Обыск, Крюков Федор Дмитриевич, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Рукописный отдел РГБ, фонд 654, картон 2, ед. хр. 10, лист 12

Федор Крюков

ОБЫСК
(Упрощенным порядком)

Визит был совершенно неожиданный. Но, свыкнувшись за последние годы с атмосферой сюрпризов и внезапностей, Лапин {В рукописи здесь и далее лишь инициал Л.} не удивился.

И пристав, и заседатель были в кителях нового образца, цвета хаки, при холодном оружии (у заседателя, впрочем, из кармана предательски выглядывала ручка револьвера). Они расшаркались с ловкостью почти военных людей и поочередно отрекомендовались:

— Полицейский пристав третьего участка!

— Заседатель первого участка!

По узеньким погонам на их плечах, с одним просветом и одной звездочкой, Лапин определил их чин: коллежские регистраторы. И оттого, что чин был невелик, в голове мелькнула самонадеянная мысль: как будто не так уж и страшно…

Пегое лицо пристава, изрытое рябинами и закопченное, очень напоминало морду не очень породистой, но серьезной лягавой собаки — из тех, что любят мирно дремать под окном у кухни да изредка, без особой охоты, щелкать зубами против надоедливых мух.

А заседатель был весь точно сметаной вымазан: белые, торчащие из носа усы, белые брови, белая, короткая шерсть на голове, сквозь которую видны были прыщи на коже, и шмыгающий по сторонам суетливый, но какой-то неосновательный взгляд…

(Позади заседателей, в дверях передней к в коридоре, стояли три казака, всё рослый, богатырски сложенный народ. У них были большие полицейские медали на груди и вместо оружия толстые костыли в руках) {Этот фрагмент в рукописи зачеркнут автором.}.

Пристав не без торжественности возложил на стол свой портфель, медленно раскрыл его и с глубокой, почти бездонной почтительностью извлек оттуда полулист бумаги.

— Вот позвольте предъявить сей документ, — сказал он деланно равнодушным тоном, который предназначен был подавлять своим ледяным холодом.

На документе сбоку значилось: ‘Окружной атаман Усть-Медве-дицкого округа. Часть гражданская. No такой-то…’

А затем шло самое обоснованное предписание: на основании такого-то параграфа Положения об усиленной охране произвести обыск у бывшего члена Государственной Думы ‘для обнаружения нелегальной литературы’. (Подпись: генерал-майор Широков).

Несмотря на то, что со стороны закономерности предъявленный документ представлял явление идеальное (точная ссылка на параграф Положения об усиленной охране, указание на мотивы обыска — бывший член Государственной Думы, категория, само собой разумеется, подлежащая периодической перлюстрации), — все-таки в душе у Лапина невольно поднялось чувство обиды и в первый момент встали недоуменные вопросы: почему? на каком основании? по какому поводу?

Такова уж неискоренимая слабость человеческой натуры: вопрошаешь немое пространство даже при явном отсутствии надежды на отзвук…

Генерала Широкова Лапин никогда не видел, но слышать о нем кое-что слышал. Боевые лавры, увенчанные впоследствии генеральскими эполетами, он приобрел на улицах г[орода] Риги. По рассказам станичников, человек был разбитной и деятельный агитатор.

— Сулил земли нам… Серебряковский юрт… — не без хвастовства говорил Лапину сосед после торжественного проезда генерала через станицу.

— Не может быть?

— Вот — святая церковь! Сам, своей собственной губой, брехал. ‘Вы, — говорит, — старички в случае чего — прямо ко мне! Всякую нужду ко мне и больше никуда! Чтобы я знал, кому и чего…’. ‘Да вот земельки бы нам, ваше п-ство’, — говорим. — ‘Пишите! Составляйте приговор, представляйте ко мне. Обозначьте, какую землю и где желаете получить’. — ‘Да нам вот, в[аше] п-ство, у Серебряка бы — куда лучше! И под руками… А земли у него невпроворот… И бывшая наша именно!..’ — ‘П-пишите и представляйте! А я направлю… я-а направлю! Я в Хоперском округе столько приговоров направил! Уезжал оттуда, — даже арестанты жалковали… образ мне поднесли!..’ — ‘Вот иш-шо, — говорим, — насчет жеребцов бы… Чижало нам с ними! (Содержи их, как господ каких, по тыще целковых в год на каждого выходит)…’ — ‘Что же, пишите насчет жеребцов. Направлю, все направлю. (Я в своем Хоперском округе)… Ничего, пишите! Только чтобы сеймищ у вас не собиралось! Агитаторов этих разных хватайте и ко мне представляйте. А я уж там знаю, как с ними поступить…’.

— Чего ж, это не дурно…

— Куда лучше.

Он остановился, посмотрел на Лапина смеющимися глазами и с особенным выражением прибавил:

— Николая Ефимыча в маковку поцеловал. И сейчас, бедняк, как вспомнит, так и зальется слезами. ‘Сроду, — говорит, — меня ни один генерал не целовал… и не думал, а вот привел Господь дожить…’. До слез рад…

Толкование слов генерала станичниками в смысле обещания земли оказалось, однако, очень распространительным. Они уже собирались было с осени ехать пахать землю помещика Серебрякова. Но суровая действительность скоро отрезвила их не очень толковые головы. Прежде всего потерпел крушение приговор их об уменьшении количества ‘войсковых производителей’, содержание которых тяжело ложилось на станичный бюджет, через неделю он был возвращен с резолюцией генерала: ‘Впредь мне таких приговоров не представлять!’.

Насчет земли приговор хотя тоже написали, но послать его уже не решились: генерал издали был не столь обходителен, как вблизи…

Поскольку деятельность староватого генерала касалась Лапина лично, — а она касалась, — никаких оптимистических ожиданий она
в нем не возбуждала. С первыми шагами генерала в округе совпало обвинение Лапина в нарушении правил о собраниях, когда такого нарушения не было, что признал и суд. Потом частные осведомления о том, когда он уедет из своего родного гнезда? Потом водворение в их станице, глухой, незаметной и очень тихой, полицейского заседателя… Лапин не скрывал: всеми силами старался он держаться так, чтобы генерал Широков даже забыл о его существовании. Оказалось, что усилия потрачены тщетно. Мог ли генерал забыть, что Положение об усиленной охране дает ему возможность в полной мере выказать глазомер, быстроту и натиск в отношении бывшего ‘неприкосновенного’?..

И он послал в атаку сразу двух заседателей, при холодном и огнестрельном оружии…

Но делать было нечего. Он заставил себя сделать веселую мину в прескверной игре и безрадостным тоном сказал, указывая на книжные шкафы к письменный стол:

— Не угодно ли?

Откашлялись. Кинули взгляд сперва издали, словно измеряли расстояние, приценивались. Потом подступили ближе. Заседатель начал проворно извлекать брошюрки в красных обложках. Пристав взял с другой полки первую подвернувшуюся книгу и остановил свой взор на заглавии.

— ‘Записки революционера’… {Имеется в виду одно из изданий знаменитой книги А.А. Кропоткина, появившейся в 1902 г.} Крякнул. Радость ли была в этом коротком, внушительном звуке или неодобрение — трудно было определить.

— За-пис-ки рево-лю-цио-нера! — повторил он раздельно: — я… сяду?..

— Пожалуйста.

Он сел, раскрыл книгу и стал читать. Долго читал. Перелистывал и опять читал. Крякал и на минуту останавливался. Тогда на лице его застывало выражение озадаченного пса, увидавшего в реке отражение солнца и облаков.

Заседатель между тем набрал уже целый ворох ‘нелегальной литературы’: ‘Журнал для всех’, ‘Былое’, книжечку ‘Крестьянское мало-земелье’ — приложение к какому-то сельскохозяйственному журналу, — брошюрки в красных обложках со статьями Л.?Толстого. Но лондонское издание тех же статей — в синей обложке — лишь повертел в руках и положил на место. Водворил также на место и серые книжечки ‘Сознательной России’. Из народно-социалистических сборников конфисковал только те, которые носили название ‘Трудовой народ’.

В сомнительных случаях он боком подвигался к третьему участку и шепотом, и мимикой спрашивал у него указаний. Третий участок, занятый книгой, коротко ляскал зубами, как будто отпугивал надоедливую муху, и снова погружался в чтение.

— Чтобы эту книгу правильно определить, ее всю прочитать нужно, — обратился он наконец к Л[апину] тоном упрека.

— Это долго, — сказал доктор виноватым голосом (как-то само собой возникло в нем неожиданное и непонятное чувство виноватости).

— То-то и есть-то! Поэтому я… приобщу ее к делу!.. Гмм… мм… ммэ… А это что за ‘Песни труда’?

— Посмотрите…

— ‘Пес-ни тру-да’… Известное дело: долой самодержавие?

— Изданы были при самодержавии. Кажется, продаются и теперь…

— Мало ли что продаются! Я вот в октябре 905-го сам покупал такие книжки, за которые после приходилось арестовывать… да! Сверюсь с циркуляром… ‘Книга русского рабочего’… Ммм… Тоже, вероятно, из области фантазии? Чего-нибудь нагородил… Эх, господа, господа! И что это вам за охота с этими пустяками!.. Ведь вот вы… имеете хорошее место, приличное жалованье получаете… Ну к чему? Какого рожна надо?.. Ах…

Лапин набрался смелости и спросил:

— Если не ошибаюсь, вы — бывший учитель?

— Да… приходский, — простодушно-серьезным тоном ответил пристав: — а коллега вот почти по вашей части… из ветеринарных фельдшеров. А что?

— Да так… Лапин слегка замялся, затрудняясь объяснить свое любопытство. Хотелось бы и ему слегка поморализировать, но не хватило решимости, и он сказал:

— Незаметно в вас этого… как бы сказать… навыка. Вот жандармы, например, — у тех живо: взглянул на заглавие — сюда или туда… А вы колеблетесь, боретесь с сомнениями, читаете мораль…

— Да, те — народ привычный. Мы ведь недавно…

— Не одна привычка. И сметка нужна.

— Да ведь мы только начинаем!.. — В голосе пристава послышалось даже чувство обиды: — Всякое дело практики требует — вы сами пони-маете! Сразу-то и вошь не поймаешь… И как бы желая опровергнуть неосновательно обнаружение доктором предпочтение жандармам, он строгим голосом спросил:

— А вот — позвольте узнать — где прокламации у вас хранятся? Где прикажете их искать?

— В письменный стол загляните.

— Ага! Слушаем-с… Посмотрим. Это что, например?

— Это — рукопись. Приготовлена для печати.

— Необходимо просмотреть!

— Просмотрите.

— Ну… Это долго здесь… Мы приобщим ее к делу. А это что за брошюрка? Откуда?

— Это — оттиски из журнала ‘Русское Богатство’. Автору обыкновенно присылается десять экземпляров.

— Гмм… Так, так… Приобщим к делу, — холодно-непреклонным тоном сказал он: — А это что? Открытые письма? Посмотрим… ‘Хлеба вам?..’. Гурко, что ли? Как будто он… Пора уж это бросить, господа! Не за свой кус принимаетесь… Приобщим к делу. Копия с циркуляра войскового штаба… ‘Русский инвалид’… Приказ командира т[акого]-то полка… Гмм… Ведь вы в военной службе не служите?

— Как видите.

— Зачем же у вас эти вещи?

— Н-но… извините… вы как будто, согласно предписанию вашего начальства, должны нелегальную литературу искать? Так мы уж после на тему о военной службе поговорим…

— Мм… да. Ну хорошо. Только это — как бы вам сказать? — наводит на мысли… А в этом ящике что? Вырезки из газет? Ну, это тут целую неделю разбирать надо… Приобщу к делу… там будет видно… А-а, деньги! Золотцо-то теперь не часто попадается!..

Он долго перебирал в руках несколько, золотых монет, вскидывая их на ладони, рассматривал, перетирал пальцами, и на лице его явилось какое-то родственное ласковое выражение.

— Не фальшивые ли? — подмигнул он левым глазом и мило усмехнулся.

— Может, взяли бы один… на память?.. — сказал доктор с невинным видом.

Пристав опустил глаза и отвернулся. Потом вздохнул и положил монеты в коробочку с перьями, где они и были. Но не взял. Опять при-нялся было за поиски. Он открыл ящики письменного стола, погрузился в чтение писем Читал письма, копии с патриотических приговоров, которых Лапин собрал большую коллекцию, номера ‘Русского Знамени’, прокламации ‘Союза русского народа’.

Когда Лапин проходил по коридору, казаки тяжело вздыхали. По лицам их было видно, что дело делается серьезное, хотя и не совсем понятное им. Последние мухи лета, они были злы и неотвязчивы. От заседателя сильно несло отхожим местом, и аромат этот, казалось, облипал.

— Здесь, вероятно, классическое что-нибудь? — подходя к другому шкафу, в котором стояли журналы за старые годы, сказал заседатель

Он уже успел отбросить на диван из первого шкафа все противозаконное. Образовалась изрядная куча. Видимо, устал. Но искать было надо.

— Наделаем вам беспорядку, — уж извините…

Он потащил целое беремя толстых переплетенных книг и тотчас же разронял их.

— Библиотека-то у вас… фун-да-мен-таль-ная… — смущенным голосом сказал он.

— Д-да… это верно! Особенно по жаркому времени… — прибавил облепленный мухами пристав: — пообедать бы пора… Ммм… мм… ммэ… — недовольно рычал он.

Антошкин на правах знакомого сочувственно и тяжело вздохнул и густым тенором сказал:

— А у меня с самого утра крохи во рту не было… Туда сходи, оттоль принеси, там захвати… Домой давеча пошел, — баба ушла куда-то… Росинки маковой во рту не было…

Лапин велел прислуге дать ему что-нибудь из съестного. Принесли остатки вчерашнего пирога с яблоком. Антошкин, радостно кивая голо-вой, отломил пальцами кусок и предался торопливому наслаждению.

— Еще где у вас? — спросил заседатель.

— О чем изволите спрашивать?

— Литература где еще у вас?

— Есть на потолке. Есть в кладовой.

— Архив?

— Да там увидите.

— Нет, пожалуй, достаточно, — сказал он вдруг, смеривши глазом ворох книг на диване и вороха бумаг на столе и стульях.

Лапин осведомился, оставят ли они ему какой-нибудь списочек взятого.

— В протоколе все подробнейше запишем и, конечно, вам дадим, — сказал третий участок солидным тоном.

Он достал из портфеля лист бумаги и принялся писать протокол. Заседатель от скуки перечитывал письма, уже прочитанные приставом. Казаки стояли в коридоре и в передней, монументальные, молчаливые, как будто недоумевающие, и устало вздыхали. Полуденное солнце дышало в раскрытые окна и двери тихо струящимся зноем. Рой мух вился над пегим, мокрым лицом пристава, в глубоком напряжении склоненным над бумагой. Аромат отхожего места, казалось, облипал лицо, руки, платье…

Составление протокола пошло как-то туго. Пристав, видимо, затруднялся в определении тех пестрых документов, которые он забрал из письменного стола. Нелегко это было сделать. Несколько раз он перечеркнул лист, открыл, достал новый. Номер ‘Русского инвалида’ — это так. Но вот — ‘Законопроект об утилизировании смертной казни в православном самодержавном государстве полковника Кононова’… длинно, неуклюже, двусмысленно… а иначе как его поименуешь в протоколе? А как обозначить все эти вырезки из газет, — целый ворох?..

Сильно потел и досадливо крякал. Заседатель заскучал.

— Это вы все подробно хотите?! — спросил он.

— А как же?

— Да просто… гамузом!

Но пристав колебался. Наконец, видимо, совсем выбился из сил и остановился.

— Знаете что, Андр[ей] Петр[ович]? Я вам пришлю списочек после. А сейчас — просто голова раскалывается! Да и вам, я думаю, надоело?

Лапин пожал плечами с видом недоумения и фатальной покорности.

— Конечно. Но мне надо все-таки иметь в руках что-нибудь. Вот вы берете книжки ‘Журнала для всех’, ‘Былое’, сборники ‘Знания’ — все такие вещи, которые всюду безвозбранно продаются. И я за них деньги платил. А вы их возьмете из соображений высшей политики — ну как же я заставлю вас возвратить их?

— Даю вам честное слово благородного человека, — с достоинством воскликнул пристав: — список всего вы получите… И книги, которые законные, тоже. Сегодня же вечером. Сверюсь с циркуляром и… ежели не того, так я их назад! Ведь, я полагаю, и инспектор типографий так же поступает?

Он поглядел на доктора наивно вопрошающим взглядом. Лапин в недоумении пожал плечами.

— Так я… вечерком!..

Он поспешно набил портфель конфискованными бумагами и газетными вырезками. Казакам указал на книги, предназначенные для ареста заседателем. Один из огромных бородачей с видом некоторого опасения подошел и большими, рабочими, мозолистыми руками стал складывать их одну на другую. Сложил. Бережно обнял колеблющуюся кипу и тотчас же уронил на пол. Растерялся, потому что пристав сердито крикнул:

— Эх ты! Что же ты, брат? Ведь это… вещь бумажная! Не арба и не косилка… Надо поделикатней!..

Стали собирать опять — уже двое.

— Ну-с!..

Пристав протянул доктору приятельским жестом руку. Доктор поспешно спрятал свои руки назад и, краснея и хмурясь, сказал:

— Извините…

— Хмм…

Пристав посмотрел удивленным взглядом, как(бы) недоумевая, за что сердит доктор, крякнул и пошел, забыв свой портфель. Заседатель галантно раскланялся издали и направился вслед за ним, сопровождаемый казаками.

Остался портфель с арестованными бумагами, запах отхожего места и рой мух. Да на душе что-то скверное, нагвазданное…

— Пришли, напакостили и ушли,— сказал вслух доктор.— Как все это нелепо и первобытно-просто!..

Лапин не дождался копии с протокола или какого-нибудь списка книг. Вместо этого через месяц пристав прислал извещение, что ‘на основании такой-то графы Положения о государственной охране земскому врачу Лапину, как замеченному в политической неблагонадежности, воспретить жительство в пределах областей, объявленных на положении усиленной охраны и на военном положении’.

И когда он в поисках работы ходил по большому, неласковому городу, видел кругом себя вместо тихих улиц родной станицы ущелья, сдавленные многоэтажными каменными громадами, засыпанные непрерывным треском и шумом движения, залитые пестрым потоком чужих, незнакомых, равнодушных людей, острое чувство тоски переносило его воображение из-под серого, запыленного ползучею, желтою копотью неба туда, в далекий родной край, издалека казавшийся необы-чайно прекрасным и милым. Вставало перед глазами близкое прошлое — родной народ, полный тайных загадок, то охваченный воодушевлением и единым возвышенным чувством благородности природы, то придав-ленный буднями тяжкой, скучной жизни, безнадежный и разоренный.

Но чаще вспоминались веселые восходы из-за верб, закутанных в голубую вуаль кизячного дымка, безмолвные, золотисто-багряные закаты с алыми стенами станичной церковки и задумавшимися галками на крестах. По ночам снилось: стучат в спину детские ручки, кричит звонкий голосок: ‘Папа!’ — и слышится в соседней комнате проворный топот маленьких босых ножек… Проснулся, — никого.

За окном непрерывный льется треск и грохот. В серой мгле с тоской гудят охрипшие гудки…

Первая публикация: ‘Советская Россия’, No 42 (10193), 18 февраля 1990. С. 4.

Публикатор А. Вихрян

Из вступительной заметки:

Любопытна история, написания рассказа ‘Обыск‘. Автограф рукописи представляет собой черновой вариант указанного произведения. Первоначальное название рассказа — ‘Упрощенным порядком‘. Но затем при доработке Ф. Д. Крюков написал красным карандашом на обложке тетради — ‘Обыск’, не зачеркнув прежний заголовок. Дата написания и доработки отсутствует, но из содержания становится понятным, что речь идет о событии, действительно имевшем место в жизни писателя. 9 июля 1907 года по распоряжению окружного атамана Устъ-Медведицкого округа у бывшего члена 1-й Государственной Думы Ф. Д. Крюкова был произведен обыск, в результате которого конфискована 21 брошюра ‘для проверки по каталогу’. Взамен Федору Дмитриевичу была выдана справка, подписанная заседателем 3-го участка Устъ-Медведицкого округа. Первоначальный вариант рассказа ‘Обыск’ представлял собой документальный очерк, в котором до мельчайшей подробности было зафиксировано происходившее. Затем Ф. Д. Крюков заменяет собственное имя именем земского врача Андрея Петровича Лапина, вместо заседателя третьего участка фигурирует полицейский пристав того же участка и т. д.

Оригинал здесь — http://www.fedor-krjukov.narod.ru/proza/OBYISK.htm

ОБЫСК (Упрощенным порядком)

Читайте также:

ОБЫСК
(Упрощенным порядком)