Обзор английской литературы XIX века, Шмидт Юлиан, Год: 1864

Критика
Время на прочтение: 108 минут(ы)
Скачать в PDF

ОБЗОРЪ АНГЛІЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XIXго СТОЛТІЯ

Юліана Шмидта.

(Переводъ съ Нмецкаго).

С.ПЕТЕРБУРГЪ.

1864.

ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ ПРИЗНАКИ
АНГЛІЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XIXго СТОЛТІЯ.

Еще въ прежніе періоды исторіи мы замчаемъ, что, не смотря на изолированность народовъ, умственное движеніе довольно быстро распространяется въ литератур на весь кругъ такъ называемаго образованнаго міра, т. е. на т народы, у которыхъ одни и т же религіозныя начала. Тоже самое замчается и теперь, только въ гораздо большей степени, частію по причин улучшенія торговыхъ сношеній, частію по причин особеннаго стремленія къ литературнымъ занятіямъ, такъ что произведенія одной націи мгновенно сообщаются и всмъ вообще другимъ. Особенно замчателенъ слдующій фактъ. Не говоря уже о томъ, что мирное вліяніе одной націи на другую сопровождается одними и тми же явленіями — умственныя движенія народовъ въ настоящее время гораздо боле, чмъ прежде, идутъ рука объ руку съ матеріальными явленіями, они распространяются съ быстротою молніи по всему земному шару и производятъ тже самыя дйствія.
Такъ всемірно-историческое событіе XVIII вка, французская революція, въ короткое время произвела одинаковое вліяніе на литературу всхъ вообще образованныхъ народовъ, изъ которыхъ впрочемъ только нмецкая, французская и англійская заслуживаютъ вниманія. По видимому, это вліяніе было разъединяющее.— Распространившееся еще прежде во всей Европ французское образованіе сгладило въ такъ называемомъ высшемъ обществ національныя черты. Только съ дальнйшимъ результатомъ революціи, именно во времена Имперіи, родилось сознаніе, что это всемірное гражданство совсмъ не было такъ безвредно, какъ казалось, что со всемірной литературой шла рука объ руку всемірная монархія. Частію сознательно, частію инстинктивно вс вообще народы занялись изученіемъ своей собственной жизни, для того чтобы избжать угрожающей имъ всемірной монархіи. Они старались не только уяснить себ свой дйствительно національный характеръ, но и отыскать свои старые національные предразсудки, за тмъ чтобы воспользоваться и тмъ и другими, какъ средствомъ защиты противъ угрожающаго имъ всемірнаго государства. Когда съ паденіемъ Наполеона миновалась опасность,— это центробжное движеніе отнюдь не прекратилось, но распространилось больше, подобно тому, какъ и такъ называемое гнилое море посл бури разливается еще шире. Но если народы, какъ казалось, хотли отдлиться другъ отъ друга и уничтожить всеобщность своего существующаго тогда образованія,— то все-таки, при ближайшемъ разсмотрніи, оказывается, что въ основаніи реакціи было что то общее и что посл побды надъ исключительнымъ господствомъ французовъ, въ литератур больше сродства, чмъ прежде. Это было вполн врно понято, когда всей вообще европейской литератур, возставшей противъ древне-французскаго просвщенія и академическаго стиля,— дали названіе романтической. Это названіе можно и признать, если только взять во вниманіе, что романтизмъ, смотря по степени образованія у различныхъ народовъ, принималъ очень различныя формы.
Эти три народа съ одинаковымъ рвеніемъ занялись изученіемъ своей собственной исторической и національной жизни, которая выразилась преимущественно въ средне-вковомъ кулачномъ прав, въ католицизм, воспринятомъ каждымъ народомъ сообразно своему духу и въ сказкахъ и сагахъ низшихъ слоевъ общества. Для того, чтобы быть національнымъ, образованные люди, съ гордымъ презрніемъ смотрвшій на простой народъ, обратились къ изученію его жизни, и въ тхъ слояхъ общества, до которыхъ не коснулся еще свтъ образованія, нашли свжій и бьющійся ключомъ источникъ поэзіи. Оттуда произошло и отвращеніе къ греческо-римской культур, подъ исключительнымъ вліяніемъ которой прежде получали образованіе. Для того, чтобы возстановить національныя особенности, начали изучать даже діалекты своего языка, а всемірный языкъ оставили въ пренебреженіи.
Но классическое образованіе у трехъ великихъ образованныхъ народовъ принимало очень различныя формы. Во Франціи, подъ вліяніемъ академіи вка Людовика XIV и философіи XVIII столтія, оно проникло въ плоть и кровь народа до того, что совершенно срослось такъ сказать съ національными элементами и отдлить ее отъ нихъ не было никакой возможности. Не смотря на то, что уже во время революціи и Имперіи нкоторыя личности, какъ напр. Шатобріанъ, Ле-Местръ и др. изъ ненависти къ революціоннымъ идеямъ объявили себя на сторон романтизма,— все-таки масса, съ гордымъ сознаніемъ обоготворявшая въ Наполеон героя, неблагосклонно смотрла на это движеніе, точно также, какъ и на бывшее при совокупномъ господств духовенства и дворянства. Это продолжалось и посл реставраціи. Правда, оффиціальный міръ былъ подъ исключительнымъ вліяніемъ романтизма, т. е. католицизма и феодализма, но образованіе въ собственномъ смысл и литература оставались свободными отъ этого вліянія до тхъ поръ, пока романтическая школа поэтовъ, имвшая въ своемъ основаніи принципъ легитимизма, не выработала соціалистическихъ идей. Романтизмъ, подъ знаменемъ котораго прежде находились немногіе избранные,— ко всеобщему удивленію послужилъ теперь къ прогрессивному движенію, разширившему свои границы. Ламенне изъ ультра-монтаниста обратился въ республиканскаго энтузіаста, Викторъ Гюго, Ламартинъ и др. въ послдствіи подчинились тому же самому направленію. Такимъ образомъ во Франціи романтическая поэзія, не смотря на то, что проистекала повидимому изъ тхъ же начала, какъ и въ Германіи и Англіи, вела къ противуположнымъ результатамъ. Французскіе романтики, враги академическаго образованія,— вовремя бурнаго и стснительнаго періода нмецкаго натурализма, получили въ свое вденіе образованіе, оттого и стали учителями юной Германіи.
Въ Германіи академико-философское образованіе не принесло никакихъ плодовъ, потому что оно внесено было туда въ такое время, когда творческая сила народа еще ничмъ не проявила себя. Напротивъ французское образованіе чрезъ своихъ дурныхъ представителей въ Германіи сдлалось въ глазахъ всего народа смшнымъ и достойнымъ презрнія, и если вновь возникающая философія и поэзія считала Вольтера за поверхностнаго писателя, то въ сущности она разумла Готшеда и ему подобныхъ. Вс великіе представители нашего классическаго времени, Клопштокъ, Лессингъ, Гёте и др. начали ожесточенную борьбу противъ французовъ. Но эту борьбу они вели не противъ классицизма, но противъ ложнаго его направленія, для того чтобы возстановить дйствительно классическое образованіе, какъ оно было въ Греціи. Греческая поэзія, греческая философія, въ дл германскаго движенія, были руководительными началами, а движеніе началось гораздо прежде французской революціи, и когда только вслдствіи этихъ великихъ переворотовъ появился романтизмъ, въ первое время онъ долженъ былъ братъ для себя содержаніе изъ греческой символистики, и онъ держался только до тхъ поръ, пока шелъ рука въ руку, по крайней мр по форм, съ классическою школою. Великое историческое развитіе германской націи не имло ничего общаго съ этимъ направленіемъ, и собственно германская литература оставалась извстною только тсному кружку нсколькихъ высокообразованныхъ оригиналовъ, пока изъ политическихъ цлей не переработали ее въ науку. Вслдствіе этого появились самыя блестящія произведенія, которыя сначала служили для исключительныхъ цлей партіи, а потомъ мало по малу сдлались достояніемъ всей вообще націи, усвоились ею, и улучшили, и укрпили ея нравственное содержаніе.
Въ Англіи переходъ совершился самымъ простйшимъ образомъ. Тамъ въ аристократическомъ обществ французское образованіе господствовало безусловно, подъ его вліяніемъ появились блестящія, хотя не художественныя произведенія, но творческая сила боле и боле освобождалась изо. подъ этого вліянія. Чтобы какъ нибудь не заразиться имъ, въ юмористическіе романы вводились національные обычаи, также какъ и въ общественную, политическую и религіозную жизнь народа. Поэтому нравственныя начала, политическія, юридическія и церковныя учрежденія были историческими и національными, только хорошее общество потеряло способность вполн цнить ихъ. Когда въ Англіи началась великая и замчательная борьба противъ революціи, тогда только стали обращать вниманіе народа на богатое сокровище его собственной жизни, остававшееся до сихъ поръ незамченнымъ. Начало этому положилъ Бурке. За нимъ послдовали замчательные поэты и историки, которыхъ можно сравнить съ нмецкими романтическими писателями, если не по творческой сил, то хоть по содержанію. Въ Англіи романтизмъ (если представителями его признаемъ В. Скотта, Бориса, Байрона, Мура, Вашингтона-Ирвинга и др.) былъ прежде всего націоналенъ и соотвтствовалъ, какъ историческому развитію народа, такъ и кореннымъ началамъ, лежавшимъ въ основаніи его умственной, нравственной и религіозной жизни. Но этому онъ и привелъ къ отраднымъ явленіямъ, изъ которыхъ очень многія по справедливости носятъ на себ признаки классицизма. Конечно рядомъ съ нимъ было и другое направленіе романтизма (школа озеръ, Шелли, Карлейль и др.), которое и знать не хотло національныхъ элементовъ. Это направленіе родилось подъ вліяніямъ нмецкой литературы, и по отсутствію въ себ цли и формы было похоже на нмецкій романтизмъ. На это литературное направленіе, противуположное народному духу, почти вовсе не стоило бы обращать вниманіе, если бы оно боле и боле не распространялось въ поэзіи, въ области которой въ особенности стало господствующимъ. Все, имющее претензію на даровитость, въ настоящее время въ Англіи считаетъ себ образцомъ Шелли, какъ въ 20 годахъ въ Германіи извстные кружки общества считали — Тика.
Приступая къ обозрнію англійской поэзіи, мы прежде всего считаемъ долгомъ замтить, что здсь обратимъ вниманіе преимущественно на т явленія, которыя наиболе выдаются передъ другими по своему вліянію на поэзію. По количеству произведеній въ Англіи гораздо боле, чмъ въ Германіи, и было бы столько же безполезно, какъ и сбивчиво знакомитъ читателей со всми вообще писателями, а потому постараемся представить только главныя группы.
Исторія англійской литературы со временъ революціи распадается на слдующія группы:
1. Предшественники романтическаго направленія.
2. Группа поэтовъ переходной эпохи, которая въ сущности была врна классическому принципу, но по содержанію уже находилась подъ вліяніемъ духа времени, (Кемпбеллъ и др.)
3. Великіе поэты, которымъ англійская поэзія обязана своимъ возрожденіемъ, В. Скоттъ, Байронъ, Муръ, Вашингтонъ-Ирвингъ и ихъ послдователи.
4. Поэты и писатели спиритуалистической школы, которые развились подъ вліяніемъ нмецкой литературы: а) школа озеръ, b) Шелли и его безчисленные послдователи, с) Карлейль и его школа въ Англіи и Америк.
5. Реалисты, изслдователи и критики дйствительной жизни: а) юмористы, Ь) послдователи утилитарной философіи Бэнгама, экономисты и естествоиспытатели, с) романтическіе писатели, которые подъ вліяніемъ соціалистическихъ идей критически изслдовали современное состояніе общества. Эти подраздленія не совсмъ точны, потому что при множеств журналовъ тенденціи постоянно перепутываются между собою.
6. Историки, парламентскіе ораторы и т дятели научной литературы, которые имютъ много общаго съ нашею историческою школою.

1. Предшественники романтизма.

Вліяніе французскаго вкуса стало господствующимъ въ Англіи посл реставраціи Стюартовъ. Оно вышло отъ двора и его легкомысленныхъ приверженцевъ, и было противуположно кореннымъ началамъ, лежавшимъ въ основаніи народныхъ врованій, но оно было отчасти благодтельно, потому что мрачный характеръ пуританизма проявлялся слишкомъ враждебно, такъ-что нельзя бы было при благопріятныхъ обстоятельствахъ не уклониться въ противуположную крайность. Къ тому же пуританизмъ вполн уживался съ началами реалистической философіи, основанной лордомъ Бэкономъ, которая распространилась не только между дйствительно образованными людьми, но и въ кругу буржуазіи, и пережила династію, при которой утвердилась.
Поэты и критики, державшіеся началъ ея, были люди благомыслящіе и высокообразованные, которымъ англійскій языкъ много обязанъ, но пуританизмъ не могъ имть благотворнаго вліянія на поэтическое творчество, потому что религіозное начало, котораго онъ держался, не имло разумнаго основанія. Подъ его вліяніемъ поэзія все боле и боле замыкалась въ узкія рамки, и наконецъ произошло то, что ея задача совпадала съ задачею прозаической литературы. По временамъ конечно, врожденная каждому народу, творческая сила старалась разорвать цпи, наложенныя на нее педантическимъ образованіемъ,— и многочисленные юмористическіе романы того времени служатъ доказательствомъ того, что творческій духъ націи еще не потерялъ своей силы. Противуположность между этими двумя литературными направленіями къ тому же не была такъ разительна, потому, что религіозное начало, котораго они держались, въ сущности было одинаково, и если юмористы старались придать особенное значеніе дйствительности во всхъ ея проявленіяхъ, значитъ существенное различіе между ними состояло только въ форм представленій, а атмосфера, подъ вліяніемъ которой развилось то и другое направленіе, была одинаковая съ атмосферою классическихъ поэтовъ.
Но уже со 2-й половины XVIII столтія замтна перемна вкуса, произведенная, какъ и въ Германіи, боле чисто учеными, чмъ образованными людьми вообще. Мы разумемъ здсь не тотъ мечтательный взглядъ на природу котораго сентиментальность совершенно легко выражалась и въ классической форм, но т изслдованія ладъ естественнымъ развитіемъ низшихъ классовъ народа, до которыхъ не коснулось еще общечеловческое образованіе столицы, а также изслдованія надъ древне-историческою жизнію народа. Собраніе народныхъ псенъ, сдланное Перси, составляетъ эпоху не для одной только Англіи, и если въ первое время это было просто ученымъ любопытствомъ, забавлявшимся этими дивными твореніями духа, противорчавшими общепринятымъ правиламъ эстетики, то скоро стали находить высшій интересъ въ изученіи народа, а потому и образованные поэты, при этомъ измненіи взгляда на народъ, стали пробовать свои силы и въ этомъ простомъ род поэзіи. Это настроеніе достигало своей высшей точки, когда кто нибудь изъ талантливыхъ поэтовъ своею творческою силою облекалъ въ художественную форму эти творческіе инстинкты народа.
Робертъ Борнсъ (1759—1796) издалъ свои шотландскія псни въ первый разъ въ 1786, и замчательный успхъ этихъ произведеній, написанныхъ на шотландскомъ нарчіи, ясно показалъ, что одна только правильность уже надола. Если этотъ успхъ не принесъ пользы лично самому поэту, то при всемъ уваженіи къ его генію смемъ сказать, что причиною этого были шаткость его принциповъ и его безпорядочная жизнь. Но никогда вншній успхъ боле не соотвтствовалъ внутреннему достоинству произведеній. Изъ нмецкихъ поэтовъ съ нимъ можно сравнитъ Геббеля, но шотландскій пвецъ превосходитъ его, какъ богатствомъ воззрній, такъ и мелодичностію. Псни Бориса перешли въ потомство, какъ прекрасный памятникъ этой переходной эпохи. Въ одно время съ нимъ выступили на. поприще поэтической дятельности многія смлыя натуры, которыя и по оригинальности своего языка, и по несомнннымъ своимъ дарованіямъ не хотли слдовать этому образцовому произведенію. Вилльямъ Коуперъ (1731—1800) издалъ 1782 года свои смшанныя стихотворенія, 1784 г. свою поэму: The task, 1791 г. свой переводъ Гомера. Одаренный необыкновенными способностями, хотя и не достигшими полнаго своего развитія, какъ и многіе изъ нмецкихъ талантовъ, онъ отразилъ на себ переходную эпоху, цль которой служить прежде всего во благо будущему. Отчасти онъ былъ руководителемъ для позднйшихъ поэтовъ, которые научились отъ него употреблять свободный языкъ природы. Мы не упоминаемъ о многихъ другихъ поэтахъ съ меньшими дарованіями, которые въ pendant исключительному столичному образованію, описывали въ своихъ произведеніяхъ жизнь и нравы провинціи, и скажемъ только о Волькот (1738—1819), извстнымъ подъ именемъ Петра Пиндара, его сатиры (преимущественно The Lousiad) занимательны для новаго времени въ той степени, въ какой они врны были дйствительности во всей ея полнот.
Гораздо боле, чмъ эти поэты, способствовалъ развитію романтизма извстный ораторъ и политикъ, который обратилъ вниманіе націи (вдохновленный силою своего генія) на ея собственное величіе, и указалъ на тотъ источникъ, которымъ прежде пренебрегали поэты. Едмоидъ Бурке, род. 1730 въ Дублин, умер. 1797, уже въ молодыхъ лтахъ съ жаромъ и свойственною ему ироніею возсталъ противъ пустоты существующей тогда философіи. Въ сочиненіи: Phylosophical inquiry into the origin of our ideas of the sublime and heautiful, имвшемъ на Банта очень сильное вліяніе, съ особеннымъ остроуміемъ онъ доказывалъ, что идеи высокаго и прекраснаго проистекаютъ изъ боле высшаго источника, чмъ начала господствующей тогда утилитарной философіи, и что въ поэзіи не должно быть рабскаго отношенія къ дйствительности. Вліяніе этого сочиненія при своемъ появленіи было незначительно, но когда направленіе, которому положилъ начало Бурке, силою творческаго духа, получило большее значеніе въ дйствительности, тогда по справедливости почитали въ немъ провозвстника будущаго. Его позднйшая политическая дятельность не позволяла ему исключительно заняться литературою, онъ былъ извстенъ, какъ великій ораторъ парламента въ то время, когда началась французская революція. Въ 1790 г. появились его: Reflexions on the revolution in France, которыя произвели тмъ боле могущественное вліяніе, что они написаны были человкомъ, котораго до сихъ поръ считали въ числ вождей либеральной партіи. Еще тогда не было тхъ ужасовъ, которые поздне запятнали революцію, еще по всей Европ проносились самыя отрадныя надежды, что теперь-то наступило время осуществить завтныя мечты человчества. Но Бурке съ твердымъ убжденіемъ и глубокимъ сознаніемъ дла показалъ нелпость, которая должна по необходимости вытекать изъ ложнаго принципа, и съ свойственнымъ ему одному талантомъ находилъ зародышъ разрушенія именно въ тхъ явленіяхъ, на которыя боле всего отзывалось общественное мнніе. Трудно въ наше время быть справедливымъ къ этой книг. Не говоря о тхъ недостаткахъ, которые когда-то уже довольно врно были замчены его противникомъ Макинтошемъ (vindiciae Galliсае),— въ настоящее время, наученные полувковымъ опытомъ, мы не ршились бы объявить себя по принципу на сторон Бурке. Революція разрушала многое, но это многое не все было жизненное. Она стремилась осуществить абстрактивныя идеи, что было невозможно, и чрезъ это произвела реакцію, которая не только возстановила старый порядокъ вещей, но еще исказила его, наконецъ она, подрывши въ основаніи нравственныя начала, вызвала темныя стороны человческой природы, но при всемъ томъ она имла въ высшей степени творческую силу, и новое общество всё-таки опирается на начала произведеннаго переворота. Позднйшая же реакція, не имя въ себ никакого новаго жизненнаго принципа и творческой силы, увлекается призраками, и наконецъ совершенно уносится въ заоблачный міръ, потому что на земл видитъ одни противорчія. Въ политическомъ отношеніи, произведеніе Бурке не произвело значительнаго дйствія, потому-что англичане продолжали бы борьбу противъ революціи и тогда, когда необходимость ея и не доказывалась бы посредствомъ доктрины. Тмъ большее онъ имлъ вліяніе на науку и искусство. Въ наук до него господствовалъ только анализъ, Бурке пробудилъ въ ней конструктивный смыслъ. Онъ побждалъ своихъ противниковъ не столько логическимъ построеніемъ мыслей, сколько обиліемъ блестящихъ образовъ и воззрній. Онъ въ своихъ доказательствахъ опирался больше на великія историческія идеи, которыя были упускаемы изъ вниманія, существовавшею тогда утилитарною философіею, при построеніи системы. Онъ училъ обнимать жизнь во всей ея полнот, не подвергая ея химическому анализу. Позднйшая историческая школа, какъ и исторія въ собственномъ смысл, развилась подъ вліяніемъ его идей. Еще важне его вліяніе на искусство. Онъ первый вызвалъ изслдованіе значенія матеріи, на которую тогда не обращали вниманія. Хотя мы уже съ недовріемъ смотримъ на времена рыцарства среднихъ вковъ, ит. и., прелести которыхъ онъ проповдывалъ, но вдь мы и смотримъ на нихъ не иначе, какъ съ точки зрнія наблюдателя прошлаго столтія. Подъ вліяніемъ того же духа, которымъ проникнуты рчи Бурке, развилась поэзія В. Скотта и вообще вся романтическая школа.
Случилось такъ, что въ одно время съ доктринеромъ историческаго направленія выступилъ и основатель матеріалистическаго. Начала утилитарной философіи уже отчасти входили во вс философскія изслдованія англичанъ, опредленно она высказана была Бантамомъ (1747—1832). Многообразная дятельность его школы, которая нашла себ защиту въ Westminster Review 1824 г. упадаетъ на позднйшее время, но начало ея было одновременно съ ораторскою дятельностію Бурке. Теперь, когда въ наук безусловно господствуетъ историческая школа, и когда въ матеріализм даже естествоиспытателя заподозрваютъ сродное съ Бэнтамомъ направленіе, и боятся его какъ чумы,— легко можно быть несправедливымъ къ Бентаму. Его порицаютъ за отрицаніе всхъ высшихъ нравственныхъ идей, и не считаютъ грхомъ въ писател осуждать и человка. Но Бэнтамъ прежде всего былъ человкъ справедливый и доброжелательный, который въ своихъ занятіяхъ руководствовался искреннею любовію ко всмъ ближнимъ, и если необходимо было, чтобъ Бурке указалъ воздержанному вку на обиліе великихъ и прекрасныхъ явленій, то съ другой стороны нужно было напомнить возникающему романтизму, что есть необходимая связь между причиною и слдствіемъ, и что общество обязано для своихъ цлей избирать соотвтствующія средства. Другъ противъ друга, словно дв крайности, стоятъ эти два направленія, которыя въ наше время легко сознать и опровергнуть. Но новый принципъ, если онъ только что проникаетъ въ жизнь, долженъ быть одностороннимъ, въ примиреніи состоитъ и исторія. Въ борьбу партій виговъ и тори замшивается много личныхъ, преходящихъ, почти случайныхъ интересовъ, нензмняющійся характеръ ихъ отпечатлвается на противуположности между Бурке и Бантамомъ.

2. Позднйшіе поэты изъ классической школы.

Говоря объ этой борьб романтизма съ господствовавшими тогда воззрніями, мы должны упомянуть еще о тхъ поэтахъ, которые воспитались подъ вліяніемъ классическаго образованія, по не совсмъ были чужды вліянію и новаго направленія. Изъ нихъ особенно замчателенъ Томасъ Кемпбеллъ, род. въ Глазгов 1777, ум. 1844 г. Его поэма: The pleasures of hope (1799), произвела необыкновенный успхъ, еще большимъ пользовался его поэтическій разсказъ Gertroude of Wyoming (1809),— это одинъ эпизодъ изъ жизни сверо-американскихъ индйцевъ. Это стихотвореніе по содержанію романтическое, а по обработк обличаетъ классическое направленіе. Въ начал превознесенное до небесъ, его имя въ послдствіи почти забыто романтиками, какъ оно и заслуживало. Его послдующія поэмы не стоятъ никакого вниманія.— Самуилъ Рожерсъ, род. 1763 года, ум. 1852 года г. Поэма The pleasures of memory (1792) и стихотвореніе въ повствовательномъ род Columbus (1812) и Jacqueline.— Георгъ Краббе, род. 1754 г., ум. 1832 года, содержаніе его поэзіи нарушаетъ правила, предписываемыя существовашдою тогда школою искусства, предметъ ея — жизнь низшихъ слоевъ общества. Напротивъ по обработк онъ слдуетъ старой форм.— The library (1781), the Village (1783), the Newspaper (1785), the Parish register (1807), the Borough (1816), Tales in Verse (1812).— Жемсъ Монтгомери — авторъ эпическаго стихотворенія: The world before the flood. Этотъ поэтъ и другіе подобные ему своимъ успхомъ, по крайней мр отчасти, обязанія были своему общественному положенію. На развитіе литературы, въ которой скоро были подняты боле важные вопросы, они не имли никакого вліянія.

3. Національные романтики.

а) ВАЛЬТЕРЪ-СКОТТЪ.

Вальтеръ-Скоттъ былъ въ свое время любимйшимъ писателемъ въ Германіи, но, богатая въ то время блестящими произведеніями, литература всегда неодобрительно отзывалась о немъ, частію по причин строго-реалистическаго направленія, частію по причин строго-опредленной нравственности въ его идеяхъ, потому что въ то время обыкновенно находили геніальность въ скептическихъ воззрніяхъ на вс нравственные вопросы. Но если Вальтеръ-Скоттъ, какъ въ нравственныхъ, такъ и въ политическихъ вопросахъ, держался консервативнаго принципа, тмъ не мене онъ и по содержанію и по форм своихъ поэтическихъ произведеній былъ писатель съ новымъ направленіемъ, противуположнымъ господствующему въ обществ, да и возрожденію европейской поэзіи онъ способствовалъ гораздо боле, чмъ кто либо изъ поэтовъ XIX столтія, хотя онъ и не можетъ сравниться съ ними по вншнему изяществу. Въ этомъ состоитъ его историческое значеніе, многія-же изъ его произведеній будутъ имть неоспоримое достоинство и для потомства, потому что содержаніе ихъ выражено въ художественной форм.
Вальтеръ-Скоттъ родился въ 1771 году, съ 1783 года воспитывался въ Эдинбургскомъ университет, и уже съ 1792 года былъ адвокатомъ въ главномъ город своего отечества. Въ 1796 году онъ началъ свое литературное поприще переводами ‘Леоноры’ и ‘дикаго охотника ‘, а 1799 онъ перевелъ Gtz von Berlichingen. Въ 1801 году онъ издалъ свои первыя баллады, и собралъ историческія народныя псни, которыя онъ имлъ возможность изучить во время своихъ неоднократныхъ путешествій по сосднимъ провинціямъ, и издалъ ихъ подъ заглавіемъ: Minstrelsy of the Scottish boreier (1802) съ историческими примчаніями. Замчательный успхъ этихъ сочиненій и покойная должность, которую онъ занималъ, дали ему возможность посвятить себя исключительно литературнымъ занятіямъ, плодомъ которыхъ былъ рядъ поэмъ: The lay of the last minstrel (1805), Marmion (1808), The Lady of the lake (1810), The vision of Don Roclerich (1811), Rokeby (1813), The Lord of the isles (1814). Первыя четыре поэмы имли огромный успхъ. Если бы Вальтеръ-Скоттъ закончилъ свое литературное поприще послднею поэмою, распроданною по его же собственнымъ словамъ въ числ 13,000 экземпляровъ, то и въ такомъ случа за нимъ осталась бы слава одного изъ замчательнйшихъ поэтовъ. Уже въ этихъ эпическихъ произведеніяхъ замтна двойственность его таланта. Если обратитъ вниманіе на содержаніе этихъ произведеній, то его можно сравнить съ опоэтизированнымъ Бурке. То, о чемъ послдній восторженно говоритъ въ своихъ рчахъ, Вальтеръ-Скоттъ представляетъ въ художественно-законченныхъ образахъ, именно: красоты временъ рыцарства, королевской власти, вассальства и изолированность народовъ. Онъ не только романтическій поэтъ, но и ловкій свтскій человкъ, хорошо знакомый съ дйствительною жизнію. Его поэтическія воззрнія берутъ свое начало, частію изъ родственной ему германской литературы, частію изъ сагъ, еще живущихъ въ устахъ народа и извстныхъ ему даже по семейнымъ преданіямъ, изъ сагъ о пограничныхъ войнахъ съ англичанами. Но чтобы это художественное содержаніе облечь въ соотвтственную форму, онъ получилъ общечеловческое и ученое образованіе. Романтизмъ, такъ свойственный его натур, все же составляетъ только предметъ для его стихотвореній. Внутренно онъ никогда не находится въ такой зависимости отъ романтизма, чтобы изъ за него потерять свободу и автономію своихъ мыслей и чувствъ, несмотря на свою наклонность къ романтизму онъ изображаетъ варварскіе права и обычаи съ гуманной точки зрнія.
Романтическій эпосъ принадлежитъ къ тмъ смшаннымъ родамъ поэзіи, которые трудно подвести подъ какія нибудь правила піитики. Англійскій эпосъ этого рода не похожъ на итальянскій и испанскій XV и XVI столтія, послдніе заимствуютъ свое содержаніе изъ области чистой фантазія, которой даютъ гораздо боле произвола, чмъ даже греческій эпосъ, который, постоянно вращаясь правда въ Сфер, легко ускользающей изъ вниманія, все-таки въ основаніи иметъ опредленно и крпко установившіеся обычаи, но он по форм своей принадлежатъ къ чисто эпическому роду поэзіи. Романтическая поэма англичанъ иметъ преимущественно лирическій характеръ, главное свойство ея не объективное изображеніе какого нибудь событія, но субъективное, т. е. миросозерцаніе самаго поэта и его построеніе, отра1 вившіяся при этомъ изображеніи. Въ ‘Псни послдняго Минстреля’ развалины древняго монастыря оживляются художественными образами. Но въ особенности насъ поражаетъ только блдный свтъ луны на этихъ древнеисторическихъ развалинахъ, и нашъ восторгъ чисто лирическій. Пснь послдняго Минстреля изъ всхъ стихотвореній Вальтеръ-Скотта принадлежитъ собственно къ антологическимъ стихотвореніямъ, и въ отдльныхъ поэтическихъ красотахъ затеривается связь цлаго. Но это стихотвореніе отличается и отъ нашихъ сентиментальныхъ элегій, какъ и отъ романовъ Виктора Гюго, и это отличіе двоякое: во первыхъ изображеніе исполнено съ величайшею добросовстностію, свтъ луны, не смотря на ея тусклые лучи, все-таки довольно ясно представленъ, такъ что вы можете различить и рзкую тнь и мягкій ея колоритъ. Вальтеръ-Скоттъ иметъ дло не съ отвлеченнымъ свтомъ луны, и не съ отвлеченными какими-то развалинами, но онъ разсматриваетъ ландшафтъ глазами ландшафтнаго живописца. Отъ Виктора Гюго напротивъ отличается онъ тмъ, что его фигуры не странныя арабески, символически изображаемые на камн, съ какою-то тнью жизни, изображаемые для того, чтобы придать архитектур боле совершенный характеръ, но живые человческіе образы, которые напротивъ архитектура не можетъ переносить въ принадлежащую ей Сферу и употреблять на украшеніе домовъ и храмовъ. Матерія не оскорбляетъ насъ, потому что она не подавляетъ нашего духа, но только даетъ ему соотвтственныя формы. По этому его фигуры незатериваются въ украшеніяхъ, онъ слишкомъ основателенъ для того, чтобы быть не яснымъ. Не говоря о прочихъ его поэмахъ, упомянемъ только объ особенно замчательной: The Lady of the lake (Два озера). Въ этомъ стихотвореніи преимущественно поражаютъ насъ впечатлнія дня. Какъ въ предыдущемъ стихотвореніи лунный свтъ разливается по развалинамъ, такъ здсь яркій солнечный свтъ — по зеленымъ лсамъ и обломкамъ скалъ Лохъ-Катрина, а если этотъ солнечный свтъ въ одномъ мст для контраста смняется ярко-краснымъ свтомъ факела при описаніи картины ночи, то все-таки общее настроеніе поэмы отчетливо также какъ и ландшафтъ, на которомъ происходитъ дйствіе. Чтобы эта ясность осталась до конца, Вальтеръ-Скоттъ исказилъ историческій фактъ, по здсь онъ имлъ полное право, потому что это относится не ко временамъ короля Іакова V, но ко временамъ древняго рыцарства вообще. Форма поэмы отличается такою экономіей, и не смотря на разнообразіе образовъ, заключающихся въ ней, такою зодческою соразмрностію, что мы должны приписать это не одной только художественной цли поэта, но и его инстинкту и таланту. Дйствіе обнимаетъ только шесть дней, также довольно небольшую мстность и небольшое число лицъ, изъ которыхъ каждое выполнено съ художественнымъ совершенствомъ. Дйствіе нкоторыхъ мстъ поэмы, не смотря на то, что поэтъ преимущественно занимается описаніемъ мстностей, почти драматическое, въ чемъ и заключается жизнь и движеніе цлой поэмы, и что въ особенности очаровываетъ насъ вообще въ изображеніи эпическаго міра. Содержаніе обличаетъ въ немъ конечно приверженца партіи тори, но онъ не иметъ ничего общаго съ нмецкими романами, въ которыхъ выведены также на сцну рыцари и разбойники, потому что т ‘Готцъ фонъ Берлихингень’ какъ Ринальдо Ринальдини, прославляютъ только силу и льстятъ толп. Вальтеръ-Скоттъ вводитъ насъ въ аристократическое общество. Поступки короля, какъ и начальника разбойничьяго клана его врнаго вассала, носятъ на себ общечеловческую печать — печать благородства, ихъ добродтели, какъ и ихъ пороки аристократическаго свойства. Этотъ пластическій чисто живой міръ стоитъ сравнить съ тми китайскими тнями, которыя выведены въ любимомъ въ свое время въ Германіи сочиненіи ‘Волшебница’ Фуке,— съ тмъ чтобы въ поэм Вальтеръ-Скотта, не смотря на ея аристократическій элементъ, рельефне видть народное и общечеловческое.
Не смотря на художественность этихъ произведеній, по самому существу дла это направленіе въ поэзіи Вальтеръ-Скотта не могло быть продолжительно. По своему здравому разсудку, какъ и по своему естественному чувству Вальтеръ-Скоттъ не могъ идти по ложной дорог, съ другой стороны его тонкій вкусъ не позволялъ ему внесть въ область поэзіи иронію.
Переходъ къ историческому роману, въ которомъ романтизмъ сдерживался въ своихъ границахъ общечеловческимъ чувствомъ и общечеловческимъ разумомъ, какъ содйствующимъ факторомъ, необходимо вытекаетъ изъ двойственности природы поэта. Подъ сочиненіями втораго періода, довольно продолжительнаго, онъ подписывался чужимъ именемъ, это конечно боле способствовало тому, чтобы возвысить достоинство его сочиненій, причина скрытности не одни только вншнія обстоятельства, но что-то въ род не совсмъ чистаго удовольствія. Перечислимъ въ хронологическомъ порядк его романы. Первый Уэверли начатый 1805 конченный 1814 года, за нимъ слдовали: 1815 г. Гэй Мэннерингъ, 1816г. Антикварій, Черный Карликъ, 1817 г. Пуритане. 1818 г. Робъ-Рой, Сердце Мидъ-Лотіэна, 1819 г. Ламмермурская Невста, Легенда о Монтроз, 1820г. Айвенго, Монастырь, Аббатъ, 1821г. Певериль-Покскій, Квентинъ Дорвардъ, 1824 г. Сенъ-Ронанскія Воды, Редгонтлетъ, 1825 г. Два разсказа о крестовыхъ походахъ, Обрученныя и Талисманъ, 1826г. Вудстокъ, 1827 — 1828г. Хроника Каньнгати, 1829 г. Анна Гейернштейнская, 1821г. Графъ Робертъ Парижскій, Страшный Замокъ. Отъ распродажи этихъ сочиненій онъ пріобрлъ состояніе, и въ 1811 г. вблизи развалинъ аббатства мельрозскаго, которое онъ описалъ въ псни послдняго Минстреля, могъ купить имніе, названное имъ Аббатсчюрдомъ, и устроенное имъ сколь возможно романтически. Въ 1820 году онъ получилъ титулъ баронета. Чрезъ банкротство своего книгопродавца 1827 года онъ потерялъ все свое состояніе, по этому онъ принужденъ былъ усиленными занятіями, которыя онъ посвящалъ на жизнеописаніе Наполеона (The life of Napoleon Bonoparte), поправить свои дла, и чрезъ это ускорилъ свою смерть (1832 г.).
Историческій романъ Вальтеръ-Скотта далъ новое направленіе поэзіи. Какъ велико его вліяніе въ этомъ отношеніи — нельзя доказать изъ общихъ началъ, его историческое значеніе объяснится, если сравнить прежнее состояніе исторіи какъ науки съ позднйшимъ. До конца XVIII вка исторія находилась подъ вліяніемъ шотландской школы. Вышедшіе изъ подъ ферулы просвщенія XVIII вка, Юмъ, Робертсонъ и другіе писатели старались прежде всего на основаніи прошедшаго поставить такіе вопросы, которые политическому уму представлялись насущнымъ хлбомъ для прогресса новаго времени, и отвтить на нихъ сколь возможно ясно. Они еще не думали представлять въ преувеличенномъ вид особенности того или другаго времени и отрицать разумность въ великихъ историческихъ характерахъ. Ихъ герои — люди XVIII столтія, безъ различія въ костюм и въ образ рчи. Безспорно одна изъ главныхъ заслугъ Вальтеръ-Скотта состоитъ въ томъ, къ чему стремятся и историческіе писатели новйшаго времени, именно: опредлять каждый вкъ сообразно точк зрнія того самаго вка, каждый историческій характеръ разсматривать въ художественномъ отношеніи такъ, какъ онъ есть, изображать мстность въ живыхъ картинахъ, вмсто того чтобы представлять все это въ риторическихъ разсужденіяхъ, только претендующихъ на повствованіе. Онъ научилъ, при изученіи извстнаго вка, находить нчто другое, чмъ одни только протоколы, такъ называемыхъ великихъ событій. Начали обращать вниманіе и на сцену дйствія-мстность, на нравы вка, даже на костюмъ, на образъ выраженія, на оттнки языка и понятій и т. д. Какъ скоро фантазія начала привыкать представлять себ костюмъ, климатическія и географическія условія, и образъ рчи другой страны, она уже недовольствуется только однимъ абстрактнымъ знакомствомъ съ дйствующими лицами, и неудовлетворяется тмъ, чтобы они дйствовали такъ или иначе и руководствовались при этомъ побудительными причинами, которыя бы хотя отчасти, соотвтствовали руководительнымъ началамъ всхъ вковъ. Но она старается проникать во внутренній міръ людей и, отршившись отъ своей сущности, такъ сказать, затеряться въ этомъ чуждомъ ей мір. Прогматическій историкъ похожъ на путешествующаго англичанина, который съ экономическою цлію странствуя по континенту, во всемъ обнаруживаетъ англичанина, какъ въ своихъ дорожныхъ издержкахъ, такъ и въ своихъ воззрніяхъ, и во всемъ, случающемся съ нимъ, видитъ и воспринимаетъ только сродное ему, напротивъ романтическаго историка можно сравнить съ Семилассо нмцемъ-космополитомъ, онъ везд дома, носитъ чалму, стъ опіумъ и здитъ на волахъ.
Вліяніе Вальтеръ-Скотта было тмъ боле велико, что его направленіе по своей оригинальности было прямо противуположно общему направленію вка. Реакція противъ началъ цивилизаціи, подводящихъ все подъ однобразныя формы, была для всхъ поэтовъ и мыслителей тогдашняго времени жизненною потребностію. Собирались народныя псни всхъ временъ, для того чтобы возвратиться къ первобытному, исключительному и естественному состоянію, находили ирраціональныя идеи, которыя подвергали анализу начала цивилизаціи и возводились въ общія начала, для того чтобы придти къ старому образу воззрній. Какъ прежде искали только сходства, такъ теперь исключительно стремились къ тому, чтобы находить контрасты, въ своихъ добросовстныхъ изображеніяхъ они не избгали странности, потому что могли примириться съ нею посредствомъ юмора, не думали также избгать и рзкихъ противуположностей, потому что были уврены что одна изъ нихъ уничтожила бы другую.
Если мы посмотримъ на рядъ историческихъ лицъ, которыя Вальтеръ-Скоттъ заимствовалъ изъ древнихъ хроникъ, то насъ поражаетъ въ высшей степени замчательное его искусство къ воспроизведенію конкретныхъ характеровъ со всми ихъ неуловимыми оттнками. Вели его изображеніе Людовика XI сравнить съ сказаніями Коминеса, то можно удивиться и врности историческаго взгляда, и искусству съ какимъ соединены разбросанныя извстія въ живые образы. Его ‘Марія Стюартъ’, ‘Королева Елизавета’, ‘Кромвель’, ‘Іаковъ I’, ‘Карлъ II’, по врности изображеній могутъ стоять на ряду съ изображеніями Ранке. Оба писателя имютъ между собою то общее, что въ, каждомъ характер, если они не могутъ по своему нравственному чувству питать къ нему сочувствія или оправдать его, то ищутъ положительную сторону, но все-таки они никогда не вдаются въ сатирическій тонъ.
Съ особенною скромностію вступая въ міръ идей и изображая характеръ своихъ объектовъ, они оба высказываютъ свои предположенія, но не прямо, а въ форм тонкаго юмора, этою способностію они оба обладаютъ въ равной степени. Еще боле это обнаруживается при той форм представленій, въ которой извстное нравственное направленіе отражается на какой-либо типической личности.
Въ этомъ отношеніи т романы, въ которыхъ изображенъ контрастъ между отживающимъ рыцарствомъ и броженіемъ, еще ни въ чемъ не проявившаго себя, но полнаго надеждъ, молодаго поколнія,— отличаются особенною художественностію, такъ напримръ изображеніе борьбы между роялистами и пресвитеріянами. Приверженцы той и другой стороны, то одерживаютъ верхъ, то падаютъ, его Ort mortality принадлежитъ къ самому блестящему произведенію разсматриваемаго времени. Правда, онъ боле сочувствуетъ партіи тори, и ему ставится въ вину боле строгими протестантами то, что онъ въ своемъ жадномъ Клавергуз обнаруживаетъ сочувствіе къ рыцарству, но наслдуетъ забывать и того, что онъ также справедливъ и къ противуположному міросозерцанію, и что об крайности, чрезъ примиряющее положеніе героя, поставлены имъ въ свои границы. Если вообще герои Вальтеръ-Скотта не такъ занимательны, какъ мрачные, сосредоточенные въ себ, по мощные образы, подъ вліяніемъ которыхъ они находятся, то въ замнъ того чрезъ нихъ высказывается нравственный взглядъ поэта, который и даетъ ключъ къ врному пониманію самаго дйствія. Эта смсь строгой нравственности съ достойною уваженія снисходительностію, что составляетъ исключительное свойство англійскаго джентльмена, придаетъ и незначительнымъ фигурамъ ту именно прелесть, которою Вальтеръ-Скоттъ такъ отрадно отличается отъ прочихъ эксцентрическихъ поэтовъ своего времени. Въ его ум ясномъ и трезвомъ все-таки находитъ, себ сочувствіе проявленіе какого-бы то ни было энтузіазма. Онъ отличается терпимостію ко всякой исключительности, въ тоже время носитъ на себ всегда печать общечеловческаго, онъ сочувствуетъ всмъ симпатіямъ людей съ романтико-историческимъ направленіемъ, и это сочувствіе онъ все-таки выражаетъ съ скромною энергіею. Личность собственно эпическаго писателя совершенно какъ-бы изчезаетъ въ его произведеніи, наше вниманіе вызываютъ только Ахиллы, Одиссеи, Гекторы, а самаго Гомера какъ-бы невидно. Этотъ чистый эпосъ возможенъ только въ то время, въ которое нравственныя воззрнія находятся почти на одинаковомъ уровн. Время же, въ которое Клавергузъ и Бурлей, пуритане и кавалеры — два совершенно противуположные міра приходятъ въ столкновеніе между собою,— не допускаетъ подобной объективности. Вальтеръ-Скоттъ везд высказываетъ свои предположенія въ вид тонкой ироніи, не смотря на увлеченіе, съ которымъ онъ приступаетъ къ изображенію міросозерцанія своего героя. У Сервантеса на оборотъ. Его Донъ Кихотъ прежде всего чистая, сатирическая абстракція. Но когда поэтъ, съ полною врою благочестиваго католика въ своихъ романтическихъ представленіяхъ, разсказываетъ о нелпостяхъ средне-вковаго рыцарства, то въ его образахъ заключается много правдиваго и привлекательнаго, такъ что самыя тни незамтно облекаются въ плоть и кровь. Мы удивляемся только тому, какимъ образомъ идеи этого сумазброда могли быть намъ такъ привлекательны, напротивъ въ Вальтеръ — Скотт насъ поражаетъ удивленіемъ то, какимъ образомъ мы не замчаемъ идей, которыя приводили въ движеніе такія могущественныя силы. Предметъ его романовъ тотъ же романтизмъ эпическихъ поэмъ, именно: начальники горныхъ клановъ, морскіе пираты, цыгане, контрабандисты, родовая спсь, астрологи и набожные католики, кавалеры и круглоголовые и т. п. Онъ смотритъ на нихъ не только объективно, но и съ субъективной точки зрніи подъ угломъ собственнаго образованія и своего нравственнаго чувства. Поэтому его форма преимущественно идетъ для представленія ближайшаго прошедшаго, бъ которомъ представители нравственно-развитаго общества суть Уэверлей, Мартены, Осбольдистоны и другіе. Но въ средніе вка такія личности невозможны, а если о и и вводятся въ романы, то большею частію искусственно, и чрезъ что уничтожается единство и правда историческихъ образовъ. Это, соотвтственное его двойственной натур отношеніе, въ особенности проявляется въ изображеніи чисто романтическихъ объектовъ, сказаній о привиденіяхъ и вдьмахъ, монахиняхъ и цыганкахъ, покойницахъ и сумасшедшихъ. Въ тоже время это составляетъ и двойственную натуру англійскаго народа. Трезвость ума стоитъ рядомъ съ эксцентричностію сплина, и вс поэты, начиная отъ Шекспира до Диккенса, занимались изображеніемъ ночныхъ картинъ гораздо боле, чмъ сколько это нужно было для ихъ цли. Вальтеръ-Скоттъ проявилъ въ этомъ отношеніи гораздо боле основательности, гораздо боле эстетическаго такта, потому что эти мрачныя картины у него везд только необходимая тнь, которая рельефне выставляетъ свтъ и краски остальныхъ образовъ. Иногда только для ландшафтнаго эффекта представляются такія лица, какъ напримръ Мекъ-Мерильесъ и безумная двушка въ ‘Сердце Мидъ Лотіэна’, а иногда это составляетъ и психологическую задачу. Блестящимъ примромъ послдняго служитъ представленіе въ ‘Ламмермурской невст’ того, какъ Люція мало по малу переходитъ въ состояніе сумасшествія. Напротивъ у него всегда неудачны изображенія сверхъ-естественнаго міра, какъ напр. въ Монастыр и въ Обрученныхъ. Вальтеръ-Скоттъ былъ тори и романтикъ, т. е. онъ ввелъ въ поэзію новое содержаніе, именно: дворянъ, рыцарство, цыганъ, бродягъ и т. п. Мы незнаемъ ни одного поэта, который бы съ большимъ увлеченіемъ и съ такимъ глубоко-проницательными пониманіемъ былъ способенъ изобразить вс слои общественной жизни. У него нтъ ни одного званія, къ которому онъ не былъ бы справедливъ, лишь только оно имло бы нкоторое достоинство, что онъ не уметъ изображать салонной жизни, это отнюдь не аристократическій предразсудокъ. Его фермеры (Динмонтъ и Деаксъ), ученые (Ольдбукъ), купцы (Осбольдистонъ), адвокаты (Плидель) и др. равно художественны, какъ по плану, такъ и по выполненію, и перейдутъ въ потомство какъ типы, если даже и забудется слишкомъ изыскательный жанризмъ нашего времени. Онъ сочувствовалъ народу, съ полною заботою смотрлъ на его работы и его небольшія удовольствія, и его консервативное чувство отзывалось на все, что стоило сохранить въ народ. Съ того времени сдлано было слишкомъ мною попытокъ, но въ отношеніи къ внутренней полнот съ нимъ ни кто не могъ сравниться.
Если мы разсмотримъ его отношенія къ нувеллистамъ, бывшимъ до него и посл него, то онъ иметъ совершенное преимущество предъ первыми. Мы отдаемъ полную справедливость юмору и наблюдательности Фильдинга, Смоллета и др., но ихъ сюжетъ вообще однообразенъ. ‘Постоялый Дворъ’ и др. отличаются особенною растянутостію. Вальтеръ-Скоттъ и т романы, дйствіе которыхъ совершается въ новомъ обществ, еще боле оживляетъ, чрезъ внесете въ нихъ историческаго элемента, хотя это и является иногда въ неразработанной форм народныхъ псень, балладъ и др. Кром того онъ отличается строгою экономіею въ содержаніи, которая была конечно, по его собственному признанію, боле инстинктивною, чмъ преднамренною. Если ему и ставятъ въ вину то, что онъ слишкомъ расширилъ предлы эпоса, то съ одной стороны нужно принять въ расчетъ и бывшихъ до него нувеллистовъ и вкусъ англійской публики, съ другой стороны, паять во вниманіе и весь методъ его поэзіи, отличительное свойство которой составляютъ ясность, опредленность и полнота, а не блестящая но полная ошибокъ быстрота изобртенія французскихъ писателей. Позднйшіе поэты преимущественно доводили до совершенства только одну сторону своего таланта, и въ этомъ отношеніи они и превосходятъ его въ нкоторой степени. Однимъ Вальтеръ-Скоттъ слабе своихъ предшественниковъ,— изображеніемъ страстей и это потому что онъ сдержанне ихъ. Правда, у него нтъ недостатка въ страстяхъ, характерахъ), мотивахъ и дйствіяхъ, но эта страсть не изображается до мельчайшихъ подробностей и съ лихорадочнымъ жаромъ, какъ это мы замчаемъ у французовъ. Къ тому же нужно прибавить и то, что его женскіе образы вообще не такъ занимательны. Тамъ гд нужно слегка упомянуть о сердечныхъ отношеніяхъ, женщины выходятъ у него какими то тнями. По этому мы съ особеннымъ наслажденіемъ останавливаемся на его идеальныхъ образахъ, именно на его Дженни въ ‘Сердце Мидъ-Лотіэна’, изображеніи невинной шалости молодыхъ двушекъ, на той энергіи, съ какою у него рельефно представлены образы гордыхъ женщинъ, напр. Леди Аштонъ въ ‘Даммермурской Невст’
Изъ его многочисленныхъ послдователей особенно замчательны только два — Куперъ и Эйнсвортъ. Фениморъ Куперъ родился 1789 г. въ Нью-Жерси, вступилъ въ 1805 году въ морскую службу, гд и оставался до 1810 года, отъ 1826 до 1831 г. онъ жилъ въ Европ, отчасти въ званіи консула соединенныхъ штатовъ, умеръ 1851 года. Въ первомъ его роман The spy (шпіонъ) 1821 г. (это одинъ эпизодъ изъ временъ американской войны за свободу) уже замтны вс его достоинства и недостатки. Онъ особенно отличается блестящимъ изображеніемъ вншняго міра, но его характеристика везд слабе, гд онъ хочетъ проникнуть во внутренній міръ души. Задача, которую онъ себ поставилъ,— представитъ героизмъ отечественной любви въ самоотверженіи, какъ по плану, такъ и по выполненію неудачна. Можно конечно изъ любви къ отечеству подвергнуть себя самымъ страшнымъ опасностямъ, не ожидая за это себ какой либо благодарности или признательности, но въ продолженіи всей своей жизни слыть въ глазахъ своихъ соотечественниковъ, для которыхъ приноситъ жертву, за гнуснаго продажнаго измнника,— это такая жертва, которая иметъ въ себ нчто чудовищное и неестественное. Точно также неудовлетворительна у него характеристика Вашингтона, потому что этотъ простодушный герой изображенъ въ мистическомъ свт и проницательнымъ, предусматривающимъ вс случайности государственной жизни. Тмъ блестящее у него описаніе тхъ обстоятельствъ, когда душа находится въ лихорадочно-напряженномъ состояніи, какъ напр: бгство и преслдованіе шпіона, и описаніе сраженія. Съ тхъ поръ въ сочиненіяхъ подобнаго рода мы встрчаемъ боле художественности, но ненужно забывать и того, что ‘Шпіонъ’ по времени былъ первымъ произведеніемъ, и все-таки онъ всегда могъ стоять на ряду съ блестящими сочиненіями этого рода. Гораздо лучше его другой романъ: The pioneers, or The sources of The Susquehanna, 1822. Въ этомъ роман нтъ утонченности вымысла, и развитіе первыхъ колоній, изъ которыхъ мало по малу образовались американскіе штаты, представлено съ замчательными подробностями. Въ немъ въ первый разъ является та знакомая личность, которая намъ встрчается въ позднйшихъ романахъ подъ различными видоизмненіями,— это тотъ смлый авантуристъ, который одинъ бродитъ по двственнымъ лсамъ, ведетъ борьбу съ индйцами, возстаетъ противъ зла, защищаетъ невинность и во всхъ своихъ дйствіяхъ представляетъ типъ этой дикой страны. Личность этого загрублаго лснаго бродяги сама по себ историческая, но она фантастически идеализирована, потому что необузданность этого неутомимаго бродяги, постоянное напряженіе всхъ силъ при вид угрожающихъ со всхъ сторонъ опасностей, трудно мирятся съ тми нравственными понятіями, которыя проявляются въ его геро съ какою-то робостію и даже боязливостію. Съ романомъ: The pilot 1823 г. Куперъ выступилъ на поприще морскихъ романовъ, на которомъ поздне сдлалъ еще нсколько другихъ попытокъ, напр. ‘Reel Rover’ 1828г. Описанія морскихъ видовъ у него очень блестящи. Характеристика американскаго моренаго героя Поля Жанеса совершенно въ томъ же род, какъ и шпіона,— натянута и неестественна. У Купера своего рода слабость къ изображенію самоотверженія, и чмъ онъ старе, тмъ боле усложняется у него ршеніе этой задачи. Два романа ‘The last of the Mohicans’ 1826 и ‘The wept of Wisliton-wish’ 1828г. принадлежатъ къ изящнымъ его произведеніямъ. Вся Европа была внезапно удивлена и очарована открытіемъ этого новаго міра дикихъ романтическихъ краснокожихъ, которые своею странностію превосходятъ горныхъ жителей Вальтеръ-Скотта. При ближайшемъ разсмотрніи правда замчается, что только вншнія черты характера очерчены врно, между тмъ какъ основа его ни какъ не гармонируетъ съ его неестественною идеальностію, и въ этомъ случа можно указать на очерки Катлина, съ тмъ чтобы явились совершенно въ другомъ свт эти дикіе сыны лсовъ. Но и теперь еще, когда стали смотрть на вещи съ боле врной точки зрнія, очаровываютъ насъ эти блестящія изображенія. Позднйшіе романы Купера гораздо слабе, именно т, дйствіе которыхъ совершается въ Европ. Совершенство въ одномъ род можетъ простираться только до нкоторой степени, и потому боле и боле высказывается у него бдность вымысла и слабость характеристики. Въ структур Вальтеръ-Скоттъ везд былъ для него образцомъ, и если взять во вниманіе его тонкій историческій взглядъ, и его мастерство въ врномъ изображеніи характеровъ, то Куперъ ни какимъ образомъ не можетъ сравняться съ нимъ, хотя художественностію описаній онъ и превосходитъ его. Его романы сдлались извстны всему образованному міру, ‘Шпіонъ’ переведенъ даже на персидскій языкъ. По своей строгой нравственности Куперъ иметъ сродство съ Вальтеръ-Скоттомъ, но вмст съ тмъ у него замчается совершенное отсутствіе юмора, поэтому его насмшки весьма, слабы.
Гаррисонъ Эйксворъ родился 1805 г. въ Манчестер. Въ своей молодости онъ брался за многое, чтобы достигнуть почестей и пріобрсти состояніе, но ему неудавалось до тхъ поръ пока (1834 г.) его романъ ‘Book wood’ имлъ вполн изумительный успхъ. Первое дйствіе этой страшной исторіи, на манеръ миссъ Анны Радклифъ, происходитъ въ гробу. Могильщикъ распускаетъ свою философію, которая подтверждается у него и окружающими могилами и привидніями, которыя, вопреки всмъ приличіямъ, тотчасъ-же выступаютъ въ первой сцен. Эти привиднія являются во всхъ дйствіяхъ романа. Образцомъ ему служила ‘Ламмермурская невста’, только въ этихъ нелпыхъ разсказахъ искажается трагическій элементъ этого художественнаго произведенія. Убійства совершаются такъ часто, что убитые отъ времени до времени должны казаться просто мнимо-умершими, что ршительно не въ порядк вещей, и вс эти ужасы изображаются не въ тон романтическаго страха, но съ какою то совершенно странною веселостію. Подобнаго соединенія сдержанности и необузданности фантазіи, безчувственности и суеврія, легкомыслія и страха привидній не показалъ не одинъ изъ поэтовъ. Если нашъ Гоффманъ блуждаетъ въ своихъ видніяхъ чертей и привидній, то онъ самъ находится въ состояніи минутнаго сумасшествія или опьяненія, напротивъ Эйнсвортъ, даже во время своихъ чисто — безумныхъ видній, остается сухимъ прагматикомъ. Онъ какъ анатомикъ привыкъ къ своимъ труппамъ, и они уже не возбуждаютъ въ немъ ужаса, живыхъ людей у него нтъ вовсе. Изъ нсколькихъ комическихъ второстепенныхъ лицъ, одно совершено похоже на другое, все равно безчувственно, равно эгоистично, въ нихъ никогда не возникаетъ ни какого нравственнаго сомннія — однаго изъ тхъ, которыя необходимы для воспроизведенія индивидуальной правды. Матерьяльная сторона рзко дйствуетъ на наши чувства, подобно ombre chinoise, человческое содержаніе производитъ впечатлніе лихорадочнаго бреда. Сюжетъ слдующаго романа: Crichton 1837 г.— приготовленіе яда. Король Генрихъ III, Екатерина Медичи, Маргарита Валуа занимаются приготовленіемъ яда съ такою ревностію, что въ этой путаниц нельзя боле отличитъ кто приготовляетъ ядъ, кто противоядіе, и забыто что подобное занятіе совершенно вопреки всякой справедливости, только удивительно, какъ проходитъ пиръ безъ того, что иные гости тотчасъ же не издыхаютъ. Съ умноженіемъ новыхъ уголовныхъ длъ, эта манія въ романахъ боле и боле усиливается. Найдены лучшіе новые яды, произведено наблюденіе надъ ихъ дйствіемъ, и можно съ большею точностію опредлить силу и боль, которую они причиняютъ. Химическіе пркпараты опытнаго врача, которые и безъ того при гласномъ судопроизводств производятъ такое непріятное впечатлніе, обогатятся, при помощи разгоряченной фантазіи романтическихъ писателей, нкоторыми интересными подробностями. Его Жакъ Шеппардъ произвелъ ужасный фуроръ. Поводомъ къ написанію его была одна изъ гогартовскихъ гравюръ. Если въ Пол Клиффорд поэтъ еще старается доказать, чрезъ страшное стеченіе обстоятельствъ, возможность того, какимъ образомъ, первоначально хорошо направленная натура могла быть завлечена въ преступленіе, то Жакъ Шеппардъ есть воръ по природ и интересъ романа заключается со всмъ не въ нравственной способности его къ вмненію, но только въ томъ проворств, съ какимъ онъ совершаетъ свои покражи и избгаетъ преслдованій,— это еще правдоподобно. Съ самой первой сцены, которая изображаетъ страшную бурю на Темз съ многими убійствами, совершенными въ это время, въ продолженіи всей книги читатель находится постоянно въ возбужденномъ состояніи. У Жака Шеппарда есть заклятый врагъ,— неутомимый сыщикъ воровъ — одно изъ любимыхъ лицъ нашего поэта,— Іонафанъ-Вильдъ, котораго товарищи по ремеслу и одного съ нимъ покроя, какъ механическіе исполнители своего дла, постоянно являются предъ вами. Онъ отправляетъ важную должность. Вс лондонскіе воры и убійцы состоятъ у него на оброк, доходъ съ ихъ ремесла попадаетъ въ его карманы, еслибы они ему надоли, то онъ чрезъ своихъ сыщиковъ ловитъ ихъ и вшаетъ. Нечего и говорить о его собственныхъ поступпахъ, полныхъ всевозможной жестокости. Его домъ наполненъ замчательнымъ собраніемъ орудій для пытокъ, черепами и костями, повшенныхъ и замученныхъ. О пт. иногда любуется ими, и даетъ уроки любителямъ съ искусств пытокъ. Этотъ человкъ питаетъ врожденную ненависть къ Жаку Шеппарду, онъ поклялся довести его до вислицы, какъ онъ довелъ до вислицы я его отца, и ни проворство его противника, ни опасность ему угрожающая, не удерживаютъ его отъ этого намренія. Если Жакъ Шеппардъ считаетъ себя совершенно безопаснымъ, то можно съ увренностію предположитъ, что Іонафанъ Вильдъ съ своими сыщиками подкарауливаетъ его въ какомъ-нибудь мст. Однажды ему перерзали горло и думали, что онъ уже умеръ, но его желзное здоровье спасаетъ, и вскор онъ опять преслдуетъ своего врага, и почти въ туже минуту врать снова въ его власти. Главный эпизодъ составляетъ бгство Шеппарда изъ тюрьмы, чрезъ 20 или 30 толстыхъ стнъ и столько же желзныхъ дверей, чрезъ задланныя ршотками дымовыя трубы и т. п. Все въ этомъ произведеніи такъ страшно, и притомъ разсказывается съ такою подробностію и съ такою увренностію, что можно, хотя и на минуту повритъ этому. Искусство описаній дйствительно возбуждаетъ удивленіе. Въ Guy Fawks 1840, (ничтожный заговоръ) даетъ поэту случай изобразить самыя страшныя пытки и казни. Главное лицо здсь извстный заклинатель духовъ Доддъ, который посредствомъ гальванизма воскресилъ многихъ мертвецовъ. Въ двухъ слдующихъ романахъ: ‘Лондонскій Тонеръ’ 1840 г. и ‘Древняя церковь св. Павла’ 1841 г., замтно подражаніе Виктору Гюго ‘Notre-Dame de Paris’. Въ этихъ романахъ дйствительная жизнь только въ зданіяхъ. Товеръ съ своими башнями, съ своими камерами для пытокъ, съ темными ходами, въ которыхъ охотятся на преступниковъ, съ своимъ стариннымъ дворомъ, гд ставятся эшафоты, съ потаенными дверями, чрезъ которыя бросаютъ людей, съ волчьими ямами, гд происходитъ борьба съ чудовищами. Человческія фигуры только арабески, архитектурныя украшенія, которыя какъ-бы представляютъ собою жизнь этого страшнаго зданія. Въ томъ же род и ‘церковь св. Павла’. Для того чтобы живе изобразитъ пожаръ этой церкви, подробно описывается весь процессъ сожиганія огнемъ нсколькихъ лицъ. Дымъ задушаетъ ихъ, растопленный свинецъ льется на ихъ головы и т. д. И такъ какъ ему казалось, что еще недостаточно этихъ ужасовъ, то онъ счелъ нужнымъ въ то время представить и дйствіе чумы въ Лондон. Герой позднйшаго романа ‘Виндзорскій замокъ’ 1842 г. ни то разбойникъ, ни то чортъ, ни то привидніе,— это охотникъ Герне. Въ ‘Ланкаширской вдьм’ 1848 г. что то адское, поглощающее всю ея жизнь. Кром нкоторыхъ заклинателей короля Іакова, страшныя существа представлены въ смшномъ вид, хотя ихъ инквизиторская способность, если бы только выставленныя случаи были истинны, заслуживала-бы большую признательность, потому что ежеминутно они подвергаютъ себя опасности попасть въ когти сатаны. Вс дйствующія лица — вдьмы и колдуньи, они празднуютъ свои субботы, въ которыхъ дтей посвящаютъ злому духу, они здятъ верхомъ или лтаютъ по воздуху, дйствуютъ или магнетически или посредствомъ безсильныхъ чаръ, они косы отъ рожденія, потому что предназначаются уже преимущественно къ колдовству, у всхъ у нихъ адскій взглядъ, иногда, если он стары, длинная красная борода, волчья пасть, гноящіеся, а иногда и огненные глаза. Въ средин этого грязнаго отродья, которое къ счастію подъ конецъ, то вмст, то порознь сожигается, кружится чортъ, частію собственною своею персоною, частію въ образ какого нибудь стараго кота, или какъ двойникъ честнаго мщанина, какъ и у Гоффмана. Наконецъ является и нсколько привидній, которыя съ любовниками отплясываютъ въ бшенномъ галоп до тхъ поръ, пока въ изнеможеніи не падаютъ на полъ. И если спросить къ чему собственно такое обиліе чудесъ, то не мало можно надивиться тому, что здсь дло идетъ не боле какъ о томъ, чтобы рельефне представить какой нибудь лугъ или поле честолюбивой женщины. Не хватитъ силъ и у самаго поэта дале заниматься этимъ вздоромъ, и можно поэтому, вмст съ этимъ произведеніемъ, смотрть на поприще нашего поэта какъ уже конченное. Онъ остается страшнымъ явленіемъ въ англійской литератур, не только по причин своего неоспоримаго таланта, но въ особенности по причин неимоврнаго успха своихъ произведеній. Романами своими онъ пріобрлъ весьма значительное состояніе, и самая англійская критика относится къ нему какъ къ поэту съ всомъ. Съ нимъ очень большое сходство иметъ неизвстный поэтъ трехъ историческихъ романовъ: ‘Whitefriars’, ‘Whitehall’ и ‘Caesar Borgia’.

b) ЛОРДЪ БАЙРОНЪ.

Въ англійской публик происходилъ споръ о томъ, который изъ поэтовъ выше,— Вальтеръ-Скоттъ или Байронъ,— который точно также надолъ какъ споръ, о Гёте и Шиллер. Везъ сомннія оба они великіе поэты британскаго возрожденія, и если Байронъ непосредственне обхватываетъ жаромъ своихъ произведеній душу, то Вальтеръ-Скоттъ основательностію своихъ твореній производитъ благотворное впечатлніе. Байронъ былъ еще молодымъ поэтомъ, и очень много обязанъ своему предшественнику, это нужно замтить потому, что Рокеби и Марміонъ, т поэмы которыя имли вліяніе на Байрона, что весьма замтно и отразилось въ его произведеніяхъ въ Германіи, очень мало извстны. Объ этомъ нужно упомянуть, потому что въ Германіи утверждаютъ противное, именно то, что между обоими поэтами существуетъ гармоническое соотвтствіе. Вальтеръ-Скоттъ безъ всякой зависти восхищался молодымъ поэтомъ, хотя послдній въ одномъ изъ произведеній своей молодости нападалъ на него, и метеорнымъ блескомъ затемнилъ стараго соперника. Однако лордъ БаЙронъ питалъ къ Вальтеръ-Скотту искренное, горячее и постоянное уваженіе. Лордъ Байронъ безъ сомннія обязанъ своею славою отчасти эксцентричности своей жизни, которая обратила на него вниманіе всей Европы. Но если чрезъ эту признательность онъ заслужилъ отчасти и гораздо ране чмъ слдовало бы, то высокое значеніе его поэзіи доставитъ ему и въ потомств почетное мсто. Лордъ Байронъ родился 1788 г. отъ знаменитой, но обдневшей фамиліи, одаренный прекрасными физическими качествами 5 единственное безобразіе его состояло въ томъ, что онъ былъ хромой. Тотчасъ посл выхода изъ университета 1807 г., онъ издалъ свои поэмы, он возбудили въ Edinburgh Review жаркую критику, которая въ свою очередь подала поводъ къ страстной сатир. Съ того времени въ своемъ родовомъ помсть Ньюштидъ-Абби онъ велъ въ высшей степени свободную жизнь до тхъ поръ, пока не предпринялъ путешествія по Востоку, Португаліи, Испаши, Турціи и Греціи, гд онъ познакомился съ Али пашою и переплылъ Геллеспонтъ, путешествіе это продолжалось отъ 1809 до 1811 года. По возвращеніи появились дв первыя псни ‘Child Harold’s pilgrimage’, которыя поставили его на ряду съ блестящими лирическими поэтами, хотя цлое, выраженное въ форм версификацированнаго описанія путешествія, не можетъ возбудить большаго интереса. Впрочемъ Байронъ повредилъ своей слав тмъ, что представилъ героя своего разсказа человкомъ проматавишмся, отъ того при сопоставленіи вншнихъ отношеній принуждены были отождествить этого героя съ поэтомъ. Его слава росла съ появленіемъ изящныхъ поэтическихъ разсказовъ: The Giaour, The bride of Abydos и The Corsair, 1813, Lara, 1814, The siege of Corinth и Parisina, 1815, но мрачное содержаніе послдняго въ тоже время дало публик поводъ лучше поразвдать о тайныхъ гршкахъ поэта. Наконецъ послдовалъ открытый скандалъ. Байронъ женился 1815 года, и уже въ слдующемъ году развелся въ своею женою судебнымъ порядкомъ. Не входя въ ближайшее разсмотрніе всхъ подробностей этого дла, весь, такъ называемый фэшіонабельный міръ, напалъ на него, потому что, какъ совершенно справедливо замтилъ Маколей, за вс эти семь лтъ ему нужна была жертва, на которой бы онъ могъ проявить свое нравственное чувство. Злыхъ нападокъ невозможно было боле сносить, и онъ 1816 года долженъ былъ оставить свое отечество съ тмъ, чтобы уже не возвращаться боле. Лто онъ прожилъ близъ женевскаго озера вмст съ Шелли, здсь онъ написалъ ‘Prisoner of Chillon’ и началъ драму ‘Manfred’. Потомъ онъ поселился въ Венеціи, гд велъ необузданно-развратную жизнь, и тмъ еще боле какъ бы прибавилъ желчи въ своихъ прежнихъ порицателяхъ. Дв послднія псни ‘Child Harold’ появились въ то время и когда въ ‘Верро’, и въ первыхъ псняхъ Донъ-Жуана замтно было существенное измненіе въ его нравственныхъ воззрніяхъ. Въ своихъ прежнихъ стихотвореніяхъ, изображая даже самыя дикія натуры, онъ воспвалъ единство любви, въ новыхъ же своихъ произведеніяхъ онъ весь отдается самымъ дикимъ порывамъ сладострастія. Лишь только относительно нравственнаго принципа, котораго онъ до сихъ поръ все-таки держался, не смотря на свою безпорядочную жизнь, закралось у него сомнніе, онъ началъ легкомысленно издваться надъ всмъ, хотя и пополамъ со страхомъ. Его связь съ графинею Гвиціоли, 1820, принесла въ его жизнь, въ которой онъ до сего времени быстро переходилъ, капъ бы ничмъ неудовлетворяясь, отъ одного упоенія къ другому, что то въ род вншняго приличія. Связь эта была благородне, чмъ его прежнія, отчасти очень низкія страсти, но она не удовлетворяла его. Страсть къ графин стоила ему многихъ страданій, можетъ быть потому, что онъ не весь отдавался ей. Духъ древне-англійской морали, представленіе тихаго семейнаго счастія и раскаяніе, что онъ безвозвратно лишился его и притомъ по своей вин, все это терзало его, и въ часы упоеній это настроеніе отразилось и на Донъ-Жуан, не смотря на легкомысленность содержанія. По пластической сил эта поэма превосходитъ прежнія, именно женщины изображены съ большимъ совершенствомъ, чмъ въ прежнихъ разсказахъ, гд он выходили какими то блдными тнями. По смлости картинъ, по блеску остротъ и красокъ, первыя четыре псни составляютъ самое лучшее изъ всего, что написанно до сихъ поръ въ области комическаго эпоса. Кое гд попадаются скептическія разсужденія, и это еще боле увеличиваетъ прелесть, мы съ наслажденіемъ какъ будто качаемся на постоянно смняющихся волнахъ образовъ и мыслей. Въ мастерств, съ какимъ онъ владетъ языкомъ, и съ какимъ онъ отчасти монотонныя октавы изображаетъ совершенно новымъ размромъ, соотвтствующимъ легкомысленности содержанія, еще никто изъ новыхъ поэтовъ съ нимъ не сравнялся. Безнравственность содержанія не такъ опасна въ его поэм, какъ въ какихъ нибудь другихъ поэмахъ, потому что она написана подъ вліяніемъ самаго мрачнаго расположенія духа. Но самое содержаніе не годится для поэмы, облеченной въ такую художественную форму. Одно и тоже надодаетъ какъ въ жизни, такъ и въ поэм, тоже можно сказать и о любовныхъ интригахъ. Послдующія псни поэмы слабе и туманне. По мстамъ, мы, такъ сказать, отдыхаемъ отъ утомленія, встртивъ блестящее изображеніе, или иногда насъ задваетъ за живое какой нибудь поражающій вымыслъ, но въ цломъ оно утомительно. Разсказъ, веденный въ начал съ изумительною живостію и эластичностію, становится неопредленнымъ и туманнымъ, и разсужденіе, которое часто занимаетъ цлыя страницы, въ сущности почти безсодержательно до того, что мы не можемъ помириться съ этимъ недостаткомъ. И эта поэма, притомъ еще больше чмъ прежніе его поэтическіе разсказы, написана какъ по своей форм, такъ и по содержанію исключительно для одной аристократіи. Въ ней Гаутгутъ совершенно непонятенъ собственно для народа, и можетъ бытъ понятъ и оцненъ высоко — образованнымъ, или по крайней мр въ извстной степени развитымъ обществомъ.
Между поэтическими разсказами и Донъ-Жуаномъ написаны драмы: Манфредъ 1819 г. Марино Фальеро 1820, Сарданапалъ, The two Foscari, Cain и Heaven and earth 1821, Bepнеръ 1822 г. У Байрона не было собственно драматическаго таланта, его блестящія діалектическія сцены не боле какъ монологи. Гёте думалъ, что на ‘Манфред’ видно вліяніе его Фауста, но разв только въ довольно неопредленномъ отношеніи въ чорт можно замтить сходство. Въ Манфред нтъ и духа пластически выраженныхъ мыслей Фауста, онъ состоитъ изъ довольно ложныхъ логическихъ построеній. Скоре замтно вліяніе Шатобріана, Рене особенно, если взять во вниманіе монотонность меланхоліи. Дв венеціанскія драмы и ‘Сарданапалъ’ отличаются боле очищеннымъ вкусомъ, и написаны боле благороднымъ слогомъ, по собственно драматическаго движенія въ нихъ мало, какъ будто потому, что Шекспиромъ исчерпано вообще, все, что въ жизни англичанъ было драматическаго. Проблема этихъ піесъ взята изъ разсудка, и характеры приложены къ самой задач. Гордый дворянинъ, вступающій съ чернію въ заговоръ истребить все свое сословіе, за то что онъ былъ оскорбленъ своею братіею — дворянами, молодой венеціянецъ, который въ своемъ отечеств терпитъ самую жестокую несправедливость и самыя страшныя мученія, и все-таки какъ будто одержимъ фанатическою любовію къ нему, такъ что подвергаетъ себя ненужнымъ страданіямъ изъ за того только, чтобы умереть на родной земл, наконецъ распутный сластолюбецъ, который всю свою жизнь проводилъ въ изнженной праздности и въ тоже время проявилъ не только всевозможныя благородныя чувства, но и эластичность въ приведеніи въ исполненіе геройскаго намренія, все это одни парадоксы, для изображенія которыхъ нужно было, чтобы быть хоть въ нкоторой степени вроятнымъ, гораздо боле драматической силы, чмъ было ее у Байрона. Но все представленное нами не вроятно. О Марино еще боле нужно сказать, чмъ о Сарданапал, что оно написано по заданному напередъ плану, но почтенный старикъ въ своемъ ребяческомъ бшенств, въ которомъ онъ лишается всхъ чувствъ, слишкомъ гадокъ для того, чтобы возбудить къ себ сочувствіе. Въ Foscari образъ ощущенія совершенно непонятенъ, потому что вс вообще лица руководствуются въ своихъ дйствіяхъ одною какою нибудь неподвижною идеею, исключая одной только Марины, естественное чувство которой еще успокоиваетъ насъ, и то только на мгновеніе.
Лордъ Байронъ былъ человкъ, какого мечтали видть предшественники въ своихъ поэтахъ, человкъ принадлежащій по рожденію къ высшему обществу и въ тоже время восторженный пвецъ свободы, человкъ очаровывающій всхъ и въ тоже время порывисто преслдующій одинъ какой то недосягаемый идеалъ, скептикъ до кощунства и до презрительно-занощивой насмшки и все таки исполненный благоговйнаго сочувствія къ великимъ людямъ, которыхъ потеряло человчество. Нмецкіе поэты не могли дать миу о Донъ-Жуан, соотвтствующаго выраженія, потому что источники, которыми они пользовались, были незначительны и при томъ искажены, и потому еще что въ основ представленій лежали не впечатлнія а просто предчувствія сердца. Только сынъ того народа, который владычествуетъ на мор и господствуетъ во всхъ частяхъ свта, могъ дойти до идеи — вести борьбу съ обществомъ одному, безъ всякой посторонней помощи. Изгнанный изъ своего отечества, презираемый и преслдуемый господствующей партіей, онъ носитъ въ груди чувство своей великой націи такъ, что отваживается самовластію повернуть колесо міровой судьбы. Есть что то великое, хотя и безплодное въ томъ, что онъ посвящаетъ свою, богатую всми дарами природы, жизнь служенію однимъ идеямъ. Но этому идеализму недостаетъ нравственной строгости. Любовь къ свобод Байрона была ни что иное, какъ noble passion, конечно въ самомъ благородномъ смысл. Онъ раздувалъ огонь въ Испаніи и Греціи, не заботясь послужитъ ли это во благо тмъ народамъ, за освободителя которыхъ ему хотлось прослыть. Имъ руководила одна только жажда сильныхъ душевныхъ ощущеній, къ людямъ онъ не питалъ ни какой любви, къ народу ни какого сочувствія. Его благородный инстинктъ не просвтлялся идеею долга, люди были для него просто тнями, которыми его духъ часто потшался. Центромъ міра были его дневныя записки, въ которыхъ въ пестромъ разнообразіи онъ изобразилъ то дикія оргіи, то мелочность личной раздражительности, то наконецъ самый пылкій восторгъ. Въ страсти онъ проявлялъ силу, которая возрастала до nec plus ultra, и въ его жизни постоянно замтны слды прекрасной натуры съ каиновою печатью на лиц отчаянія.
Жизнь Байрона была постоянно въ будущемъ. Сердце его билось подъ вліяніемъ той юношеской нетерпливой раздражительности, которая бредитъ идеалами любви и свободы только для того, чтобы ощутитъ скорбь и негодованіе, поклоняется идеаламъ и увренна, что не найдетъ ихъ въ дйствительности, потому что только ищетъ въ нихъ его собственнаго настроенія. За восторгомъ слдуетъ насмшка и проклятіе, то чувство пустоты, которое является всегда, если только въ одной страсти ищутъ своего счастія. Чмъ пламенне страсть, тмъ она скоре проходитъ. Если инстинкты безусловно признаются руководителями въ жизни, и они какъ бы освящаются, въ такомъ случа мимолетный пылъ смняется досадой, но прогрессивнаго движенія не бываетъ. Взоръ обнимаетъ далекій горизонтъ, но онъ не можетъ отыскать на немъ существеннаго и изъ частностей вывести общее ощущеніе, и идеи льются потокомъ въ блестящей импровизаціи, но они сами по себ не ведутъ ни къ какому благотворному результату. Постоянный опытъ свидтельствуетъ, что это подрываетъ въ самомъ основаніи общественное зданіе и хотя каждое явленіе жизни ставитъ въ вопросъ, но никогда не иметъ терпнія въ какой либо, только что начатой, рудокопной ям дорыться до основанія. Блестящія мысли и пылкія ощущенія никогда не производятъ того дйствія, какое производитъ одна какая нибудь глубокая мысль и одно сильное чувство. Отъ всемірной скорби Байронъ ежеминутно переходитъ къ ощущенію боли, нанесенной личному мелкому тщеславію, и это руководитъ имъ даже въ важныхъ случаяхъ, онъ всегда помнитъ, что тнь унынія на его лиц производитъ интересное впечатлніе. Притомъ въ безпрерывной смн своевольнаго каприза серьезною печалью есть что то болзненное, что конечно иметъ свою причину въ его образ жизни. Прослдите его дневникъ и вы удивитесь, съ какимъ безуміемъ онъ истощалъ свое здоровье и отнюдь не отъ жажды наслажденій, потому что отъ упоенія онъ становился угрюмымъ и молчаливымъ, и самыя наслажденія любви потеряли для него въ послдніе годы всякую прелесть. Наконецъ его душевная тоска, по чемъ-то неизвстномъ, неуловимомъ для него, происходила отъ муки, которая была демономъ его жизни, и которая напоминаетъ мысль Паскаля,— что всякое стремленіе людей жъ серьёзному, а также и къ развлеченію оканчивается тмъ, что они или бгутъ или забываютъ самихъ себя, потому что, если бы имъ хоть разъ пришлось заглянуть во внутрь себя, то являющіяся оттуда признаки такъ напугали бы ихъ, что они бгали бы самихъ себя боле чмъ смерти. Что Паскаль относитъ къ природ всхъ вообще гршныхъ людей, тоже самое бываетъ и на извстной ступени образованности. Байронъ — типъ новой аристократіи, не той простой аристократіи Вальтеръ-Скотта, которая живетъ въ преданіяхъ и предразсудкахъ своей исторической старины и довольствуется незатйливыми и даже ограниченными отношеніями, нтъ, но той безмрно-богатой аристократіи большаго всемірнаго города, которая мечтаетъ о невозможномъ и сверхъ-естественномъ, чтобы только перемнить какъ нибудь дйствительность. Съ лихорадочнымъ желаніемъ она жаждетъ, подобно Протею, наслажденій для того только, чтобы испытать, что это мимолетное чувство, точно также быстро исчезаетъ какъ и приходитъ, и что оно оставляетъ за собою утомленіе, досаду и безотрадную пустоту. Ея единственный идеалъ — это восхитительный трепетъ тонкораздраженныхъ нервовъ, въ чемъ только и проявляется ихъ всегда безсодержательное существованіе, ея паосъ — раскаяніе въ утрат человчности, ея мудрость-усталость и пресыщеніе наслажденіями. Эти счастливцы въ своемъ безотрадномъ положеніи берутся за обстоятельное изученіе чего нибудь и для этого предпринимаютъ далекія путешествія, но не съ серьезною цлью, которой человкъ весь безраздльно отдается, that scorns delight and lives laborious days, но только для того, чтобы разсяться боле сильными ощущеніями и далеко оставить за собою вчное однообразіе. Ихъ сбивчивыя, но многостороннія воззрнія придаютъ ихъ нравственному чувству много тонкости, ихъ страсти — смлыя выраженія, но высшія потребности человческаго духа остаются неудовлетворенными. Ни одна общечеловческая идея не доступна ихъ уму, для ихъ сердца нтъ здоровой пищи. Страсть для нихъ служитъ возбудительнымъ средствомъ, питается она распутною праздностью, и развивается при помощи матеріальныхъ вспомогательныхъ средствъ вылощеннаго образованія и при содйствіи блестящихъ знакомствъ. Игра,— самый удобный и притомъ самый врный способъ прогнать скуку, требуетъ серьезнаго изученія, точно также какъ и наука или гражданское общество. Отъ поэмъ Байрона ветъ на насъ атмосфера этого міра. Самый политическій его либерализмъ идетъ рука объ руку съ тою стснительною свободою дворянства полуобразованныхъ націй, у которыхъ его поэзія произвела самое сильное впечатлніе. Байронъ былъ аристократъ и по самоувренности, съ какою онъ дйствовалъ за дло свободы, и по легкомыслію, съ какимъ онъ ршалъ важные вопросы, смотря по расположенію духа. Конечно аристократія изгнала его изъ отечества, но собственно не изъ щекотливости, а потому, что его ‘безнравственный голосъ въ печати’, въ соединеніи съ его знаменитымъ именемъ, служитъ къ явному соблазну, то же было, и съ Мирабо. Отого-то никогда и не прощали имъ товарищи ихъ по сословію, которые руководились въ своихъ дйствіяхъ не однимъ только усердіемъ къ морали, но къ этому еще примшивалось у Нихъ въ значительной степени политическая антипатія. Маколей указалъ на странное противорчіе, именно, что Байронъ, будучи поэтомъ революціонеромъ, который принесъ въ поэзію слишкомъ много произвола, въ теоріи стоялъ на сторон классицизма и противъ романтиковъ, что онъ уважалъ Попа и осуждалъ Колеридта.— Но, критикъ не совсмъ угадалъ. Байронъ былъ романтикъ но своему направленію и произволенъ по своей композиціи, но по выраженію онъ былъ классическій поэтъ. У него есть сила воспроизвести то, что онъ чувствуетъ, и потому онъ могъ по праву высказывать свое презрніе къ расплывающимся формамъ школы озеръ и прочихъ романтиковъ. Правда, его пснямъ недостаетъ вообще той гармонической мелодіи, какою отличаются Муръ и Борнсъ, и въ большихъ поэмахъ иногда встрчается запутанность періодовъ, но за то онъ отличается тонкостію и искренностію чувствъ, силою и энергіею выраженія, чего въ англійской поэзіи со временъ Мильтона не встрчалось. Страсти своею необузданностію часто затмняютъ свтлый образъ, но выраженіе всегда у него умренно, благородно, просто и проникаетъ въ душу. Его мысли не всегда бываютъ глубоки, что почти всегда случается при множеств сомнній, но они никогда не бываютъ тривіальны, онъ серьезно ищетъ, хотя у него не достаетъ силъ на это, врнаго пути къ совершенству. Въ его стихотвореніяхъ всегда встрчается одна только страсть и собственно одинъ фазисъ ея, но этой монотонности придаютъ жизнь пылкость его чувствъ, эластичность его нравственныхъ воззрній, поэтическія красоты, его мткое остроуміе, и къ тому же его знаніе свта и неповрежденный здравый разсудокъ, чего напрасно искали-бы мы у методическихъ поэтовъ. Но особенная прелесть его стихотвореній заключается въ одушевленномъ воззрніи на природу. Его описанія имютъ не только плоть, но они какъ будто оживлены духомъ, такъ напр. въ превосходномъ образ, находящемся въ начал ‘Гяура’, гд онъ сравниваетъ Грецію съ бездыханною прекрасною женщиною. Собственно искуствомъ живописать мстность Вальтеръ-Скоттъ превосходитъ Байрона. Первый, врною рукою мастера очерчиваетъ свой рисунокъ до мельчайшихъ подробностей, не ослабляя впечатлнія цлаго, въ этомъ съ шшъ ни кто не можетъ сравниться. Но Байронъ выше его по тонкому поэтическому аромату, который разлитъ въ его поэзіи и по колориту мстностей, изъ всхъ предметовъ онъ всегда выбираетъ что нибудь одно, особенно гармонирующее съ его настроеніемъ, но это одно, онъ уметъ такъ изобразить, что производитъ на душу глубокое впечатлніе. Это тотъ самый духъ природы, который ветъ на насъ обыкновенно какою-то грустью, какъ въ лунную но покрытую облаками ночь. Онъ изображаетъ почти одни только ночныя картины, особенно если онъ не набрасываетъ на природу ослпительнаго разнообразнаго колорита, или если онъ не представляетъ ее подъ вліяніемъ бушующей страсти, онъ ни когда не берется за изображеніе ясныхъ картинъ дня. Самую слабую сторону его таланта составляетъ характеристика. Представленныя у него лица во всхъ произведеніяхъ,— портреты съ него самого, съ тми же блестящими дарованіями и съ тою-же помраченною волею, положенія же этихъ лицъ неопредленны. Лара, Манфредъ, Чальдъ-Гародьдъ сдлали какое нибудь зло за что они и чувствуютъ раскаяніе, но трудно понять какъ оно въ нихъ проявляется, поэтому нтъ ни какой возможности уяснить себ цлесообразность ихъ ощущеній. Кой-гд замчается таже неопредленность во времени и мст, напр. въ Лар трудно узнать, о какой націи или о какомъ вк говорится. Въ фрагментной форм Гяура эту разрозненность происшествій объясняютъ изъ самого настроенія, но если въ разсказ поэта есть повидимому связь, то хочется узнать и другія причины. На начало Вальтеръ-Скоттъ имлъ большое вліяніе, и на его изображеніяхъ какъ напр. въ Ракби находится у Байрона много подражанія. Вс эти искатели приключеній съ сильными страстями и съ сомнительною нравственностію напоминаютъ Марміонъ, но они во многомъ уступаютъ своему образцу. Напротивъ талантъ, который обнаруживается напр. въ изображеніи бгства сломя голову Мазепы чрезъ русскія степи, дале сила и благородство, съ какимъ страстныя натуры свободно высказываютъ свои чувства, наконецъ демонское развитіе какого-то отчужденно-безнадежнаго настроенія напр. въ одинокомъ путешествіи Ренегата, въ осад Коринфа, или въ ночной сцен въ Лар,— все это неподражаемо и можетъ служить образцомъ для поэзіи всхъ временъ. Конечно въ его направленіи было что-то не нормальное, и отчасти славою своею онъ обязанъ своимъ недостаткамъ, которые въ тоже время были и недостатками вка, но онъ не только далъ выраженіе этому духу вка, этому, еще неопредлившемуся, движенію въ лабиринт мыслей полномъ безврія, что мы можемъ осуждать, но что мы должны признать, потому что оно уже существовало, а потому иметъ право на объективное представленіе (въ новой поэзіи въ этомъ отношеніи нтъ ему равнаго), но онъ сдлалъ еще боле, благодаря смлости и энергіи его духа, мы знаемъ о всхъ разнообразныхъ недостаткахъ того времени, о которыхъ онъ гласно высказалъ, не смотря на вс препятствія, а чрезъ это облегчилъ и самое исправленіе ихъ. Масса эпигоновъ, которые зажгли свои тусклыя лампады его огнемъ, скоро забудется. Новый дятель на поприщ поэзіи, который призванъ въ замнъ его способствовать развитію всемірной литературы, не можетъ боле вносить въ его ошибки, потому уже что онъ какъ бы совмстилъ ихъ въ себ и притомъ въ классической форм.

с) МУРЪ.

Томасъ Муръ родился 1780 года въ Дублин. Еще бывши въ университет (1795) онъ написалъ свои первыя стихотворенія, и получилъ награду propter laudabilem in versibns componendis progressiun. Въ 1799 году въ первый разъ онъ отправился въ Лондонъ и издалъ тамъ свой переводъ Анакреона. Языкъ гладокъ, и короткій англійскій стихъ, на половину хореическій, на половину ямбическій, недурно идетъ къ этой легкой бездлк греческаго поэта. Въ томъ же род его произведенія молодости. Въ 1803 году Муръ, который, по выход изъ университета, сдлался адвокатомъ, получилъ мсто писца при Адмиралтейств и посланъ былъ на Бермудскіе острова, но онъ здсь очень ловко устроился, отправлялъ эту должность чрезъ другаго и тмъ нажилъ себ непріятностей, которыя наконецъ заставили его отказаться отъ всякихъ публичныхъ занятій. Плодомъ этого путешествія были: Poems relating to America (1806). Самое лучшее въ этомъ сборник составляютъ нкоторыя, помщенныя здсь же, баллады, напр. The lake of the dismal swamp (308 ст.), The snow spirit (340 ст.), и The evil spirit of the woods (372 ст.), но лучше всхъ пснь штурмана (357 ст.), написанная чисто англійскимъ ритмомъ.
Съ этого времени онъ жилъ какъ частный человкъ въ Дублин. Еще на 13 году онъ написалъ сатиру, которыя и продолжалъ, писать до конца своей литературной дятельности. Лучшія изъ нихъ т, которыя касаются состоянія Ирландіи. Положеніе ирландцевъ въ Парламент и вн его слишкомъ искажается, и положительный объемъ ихъ свободы въ соединеніи съ римскимъ католицизмомъ слишкомъ мало соотвтствуетъ нашимъ понятіямъ о свобод, такъ что намъ пришлось бы питать къ нимъ боле, чмъ сентиментальное сочувствіе. Въ 1808 году появились: Corruption and Intolerance, 1809 The Skeptic, 1810 А Letter to the roman catholics of Dublin, 1813 Intercepted Letters or the two penny postboy, эта дкая сатира противъ принца регента и партіи тори уже въ слдующемъ году дошла до 14 изданій, The fudge family in Paris, 1823 Fables for the holy alliance.— Вс эти сатиры въ сущности мало занимательны для насъ, они касаются личностей или какихъ нибудь спорныхъ вопросовъ, которыя или неизвстны намъ, или просто не интересны для насъ. Въ этихъ сатирахъ попадаются отчасти и хорошія остроты, но дйствіе ихъ все таки продолжается только до тхъ поръ, пока занимаетъ самый предметъ. Крол того онъ дйствовалъ въ пользу своего дла и прозою. Такъ онъ издалъ 1823 года мемуары о жизни капитана Рока, и въ нихъ живо и энергически изобразилъ ненавистную, дйствующую уже съ незапамятныхъ временъ, систему управленія Ирландіей). Въ томъ же род и мемуары лорда Фицгеральда (1831). Свои разрозненные труды въ этомъ дух онъ впослдствіи совмстилъ въ большой исторіи Ирландіи.
Своими ирландскими мелодіями Муръ гораздо благотворне дйствовалъ на пробужденіе патріотическаго духа. Уже 1796 года Бунтингъ издалъ первый томъ своихъ національныхъ напвовъ. Вс были неожиданно поражены этимъ сокровищемъ забытыхъ мелодій, которыя отчасти имли замчательную прелесть. Начали обращать вниманіе на жизнь и образы мыслей народа. Баллады Вордсворта появились 1798 года, В.-Скоттъ издалъ свои шотландскія псни 1802 года, вскор потомъ появились и въ Германіи ‘Мальчики Вундергорнъ’, Муръ еще въ университет познакомился съ сборникомъ Бунтинга, и тогда же вознамрился къ этимъ мелодіямъ прибрать соотвтствующія псни. Для этой цли онъ соединился съ Джономъ Стефенсономъ, который взялъ на себя трудъ разработать мелодіи. Въ 1807 году появились дв тетради, а шестая, которая по намренію ихъ должна была быть послднею, вышла въ свтъ 1815 года, но такъ какъ всегда открывались новые матеріалы, то 1834 г. вышла и десятая тетрадь. Сочувствіе, съ какимъ встртили везд эти псни, было необыкновенное. Они были переведены на латинскій, французскій, нмецкій, русскій и польскій языки. Частію этого успха Муръ былъ обязанъ и мелодіямъ, достоинство которыхъ можно цнить по извстной: ‘Послднія Розы.’ Текстъ такъ дивно подобранъ къ самому строю, языкъ такою отличается плавностію, ощущенія такъ ясны и естественны, и такъ задушевно выражены, что только одинъ изъ поэтовъ того времени могъ съ нимъ сравниться. Отъ стихотвореній Байрона ветъ боле свжимъ поэтическимъ духомъ, онъ охватываетъ душу мощною силою своей фантазіи, но его ощущенія почти всегда умряются разсудкомъ, и у него нтъ мелодіи. У Мура же есть способность самыя простыя ощущенія представить занимательными, по ихъ благородному содержанію. Мысли и образы въ сущности не слишкомъ строго различаются между собою, но при всемъ томъ каждая пснь иметъ свой собственный тонъ и свою собственную прелесть. Содержаніе мелодій — любовь и возмущеніе. Конечно мечъ возстанія немного крпко обвивается розами, и героическія псни имютъ въ себ что-то оссіановское, но все-таки у нихъ осталась надежда на освобожденіе, которая и изображена съ особенною прелестію. Совсмъ въ другомъ род пснь ирландскаго крестьянина о своей возлюбленной. Возлюбленную должно понимать здсь аллегорически, какъ объ этомъ ясно сказано и въ примчаніи, именно здсь разумется древняя церковь ирландская, католическая: ‘Твоя улыбка услаждала мой скорбный и полный опасностей путь, и мн казалось, что изъ каждаго тернія, уязвлявшаго мои ноги, рождается надежда. Чмъ мрачне наша судьба, тмъ ясне горитъ наша чистая любовь, и для насъ позоръ превращался въ славу, страхъ — въ вру. Да, я былъ рабомъ, но мой духъ чувствовалъ себя свободнымъ въ твоей власти и благословлялъ даже страданія, чрезъ которыя я и дорогъ теб. Твоя соперница въ уваженіи, ты — въ презрніи, твой внецъ терновый, ея же чело украшаетъ золотая діадема, она привлекала меня въ храмъ, между тмъ ‘какъ ты укрываешься въ пещер. Ея друзья — господа, твои — рабы. Но все-таки равнодушный къ земному, я хотлъ бы лучше быть у твоихъ ногъ, чмъ одною мыслію стремиться къ теб и жениться на той, которой не люблю. Клеветники т, которые увряютъ, что твои общанія вроломны! Если бы это было такъ, то твои щеки не были бы такъ блдны! Говорятъ, что ты слишкомъ долго была въ оковахъ, такъ что въ твоемъ сердц глубоко вкоренились рабскія чувства. Гнусная ложь! Никакія узы не могутъ сковать твоей души, гд сіяетъ твой духъ, такъ свжитъ и свобода.’ Какой бы ни былъ предметъ изображаемый, всегда на первомъ план у него мелодія и строй. Везд ритмъ подбирается какъ драпировка греческой статуи къ прекрасному тлу, которое только чрезъ эти складки и является такимъ прекраснымъ. Если въ ‘Вечера въ Греціи’ говорится, что блыя ноги прекрасныхъ танцовщицъ пусть прогонять приближающіяся волны, которымъ бы очень хотлось вмшаться въ игру, то вамъ самимъ замтно, что чрезъ такое строгое описаніе романскихъ танцевъ этотъ образъ принадлежитъ къ дйствительному созерцанію. Подобная добросовстность успокоиваетъ насъ, а если также и говорится о томъ, что любовники, если мсяцъ перестаетъ свтить имъ, продолжаютъ говорить при блеск своихъ глазъ, то тутъ мы въ душ напередъ убждены, что здсь принята въ основаніе правда дйствительности. Эти два качества, единство въ построеніи и строгость въ рисунк, находятся и въ прочихъ псняхъ. Въ этомъ отношеніи къ ирландскимъ мелодіямъ близко подходятъ національные напвы, переведенные съ другихъ языковъ, священныя псни (1816), легендныя баллады, веселыя круговыя псни, ‘Псня на столбовой дорог’ 1819 г.— плодъ путешествія, предпринятаго Муромъ по Италіи вмст съ Джономъ Росселемъ, во время котораго онъ познакомился съ лордомъ Байрономъ, такъ что они надолго остались друзьями. Во всхъ этихъ стихотвореніяхъ мы не найдемъ новыхъ, великихъ и смлыхъ мыслей. Муръ не изъ тхъ поэтовъ, которыхъ произведенія составляютъ новую эру поэзіи, но задушевность его ощущеній особенно способствовала къ тому, чтобы освободить народную поэзію отъ стснительныхъ правилъ французскаго вкуса, что составляло главную задачу для поэтовъ въ начал этого столтія. Не слдуетъ забывать что теперь, когда прежнія поэмы обогатили языкъ тонкими и много значущими понятіями, небольшаго искусства требуетъ примненіе устарлыхъ образовъ посредственнаго свойства къ новой комбинаціи. Вліяніе Мура на нмецкую лирическую поэзію было очень значительно. Къ сожалнію многое, что у Мура составляло сущность его натуры, въ подражателяхъ обратилось въ манеру. Такъ напр. у него есть обыкновеніе начинать свои псни какимъ нибудь милымъ, пикантнымъ выраженіемъ, вмсто эпиграфа къ стихотворенію. У насъ и теперь есть мода напрягать вс силы изобртенія на это первое пикантное выраженіе, а остальное считается уже пустяками. Между англійскими лириками есть такіе, которые имютъ понятіе о музык, но ихъ очень немного. Даже Борисъ не имлъ никакого музыкальнаго образованія. Про В.-Скотта Муръ, въ одномъ изъ своихъ предисловій, разсказываетъ очень забавный анекдотъ въ этомъ отношеніи. Правда, благородный баронетъ принималъ много участія въ прелестныхъ, отчасти и въ музыкальномъ отношеніи очень интересныхъ, національныхъ мелодіяхъ, которыя поднесъ ему Муръ, но въ неподдльный восторга онъ пришолъ тогда, когда спта была старая въ высшей степени простая псня якобитовъ съ припвомъ: Hey tuttie tattie, одна изъ тхъ пснь, которыя требуютъ для своего исполненія боле силы и крпости лёгкихъ, чмъ тонкости слуха. Восторга былъ всеобщій и такъ великъ, что и старики друга предъ дружкой надсаживали горло и до упаду били тактъ руками и ногами. Кром того существуетъ и теперь нелпый предразсудокъ, что англійскій языкъ гораздо мене способенъ къ лирической поэзіи, чмъ романскій, потому что ему недостаетъ благозвучія. Но этотъ недостатокъ замняется особенною способностію его къ ритмическому строю, чего совершенно недостаетъ романскому языку и особенною спиритуалистическою искренностію, которую онъ допускаетъ.. Въ сущности никто не сомнвается въ томъ, что германская лирика, т. е. нмецкая и англійская, по крайнй мр въ новое время, несравненно богаче и содержаніе гораздо выработанне, чмъ лирика испанская, французская и итальянская. Причина могла заключаться отчасти въ трудности матеріала. Италіянцы могутъ съ особеннымъ удобствомъ составлять отдльныя фразы, это у нихъ всегда благозвучно, но за то они легко вдаются въ тривіальность. Нмцы и англичане должны прежде всего выжать такъ сказать благозвучіе своего неподатливаго языка, но если это имъ удается, то уже много значитъ.— Возраждающаяся англійская лирика прежде всего проникаетъ въ область національной старины, уже разработанную, но англичане при этомъ не выходятъ изъ границъ, но соблюдаютъ въ нкоторой степени мру. Они никогда не расплываются въ своемъ романтизм такъ, чтобы забыть свое новое образованіе, не теряютъ изъ виду своей точки зрнія, и своимъ картинамъ придаютъ надлежащую перспективу. Кром того они получаютъ такое серьёзное классическое образованіе, что оно способствуетъ и къ примненію готическихъ формъ. Такъ и Муръ къ національному элементу умлъ примнить мру и грацію древности.
Въ то время поэзія всхъ образованныхъ народовъ почти одновременно обратилась къ востоку. Въ одно время старый романтизмъ устремился въ отечество всего чудеснаго, туманнаго и мистическаго. Роясь въ древнихъ миологіяхъ и мистеріяхъ, въ Индіи находили самую богатую добычу, и къ уразумнію новыхъ миовъ, вымысловъ и сагъ искали ключа въ священныхъ пальмовыхъ лсахъ востока. Вспомнили и о странныхъ руководствахъ символики, въ которыхъ не только фантастическій міръ сверной миологіи, но и свтлый, пластическій міръ греческаго Олимпа доведены до совершенной абстракціи, до того пустаго натурфилософскаго расчета, съ которымъ лучше всего можно было справиться въ индйской миологіи, потому что ея чудовищность весьма мало уступала имъ. Это — первая причина склонности поэзіи къ востоку. Другая заключалась въ томъ, что настояла потребность въ цвтистомъ, прикрашенномъ созерцаніи. Хорошее общество во всемъ было такъ блдно и безцвтно, его понятія, желанія и чувства такъ были однообразны и поддльны, что оно уже не могло быть предметомъ самого ничтожнаго стихотворенія. Такимъ образомъ обратились въ отдаленныя страны, гд новые разнообразные предметы сами по себ были такъ поразительны, что нельзя было не обратить на нихъ вниманія. Все, что находилось тамъ не было въ собственномъ смысл похоже на природу, какъ представлялъ ее Руссо, нтъ, то была природа съ яркими красками, зноемъ и чувственною жизнію, которая еще не лишилась своей свжести и не была еще искажена цивилизаціей. Конечно странно, что они дошли до своего поэтическаго представленія не чрезъ непосредственное созерцаніе, но чрезъ описанія путешествій и ученыхъ комментарій. Для англичанъ Индія была только отчасти чужимъ краемъ. Какъ французы, только чрезъ наполеоновскіе походы въ чужую страну пирамидъ и Нила, узнали нчто больше того, что мы узнаемъ иногда изъ нашей волшебной флейты, такъ и англичане, чрезъ свои индйскія войны, гораздо боле узнали востокъ и превратили его почти въ отечество. Уже тогда Вильямъ Джонесъ, который родился 1746 а умеръ 1794 года, основательно и добросовстно изучалъ востокъ, военные писатели старались исправить старыя исторіи, такъ Малькольмъ и др. Въ самомъ начал и беллетристика стала разработывать эту плодоносную почву, Джемсъ Морьеръ, сперва туристъ а потомъ посланникъ въ Персіи (1816), издалъ въ 1812 и 1818 г. свои описанія путешествій по востоку, которыя возбуждали особенный интересъ, по своемъ возвращеніи, онъ разработывалъ добытый матеріалъ въ романтической форм. Его ‘Хаджи Баба Испагань’ появился въ 1824 году, продолженіе въ 1828 году, ‘Зорабъ Заложникъ’ 1832 г. И Леди Морганъ оставила свои ирландскія національныя повсти и написала восточный романъ ‘Афеша’ или ‘Кашмирскіе Пророки’. Вашингтонъ Ирвингъ въ своемъ произведеніи ‘Альгамбра’ коснулся востока. Къ тому же пробудился интересъ и къ забытому греческому народу, въ которомъ уже тогда началось смутное броженіе. Лордъ Байронъ написалъ свои греческо-турецкія поэмы. Это были не турки Расина и Вольтера, эти салонные люди съ чалмою и въ туфляхъ: Оросманы, Баязеты, Роксаны и т. д., нтъ, то были дикіе жители восточныхъ странъ, изображенные подъ самыми разнообразными и блестящими мстными красками и представленные во всей сил ихъ ненависти и любви, и для большей романтичности, съ сагами своего отечества о вампиренахъ и другихъ злыхъ духахъ. Чрезъ него востокъ обратился въ фэшіонабельный міръ британской музы.— ‘Вечера въ Греціи’ были первымъ восточнымъ стихотвореніемъ Мура, они составляютъ, замчательный единственно въ музыкальномъ отношеніи, сборникъ незначительныхъ картинныхъ изображеній, безъ боле и глубокаго содержанія.— Его главное произведеніе въ этомъ род ‘Далла-Рукъ’. Лишь только онъ задумалъ написать это произведеніе (1812 года) какъ тотчасъ же его друзья условились съ книгопродавцами Лойгманъ, и т обеспечили поэту, прежде чмъ вышло въ свтъ сочиненіе, три тысячи фунтовъ стерлинговъ, эти деньги, тотчасъ посл появленія поэмы, дйствительно и были ему уплочены въ 1817 году, не смотря на неблагопріятное для нихъ время. ‘Лалла-Рукъ’ въ короткое время имло 20 изданій. Достоинство поэмы сомнительно. Прозаическій разсказъ о замужеств Лалла-Рукъ принцессы, составляющемъ нить содержанія, немногимъ отличается отъ Виландовыхъ разсказовъ въ томъ же род. Четыре поэтическіе разсказа: Пророкъ Харассанскій, Рай и Пери, Огнепоклонники, Свтъ Гарема — соединяются между собою только по пропорціональному колориту, отдльно взятыя они слабе восточныхъ поэмъ Байрона. Въ нихъ нтъ и духа того блестящаго языка, который сообщаетъ послднимъ необыкновенную прелесть. Поэтъ очень основательно изучилъ востокъ и оттого въ его ландшафтныхъ изображеніяхъ такъ много естественной свжести, но изученіе слишкомъ бросается въ глаза и всюду проглядываетъ, не только въ примчаніяхъ, но и въ самыхъ стихотвореніяхъ. Въ нихъ бездна варварски звучащихъ названій, и со стороны читателя требуется вниманія столько же для фактической стороны, сколько и для мелодіи, при всемъ томъ въ нихъ замтно проглядываетъ не одно только дйствительное созерцаніе, но и воображеніе восторженнаго иностранца. Третій и четвертый эпизоды совершенно въ байроновскомъ род. Первый, по своей странной проблем, иметъ что-то поддльное. Обманщикъ, который при совершеннйшемъ безчувствіи сердца иметъ особенную пылкость фантазіи, и который оттого можетъ дйствовать на фанатизмъ шаткихъ умовъ,— самъ по себ заслуживаетъ упрекъ, но то, что гнусный видъ этого человка свидтельствуетъ о его злости и то, что пророкъ долженъ былъ постоянно находиться подъ покрываломъ, чтобы своею открытою наружностію не ослабить дйствія своего ученія,— все это невроятно и оттого не занимательно. ‘Рай и Пери’ — простая легенда иди, лучше сказать, парабола, по расположенію безъ всякой осязательной реальности и оживленная только описаніями, помщенными здсь и нисколько не идущими къ длу, но Робертъ Шуманъ очень удачно нашелъ въ этомъ стихотвореніи богатый родникъ мелодіи. Третье восточное стихотвореніе — это любовныя исторіи демоновъ. Нсколько демоновъ сидятъ вмст и разсказываютъ про свои связи съ дтьми смертныхъ. Стихотвореніе плохо, какъ всегда бываетъ, если берутся за изображеніе подобныхъ предметовъ. Оно вышло въ свтъ вмст съ сочиненіемъ Байрона ‘Небо и Земля’, предметъ котораго почти тотъ же самый, но подъ перомъ демонической натуры этого мощнаго генія и фантастическое принимаетъ хоть тнь реальности, напротивъ у Мура все чудовищно и сентиментально. Романъ ‘The Epicurean’ 1827 г., эпизодъ изъ временъ гоненія христіанъ, читается легко. Изображеніе чувственно-сладострастной жизни эпикурейцевъ въ Аинахъ и Александріи прелестно. Правда, продлки обманщиковъ жрецовъ Изиды въ пирамидахъ Мемфиса отзываются чмъ-то въ род Волшебной флейты или пожалуй какого нибудь разбойничьяго романа, мсто дйствія котораго гд нибудь подъ землею, но все-таки ветъ отъ этого стихотворенія своего рода поэтическимъ ароматомъ. Путешествіе по Нилу къ христіанамъ анахоретамъ, христіанскія занятія и самое гоненіе на нихъ разсказаны живо, очень просто и при томъ какъ-то особенно наглядно. Но если нельзя согласиться вполн съ поэтомъ въ отношеніи матеріальной части этого романа, то все-таки, при всхъ важныхъ его недостаткахъ, достойно удивленія его эпическое содержаніе. Контрастъ между чувственнымъ ученіемъ эпикурейцевъ, и точно также чувственною мистикою египетскихъ гіерофантовъ (жрецовъ Изиды) — могъ бы быть представленъ въ поэтической форм гораздо отчетливе и занимательне, чмъ въ повсти, но дло въ томъ, что это былъ первый опытъ въ этомъ род. Чего нельзя представить въ ландшафтныхъ, идиллическихъ или элегическихъ образахъ, такъ напр. и боле глубокое содержаніе этого контраста, то совершенно ускользаетъ отъ нашего взгляда, мы видимъ только дйствія людей, но не душу. Романъ сдлался точно также популярнымъ, какъ и ‘Лалла-Рукъ’, онъ переведенъ на вс вообще языки.
Политическія идеи свободы, которыя въ Ирландіи, долгое время находившейся подъ гнетомъ, фактически пробуждены были грубымъ краснорчіемъ О’Донелля, получили значеніе и въ изящной литератур. Почти въ тоже время, какъ В.-Скоттъ своею поэзіею прославлять свое отечество — Шотландію, за дло угнетенной Ирландіи дйствовала въ своихъ романахъ Леди Моргалъ, род. 1789 г. ум. 1843 г., дочь актера, жена лекаря. Литературная дятельность ея, какъ и В.-Скотта, началась собраніемъ народныхъ псень: Lay of the Irish harp, потомъ слдовали романы: St.-Clair, The novice of St. Dominic, The wild Irish giri, и Patriotic sketches of Ireland, съ 1816 г. до 1823 г. она путешествовала по континенту. Посл нравоописательныхъ ирландскихъ романовъ слдовали еще: O’Donnel, Florence M’Carthy 1818 и The O’Briens and O’Flabertys 1827. Ея другія произведенія мы можемъ здсь опустить, но ея ирландскіе очерки признаются литературою за замчательные. Въ отношеніи композиціи у ней не замтно даже подражанія В.-Скотту и она не можетъ сравниться съ нимъ, но ея описанія нравовъ гораздо живе и занимательне. Съ особенною страстностію она говоритъ о партіи угнетенныхъ кельтовъ, и какъ по своимъ воззрніямъ, такъ и по форм своей поэзіи иметъ сродство съ своимъ знаменитымъ соотечественникомъ Муромъ. Ближе всхъ подходитъ къ нимъ въ этомъ отношеніи Карлъ Деверъ.

d) ВАШИНГТОНЪ ИРВИНГЪ.

Американскіе писатели имли боле или мене благотворное вліяніе на англійскую литературу. Они почти не привнесли въ нее новаго содержанія, въ этомъ отношеніи вліяніе ихъ было не такъ значительно, какъ слдовало бы ожидать. Но американцамъ нужно отдать преимущество въ томъ отношеніи, что они, и по своему сильному стремленію къ образованію и по своему желанію познакомиться съ европейскою литературою и исторіею, изучали ихъ какъ нчто новое, а потому въ ихъ обширныхъ обозрніяхъ замтно боле образованія и безпристрастія. Самое благотворное вліяніе произвелъ Вашингтонъ Ирвингъ, который сверхъ того былъ совершенно свободенъ отъ американскихъ провинціализмовъ и по своему слогу можетъ стоять на ряду съ классическими писателями Англіи Вашингтонъ Ирвингъ родился въ 1783 году въ Нью-Іорк и уже въ молодыхъ лтахъ два года путешествовалъ по Италіи, Швейцаріи, Франціи, Голландіи и Англіи. По своемъ возвращеніи онъ пріобрлъ извстность между своими соотечественниками слдующими юмористическими сочиненіями: Letters of Jonathan Oldstyle, History of Hew York by Diedrich Knickerbocker и лтописью Salmagundi. До войны съ Ангдіею 1812 года, онъ дятельно занимался торговлею, а потомъ вступилъ въ милицію. Во время своего путешествія по торговымъ дламъ въ Англію въ 1815 году, онъ изучалъ общественную жизнь этого народа, описанную имъ въ сочиненіи: Sketchbook of Geoffrey Crayon (1820). Во время своего пребыванія въ Париж въ 1822 году, онъ написалъ Brace bridge-Hall, or the humorists. Съ этого времени онъ проживалъ въ Германіи, Англіи и южной Франціи, а съ 1825 года въ Испаніи, гд посвятилъ себя серьёзнымъ занятіямъ, плодомъ которыхъ были: Жизнеописаніе Колумба и его спутниковъ (1828—1831), Хроника завоеванія Гранады (1829) и Алгамбра (1832). Не говоря о мелкихъ его произведеніяхъ, замчательны еще позднйшія его сочиненія: Исторія Магомета и его послдователей (1850 г.) и Біографія Вашингтона. Въ ряду поэтовъ, которымъ англійская поэзія обязана своимъ возрожденіемъ, этотъ американскій писатель боле всхъ находился подъ вліяніемъ древне-англійскаго духа. Правда, романтизмъ боле или мене имлъ на него вліяніе, и онъ въ своихъ очеркахъ съ особенною любовію останавливается на изображеніи тхъ явленій общественной жизни и тхъ характеровъ, которые выходятъ изъ ряда обыкновенныхъ и носятъ на себ печать самобытности и оригинальности. Въ своихъ историческихъ сочиненіяхъ онъ показалъ англичанамъ въ высшей степени необыкновенную способность переноситься изъ свойственной ему Сферы миросозерданія въ другую, совершенно противуположную ей. Такъ особенная прелесть въ жизнеописаніи Колумба заключается въ томъ, что въ образ дйствій этого великаго человка, открывшаго Америку, указаны имъ религіозные мотивы, на которые до сихъ поръ никто не обратилъ вниманіе. Но онъ относится къ своему предмету гораздо свободне, чмъ В.-Скоттъ, Байронъ и Муръ, и если онъ самымъ чистосердечнымъ образомъ иногда говоритъ о чемъ нибудь странномъ,— онъ рдко оставляетъ это такъ, не ослабивъ впечатлнія какимъ нибудь комическимъ, какъ будто мимоходомъ сказаннымъ, замчаніемъ. Этимъ объясняются и его сатирическія выходки противъ В.-Скотта, пластическій талантъ котораго онъ вполн могъ цнить. Изъ всхъ его сочиненій, его очерки — самые популярные не только въ Англіи, но и на континент, и на него можно смотрть, какъ на предшественника жанристовъ въ поэзіи — поэтовъ скромной жизни, которые съ проницательностію и тонкимъ чувствомъ умютъ находить элементъ разумности въ незатйливыхъ отношеніяхъ людей. Хотя поэты новйшаго времени достигли въ этомъ отношеніи совершенства еще большаго, которое иногда даже надодаетъ,— все-таки и теперь можно читать съ удовольствіемъ эти задушевныя описанія сельской жизни, особенно по причин художественной формы, которая выражаетъ только то, что относится къ длу. Позднйшіе юмористы, напр. Диккенсъ, преимущественно предъ другими вождями новой литературы, ему обязаны, обыкновенно и свою литературную дятельность они начинали въ томъ же род. Поэтому историческое значеніе Вашингтона Ирвинга состоитъ въ томъ, чтобы быть посредникомъ между старою и новою литературою. Изъ ближайшихъ его послдователей замчательны: Томасъ Гудъ, род. 1798, ум. 1845 г. съ своими сочиненіями: Whims and Oddities съ 1821 года, National Tales (1827) и Whimsicalities, періодическимъ сборникомъ съ 1843 года, но на его роман Tylney Hall (1834) отражается боле вліянія школы Вальтеръ — Скотта, — потомъ Дугласъ Жерольдъ, род. 1805, съ своею комедіею (The rent day и т. д.), съ своими статьями въ Punch, съ Chronicles of Clovernook, собранными въ 1846 г. и Men of character 1838 года и т. д.,— и Ебенезеръ Элліотъ (1781—1849) и его сотрудники въ дл угнетенныхъ классовъ народа, если судить по ихъ поэтическому достоинству (ихъ политическое значеніе остается нершеннымъ), принадлежатъ къ той чисто англійской школ реализма, къ которой народъ, если и увлекается какимъ нибудь метафизическимъ ученіемъ или изученіемъ нмецкаго идеализма, снова возвращается какъ скоро приходитъ въ себя.

4. Спиритуалистическіе романтики.

а) ШКОЛА ОЗЕРЪ (LAKE SCHOOL).

Къ этой школ принадлежатъ поэты: Вордсвортъ, Кольриджъ, Соути и’lose ль, названіе ея взято отъ озеръ въ Кумберланд, которыя въ первомъ стихотвореніи Вордсворта играли большую роль. Направленіе ея было въ разрзъ противуположно принятымъ до сихъ поръ въ поэзіи правиламъ, она проистекала не столько изъ инстинкта, какъ у Байрона и В.-Скотта, сколько изъ доктрины, и потому послужила жъ самымъ жаркимъ литературнымъ спорамъ. Въ Германіи эта школа мало извстна, но такъ какъ она появилась въ одно время съ В.-Скоттомъ, Байрономъ и Муромъ — этими обновителями англійской поэзіи, то и эту школу считали противницею защитниковъ старины. Но это несправедливо, если сопоставить эти два направленія. Принципъ этой школы ложенъ, потому что она, въ противуположность прежнимъ поэтамъ, съ математическою точностію, соразмрявшею средства съ цлію,— стремилась къ тому, чтобы употреблять средства, противорчащія цли, возбуждать пылкія ощущенія безъ всякой причины, напрягать фантазію безъ всякаго побужденія, идти путемъ лабиринта, который не привелъ, да и не могъ привести ни къ чему, однимъ словомъ разсказывать исторію ohne Pointe. Но и ложный принципъ, по крайней мр хоть отчасти, можетъ искупиться другими достоинствами, только для этого нуженъ сильный талантъ. Эти же люди имли талантъ третьяго разряда, талантъ, который даже не можетъ идти въ сравненіе съ дарованіями родственныхъ съ ними поэтовъ прошлаго столтія, напр. Юнга, Томпсона и Гольдшмита. Они способствовали только тому, чтобы пріучить фантазію англійской публики къ боле рзкимъ краскамъ и боле смлымъ очертаніямъ. Что же касается до того, что они дйствительно сдлали, исключая небольшія лирическія стихотворенія, мы должны согласиться съ мнніемъ Байрона, который не признаетъ за ними никакихъ заслугъ.
Вилліямъ Вордсвортъ род. 1770 въ Нунберланд. Первое его сочиненіе было писано въ стихахъ: The evening walk (1793), за которымъ слдовали его: Descriptive sketches. Послднее сочиненіе, въ которомъ онъ описалъ свою поздку во Францію, Швейцарію а Италію, доставило ему въ 1796 г. знакомство съ Кольриджемъ. Оба они предприняли 1798 г. путешествіе по Германіи, которое не осталось безъ вліянія на ихъ эстетическое образованіе. Синекурская должность (съ жалованьемъ, но безъ дла) дала ему возможность посвятить себя литературнымъ занятіямъ. Въ 1798 году появились его Lyrical ballads, которыхъ еще дв части вышли въ 1807 году, 1814 г. The excursion, 1815 The white doe of Rylstone, Peter Bell и The waggoner, 1820 The river Duddon, Vaudracour and Julia, и Ecclesiastical sketches, 1822 Memorials of а tour on the Continent и Description of the lakes in the North of England, 1835 Yarrow revisited. Въ 1843 году Вордсвортъ былъ назначенъ внчаннымъ поэтомъ, poet laureat, онъ умеръ 1850 года. Преобладающіе элементы его поэзіи — это описаніе природы и философское, разсужденіе. Какъ то, такъ и другое въ англійской поэзіи не было новостію, только прежде, описывая какую нибудь мстность, изображали т именно предметы, которые имли какое нибудь отношеніе къ духу и могли возбудить какое либо ощущеніе. Напротивъ Вордсвортъ при описаніи природы не обращаетъ вниманіе на ея духовное содержаніе, его описанія сами для себя цль. Въ своихъ разсужденіяхъ онъ является скептикомъ, у него нтъ, какъ у прежнихъ поэтовъ, какого нибудь опредленнаго образа мыслей, онъ просто блуждаетъ въ метафизическомъ лабиринт, гд иногда рзко поражаетъ насъ яркій лучь свта, иногда окружаетъ совершенный мракъ, а иногда мы оскорбляемся какою нибудь тривіальностію. Прежніе поэты вполн понимали то, что хотли сказать, и искали для этого соотвтствующаго выраженія, которое порой было очень прозаично, но за то не затемняло предмета. Вордсвортъ же самъ не знаетъ, что онъ хочетъ сказать, безъ всякой поврки онъ высказываетъ то, что ему придетъ въ голову, и оттого онъ по обыкновенію какъ будто расплывается въ своихъ мысляхъ, въ выраженіи ихъ нтъ отдлки, а замтна небрежность. Самое извстное стихотвореніе: The excursion, по намренію автора, должно быть отрывкомъ большаго произведенія: ‘Отшельникъ’ — философскаго стихотворенія о людяхъ, природ и обществ. Четыре лица, самъ поэтъ, разнощикъ, отшельникъ и пасторъ, лишь только сойдутся, сообщаютъ другъ другу свои ощущенія и мысли, которыя отчасти дльны, отчасти глупы, но что важне всего, въ разговорахъ ихъ нтъ ни іоты діалектики. Это-то въ самомъ строгомъ смысл и есть Geschichte ohne Pointe. Изъ его лирическихъ стихотвореній нсколько небольшихъ еще заслуживаютъ вниманіе, хотя ни одно изъ нихъ не можетъ сравниться съ лучшими пснями Байрона или Мура, но три боле извстныя его баллады: Ruth, The seven sisters or the solitude of Birmorie и We are seven, мы просто называемъ смшными.
Самуилъ Тейлоръ Кольриджъ, род. 1772 года въ Девоншир, еще въ своей молодости былъ преслдуемъ за свои безразсудныя идеи. Драма: The fall fo Robespierre 1794, написана въ этомъ смысл, въ художественномъ отношеніи она ничтожна. Онъ хотлъ уже, съ двумя своими друзьями и единомышленниками Соути и Ловелемъ, переселиться въ Америку, чтобы тамъ основать политическое общество на абсолютномъ равенств, но любовь къ тремъ сестрамъ заставила ихъ остаться въ отечеств, жениться и потомъ примкнуть къ ультра-консервативной партіи. Кольриджъ боле теоретикъ школы, его переводъ шиллерова Валленштейна 1800 г., составляетъ его несомннную заслугу. Изъ его стихотвореній особенно выдается ‘Пснь Стараго Моряка изъ Фрейлиграта’ самое очевидное доказательство нашей мысли, что школа озеръ стремилась къ тому, чтобы изобртать Geschichte ohne Pointe. Вс ужасы, которые могутъ встртиться на мор и даже такіе, которые вовсе невозможны, какъ напр. нсколько сценъ съ привидніями,— въ этой псни представлены гуртомъ, чтобы подвергнуть фантазію читателя пытк, и притомъ съ такою тонкостію и съ такимъ совершенствомъ они изображены, что непремнно произвели бы свое дйствіе, если бы поэтъ не дйствовалъ вопреки цли, потому что вс эти страшные случаи введены только, какъ наказаніе за то, что матросъ застрлилъ птицу. И не одно только это сочиненіе у Кольриджа въ такомъ род. Другое его стихотвореніе ‘Воронъ’ представляетъ отраженіе перваго. Подъ старымъ дубомъ откармливалось стадо свиней желудями, изъ которыхъ остался одинъ. Этотъ желудь старымъ меланхолическимъ ворономъ, котораго къ тому же не мочитъ и дождь, сажается въ землю близъ рки. Потомъ воронъ улетаетъ въ чужіе края на долгое время, когда же онъ возвратился, изъ желудя уже выросъ большой дубъ, на этомъ дуб онъ свилъ себ гнздо, зажилъ своимъ домкомъ съ своею женою, которая съ нимъ прилетла изъ далека, и сдлался отцемъ семейства. Скоро дровоскъ срубилъ этотъ дубъ, обдлалъ и спустилъ на рку, какъ корабельное дерево. Воронята, упавшимъ дубомъ, были раздавлены, а мать съ растерзаннымъ отъ скорби сердцемъ также умираетъ. Но когда корабль, на который пошло это дубовое дерево, былъ спущенъ въ море поднялась буря, к судно со всемъ своимъ грузомъ потонуло въ присутствіи мстительнаго ворона.— Въ иныхъ стихотвореніяхъ его есть по крайнй мр хоть вншняя цль представить войну въ мрачныхъ краскахъ, но средства, употребляемыя для этой цли, не одобряются хорошимъ вкусомъ. Въ стихотвореніи ‘Три Могилы и, точно также фантастически, какъ и въ Псни Стараго Моряка изображено дйствіе, которое производитъ проклятіе злой женщины. ‘Христабель’, очень извстное стихотвореніе, можно извинитъ какъ Geschichte ohne Pointe только потому, что око осталось отрывкомъ. Какой-то неизвстной дам были страшныя предсказанія, но поэтъ на этомъ и останавливается, предоставляя самому читателю угадывать исполнились ли эти предсказанія или нтъ. Въ двухъ забытыхъ драмахъ Remorse и Zabolya замтны натянутость и совершенное отсутствіе драматическаго мотива.
Робертъ Соути, под. 1774 года въ Бристол, также какъ и Кольриджъ въ начал былъ революціонеромъ, а подъ конецъ своей жизни строгимъ тори, отъ чего и назначенъ былъ въ 1813 году внчаннымъ поэтомъ, poet laureat. Онъ умеръ въ 1843 году, написавши безчисленное множество стихотвореній, изъ нихъ мы упомянемъ только нкоторыя. Между ними особенно извстна баллада о Старой Букерлейской женщин.— Изъ карканья ворона вдьма узнаетъ, что близокъ ея послдній часъ. Она ложится на постель и призываетъ къ себ двухъ своихъ дтей, и передъ ними раскаивается въ своей гршной жизни и въ союз съ нечистою силою. Она повдала дтямъ какъ она, высасывала кровь у спящихъ младенцевъ, раскапывала могилы и тому подобныя длала мерзости, но ей все-таки не хотлось бы попасть въ его руки. Своимъ дтямъ она указываетъ средства спасти ее, по смерти, отъ когтей дьявола, но нечистая сила все-таки сажаетъ ее на вороную лошадь, и ея вопль слышенъ на четыре мили въ окружности.— Подобное дикое напряженіе фантазіи при безсмысленной цли находится въ большей части его стихотвореній. Здсь мы разсмотримъ только самое большое и самое извстное*изъ нихъ ‘Клятву Кегамы’ (1810 г.). Содержаніе ея, взятое изъ восточной жизни, соотвтствовало всеобщему вкусу, фантазія желала выйти изъ тснаго круга англійскихъ трактировъ и питейныхъ домовъ, и она боле всего могла разыграться въ разнообразномъ мір восточныхъ странъ, гд произволу ея было гд разгуляться. Если другіе поэты старались найти въ восточной жизни общечеловческія стороны и примирить ихъ съ существомъ западнаго міра, то Соути поставилъ себ задачею совершенно противное, именно изобразить все чудовищное восточнаго міросозерцанія въ его распущенной форм, какъ оно отразилось въ индйской миологіи. Во введеніи онъ вооружается противъ педантовъ, которые стараются удержать порывы фантазіи въ предлахъ возможнаго и естественнаго, и дйствительно содержаніе его стихотворенія таково, что не одни только древне-англійскіе классики изумились бы его смлости. Кегама — это индйскій кающійся, который (по индйскому понятію при усиленныхъ жертвоприношеніяхъ можно достигнуть почти всемогущей власти надъ людьми и силами природы) — мало по малу доходитъ до того, что становится всемогущимъ не только на земл, но и вс вообще силы сдлались подвластны ему. Эти жертвоприношенія совершались не изъ желанія смириться, но изъ чудовищнаго честолюбія, существенное свойство котораго ненависть ко всмъ людямъ, и потому приняты съ какимъ-то страхомъ и ужасомъ. Этотъ полувсемогущій тиранъ лишился своего сына Арфадена, который хотлъ обезчестить прелестную двушку Кайдьяль, и за это былъ убитъ ея отцемъ Ладурладомъ. Дйствіе открывается вычурно изображенными поминками. Множество женщинъ сожигаются въ честь умершаго и Кегама вызываетъ духъ его съ горняго міра. Этотъ крупно бранится съ своимъ отцемъ и требуетъ женщины, за которую онъ былъ убитъ. Кегама хотлъ бы отдать ему Кайльяль, но какое-то божество, которое не совсмъ еще подвластно его вол, спасаетъ ее, за это Кегама произноситъ самое страшное проклятіе противъ ея отца. Чрезъ это проклятіе становится послдній безсмертнымъ и не уязвимымъ, но такъ, чтобъ пища и питіе были ему не въ прокъ. Тнь, Арфадена этимъ неудовлетворяется, его намренія противъ двушки простираются дале, и много разъ онъ пробуетъ свою власть, но всякій разъ ему помшаетъ какое нибудь обстоятельство, обыкновенно вмшательство какого нибудь добродтельнаго генія, который правда страшно боится Кегамы, по изъ любви къ прелестной двушк ршается противудйствовать ему. Въ этой борьб сталкивается между собою безчисленное множество божествъ и совершаются самыя странныя превращенія и явленія. Кегама, который уже владычествовалъ на земл, задумалъ покорить себ и небо, для этой дли онъ долженъ только принести въ жертву тридцать верблюдовъ, двадцать девять уже убиты, но тридцатый похищенъ былъ Ладурладомъ, у котораго Кегама уже не можетъ отнять, по причин собственной своей клятвы. Поэтому онъ неиствствуетъ надъ своими послдователями, которыхъ и избито было имъ до тысячи. Посл одной промежуточной сцены, въ которой описана борьба между Ладурладомъ и чудовищемъ, продолжавшаяся цлую недлю (потому что и чудовище было также неуязвимо, какъ и Ладурладъ) и окончившаяся только потому, что чудовище не могло сносить доле безсонницы,— Кегама наконецъ достигаетъ того, что приноситъ въ жертву и тридцатаго верблюда. Ужасъ распространяется по всюду. Онъ сдлался полнымъ властелиномъ всего, но этого ему мало, онъ хочетъ покорить и адъ. Онъ разбиваетъ восемь воротъ его. Во всхъ этихъ битвахъ онъ побждаетъ своего противника и какъ побдитель входитъ въ преисподнюю. Кегама выпиваетъ напитокъ безсмертія, но онъ не совсмъ врно вычислилъ дйствіе послдняго, такъ что самъ вмсто своего врага долженъ остаться въ аду и занять т должности, которыя онъ назначалъ ему. Ладурладъ находитъ наконецъ покой, котораго такъ долго напрасно искалъ, и его дочь превращается въ полубогиню. Какъ въ этой поэм Соути представилъ въ самыхъ яркихъ краскахъ нелпое индйское баснословіе, такъ въ Thalaba the destroyer 1801 г., онъ восплъ суевріе арабовъ, а въ Madoc the Prince of Wales, 1805, Roderick the last of the Goths 1814, и The Pilgrim of Compostella 1821), Вызываетъ къ призрачной жизни, вымышленный имъ самимъ, странный міръ сагъ.

b) ШЕЛЛИ.

Шелли по своему таланту и по своему направленію весьма близко подходитъ къ школ озеръ. Правда, его сопоставляютъ съ лордомъ Байрономъ, съ которымъ онъ во время своего пребыванія въ Италіи былъ въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ, и который до извстной степени раздлялъ его взгляды на разные предметы первостепенной важности, но этотъ либерализмъ не былъ существеннымъ свойствомъ ни того, ни другаго. Шелли въ настоящее время считается самымъ лучшимъ поэтомъ въ кругу образованной англійской публики, и большинство поэтовъ идутъ по это слдамъ, не потому впрочемъ, что они раздляютъ его взгляды, но по причин одинаковаго съ нимъ эстетическаго направленія. Это тотъ заоблачный идеализмъ, который, по недостатку въ себ пластической силы для представленія, расплывается только въ чувств всемірной скорби. Изъ этой же непроизводительности вытекаетъ и тотъ неестественный взглядъ на искусство, который уничтожаетъ вс законы искусства, выведенные изъ самой природы вещей. Какимъ образомъ это направленіе, діаметрально противоположное характеру англійскаго народа, можетъ имть такое необыкновенное вліяніе,— это еще требуетъ изслдованія.
Перси Шелли родился 1792 года. Еще въ отрочеств его преслдовали за то, что онъ дерзко высказывалъ свои антирелигіозныя мысли, и былъ отвергнутъ своимъ собственнымъ семействомъ особенно когда, противъ воли родителей, вступилъ на 18 году въ бракъ, который уже 1816 г. былъ расторгнутъ. Потомъ онъ женился на дочери Годвина — писателя, сходнаго съ нимъ по своему направленію, и путешествовалъ съ нею по Италіи, гд въ 1822 г. вслдствіи одного несчастнаго случая онъ утонулъ. Его ранняя смерть, необыкновенный талантъ и надежда на блестящее положеніе въ будущемъ, могли дать право заключать, что его дальнйшее развитіе сгладило бы недостатки, находящіеся въ его произведеніяхъ,— но такому заключенію противорчивъ все написанное имъ, которое и по своей форм, и по содержанію иметъ характеръ законченности. Подобно Байрону, онъ находился въ совершенной оппозиціи къ тогдашнему обществу, но когда Байронъ, чисто англійская натура, съ мужественною энергіею выражалъ свою ненависть къ нему,— Шелли отказывался отъ ненавистнаго ему общества, удаляясь въ область мечты. Какъ теоретикъ, Шелли не стоитъ уваженія (чему отчасти способствовало слишкомъ стсненное положеніе, испытанное имъ въ юности отъ собственнаго семейства), но въ сущности же это была такая нжная, тихая натура, боле склонная къ неумренному изліянію чувствъ, чмъ къ серьёзной, неутомимой и постоянной борьб съ затрудненіями. Его муза до такой степени нжна, что, того и смотри, полетъ ея совершенно ослабнетъ при одномъ прикосновеніи къ чему нибудь земному, грубому. Оттого самая любимая область ея — область эфира, и если ей вздумается имть реальное, земное созерцаніе, то всегда выйдетъ только фантастическое fata morgana, которое тотчасъ же исчезнетъ, какъ только приблизится къ нему. Изъ его произведеній одно только содержитъ въ себ боле такъ сказать тлесности, это — трагедія The Cenci (1819), содержаніе ея историческое и заимствовано изъ слишкомъ извстнаго уголовнаго дла. Трудно сказать, какимъ образомъ такой чудовищный фактъ могъ вдохновить поэта. Шелли, кажется, имлъ въ виду видне изобразить время всеобщаго упадка нравственности, въ которое такой »актъ былъ дломъ возможнымъ. Почти вс представленныя лица или презрнные негодяи или злоди. Даже наружное участіе единственнаго друга къ судьб несчастнаго семейства иметъ въ своемъ основаніи самый жалкій эгоизмъ, и папа, который долженъ былъ вести къ порядку пошатнувшійся міръ, не можетъ даже представить изъ себя защитника односторонняго положительнаго права, потому что онъ такъ низокъ, что даровалъ за полновсное золото амнистію старому Ченчи, ежегодно совершающему 12 новыхъ убійствъ. При такой всеобщей распущенности нравовъ невозможно строго опредлить нравственный масштабъ для поступка Беатрисы. Неестественныя преступленія, совершаемыя въ разбойничьемъ вертеп, не могутъ служить содержаніемъ для поэзіи, потому что она обусловливается знаніемъ нравственныхъ началъ, безъ чего для нея невозможна (нравственно) врная характеристика. При этомъ возникаетъ такой вопросъ: откуда происходитъ этотъ нравственный страхъ Беатрисы за неестественный поступокъ ея отца? Въ этомъ чаду, гд вс вообще пороки такъ торжественно отправляютъ свои вакханаліи, едва-ли можно чувствовать страхъ за совершеніе такого преступленія, какъ кровосмшеніе. Въ старомъ Ченчи столько фанатизма и безумной злобы, что даже фантазія самого Гоффмана не могла бы изобрсти этого. Фантазія отказывается отъ представленія тхъ ужасныхъ поступковъ, которые онъ дйствительно совершилъ, но они еще ничтожны въ сравненіи съ тмъ остроуміемъ, съ которымъ онъ выдумываетъ свои проклятія. Они до такой степени ужасны, что почти доходятъ до смтнаго. У него нтъ и слда совсти, напротивъ новое злодйство доставляетъ ему большое удовольствіе. Онъ страшится одного только преступленія — насилія своей дочери, хотя и совершаетъ его съ особеннымъ ожесточеніемъ. Преимущественно поэтъ старался очертить характеръ Беатрисы. Ея слабые братья и дряхлая не родная мать введены только для того, чтобы рельефне выставить другія лица. Но этотъ характеръ представленъ имъ неопредленне всхъ. Въ высшей степени поэтически изображено то отвращеніе, съ какимъ она смотрла на намреніе своего отца, и становится понятнымъ, что мысль о мести заглушала въ этой ршительной натур вс нравственныя обязанности. Но здсь есть такой моментъ, который совершенно непонятенъ намъ. Сначала Беатриса, чтобы избжать преслдованій отца, хотла умертвитъ себя какъ только будетъ обезчещена, но она удерживается потомъ отъ самоубійства, по причин небольшой доли религіознаго сознанія. Но это весьма мало замтно, и мы должны удовлетвориться предположеніемъ, что поэтъ боле руководился своею фантазіею, но не направлялъ ее къ какой нибудь сознательной цли. Вполн непонятенъ конецъ трагедіи. Въ ту минуту, какъ совершается убійство, врываются въ домъ и арестуютъ виновную. Если агенты суда имли цлію предать стараго Ченчи суду, который наконецъ опомнился, то этимъ убдилась бы и Беатриса въ томъ, что ея поступокъ, который навлекъ на нее наказаніе, былъ лишній и потому безполезенъ,— и драма такимъ образомъ могла бы кончиться. Но у Шелли слдуетъ еще цлый актъ, въ которомъ описывается самый процессъ. Въ то время, когда прочіе преступники сознаются въ своихъ преступленіяхъ, Беатриса упорно стоитъ на своемъ, что она не виновна, хотя и не скрывается въ справедливой ненависти къ своему отцу,— и сознается единственно изъ страха пытки, заключеніе слабое, похожее на веденную безъ цли интригу. Фантазія въ нкоторыхъ сценахъ доходитъ до состоянія, похожаго на опьяненіе. Отпеченное разсужденіе, которое у большей части англійскихъ драматурговъ нарушаетъ ходъ дйствія, находится и здсь. Но вся драма писана кажется подъ вліяніемъ Кальдерона, которымъ въ то время ревностно занимался Шелли, и на сочиненіе его можно смотрть, какъ на опытъ — сдлать понятными для протестантской реадекціи странные факты, которые у католическаго поэта, не смотря на дикость его фантазіи, отличаются какою-то наивностію. Странны еще нкоторыя заимствованія изъ Шекспира, такъ напр. сцена убійства Дункана выписана почти слово въ слово. Слдующее произведеніе Шелли — ‘Освобожденный Прометей’ (1819). Большинству нашихъ новыхъ поэтовъ, которые могли быть врны своему идеальному только при помощи чрезвычайныхъ мотивовъ,— трагедія Эсхила дала поводъ къ лирическимъ и драматическимъ опытамъ. Она принадлежитъ по плану своему къ самому замчательному изъ всего, что оставила намъ поэзія древности. Что Зевсъ не только бываетъ несправедливъ, но что и возможность собственной погибели, какъ демоклесовъ мечъ виситъ надъ его головою,— все это ускользаетъ отъ нашего пониманія, такъ что мы вдались въ самыя противорчащія предположенія о конц, какой хотлъ дать Эсхилъ этой странной запутанности, и уже нтъ возможности хоть на шагъ подвинуться къ разршенію этого. Подобное представленіе при наивности древнихъ эпическихъ сказаній изъ міра ихъ баснословія, гд Зевсъ является точно также индивидуальнымъ, какъ и прочіе обитатели Олимпа, гд онъ низвергаетъ своихъ предшественниковъ, а на земл пускается на двусмысленныя приключенія,— такое представленіе не имло бы ничего страннаго, но въ Эсхил замтенъ уже духъ философскаго обобщенія, и едва-ли этотъ миъ долженъ относиться къ существу природы вообще. Въ своей драм Шелли такъ смшалъ древнюю миологію съ новйшими понятіями объ этомъ ми, что запутанное сдлалось еще запутанне, темное — боле темнымъ. Въ конц трагедіи Зевсъ возносится на колесниц къ жилищу Юпитера и при помощи одного волшебника изгоняетъ того, который тщетно поражаетъ его молніями. Юпитеръ погружается въ неизмримую вчность и съ нимъ, какъ кажется, и большая часть прочихъ боговъ, впрочемъ нкоторые и остаются, напр. Аполлонъ — богъ солнца. На трон неба и земли возсдаетъ Прометей, представитель страждущаго и чувствующаго человчества, а вмст съ нимъ и его супруга Азія, которая сначала представляетъ какъ будто дйствительную индивидуальность, потомъ переходитъ въ понятіе о части свта — Азіи, и наконецъ представляется имъ въ такомъ ослпительномъ свт, что нужно признать, не иметъ ли это представленіе большаго значенія, именно не изображается ли женская половина человчества, а можетъ быть что нибудь другое. Второстепенные образы, какъ и главныя лица отличаются безхарактерностію, напр. нсколько сестеръ Азіи, хоръ фурій, которыя кром физическихъ страданій, (которыя они готовятъ Прометею) подвергаются еще и душевнымъ пыткамъ. Логической связи въ этомъ произведеніи нтъ и тни. Нкоторыя сцены ведутся въ лирическомъ тон съ особеннымъ безпристрастіемъ, но между ними нтъ никакой связи, одна слдуетъ за другой безъ всякаго сочетанія. Что можетъ имть въ этомъ quodlibet нкоторое право на наше вниманіе, такъ это — оригинальность и глубина нкоторыхъ мыслей, и еще жаръ и энергія лирическихъ мстъ, въ чемъ нельзя отказать ‘Освобожденному Прометею’. Но все же это не можетъ помирить насъ съ этимъ безсодержательнымъ произведеніемъ, похожимъ на китайскія тни.
Точно также туманна и его большая эпическая поэма ‘Возстаніе Ислама’ (1817). Если прочтете эти 12 псень, напрасно будете спрашивать себя, какое собственно содержаніе поэмы. Объ ислам, упомянутомъ въ заглавіи, ничего не говорится. Какое то страстное стремленіе въ свободную Америку, которое влагается въ уста одному изъ проповдниковъ, мало клеится съ магометанскою исторіею. Цль этой поэмы, высказанная авторомъ въ предисловіи, есть слдующая. Поэма должна имть повствовательный, но не дидактическій характеръ, это рядъ картинъ, которыя изображаютъ рожденіе и развитіе индивидуальнаго духа съ его благородными стремленіями и любовію къ человчеству, дале въ ней должны быть представлены: его вліяніе на облагороженіе и просвтленіе самыхъ смлыхъ и необыкновенныхъ порывовъ воображенія, ума и чувства. Поэма иметъ цлью возбудить паническій страхъ къ мрачнымъ сторонамъ французской революціи. Всматриваясь въ рядъ, возводимыхъ поэтомъ, сливающихся между собою, туманныхъ образовъ и видній, думаешь будто имешь дло съ феноменологіей) Гегеля, въ которой абстрактнымъ мыслямъ сообщается тнь движенія и жизненности, или съ импровизаторомъ и у котораго нтъ на столько фантазіи, чтобы расположить свои краски въ рзкихъ контрастахъ такъ, чтобы изъ нихъ вышло что нибудь, похожее на образность. Какъ скоро забываютъ придавать своимъ видніямъ мру и образность, чрезъ отношеніе къ природ вещей, въ такомъ случа бываетъ одно что нибудь, или затериваются въ неоживленномъ мыслію, каррикатурномъ мір арабескъ чистой чувственности, или блуждаютъ въ туманной области идей, въ лабиринт мыслей, лишенныхъ всякого характера дйствительности.
Это можно сказать и о всхъ вообще поэмахъ Шелли. Везд встрчаемъ блестящія краски, которыя льстятъ чувствамъ, но ни одного рисунка, ни одного образа. Ею поэзія иметъ такой же недоконченный характеръ, какъ и его физіономія, на сколько можно судить о ея портрет изъ его произведеній. Его физіономія рдкой красоты, но въ тоже время незрла, женственна и слишкомъ прозрачна для того, чтобы на ней могъ отпечатлться какой нибудь характеръ. Его мысли находятся какъ бы въ состояніи зародыша, ихъ становится все больше и больше, но предметъ чрезъ это не длается яснымъ. Одно только ясно и поэтически — это настроеніе, которое иногда производитъ на насъ невыразимо трогательное впечатлніе. Чувство его очень музыкально, хотя въ проявленіи сто чего-то нтъ, именно законченности даже въ незначительныхъ лирическихъ стихотвореніяхъ, исключая немногія замчательныя, напр. прекрасное стихотвореніе III стр. 204. Онъ богатъ незначительными изящными или лучше сказать щеголеватыми мыслями и образами, но восхищаясь этимъ совершенствомъ въ себ, онъ теряетъ способность съ энергіей держаться общаго плана, а чрезъ это проигрываетъ незначительный образъ, потому что онъ слишкомъ долго останавливается на немъ и выполняетъ изображеніе его гораздо шире, чмъ слдовало бы, хром того онъ слишкомъ много хлопочетъ о томъ, чтобы придать своимъ мелодіямъ то вншнее совершенство, которое соотвтствовало бы характеру ихъ. Версификація у него дурна, римы неправильны, лучше выходятъ у него вольные ямбы, въ которыхъ рима, только какъ легкая драпировка разввается надъ нжными образами его фантазіи. Отличительная черта его поэзіи — тихая, мечтательная меланхолія и сильное, но неопредленное стремленіе къ чему то, постоянно ускользающему отъ него. На всхъ его стихотвореніяхъ лежитъ тнь смерти, которая для него иметъ какую-то таинственную прелесть. Но природ своей, склонный къ созерцательности и воспріимчивый, но не способный къ сильнымъ ощущеніямъ, онъ вовсе не въ состояніи исполнять ту обязанность, которую онъ взялъ на себя, именно быть пвцомъ свободы. Первымъ его стихотвореніемъ было ‘Королева Мабъ’ (1810) — какое-то нжное, прерываемое мечтательными разсужденіями о сн и смерти, видніе, въ которомъ фея въ туманныхъ образахъ открываетъ гармонію природы человческому духу.
Лучше исполнено стихотвореніе ‘Аласторъ или Духъ Уединенія’,— стихотвореніе одинокаго поэта, который въ молодости совершенно поддается внушеніямъ своей фантазіи и потомъ посщаетъ восточныя развалины, чтобы найти новую пищу для своей меланхоліи. Образы, которые онъ созерцаетъ, освщаются какимъ-то духовнымъ луннымъ свтомъ, въ нихъ нтъ реальной опредленности. Рки только блестятъ, горы только бросаютъ тни отъ себя, они не оказываютъ ему никакого сопротивленія и точно во сн переходятъ къ противоположному созерцанію. Поэтъ питаетъ пламенную любовь къ дв пустыни, но въ минуту упоенія онъ погружается въ сонъ и теперь свободный бредитъ въ области абсолютной ночи, которая какъ-то мечтательно освщается свтомъ его возлюбленной, пока и онъ не падаетъ и совершенно пустой міръ не теряетъ способности плакать объ его исчезновеніи. Особенною прелестію отличается стихотвореніе ‘Розалинда и Елена’ (1818). Не содержаніе, которое гораздо боле ускользаетъ отъ нашего чувства, чмъ вымышленный сборъ всхъ ужасовъ и бдствій, составляетъ прелесть этого стихотворенія, не композиція, которой почти нтъ, но собственно то поэтическое настроеніе, которое рождаетъ въ насъ чувство невыразимой скорби. Безъ всякого болзненнаго паоса и пустой сентиментальности, представляется намъ человческое страданіе съ безмолвною грустію, которую прочувствовалъ самъ поэтъ и которая вызываетъ и насъ на сочувствіе. Не лишено поэтической силы и впечатлніе ненастнаго осенняго дня, когда душа углубляется въ себя съ какимъ-то болзненнымъ чувствомъ. Кром, того въ этомъ стихотвореніи почти нтъ абстрактныхъ тенденцій. Правда, несчастіе, которое терпятъ добрые люди, находится въ нкоторой связи съ общимъ содержаніемъ стихотворенія, но эта мысль незамтна, она образуетъ только невидимый стволъ, который питаетъ, меланхолически сгруппированныя, листья и втви.— ‘Юліанъ и Маддало’ (1818) почти въ прозаической форм разговоръ, въ которомъ касаются всевозможныхъ сторонъ практической философіи. Одинъ либеральный итальянскій аристократъ и англичанинъ философъ посщаютъ сумасшедшій домъ, знакомятся тамъ съ любопытною личностію одного сумасшедшаго и выражаютъ къ нему сочувствіе, высказывая при этомъ бездну отрывочныхъ чувствъ, какое реальное основаніе этихъ чувствъ мы не знаемъ, да и самъ Юліанъ говоритъ: ‘Оно извстно мн, но я не хочу говорить о немъ равнодушному свту’ — ‘Петръ Белль’ III (1810) юмористическое стихотвореніе, написано съ исключительною цлію — пошутить и позабавить читателя, но это вдь достигается только тогда, когда у самого поэта веселое расположеніе духа, а этого и не замтно въ стихотвореніи. Тоже самое можно сказать и о политической сатир въ аристофановской форм: ‘Эдипъ Тиранъ’ (1820), въ которой ничто не замняетъ той живой непринужденной силы, изобртенія, которая заставляетъ насъ забыть въ аинскихъ поэтахъ недостатокъ формы, ничто, ни отчасти грубыя нападки на отношенія Англіи во время короля Георга и королевы Каролины, ни прикрытые юморомъ свиньи и быки, которые являются на сцену то вс разомъ, то по одиначк.— Лирическая драма ‘Эллада’ (1821), поводомъ къ которой было одно современное ему событіе, заключаетъ въ себ превосходный сюжетъ, но по композиціи это есть рабское подражаніе, ‘Персу’ Эсхила. Султанъ Махмудъ — точная копія съ Ксеркса, духъ Дарія перешелъ и въ Магомета, являющіеся одинъ за другимъ встники о пораженіи невольниковъ есть также и здсь, одно только и есть измненіе, что вмсто хора персидскаго старика являются плнныя невольницы, но это еще не много. Странна еще мысль представить вчнаго жида, разумется идеализированнаго до совершенной абстракціи, философствующимъ съ султаномъ о ничтожеств всего мірскаго, тмъ боле что эта философія уже не новая и не отличается особенною глубиною. И высказанныя скептическія мысли не совсмъ идутъ къ стихотворенію, въ которомъ должны разыгрываться историческія страсти. ‘Волшебница Атласа’ (1820) — прекрасное изображеніе власти красоты надъ всми силами природы и жизни. Нкоторыя изъ изображеній вполн поэтичны, напр. изображеніе глазъ волшебницы: ‘они глубоки, какъ т отверстія непроницаемой ночи, которыя образуются въ громовой туч’ и т. д. Это-то составляетъ жизнь и движеніе въ этой веселой игр фантазіи, но, какъ всегда бываетъ у Шелли, въ этомъ стихотвореніи слишкомъ много мечтательнаго, слишкомъ много красокъ и слишкомъ мало образовъ. По временамъ является у читателя предчувствіе, что эта чудная двушка, которая ходитъ неизвстно куда и длаетъ что-то, Богъ всть за чмъ, могла имть какое нибудь символическое значеніе и вмст съ тмъ появляется какая-то тревога объ этомъ значеніи. Въ этой волшебной сказк хочется видть историческую основу, думаешь, что вотъ будетъ какое нибудь дйствительное происшествіе, въ исход котораго заинтересуется. Ни чуть не бывало, въ ней одни только безпредметные образы, кром того въ этихъ образахъ слишкомъ много романтическаго.Что прелестная двушка мшаетъ огонь съ снгомъ, это еще можно допуститъ, но что это неестественное смшеніе она производить по средствомъ любви, чтобы такимъ образомъ изобразить гермафродита, это невроятно, точно также невроятно и то, что въ ея покрывало вплетается, кром необходимаго луннаго свта, запаха и молніи, еще какое то невдомое стремленіе сердца. Для легкой шутки это стихотвореніе слишкомъ растянуто и тяжело. Особенною нжностію и умомъ, хотя и замтно отсутствіе формы, отличается стихотвореніе подъ заглавіемъ: ‘Не тронь меня’ (цвтокъ) 1820. Въ саду между другими цвтами растетъ прелестный цвтокъ, ‘Не тронь меня’, онъ увядаетъ и вмст съ нимъ умираетъ прелестная двушка, фея сада. Изъ прочихъ стихотвореній еще замчательно ‘Епипсихидіонъ’ (1821 г.) — возвышенная пснь любви, какъ понимаетъ ее Шелли. По этой теоріи любовь не должна ограничиваться однимъ извстнымъ предметомъ, иначе упоеніе ея несправедливо. Не смотря на то, духъ инстинктивно составляетъ для себя изъ всхъ возможныхъ образовъ прекраснаго идеалъ, къ которому онъ неудержимо и стремится, не достигая его когда нибудь. Посреди такой философіи насъ поражаетъ признаніе поэта, что онъ въ прекрасной Эмиліи нашелъ этотъ идеалъ. Въ трогательномъ смиреніи онъ бросается къ ея ногамъ и настоятельно проситъ бжать съ нимъ, у него есть уединенный домъ на прекрасномъ остров, который можетъ сдлаться ихъ жилищемъ. Этотъ призрачный реализмъ скоро исчезаетъ, потому что жаръ любви постоянно возрастаетъ и фантазія не позволяетъ поддаться ей. ‘Горе мн!’ восклицаетъ поэтъ, ‘слова, которыя могли вознести мою душу на высоту рая любви, подобны свинцовымъ оковамъ въ торжественномъ ход моей жизни, я трепещу, я падаю, я умираю!’ Это стихотвореніе много напоминаетъ фантастическія стихотворенія Шиллера, написанныя имъ въ молодости, не смотря на то, что языкъ отличается большею частію чистотою и нжностію. Въ ‘Адонаис’ (1821 г.) элегіи на смерть своего друга Кеата, поэтъ слишкомъ раскрываетъ свою печаль. Хорошее стихотвореніе въ описательномъ род — это морское привидніе. Изъ безчисленныхъ отрывковъ мы упомянемъ здсь только о самомъ характеристическомъ ‘Принцъ Афанасій’,— это прекрасный молодой человкъ, но сндаемый тайною грустію. Въ чемъ состоитъ эта скорбь, его друзья также мало знаютъ, какъ и читатель, хотя поэтъ два раза даетъ общаніе объяснить это. Онъ также перевелъ два отрывка изъ Фауста, прологъ и ночь на первое мая, этотъ переводъ обличаетъ въ немъ глубокое знакомство съ нмецкимъ поэтомъ. Вообще это стихотвореніе произвело большое и не вполн благотворное вліяніе на мысли и чувства Шелли, и въ особенности на его художественную композицію, и для нмцевъ должно быть отрадно, если они видятъ, какъ усердно молодая Англія подражаетъ имъ какъ въ ошибкахъ такъ и въ серьёзныхъ стремленіяхъ, полныхъ самоотверженія.
Мы позволили себ такъ долго остановиться надъ разборомъ сочиненій Шелли, потому что вся вообще новйшая поэзія ссылается на него, потому что она чтитъ въ немъ свой первообразъ и считаетъ его образцомъ. Тмъ короче мы поговоримъ объ его послдователяхъ, которые кром того вс учились въ нмецкихъ школахъ.
Изъ ближайшихъ его послдователей замчательны: Джонъ Кеатъ, род. 1795 г. ум. 1828 г.: Endymion, а Poetic Romance, 1818г. и сборникъ стихотвореній, 1820 г. (Lamia, Isabella, the Eve of St. Agnes, Hyperion) и Лейгъ Гунтъ род. 1784 года: Story of Rymini, the feast of the Poets, а Legend of Florence 1840, кром того нсколько опытовъ въ критическомъ и политическомъ род радикальнаго направленія.— Потомъ, стустя уже долгое время, Альфредъ Теннисонъ, въ настоящее время самый любимый поэтъ, род. 1816 года: Mariana in the moated grange, the dying swan, the lady of Shalott, Loksley Hall, 1842 r., The Princess и in Mernoriam.— Робертъ Бруннингъ род. 1S12 года: Paracelsus, 1836, мистическое натурфилософское стихотвореніе, Sordello, 1840 г., Bells and Pomegranates, 1841 (небольшое драматическое стихотвореніе), дв большія драмы: The Return of the Druses и Colombo’s Birthday, 1842, Christmas-Eve and Easter-Day, 1850 r., the Soul’s Tragedy. Въ 1846 году онъ женился на писательниц Елизавет Варретъ, род. 1809 года, которая въ своей драм of Exile и въ своихъ смшанныхъ стихотвореніяхъ 1844, проявила себя, какъ талантливая послдовательница Шелли, и въ Casa Guidi Windows 1851 года, замтно даже тоже отсутствіе формы, какъ и у Шелли. Отличительное свойство всхъ этихъ стихотвореній есть распущенный культъ генія. Точно тоже и у Филиппа Бейлэ, род. 1816 г.,: Festus, 1839 (новый Фаустъ), The Angel World и новыя стихотворенія. У Едмонда Реада (Kain 1829, the Drama of а Life, Catilina, а tragedy, Italy, 1849. The revelations of life, 1852) мы замчаемъ еще, кром Селлея и вліяніе Байрона. Съ направленіемъ этихъ англійскихъ поэтовъ (между ними новйшіе: Матей Арнольдъ, Александръ Смитъ и Юліанъ фане) сходствуетъ и направленіе, богатой впрочемъ количествомъ, американской литературы, во глав ея Генри Вадсвортъ Аонгфаллоу, род. 1807 года, съ 1825 получилъ образованіе въ Германіи: The voices of the Night, 1840, Hyperion, 1839 года, драма the Spanish Student, 1843, романъ Kavanagh, стихотвореніе s’а эпическомъ род Evangeline, написанное гекзаметрами, одно изъ лучшихъ произведеній новой англійской поэзіи, полное прелестныхъ описаній природы, The golden Legend, 1852, стихотвореніе, полное историческаго мистицизма, и новйшее стихотвореніе Hiavatha излагаетъ какъ будто индйскую сагу. За Лонгфаллоу слдуетъ Кулленъ Бріантъ, самый прославленный изъ англійскихъ лириковъ, другіе, какъ Пое и Дана по изобртенію гораздо боле даже, чмъ школа озеръ отличаются, и по каррикатурности далеко оставляютъ нашего Гоффмана. Кром Шелли на всхъ ихъ имлъ важное вліяніе Карлейль.

С) КАРЛЕЙЛЪ.

Изъ всхъ вообще писателей новой Англіи никто не имлъ такого огромнаго вліянія на литературу, какъ Карлейль. Вліяніе это было совсмъ не то, какое ему самому хотлось произвесть. Онъ часто выражаетъ ту мысль, что человкъ съ талантомъ долженъ длать что нибудь боле полезное, чмъ писать книги, что для него долженъ составлять интересъ только дйствительный міръ — міръ дйствій. Съ самыхъ раннихъ поръ своей литературной дятельности вплоть до настоящаго времени Карлейль занимался ршеніемъ насущныхъ вопросовъ. Ршеніе это носитъ печать своеобразности его таланта, но изъ идей, проводимыхъ имъ, ни одна не привилась къ жизни, да и не было партіи, которая изъ за нихъ готова бы была ратовать, потому что он всегда брались изъ области предчувствій и видній. Подобныя идеи имютъ правда на своей сторон множество индивидуальныхъ симпатій, но он не могутъ служить основаніемъ ни для одной политической партіи, но большая часть новйшихъ прозаиковъ, исключая древне-англійскую школу, заражены боле или мене его духомъ. Подобно Карлейлю, они предсказываютъ, выражаютъ свои сомннія, свой гнвъ и свою скорбь при всякомъ случа, насилуя свою рчь по причин своего туманнаго идеализма, для выраженія котораго нтъ словъ на язык обыкновенномъ. Это можно сказать не только о дйствительныхъ его приверженцахъ, начиная отъ Кингслея и Мориса до Теккерея включительно, но и о писателяхъ, по видимому, совершенно другаго направленія, какъ напр. объ Израели и Бульверъ — этихъ двухъ представителяхъ ново-англійскаго торизма. При разсматриваніи каждаго предмета они, какъ и Карлейль, становятся на такую точку зрнія, подъ угломъ которой предметъ представляется въ какомъ то невроятномъ свт, и предоставляютъ своему уму самому итти ощупью путемъ лабиринта, съ пріятнымъ сознаніемъ, что по причин совершеннаго незнанія своей дороги, онъ долженъ самъ поразиться результатами своего странствованія по этому пути. Какое изъ сочиненій Карлейля ни возьмете, вы всегда неожиданно поразитесь остроумными мыслями, необыкновенными точками зрнія, но очень трудно прочесть книгу до конца, потому что отъ толковаго разсужденія мы требуемъ того же постоянства и единства интереса, какъ и отъ романа. Истинному патріоту — нмцу должно быть въ нкоторой степени пріятно то, что и въ прославленной, гордой Англіи находятся точь въ точь такіе же нравы, какъ и въ его отечеств. Если недостатокъ сдержанности и отсутствіе стиля мы признаемъ наслдственнымъ зломъ германской литературы, то насъ нисколько не утшаетъ существованіе того же недостатка и въ англійскихъ писателяхъ. Въ копіи вдь мы гораздо живе чувствуемъ недостатки самого оригинала. Весьма благотворно было вліяніе Карлейля въ другомъ отношеніи. Въ мрачномъ пуританизм, какъ и въ матеріальной философіи, были такія начала, которыя въ высшей степени стсняли чувство и мысль, нападенія Карлейля противъ этой системы дали чувству боле свободы, мысли — боле обширный горизонтъ. Съ точки отвлеченнаго мышленія принципъ Бэнтама можетъ быть конечно признанъ справедливымъ, потому что все доброе само въ себ, должно быть такимъ же и въ своихъ дйствіяхъ, т. е. должно быть полезнымъ. Но тотъ способъ и та манера, съ которыми бэнтамисты въ подробности развивали свою идею полезности, оскорбляли естественное чувство. Подобно казуистамъ католической церкви, они каждый отдльный фактъ разсматривали въ его конечныхъ результатахъ, разбирали достоинство этихъ результатовъ и по нимъ судили о значеніи въ дйствительной жизни самого факта. Великая заслуга Карлейля, въ этомъ отношеніи, состоитъ въ томъ, что онъ, чрезъ отвлеченіе идей добра, справедливости и прекраснаго отъ ихъ случайныхъ отношеній, съ такою ршительностію поднялъ знамя идеала противъ атомизма мысли. Естественнымъ слдствіемъ этого было то, что онъ пришелъ во враждебное столкновеніе съ существующими воззрніями на политику и нравственность, и оттого возбудилъ къ себ подозрніе въ томъ, что онъ самъ принадлежитъ къ обыкновеннымъ противникамъ этихъ господствующихъ воззрній. Но онъ точно также не имлъ ничего общаго съ послдними, какъ и съ цивилизаторами, почему онъ и съ этой стороны долженъ подвергнуться обвиненію въ соціалистическихъ стремленіяхъ. Это двойственное отношеніе Карлейля къ существующимъ воззрніямъ говоритъ правда въ пользу самостоятельности его мышленія, но въ тоже время заставляетъ сомнваться относительно ясности и опредленности его мыслей, потому что быть непонятнымъ всми бываетъ иногда участію и генія, но только генія педоетигшаго полнаго развитія.
Карлейль родился 1796 г. въ Мидлебіи, его отецъ, бдный фермеръ, былъ человкъ строго-религіознаго характера. Въ школ Карлейль не обнаруживалъ особенной склонности къ классическимъ занятіямъ. Въ 1813 году онъ поступилъ въ эдинбургскій университетъ, и былъ назначаемъ своими родителями къ духовному званію, но онъ съ особенною любовію занимался математикою, и вскор, по окончаніи учебнаго курса, былъ назначенъ преподавателемъ ея. Съ 1823 года, онъ посвятилъ себя исключительно литературнымъ занятіямъ. Въ это время, появились въ эдинбургской энциклопедіи его статьи о Монтескьё, Монтан и др., потомъ переводы геометрій Лежендра и Вильгельма Мейстера и наконецъ біографія Шиллера, помщенная въ London Magasine, давшая поводъ къ живой и постоянной переписк съ Гёте. Въ 1825 г. онъ женился и посвятилъ себя уединенной жизни, плодомъ которой были его позднйшія сочиненія. Изученіе нмецкихъ поэтовъ и философовъ было въ это время единственною пищею для его ума и чувства. Карлейль по преимуществу цнилъ въ нихъ не систематическую строгость и логическую послдовательность въ сочетаніи мыслей, но тотъ великій смыслъ, съ которымъ обнимали они жизнь и уносились въ Сфер идей, не обращая вниманія на ихъ случайныя отношенія. Великія мысли философа онъ переводилъ изъ ихъ абстрактной формы въ конкретное индивидуальное созерцаніе, въ исторію, психологическія наблюденія, въ анекдоты и практическія правила, а въ изящныхъ образахъ нмецкаго поэта онъ старался найти общечеловческія мысли. Въ 1830 году, онъ отправился въ Лондонъ, въ качеств усерднаго сотрудника Fraser’s Magazine. Здсь появился его Sartor resartus — сочиненіе, странное и по содержанію и по заглавію. Эта книга нчто въ род біографическихъ воспоминаній, но забитая стихотвореніями и туманными феноменологическими соображеніями. Можно здсь поразиться многими изящными чертами индивидуальной жизни и религіознымъ воззрніемъ, которыми наполнена книга, нельзя отказать и въ мысляхъ, но он выражены не въ конкретной форм, которая одна длаетъ ихъ дйствительными, полезными мыслями, они задаютъ загадку тамъ гд должно бы быть разршеніе ея. Разсужденія Шлейермахера о религіи окажутся не вполн удовлетворительными, если вы будете искать въ нихъ полнаго генетическаго опредленія началъ религіи, но здсь вы встртите, покрайней мр съ одной стороны, гораздо боле опредленныхъ намековъ, чмъ въ какомъ либо изъ видній Карлейля. Шлейермахеръ подступаетъ къ своимъ изслдованіямъ очень осторожно, и, даже можно сказать, съ какою-то стыдливою робостію, потому-то они такъ легко читаются людьми слабой организаціи, которые бы пришли въ ужасъ, если бы имъ высказать это прямо, безъ обиняковъ, но мысль, представляющаяся ему самому, для него очень ясна и опредленна. Онъ, конечно, хочетъ представить религію, какъ нчто боле высшее, боле священное, чмъ обыкновенныя практическія стремленія, но онъ ршительно признаетъ ее за существенное свойство и отчасти созданіе человческаго духа, супернатуралистическаго элемента въ сфер религіи онъ не признаетъ. Напротивъ, Карлейль съ особенною горячностію и страстностію всегда говорить какими-то загадочными образами и какими-то туманными предсказаніями, сопровождая все это чуть не бранью, въ своихъ изслдованіяхъ онъ никогда не бываетъ спокоенъ,— но эта запальчивость обнаруживаетъ только недостаточность внутренней переработки. Правда, онъ высоко ставитъ религію и защищаетъ ея свободу и самобытность противъ макіавелизма утилитарной системы, но онъ никогда не опредляетъ самой сущности религіи. Въ 1837 году вышла его ‘Исторія французской Революціи’. Карлейль поставилъ себ задачею — не ограничиваться какимъ нибудь опредленнымъ предметомъ, какъ это длали историки, изображая древній міръ, во въ своей исторіи онъ обнялъ эпоху во всей полнот, со всми ея конкретными явленіями, область не только политическую, но и общественную ея, поэтическую дятельность и все это представилъ хоть отчасти въ нувеллистичсской форм. Такъ напр. въ исторіи шампанской компаніи упоминаетъ о Гете, что онъ, среди военныхъ тревогъ, занимался изученіемъ красокъ. Отсюда эта живость и это разнообразіе въ изображеніи, но это утомляетъ читателя, въ одно и тоже время принужденнаго обращать вниманіе на многіе предметы. Тоже можно сказать и объ этой исторіи, и о его философскихъ изслдованіяхъ. Въ своихъ разсказахъ, хватаясь за многое, онъ упускаетъ изъ виду главную цль, а съ нею и главную идею. Въ остальномъ книга иметъ большое достоинство. Нкоторыя психологическія явленія анализированы съ особенною тонкостію, даже можно сказать, съ геніальностію, дйствующія лица изображены съ пластическою опредленностію и безпристрастно, но въ тоже время въ немъ замтна наклонность къ рзкимъ контрастамъ. Языкъ отличается оригинальностію и богатствомъ новыхъ оборотовъ сомнительнаго достоинства — врный признакъ несовершенной зрлости мыслей. Не смотря на сумасбродства его фантазіи и непослдовательность его мыслей, собственно въ основ ихъ всегда лежитъ тотъ практическій смыслъ, который рдко оставляетъ англичанина. Если въ комбинаціяхъ часто и теряетъ онъ главную мысль, то за то никогда не выходитъ изъ границъ естественнаго и разумнаго. Карлейль былъ добрымъ протестантомъ, что отражается и на его мысляхъ и на его язык, который правда страненъ, но всё-таки понятенъ намъ. Въ 1839 г. написалъ онъ свое сочиненіе о хартизм, изслдованіе о соціальномъ положеніи различныхъ сословій въ Англіи. По причин его отрывочнаго изложенія, его сочли съ одной стороны за революціонера, съ другой за соціалиста. Нельзя отрицать, что изъ его взглядовъ можно выводить заключеніе въ пользу той и другой стороны — второй признакъ незрлости его мыслей. Главное, что бросается здсь въ глаза,— это ненависть къ фразамъ и формуламъ, ненависть, проистекающая изъ великой любви къ истин, но все-таки несправедливая, потому что каждое изслдованіе, какъ бы глубоко ни проникало въ сущность какого нибудь отдльнаго явленія, какъ бы ни избгало поспшности заключенія, чтобы не упустить изъ виду существенной его стороны и чрезъ это не сдлаться ложнымъ,— все-таки наконецъ должно вести къ какому нибудь заключенію, къ опредленной формул, къ одной общей, положительно выраженной и потому въ форм убжденія представленной истин. Въ 1840 г. вышли его лекціи о уваженіи героевъ. При своемъ отвращеніи къ всеобщей абстракціи и формуламъ, идею права онъ могъ находить только въ дйствительной сил,— сил которая, при помощи физической, покоряетъ себ все противящееся ей. Мысль о тождественности права съ властію во многомъ точно также не понятна, какъ и мысль Гегеля о дйствительности разумнаго, въ обоихъ случаяхъ вина писателей, которые не вполн анализировали явленія и выразили мысль не точно и не въ общепонятной форм. Изъ комбинаціи этихъ идей произошла склонность предоставлять власть въ жизни только геніальнымъ людямъ, въ которыхъ сила гармонируетъ съ стремленіями, поступки съ желаніями. Изъ этихъ геніальныхъ людей образуется аристократія, почти также какъ и въ государств Платона, аристократія, при возможности которой, по мннію автора, человчеству грозила будто-бы печальная участь, но которую Карлейль не ясно представилъ себ, потому что онъ къ прежнимъ разсужденіямъ тотчасъ же прибавляетъ, что она должна распространяться на все человчество,— вс люди должны быть героями {Это дло несбыточное, у всхъ людей способности душевныя, равно какъ и крпость силъ тлесныхъ не могутъ быть на одинаковой степени развитія, а потому и нельзя бытъ всмъ людямъ героями.}. Если эту мысль переложить на обыкновенный языкъ, то выйдетъ только то, что въ каждомъ человк, рядомъ съ другими общечеловческими началами, къ которымъ онъ причисляетъ начала логики, нравственности и уваженія къ авторитету, должна развиваться и истинная индивидуальная свобода. Было бы полезно разграничить эти два противоположныя одно другому понятія, но онъ даже и не думалъ объ этомъ.— Въ Past and Present (1843) какъ въ фокус, сходятся вс его отдльные взгляды. Уже одно перечисленіе оглавленій наводитъ страхъ. Первая книга — Введеніе — содержитъ въ себ слдующія главы: Мидасъ, Сфинксъ, Смуты въ Манчестер, Пилюля Моррисона, Аристократія таланта, Уваженіе героевъ. Заглавіе второй книги: Старый отшельникъ, по надписи главъ можно заключить объ ея историческомъ содержаніи. Третья книга называется: Ныншніе работники, главы: Феноменъ, Маммонизмъ (это слово употреблено Карлейлемъ для выраженія отвращенія къ поклоненію золотому тельцу, господствующему въ настоящее время, — и неприлично объяснено его послдователями), Диллетантизмъ (нчто другое, что подъ этимъ словомъ обыкновенно разумютъ, оно нкоторымъ образомъ объясняется двумя другими выраженіями: Donothingism и Saynothmgism), Счастливцы, Англичане, Два столтія, и др. Заглавіе четвертой книги: Гороскопъ, ея отдлы: Аристократія, Одно учрежденіе, и мн. др. Все произведеніе носитъ ту же печать неопредленности, какъ и самыя заглавія. Безъ всякого преувеличенія можно сказать, что здсь нтъ ни одного предложенія, въ которомъ субъектъ не велъ бы отчаянной борьбы съ предикатомъ, и тотъ и другой въ свою очередь — съ связью, и тутъ же, какъ на зло, поражаются приложеніями. Предсказанія, доводы, живая брань съ противникомъ, анекдоты, поэтическія сближенія, юморъ, остроуміе,— все это страшно какъ перепутывается между собою. Чтеніе этой книги разстроитъ васъ, ошеломитъ и собьетъ васъ совершенно съ толку, и не смотря на это, вы все-таки встртите въ ней бездну ума и неподдльнаго чувства, такъ что вамъ кажется, что вы имли дло, съ человкомъ самого свтлаго ума и высокой образованности, но который на мгновеніе лишился чувствъ. Его истинныя и отчасти глубокія мысли представляются вамъ, какъ воспоминанія изъ прошедшаго сознательно-разумнаго существованія, и даже въ Германіи не много мы найдемъ такого, чтобы можно было сравнить съ этимъ страннымъ сочиненіемъ, разв только произведенія Ганана, нкоторые экскурсы Жакъ-Поля и еще 2-я часть Фауста. Но и Гаманъ всё-таки удовлетворяетъ читателя покрайней мр въ томъ случа, если онъ вовсе не длаетъ попытокъ добраться до истиннаго пониманія и возможно спокойно упивается этимъ полуадскимъ, полуволшебнымъ напиткомъ, который уноситъ его съ земли, но Карлейль производимъ въ насъ не то. Во время чтенія мы владемъ чувствами, мы находимся на земл, имемъ дло съ такимъ человкомъ, который понимаетъ нашъ языкъ, который стремится къ лучшему и который постоянно старается быть удобопонятнымъ, и все таки мы никакъ не можемъ догадаться, что онъ собственно хочетъ сказать. Это мучительное чувство неуничтожается и, по мстамъ встрчающимися, проблесками генія. Въ этомъ случа не помогутъ намъ отдльныя остроумныя выраженія, когда мы не знаемъ, какъ сочинитель дошелъ до нихъ.
Къ этой категоріи принадлежатъ Latterday-pamphlets, писанные подъ вліяніемъ страшныхъ волненій 1848 года. Какъ и во всхъ прежнихъ произведеніяхъ, такъ и въ этомъ перечисляются вс вообще язвы современнаго общества, или лучше сказать выставляются на показъ, при этомъ Карлейль выказываетъ страшную ненависть къ пустот и лживости фразы и горячую любовь къ идеалу и добру. Но еще никто изъ англичанъ не угадалъ, что именно доказывается этимъ разглагольствованіемъ и къ чему оно ведетъ. Въ это время, впрочемъ, образовалась уже школа приверженцевъ и послдователей Карлейля, которые говорили тмъ же языкомъ и слдовали тому же методу. Какъ Карлейлъ, такъ и они обличаютъ своими произведеніями ту истину, что одной благородной ненависти ко лжи и любви къ правд, даже при значительной степени остроумія и фантазіи, еще недостаточно для того, чтобы произвести что нибудь благотворное въ литератур, особенно если умъ и чувство незнаютъ никакихъ сдержекъ.
Самое непосредственное вліяніе произвелъ Карлейль на американскихъ писателей. Молодой американскій философъ Ральфъ Вальдо Эмерсонъ, во время пребыванія своего въ Англіи, искренно привязался къ нему и, по возвращеніи въ свое отечество, во все — оружіи нововыдуманныхъ парадоксовъ велъ борьбу съ пустою фразеологіею. Около него группируется рядъ беллетрическихъ писателей, которые въ остроумной женщин Маргарит филлеръ, умершей нсколько лтъ тому назадъ, видятъ свою представительницу. Этихъ писателей можно сравнить съ нмецкими піетистами XVIII столтія, потому что они стараются возвратитъ право гражданства въ литератур нжнымъ ощущеніямъ души, въ pendant матерьялизму и наперекоръ общественному мннію. О Лонгфеллоу и странномъ Едгар ІТоэ мы уже упоминали. Извстнйшій изъ этихъ писателей Натаніель Готорнъ род. 1808 г. Его романы: The scarlet letter (1851), the house of the seven gables (1851) и the Blithedale romance (1852), не смотря на встрчающуюся кое гд мистическую путаницу, обличаютъ въ немъ тонкую психологическую наблюдательность, а также необыкновенную способность къ картинному изображенію.

5. Тенденціозный романъ.

Вліяніе историческаго романтизма В. Скотта на позднйшую нувелистику не было такъ продолжительно, какъ слдовало бы ожидать, судя по первому сильному впечатлнію. Правда, въ отношеніи къ композиціи романа теперь употребляется немного боле искусства, чмъ въ прошломъ столтіи, и уголовные преступники и пролетаріи позднйшаго романа, особенно если упускается изъ виду нравственная задача, напоминаютъ ‘горныхъ клановъ’ и ‘могиканъ’, но сравнивая Диккенса, Теккерея и Больвера съ Смоллетомъ и Фильдингомъ, мы найдемъ между ними гораздо боле сродства, чмъ съ Вальтеръ-Скотомъ писателемъ ближайшимъ къ нимъ по времени. Практическій смыслъ англичанъ, способный боле къ ршенію насущныхъ вопросовъ, чмъ къ объективному разсматриванію исторіи, отражается и здсь какъ и въ философіи. Не говоря о спекулятивныхъ идеяхъ Бурке, мы съ одной стороны замчаемъ то же метафизическое мудрствованіе, съ другой — систему Бэнтама. Въ одномъ только отношеніи замтенъ контрастъ между современнымъ романомъ и романомъ прошлаго столтія. Послдній въ сущности былъ безпристрастенъ, и если онъ всми силами старался преслдовать нкоторые недостатки своего вка, составляющіе предметъ сатиры, тмъ не мене всё-таки ему недоставало критическаго взгляда на общество вообще, которое для него составляло жизненную атмосферу. Въ наше время напротивъ каждый писатель считаетъ своею главною обязанностію слдить за главными нравственными вопросами своего вка и ршать ихъ или съ консервативной или съ прогрессивной точки зрнія. Вполн изумителенъ объемъ этой литературы. Если количество подобныхъ книгъ вообще не превышаетъ соотвтствующаго ему числа книгъ французскихъ и нмецкихъ, то пропорція совершенно измнится, если мы поставимъ на видъ произведенія, стоящія хоть отчасти выше уровня посредственности. Вообще французы лучше умютъ разсказывать, чмъ англичане, но ихъ характеристики не выдерживаютъ съ послдними самого! далекаго сравненія. Англійскій нувеллистъ обращаетъ вниманіе на вс вообще явленія дйствительной жизни, этого мало, очень серьезно изучаетъ, изображаемыя имъ отношенія, и считаетъ своею обязанностію представить эти отношенія во всей ихъ полнот. Отсюда вытекаетъ эта страшная растянутость англійскаго романа, который прочитать стоитъ не малаго труда. Между ними впрочемъ рдко можно найти такой, изъ котораго нельзя было бы узнать ничего положительнаго для уразумнія нравственнаго состоянія общества. Большую помощь въ этомъ отношеніи оказываетъ нувеллистамъ періодическая литература, которая въ Англіи съ давнихъ временъ съ тою основательностію, о которой на континент и понятія не имютъ, слдитъ не только за явленіями политической жизни, но разсматриваетъ общественныя отношенія, состояніе торговли, промышленности, судопроизводства, увеселеній и проч. Національный характеръ англичанъ и въ другомъ отношеніи существенно измнился. Прежде образованіе постоянно шло путемъ положительнымъ, но въ настоящее время въ даровитйшихъ писателяхъ Англіи мы видимъ ршительную наклонность къ скептицизму. Остается не разршенною загадкою какимъ образомъ, невозможный прежде, скептицизмъ въ настоящее время составляетъ почти существенную черту напримръ Теккерея, Кингслея, и др. Вліяніе нкоторыхъ мыслителей тутъ неоспоримо, напримръ Карлейля, по въ этомъ случа важне разборъ тхъ партій, которыя прежде пользовались фактами для своихъ опредленныхъ цлей, теперь же, такъ какъ цль достигнута, подавляются этими фактами. Въ настоящее время англійская литература развивается на почв эмпиризма, въ самомъ строгомъ смысл слова. Факты не служатъ для нея исключительно основаніемъ методическаго знанія, какъ въ философіи Бэкона, но они для нея не средство, а цль сами по себ. На той же почв развивается и американскій романъ, въ которомъ еще боле замтны исключительности англійскаго и еще боле эксцентричности. Богатство литературы этого рода заставляетъ насъ обратить вниманіе на т сочиненія, которыя выдаются по своей важности предъ другими, если мы не хотимъ ограничиться однимъ перечисленіемъ и именованіемъ.
Въ то время, какъ Вальтеръ-Скоттъ вводилъ въ свои романы новое содержаніе, изображеніемъ общества, именно по салонной жизни, занимались по преимуществу женщины. Они почти всегда ее только и описываютъ. Мрачныя стороны этой жизни он изображаютъ иногда съ такою желчью и вмст такъ естественно, что это удивляетъ насъ въ женщинахъ. Особенно замчательны между ними графиня Блессингтонъ, род. 1789 г. ум. 1849 г. (Meredith, Strathern), Леди Шарлотта Бюри (А marriage in highlife, Memoires of а peeress or the days of Fox), Марія Эджвортъ, род. 1767 г. ум. 1849 г. (Tales of а fashionable life) и М. Троллопъ (Charles Chesterfield, or the adventures of a youth of Genius, the blue belles of England). У каждой изъ нихъ можно найти нсколько занимательныхъ частностей, но первое замчательное явленіе въ области тенденціознаго романа составляетъ Эдуардъ Больверъ. Онъ родился въ 1803 году отъ богатой фамиліи, отецъ его былъ генераломъ, братъ 1826 г. членомъ нижней палаты, онъ извстенъ еще, какъ политическій писатель и дипломатъ, во всхъ замчательныхъ столицахъ Европы, Больверъ развелся съ своею женою, и противъ него она написала язвительный романъ ‘Обрученіе или мужъ чести’. Онъ пріобрлъ себ славу первымъ романомъ своимъ ‘Pelham’, цлію котораго было всестороннее изображеніе высшаго общества. Противоположность направленій Больвера и Вальтеръ-Скотта (направленіе котораго было противоположно его времени) замчается нетолько въ стихотвореніяхъ, но и въ самомъ характер обоихъ писателей, Больверъ отличается отчасти очень тонкою рефлекціею, но у него нтъ никакихъ твердыхъ убжденій и въ слдствіи этого никакой твердости въ характер. У него почти везд проявляется неувренность тщеславной натуры, которая хочетъ нравиться, и не боле какъ только нравиться своими парадоксами, и въ тоже время старается выказать увренность въ свои собственныя силы. В. Скоттъ безпристрастно углубляется въ свой предметъ, а Больверъ повсюду выставляетъ свою собственную личность и не утомляется изображать себя какъ человка съ талантомъ, но не понятаго. В. Скотта считаетъ онъ писателемъ недостаточно глубокимъ, потому что не находитъ у него ослпительныхъ и поражающихъ замчаній, напротивъ, онъ съ особеннымъ сочувствіемъ обращается къ нмецкимъ писателямъ, преимущественно къ Гёте, который былъ прежде всего извстенъ тогда въ Англіи, какъ государственный человкъ, въ званіи тайнаго совтника, и потомъ уже были извстны стихотворенія, писанныя имъ въ молодости, которыя и пополняли все вальтеръ-скоттовское время. Одинъ изъ своихъ романовъ онъ посвятилъ великому германскому народу, народу, какъ онъ выразился, критики и философіи — комплиментъ двусмысленный. Сходство съ юною Германіею дйствительно есть, оно состоитъ въ стремленіи быть вн всякой опредленности, выше всхъ предразсудковъ, въ Таллейран находить нравственный образецъ, въ самомъ преступленіи видть нравственное начало. Прежняя фаза романтизма съ своего оппозиціею вку остается почта съ тмъ же характеромъ, кром того тенденціи Епитоновъ расплываются въ постоянныхъ жалобахъ.
По отношенію къ форм лучшій изъ его романовъ ‘Евгеній Арамъ’ (1830 г.), но изъ него видно, что ложный принципъ ведетъ и къ психологической неврности. Человкъ съ такимъ возвышеннымъ чувствомъ и съ такимъ обширнымъ научнымъ взглядомъ, какимъ Больверъ старается представить Арама, никогда не можетъ прійти къ мысли о такомъ преступленіи, которое поражаетъ безславіемъ и общественное мнніе и законъ. Въ порыв страсти, онъ можетъ быть ршится на такое преступленіе, которое передъ судомъ совсти гораздо хуже, чмъ разбойничье убійство, но никогда не сдлаетъ поступка, который запятнаетъ его въ глазахъ свта. Тайная, въ своихъ частностяхъ едва замтная, но тмъ не мене несокрушимая сила, при помощи которой вводятся у насъ моральные принципы чрезъ эстетическое примиреніе, заключается во власти настоящаго общества надъ свободною индивидуальностію. Такой поступокъ, съ которымъ соединяется мысль о рабочемъ дом, людямъ нкоторыхъ слоевъ общества не можетъ представиться даже и во сн, онъ принадлежитъ къ другой сфер жизни.
Можно быть злымъ и въ тоже время способнымъ къ великимъ ощущеніямъ. Это отнюдь не значитъ быть безчестнымъ. Больверъ, идеализируя дйствительный уголовный фактъ, исказилъ его истину. Въ сущности Евгеній Арамъ былъ полубезумный учитель, подверженный мономаніи собиранія книгъ и въ слдствіе такого состоянія своего духа увлеченный къ разбою и убійству,— это фактъ возможный въ дйствительности, но лишенный всякой поэзіи. Если поэтъ поставилъ себ задачею поступокъ, возможный только при умопомшательств, вывести изъ благородныхъ побужденій души, въ такомъ случа это, по отсутствію психологической правды, производитъ на насъ чрезвычайно непріятное нравственное впечатлніе. Больверъ, правда, не до такой степени увлекается своимъ психологическимъ мудрованіемъ и скептическимъ духомъ дурно понятой филантропіи, чтобы смшать добро со зломъ, по его недостатокъ составляетъ чрезмрная натянутость его идеальнаго взгляда. Это можно сказать о ‘Пол Клиффорд’ (1830 г.), и ‘Дифферёр’ (1829 г.), о ‘Ноч и Утр’ (1843 г.), о ‘Лукреціи’ (1847 г.) Съ шайкой отравителей, въ первомъ изъ нихъ, извиняется въ своихъ преступленіяхъ воръ, во 2-мъ разбойникъ, въ 3-мъ мошенникъ и поддлыватель монетъ. Рзкую особенность составляетъ здсь то, что при такой распущенности нравовъ мы не встрчаемъ прелюбодянія, англійское общество въ этомъ отношеніи безукоризненно. Дв стороны характера Больвера были причиною этихъ заблужденій. Во 1-хъ болзненное тщеславіе, которое возбуждало въ немъ неодолимое желаніе высказать что-нибудь оригинальное, безъ всякаго творческаго вдохновенія, во 2-хъ сентиментальное пониманіе жизни, когда человкъ представляетъ міръ въ какомъ то туман и думаетъ что совершилъ что-то великое, если приказываетъ своему благородному сердцу быть безропотнымъ въ этомъ мір зла. Эта аффектація отнюдь не противорчивъ, уже слишкомъ отршившемуся отъ почвы дйствительной жизни, идеализму, она часто происходитъ въ слдствіи его непроизводительности, въ слдствіи его стремленій, превышающихъ силы. Послднее у Больвера замтно везд. Онъ считаетъ себя подобно женщин, глубокимъ знатокомъ философіи, преодолвшимъ при ея изученіи вс трудности. Онъ философствуетъ, потому что не иметъ силы свои проблеммы облечь въ живые образы, онъ эклектикъ въ дл философіи, потому что у него нтъ настолько энергіи, чтобы держаться извстнаго принципа. Поэтому онъ, подобно Жакъ-Полю, почти всегда говоритъ или въ патетическомъ или въ сатирическомъ тон, т. е. онъ или горячо резонёрствуетъ, или критикуетъ. Таже самая женская безхарактерность и въ политик сбила его съ толку. У него рдко говорится о чистомъ удовольствіи въ мір явленій. Въ своей парламентской жизни, какъ и въ своихъ произведеніяхъ, преимущественно въ сочиненіи объ Англіи и англичанахъ (1832 г.), онъ, правда, вообще держится либеральныхъ принциповъ, но онъ не пристаетъ ни къ какой извстной партіи, онъ ко всмъ одинаково нерасположенъ. Онъ забываетъ то основное правило всхъ политическихъ дйствій, что преслдовать свою цль можно только среди дйствительнаго общества, и для этого должно или заставить его дйствовать въ пользу своихъ цлей, или подчинить себя его цлямъ, но что каждая партія иметъ свой опредленный и потому конечный характеръ, которымъ пренебрегаетъ критикъ, разсматривающій все съ отвлеченной точки зрнія, но который не можетъ ввести въ заблужденіе политика. Въ противномъ случа субъективный идеализмъ тмъ враждебне будетъ относиться къ дйствительной политик, чмъ будетъ безсодержательне. И въ этомъ отношеніи Больверъ иметъ большое сходство съ Гудковымъ, который написалъ когда-то политикофилософское сочиненіе и издалъ оное подъ именемъ Больвера, въ сущности же довелъ сходство до тождества. Такой же опытъ относительно партіи тори представилъ и Д’Израели въ своемъ Coningsby (1844 г.), какой Больверъ въ Пельгам относительно партіи виги, только тотъ, гораздо практичне и проще. Идеальными фразами о свобод и прав онъ ведетъ полемику съ Р. Пилемъ, и къ тому же открыто признаетъ себя на сторон аристократіи. Больверъ принадлежитъ къ самой знатной буржуазіи, которая сравнительно съ сельскимъ дворянствомъ, изъ котораго происходилъ В. Скоттъ, иметъ боле обширный взглядъ и боле высокое образованіе, но которая терпитъ положительный предъ въ томъ отношеніи, что не иметъ преданія и твердыхъ правилъ. Больверъ охотно принимаетъ на себя роль свтскаго человка, хорошо знакомаго со слабостями человческой природы, роль дипломата, который знаетъ вс формы, хотя внутренно и презираетъ ихъ, и этотъ элементъ свтскости онъ вноситъ и туда, гд должны проявляться только здравый разсудокъ и естественное чувство. Онъ, какъ праздный дипломатъ, и смотритъ и думаетъ эпиграммами и антитезами, онъ не признаетъ ни системы, ни связи. Чтобы общне понять отношеніе Больвера къ В. Скотту, мы никогда не должны забывать, что для насъ, свободныхъ отъ предразсудковъ и съ боле обширнымъ образованіемъ сравнительно съ древнею аристократіею,— для насъ гораздо трудне понять какой-нибудь опредленный, конечный и всё-таки идеальный интересъ, нежели для тори, которые съ бездною предразсудковъ, приносятъ и живое преданіе, чтобы чрезъ постепенное развитіе подчинить всеобщему образованію свои ограниченные интересы и идеи. Почти не знакомые съ дисциплиной и съ тмъ общественнымъ чувствомъ, которое также важно, какъ духъ общественности, мы способны отршиться всякой партіи, съ сознаніемъ своихъ боле лучшихъ желаній и боле высшихъ стремленій, и погрузиться въ лабиринт своихъ собственныхъ мыслей. Достоинство свободы требуетъ также дисциплины и повиновенія. При этомъ чисто личномъ отношеніи къ политик, вполн понятна причина почему Больверъ, когда по наслдству получилъ богатое помстье, колко и горячо отстаивалъ интересы партіи, и въ уничтоженіи закона о хлб видлъ чистый коммунизмъ и гибель Англіи. Тоже самое замчается у него и въ дл пониманія имъ исторіи. Вальтеръ-Скоттъ, образованный тори, односторонне наивенъ, но знакомый съ партіей, къ которой принадлежитъ, изъ конкретныхъ воззрній, и живо сочувствуя и ея предразсудкамъ, и ея энтузіазму, онъ въ тоже время иметъ способность въ живыхъ, пластическихъ образахъ воспроизводить предразсудки и идеи своихъ противниковъ, онъ, кром того, націоналенъ въ самомъ благородномъ смысл слова и мелкія радости и печали народа онъ изучалъ съ жаромъ патріота и съ сочувствіемъ честнаго человка, который не гоняется за парадоксами, не наслаждается мыслію о томъ разстояніи, какое лежитъ между нимъ и толпою, но который отзывается на все человческое.— Напротивъ Больверъ, не принадлежащій ни къ какой партіи и либеральный политикъ, который могъ бы быть справедливымъ ко всякой партіи и который внутренно не зараженъ предразсудками партій, вполн оказывается несправедливымъ, онъ смотритъ на все чрезъ микроскопъ, а потому все и представляется ему въ ложномъ вид. Онъ демагогъ, но не популяренъ, чтобы дать новую пищу своему чувству, которое болзненно отзывается на всякое зло, онъ проникаетъ въ жилища нищеты и преступленій, но не иметъ никакого понятія о жизненной сил, присущей народу, для котораго ему хотлось бы стать сильнымъ, милостивымъ и безкорыстнымъ ходатаемъ. Онъ можетъ изображать живущихъ въ подвалахъ мошенниковъ, но не можетъ изображать лицъ, подобныхъ фермеру Ледесдаля. Онъ рисуетъ только ужасъ за ужасомъ, и когда съ картиною, которая справедливо кажется ему слишкомъ возмутительною, онъ механически сцпляетъ рядъ двусмысленныхъ анекдотовъ, которые позволяетъ ему его ученость, то и они находятся только во вншней связи съ страшными его изображеніями и суть не боле какъ безполезные, возмущающіе эпизоды, у В. Скотта же об области соединяются въ живой гармоніи. Не мало труда употреблено имъ на историческіе романы ‘Послдній день Помпеи’ (1834 г.), ‘Ріенцы’ (1835 г.), ‘Послдній Баронъ’ (1843 г.), и другіе везд видна его научная образованность, то что онъ узналъ научнымъ образомъ воспроизводится имъ не въ живыхъ образахъ, и ему недостаетъ поэтическаго созерцанія. Его историческій горизонтъ широкъ, но не ясенъ, и историческимъ характеристикамъ его недостаетъ ни глубины, ни единства. Онъ никакъ не можетъ отршиться своего собственнаго идеализма, и чмъ смле и разнообразне рисуетъ онъ своихъ героевъ, тмъ рельефне выступаетъ изъ за странныхъ масокъ хорошо знакомая личность автора. И все-таки въ его историческихъ изображеніяхъ, особенно второстепенныхъ фигурахъ, много художественнаго, таково напр. въ ‘Фра Морьяль’ — молодаго, распутнаго сластолюбца Стефана Колонны и др.— Но онъ слишкомъ ученъ для наивнаго творчества, и къ тому же у него чрезъ-чуръ много дилетанизма для того, чтобы производить впечатлніе истинною ученостію. Обличаютъ въ немъ ученаго педанта и вмст съ тмъ особенно склоннаго къ парадоксамъ т случаи, когда онъ защищаетъ напримръ Ричарда III противъ Шекспира, когда изображаетъ эпизодическія фигуры, каковы напримръ Ричардъ Кромвель, Журналисты временъ королевы Анны, Знаменитый портной, которые не имютъ никакой связи съ цлымъ и служатъ только для полноты мстныхъ красокъ. Тоже можно сказать и о его цитатахъ изъ литературы всхъ вообще древнихъ и новыхъ народовъ, которые имютъ у него почти такое же значеніе, какое народныя псни у В. Скотта. Послднія все-таки соотвтствуютъ тону цлаго и принадлежатъ изображаемому предмету, а не автору, тогда какъ филологическія цитаты Вольвёра обнаруживаютъ только его начитанность, а не объективный взглядъ на исторію. Его фантастическіе вымыслы скоре суть слдствія неувреннаго, лихорадочнаго желанія заискать одобреніе у публики, чмъ слдствіе внутренняго вдохновенія, боле обнаруживаютъ въ немъ знакомство съ романтическою нмецкою литературой, чмъ природный талантъ. Такимъ образомъ его предисловіе ‘къ Королю Артуру’ производитъ утомительное впечатлніе. Онъ увряетъ, что занимался этимъ сочиненіемъ съ возможною для него добросовстностію, но это съ перваго разу вооружило публику противъ него. У Попе, котораго онъ уважаетъ за нкоторые его парадоксы, онъ находитъ, увлеченный быть можетъ также примромъ Байрона, что къ эпосу принадлежатъ три области: область гипотезъ, аллегорій, и область чудеснаго. Чтобы совмстить эти свойства, онъ обращается къ различнымъ миологіямъ, этого мало, онъ изъ фей, геніевъ и волшебниковъ создаетъ свою собственную миологію и переноситъ се въ баснословный вкъ короля Артура. Изъ этого конечно вышелъ романтическій эпосъ, но отличительнаго свойства эпоса, котораго онъ не нашелъ и у Попе, именно интереса въ содержаніи здсь вовсе нтъ. Точно также мало интереса въ его ‘Рейнскихъ пилигримахъ’. Здсь предметы, взятые изъ нмецкаго сказочнаго міра, лишены той увлекательной наивности, которая составляетъ главное достоинство нмецкихъ сказокъ, пріятные и въ своемъ род очень опредленные образы. Еще мене интереса въ его Zanoni, гд въ начал играютъ роль мистеріи Гоффмана,потомъ къ нимъ присоединяется чудесная повсть Калліостро, которая, при не выработанномъ прагматизм и всегда напряженномъ паос нашего поэта, производитъ утомительное и смшное впечатлніе. Больверъ для своихъ произведеній беретъ содержаніе изъ сферы дйствительной жизни, изъ его практическихъ наблюденій всегда можно узнать, что-нибудь полезное. Въ высшей степени проявляется его талантъ въ изображеніяхъ изъ общественной жизни, его Pelham, Devereur, Maltravers и др. суть наши руководители въ дл нашего познанія High life. Прежніе нувеллисты какъ Смоллетъ, и новые какъ Диккенсъ берутъ свое содержаніе преимущественно изъ среднихъ классовъ общества. Больверъ, несмотря на свой либерализмъ, исключительно занимается хорошо извстнымъ ему высшимъ классомъ общества. Поэтъ, подобно Боцу, желая изображать демократію, долженъ жить, такъ сказать, во всхъ шинкахъ, на всхъ народныхъ праздникахъ, сочувствовать тому, что доставляетъ удовольствіе народу,— слдовательно, любить грокъ, сочувствовать проклятьямъ лицъ, стоящихъ во глав рабочаго класса, но суровая натура ученаго и къ фэшіонабельному салону привыкшаго буржуа, длаетъ его неспособнымъ къ наблюденіямъ подобнаго рода, потому что можно наблюдать только то, къ чему питаешь глубокое сочувствіе. Поэтому ему особенно удаются такіе характеры, концентрировать которые можно холоднымъ, расчетливымъ умомъ,— характеры людей жестокихъ и самолюбивыхъ. Его Lumley Ferrers далеко превосходитъ подобныя личности у В. Скотта и Диккенса. Мене удаются ему идеальные характеры, которые пользуются сомнительною репутаціей у хорошаго общества, которые занимаются литературою и недостатокъ энергіи пополняютъ ложною гордостію или притворною суровостію, пока наконецъ, лицемрно совершая обрядъ покаянія, не оставляютъ этого міра съ чувствомъ христіанской любви ко всему человчеству. Въ его изображеніяхъ страсти геніальныхъ женщинъ замтно большее участіе разсудка, чмъ сердца, и притомъ онъ и тутъ является истымъ англичаниномъ,— флегматикомъ, а потому никогда не ршается изображать ту сторону женской природы, когда умъ женщины достигаетъ нкоторымъ образомъ политической хитрости — именно женское кокетство.
Особенно слабы собственно юмористическія изображенія Больвера, хотя онъ и не вовсе лишенъ юмора, потому что иметъ способность схватывать подробности. Нкоторыя сцены, начало напримръ въ ‘Пол Клиффорд’ или ‘Впечатлніе небольшихъ пустыхъ улицъ провинціальнаго городка’ концентрированы удачно, но когда онъ хочетъ идти дале, впадаетъ въ сатиру или абстрактное остроуміе, его юморъ лишенъ прелести и спокойнаго тона. Поэтому его юмористическіе характеры отдланы точно по мрк, для каждаго характера онъ составляетъ общій очеркъ его классическихъ свойствъ, которою вполн добросовстно и держится. При первомъ же появленіи, своимъ лицамъ, онъ предписываетъ общую норму ихъ поведенія и прибавляетъ, что они въ данныхъ случаяхъ будутъ вести себя такъ-то, и такъ-то и дйствительно они и поступаютъ такъ, какъ предписано,— это уже не варіаціи, а одни только повторенія. Оттого неудачный опытъ, объясняемый только вліяніемъ, которое произвела на него популярность Диккенса, представляетъ его Сахton (1848 г.), гд онъ становится жанристомъ и берется за изображеніе скромной жизни простого семейства. Историческая, антикварная и уголовная учебностъ не можетъ замнить недостатка психологическаго элемента при изображеніи простой идилліи, понапрасно зоветъ онъ природу, она неоткликается на его зовъ, потому что онъ не можетъ на столько отршиться отъ вычурнаго языка утонченной жизни, чтобы говорить языкомъ сердца, за широкимъ размахомъ кисти, тотчасъ слдуетъ утомительная рефлекція, наконецъ у него сильно проглядываетъ то свойство его существа, истинно педантизмъ, который, несмотря на свой комическій оттнокъ, иметъ въ себ что-то трогательное и благородное. По отношенію къ форм Больверъ сдлалъ значительный шагъ впередъ, сравнительно съ прежними нувеллистами. Его группировка отличается тонкостію, но ему недостаетъ только художественнаго инстинкта В. Скотта для полноты и врности своихъ изображеній. Вольверъ, подъ вліяніемъ своего заоблачнаго идеализма, нсколько времени могъ обнимать вс слои общества. Въ область романа боле и боле проникаетъ чистый реализмъ — наблюденіе надъ обыкновенною жизнію, а вмст съ тмъ стремленіе изображать жизнь въ мрачныхъ краскахъ сколько возможно,— этому конечно способствовали политическіе интересы и большинство фэшіонабелыіыхъ поэтовъ мистерій вышедшихъ изъ ряда тори. Такъ Теодоръ Гукъ (род. 1788 г.) съ 1805 г. извстенъ, какъ любимый комикъ и журналистъ, ум. 1841 года. Своими двумя (Gilbert Gurney 1836 г. и Jack Bray 1839 г.) романами онъ пріобрлъ богатое состояніе.— Въ нихъ, правда, замтна тнь юмора и его главныя лица довольно забавны, но изъ за этой, повидимому беззаботной шутки, повсюду выглядываетъ раздраженіе противъ либерализма, и его каррикатуры не отличаются врностію дйствительности. По своему направленію, какъ и по таланту, иметъ съ нимъ близкое сходство Варрекъ (род. 1807), 1831 г. избравшій для своей дятельности юридическое образованіе. Въ 1830 г. появились первыя главы его Passages from the diary of а late physician (листки изъ дневника врача), которыя, по причин склонности публики къ мистеріямъ, возбудили къ себ сильное сочувствіе. Если любимыя тогда собранія уголовныхъ фактовъ, производятъ весьма дурное впечатлніе на читателя, который вводится въ какой-то мрачной кругъ и отталкивается отъ всхъ удовольствій въ жизни, то тмъ хуже дйствуютъ на читателя собранія патологическихъ фактовъ. Въ этомъ отношеніи Варрекъ сдлалъ дйствительно основательное изученіе. Съ изумительною подробностію разсказываетъ онъ о развитіи чахотки, съ самого начала ея до исхода, точно также говорится объ апоплексіи, рак и всхъ другихъ возможныхъ болзняхъ, съ особенною же любовію о сумасшествіи. Нужда, стонъ, вчные кашли, лихорадки и другіе матеріальные симптомы страданій — вотъ что описываетъ авторъ, и за это-то постоянное мученіе насъ не вознаграждаетъ ни точность, съ которою все это выполнено, ни даже плаксивый христіанскій тонъ. Кажется, изъ всхъ этихъ исторій можно вывести то нравоученіе, что для сохраненія здоровья должно предохранять себя отъ занятій, отъ любви, отъ размышленія и отъ сильнаго честолюбія. Еще большимъ успхомъ пользовался: Tenthausand а year, 1839 года. Бюро предпріимчиваго адвоката длаетъ такого рода открытіе, что на богатое помстье, съ давнихъ поръ принадлежащее фамиліи Aubrey’s, претендуетъ боковая втвь фамиліи. Со всми прицпками подьяческаго крючкотворства, онъ заводитъ въ пользу своего кліента -процессъ и наконецъ, при помощи страшнаго опредленія формальнаго права, выигрываетъ его. Ихъ кліентъ, въ нравственномъ и эстетическомъ отношеніи презрнная личность, до сихъ поръ жилъ въ кругу подлыхъ людей, а теперь занимаетъ блестящее общественное положеніе, женится на дочери лорда и избирается въ парламент, между тмъ какъ прежній владлецъ — человкъ добродтельный идеалъ христіанскаго джентельмена, впадаетъ въ нищету, по подъ конецъ уничтожается первый приговоръ, и возстановляются прежнія отношенія. Этотъ процессъ со всми его подъяческими крючками разсказанъ съ такимъ же знаніемъ дла и съ такимъ же совершенствомъ, какъ и медицинскіе случаи въ ‘Дневник Врача’. Онъ даетъ поэту случай въ одномъ общемъ образ представить разнообразнйшія запутанности права. Также пространно изображается имъ политическая жизнь, выборы депутатовъ и поведеніе партій въ парламент. Но здсь Варрекъ не отличается такимъ же безпристрастіемъ. Какъ воплощенный тори, онъ не упускаетъ случая язвительно посмяться надъ либералами, надъ ихъ свободою мысли въ дл религіи, надъ ихъ демагогическимъ лицемрствомъ, съ которымъ они самый грубый эгоизмъ прикрываютъ мантіею филантропіи. Рзко бросается въ глаза тотъ пессимизмъ, который руководилъ Варрекомъ въ продолженіи всего сочиненія. Странно, что консервативная доктрина соединяется въ немъ съ убжденіемъ въ дурномъ состояніи человческихъ учрежденій. Тысяча фунтовъ стерлинговъ имютъ здсь такое же назначеніе, какъ ‘Алмазъ’ у Геббеля, они служатъ только къ тому, чтобы представить самыми низкими эгоистами всхъ, кто будетъ имть къ нимъ какое нибудь отношеніе. Вымышленная Карлейлемъ и перетолкованная его школою категорія момонизма распространяется, подобно заразительнымъ міазмамъ атмосферы, на всхъ дйствующихъ лицъ, характеристично то, что атому идолослуженію подверженъ и самъ авторъ, законнымъ образомъ достигнуть званія лорда — для него такое счастіе, дале котораго онъ не простиралъ свои мечты.— Мене имютъ достоинствъ и меньшимъ пользовались успхомъ его слдующіе романы: Now and then. Through а glass darkly, 1847 года.
Фридерикъ Марріатъ, род. 1792 въ Лондон, въ 1806 г. поступилъ въ морскую службу и скоро достигъ званія капитана. Его первый романъ былъ: The naval officer, (1829), за нимъ слдовали: The king’s own, 1830, Newton Forster, Peter Simple, 1832, Jacob Faithful, The phantom ship, Mr. midshipman Easy и г. п. Его морскіе романы, писанные въ первое время подъ вліяніемъ Купера, отличаются отъ послднихъ прежде всего тмъ, что ихъ авторъ иметъ гораздо боле полное и основательное знакомство съ жизнію моря, чмъ американскій поэтъ, и поэтому привноситъ въ монотонные образы послдняго жизнь со всмъ ея разнообразіемъ, которая особенно при первомъ взгляд иметъ въ себ что-то чарующее. Дале онъ отличается отъ Купера неистощимымъ юморомъ. Юношескія проказы школьной жизни, чрезъ чуръ смлые замыслы отважныхъ молодыхъ людей, короче т могучія свойства, которыя сдлали великимъ англійскій народъ, изображены имъ со всею рзкостію въ колорит нидерландской школы. Съ этою школою раздляетъ онъ также пристрастіе къ пошлости въ жизни, и хотя въ большинств случаевъ соединяются съ его сумасбродными мыслями, во всякомъ случа не вполн понятно то, что и на самую грубость характера должно смотрть, какъ на что-то естественное и заслуживающее вниманія. Вообще его юмору нельзя отказать въ живости, но ему не достаетъ богатства и тонкости, и въ отношеніи къ композиціи имъ допущено много непринужденной небрежности.
Фридерикъ Шаміеръ, род. 1796 г. въ Лондон, 1809 г. поступилъ въ морскую службу, въ которой онъ до 1833 г. служилъ съ отличіемъ. Успхъ морскихъ романовъ Марріата возбудилъ въ немъ желаніе литературной дятельности въ томъ же род, плодомъ которой былъ рядъ его романовъ, изъ которыхъ замчательны: Life of а sailor, 1834, Ben Brace, 1835, The Arethusa, 1836, Jack Adams, 1838, Tom Bowling 1839, Trevor Hastings, 1841, Passion and principles, 1842. Его разсказъ гораздо правильне разсказовъ Марріата, и въ изображеніи замтно боле такта, но ему почти вовсе не достаетъ того юмора, который составляетъ отличительное достоинство Марріата. И какое-то непріятное чувство производитъ на читателя изображенное имъ однообразіе морской жизни.
Слегка упоминая объ одномъ изъ любимйшихъ англійскихъ нувелистовъ, именно о Боц, мы чувствуемъ то удовольствіе, которое всегда возбуждаетъ въ насъ проявленіе истинной поэтической силы въ комъ бы то не было, даже и тогда, когда она не успла еще развиться до совершенной ясности и гармоніи. Его стихотворенія читаетъ и ими восхищается не только англійская публика, но и весь образованный міръ, и это вполн справедливо, потому что едва ли когда нибудь былъ такой богатый, бьющій ключемъ источникъ фантазіи и такая трезвая гуманная натура. Къ сожалнію мы должны прибавить, что въ послднее время и на это прекрасное явленіе начали ложиться различныя неблагопріяныя тни.
Чарльсъ Диккенсъ, род. 1812 года, началъ свое литературное поприще, какъ Reporter. На его лондонскіе эскизы можно смотрть, какъ на первое проявленіе того таланта, какой мы замчаемъ въ его позднейшихъ великихъ произведеніяхъ. Отличительныя, рзко выдающіяся изъ круга обыкновенныхъ, достоинства послднихъ замчается уже въ этихъ начальныхъ опытахъ. Прежде всего — даръ повствованія, длающій занимательнымъ и самое пустое содержаніе, дале удивительная проницательность, съ которою онъ схватываетъ самыя незначительныя черты характера, то умнье владть языкомъ, которое всегда производитъ то впечатлніе, какое иметъ въ виду авторъ, и наконецъ удивительная способность оживлять при помощи фантазіи самые бездушные предметы. Отдаленная верфь, разоренный шинокъ, небольшой древній городъ съ узкими улицами и покачнувшимися дворами, пустые дома съ странными обитателями и т. п. получаютъ такую индивидуальную физіономію, что мы воображаемъ, будто бы уже видли ихъ когда то. Вальтеръ-Скоттъ придаетъ своимъ ландшафтамъ именно то настроеніе, которое соотвтствуетъ самой природ ихъ, у Диккенса напротивъ ландшафты и другіе предметы возникаютъ и вызываются нкоторымъ образомъ чрезъ настроеніе. Поэтому одна какая нибудь сторона ландшафта представляется имъ въ какомъ-то фантастическомъ свт, тогда какъ вс другія остаются совершенно въ тни такъ, что предметы принимаютъ въ такомъ случа какой-то странный видъ и при другомъ освщеніи кажутся намъ незнакомыми, да они и въ самомъ дл перестаютъ быть такими, произведя разъ впечатлніе, они достигли своей цли, и поэтъ уже не обращаетъ на нихъ, вниманіе. Тоже можно -сказать и о изображаемыхъ имъ характерахъ. Непосредственное впечатлніе, получаемое имъ при первомъ взгляд на какой нибудь новый образъ, бываетъ до такой степени неотразимо сильно, что на изображеніе его онъ употребляетъ всю силу своего таланта. В. Скоттъ постепенно раскрываетъ предъ нами внутренній міръ своихъ характеровъ, у Диккенса же они мгновенно возстаютъ предъ нами во всей полнот своего существа, и боле о ихъ природ мы не узнаемъ ничего, если самъ поэтъ не выведетъ какой нибудь совершенно новой черты, которой въ начал не замтилъ. Эта живость перваго впечатленія часто доходитъ до фантастическаго.— Разсказы Диккенса и другихъ юмористовъ о длахъ парламента, о состояніи юстиціи и полиціи въ Англіи, представляютъ намъ иногда эти институты въ такомъ неблагопріятномъ свт, что могутъ возбудить въ насъ ршительное отвращеніе ко всмъ этимъ учрежденіямъ, составляющимъ все таки истинное величіе Англіи. На англичанъ эти разсказы не производятъ такого впечатлнія, чувство собственнаго достоинства у нихъ до того велико, что они могутъ перенести самыя дкія насмшки, сопровождая это добрымъ юморомъ. Диккенсъ не терпитъ господствующаго въ этихъ учрежденіяхъ фразерства, придуманнаго вначал для извстныхъ случаевъ, а потомъ по причин своего театральнаго Эффекта, введеннаго въ общее употребленіе и чрезъ то потерявшаго свой смыслъ. Онъ охотне изображаетъ мелочи обыденной жизни, въ которой можно найти что нибудь самобытное и естественное. Со всею горячностію своего сердца онъ раздуваетъ эти малыя искры индивидуальной жизни, и въ мрачныхъ подвальныхъ жильяхъ бдняковъ уметъ отыскать тотъ лучь радости, который всегда проникаетъ въ полное теплоты и воспріимчивости сердце. Истинный фуроръ произвели его Pickwickier (1837—1838). Это сочиненіе навсегда утвердило за собою право гражданства въ исторіи поэзіи. Оно представляетъ намъ жизнь людей, какъ она есть, со всми ея слабостями, глупостями и заблужденіями, но мы всё-таки, при чтеніи ея чувствуемъ, что находимся у себя дома и что жизнь прекрасна. Истинная поэзія обращается къ сердцу человческому и признается, что собственно только оно всегда чисто, что оно не нуждается ни въ какихъ пестрыхъ разнообразныхъ костюмахъ, чтобы занять нашу фантазію. Она знаетъ, что душа человческая, по своему богатству и неисчерпаемости, можетъ употреблять свои сокровища и на вполн тривіальныя отношенія. Въ этомъ-то и состоитъ неистощимая прелесть романа. Есть юмористы, которые по стройности своихъ характеристикъ гораздо боле превосходятъ Диккенса и безконечно боле знакомятъ насъ съ объективнымъ міромъ, но мы но знаемъ ни одного такого, который былъ бы въ состояніи представить жизнь въ такихъ отрадныхъ картинахъ. Въ одномъ изъ своихъ позднйшихъ романовъ Диккенсъ представилъ одного забавнаго бурша, который по причин неистощимаго запаса добраго расположенія, находитъ ничтожными встрчающіяся ему непріятности, онъ считаетъ нестоющимъ тратить юморъ на эти дрязги обыденной жизни, и отправляется поэтому путешествовать, чтобы наткнуться на такой необыкновенный страшный случай, гд онъ могъ бы доказать на дл свободу своей души. Конечно личность эта, разсматриваемая сама по себ, дурно очерчена, но если посмотримъ на нее, какъ на образъ поэзіи Диккенса вообще, то найдемъ въ ней всю сущность дла. Какъ въ средніе вка рыцари, отправляясь на приключенія, искали гигантовъ и драконовъ, потому что обыкновенные противники давали весьма мало работы ихъ рукамъ, такъ точно и поэтъ бросается въ самой страшный притокъ развратной толпы, чтобы показать, что у него станетъ силъ для изображенія и его. Пикквикъ и его друзья по началу чисто сатирическія характеры, но они мало по малу перестаютъ быть такими, потому что въ нихъ то и дло открывается какой нибудь нравственный элементъ. Поэтъ старался оправдать эту неврность тмъ, что и въ самой жизни прежде всего бросаются въ глаза смшныя стороны какого нибудь характера,— подобное оправданіе въ поэзіи не можетъ имть мста. Пикквикъ представляетъ идеалъ англійскаго мщанства, какое-то простодушіе, которое и самой нелпости успетъ придать свою хорошую сторону и въ то же время стойкость, похожая на упрямство, когда затрогивается его чувство справедливости, до фантастическаго забавная оригинальность и вмст съ тмъ спокойныя манеры джентльмена, которыя скоре суть слдствія постоянно спокойнаго характера и добраго сердца, чмъ вншней налощенности, чрезмрная щекотливость въ дл чести и въ тоже время безусловная готовность жертвовать собою, когда дло идетъ о благ ближняго,— вотъ его свойства! Еще отчетливе выполнены прочіе юмористическіе характеры, особенно Самъ Веллеръ. Расчитанность въ своихъ отношеніяхъ и въ то же время преданная врность, суверенское презрніе къ уголовнымъ нравственнымъ отношеніямъ и крпкое здоровое чувство справедливости — такія черты которыя возбуждаютъ въ насъ чувство зависти къ англійскому народу. Вносныя разсказы можно сравнить съ эпизодами Донъ-Кихота, они сами по себ разсказаны прекрасно и вполн художественно соединены съ цломъ. Сатирическія мста особенны слабы, что можно сказать и о позднйшихъ романахъ. Здсь ‘ обыкновенно поэтъ до такой степени увлекается порывами своего гнва, что не только ослабляетъ эстетическое впечатлніе, но и самая способность изобртенія выступаетъ изъ границъ правды, дйствительности. Наприм. какъ только поэтъ приступаетъ къ изображенію притворства, онъ теряетъ юморъ и цль, а вмст съ тмъ и силу творчества. Образъ изобртенія у него въ такомъ случа совершенно а la Bruyиre, только еще съ непріятною примсью фантастическаго.
Вслдъ за Pickwickier появились: Oliver Tvist, 1839 года, Nicholas Nickelby, 1839, Master Humphrey’s clock, Bornaby Pudge и Martin Chuzzlevit (1843—1844), Dombey и сынъ (1847—1848), David Copperfield (1849—1850), Bleak-House (1853—1854) и еще позднйшій, неоконченный романъ Little-Dorrit, при этомъ еще рядъ небольшихъ повстей,— именно ‘святочные разсказы’, но и по форм, и по содержанію стоятъ гораздо ниже упомянутыхъ великихъ произведеній. Производительность поэта велика, но нельзя отрицать, что вмст съ нею соединяется и нкоторая небрежность въ обработк, которая относится не къ одной только вншней сторон его художественныхъ произведеній. Композиція въ Pickwickier до такой степени слаба, что обнаруживаетъ въ автор отсутствіе всякаго притязанія на художественность формы. Это ничто иное, какъ разрозненныя, юмористическія сцены, слабо связанныя между собою тождественностію лицъ. Въ слдующихъ романахъ напротивъ безконечный разсказъ ведется съ пропорціонально увеличивающимся интересомъ, и читателю, по атому, необходимо обратить особенное вниманіе на внутреннюю связь характеровъ, ихъ отечественность, и на правдоподобіе тхъ обстоятельствъ, которыя случаются съ ними, и здсь только въ весьма рдкихъ случаяхъ онъ остается вполн довольнымъ. Сильныя, страстныя сцены и фантастически юмористическія мысли льются потокомъ съ такого неудержимою силою, что поэтъ нердко нарушаетъ законы дйствительности и внутреннюю поэтическую правду. По причин своего отвращенія къ фальши и пустозвоннымъ фразамъ, онъ преимущественно клеймитъ филантропическихъ декламаторовъ парламента и судовъ. Конечно съ удовольствіемъ читаемъ эти язвительные нападки противъ лицемровъ и желаемъ еще большаго,— все-таки хотлось бы, чтобы поэтъ, вмсто чисто абстрактнаго изображенія какой нибудь низости, представилъ ее въ конкретныхъ образахъ. Каждый разъ поэтъ выходитъ за границы эстетическаго, когда изображаетъ въ сатирическомъ тон валую нибудь низость (напр. богадльни въ Оливер Твист, школу въ Никльби). Правда, отрадне становится на душ, когда читаемъ вслдъ за этимъ полное задушевности изображеніе англійской семейной жизни, но все-таки непріятное впечатлніе отъ какой нибудь мерзости остается. Таланту Диккенса всего боле свойственно изображеніе такого состоянія души, въ которомъ сознаніе, вслдствіи внезапныхъ ударовъ судьбы, переходитъ въ какой то сомнамбулистическій бредъ, такого состоянія, въ которое не можетъ имть мста ни раскаяніе, ни стыдъ, ни страхъ, когда одно желаніе или остаться въ состояніи бреда, или вовсе лишиться чувствъ, а между тмъ дйствительность даетъ знать о себ тысячью иглами. Увлекательные образы подобнаго рода находятся въ каждомъ изъ его романовъ. Конечно и здсь замтно, что совершенство въ исполненіи перешло за границы. Въ этомъ отношеніи блестящимъ образомъ обнаруживается талантъ Диккенса въ Бернеби Роджъ роман, основывающимся на историческихъ фактахъ и имющимъ право на сравненіе съ В. Скоттомъ. Тонъ и колоритъ у Диккенса всегда субъективны, и у него нтъ того обширнаго и въ тоже время яснаго политическаго взгляда, который необходимъ въ изображеніи историческихъ перспективъ. Диккенсъ до того искажаетъ характеръ, которымъ интересуется, что не въ состояніи дать читателю врнаго масштаба для него. Но художественно исполняется имъ изображеніе возстанія, когда напряженное состояніе, сообщаемое въ начал толп однимъ лицомъ, даетъ каждому таланту просторъ изобразить самыя порывистыя движенія души. Вся исторія возстанія представляетъ блестящую Картину, хотя нужно сказать, что Диккенсъ характеризуетъ не это собственно возстаніе, но природу его вообще. Этимъ, исчерпывающимъ до мельчайшихъ подробностей, изображеніемъ народныхъ страстей Диккенсъ превосходитъ своего великаго предшественника, который, по своей ршительной склонности къ закону и порядку, сводитъ историческіе факты въ одной извстной личности, на которой боле всхъ отражаются мотивы этихъ страстей. Средство, особенно употребляемое поэтомъ для того, чтобы доставить такъ сказать осязательную помощь фантазіи,— это т фигуры, на которыя должно смотрть, какъ на арабески, но которыя выполняются имъ такъ фантастически забавно, что мы забываемъ на это время вопросъ о художественной правд. Только онъ часто впадаетъ въ ту ошибку, что въ конц смотритъ на эти арабески сквозь призму ихъ способности къ вмненію, а чрезъ это портится откровенность нашего юмора. Диккенсу не удается психологическій тонкій анализъ, потому что онъ не находитъ связующаго начала для противоположныхъ явленій и слишкомъ много предоставляетъ на произволъ фантазіи читателя. При поэтическомъ творчеств насъ неудовлетворяетъ одна возможность явленія, мы требуемъ реальности. Если поэтъ довольствуется тмъ, чтобы представить одни только моменты, тогда капъ онъ могъ бы изобразить и строй, заключающійся въ нихъ, а между тмъ онъ не уясняетъ, а скоре скрываетъ внутренную связь этихъ моментовъ,— такой поступокъ со стороны поэта неудовлетворяетъ требованіямъ искусства.
Если у Диккенса многаго не достаетъ еще для художественнаго совершенства его созданій, то онъ все таки очень живо напоминаетъ, что обстановка англійскихъ поэтовъ несравненно выгодне, чмъ нмецкихъ. У англичанъ историко-философическое воспитаніе, семейная жизнь, сельскія развлеченія, политика, торговля и промышленость — вотъ характеристическая среда къ образованію. Британскій поэтъ съ самыхъ молодыхъ лтъ пріучается основательно изучать предметъ до мельчайшихъ подробностей. Дале у него есть возможность везд познакомиться съ людьми, имющими опредленную, самостоятельную цль и широкій взглядъ, выведенный изъ жизненнаго опыта. Поэта не тяготятъ т изношенные будничные образы, которые у насъ на каждомъ шагу. Ему постоянно отворены суды, чтобы онъ могъ изучить физіономіи странныхъ натуръ, онъ всегда можетъ участвовать, чрезъ свои политическіе митинги, въ могущественномъ развитіи первой страны въ мір, военные корабли которые доставляютъ ему чудеса востока и западнаго полушарія. Онъ не довольствуется одними общими фразами, онъ изучаетъ и то, что повидимому вовсе нейдетъ къ длу, съ тою основательностію или аккуратностію, которая замчается у него везд и въ охот за птицами, и въ скачк, и въ рыбной ловл, и въ прогулк по вод. Онъ знаетъ, что и въ Кита, и въ Турціи, какъ и при нмецкихъ дворахъ онъ можетъ жить съ одинаковою безопасностію, что онъ будетъ везд принятъ, какъ истый аристократъ. Но онъ знаетъ также, что у него есть хотя и незавидный собственный домашній очагъ, на которомъ сосредоточивается вся его любовь. Большого ли труда стоитъ тогда поэту творить характеристическіе образы, которые носятъ въ самихъ себ свою жизнь и право на свое существованіе? Не доставляетъ ли намъ удовольствія, если изображаютъ намъ оригинальную и беззаботную натуру, которая не иметъ причины ссориться съ кмъ бы то ни было.
Если Гука и Баррена дльныя, но лишенныя поэзіи, изображенія дйствительной жизни, въ цломъ производятъ непріятное впечатлніе, во всякомъ случа реализмъ въ необыкновенномъ талант нашелъ для себя такое выраженіе, которое для потомства будетъ памятникомъ современнаго состоянія общества. Вилльямъ Тэккерей, род. 1811 года въ Калькутт, сынъ чиновника остъ-индской компаніи, въ раннихъ лтахъ былъ отправленъ въ Лондонъ для своего образованія. Вполн предавшись здсь разгулу фэшіонабельной жизни, онъ промоталъ свое довольно порядочное состояніе, для поправленія котораго онъ отправился въ Парижъ, гд посвятилъ себя литератур. Изъ Парижа онъ присылалъ въ англійскіе журналы сатирическія, каррикатурныя статьи, обличающія въ немъ проницательнаго наблюдателя, но лишенныя всякой поэтической силы. Тмъ боле сильное впечатлніе произвелъ его первый романъ: Vanity-Fair (1847), за которымъ слдовали: Pendennis (1850), Henry Esmond (1852) The Newcomes (1854). Эти романы и по форм и по содержанію имютъ сродство съ нравоописательными романами прошлаго столтія, отъ которыхъ конечно отличаются въ высшей степени тонкимъ образованіемъ автора. Тэккерей рдкій мастеръ владть языкомъ. Онъ иметъ способность выражать тончайшіе оттнки съ помощію легкихъ, почти вовсе незамтныхъ, штриховъ. Вмст съ этимъ онъ соединяетъ въ себ такой глубокій анализъ человческаго сердца, что это иногда наводитъ на насъ страхъ. Въ глубин души нтъ такого сокровеннаго чувства, котораго не подмтилъ бы его аргусовскій глазъ и нтъ такой даже ничтожной черты въ характер, которую онъ считалъ бы недостойною своего вниманія. Это не просто одно наблюденіе, обличающее въ немъ глубокое знакомство съ явленіями души, это въ тоже время великая сила воображенія, безконечная воспріимчивость его фантазіи, струны которой, если прикоснуться къ одной изъ нихъ, мгновенно издаютъ полный аккордъ. Его образы не мозаической работы изъ однихъ воззрній, какъ часто замчается у обыкновенныхъ реалистовъ, эти образы имютъ свою внутренную дйствительную жизнь, живутъ по своимъ собственнымъ законамъ. Поэтъ на долгое время можетъ упустить ихъ изъ виду, будучи вполн увренъ, что они, при первомъ желаніи съ его стороны, возстанутъ предъ нимъ во всей полнот своего существа. При этомъ Тэккерей всегда строго соблюдаетъ эстетическій тактъ. Имя рефлективную, способную къ глубокому анализу природу, онъ вполн могъ бы ршать такія задачи, которыя выходятъ изъ круга обыкновенныхъ, между тмъ онъ никогда, или почти никогда, не выходитъ изъ границъ обыденной жизни. У него нтъ фантастическихъ образовъ, читатель иметъ въ своей рук и ключъ для каждаго характера его, для каждой его ситуаціи. Онъ можетъ вполн анализировать и поврить своимъ собственнымъ чувствомъ врность поэтическаго творенія. Въ его краскахъ и очертаніяхъ никогда не встрчается какой либо натянутости. Судя по нкоторымъ мстамъ можно сказать, что способенъ, при помощи боле рзкихъ очертаній и боле яркихъ красокъ, произвести большее впечатлніе, но онъ умышленно избгаетъ этого, потому что противорчіи!, его эстетическимъ принципамъ. Если къ этому прибавимъ еще, что онъ владетъ рдкимъ талантомъ наглядно представлять вншній видъ вещей, чрезъ одно только расположеніе, не описывая ихъ, если дале въ его идеяхъ выражается либеральная правда, но по своей основ здравая мораль, если онъ горячо сочувствуетъ всему доброму и прекрасному и если наконецъ къ своимъ образамъ, въ которыхъ воплощаетъ онъ свои идеи, питаетъ ту внутреннюю любовь, которая характеризуетъ истиннаго поэта,— въ такомъ случа должно бы признать, что въ немъ есть вс элементы, необходимые для художественнаго творчества. И всё-таки въ немъ недостаетъ чего-то. Безпристрастный читатель Тэккерея, не смотря на все свое удивленіе къ таланту поэта, не можетъ избжать при чтеніи нкотораго разстройства, подъ конецъ даже чувствуетъ утомленіе и слабость. Этотъ недостатокъ лежитъ въ отсутствіи всякаго художественнаго идеализма. Точное изображеніе жизни во всей ея полнот и многосторонности для искусства недостаточно. Недавнія усилія художниковъ, которые, не жаля техническихъ средствъ, старались копировать дйствительность, ни къ чему не повели, тогда какъ древніе пластическіе художники возбуждаютъ до сихъ поръ общее удивленіе, не смотря на то, что они употребляли простыя средства,— и это потому, что они изображали идеалъ. Реальность должна быть для поэта не боле, какъ грубою матеріею. Мы остаемся равнодушными къ такому произведенію искусства, въ которомъ нельзя точно опредлить того настроенія, которое хотлъ вызвать художникъ. Чмъ поэтъ свободне идеализируетъ, тмъ боле дйствительность выигрываетъ въ глазахъ читателя. Такъ напр. бываетъ съ большинствомъ читателей Диккенса. На его изображенія смотрятъ, какъ на самое врное зеркало дйствительности, потому что его творческіе образы дйствуютъ на душу и производятъ впечатлніе. Сила же изображеній Диккенса зависитъ не отъ точнаго копированія жизни, но отъ фантазіи и юмора, которые онъ привноситъ въ эти изображенія. Онъ изображаетъ намъ міръ не такъ, какъ онъ есть, но какъ онъ представляется духу поэта, это и составляетъ особенно рзкое различіе между обоими писателями. Тэккерей, конечно, не есть лишенный мысли эмпирикъ, его душа иметъ опредленное настроеніе, но это настроеніе пессимистическое. Это не тотъ пессимизмъ, который нкоторымъ образомъ находитъ отраду въ дурномъ, но тотъ пессимизмъ эфирный, который составляетъ нердкую болзнь юмористовъ, потому что они по форм своихъ ощущеній привыкли къ тому, чтобы не находить различія между добромъ и зломъ. Онъ, правда, очаровываетъ насъ своею страстною формою. Если Тэккерей словно зондомъ ощупываетъ сокровенные изгибы человческаго сердца, его рука дйствуетъ такъ легко и смло, что производитъ едва замтную рану. Но самый юморъ его сентименталенъ. Какимъ образомъ сила, добродтель у него превращается въ слабость, это для насъ едва замтно, но мы все-таки не можемъ смяться надъ этимъ. Пасмурное облачное небо разстилается надъ этимъ разноцвтнымъ міромъ и покрываетъ краски разнообразными оттнками сраго цвта. Человческое сердце пустая вещь и его благоразуміе — глупость, его любовь — воображеніе, его надежда — мечта, это постоянная мелодія, которая слышна во всхъ варіаціяхъ поэта. У насъ, погруженныхъ въ омутъ дйствительности, нтъ идеала. Тягостно то чувство, которое онъ оставляетъ въ насъ, мерзокъ міръ, такъ прекрасно изображаемый имъ, потому что дйствительная жизнь безъ идеала — не жизнь. Въ насъ поэтому не должно быть ни увлеченій страсти, ни стремленій, если смотримъ на жизнь только какъ на пустую игру, не должно быть ни страха, ни надежды, если нтъ будущаго. Тэккерей назвалъ свой первый романъ Vanity-Fair т. е. ярмарка житейской суеты. Эта ярмарка есть жизнь. Поэтъ ужаснулся, проникнувши въ глубину человческаго духа, онъ анализировалъ добродтель и порокъ, силу и безсиліе, и, подобно царю Соломону, нашелъ, что жизнь въ своемъ основаніи — суета. Добро и сила радуютъ его, зло и безсиліе печалятъ, но онъ не можетъ представить раздльнаго ихъ существованія. Онъ сомнвается не въ идеяхъ, а въ фактахъ. Для него потеряны вс иллюзіи. Сознаніе этого не удовлетворяетъ его, онъ далеко отъ той романтической ироніи, которая, какъ хищная птица носится въ утреннемъ туман надъ этимъ міромъ тлнія. Его скорбь при вид зла вполн искренна, но тмъ не мене впечатлніе, производимое ею, не художественно. Если такое сочиненіе, какъ напр. ‘Кандидъ’ Вольтера, и неназидательно для насъ, мы все-таки на минуту позволяемъ себ увлечься этимъ превратнымъ міросозерцаніемъ, потому что съ нимъ не соединяется никакой подавляющей мысли. Но если чувство человческаго несовершенства будетъ тягостно дйствовать на всю нашу душу, въ такомъ случа мы не имемъ уже причины удаляться изъ міра противорчій въ романическую область искусства.
И этотъ вымышленный міръ вовсе не есть отраженіе дйствительности. Въ жизни, конечно, мы встрчаемъ рядомъ съ величіемъ и ничтожество, но жизнь представляетъ намъ другія перспективы, чмъ узкія рамки поэмы. Искусство, по справедливости, во вс времена выбирало изъ безконечнаго ряда фактовъ какой нибудь одинъ, возбуждало въ насъ сочувствіе къ нему и, отвлекая его отъ всхъ случайностей такъ называемой дйствительной жизни, которыя не соединяются въ немъ, представляло его въ художественномъ образ, такимъ образомъ цль достигалась. Тэккерей напротивъ старается обнять всю жизнь со всми ея разнообразными явленіями. Онъ безъ различія беретъ вс явленія дйствительной жизни, какъ скоро они даютъ ему содержаніе для его философскаго изученія, чрезъ это онъ приводитъ дйствительность въ ложныя отношенія. Мы разумется современемъ длаемся и стары и дряхлы, наши свжія юношескія силы слабютъ, одн иллюзіи смняются другими, старыя мысли замняются новыми, но все это происходитъ въ боле продолжительный періодъ времени, въ которомъ бываютъ постепенные переходы, не допускающіе развиваться чувству противорчія. Но если и существуютъ противорчія безъ примиренія, то изъ нихъ выходитъ не портретъ, а карикатура, какъ будто бы предметъ отражается на какой нибудь неровной поверхности. Незначительныя слабости, встрчающіяся и въ жизни великихъ людей, принимаютъ въ такомъ случа такіе размры, которые цлый образъ представляютъ въ ложномъ вид. Манера поэта каждое психологическое открытіе сопровождать живымъ порывомъ чувства и между тмъ вовсе не объяснять, или только поверхностно, обстоятельства, которыя пояснили бы намъ дло, эта манера еще боле увеличиваетъ запутанность. Вполн признавая въ поэт любовь къ истин, въ этой манер мы находимъ ршительную наклонность къ эффекту. Вліяніе Тэккерея на новйшихъ писателей также велико, какъ и на него самого вліяніе Карлейля. Характеристично то, что именно женщины руководствуются имъ. Шарлотта Бронтъ (или Mrs Nicol, умер. 1855 года), извстная въ литературномъ мір подъ именемъ Currer Bell. Въ предисловіи къ своему роману она привтствовала автора ‘ярмарки житейской суеты’, какъ прорицателя будущаго. Ея характеристики въ lane Eyre, Shirley и Villette, составленныя подъ вліяніемъ реализма, отличаются особенною законченностію и имютъ сходство съ характеристиками Тэккерея въ томъ отношеніи, что какъ онъ, такъ и эта писательница въ основу характеристикъ кладутъ ирраціональныя, своенравныя настроенія. Въ томъ же дух пишетъ и Юлія Каналахъ (Nathalie, Daisy Burns, Drace Zee), если считаютъ недостаточными у Елизаветы Ветерелль изображенія вншней стороны американскаго христіанства, то въ the wide, wide world встрчается таже психологическая тонкость и тотъ же реалистическій талантъ. Въ меньшой степени это относится къ повстямъ Mrs Gore (Court and city, Progress and prejudice, Mammon Transmutation), Harriet Martineau (Deerrook 1839) Mrs Manjh (Emilia wyndlam) и Mrs Gaskell (North and lsouth, Mary Barton, Ruth). Между этими писателями самое видное мсто занимаетъ Чарльзъ Кингслей ректоръ Еверзбея. Его романы, почти вс, имютъ цлію въ отдльныхъ характерахъ изъ высшаго и другихъ классовъ общества, объяснить современное направленіе и разладъ всхъ нравственныхъ понятій. Критическій взглядъ на общественныя отношенія мало по малу беретъ у него верхъ надъ чисто политическими вопросами, и каждая изъ значительныхъ партій у него всячески употребить его въ свою пользу. Кинсглей стоить въ тсной связи съ тми филантропами-писателями (напр. профессоръ Морисъ и др.) которые, не вдаваясь въ соціалистическія бредни, поставили главнымъ предметомъ своихъ разсужденій бдственное состояніе нисшихъ классовъ общества. Непріятное чувство раждается при чтеніи его романовъ Alton Locke и Yeast, потому что какъ опредленно поставлены у него нравственныя задачи, такъ неудовлетворительно онъ ршаетъ ихъ, у него не замтно даже и предчувствія. Боле пріятное впечатлніе производятъ два его романа историческіе: Hypatia и Westward—Но! По богатству образовъ онъ можетъ стать на ряду съ В. Скоттомъ, но различіе состоитъ въ томъ, что В. Скоттъ старается представлять въ своихъ образахъ неизмнные типы общественной жизни, Кингслей же ищетъ странностей изображаемаго вка и невыдержанныхъ характеровъ, въ глубин души которыхъ отзываются вс вообще нравственныя потрясенія. Если поэтъ, при великой пластической сил своего таланта, достигнетъ въ своихъ произведеніяхъ художественной формы и ему удастся, неустановившійся скептицизмъ своихъ мыслей подорвать твердыми нравственными началами, въ такомъ случа отъ его таланта можно въ будущемъ ожидать еще большаго.
Для этихъ и другихъ художественныхъ созданій мы находимъ врный ключъ въ современной публицистик, которая обращаетъ вниманіе аристократіи, держащейся старыхъ нравственныхъ предразсудковъ. Какъ единственный, въ высшей степени характерическій примръ подобнаго рода литературы представляетъ: London labour and London poor — Henry Mayhew, очень строгая и сомнительная по своему достоинству иллюстрація къ сочиненіямъ Карлейля и Кингслея.

6. Исторія и политика.

Кто коротко знакомъ съ періодическою литературою Англіи тотъ не будетъ въ состояніи отказаться отъ того убжденія, что великіе вопросы политики, права и самой литературы нигд, кром Англіи, не разработываются съ такою проницательностію и такъ основательно. Въ этомъ случа, конечно, нельзя довольствоваться однимъ какимъ нибудь журналомъ, потому что каждый журналъ представляетъ органъ какой нибудь извстной партіи и съ ршеніемъ тхъ или другихъ вопросовъ соединяетъ опредленную цль, притомъ Англичане еще не такъ далеко ушли въ своей объективности, чтобы изъ любви къ совершенству дйствовать на перекоръ своимъ собственнымъ цлямъ. Но если вы обратите вниманіе на различные органы, которые въ непрерывной борьб взаимно дополняютъ другъ друга, вы почти всегда подучите возможно полную характеристику.
Англійская исторія иметъ вс т недостатки и т преимущества, которые находятся въ неразрывной связи съ преобладающимъ въ ней практическимъ смысломъ. Англійскаго историка преимущественно занимаютъ дв задачи съ дипломатическою полнотою сопоставить факты и произнести опредленный приговоръ, который не противорчилъ бы характеру времени. Современные англійскіе историки, не говоря о романтической школ, вс безъ исключенія съ прагматическимъ направленіемъ, т. е. они признаютъ только начала здраваго разсудка и нравственности, и для нихъ остается вполн не понятнымъ тотъ упрекъ, когда имъ указываютъ на необходимость углубляться въ духъ отдаленной эпох для того, чтобы правильне судить объ ней. По этому ихъ спеціальныя исторіи, ихъ изображенія настоящаго или ближайшаго прошедшаго, которое тысячью нитями соединяется съ непосредственнымъ движеніемъ политики. Дале вс т изображенія, для которыхъ необходимо внимательное, долговременное наблюденіе надъ дйствительною жизнію, отличаются большею художественностію въ сравненіи съ нмецкими, они не могутъ соревновать съ нмцами въ ршеніи тхъ задачъ гд дло идетъ о великихъ, обширныхъ перспективахъ. Сравнительно съ нмцами у нихъ гораздо рже историческія остроумныя сближенія. И если какой, нибудь писатель подобно Карлейлю увлечется этимъ направленіемъ, чрезъ это онъ потеряетъ отличительныя качества англійской прозы, безпристрастіе, естественность тона и опредленность представленія.
Обозрвая историческую литературу послдняго пятидесятилтія, мы находимъ огромное число писателей преимущественно о современныхъ имъ событіяхъ. Съ ихъ взглядами на эти событія мы въ сущности согласны, отъ нихъ мы получаемъ основательныя и врныя свднія. Но такихъ писателей, которыхъ можно поставить въ первомъ ряду сравнительно очень не много. Если мы сопоставимъ историковъ англійскихъ съ французскими и нмецкими, то преимущество останется на сторон послднихъ и можно выставить, какъ характеристическій признакъ, что нмецкіе историки пользуются въ Англіи большею популярностію, чмъ англійскіе въ Германіи. Исключеніе остается за Маколеемъ и Гротомъ.
Большего основательностію отличаются т писатели, которые съ своими сочиненіями соединяютъ научную цль, полное сопоставленіе и критику фактовъ. Изъ двухъ сочиненій Кэмпбля можно видть, какъ значительна была роль нмецкой школы въ развитіи англійской литературы. Его ‘Исторія англійскаго языка’ (1834) и ‘Саксы въ Англіи’ (1851), составлены по строгому методу Гриммовскаго изслдованія. Кэмбеллъ такой основательный знатокъ нмецкой литературы вообще. Въ такой же основательности нельзя отказать и сочиненіямъ Генри Галлама. Его ‘исторія конституціоной Англіи отъ вступленія на престолъ Генриха VII до смерти Георга II’ (1827) и ‘Введеніе въ европейскую литературу XV, XVI и XVII столтій’ (1837). Послднее произведеніе можно только считать за тщательно составленное руководство, а первое имло благотворное вліяніе на національную жизнь и всми позднйшими историками принимается въ основаніе для своихъ трудовъ, именно, по причин основательной разработки историческихъ матеріаловъ. Мене заслуживаетъ одобренія пространная и въ католичесіюмъ дух написанная ‘Исторія Англіи’ Лингарда (род. 1771, ум. 1851 г.). Въ первый разъ книга появилась 1810 г. и въ непродолжительномъ времени выдержала пять изданій. Она доведена до революціи 1688 г. Въ большомъ количеств экземпляровъ разошлись и сочиненія Арчибальда Элисона (род. 1792 въ Шотландіи), именно: ‘Всеобщая исторія Европы новаго времени до реставраціи Бурбоновъ’. Точка зрнія одностороння и обнаруживаетъ въ немъ приверженца партіи тори, разсказъ отличается правильностію, но сухъ. Другой тори, род. 1805. Лордъ Магонъ издалъ исторію испанской войны за наслдство (1834) и ‘Исторію Англіи отъ Утрехтскаго Мира до Версальскаго’ (1836—1853). Эти сочиненія заслуживаютъ вниманія и одобренія по умренности въ колорит (Магонъ принадлежитъ къ приверженцамъ Теля), отличаются достойнымъ уваженія патріотизмомъ, здравымъ разсудкомъ, свободнымъ отъ пристрастія къ какой либо партіи. Почетное мсто въ исторической литератур занимаютъ и американскіе писатели. Вилльямъ Прескоттъ (род. 1796 г.) въ своей исторіи Фердинанда и Изабеллы (1838 г.), въ исторіи завоеванія Мексики (1843), завоеванія Перу (1847) и исторіи Филиппа II. представилъ такіе ученые труды, въ которыхъ со всхъ сторонъ онъ исчерпываетъ предметъ. Такою же заслуженною похвалою пользуется Тикноръ за свою ‘исторію испанской литературы’.— Не совсмъ соглашаемся мы съ общепринятыми сужденіями о Бемкрофт. Георгъ Банкрофтъ (род. 1800) уже въ 1818 году отправился въ Германію, гд съ особенною ревностію старался образовать себя въ дух господствующаго тогда философско-эстетическаго направленія и пріобрлъ необыкновенное для иностранца знакомство съ господствующими школами Гегеля, Шлейермахера и Савиньи. По своемъ возвращеніи онъ поставилъ, для себя главною задачею — распространеніе философскаго образованія между своими соотечественниками. Своимъ участіемъ въ длахъ демократической партіи онъ пріобрлъ себ видное мсто, когда эта партія стала господствующею, именно онъ былъ отправленъ въ Лондон въ качеств посланника (1846—1849). Не смотря на это, онъ непрерывно продолжалъ занятія историческою литературою, посвящая ихъ преимущественно своей ‘исторіи сверо-американскихъ штатовъ, первый томъ которой вышелъ 1834 г. (продвиженія еще не было), и его ‘исторія сверо-американской революціи’ (1850) остановлена на первой части. Въ этомъ произведеніи мы ршительно находимъ слды нмецкаго образованія, рдкаго въ иностранц, но на сколько оно способствовало къ достиженію цли — это еще вопросъ. Мы здсь видимъ такія же смлыя и обширныя перспективы, какъ у Гегеля, такія же отличающіяся быстротою соображенія и остроуміемъ параллелизмы, какъ у Шлоссера, нельзя отказать ему и въ томъ наблюденіи надъ естественнымъ развитіемъ жизни народа, къ чему пріучила нмцевъ историческая школа. Но ему не достаетъ той ясности, правильности и той полноты въ разсказ, которыя составляютъ одну изъ главныхъ задачъ историческаго сочиненія. Авторъ берется за слишкомъ многое, чтобы остаться вполн врнымъ своему главному предмету. Въ его изображеніяхъ событій нтъ равности и послдовательности, и представленіе онъ замняетъ разсужденіями тамъ, гд нужно сгруппировать факты въ одинъ живой образъ. Необходимо указать на этотъ недостатокъ умнаго и талантливаго писателя, пріобртшаго себ большую заслугу въ дл образованія своего отечества, необходимо потому именно, что у насъ даютъ ему слишкомъ много значенія. Встрчая нмецкія идеи и нмецкій методъ въ дл историческаго изслдованія, мы упускаемъ изъ виду, что исторія въ тсномъ смысл иметъ совершенно другія задачи, особенно въ той области, которая еще почти вовсе неразработана. Тмъ боле справедливости мы отдаемъ тому сочувствію, съ которымъ отчасти встрчена была въ Германіи ‘исторія Греціи’ англійскаго историка Грота. Георгъ Гротъ — нмецкій уроженецъ, род. 1794 г., извстный въ начал не какъ ученый, но какъ банкиръ. Съ 1832 года по 1841 онъ былъ въ парламент представителемъ радикальной партіи. За разработку своей исторіи Греціи, приготовительные труды къ которой начались еще 1823, онъ принялся 1846 года. Его исторія, которая по своему чрезвычайному объему не могла пользоваться популярностію, не встртила сочувствія и со стороны боле строгихъ ученыхъ, и именно по отношенію къ тмъ пунктамъ въ области исторіи, которые остаются еще спорными, по своей важности. Если Гротъ основательно ршалъ спорные вопросы, напр. о сочиненіяхъ Гомера, то все-таки нельзя ожидать, что наши нмецкіе ученые съ своими взглядами, выработанными чрезъ свои многостороннія изученія безъ дальнйшихъ споровъ, согласились съ нимъ. Но вс согласятся въ томъ, что Гротъ, какъ критикъ, можетъ стать въ первомъ ряду нмецкихъ ученыхъ, и это все-таки меньшая степень его заслуги. Главную его заслугу составляетъ то всеобъемлющее историческое представленіе, въ которомъ онъ такъ необыкновенно усплъ совмстить критическую точность съ наглядностію изображенія. Къ этому нужно прибавить еще твердость нравственныхъ началъ и свободный, многосторонній взглядъ. Правда, Гротъ — писатель съ чисто прагматическимъ направленіемъ, какъ и вс его соотечественники, которые пріобрли серьозное иностранное образованіе, не смотря на то, онъ на столько либераленъ, на столько только можно быть такимъ человку съ преимущественно практическимъ образованіемъ. Изъ всхъ вообще англійскихъ историковъ одинъ только Маколей занялъ видное мсто во всемірной литератур, особенно въ Германіи онъ пользуется гораздо большею популярностію, чмъ кто либо изъ отечественныхъ историковъ. Очень немного можно найти такихъ кружковъ въ гражданскомъ обществ, въ которыхъ не была бы хорошо извстна его исторія революціи 1688′ хотя вообще научная литература встрчаетъ иногда въ нихъ мало сочувствія. Почти безъ преувеличенія можно сказать, что эта исторія не только что встртила сочувствіе, но и читатель, точно также, какъ и романы Диккенса. И это тмъ боле удивительно, что событіе такъ отдаленное отъ насъ по времени, разсказывается съ такою подробностію, которая не совсмъ нравится намъ даже при изображеніи непосредственно предшествующей намъ эпохи. Причина такого успха лежитъ не въ идеальномъ пониманіи изображаемыхъ имъ фактовъ), не въ общечеловческомъ сочувствіи къ органическому развитію историческихъ событій, которое одинако важно везд и изученіе котораго было бы важно для уразумнія нашего собственнаго будущаго, также не въ занимательности изображаемыхъ имъ личностей, потому что большая часть изъ нихъ негодяи, да и самый Вильгельмъ Оранскій, любимый герой автора, можетъ дать пищу уму, а не фантазіи. Нтъ, она лежитъ прежде всего въ блестящемъ изображеніи, потомъ въ той тонкой діалектик, при помощи которой Маколей уметъ навязать свои взгляды публик. Что касается перваго, онъ не иметъ соперниковъ въ современной литератур. Маколей, прежде всего поэтическая натура, и пусть упрекаютъ его въ томъ, что онъ бываетъ рабомъ своего таланта, что въ своихъ картинахъ допускаетъ боле рзкія краски и очертанія, чмъ сколько позволяетъ ему историческая врность,— все таки нужно остерегаться, чтобы не слишкомъ далеко зайти въ своихъ упрекахъ. Въ сущности его можно упрекнуть только въ опрометчивости, но въ цломъ онъ умлъ достигнуть высшей задачи историка, представить наглядную и удовлетворительную картину и считать только критическіе провренные факты матеріломъ для ней. Этотъ пластическій талантъ оправдываетъ и подробное изложеніе имъ событій. Если бы какой нибудь историкъ съ такимъ же талантомъ и также картинно, какъ и Маколей, захотлъ изобразить наше собственное, (т. е. германское) гораздо боле великое прошедшее, онъ встртилъ бы въ тмъ большее сочувствіе, чмъ подробне было бы его произведеніе, потому что по необходимости нужно прибгать къ подробностямъ, чтобъ быть понятнымъ толп. Нмецкіе историки и особенно талантливйшіе изъ нихъ, имютъ обыкновенно тотъ недостатокъ, что пишутъ для образованнаго класса, разсчитывая, въ своихъ смлыхъ предположеніяхъ, на ихъ образованность и пониманіе. Тоже можно сказать и о его діалектическомъ талант. Мы не хотимъ утверждать того, что его сужденія везд справедливы, скажемъ только, что они вполн понятны для насъ, и въ то самое время какъ мы слдимъ за ходомъ его мыслей, мы знакомимся вмст съ тмъ и съ изображаемыми личностями и начинаемъ любить ихъ, привыкаемъ думать объ образ дйствій тхъ людей, на которыхъ въ другомъ случа не обратили бы вниманія. Его первые критическіе опыты (Маколей родился 1800, его первыя дв части исторіи явились въ 1848 году) отличаются большою смлостію, живостію и остроуміемъ выводовъ. Онъ не избгаетъ парадоксовъ, противорчить общепринятому мннію доставляетъ ему иногда невыразимое наслажденіе. Въ его большомъ произведеніи, въ которомъ попадаются иногда его раскольническіе взгляды, нтъ уже этой шероховатости, и чрезъ это онъ пріобртаетъ solidit основательность, что для большинства публики все таки лучшая рекомендація писателя. На эту чисто англійскую карту историка, который намъ не мшало бы до извстной степени поучиться, до сихъ поръ слишкомъ мало обращено вниманія. Впрочемъ, если достоинство произведенія и велико, то нельзя отрицать и того, что энтузіазмъ публики въ начал былъ безграниченъ. Уже по выход слдующихъ частей произошла нкоторая реакція. Первыя части при небольшомъ числ событій общали драмматическую законченность, въ слдующихъ частяхъ этого нтъ, а потому естественно что веденный съ мельчайшими подробностями разсказъ наконецъ сталъ надодать, если уже не было видно никакой цли въ подобномъ разсказ. Но его примръ научаетъ насъ излагать эпохи исторіи съ художественнымъ тактомъ, смотря по тому, какую она по природ своей допускаетъ законченность, драмматическую или эпическую.
Разсматривая новйшую англійскую литературу въ ея общемъ род развитія, мы замчаемъ точно также какъ и въ нмецкой и французской постепенный переходъ ея изъ поэзіи въ прозу. Современная поэзія безъ всякой цли вращается въ лабиринт метафизики, а проза съ смлою увренностію приходитъ въ большее и большее прикосновеніе съ жизнію и старается воспроизводить ея явленія и понять ея внутренній смыслъ, и потому безъ всякаго сомннія она въ скоромъ времени возьметъ верхъ, но это еще не ршаетъ конечно вопроса объ относительномъ значеніи этихъ двухъ формъ проявленія умственнаго движенія.
Шмидт Юлиан
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мильтон, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1825
  2. О литературе французской в XVIII столетии, Барант Проспер, Год: 1809
  3. Граф Чатам, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1844
  4. Шатобриан, Фаге Эмиль, Год: 1889
  5. Йенс Петер Якобсен (1847-1885), Вольф Теодор, Год: 1907
  6. Лабрюйер, Сент-Бёв Шарль-Огюстен, Год: 1839
  7. Новое в искусстве, Боргоньони Адольфо, Год: 1888
  8. Сэр Виллиам Темпль, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1838
Электронная библиотека