Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
ОБЫВАТЕЛЬ И ГОРОДОВОЙ.
ОБЫВАТЕЛЬ И ГОРОДОВОЙ.
Обыватель и городовой, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Два-три теплыхъ солнечныхъ денька растопили снгъ и совсмъ согнали его съ улицъ, оставивъ только густую зловонную грязь, быстро высыхающую на солнц. Посинлъ и надулся ледъ на Нев, какъ больной въ предсмертной агоніи. То-же сдлалось и на каналахъ. Образовались большіе полыньи. На уцлвшемъ еще льд ярко обозначился накиданый въ разное время мусоръ. Кой гд виднются стоптанный опорокъ, голикъ отъ метлы, дохлый котенокъ, обручъ отъ бочки. Спуски на ледъ загорожены досками и въ нкоторыхъ мстахъ охраняются полиціей.
Вотъ около одного изъ спусковъ на Фонтанк невозмутимо стоитъ городовой, вперивъ тупой взоръ на какую-то одну точку на противоположно лежащемъ дом. Къ спуску подходитъ пьяненькій мужиченко въ дырявомъ полушубк на распашку и въ замасленомъ картуз съ разорваннымъ козырькомъ. Подошелъ, покосился на городоваго и лзетъ черезъ загородку на спускъ.
— Ты куда? Нельзя!— лаконически отрзываетъ городовой, не двигаясь съ мста.
— Отчего нельзя?.. Господамъ можно, а намъ нельзя!.. ломается мужиченко.
— И господамъ нельзя. Видишь загорожено! Провалиться можешь.
— Анъ вдругъ на счастье и не провалюсь.
Мужиченко уже занесъ ногу.
— Теб говорятъ!— кричитъ на него городовой и отстраняетъ слегка шашкой.
— А почемъ я знаю, что мн?.. Можетъ и не мн… Ты меня за шиворотъ возьми, тогда я и буду знать . А то взялъ, наградилъ по затылку — вотъ мы и поймемъ, что запрещеніе, а то: нельзя!..
Городовой машетъ рукой. Мужиченко опять лзетъ черезъ загородку.
— Опять? Честью теб говорятъ, что провалишься!
— А ты зачмъ честью? Ты обругай — ну, мы и будемъ имть свое понятіе. Провалишься! Хочешь на пару пива, что не провалюсь? Денегъ, что-ли, у насъ нтъ! Деньги есть. Ты какой губерніи?
Мужиченко растопыриваетъ ноги, и смотря въ упоръ на городоваго пьянымъ взоромъ, побрякиваетъ мдяками въ карман. Городовой молчитъ.
— Такъ не хочешь вдарить меня по загривку?— пристаетъ къ нему пьяный.
— Иди ты своей дорогой! Мотыга!— вырывается у городоваго.
— Мотыга! Это мы и безъ тебя знаемъ, потому три съ четвертакомъ пропили, а ты хвати меня кулакомъ по становой жил — вотъ я и караулъ закричу.
— Э-эхъ!— кряхтитъ городовой, сжавъ зубы, и старается не глядть на пьянаго, но тотъ продолжаетъ допекать его.
— Ну, а ежели я тебя фараономъ назову? Вдаришь?— спрашиваетъ пьяный.— Тоже не вдаришь? Чудесно! Какая-же ты посл этого полиція? Эфіопъ и больше ничего!
— Что!— возглашаетъ городовой.— Какое ты слово сказалъ?
— Никакого. Вотъ на ту сторону хочу и пойду.
— А я теб говорю, что не пойдешь! Или въ казенное-то тепло очень захотлось?
— Намъ, братъ, казенное тепло не страшно, ты насъ имъ не пугай. Мы въ немъ, почитай, посл каждаго праздника сидимъ… А ты полосни меня по-уху, попробуй! Обижать-то можно!
Мужиченко плачетъ и отираетъ глаза полой полушубка. Между тмъ около мужика и городоваго начинаютъ уже останавливаться прохожіе: баба въ синемъ кафтан съ длинными рукавами, господинъ въ очкахъ и съ портфелемъ, полотеръ со щеткой и ведромъ мастики.
— Чей ты, землякъ?— пристаетъ къ мужику баба.— Съ какого мста?
Тотъ молчитъ и уже начинаетъ всхлипывать.
— Что съ нимъ такое? Объ чемъ онъ плачетъ?— интересуется господинъ въ очкахъ.
— Да надо полагать, хмльной деньги потерялъ, даетъ отвтъ полотеръ.
— Какое деньги! Просто городовой дерется,— поясняетъ баба.
— А ты видла?— возмущается городовой.— Эхъ куричья шерсть! Деревня!
— Объ чемъ ты, любезный?— спрашиваетъ пьянаго господинъ въ очкахъ.
— Ваше-ско… благородіе! Явите Божескую милость, заступитесь!— плачетъ мужикъ.— Теперича генералъ Мухоловцевъ приказалъ, чтобъ къ десяти часамъ во фрунтъ! Топку у нихъ чтобъ въ нижнемъ этаж поправить, такъ какъ мы, значитъ, печники, ну, а городовой не пущаетъ. Генералъ строгій… Какъ что — сейчасъ: ‘Никита во фрунтъ!’ Ну, и слушай его команду!
— Отчего-же ты не пускаешь его къ исполненію своихъ обязанностей?— обращается къ городовому господинъ въ очкахъ.
— Да кто его, господинъ, не пущаетъ! А онъ хочетъ черезъ ледъ… Ну, а у насъ приказъ, чтобы, по неблагонадежности Фонтанки, препятствовать,— разсказываетъ городовой.— На то и загородка, а онъ лзетъ.
— И ползу!— кричитъ мужиченко, подбоченившись- — Потому генералъ на этой сторон существуетъ, а я червь супротивъ него и обязанъ слушаться.
— Ну, ты и обойди кругомъ, по мосту.
— Ахъ, ваше боголюбіе! какъ я могу, коли была команда: ‘Къ десяти часамъ во фрунтъ’.
— Да пусти ты его, служивый! Вдь онъ утонетъ, а не ты!— вмшивается баба.
— Вишь прыткая! Онъ утонетъ, ему ничего, а съ насъ спросится, мы въ отвт .
— А ты вытащи! На то ты и городовой, чтобъ обывателей ловить!— не унимается мужикъ и снова заноситъ ногу.
— Ты чего-же это, куричій сынъ? Разпотрошить мн тебя, что-ли!— выходитъ изъ терпнія городовой и хватаетъ его за рукавъ.— Ангеловъ, черти окаянные, изъ терпнія выведете! Прочь отсюда!
Легкій тумакъ въ спину. Раздаются ругательства. Мужиченко, передвинувъ шапку со лба на затылокъ, отходитъ отъ спуска, покачиваясь и, обернувшись къ городовому, кричитъ ему:
— Фараонъ!