаго дома узнала и полюбила Карамзина. Цня выше всего умственные интересы, эти царственныя жены умли отвести имъ широкое мсто въ жизни своей, находили особенное наслажденіе въ частыхъ бесдахъ съ писателемъ и своимъ сердечнымъ вниманіемъ украсили его уединенную жизнь въ Петербург и Царскомъ Сел. Его переписка съ ними, отличающаяся рдкимъ соединеніемъ свободы и простоты съ достоинствомъ тона, остается также краснорчивымъ ⁹¹ памятникомъ высокаго благородства души его.

Ни разу Карамзинъ не воспользовался своимъ исключительнымъ положеніемъ для своихъ личныхъ выгодъ, но не признавая за собою права на новыя благодянія государя, не позволяя себ даже просить его быть воспріемникомъ новорожденнаго сына ⁹², постоянно леля завтную думу возвратиться въ Москву, онъ радовался, что могъ, живя въ Петербург, длать иногда добро другимъ. Случай къ тому доставляли ему, вообще, его обширныя связи и всъ, которымъ онъ пользовался. Съ особенной готовностью оказывалъ онъ помощь писателямъ, искавшимъ его покровительства: такъ онъ исходатайствовалъ пенсіи Владиміру Измайлову и Сергю Глинк ⁹³, такъ онъ вступился за Пушкина, когда ему угрожало строгое заточеніе за его поэтическія шалости, и достигъ того, что оно было замнено удаленіемъ его на службу въ Бессарабію ⁹⁴.

Всего возвышенне является Карамзинъ въ отношеніяхъ къ своимъ литературнымъ врагамъ. ‘Длать зла’, говорилъ онъ, ‘не желаю и тмъ, которые хотятъ сдлать его мн’ ⁹⁵. Къ главному изъ нихъ, Шишкову, онъ не питалъ никакой непріязни, находилъ въ немъ доброту и честность ⁹⁶ и благодушно сознавалъ пользу, какую извлекъ изъ его критики, въ искусств писать. Язвительныя рецензіи Каченовскаго онъ также называлъ полезными для себя и поучительными и при избраніи Каченовскаго въ члены Россійской Академіи положилъ ему блый шаръ за себя и за своихъ доврителей ⁹⁷, Ходаковскому, который съ грубыми насмшками разбиралъ его исторію, но потомъ прибгнулъ къ его помощи, онъ оказалъ услугу не только ходатайствомъ за него передъ правительствомъ, но и денежною поддержкою изъ собственныхъ своихъ средствъ ⁹⁸. Съ гордымъ достоинствомъ онъ отзывался о низкихъ на него нападкахъ завистливой посредственности. Его неизмннымъ правиломъ съ самой молодости было не отвчать на критику, еще путешествуя по Европ, онъ восхищался равнодушіемъ Лафатера къ тому, что о немъ писали, видлъ въ этомъ знакъ рдкой душевной твердости и говорилъ, что человкъ, который поступая по совсти, не смотритъ на то, что о немъ думаютъ, есть для него великій человкъ ⁹⁹. Этому взгляду онъ остался вренъ до старости, такъ онъ однажды писалъ къ А. И. Тургеневу: ‘Истинно ученые презираютъ и хвалу и брань невждъ’ ¹⁰⁰, когда же Коченовскій нападалъ на него въ ‘Встник Европы’, а Дмитріевъ возбуждалъ его къ полемик, онъ возразилъ ему въ одномъ письм: ‘А ты, любезнйшій, все еще думаешь, что мн надобно отвчать на критики! Нтъ, я лнивъ… Хочу доживать вкъ въ мир. Умю быть благодарнымъ, умю не сердиться и за брань. Не мое дло доказывать, что я какъ папа безгршенъ. Все это дрянь и пустота’ ¹⁰¹.

Во всхъ своихъ дйствіяхъ Карамзинъ слдовалъ самымъ строгимъ правиламъ чести и нравственности, не позволяя себ кривыхъ путей и даже и въ добр ¹⁰². Однимъ изъ господствующихъ состояній его души было то высокое страданіе любви, которое свойственно только душамъ избраннымъ: онъ живо принималъ къ сердцу все, что касалось не только близкихъ къ нему, но и постороннихъ. Его глубоко огорчало то, что, но его мннію, не отвчало пользамъ Россіи: всякое общественное дло, котораго онъ не могъ одобрить, разстроивало его, мшало ему работать. ‘Ты знаешь, кажется’, говорилъ онъ Дмитріеву, ‘что я не очень золъ въ отношеніи къ своимъ личнымъ непріятелямъ, но общественныя злодйства, которыя можно назвать язвою государственною, трогаютъ меня до глубины души’ ¹⁰³. Въ домашнемъ быту никогда не видали его гнвнымъ, когда случалось что-либо непріятное, онъ скорблъ, страдалъ, но не сердился. Вообще, въ послдніе годы жизни Карамзинъ представляется намъ высокимъ христіаниномъ, мудрецомъ, достигшимъ полнаго мира съ собою, равнодушнымъ къ свту и сует его. Слав своей онъ не придавалъ большой цны и никогда не хвалился ею. Къ концу жизни письма его, всегда полныя достоинства, принимаютъ какой-то особенный оттнокъ яснаго и умилительнаго спокойствія. Вопреки обыкновенной человческой слабости, онъ уже рано сталъ говорить о приближеніи старости, о смерти ¹⁰⁴, но онъ говорилъ о нихъ безъ страха и горечи, видлъ въ нихъ, какъ и во всемъ, одну свтлую, примирительную сторону. ‘Чтобы чувствовать всю сладость жизни,— писалъ онъ къ Дмитріеву за нсколько мсяцевъ передъ кончиною, — надобно любить и смерть, какъ сладкое успокоеніе въ объятіяхъ отца. Въ мои веселые, свтлые часы я всегда бываю ласковъ къ мысли о смерти, мало заботясь о безсмертіи авторскомъ, хотя и посвятивъ здсь способности ума авторству’ ¹⁰⁵. Въ этомъ отношеніи письма его представляютъ что-то совершенно особенное: какъ-будто часъ роковой развязки заране ему извстенъ, онъ съ полною увренностью предусматриваетъ скорое окончаніе своего земного поприща, и переписка его съ Дмитріевымъ прерывается не внезапно, не неожиданно: онъ самъ съ полнымъ сознаніемъ подготовляетъ и приводитъ насъ къ концу ея. То же видимъ и въ переписк его съ государемъ и съ императрицей Елисаветой Алексевной: въ послдніе годы пишущіе какъ-бы предчувствуютъ, что смерть постигнетъ ихъ скоро и почти одновременно: они трогательно увщеваютъ другъ друга жить доле ¹⁰⁶.

Я долженъ, хотя слегка, коснуться еще одной стороны въ жизни Карамзина,— его положенія въ литератур. Пріхавъ въ Петербургъ съ своей исторіей, онъ увидлъ вокругъ себя группу молодыхъ даровитыхъ писателей, которые съ восторгомъ привтствовали въ немъ своего учителя. Ихъ сочувствіе, ихъ горячая приверженность были для него дороже самой славы, этой холодной, неврной и часто слишкомъ неразборчивой богини. То были такъ называемые Арзамасцы — Тургеневъ, Дашковъ, Блудовъ, Уваровъ, Батюшковъ, Жуковскій и другіе ¹⁰⁷. Празднуя память Карамзина, можемъ ли не посвятить минутнаго воспоминанія и имъ, почти забытымъ въ наше тревожное время, но которые лучше всхъ поняли Карамзина и усвоили себ его литературно-нравственный кодексъ, какъ дорогое завщаніе русскимъ писателямъ. По смерти его, Жуковскій, представившій въ себ самое полное преемство этихъ убжденій, преданный ихъ родоначальнику съ особеннымъ энтузіазмомъ, всхъ тепле выразилъ отношеніе къ нему Арзамасцевъ и въ посланіи къ Дмитріеву такъ заключилъ воспоминаніе о Карамзин:

‘Лежитъ внецъ на мрамор могилы,

Ей молится Россіи врный сынъ,

И будитъ въ немъ для длъ прекрасныхъ силы

Святое имя: Карамзинъ’ ¹⁰⁸.

И таково дйствительно должно быть для русскихъ значеніе этой дорогой могилы, изъ которой какъ будто слышатся слова, сказанныя Карамзинымъ въ предсмертномъ письм къ гр. Каподистріи ¹⁰⁹: ‘Милое отечество ни въ чемъ не упрекнетъ меня, я всегда былъ готовъ служить ему, сохраняя достоинство своего характера, за который ему же обязанъ отвтствовать’. Что въ жизни народовъ, въ исторіи ихъ образованія можетъ быть отрадне и многозначительне появленія подобныхъ дятелей? Они составляютъ внецъ просвщенія. Нація, могущая указать въ своихъ лтописяхъ на такія лица, иметъ право не отчаяваться въ своемъ будущемъ. Но вс усилія передовыхъ ея людей должны быть направлены къ тому, чтобы явленія этого рода не оставались у нея одинокими. До тхъ поръ, пока воспитаніе и нравы не приготовятъ почвы, благопріятной для развитія личнаго достоинства человка, до тхъ поръ, пока высокіе характеры не будутъ возникать чаще, никакіе успхи ума и матеріальнаго благосостоянія, никакія общественныя реформы не будутъ имть полнаго значенія. Примръ Карамзина показываетъ, какъ благотворны такіе дятели для всего окружающаго ихъ міра. Еще недостаточно оцнено то дйствіе, какое онъ производилъ на современное ему общество не только какъ публицистъ, разсказчикъ, историкъ, но и какъ высокій моралистъ. Но соприкосновеніе съ такими лицами плодотворно не въ одномъ настоящемъ: ихъ духъ, помыслы и дла сохраняютъ свое вліяніе и въ потомств. Можно смло сказать, что близкое знакомство съ Карамзинымъ сдлалось навсегда необходимымъ элементомъ образованія для каждаго русскаго. Пусть же память его живетъ въ уваженіи, пусть его умственное наслдіе будетъ не только предметомъ справедливой народной гордости, но и благодатнымъ посвомъ для жатвы будущихъ поколній.

ПРИМЧАНІЯ.

КЪ ‘ОЧЕРКУ ДЯТЕЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ КАРАМЗИНА’.

1) Два раза Карамзину предлагаема была каедра русской исторіи. Въ извстномъ письм своемъ къ . Н. Муравьеву отъ 28 сентября 1803 года онъ говоритъ: ‘Смю думать, что я трудомъ своимъ заслужилъ бы Профессорское жалованье, которое предлагали мн Дерптскіе Кураторы, но вмст съ должностію, неблагопріятною для таланта’ {Въ стать Архенхольца о Клопшток, переведенной Карамзинымъ, вниманія заслуживаютъ строки: ‘Имя рдкія свднія, онъ никогда не хотлъ быть профессоромъ, ибо любилъ заниматься и работать свободно, безъ всякаго принужденія’ (В. Е. 1803, No 11, стр. 184).}. Но поводу бывшаго юбилея, въ Neue Drptsche Zeitung (1866, ¹/₁₃ декабря, No 280) напечатано письмо Карамзина, написанное имъ въ отвтъ на сказанное предложеніе къ предсдателю попечительства Дерптскаго университета, графу Мантейфелю. Вотъ оно въ подлинник:

Moscou, le 30 mars 1802.

Monsieur le Comte,

La proposition dont Votre Excellence veut bien m’honorer au nom de Messieurs les Curateurs de l’Universit de Dorpat, me pn&egrave,tre de reconnaissance, et c^cest avec peine que je me vois forc par les circonstances de renoncer au beau titre qui m’est offert. Agrez, Monsieur le Comte, mes sinc&egrave,res remerciemens et les voeux ardens que je fais pour les progr&egrave,s d’un tablissement si intressant pour tous les vrais amis de la Patrie et des sciences, parmi lesquels j’ose me compter. Un autre plus capable sans doute se trouvera pour remplir la tche honorable dont Messieurs les Curateurs ne m’ont point cru indigne, mais personne ne me surpasserait en z&egrave,le, si je pouvais l’accepter.

C’est avec les sentimens de la plus vive reconnaissance et d’un profond respect que j’ai l’honneur d’tre,

de Votre Excellence,
le tr&egrave,s humble et tr&egrave,s-obissant serviteur
Karamsine.

Русскій переводъ этого письма напечатанъ въ No 325 С.-Петербургскихъ Вдомостей 1866 г.

Другое подобное предложеніе было получено Карамзинымъ изъ Харьковскаго университета, уставъ котораго утвержденъ 5 ноября 1804 года. ‘По открытіи университета, ординарнымъ профессоромъ русской исторіи, географіи и статистики совтъ избралъ Карамзина, но исторіографъ не могъ принять каедры, посвятивши себя исключительно труду, составившему впослдстіи его славу. По полученіи отвта Карамзина выборъ палъ на находившагося въ его округ знатока русской исторіи, учителя главнаго народнаго училища въ Воронеж, Успенскаго’ (М. Сухомлинова ‘Матеріалы для исторіи образованія въ Россіи въ царствованіе Императора Александра I’, ч. I, стр. 60, 70 и 86.— Ср. Рославскаго-Петровскаго ‘Объ ученой дятельности Харьковскаго университета въ первое десятилтіе его существованія’, стр. 22 и 23).

Впослдствіи Карамзину предлагаемы были должности губернатора въ Твери и попечителя Московскаго учебнаго округа (передъ назначеніемъ въ нее князя П. А. Оболенскаго 1816 г., см. ‘Письма’ къ Дмитріеву, стр. 202 и 203). Что касается до свидтельствъ о предложеніи ему званія министра народнаго просвщенія (‘Письма’ къ Дмитріеву, стр. 159), то нкоторые изъ близкихъ къ Карамзину людей отвергаютъ это и говорятъ, что была только рчь о порученіи ему министерскаго портфеля. На этомъ основаніи и г. Погодинъ пишетъ: ‘Государь, наслышась о достоинствахъ Карамзина, при назначеніи Дмитріева, въ начал 1810 г., министромъ юстиціи, имлъ мысль поручить Карамзину министерство народнаго просвщенія, съ званіемъ директора, по малому его чину: онъ былъ тогда надзорнымъ совтникомъ. Сперанскій отклонилъ это назначеніе, предлагая его сдлать прежде кураторомъ московскаго университета (‘Карамзинъ по его сочиненіямъ’ и проч., ч. II, стр. 60). На этотъ разъ Карамзину предпочтенъ былъ для министерства графъ Разумовскій. Посл паденія Сперанскаго было опять предположеніе назначить на его мсто Карамзина, но Балашовъ, которому государь сообщилъ эту мысль, указалъ на Шишкова, какъ на заслуженнаго сановника и ревностнаго патріота, незадолго передъ тмъ обратившаго на себя вниманіе своею рчью О любви къ отечеству (Изъ Воспоминаній K. С. Сербиновича).

О послднемъ предположеніи графъ Блудовъ такъ мн разсказывалъ: ‘По паденіи Сперанскаго государю называли двухъ кандидатовъ на его мсто, — Карамзина и Шишкова. Александръ избралъ Шишкова, вроятно по наговорамъ, что Карамзинъ не способенъ къ такой должности. Впослдствіи Карамзинъ говорилъ, что онъ былъ радъ тому: въ тогдашнихъ трудныхъ обстоятельствахъ Россіи отказаться было бы нельзя, а между тмъ онъ не могъ бы говорить въ дух, угодномъ государю’.— Наконецъ, есть еще извстіе, что Александръ думалъ назначить Карамзина преемникомъ князя Голицына по министерству народнаго просвщенія. ‘Странно’, замчаетъ Е. П. Ковалевскій, ‘что въ оба раза государь назначалъ Шишкова, какъ бы для того, чтобы показать Карамзину, что въ этомъ выбор ни привязанность, ни строгая оцнка достоинствъ не имли мста’ (‘Графъ Блудовъ и его время’, стр. 157).

2) Такъ онъ и самъ смотрлъ на себя. Однажды онъ писалъ къ Дмитріеву: ‘Ты говоришь о достоинств Исторіографа: но Исторіографъ еще мене Карамзина (между нами будь сказано)’. ‘Письма’ къ Дмитріеву, стр. 248.

3) См. въ апрльской книжк Русскаго Встника 1861 года мою критическую замтку по поводу одной рецензіи изданныхъ незадолго передъ тмъ ‘Писемъ Карамзина къ А. . Малиновскому’. (См. ниже).— ‘Память Карамзина’, было между прочимъ сказано въ этой замтк, ‘дорога всему, что есть въ Россіи образованнаго, и говорить о немъ съ грубымъ презрніемъ и насмшкою, не значитъ ли показывать большое неуваженіе къ публик, давать разумть, что мы считаемъ ее невжественною и ничего не смыслящею?’

4) См. Русскій Архивъ 1865 г., стр. 992.

5) Въ Карамзин созрлъ благороднйшій плодъ изученія въ Россіи европейской литературы 18-го вка. Онъ былъ эклектикъ въ лучшемъ значеніи этого слова. Свою авторскую характеристику, или исповдь онъ самъ представилъ въ небольшой стать: ‘Что нужно автору?’ которая краснорчиво оканчивается словами: ‘Дурной человкъ не можетъ быть хорошимъ авторомъ’. (Соч. Кар., изд. Смирд., т. III, стр. 372). Здсь же Карамзинъ выразилъ свое многознаменательное сочувствіе къ Геснеру и къ Руссо. Еще боле развитъ тотъ же предметъ въ стать, написанной 10-го годами позже (1803): ‘Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ?’, въ заключеніи которой выражены слдующія замчательныя мысли: ‘что достоинство народа оскорбляется безсмысліемъ и косноязычіемъ худыхъ писателей, что варварскій вкусъ ихъ есть сатира на вкусъ народа, что образцы благороднаго русскаго краснорчія едва ли не полезне самыхъ классовъ латинской элоквенціи, гд толкуютъ Цицерона и Виргилія, что онъ, избирая для себя патріотическіе и нравственные предметы, можетъ благотворить нравамъ и питать любовь къ отечеству’. (Соч. Кар., т. III, стр. 532).

6) Соч. Карамзина, т. III, ‘Рыцарь нашего времени’ стр. 265.

7) Тамъ же, т. II, стр. 549.

‘Біографическій Словарь профессоровъ и преподавателей Московскаго университета’, ч. II, стр. 573. При пересмотр однихъ заглавій сочиненій Шадена насъ поражаетъ, что Карамзинъ впослдствіи писалъ отчасти о тхъ же предметахъ или, по крайней мр, высказывался о нихъ совершенно согласно съ образомъ мыслей своего бывшаго наставника. Такъ, мы находимъ у Шадена рчи на темы: о нрав родителей въ воспитаніи дтей, о монархіяхъ въ отношеніи къ возбужденію любви къ отечеству, о Екатерин Великой, какъ законодательниц (похвальное слово), о воспитаніи дворянскаго юношества, о вред роскоши.

9) См. ниже примч. 13.

10) ‘Біографич. Словарь Моск. университета’, ч. II, стр. 562.

11) ‘Любовь къ наукамъ и словесности, слдствіе нжнаго образованія души, всегда бываетъ соединена съ благороднымъ влеченіемъ къ дружб, которая, питая чувствительность, даетъ уму еще боле силы и паренія’ (Соч. Кар. т. I, ‘Пантеонъ русскихъ авторовъ’, стр. 578).

12) Соч. Кар., т. III, ‘Чувствительный и Холодный’, стр. 620.

13) Что воспитаніе Карамзина долго оставалось въ женскихъ рукахъ, о томъ мы можемъ заключить изъ ‘Рыцаря нашего времени’. Если это и не автобіографія въ строгомъ смысл слова, по крайней мр разсказъ въ род ‘Wahrheit und Dichtung’ Гёте. При напечатаніи послднихъ главъ его (IX—XIII), подъ которыми читается подпись ‘Ц. П. У. и замчено: ‘продолженіе впредь‘, Карамзинъ такъ оговорился: ‘Продолженіе Романа, котораго начало было напечатано въ 13 и въ 18 нумеръ Встника Европы прошедшаго года. Есть-ли читатели забыли его, то слдующія главы будутъ для нихъ отрывкомъ Сей Романъ вообще основанъ на воспоминаніяхъ молодости, которыми авторъ занимался во время душевной и тлесной болзни: такъ по крайней мр онъ намъ сказывалъ, отдавъ его, съ низкимъ поклономъ, для напечатанія въ журнал’ (Встникъ Европы 1803, ч. X, No 14, стр. 121—142).

Впослдствіи Карамзинъ, въ присутствіи K. С. Сербиновича, свидтельствовалъ, что онъ Леону приписалъ разныя черты своего дтства: чтеніе книгъ, изъ которыхъ самою тяжелою по слогу была ‘Книга языкъ’, переведенная съ французскаго Волчковымъ {Смирдинская ‘Рукопись’, No 1295.}, первая идея о Бог, общество дворянъ въ дом отца Николая Михайловича, при чемъ гости задумали себ и особые мундиры,— все это, по сознанію Карамзина, истина. Графиня, о которой рчь идетъ въ разсказ, была Пушкина. У мужа ея Николай Михайловичъ бралъ для чтенія книги, и между прочимъ Ролленя въ перевод Тредьяковскаго (Воспоминанія K. С. Сербиновича).

Замтимъ, что Леонъ до 10 лтъ отъ роду ничему не учился, почти все, что онъ зналъ, досталось ему изъ книгъ. Тогда молодая дама, сосдка его отца по деревн, стала давать ему уроки исторіи, географіи и французскаго языка, въ послднемъ онъ оказалъ особенно быстрые успхи. Нмецкому Карамзинъ учился первоначально у симбирскаго пожилого врача (И. Дмитріева ‘Взглядъ на мою жизнь’, стр. 38). Въ обоихъ этихъ языкахъ, однакожъ, онъ усовершенствовался поздне, во время своего путешествія по Европ. Когда онъ впервые познакомился съ англійскимъ, — въ точности неизвстно. Будучи въ Лондон (1790), онъ сожаллъ, что худо зналъ этотъ языкъ и говорилъ между прочимъ: ‘я все понимаю, что мн напишутъ, а въ разговор долженъ угадывать’ (Соч. Кар., т. II, стр. 684, 750).

Первое знакомство Леона съ русской исторіей началось въ раннемъ его дтств, когда онъ слушалъ разговоры пріятелей отца своего, которые, какъ онъ выражается, ‘не знали, что за зврь политика и литература, а разсуждали, спорили, шумли’. Они любили, между прочимъ, анекдоты старины, и Леонъ помнилъ, какъ одинъ изъ этихъ гостей, воеводскій товарищъ, разсказывалъ о Бирон и Тайной канцеляріи, опираясь на длинную трость съ серебрянымъ набалдашникомъ, которую подарилъ ему фельдмаршалъ Минихъ. Леонъ сознавалъ вліяніе, какое имла на его характеръ бесда этихъ — какъ онъ называлъ ихъ — ‘достойныхъ матадоровъ провинціи: отъ нихъ онъ заимствовалъ русское дружелюбіе, отъ нихъ набрался духу русскаго и благородной дворянской гордости, — этого чувства своего достоинства, которое удаляетъ человка отъ подлости и длъ презрительныхъ’.— Зная образъ мыслей и дйствій Карамзина, мы не можемъ сомнваться, что здсь онъ самъ о себ говоритъ разсказывая о Леон.

Первую идею ‘Рыцаря нашего времени’ могла заронить въ душу Карамзина книга, которой начало появилось за нсколько лтъ до его путешествія и которая произвела на него сильное впечатлніе, какъ видно изъ слдующихъ словъ ‘Писемъ русскаго путешественника’, написанныхъ имъ по поводу посщенія знаменитаго въ то время берлинскаго профессора Филиппа Морица: ‘Я имлъ великое почтеніе къ Морицу, прочитавъ его Anton Reiser, весьма любопытную Психологическую книгу, въ которой описываетъ онъ собственныя свои приключенія, мысли, чувства и развитіе душевныхъ своихъ способностей. Confessions de J. J. Rousseau, Stilling’s Jugendgeschichte, Anton Reiser предпочитаю я всмъ систематическимъ психологіямъ въ свт’ (Соч. Кар. т. II, стр. 84) {Въ Моск. Журн. (ч. II, стр. 42) вмсто ‘любопытную‘ было сказано ‘интересную’. Полное заглавіе книги: ‘Anton Reiser. Ein psychologischer Roman’. (Berlin) 1-я часть вышла 1785, 5-я и послдняя — 1794 г., уже посл смерти автора (ум. 1793).}.

14) Предисловіе къ 2-й книжк Аонидъ.

15) Объ этой меланхоліи во многихъ мстахъ сочиненій и писемъ Карамзина.

16) Соч. Кар., т. III, ‘Что нужно автору?’ стр. 371.

17) Еще не довольно было обращено вниманія на полезную сторону такъ называемой сентиментальности Карамзина, именно на благотворное вліяніе, какое онъ именно этимъ характеромъ своихъ сочиненій могъ имть на смягченіе нравовъ современнаго ему русскаго общества. Кто пролагаетъ, въ чемъ бы ни было, новый путь, легко вдается въ крайность, и иногда это даже нужно для его успха. Ср. предисловіе г. Порошина къ ‘Lettes d’un voyageur russe’ и проч. Paris, 1867, стр. XVII.

18) Соч. Кар., т. III, ‘Цвтокъ на гробъ моего Агатона’, стр. 361.

Оплакивая своего друга, Карамзинъ между прочимъ спрашивалъ себя, за что покойный полюбилъ его, и такъ ршилъ этотъ вопросъ: ‘Что онъ полюбилъ во мн — не знаю: можетъ быть, пламенное усердіе къ добру, непритворную любовь ко всему изящному, простое сердце, не совсмъ испорченное воспитаніемъ, искренность, нкоторую живость, нкоторый жаръ чувства’. Эти слова любопытны, какъ выраженіе самосознанія Карамзина. Замчательно, что хотя онъ не оставилъ никакихъ автобіографическихъ записокъ, хотя даже любилъ уничтожать все, что могло бы удовлетворить любопытству потомства въ отношеніи къ нему, однакожъ никто полне его не высказался въ своихъ сочиненіяхъ. Стоитъ только внимательно прочесть ихъ, чтобы проникнуть во вс изгибы его сердца и узнать даже многія подробности его жизни, которыя онъ сообщаетъ при случа, невольно припоминаешь собственныя его слова: ‘Творецъ всегда изображается въ твореніи, часто противъ воли своей’ (Соч. Карамзина, т. III, стр. 370). Кратковременныя сношенія съ Петровымъ были для развитія Карамзина гораздо важне многолтней связи его съ Дмитріевымъ, котораго онъ продолжалъ любить по привязчивости своего сердца, но которому во многомъ не могъ сочувствовать.

19) ‘Русскій Архивъ’ 1863, стр. 473 — 486, и 1866, стр. 1756 — 1763.

20) См. ‘Письма’ къ Дмитріеву, стр. 35.

21) Карамзинъ уничтожалъ вс частныя письма, которыя получалъ.

22) По свидтельству М. А. Дмитріева, Карамзинъ при немъ разсказывалъ, что оставилъ Общество Новикова, не найдя той цли, которой ожидалъ (‘Мелочи изъ запаса моей памяти’, стр. 35). Впослдствіи (въ 1810 г.) онъ писалъ къ А. И. Тургеневу: ‘Въ Твери видлъ я Феслера и говорилъ съ нимъ о метафизик, мистик, масонств, и проч. Онъ напомнилъ мн старину. Все слова, а мало дла’ (Москвитянинъ 1855, No 23 и 24, стр. 186). K. С. Сербиновичъ также свидтельствуетъ: ‘Онъ узналъ нелпость ученія мартинистовъ, новиковскихъ мистиковъ, и оставилъ ихъ общество’ (Рукопись). Кстати приведу здсь изъ того же источника разсказъ объ оставленіи Карамзинымъ военной службы. Во время пребыванія его въ полку, когда наступили военныя обстоятельства, онъ желалъ быть посланнымъ въ дйствующую армію, но полковой секретарь, отъ котораго зависло это назначеніе, былъ взяточникъ и выбиралъ богатыхъ людей, а Карамзину (у котораго тогда было 100 рублей) отказалъ: Карамзинъ, разочаровавшись въ военной служб, вышелъ въ отставку съ чиномъ подпоручика.

23) Цль путешествія Карамзина видна изъ слдующихъ двухъ мстъ его Писемъ:

‘Окончивъ свое путешествіе, которое предпринялъ я для того, чтобы собрать нкоторыя пріятныя впечатлнія и обогатить свое воображеніе новыми образами, буду жить въ мир съ Натурою’ и проч. (Моск. Журналъ 1791, августъ стр. 174) {Впослдствіи это мсто нсколько измнено Карамзинымъ: вмсто ‘для того’ сказано: ‘единственно для того’ и вмсто ‘образами’ — ‘идеями’. См. Соч. Кар., т. II, стр. 149.}.— ‘Пріятно, милые друзья мои, видть наконецъ того человка, который былъ намъ прежде столько извстенъ и дорогъ по своимъ сочиненіямъ, котораго мы такъ часто себ воображали или вообразить старались’ (тамъ же, стр. 172). Въ ‘Цвтк на гробъ моего Агатона’ Карамзинъ говоритъ, что желаніе видть природу, видть тхъ великихъ мужей, которыхъ твореніе сильно дйствовали на его чувства, превратилось въ совершенную страсть’ (Соч. Кар. т. III, стр. 363).

24) Соч. Кар., т. II, стр. 27.

25) ‘Предувдомленіе’ передъ 1-й книжкой Московскаго журнала.— Приведенныя слова чуть не сдлались поводомъ къ размолвк между обоими писателями. Державинъ отвчалъ, что нкоторые недовольны похвалами, которыми Карамзинъ превозносилъ въ своемъ объявленіи пвца Фелицы, и что онъ, Державинъ, уже не можетъ, по желанію Карамзина, предлагать другимъ подписываться на журналъ, потому что въ такомъ случа ему, пожалуй, припишутъ изданіе его. На это Карамзинъ возразилъ: ‘Я сихъ господъ не понимаю… Я сказалъ только: кто не знаетъ пвца Фелицы? Правда, въ семъ вопрос есть похвала, я полагаю, что сей пвецъ извстенъ всмъ, читающимъ русскіе стихи… Гд тутъ излишняя похвала?… Мн сдлаютъ много чести, если и по выход первой книжки моего журнала скажутъ, что вы его издаете. Между тмъ конечно нельзя вамъ собирать Субскрибентовъ, когда такъ говорятъ… Журналъ мой уже печатается: въ сей 1-й книжк помщено Видніе Мурзы. Пожалуйте, не оставляйте меня и впредь… Я надюсь на васъ, надюсь на вашу ко мн благосклонность и на вашу любовь къ Литератур’. (Изъ автографа Карамзина).

26) Въ конц 1791 года Карамзинъ, обращаясь къ читателямъ, Московскаго журнала, сказалъ между прочимъ: ‘Постараюсь, чтобы содержаніе журнала было какъ можно разнообразне и занимательне’ (ноябрская книжка, стр. 247).

27) Въ Сверномъ Встник Мартыноваза 1804 годъ (No 8 стр. 141) было напечатано ‘Разсмотрніе всхъ рецензій, помщенныхъ въ ежемсячномъ изданіи подъ названіемъ: Московскій журналъ, изданный на 1791 и 1792 годъ H. М. Карамзинымъ’. Это впрочемъ не совсмъ полное разсмотрніе, отзывается нкоторымъ нерасположеніемъ къ автору разбираемыхъ рецензій.

28) Моск. Журн., ч. III, августъ 1791.

29) Тамъ же, ч. IV, октябрь.

30) Тамъ же, ч. II, іюнь.

31) Тамъ же, ч. V, февраль 1792.

32) Соч. Кар., т. I, стр. 210.

33) ‘Письма русск. путеіи., письмо 1-е.

34) Моск. Журн. ч. VI, іюнь и ч. VIII, декабрь 1792.

35) ‘Отъ Издателя къ Питателямъ’ въ конц ноябрской книжки 1791.

36) Въ ‘Невинности’ (Моск. Журн., ч. II, апрль 1791), въ ‘Райской птичк’ (тамъ же, ч. III, августъ 1791), въ ‘Ліодор’ (тамъ же, ч. V, мартъ 1792).

37) Соч. Кар., т. I, ‘Пантеонъ русскихъ авторовъ’, стр. 577.

38) Тамъ же, т. III, ‘Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ’, стр. 528.

Въ чемъ Карамзинъ полагалъ задачу поэзіи, выражено имъ нсколько разъ въ стихахъ его. Въ одной пьес {‘Къ бдному поэту’ (Соч. Кар., т. I, стр. 66).} онъ называетъ поэта ‘искуснымъ лжецомъ’, въ другой же разъ говоритъ:

‘Не истина, но блескъ въ поэт совершенство,

И ложь красивая плняетъ свтскій умъ

Скоре, чмъ языкъ простой, нелицемрный,

Которымъ говорятъ правдивыя сердца’ ²).

¹) ‘Къ Эмиліи’ (тамъ же, стр. 225).

Не значитъ ли это, что Карамзинъ задачею искусства считалъ ложь, а не истину? Конечно, онъ хотлъ только сказать, что поэзія должна производить очарованіе, что вымыселъ долженъ являться намъ истиной, и въ этомъ полагалъ онъ обманъ, или ложь поэзіи.

Въ разсужденіи взглядовъ Карамзина на эту область творчества, стоитъ замтить, что онъ самымъ древнимъ родомъ поэзіи считалъ элегію. ‘Я думаю, что первое піитическое твореніе было ни что иное, какъ изліяніе томно-горестнаго сердца… Вс веселыя стихотворенія произошли въ позднйшія времена’. (Развитіе этой мысли см. въ его Соч., т. III, стр. 380).

39) Въ числ новыхъ словъ, составленныхъ Карамзинымъ, упомянемъ два: 1) достижимая цль (Моск. Журн., ч. IV, стр. 310, и Соч. Кар., т. II, стр. 243), съ примчаніемъ: ‘т. е. до которой достигнуть можно. Я осмлился по аналогіи употребить сіе слово’, и 2) промышленность, съ примчаніемъ: ‘Не можетъ ли сіе слово означать латинскаго industria, или французскаго industrie?’ (Моск. Журн., ч. III, стр. 298). Впослдствіи при этомъ слов замчено: ‘Это слово сдлалось нын обыкновеннымъ: авторъ употребилъ его первый’ (Соч. Кар., т. II, стр. 168).

40) Соч. Кар., т. III, стр. 600.

41) ‘Письма H. М. Карамзина къ И. И. Дмитріеву’, стр. 97, 99 и 104. Графъ Блудовъ разсказывалъ мн, что еще и по изданію Встника Европы Карамзинъ имлъ непріятности отъ цензуры. Журналъ цепзировался въ корректурныхъ листахъ. ‘Мара Посадница’ (въ начал 1803 года) испугала Прокоповича-Антонскаго, который увидлъ въ этой повсти воззваніе къ бунту и объявилъ, что не можетъ пропустить ее. Карамзинъ былъ очень горячъ: онъ тотчасъ похалъ къ одному изъ кураторовъ Московскаго университета, Коваленскому, и объявилъ, что если запрещеніе состоится, то онъ не останется въ Россіи. Тотъ отвчалъ, что онъ можетъ жаловаться министру. Тогда Карамзинъ, написавъ письмо на имя Заводовскаго, отправилъ его къ Коваленскому, но получилъ пакетъ обратно нераспечатаннымъ, съ отзывомъ куратора, что дло можно и такъ уладить, если Карамзинъ, смягчитъ въ повсти нкоторыя выраженія. Карамзинъ согласился, однакожъ едва ли не ограничился тмъ, что вмсто слова вольность, кое-гд поставилъ свобода. Цензоръ удовлетворился, замтивъ, что еще бы лучше было, еслибъ Мара въ конц повсти изъявила раскаяніе. Карамзинъ и помстилъ-было тамъ фразу, что въ глазахъ Мары появились слезы, которыя можно было принять за слезы раскаянія! (однакожъ, въ самомъ дл повсть кончается словами: ‘Они шли за нимъ’ — граждане за колоколомъ — ‘съ безмолвною горестію и слезами, какъ нжныя дти за гробомъ отца своего’, посл чего· слдуютъ три строчки точекъ). Карамзинъ, разсказывая это, прибавлялъ, что онъ былъ очень радъ такой развязк, потому что ему вовсе не хотлось покидать Россіи.

42) Обо всемъ, что здсь относится къ царствованію Павла, см., ‘Письма Карамзина къ Дмитріеву’.

43) Тамъ же, стр. 115.

44) Соч. Державина, изъ Акад. Наукъ, т. II, стр. 355.

45) Моск. Вд. 1801, No 92, и Объявленіе о продолженіи журнала въ 1803 году (В. Е., ноябрь 1802, No 22).

46) В. Е., 1803, No 17. Письмо подписано: Лука Еремеевъ.

47) Вотъ замчательное мнніе Сепора о вред крпостнаго состоянія: ‘…la cause relle de cette lenteur de la civilisation est l’esclavage du peuple: l’homme serf qu’aucune fiert ne soutient, qu’aucun amour-propre n’excite, abaiss presque au rang des animaux, ne connat que les besoins physiques et borns, il n’l&egrave,ve pas ses dsirs au-del de ce qui est strictement ncessaire pour soutenir sa triste existence et pour payer son matre le tribut qui lui est impos (Mmoires etc. du comte de Sgur, Paris, 1843, стр. 141).

48) B. E. 1802, No 12. ‘Пріятные виды, надежды и желанія ныншняго времени’ (съ подписью: Р. О.).

49) См. примч. 46.

50) Записка о древней и новой Россіи.

51) См. Дло Радищева въ Чтеніяхъ Общества исторіи и древностей 1865, кн. III.

52) Вотъ первоначальный текстъ этого мста, которымъ заключается статья ‘О случаяхъ и характерахъ въ Россійской Исторіи, которые могутъ быть предметомъ художествъ’ (О. О.): ‘Повторимъ истину несомнительную: въ девятомъ-надесять вк одинъ тотъ народъ можетъ быть великимъ и почтеннымъ, который благородными искусствами, литературою и науками способствуетъ успхамъ человчества въ его славномъ теченіи къ цли умственнаго и моральнаго совершенства’ (Встникъ Европы 1802, No 24). Поздне послднія слова измнены Карамзинымъ такъ: ‘къ цли нравственнаго и душевнаго совершенства’ (Соч. т. III, стр. 566).

53) В. Е. 1803, No 5, ‘О новомъ образованіи народнаго просвщенія въ Россіи’.

54) Тамъ же. Ср. Соч. Кар. т. I, стр. 361, въ ‘Похвальномъ слов Екатерин II’ замчаніе о народныхъ училищахъ.

55) См. примч. 46.

56) В. Е. 1802, No 4: ‘О любви къ отечеству и народной гордости’ (У. О.), и No 14: ‘Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ’, (Ф. Ц.). Жаля, что наши дворяне не. поступаютъ на профессорскія каедры, Карамзинъ говоритъ: ‘Я душевно обрадовался бы первому феномену въ семъ род’. Вслдствіе этого замчанія, въ Встникъ Европы (1803, No 11: ‘Дворянинъ-профессоръ въ Россіи’), черезъ нсколько времени прислано было заявленіе, что у насъ есть одинъ дворянинъ-профессоръ, именно Григорій Глинка, по каедр русской словесности въ Дерптскомъ университет. Карамзинъ всегда питалъ искреннее уваженіе къ ученому званію, которое онъ называлъ благороднымъ, и старался привлекать способныхъ людей къ педагогическому поприщу, даже въ самой скромной области его, доказывая почетное значеніе народнаго учителя въ ‘кругу своемъ, гд не онъ иметъ надобность въ другихъ, а другіе въ немъ’, такъ что онъ ‘можетъ скоре возгордиться, нежели унизиться въ своихъ чувствахъ’. (В. Е. 1802, No 14: ‘Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ’).

57) В. Е. 1802, No 8: ‘О новыхъ благородныхъ училищахъ, заводимыхъ въ Россіи’. Этой статьи, названной ‘Письмо изъ Т.*’ и подписанной ‘NN’, нтъ въ собраніи сочиненій Карамзина, но она очевидно принадлежитъ его же перу. Хотя большая часть высказанныхъ въ ней мыслей и повторяется въ позднйшихъ сочиненіяхъ Карамзина, однакожъ эта статья особенно любопытна, какъ первое выраженіе взгляда его на учрежденія императора Александра по народному образованію.

58) В. Е. 1803, No 8: ‘О врномъ способ имть въ Россіи довольно учителей’ (Ц. Ц.).

59) См. примч. 48.

60) В. Е. 1802, No 2: ‘Странность’ (О. О.).

61) Тамъ же, Л¹‘ 8: ‘О новыхъ благородныхъ училищахъ’.

62) Тамъ же, No, 4: ‘О любви къ отечеству’ и нр.

63) См. примч. 52.

64) См. примч. 53.

65) Аглая, кн. II ‘Филалетъ къ Мелодору’, и В. Е. 1802, No 24: ‘О случаяхъ и характерахъ въ Росс. Исторіи’ и проч.

66) В. Е. 1803, No 9, въ ‘Извстіяхъ и замчаніяхъ’, говоря о появленіи Вегаба въ Аравіи, Карамзинъ замчаетъ: ‘Внутреннее безсиліе тамошняго (константинопольскаго) правительства должно ускорить паденіе огромнаго турецкаго колосса. Оно кажется необходимымъ и близкимъ, произведетъ важную революцію въ мір, и будетъ имть великія слдствія для человчества. Турецкая Исторія служитъ новымъ доказательствомъ истины, что великія Имперіи, основанныя на завоеваніяхъ, должны или просвтиться, или безпрестанно побждать: иначе паденіе ихъ неминуемо’ (стр. 69).— Въ томъ же году, No 12, въ стать подъ тою же рубрикою замчено: ‘Кто могъ вообразить въ 16 или въ 17 вк, что со временемъ Христіанскія Державы будутъ дружески заботиться о цлости Турецкой Имперіи? Вотъ торжество великодушія или Политики!’ (стр. 511).

67) Мы видли, что при изданіи Московскаго журнала Карамзинъ выражалъ свое убжденіе въ польз критики и въ доказательство ссылался на успхи нмецкой литературы (см. выше примч. 31). Въ программ Встника Европы онъ также общалъ критику. Между тмъ въ первомъ же нумеръ новаго журнала онъ, въ форм безыменнаго письма къ издателю, высказался противъ критики и между прочимъ замтилъ: ‘Глупая книга небольшое зло въ свт: у насъ же такъ мало авторовъ, что не стоитъ труда и пугать ихъ. Но если выдетъ нчто изрядное, для чего не похвалить? Самая умренная похвала бываетъ часто великимъ одобреніемъ для юнаго таланта’. Еще ршительне выразилъ Карамзинъ подобныя мысли въ конц перваго года изданія Встника Европы.— То, что имъ сдлано вн области критики, такъ многозначительно, что потомство не можетъ слишкомъ строго судить его за отсутствіе этого элемента въ его журнал, а успхъ молодыхъ писателей, которые вскор явились на его сторон и доставили ему ршительную побду надъ противниками, еще боле оправдываетъ его.

Впрочемъ, уклоняясь отъ критики, Карамзинъ въ Встник Европы ясно высказываетъ иногда свое мнніе о нкоторыхъ явленіяхъ литературы, хотя никого не называетъ. Его статьи: О грамматик француза Модрю’ и о русскомъ пансіон въ Париж: ‘Странность’ (В. Е. 1802, No 2, и 1803, No 15) показываютъ, что онъ не лишенъ былъ способности къ остроумной и колкой критик.

68) Въ стать ‘о должности журналистовъ’ (1754 г.) Ломоносовъ замтилъ между прочимъ: ‘Журналистъ свдущій проницательный, справедливый и скромный сдлался чмъ-то въ род феникса’ (Un Journaliste savant, pntrant, quitable et modeste, est devenu une esp&egrave,ce de Phnix). ‘Сборникъ матеріаловъ для исторіи Императорской Академіи Наукъ въ XVIII вк’, изд. А. Куникомъ, ч. II, стр. 516 и 520.

69) Не получивъ ученаго образованія, Карамзинъ смолоду отличался однакожъ любовью и уваженіемъ къ наук, хотя долго считалъ своимъ призваніемъ и изящную литературу и поэзію. Когда Платнерщ въ Лейпциг, спросилъ его: ‘Какой, или какимъ наукамъ вы особенно себя посвятили?’ русскій путешественникъ отвчалъ: ‘Изящнымъ’ {При этомъ слов онъ ‘закраснлся’, какъ сознается въ письм отъ 15 іюля. 1789, — прибавляя: ‘знаю, отъ чего — можетъ быть, и вы, друзья мои, знаете’. Припомнимъ, что по-нмецки онъ долженъ былъ сказать: ‘den Schnen’. Въ Московскомъ журнал объяснено было въ выноск: ‘Пріятель мой подъ изящными наукамш разуметъ les belles lettres’.}. Но изъ писемъ его видно, что въ числ извстныхъ ему уже въ то время писателей были историки, лтописцы, философы: онъ уже зналъ Брантома, Фруассара, Мабли, Архенгольца, Юма, Іоанна Мюллера, Канта. ‘Я всегда готовъ плакать отъ сердечнаго удовольствія’, говорилъ онъ, ‘видя, какъ науки соединяютъ людей, живущихъ на свер, и на юг, какъ они, безъ личнаго знакомства, любятъ и уважаютъ другъ друга. Что ни говорятъ мизософы, а науки — святое дло’. (Соч. Кар., т. II, стр. 524). Онъ же впослдствіи, выражая желаніе видть русскихъ профессоровъ изъ дворянъ, восклицалъ: ‘Что въ самомъ дл священне храма наукъ, сего единственнаго мста, гд человкъ можетъ гордиться саномъ своимъ въ мір, среди богатствъ разума и великихъ длъ?’ (Встн. Евр. 1803, No 8, ‘О врномъ способ имть въ Россіи довольно учителей’). Около того же времени онъ замтилъ: ‘Наука даетъ человку какое-то благородство во всякомъ состояніи’ (тамъ же, 1802, No 16 ‘Историч. воспом. на пути къ Троиц’).

70) Извлеченіе изъ рукописей покойнаго профессора Барсова (ум. 21 янв. 1792 г.) {Не 1791, какъ у Евгенія, Греча и въ Словар Моск. профессоровъ.} было напечатано подъ заглавіемъ: ‘Сводъ, бытіи россійскихъ’. Авторъ совтуетъ составить подробные списки какъ печатныхъ, такъ и рукописныхъ источниковъ и разсуждаетъ о предлахъ самой исторіи. Особенно любопытно слдующее его замчаніе: ‘Такой сколько можно полный сводъ составитъ матерію порядочной и довольно полной исторіи, но самое сіе собираніе и сличеніе суровья (матеріала), тмъ паче самая исторія не иначе какъ собраніемъ нсколькихъ ученыхъ, знающихъ и трудолюбивыхъ людей произведена быть можетъ въ дйство, при надлежащихъ пособіяхъ и награжденіяхъ, чего удобне желать можно, нежели надяться’ (Моск. Журн. 1792, ч. VII, сент., стр. 344).

71) Соч. Кар., т. III, стр. 687.

72) Въ стать: ‘Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ’ (В. Е. 1802, No 14) Карамзинъ сказалъ: ‘Надобно заглядывать въ общество… но жить въ кабинет’. Эта мысль сдлалась закономъ всей остальной его жизни. При всемъ его трудолюбіи и прилежаніи, при всемъ его талант, почти непонятно, какъ онъ могъ употребить только 12 лтъ (1804 — 1815) на сочиненіе первыхъ восьми томовъ своей Исторіи. Надобно принять въ расчетъ домашнія тревоги его, хлопоты но случаю кончины тестя (1807), частыя болзни, наконецъ нашествіе непріятеля, которое, заставивъ его покинуть Москву, на долгое время совершенно прервало его занятія. Замтимъ мимоходомъ, что никто не понималъ такъ, какъ Карамзинъ, великой истины, что въ самомъ труд заключается высшая его награда (см. его академическую рчь 1818 г.), никто не былъ такъ способенъ искать въ труд только его совершенства, никто не имлъ столько душевной силы для труда неутомимаго.

73) ‘Письма’ Кар. къ Дм. стр. 235, 096 и слд.

74) Прежде всего Исторію Государства Россійскаго перевели на французскій языкъ St. Thomas и Jauffret: они работали сперва каждый самъ по себ, а потомъ вмст (‘Письма’ Кар. къ Дм., 0115). На нмецкій языкъ переводилъ Исторію Карамзина директоръ царскосельскаго лицейскаго пансіона, Гауэншильдъ. Въ 1821 г., весной, исторіографъ получилъ изъ Венеціи три первые тома своего труда, переведенные съ французскаго на итальянскій языкъ Москини и Гамбой. 1 января 1824 г. онъ подарилъ K. С. Сербиновичу польскій переводъ, присланный къ нему изъ Варшавы переводчикомъ Григоріемъ Бучинскимъ. 19 января того же года Карамзинъ ждалъ къ себ Шредера, нмецкаго переводчика IX тома. Во Франціи IX и X томы переводилъ Auger съ помощію Дивова (Воспоминанія г. Сербиновича). Коцебу также намревался перевести Исторію Государства Россійскаго (‘Письма’ къ Дм., стр. 249).

75) ‘Неизд. соч.’ Карамзина, стр. 166.

70) Gotting, gelehrte Anzeigen 1822, т. II, No 133 и 134, стр. 1321. Ср. ‘Письма’ Кар. къ Дм., стр. 0151.

77) Moniteur Universel 1820, 1 ноября, No 306. Статья оттуда перепечатана въ ‘Письмахъ’ Кар. къ Дмитріеву, стр. 0138.

78) ‘Письма’ Кар. къ Дм., стр. 299.

79) Насчетъ происхожденія ‘Записки о древней и новой Россіи’ извстно мн, частію изъ разсказовъ графа Блудова {Объ этомъ я слышалъ отъ него 12 декабря 1860 года, и сообщаю нкоторыя подробности, о которыхъ нтъ у г. Погодина.}, слдующее: Посл продолжительнаго разговора съ Карамзинымъ о положеніи длъ въ Россіи, Екатерина Павловна просила его развить т же мысли письменно. Это было, вроятно, въ ноябр 1810 года, когда..исторіографъ въ первый разъ постилъ великую княгиню въ Твери (‘Неизд. соч.’, стр. 88). Уже 14 декабря того же года она пишетъ къ нему: ‘Жду съ нетерпніемъ Россію въ ея гражданскомъ и политическомъ отношеніяхъ‘. Въ первой половин февраля 1811 г. онъ отвезъ въ Тверь эту записку, писанную рукой жены его, которая, никогда съ нимъ не разставаясь, и теперь сопровождала его. Екатерина Павловна стала читать рукопись вмст съ нимъ и много бесдовала о каждомъ предмет. Посл нсколькихъ чтеній Карамзинъ далъ ей почувствовать, что если они будутъ такъ продолжаться, то на это потребуется слишкомъ много времени. Тогда дло было ускорено и, по окончаніи чтенія, великая княгиня спрятала тетрадь въ свое бюро (Карамзинъ, разсказывая о томъ посл, вспоминалъ, какъ при этомъ щелкнулъ замокъ). Онъ остался въ восторг отъ тогдашняго своего двухнедльнаго пребыванія въ Твери (см. письмо отъ 19 февр. въ переписк съ Дмитріевымъ). Государя ждали туда къ 14 марта, къ этому времени Екатерина Павловна пригласила туда и исторіографа. Обыкновенно думаютъ, что Карамзинъ, бывъ здсь представленъ Александру, читалъ ему свою записку. Это — недоразумніе: читана была только Исторія. Записка же была передана императору великою княгиней 18 марта, наканун его отъзда. На другой день онъ обошелся съ исторіографомъ холодно, не говорилъ съ нимъ ни слова, какъ-будто не замчалъ его, и ухалъ не простившись съ Карамзинымъ. Это несогласно съ письмомъ послдняго къ Дмитріеву, отъ 20 марта, но понятно, что Карамзинъ, не считая себя въ прав говорить кому бы ни было о записк, не могъ говорить и о произведенномъ ею дйствіи: все то, что онъ пишетъ къ своему другу, могло предшествовать послдней встрч съ государемъ. Узжая и самъ 22 марта, онъ ршился попросить у великой княгини своей записки, но услышалъ, что она въ хорошихъ рукахъ (le manuscrit est en bonnes mains)… Когда Карамзинъ, находясь въ Петербург, въ 1816 г., получилъ ленту, то онъ писалъ къ жен, что государь пожаловалъ ему эту награду самымъ пріятнйшимъ образомъ. Разсказъ графа Блудова объясняетъ эти слова: государь, наградивъ Карамзина, замтилъ ему съ особенною выразительностью, что жалуетъ ленту не за Исторію, а за ЗапискуАракчееву, какъ врагу Сперанскаго, прибавлялъ графъ, не трудно было примирить Александра съ Карамзинымъ, который въ записк своей осуждалъ Сперанскаго. При паденіи послдняго, исторіографъ говорилъ въ пользу его, но императоръ горько отозвался о нравственномъ достоинств опальнаго.

Карамзинъ былъ такъ совстливъ и деликатенъ, что не оставилъ у себя копіи съ записки. До самой смерти своей онъ не зналъ, куда она двалась, государь никогда не говорилъ о ней, да и самъ Карамзинъ не позволялъ себ упоминать объ этомъ дл, даже въ разговор съ самыми близкими. Только по кончин Александра Павловича, онъ просилъ Блудова и Дашкова поискать записки между бумагами императора, которыя имъ поручено было разобрать. Но они ея не нашли: попавшаяся имъ рукопись, которую они приняли было за сочиненіе Карамзина, была записка Радищева объ улучшеніи законодательства, — та самая, по поводу которой онъ отравился {Государь передалъ эту записку въ комиссію составленія законовъ. Предсдатель, князь П. В. Лопухинъ, пропитавъ ее, спросилъ у Радищева: ‘Неужели ты опять хочешь попасть въ Сибирь?’ Испуганный Радищевъ принялъ яду.}.

Графъ Блудовъ думалъ, что впослдствіи записка Карамзина отыскалась въ бумагахъ Аракчеева, потому, что она сдлалась извстною вскор посл смерти этого временщика. Но по другому свидтельству (Греча), она распространилась изъ рукъ покойнаго Борна, бывшаго секретаремъ великой княгини Екатерины Павловны, или учителемъ дтей ея.

Записка напечатана, хотя не совсмъ исправно, въ Берлин 1861 г.

80) Противное этому мнніе, по которому записка Карамзина не боле ‘какъ искусная компиляція того, что онъ слышалъ вокругъ себя’, см. въ соч. барона М. А. Корфа ‘жизнь графа Сперанскаго’, т. I, стр. 143.

81) См. въ ‘Русск. Архив’ 1864, No 7 и 8, стр. 868 и 869, библіографическую замтку г. Лонгинова.

82) Вотъ что Карамзинъ писалъ въ 1815 году къ Екатерин Павловн о своихъ историческихъ занятіяхъ (перевожу, какъ можно ближе, съ французскаго подлинника):

‘Вы приглашаете меня быть историкомъ нашего времени: въ порыв энтузіазма, возбужденнаго великими событіями, я самъ имлъ эту мысль, но, обдумавъ дло, нашелъ, что оно представляетъ много трудностей. Исторія, скромная и важная, любитъ безмолвіе страстей и могилъ, отдаленность и сумерки, и изъ всхъ грамматическихъ временъ ей всего боле сродно прошедшее совершенное (le prtrit parfait). Живое движеніе, шумъ настоящаго, близость предметовъ и слишкомъ яркое ихъ освщеніе смущаютъ ее, то, что воспламеняетъ поэта, оратора, мшаетъ историку, у котораго всегда на язык слово но- Къ тому же, станетъ ли у меня духу покинуть древнихъ героевъ моихъ, забытыхъ неблагодарнымъ свтомъ, чтобы гоняться за героями новыми, которыхъ лавры еще такъ лучезарны и подвиги такъ громки? Ибо надлежало бы оставить въ сторон мою Исторію Россіи: вка моего не станетъ, чтобы довести ее до нашихъ дней Знаете ли Вы, какъ мало я еще подвинулся? Меня занимаетъ Іоаннъ Грозный, этотъ изумительный феноменъ между величайшими и самыми дурными монархами. Боже, какой предметъ! Онъ стоитъ Наполеона. Поверженный въ уныніе ужасами этого царствованія, духъ мой ободряется при вид мужа добродтельнаго, который для спасенія отечества, становится между нимъ и тираномъ, онъ падаетъ жертвою ярости злодя, но заслуживъ напередъ удивленіе вковъ. Имя этого великаго человка (Адашева) было почти вовсе неизвстно у насъ: сердце мое ощущаетъ особенную отраду при такихъ открытіяхъ. Я не покидаю мысли хать въ Петербургъ и тамъ напечатать свою Исторію, только что Государь возвратится. Смю надяться на Ваше покровительство въ этомъ случа’. (‘Неизданныя сочиненія’, стр. 118 и слд.).

83) Соч. Кар. т. III, стр. 700 и 701.

84) ‘Письма’ къ Дмитріеву, стр. 316.

85) Встн. Европы 1802, No8, ‘О новыхъ благородныхъ училищахъ’.

86) Тамъ же 1803, No 5, ‘О новомъ образованіи народнаго просвщенія въ Россіи’.

87) Соч. Кар. т. I, стр. 365. Въ чрезвычайномъ собраніи Россійской Академіи 5 іюня 1801 года новый президентъ ея, Нартовъ, предложилъ, между прочимъ ‘пригласить упражняющихся въ Россійской словесности къ сочиненію похвальнаго слова Императриц Екатерин Великой, яко виновниц славы, величія и благоденствія, коими наслаждается отечество наше, яко щедрой покровительниц наукъ и художествъ и яко основательниц Академіи Россійской’, о чемъ тогда же объявлено было въ Вдомостяхъ. Вслдствіе того, 22 марта 1802 г., членъ Академіи, сенаторъ И. С. Захаровъ читалъ въ собраніи написанное имъ похвальное слово Екатерин II.

Хотя Карамзинъ и не представилъ въ Академію своего сочиненія на тотъ же предметъ, однакожъ оно, вроятно, было предпринята имъ также по поводу помянутаго вызова. Его Похвальное слово Екатерин было напечатано въ начал 1802 года, какъ видно изъ ‘Писемъ’ его къ Дмитріеву (см. стр. 123 и 124).

Сочиненіе это, не мене другихъ трудовъ Карамзина, важно для психологическаго изученія. Справедливость, отдаваемая имъ великой женщин, — одно изъ самыхъ убдительныхъ свидтельствъ его высокаго безпристрастія, незлобія и скромности: онъ какъ будто и не замтилъ того равнодушія и невниманія, съ какимъ его многозначительная литературная дятельность была встрчена покровительницею просвщенія и талантовъ. ‘Я зрлъ’, говоритъ онъ, ‘лучезарный западъ сего свтила, и глазамъ моимъ не представлялось ничего величественне’ и т. д. (Соч. Кар. т. I, стр. 279 и 365). Любопытенъ въ ‘Похвальномъ слов’ отзывъ Карамзина о русской литератур при Екатерин II: ‘Но сіи два поэта’ (Ломоносовъ и Сумароковъ) ‘не образовали еще нашего слога: во время Екатерины Россіяне начали выражать свои мысли ясно для ума, пріятно для слуха, и вкусъ сдлался общимъ‘ (тамъ же, стр. 363). Карамзинъ, при этихъ словахъ, кажется, имлъ въ виду и свое собственное участіе въ такомъ успх литературы. Нельзя также не обратить вниманія на слдующія строки, по отношенію ихъ ко взгляду Карамзина на готовившіяся реформы новаго царствованія: ‘Самое добровъ философическомъ смысл можетъ быть вредно въ политик, какъ скоро оно не соразмрно съ гражданскимъ состояніемъ народа… Самое пламенное желаніе осчастливить народъ можетъ родить бдствія, если оно не слдуетъ правиламъ осторожнаго благоразумія’ (тамъ же, стр. 370).

88) ‘Неизд. Соч.’ Кар. стр. 35, 170, 179. ‘Письма’ къ Дм., стр. 285, 312, 316.— Соч. Кар. т. III, стр. 733.

89) ‘Неизд. Соч.’, стр. 3: ‘Мнніе русскаго гражданина’.

90) Слышано отъ родныхъ исторіографа.

91) ‘Неизд. Соч.’, стр. 37 — 85.

92) ‘Письма’ къ Дм., стр. 265.

93) Тамъ же, стр. 376, 382, 392.

94) Тамъ же, стр. 290.

95) Тамъ же, стр. 245.

96) ‘Неизд. Соч.’ Кар., стр. 144 и 148.

97) ‘Письма’ къ Дм., стр. 261.

98) Тамъ же, стр. 279 и 0120.

99) ‘Лафатеръ’, писалъ онъ изъ Цюриха, ‘давно уже поставилъ себ за правило не читать тхъ сочиненій, въ которыхъ объ немъ нишутъ, и такимъ образомъ ни хвала, ни хула до него не доходитъ. Я считаю это знакомъ рдкой душевной твердости, и человкъ, который, поступая согласно съ своею совстію не смотритъ на то, что думаютъ объ немъ другіе люди, есть для меня великій человкъ’. (Соч. Кар. т. II, стр. 233).

100) Соч. Кар., т. III, стр. 704.

101) ‘Письма’ къ Дм., стр. 276.

102) ‘Знаешь ли, что бы могло привязать меня къ Петербургу (между нами будь сказано)? Случай длать иногда добро людямъ, но это очень неврно, и колетъ инымъ глаза, я же (видитъ Богъ) не хвастунъ, и въ самомъ добр не люблю кривой дороги. Allons donc planter nos choux’ (‘Письма’ къ Дм., стр. 260).

103) Тамъ же, стр. 153.

104) Мысль, что въ смерти нтъ ничего страшнаго, Карамзинъ началъ высказывать еще въ молодости: см. въ ‘Письмахъ русскаго путешественника’ мсто, начинающееся словами: ‘Такъ, друзья мои! я думаю, что ужасъ смерти бываетъ слдствіемъ нашего уклоненія отъ путей природы’ (Соч. Кар., т. II, стр. 204, ср. тамъ же стр. 188 и еще выше, стр. 30, слова Канта: ‘Я утшаюсь, что мн уже 60 лтъ и что скоро придетъ конецъ жизни моей: ибо надюсь вступить въ другую, лучшую’).

105) ‘Письма’ къ Дм., стр. 409.

106) ‘Вы любимы и любите: живите же какъ можно доле: то есть, какъ можно доле заслуживайте на земл Небо! Чмъ долговременне служба, тмъ боле и награды’ (Письмо Карамъ къ ими. Елисавет Алексевн отъ 13 янв. 1825, ‘Неизд. соч.’ стр. 65). См. тамъ же отвтъ императрицы и дале слова Карамзина: ‘Да исполнитъ Богъ мою молитву объ Васъ, а я радъ исполнить Ваше милостивое приказаніе, и жить, пока Ему угодно’.

107) ‘Неизд. соч.’, стр. 151, 153, 156, 160, 165, 170, 179.

108) ‘Стихотворенія’ Жуковскаго, т. IV, стр. 137. Въ оглавленіи это посланіе неврно отнесено къ 1822 году, оно написано въ 1831.

109) Тамъ же, т. VII, стр. 347. (Письмо это переведено Жуковскимъ съ французскаго подлинника).

Настоящій ‘Очеркъ дятельности и личности Карамзина’ былъ напечатанъ въ С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ 1866 года, No 323 и 324, съ значительнымъ сокращеніемъ первой половины его, въ томъ вид, какъ онъ былъ читанъ въ Академіи {Къ 100-й годовщин рожденія H. М. Карамзина были изданы, по порученію Академіи наукъ, Я. К. Гротомъ, совмстно съ П. Пекарскимъ, ‘Письма H. М. Карамзина ‘И. И. Дмитріеву’, Спб. 1866 (483 стр. текста и 214 примчаній). Въ этомъ изданіи Я. К. Гроту принадлежитъ II-й отдлъ писемъ, съ приложеніями I — III, и примчанія къ нимъ. Ред.}.

ОЧЕРКЪ ДЯТЕЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ КАРАМЗИНА *)

ПРИМЧАНІЯ.

Читайте также:

**ОЧЕРКЪ ДЯТЕЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ КАРАМЗИНА *)**