ОБЩЕСТВЕННЫЙ И БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ
ОБЩЕСТВЕННЫЙ И БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ
I
II
III
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Общественный и бюрократический консерватизм, Бердяев Николай Александрович, Год: 1916
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Бердяев, Н.А. Падение священного русского царства: Публицистика 1914—1922
М., ‘Астрель’, 2007.
В России почти не существует консерватизма как идейного общественного направления. Консерватизм всегда у нас был официальным, бюрократическим. Идейно-общественный консерватизм не допускался и был под двойным запретом — запретом реакционной власти, которая не нуждалась в его услугах, и запретом прогрессивной общественности, которая боялась его как реакции. Сверху такой консерватизм казался антигосударственным, снизу казался он антиобщественным. Идеологический консерватизм славянофилов не имел никакого прямого влияния на жизнь. Со стороны официальной власти он встречал самое подозрительное и пренебрежительное к себе отношение. Такое же подозрительное и пренебрежительное к себе отношение славянофильская консервативная идеология встречала и со стороны передовой русской общественности. Государственно-действенным был у нас лишь один Катков, лишь в его лице печатное слово приобрело огромное государственное значение. Но досталось это дорогой ценой, ценой отказа от всяких идей, приспособлением слова к утилитарной государственности. Государственность и общественность оставались у нас разорванными. Наши идеологии строились почти на трансцендентном противоположении государственности и общественности. Совсем как в завоеванных странах. Государственность была отчуждена не только от общественности но и от всякой жизни идей, не нуждаясь в услугах идей. Общественные идеи славянофилов о ‘православии, самодержавии и народности’1 встречали со стороны представителей официальной государственности самое презрительное к себе отношение. Официальная государственность как бы сознавала себя ‘бытием’, противоположным всякому ‘мышлению’ и не нуждающимся ни в каком мышлении. Идеи не считались делом серьезным, а забавой или роскошью, которую можно лишь попускать. Официальная государственность не искала себе опоры, питания и спасения в идеях, которые всегда ведь выражают активность общества, она опиралась на свою фактическую самодовлеющую силу. В этом был некоторый самообман, потому что официальная государственность потому только и была сильна и несокрушима, что в обществе, в народе была ‘идея’, ее поддерживающая и перед ней смиряющая. В конце концов, ‘идеи’ правят миром и без них бессильны все министры и губернаторы, все штыки и материальные орудия. Но эту сокровенную власть идей дано сознать лишь немногим и менее всего тем, которые являются их внешними послушными орудиями.
Для русского бюрократизма — явления единственного в своем роде — характерно не то, что он идейно консервативен. Существенно для него то, что он все допускает только из себя, как свое соизволение, ощущает себя силой трансцендентной по отношению к обществу и народу, не допускает помимо себя никакого другого источника общественно-государственной жизни и развития. Этого рода бюрократизм может быть временами и либеральным, он принужден допускать и реформы, но это либерализм — непременно бюрократический, и эти реформы — непременно бюрократические. Один из парадоксов русской государственности можно формулировать так: скорее допустим бюрократический либерализм, чем общественный консерватизм. Идейный общественный консерватизм есть самодеятельность общества, он пробует выражать волю народа, веру народа, идеалы народа. Вот этого-то исконный русский бюрократизм и не может допустить. Насильственный характер реформ Петра предопределил такое самочувствие и такую роль бюрократии. Она крепко стоит на противоположении между ‘мы’ и ‘они’, властью и народом, государством и обществом. ‘Мы’ — совсем особого, не земного происхождения, эта порода не может происходить из недр русской земли. Концепция в высшей степени напоминающая природу завоевателей. ‘Мы’ можем быть консервативны, можем быть и либеральны, если захотим и признаем нужным. ‘Они’ же и консервативны не должны быть, активный консерватизм их был бы уже притязанием на принадлежность к той же породе, к которой принадлежим и ‘мы’. И ‘им’ остается только пребывать в состоянии бессильной и безответственной оппозиции. Принципиальная оппозиция, переходящая временами с конкретных форм власти на самую русскую государственность, и была неизбежной идеологической реакцией ‘они’ на притязания ‘мы’ быть безраздельными и единственными выразителями русской государственности. Бюрократические ‘мы’ всегда склонны были думать, что ‘они’, т. е. общество и народ, — враждебная оппозиция, презираемая за свое бессилие и вместе с тем вызывающая вечные опасения и подозрения.
Идейно-консервативные ‘они’ сбивают с толку, к ним неприменима бюрократически-полицейская точка зрения. Такого рода ‘они’ могут претендовать на активную роль в общественно-государственной жизни до того ‘переворота’, которого оппозиционные ‘они’ хотят и которого мы не допустим. Поскольку есть у бюрократического ‘мы’ какая-нибудь идеология, в большинстве случаев ее совсем нет, она базируется на том, что бессловесный народ за них и что ‘мы’ делают за него дело государствования. Но общественный консерватизм предполагает, что народ не совсем безмолвствует, что и у него есть свое высказываемое мнение, своя хотя бы консервативная активность. Славянофилы были врагами бюрократии и полагали, что бюрократия отделяет царя от народа. Общественный консерватизм есть все же форма общественно-народного самоуправления, хотя в известном духе направленная.
Не только общественный либерализм, но и общественный консерватизм дворянского самоуправления, земского самоуправления, городского самоуправления, купеческого самоуправления всегда немного не по душе официальному, бюрократическому консерватизму. Всякая общественная самодеятельность и активность беспокойна, сегодня она направлена консервативно, завтра она может быть направлена либерально и даже революционно. Когда какой-нибудь видный бюрократ делается слишком популярным в каких-нибудь общественных кругах, это уже нежелательно и небезопасно. Такая популярность есть уже общественная активность, косвенное соучастие общественности в делах государственных. Официально-бюрократический консерватизм очень ревнив, он не хочет ни с кем ничего разделить, он очень мнителен. Общественный консерватор, не прошедший бюрократического пути, и в роли министра представляется не своим человеком, чужаком, он вносит в государственное управление чуждые навыки общественности, он кажется либеральным, несмотря на свои решительно консервативные убеждения. Податливый и не слишком принципиальный либерализм бюрократического типа более терпим, чем принципиальный и несгибаемый общественный консерватизм. В первом типе есть сервилизм2, которого нет во втором.
Бюрократическое царство — замкнутое царство, ничего постороннего в себя не допускающее, оно мнит себя абсолютным царством, оно не верит ни во что, не из собственных его недр исходящее. Бюрократическое царство не терпит соединения с остальным Божьим миром, оно все из себя порождает и все себе подчиняет. Бюрократическое царство может пойти на то, чтобы умеренно, слегка реформировать мир, но не соглашается не только на то, чтобы мир сам себя реформировал, но и на то, чтобы мир сам себя охранял. Метафизика бюрократизма не терпит никакого самостоятельного, самобытного бытия наряду с собой, Метафизика эта совершенно трансцендентная, она не терпит действия имманентных сил в мире, в обществе, в народе.
Все эти отвлеченные мысли подтверждаются бюрократической судьбой таких идейно-убежденных общественных консерваторов, как A. Самарин, князь Н. Щербатов или А. Наумов. А.Д. Самарин консервативнее многих министров-бюрократов, он определенно правый и всегда был правым в качестве общественного деятеля. Но его правость — общественная правость, его консерватизм претендует быть народным консерватизмом, вся ткань его — не бюрократическая ткань. И он не мог быть терпим в бюрократическом царстве. Он вносил в это царство нет зависимость, идейную самостоятельность, привычки общественного самоуправления, неподатливость, несогласие на сервилизм. Все это чуждо бюрократическому царству и не вмещается в его недрах. Общественный консерватор кн. Щербатов в роли министра внутренних дел выглядел либералом, говорил о ‘доверии к обществу’, допускал общественную самодеятельность. Для бюрократического царства он оказался человеком, испорченным навыками общественности. Даже общественность, представленная консервативными предводителями дворянства, непригодна для бюрократического царства. Слишком твердые убеждения, слишком определенные консервативные идеи не подходят к этому царству. Там нужна большая податливость, гибкость, согласие на вполне зависимое положение. Общественные консерваторы в роли министров все же походят более на ‘они’, чем на ‘мы’.
Но тайна бюрократии — в том, чтобы не допустить вхождения ‘они’ в ‘мы’, навеки сохранить Противоположение. Ведь за консервативной общественностью может потянуться и всякая другая общественность1. Когда консерватор слишком общественен, — слишком независимо идеен, — он уже тем самым либерален, он пробивает брешь в замкнутом бюрократическом царстве. В русской бюрократии государственное сознание было слабым именно потому, что лишь себя она почитала государственной стихией. Всякая общественная самодеятельность извергалась из государственности и признавалась лишь как терпимая оппозиция. Не только земское и городское самоуправления, но и Гос. Дума все еще в глазах нашей бюрократии — не органическая часть Русского государства, а общественная оппозиция, которая может быть терпима лишь до известного предела. Но это — совершенно антигосударственное, до г государственное сознание. Государство смешивается и отождествляется с данным правительством. Истинно государственное сознание слабо было и у русской бюрократии, и у русского общества. Историческое значение русской бюрократии определялось сохранением внешней величины России, а не развитием ее внутреннего величия.
За отсутствием сколько-нибудь знаменательного идейно-настроенного консервативного слоя роль просвещенных, допускающих реформы консервативных элементов у нас, по всей вероятности, суждено сыграть умеренно-либеральным слоям, правому крылу тех элементов, которые группируются в земском и городском союзе, в военно-промышленном комитете, в думском прогрессивном блоке5. Исключительное господство официально-бюрократического консерватизма не только не может провести государственно-необходимых реформ, но не может и охранить Россию в целости. Идейные, культурные консерваторы существуют у нас не в качестве общественного слоя, обладающего положительным национально-государственным сознанием, а в качестве отдельных лиц. В массе наши консервативные элементы настроены реакционно, враждебны всякой культуре и лишены положительного сознания, в них почти отсутствует чувство ответственности перед родиной. Наши ‘правые’ не могут играть роль элементов консервативных в культурном, просвещенном смысле этого слова. ‘Правые’ разрушают национальное единство, России. Культурно-консервативные элементы могут играть роль звена, поддерживающего связь времен. Могут ли быть наши ‘правые’ таким звеном? Они-то и разрушают связь времен в нашем национальном бытии, они-то и придают катастрофический характер нашему переходу от прошлого к будущему. Отсутствие самодеятельной, активной общественности, сознающей национальную ответственность, опасно для сколько-нибудь здорового государственного и национального развития.
Либерально-консервативные элементы общества могут поддерживать положительную связь между прошлым и будущим национальной жизни, элементы же реакционно-правые могут играть роль лишь разрушительную и уготовляющую катастрофы. Здоровое и положительное национальное развитие предполагает существование элементов либерально-консервативных и элементов решительно реформаторских, творчески обращенных к будущему. Бюрократический консерватизм, полусознательно опирающийся на разрушительно-реакционные элементы общества и народа, не хочет природного национального развития и всячески ему препятствует. Извержение из нашего государственного механизма даже элементов общественно-консервативных разрывает связь времен и уготовляет печальное будущее.
Бюрократический консерватизм неизбежно дает преобладание крайним элементам общества, не способным взять на себя ответственность за положительное строительство. Бюрократическое царство имеет своим коррелятивом революционное царство. Это очень старая истина, которая всегда игнорируется нашими правящими слоями. Сама революционность имеет двойственную природу, она может быть творческим порывом к новой жизни, а может быть и чисто разрушительной, анархизирующей общество. Бюрократическое царство дает преобладание второму типу революционности. Общественность, не обладающая самоорганизацией, самодеятельностью и самодисциплиной, всегда обречена на анархизацию, в ней зреют анархические инстинкты, как ‘левые’, так и ‘правые’, одинаково разрушительные. Лишь положительное общественное творчество, организованное и дисциплинированное, спасает от разрушительно-анархизирующих катастроф. Общественный консерватизм имеет хотя и одностороннюю, но все же связь с народной жизнью и самой жизнью принуждается к сознанию необходимости развития жизни, самодеятельности общества. Таков консерватизм английского типа. Но консерватизм бюрократический может вести совершенно замкнутое существование, забронированное от жизненных влияний, он закрывает все клапаны, вгоняя всякую реформаторскую энергию внутрь, низводя ее до болезненного напряжения. Он слишком часто играет роль обратно-революционную. Наша задача — давать преобладание силам творчески-положительным над силами отрицательными, отживающими и разрушительными.
Биржевые ведомости. 1916, No 15729, 9 августа.
1 См. прим. 1 на с. 1099.
2 См. прим. 21 на с. 1057.
3 См. прим. 1 к статье ‘Общество и власть’ и прим. 2 на с. 1091 к статье ‘Воля к победе’.