Обозрение Российской словесности за вторую половину 1829 и первую 18З0 года, Сомов Орест Михайлович, Год: 1831 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 32 минут(ы)

Обозрніе Россійской словесности за вторую половину 1829 и первую 18З0 года.

Севрные цвты на 1831 год. СПб, 1830

Къ прошлогоднемъ моемъ обозрніи, отдалъ я отчетъ о всхъ замчательнйшихъ явленіяхъ въ руской Словесности за первую половину 1829 года. Сюда же вошли, по мр выхода своего въ свтъ, многія книги за вторую половину помянутаго года, особливо т изъ нихъ, кои заслуживали особеннаго вниманія. О немногихъ изъ вышедшихъ въ остальные мсяцы, скажу я мое мнніе въ Обозрніи ныншняго года.

Изъ произведеній Поэзіи, въ конц 1829 года появились: Превращеніе Дафны, сельская поэма Г-на Деларю. Содержаніе сей поэмы взято изъ Овидія, но молодой нашъ поэтъ нсколько разпространилъ оное и дополнилъ весьма удачными примненіями. Экзаметръ, коимъ она написана, правиленъ и благозвученъ, эпилогъ исполненъ чувства неподдльнаго. Два преложенія Сонетовъ Мицкевича: 1) Крымскіе Сонеты Адама Мицкевича, переводы и подражанія И. Козлова, и 2) Стихотворенія АдамаМицкевича, пер. съ Польскаго В. Р. Оба прелагателя рдко придерживались формы сонетовъ, и по большей части передавали оные въ вид станцовъ. Отдлкою стиховъ, искуствомъ владть языкомъ и талантомъ находить счастливыя, живыя выраженія, Г. Козловъ конечно беретъ великія преимущества надъ своимъ состязателемъ, но переводы сего послдняго, при всей небрежности слога и стихосложенія, боле имютъ въ себ той сжатости, которая составляетъ отличительный характеръ стиховъ Мицкевича. Вечерніе разсказы, собраніе повстей и преданій въ стихахъ, едорова. Въ сихъ Разсказахъ, Г. едоровъ между прочимъ пересказалъ стихами Перольтову сказку: Рауль Синяя борода. Попытка неудачная! простодушный слогъ Перольта замненъ блестками, живой, быстрый разсказъ его растянутъ вялыми стихами. То же можно примнить и къ Райской птичк, передланной въ стихи изъ прелестной прозы Карамзина. Вообще такія попытки, пересказывать за-ново прекрасное и всмъ знакомое, доказываютъ излишнюю смлость, тмъ боле, когда она не увнчивается успхомъ.

Къ стихотворнымъ нашимъ пріобртеніямъ въ конц 1829 года, должно также отнести переводъ китайской Энциклопедіи для дтей, написанной въ подлинник стихами, подъ заглавіемъ: Сань-Цзы-Цзинъ, или троесловіе. Неутомимый нашъ Оріенталистъ, О. Іакинъ Бичуринъ, передалъ намъ любопытную сію книгу блыми стихами, и напечаталъ се вмст съ китайскимъ текстомъ.

По части поэзіи драматической, напечатаны были въ сіе время два перевода: Вильгельмъ Тель, трагедія Шиллера, пер. А. Ротчева, и Генрихъ III и его Дворъ, драма А. Дюмаса, пер. съ французскаго. Трагедія: Вильгельмъ Тель, столь извстна всмъ любителямъ поэзіи, совершенства ея и недостатки столь часто и врно обозначены были критиками, что было бы излишнимъ указывать на оные снова. Переводъ Г. Ротчева хорошъ, но не везд выдержанъ съ одинакимъ терпніемъ, есть мста, въ коихъ стихотворческая вольность доходила до небрежности. За то лучшія мста трагедіи переданы въ рускомъ перевод тщательно, и, какъ видно, con amore. Драма: Генрихъ III, принадлежитъ къ произведеніямъ новаго французскаго романтизма, и произведеніямъ неудачнымъ. Важные государственные замыслы перемшаны въ ней съ ничтожною придворной интригой, которой жертвою становится лице, не привязавшее къ себ соучастія зрителей. Переводъ не весьма вренъ, и слогъ разговорный нечистъ, особливо свтская болтовня французскихъ придворныхъ XVI вка передана неудачно. Драма сія написана въ подлинник прозой, и переведена также, но всякое драматическое сочиненіе, стихами ли, прозой ли оно написано,— принадлежитъ поэзіи: посему я и отношу сей переводъ къ разряду произведеній поэтическихъ.

Изъ прозы чисто-литературной, за означенное время не о чемъ упомянуть, кром разв объ одномъ изданіи Сочиненій и переводовъ Фонъ Визина, въ 2 частяхъ, вышедшемъ въ Москв {Въ 12 д. л. Сіе Собраніе сочиненій Ф. Визина объявлено было у книгопродавца Ширяева.}, но и сего изданія нельзя не помянуть лихомъ: такъ оно худо собрано, худо разположено и худо напечатано. Не говоря уже о типографическихъ погршностяхъ, въ немъ есть гораздо важнйшіе грхи издательскіе: вставки чужихъ, вовсе ненужныхъ примчаній, изуродованныя загл т. п. Помщенная въ начал І-го тома Біографія Ф. Визина состоитъ изъ послужнаго списка, дополненнаго ничтожными разсужденіями и замчаніями, и написаннаго вялымъ, скучнымъ слогомъ.

Изъ сочиненій историческихъ, появившихся въ послдніе мсяцы 1829 года, укажемъ на слдующія: 1) Начертаніе Исторіи. Государства Россійскаго, составленное Профессоромъ Императорскаго Царскосельскаго Лицея И. К. Кайдановымъ. Въ сей Исторіи, написанной боле для преподаванія въ училищахъ, Г. Кайдановъ придерживался раздленія и плана, принятыхъ Карамзинымъ при сочиненіи Исторіи Государства Россійскаго. Произшествія доведены до Царствованія Государя Императора НИКОЛАЯ I. Исторія новая, то есть, отъ воцаренія въ Россіи Дома Романовыхъ, изложена подробне, нежели Исторія эпохъ, предшествовавшихъ оному. Съ нкоторыми мнніями сочинителя объ историческихъ лицахъ Россіи мы не вовсе согласны, и вообще думаемъ, что сужденія и сравненія въ Исторіи должно употреблять со всевозможною осторожностію и бережливостію. Собраніе писемъ Императора Петра I къ разнымъ лицамъ, съ отвтами на оныя. Благодаря трудамъ Голикова, Штелина и другихъ писателей, мы имемъ богатый запасъ матеріяловъ для Исторіи Петра Великаго, Г. Берхъ, собраніемъ писемъ сего Монарха, дополнилъ оные. Остается только желать, чтобъ историкъ искусный, дальновидный, правдолюбивый и глубоко изучившій свои предметъ, подарилъ Россію и весь просвщенный міръ самою Исторіей, достойною высокаго своего предмета, достойною Мудраго Преобразователя Россіи. О Соборахъ, бывшихъ въ Россіи со времени введенія Христіанства до царствованія Іоанна IV. Въ книг сей изложены сказанія о двадцати трехъ Іераршихъ Соборахъ, бывшихъ въ Кіев, Москв и пр., до царствованія Іоанна Грознаго. Сказанія сіи любопытны не только для людей духовнаго званія, но вообще для любителей Исторіи Россійской. Всякое подобное сочиненіе, написанное съ знаніемъ дла и здравою критикой, составляетъ богатый вкладъ въ сокровищницу будущаго историка.

Симъ заключается рядъ книгъ, изданныхъ въ 1829 году и заслужившихъ вниманіе въ литературномъ или въ историческомъ отношеніи. Приступимъ къ обозрнію литературныхъ нашихъ пріобртеній за первую половину 1830 года, и начнемъ принятымъ уже нами прежде порядкомъ, съ журналовъ и альманаховъ.

Сынъ Отечества и Сверный Архивъ остался тотъ же, безъ перемны противъ прошлаго года. Самою занимательною его статьею были повсти. Изъ нихъ дв оригинальныя рускія: Испытаніе, и Вегеръ на Кавказскихъ водахъ, боле прочихъ привлекли вниманіе читателей, по живости разсказа и по странной яркости слога. Мы, однако же, съ полнымъ убжденіемъ отдадимъ преимущество послдней, вставленной въ весьма занимательную (жаль, что недокончанную) раму: въ этой повсти много картинъ, созданныхъ воображеніемъ смлымъ и написанныхъ бойкою кистью. Въ повсти: Испытаніе, замтны нкоторыя несообразности въ нравахъ жителей столицы, принадлежащихъ высшему кругу, и нкоторая натяжка въ чувствованіяхъ, выраженныхъ слогомъ слишкомъ изысканнымъ. Еще должно упомянуть о статьяхъ, помщавшихся въ С. О. подъ вывской Альдебарана: это были, по собственному признанію издателей, пародіи на сочиненія тхъ писателей рускихъ, коихъ Сынъ О. и Сверная Пчела почтили названіемъ знаменитыхъ. Безъ помянутаго признанія, никто изъ рускихъ писателей и читателей не догадался бы даже, что это пародіи: вс принимали ихъ за дурныя подражанія, написанныя въ простот сердца, словомъ, изъ числа тхъ, коихъ сотни являются у насъ ежегодно и въ журналахъ, и особыми книжонками.

Сверная Пчела, въ литературныхъ своихъ статьяхъ, также вздумала мистифировать читателей: она бранила хорошее и разхваливала донельзя посредственное. Нкоторыя статьи, ознаменованныя дурнымъ вкусомъ, слабымъ знаніемъ рускаго языка, ребяческими промахами въ слог и безпримрною заносчивостью, наполнялись неприличными выходками противъ дарованій истинныхъ и двусмысленными намеками. Забавно, что сочинитель сихъ статей, нкто . Б., твердилъ о себ читателямъ, ‘Я знаю Исторію! я знаю Химію! я знаю музыку!’

Славянинъ замнилъ прежнюю свою Хамелеонистику статьями боле дльными. Таковы, напр., критическія статьи Г. Руссова о первыхъ, двухъ томахъ Исторіи Рускаго народа, сочиняемой Г. Полевымъ. Здсь были весьма ясно выставлены на показъ вс несообразности и обмолвки новаго Историка. Замчанія Г. Руссова, написанныя безъ ожесточенія и привязокъ, показываютъ въ сочинител ихъ глубокія свднія въ отечественной Исторіи и обширную начитанность. Также заслуживаетъ вниманіе статья, помщенная въ одномъ изъ послднихъ N N. Славянина за 1829 годъ, О критик Г. Полеваго на 12-й томъ Исторіи Государства Россійскаго. Вс противорчія критика представлены въ ней весьма забавнымъ и совершенно новымъ способомъ: это сводъ охужденій и похвалъ на одну и ту же тему, собранныхъ воедино, какъ бы въ подтвержденіе одн другимъ.

Отечественныя Записки, издаваемыя Г. Свиньинымъ, вообще содержатъ въ себ историческія, статистическія и топографическія свднія о Россіи, часто извстія о врожденныхъ рускимъ талантахъ, образовавшихъ себя безъ чужихъ пособій, сужденія о новыхъ произведеніяхъ рускихъ художниковъ и т. п. Жаль, что помянутыя свднія не всегда почерпаются изъ надежныхъ источниковъ, и потому не вс могутъ быть приняты съ одинакимъ довріемъ. Замтимъ, что Отечественныя Записки вмщаютъ иногда въ себ и статьи, чисто литературныя, напр. повсти, иногда въ нихъ появляющіяся. Желая соединить допущеніе оныхъ съ цлью своего журнала, издатель намревался помщать повсти, изображающія нравы, обычаи, домашній бытъ и поврья разныхъ племенъ, обитающихъ въ Россіи. Но для сего надобно глубоко изучать отличительныя черты каждаго изъ сихъ племенъ: иначе мы увидимъ все тхъ же областныхъ рускихъ помщиковъ, въ одежд и съ именами Узденей кавказскихъ и Батырей киргизскихъ, все тотъ же бытъ рускаго крестьянина въ кибиткахъ Калмыковъ и въ юртахъ Камчадаловъ. Впрочемъ, мы съ удовольствіемъ отдадимъ справедливость помщенной въ О. З. малороссійской повсти: Басаврюкъ, сочиненной однимъ молодымъ литераторомъ, Г-мъ Г. Я…: въ ней черты народныя и поврья Малороссіянъ выведены врно и занимательно.

Бабочка была такова же и въ этомъ году, какъ и въ предшествовавшемъ. Новостью въ ней были только статьи Г-на В. Никонова, который восторженнымъ слогомъ возвщалъ намъ о гуляньяхъ въ саду Б. Ралля и на малой Охт.

Новыя періодическія изданія въ С. Петербургъ были слдующія: Карманная книжка для любителей, Руской старины и словесности, изд. Г. Олинымъ, Литературная газета, изд. Барономъ Дельвигомъ, и Сверный Меркурій, изд. Г. Бестужевымъ-Рюминымъ.

Карманная книжка для любителей Руской старины и словесности должна была выходишь каждый мсяцъ по одной небольшой книжечк, альманачнаго формата. Составъ ея былъ слдующій: 1) Словесность: проза и поэзія, 2) Руская старина (выписки, историческіе отрывки и пр.), 3) Науки, 4) Волшебный фанарь, въ которомъ издатель хотлъ выставлять на показъ правы своихъ современниковъ, и 5) Воръ или памятная записка современныхъ произшествіи (заглавіе, придуманное въ подражаніе французской газет: Le Voleur, съ тою же виньеткой, очень дурно перегравироваиной, и съ тмъ же эпиграфомъ изъ Вольтеровой сатиры: Le pauvre diable). Вмсто общанныхъ 12 Карманныхъ книжекъ, выпущено ихъ на свтъ только пять. Содержаніе ихъ было разнообразно, нкоторыя статьи въ проз заслуживали вниманіе, нкоторыя стихотворенія были хороши, но отъ чего же такъ скоро истощился запасъ Карманной книжки? Трудно отгадать. Еще трудне согласить отважность предпріятія съ безнадежностью выполненія. Журналистъ, принимающій годовую обязанность передъ публикой, долженъ напередъ извдать свои силы и средства вещественныя, играть же довріемъ публики на авось — дло непозволительное. Желательно, чтобы на подобные случаи придумали какое-либо обезпеченіе для подписчиковъ, или завели Журнальное страховое общество, которое отвтствовало бы за несостоятельность журнальныхъ спекуляціи. Многократные примры явили намъ, что одного общаго мннія въ этомъ дл недостаточно.

Литературная Газета. Позволяю себ говорить только о цли сей газеты, о выполненіи же судишь дло читателей, а не мое: причина сему та же, по которой въ этомъ обозрніи не могу я сказать моего мннія о Скверныхъ Цвтахъ. Давно уже благомыслящіе читатели журналовъ негодовали на односторонность мнніи, пристрастныя сужденія, самохвальные возгласы и нелитературныя прицпки, коихъ вмстилищемъ были нкоторые изъ рускихъ журналовъ, самовольно принявшіе на себя обязанность говорить о литератур. Не похвалить вздорнаго романа, скучныхъ статей о нравахъ, или выскочекъ недоучившейся заносчивости, хвастливо изъявляющей притязанія свои на ученость,— значило накликать на себя цлую стаю грубыхъ личностей, оскорбительныхъ намековъ, и пр., и не на писателя уже, а на гражданина и на человка въ частной его жизни. Таковы были полемическія замашки нкоторыхъ самоуправныхъ судей журнальныхъ. Къ счастію публика, которой мнніемъ трудно завладть, была для нихъ самихъ судьею еще строжайшимъ, но за то справедливйшимъ. И странно было бы подумать, чтобъ люди, которыхъ она не видитъ и не замчаетъ въ толп, люди, ни по чему не заслужившіе ея доврія, не стяжавшіе даже себ уваженія отъ общества хорошими произведеніями, могли управлять мнніемъ общимъ! Но друзья литературы и правды желали видть другія, боле откровенныя и безпристрастныя сужденія о произведеніяхъ словесности руской, желали находить мннія о литератур вообще, а не вывски отношеній личныхъ, и для сихъ-то читателей, постигающихъ истинную цль журнала литературнаго, издавалась Литературная газета. Скромное ея появленіе было встрчено недоброжелательными выходками, нкоторые журналисты сомнвались даже: можетъ ли у насъ существовать литературная газета, когда нтъ литературы?— Можетъ, скажу въ отвтъ симъ журнальнымъ скептикамъ, Какова бы ни была руская литература по вашимъ понятіямъ, но все же она существуетъ. Даже собственныя ваши вялыя произведенія, даже чахлое бытіе вашихъ журналовъ служатъ отвтомъ на вашъ запросъ. Впрочемъ, Литературная газета весьма миролюбиво приняла сей первый непріязненный вызовъ, и долго еще не отвчала на подобныя выходки, или отвчала стороною и весьма умренно: доброе мнніе публики, было для нея лучшимъ отвтомъ на вс привязки и кривотолки недоброжелательства и зависти. Существенною ея цлью было, сообщать читателямъ справедливыя и безпристрастныя сужденія о словесности руской и другимъ образованныхъ странъ Европы, знакомить ихъ съ новыми произведеніями, заслуживающими вниманія или по неоспоримому ихъ достоинству, или по новости своей и по извстности автора. Повторяю: сами читатели должны ршить, въ точности ли, и хорошо ли выполнена цль сія?

Сверный Меркурій. Что сказать объ этихъ листкахъ? Ихъ общано было по три на недлю, но они рдко выходили въ назначенные дни, въ нихъ печатались статьи прозой и стихами, извстія о новыхъ книгахъ и модахъ, французскія шарады и т. п.

Журналы Московскіе,

Встникъ Европы постепенно исправлялъ свое правописаніе большимъ и большимъ введеніемъ ижпцы. Нкоторые наблюдатели думаютъ, что со временемъ Встникъ сей допуститъ у себя и другія греческія буквы въ замнъ рускихъ, особливо въ словахъ, занятыхъ изъ греческаго языка, и что мы будемъ встрчать въ немъ, по образцу новогреческаго правописанія — Мпотзарисъ, Мпомполина, вмсто: Боцарисъ, Бобулина. Кром помянутой буквальной новизны, въ Встник Европы оставалось все по прежнему: издатель, въ статьяхъ своихъ, все также пилъ чай, курилъ табакъ и бесдовалъ съ Г. Никодимомъ Надоумкомъ о руской словесности. Надобно однако же отдать ему справедливость: нкоторыя замчанія его на 2 томъ Истоpiи Рускаго народа основательны и даже остроумны.

Московскій Телеграфъ. Издатель, въ объявленіи своемъ на 1830 годъ, общалъ прилагать къ своимъ книжкамъ каррикатуры. Гравированныхъ мы не видали въ нихъ, и думаемъ, что подъ названіемъ каррикатуръ онъ разумлъ стишки, напечатанные имъ съ разными затйливо-придуманными именами. Онъ вообразилъ, что можетъ поддлываться подъ разные тоны, схватить отличительныя черты каждаго поэта и тмъ забавлять своихъ читателей: этого вовсе не нужно было для доказательства его самонадянности, безъ того уже всмъ извстной. Человкъ, общающій занимать слушателей своихъ дльнымъ разговоромъ, и вмсто сего кривляющійся, чтобы смшить ихъ — жалокъ, но не забавенъ. Должно замтить, что съ нкотораго времени въ Московскомъ Телеграф являются какъ будто два журнала, совершенно противоположные другъ другу и сшитые вмст на удачу. Нкоторыя статьи, переведенныя съ иностранныхъ языковъ (хотя по большей части неудачно), нкоторыя даже изъ статей оригинальныхъ, заслуживали вниманіе читателя разборчиваго, но большая часть собственныхъ сужденій критическихъ, но Живописецъ нравовъ, наполнявшійся статейками безцвтными и безхарактерными, но длинныя и скучныя разглагольствованія о театр и почти вс такъ называемыя стихотворенія,— служатъ только подтвержденіемъ той истины, что худо браться за все, когда это все не по силамъ издателя. Часто, изъ одного суетнаго желанія противоречить тмъ, съ мнніемъ коихъ почиталъ онъ долгомъ не соглашаться, утверждалъ онъ мннія, противныя истин, противныя даже здравому смыслу. Литературная газета, отдавая отчетъ въ библіографіи своей о карманномъ Французско-Россійскомъ словар Г. Ольдекопа, сдлала нсколько замчаній и указаній на неправильный переводъ нкоторыхъ рченіи и пр. Издатель М. Телеграфа возразилъ на то, что Словарь сей переведенъ, какъ нельзя лучше, и что не Литературной Газет судить объ этомъ.— Кому же? неужели издателю Телеграфа, который доказалъ многими опытами незнаніе свое во французскомъ язык? Не спорю, что для человка, принимающаго за пять и посуду за б 23,лье {Такимъ образомъ Телеграфъ переводитъ съ франц., cent — у него значитъ пять, и vaisselle блее. (См. XV и XVIII No. М. Телеграфа 1825 года). Издатели Сверной Пчелы составили однажды изъ подобныхъ переводовъ Г. Полеваго, краткій Телеграфическій словарь, и напечатали оный въ 132 No своей газеты на 1825 годъ.}, всякой словарь хорошъ, лишь бы въ немъ руское слово стояло подл французскаго: до смысла же и точности значенія ему и дла нтъ!

Московскій Встникъ содержалъ въ себ нсколько прекрасныхъ стихотвореній и хорошихъ критикъ. Одна изъ сихъ послднихъ, дльная по своему предмету и содержанію, обезображена была излишне грубыми выходками прошивъ сочинителя Исторіи Рускаго народа. Остроумная и игриво начавшаяся статья: Взглядъ на кабинеты журналовъ, къ сожалнію, подъ конецъ излишне была нагружена сравненіями и примненіями историческими. Жаль также, что издатель далъ мсто въ своемъ журнал скучной и ничего не доказывающей стать объ Иліад. Надутый слогъ, начиненный варварскими словами, щепетильной вывской недозрлой учености, и такими періодами, въ которыхъ нельзя добиться смысла, доказываютъ, что Г. Никодимъ Надоумко иметъ своихъ двойниковъ или, покрайней мр, подражателей въ способ выражаться.

Атеней, Галатея и Дамскій журналъ не представляли ничего новаго глазамъ наблюдателя. Каждый изъ сихъ журналовъ шелъ прежнею своею дорогой, и потому сочинитель сего Обозрнія остается при своемъ прошлогоднемъ мнніи на счетъ оныхъ.

Перейдемъ къ альманахамъ. 1830 годъ былъ ими не скудне своего предшественника. О Сверныхъ Цвтахъ я, по давно принятому правилу, говоришь не стану. Кром сего альманаха, въ Петербургъ изданы были слдующіе: 1) Невскій Альманахъ. Нсколько прозаическихъ статей и нсколько стихотвореніи, въ числ коихъ первое мсто по праву занимаютъ стихотворенія Языкова, вотъ права сего альманаха на одно изъ почетныхъ мстъ въ ряду альманачной братіи, а) Царское, изд. Гг. Коншинымъ и Барономъ Розеномъ. Въ проз сего альманаха замчательна статья: Розалія, соч, Б. Розеномъ, по нжному чувству, выраженному въ ней языкомъ непритворнымъ. Нсколько стихотвореній Пушкина, Баратынскаго, . Глинки, Б. Розена, Деларю и пр. также украсили сей альманахъ. 3) Стихотворенія Трилуннаго, книжечка, заключающая въ себ нсколько хорошихъ произведеніи одного молодаго поэта. 4) Подснжникъ, изд. Г. Аладьинымъ. Это, въ нкоторомъ смысл, добавокъ къ Невскому Альманаху. Т же почти литераторы наполнили книжку сію своими статьями въ стихахъ и проз. 5) Альманахъ анекдотовъ. Наборъ анекдотовъ и прибаутокъ, помщенныхъ въ журнал: Бабочка, за 1829 годъ, и разсказанныхъ довольно неудачно. 6) Театральный альманахъ. Вс попытки подобныхъ изданій были донын неудачны, одинъ или два хорошіе драматическіе отрывка не могутъ изкупить посредственности и ничтожности всего прочаго. Ныншній Театральный альманахъ едва ли не самая неудачная изъ всхъ помянутыхъ попытокъ. Въ Москв: 7) Денница, изд. М. А. Максимовичемъ и замчательная по стать Г. Киревскаго: Обозрніе руской словесности. Не смотря на нкоторую странность выраженія, статья сія наполнена мыслями зрлыми и сужденіями справедливыми. Истины сей не хотли признать только т изъ литераторовъ, для которыхъ словесность есть средство, а не цль. Кром ссго, въ Денниц были статьи: Веневитинова, Кн. Вяземскаго, Княгини З. А. Волконской, . Н. Глинки и проч., въ стихахъ: А. Пушкина, Баратынскаго, К. Вяземскаго, Мерзлякова, Шевырева, Языкова и пр. у) Радуга, изд. Гг. Араповымъ и Новиковымъ. Здсь, въ прозаическихъ, статьяхъ, можно указать только на разсужденіе О рускихъ пословицахъ, Г. Снгирева, можно бы также указать и на Краковскій замокъ, повсть Г. Полеваго, но въ смысл не совсмъ благопріятномъ. Жаль, что Г. Полевой заставляетъ Суворова выпрямливаться и говорить совсмъ не сообразно своему характеру. Суворовъ имлъ умъ оригинальный, но не въ томъ дух и направленіи, каковые хотлъ ему придашь Г. Полевой. Съ историческими лицами рускими, особливо недавними и еще памятными многимъ живымъ людямъ, должно поступать гораздо осторожне.

Весенніе цвты. Сія книжка должна быть помянута, если не за здравіе, то хотя за упокой: статейки, ее составляющія, даже выходя изъ подъ авторскаго пера дышали уже ненадежною жизнью. 9) Комета, изд. Г. Селивановымъ. Гораздо точне было бы назвать сію Комету метеоромъ: она мелькнула и изчезла: немногіе замтили ее, и вроятно никто о ней не вспомнитъ.

Дтскія книжки, изданныя въ вид альманаховъ, были слдующія: 1) Подарокъ дтямъ На св. Пасху, соч. Протоіерея Мансветова. Назидательныя статьи, составляющія небольшую сію книжку, длаютъ изъ нея истинно драгоцнный подарокъ для юныхъ Христіанъ. 2) Московскій альманахъ для юныхъ Рускихъ гражданъ. Здсь собрано нсколько произведеній, по большей части не новыхъ и переводныхъ, по всегда имющихъ цну и всегда пріятныхъ для молодыхъ читателей. 3) Майскій подарокъ дтямъ обоего пола. Три нравоучительныя повсти, соч. О. Сомова. Читатели сего обозрнія извинятъ сочинителя въ его молчаніи объ этой книжк.

Замчательнйшимъ поэтическимъ явленіемъ сего полугодія была безспорно Иліада Гомерова, переведенная H. Н. Гндичемъ. Размръ стиховъ отца поэзіи, соблюденный прелагателемъ, живописный, прямодушный языкъ, оживляющій намъ сказанія и выраженія племенъ первобытныхъ,— языкъ пышный въ описаніяхъ, живой и быстрый въ разсказахъ, естественный въ рчахъ, иногда даже до патріархальной грубости: вотъ неотъемлемыя, прочныя достоинства сего перевода. Читая Иліаду, переданную намъ Гндичемъ, кажется, видишь и слышишь самихъ героевъ Эллады и Фригіи, живешь въ вк гомерическомъ. Для полной оцнки сего колосальнаго труда, потребно знаніе Эллинскаго языка, и знаніе глубокое, подобное тому, съ каковымъ Г. Гндичь постигъ и передалъ намъ безсмертныя псни Гомеровы. Съ другими переводами Иліады этого никакъ нельзя сравнивать: съ перваго взгляда видишь необъятную разность, и разность сія происходитъ какъ отъ таланта прелагателя, такъ и отъ свойствъ рускаго языка, гибкаго, звучнаго, обильнаго, и боле прочихъ языковъ Европы подходящаго къ языку Гомерову, способнаго принимать формы древней поэзіи. Басни И. Крылова, въ осьми книгахъ. Есть люди, которые, по разсчетамъ ли здраваго ума, или по экономіи самой природы, позже другихъ начинаютъ предаваться всмъ наслажденіямъ жизни: за то ихъ наслажденія долговчне, чувства ихъ соблюдаютъ всю живость, а ощущенія всю свжесть молодости въ такія лта, когда другіе живутъ уже однимъ воспоминаніемъ. То же можно примнить и къ талантамъ, и говоря о нихъ, естественно приходитъ на мысль несравненный нашъ Крыловъ. Талантъ сего баснописца развился въ возраст зрлаго мужества, и съ тхъ лоръ безпрерывно шелъ отъ успховъ къ успхамъ, отъ совершенствъ къ совершенствамъ. Избранный имъ родъ сочиненіи весьма благопріятствовалъ сему позднему развитію: басня требуетъ поэзіи ума, т. е. отчетливости въ созданіи, обдуманности въ цли, правдоподобія и глубокой истины въ примненіяхъ, и, такъ сказать, цлости, и полноты обихъ частей ея — вымысла и нравственныхъ слдствій, изъ онаго извлекаемыхъ. Въ лта, когда страсти перестаютъ мучительно тревожишь насъ, въ лта опытности и соображеніи, человкъ ясне видишь пороки и недостатки человческіе, полне постигаетъ ихъ и врне передаетъ въ своихъ поучительныхъ разсказахъ. Таковъ плнительный наставникъ нашъ Крыловъ: онъ чудно совокупилъ въ себ юность поэтическаго дарованія съ пожилыми совтами и наставленіями разсудительной опытности. Любуешься и дивишься, встрчая у и его часто свжіе, трепещущіе жизнью и цвтущіе молодостью стихи, наряду съ поученіями ума, давно знакомаго съ жизнью и но опыту знающаго ея превратности.— Новыхъ басень его, въ этомъ новомъ изданіи, двадцать одна: вс он свидтельствуютъ о сочной зрлости таланта баснописцева, и ни въ одной нтъ ни малйшихъ примтъ преклонности или охлажденія. Издатель, книгопродавецъ Смирдинъ, заслуживаетъ благодарность Рускихъ за то, что сію истинно-народную рускую книгу, чтеніе по сердцу всякаго, старался сдлать чтеніемъ и по карману каждаго, даже недостаточнаго читателя: экземпляры оной, хорошо напечатанные на порядочной бумаг, продаются по 4 р.— Евгеній Онгинъ, глава VII. Люди, не умющіе цнишь произведеній поэзіи, не знающіе различія между стихомъ живымъ, яркимъ, обольстительнымъ — и гладкимъ подборомъ словъ, не противныхъ слуху, но не имющихъ инаго достоинства, между созданіемъ, отчетливымъ въ самомъ его своенравіи,— и кропотливымъ жеманствомъ посредственности, весьма разсудительно Кн. Вяземскимъ разжалованной изъ золотыхъ въ металлы мене благородные — люди сіи старались уронить поэтическое достоинство 7-й главы Онгина. На бду сихъ лжетолкователей, читающая публика была противнаго съ ними мннія, о нечитающей и толкующей, или о читающей по наряду, говорить было бы излишнимъ, ея сужденія остаются при ней и никогда не могутъ почесться отголоскомъ мннія общаго. Смшно было бы разбирать съ важностію вс привязки щепетильныхъ критиковъ, не призванныхъ и непризнанныхъ никмъ: этимъ господамъ хотлось толковать по-своему, утверждать, что блое черно, для нихъ было потребностію души, разсчетомъ млкаго своекорыстія, чтобы представить въ изкаженномъ вид живое, прекрасное созданіе таланта, столь нещадно затмвающаго вялыя, безцвтныя и ничтожныя изчадія пера ихъ. Но перестанемъ говорить о сихъ филинахъ и нетопыряхъ литературныхъ. Передъ нами лежитъ 7-я глава Онгина, какъ бы пріятнымъ отдохновеніемъ для взора, оскорбленнаго на минуту соромъ и нечистью задняго двора. Въ помянутой глав, поэтъ разсказываетъ намъ о грусти Татьяны, по смерти Ленскаго и по узд Онгина. Она посщаетъ жилище сего послдняго: мебели, книги — ничто не укрывается отъ ея вниманія, и слдствіемъ посщенія сего, новыя догадки ея на счетъ страннаго, но милаго ей существа, хозяина опустлаго дома:

Чудакъ печальный и опасный,

Созданье ада иль небесъ,

Сей ангелъ, сей надменный бсъ,

Что жь онъ? Уже ли подражанье,

Ничтожный призракъ, иль еще

Москвичъ въ Гарольдовомъ плащ,

Чужихъ причудъ изтолкованье,

Словъ модныхъ полный лексиконъ?

Ужь не пародія ли онъ?

Въ эпоху пародій (т. е. въ 1830 году), когда намъ хотятъ выдавать собственную бездарность за намреніе посмяться надъ дарованіями другихъ,— этотъ стихъ какъ будто нарочно написанъ для заученія на память (un vers retenir). Конечно, Сверная Пчела, Сынъ Отечества и Московскій Телеграфъ не поблагодарятъ Пушкина за этотъ стихъ, пригодный для столь мткихъ и живыхъ примненій. Но возвратимся къ Татьян. Матушка ея, слыша всегдашніе отказы ея женихамъ, по совту одного добраго сосда, везетъ ее въ Москву. Картина отъзда чрезвычайно жива: хлопоты, суеты, бготня, прощанье —

И вотъ

Услись, и возокъ почтенный,

Скользя, ползетъ за ворота.

Путешествіе нашихъ странницъ, прорицательныя надежды поэта на будущія улучшенія въ нашемъ отечеств — прекрасны, но вотъ и Москва! Живое очертаніе сей первопрестольной старушки знакомо уже любителямъ руской поэзіи: оно напечатано было въ двухъ журналахъ. Сею прекрасною картиной, сжатою въ тсныхъ рамахъ, но разнообразною, пестрою, увлекательною — оканчивается VII глава, въ заключеніе которой поэтъ помстилъ запоздалый, классическій приступъ къ своей поэм, высказанный въ веселыхъ стихахъ.— Чтобъ указать на вс прекрасныя мста въ этой глав, должно бъ было перепечатать почти всю книжку, но я ограничусь только немногими, выше приведенными указаніями: они докажутъ любителямъ сомнній, что талантъ Пушкина, вопреки лжекритикамъ, юнъ и свжъ по прежнему.— Карелія, или заточеніе Марьи Іоанновны Романовой, описательное стихотвореніе . Глинки. Событіе, заимствованное поэтомъ изъ Исторіи, служило ему только рамами для поэмы описательной. Прекрасная въ своей дикости природа Кареліи, съ ея чудными водопадами, съ ея дремучими лсами, несчетными озерами и тундрами, изображена въ картин великолпной, врной, заманчивой своимъ разнообразіемъ. Одно изъ вводныхъ лицъ, назидательный собесдникъ знаменитой заточенницы, Мары Іоанновны, разсказываетъ ей свою повсть, въ которой поэтъ искусно совокупилъ, съ превратностями жизни инока, набожныя свои мечтанія и восторги духовные, излитые въ лирическихъ отрывкахъ. Нравы лсной Карелы, ея преданія и поврья, духи, населяющіе ея сверныя пустыни, народныя сказки ея — все это набросано кистью смлою и плняетъ теплотою красокъ, которою отличаются произведенія нашего поэта живописца.— Селамъ, или языкъ цвтовъ, соч. Г. Ознобишина. Арабскія сказки давно уже познакомили читающихъ Европейцевъ съ разговоромъ или перепиской жителей Востока посредствомъ цвтовъ. Тамъ, особливо у молодыхъ затворницъ гарема, каждый цвтокъ иметъ свое значеніе, свой особый, полный смыслъ. На этомъ основана стихотворная повсть, изданная подъ заглавіемъ Селама. Простое содержаніе оной оживлено стихами, исполненными чувства. Въ заключеніи помщенъ толковый словарь сей нжной ботаники чувствованій, желаній и надеждъ.— Нищій, соч. А. Подолинскаго. Авторъ Дива и Пери и Борскаго, въ сей новой повсти не удовлетворилъ тхъ ожиданій, коими манили читателей первые опыты юной его Музы. Нищій, безумный преступникъ, убившій своего брата изъ пустой ревности къ двиц, въ любви которой ничмъ не былъ онъ увренъ,— повствуетъ въ Россіи о мукахъ своихъ отъ угрызеній совсти и о страданіяхъ въ темниц. Сбивчивость повствованія, неврность чувства и мстами неточность выраженія — вотъ что содержится въ сихъ стихахъ, впрочемъ довольно благозвучныхъ, но изъ коихъ весьма немногіе остаются въ памяти. Хорошій стихъ тогда только вполн хорошъ, когда онъ заключаетъ въ себ нчто боле однихъ звуковъ, ласкающихъ только слухъ, но не трогающихъ ни сердца, ни воображенія: такъ и въ музык согласіе звуковъ тогда только плняетъ насъ, когда оно выражаетъ мысль, или чувство.— Москва и Парижъ въ 1812 и 1814, воспоминанія въ разностопныхъ стихахъ, Кн. А. А. Шаховскаго. Доброе намреніе не всегда увнчавается хорошимъ успхомъ. Ветеранъ нашихъ драматическихъ поэтовъ, Князь А. А. Шаховской, хотлъ прославить подвиги Рускихъ въ незабвенную воину 1812—14 годовъ, но лиро-эпическая попытка сія была весьма неудачна. Что намренъ былъ поэтъ выразить разностопными стихами? пестроту, суматоху, смшеніе языковъ при вступленіи Французовъ въ Москву и Рускихъ въ Парижъ? Положимъ, что онъ достигъ сей цли физически, но въ отношеніи поэтическомъ: въ соблюденіи тона, свойственнаго содержанію, въ изображеніи предметовъ высокихъ приличными имъ красками, онъ совершенно отбился отъ предположенной цли. Произведеніе сіе не вплетаетъ ни одного даже блднаго листочка въ внокъ поэта.— Гинекіонъ. Это собраніе нсколькихъ стихотвореній изъ греческой Анологіи, приписанныхъ поэтами разнымъ двамъ и извстнымъ красавицамъ древности, и напечатанныхъ на греческомъ язык съ рускимъ переводомъ. Пролагатель не соблюлъ мры подлинниковъ и облекалъ древніе мадригалы и экспромты въ стихи обыкновеннаго нашего ямбическаго или хореическаго размра съ рифмами. Нкоторыя изъ сихъ стихотвореній хороши, но вообще замтна въ нихъ какая-то нерадивость относительно къ отдлк стиховъ и точности языка.— Опытъ перевода Гораціевыхъ одъ, В. Орлова. И сей переводъ справедливе было бы назвать подражаніемъ: переводчикъ не держался размра гораціанскихъ стиховъ и не всегда врно передавалъ мысли пвца Тибурнскаго. Впрочемъ, нкоторыя мста изъ преложеній его могутъ его поставить на ряду съ Капнистомъ и другими удачными подражателями Горацію.— Четыре времени года Рускаго, сельская поэма . Слпушкнна. Поэтъ поселянинъ описываетъ въ семъ стихотвореніи простои быть мирныхъ земледльцевъ, изображаетъ ихъ малообразныя нужды, ихъ неприхотливыя желанія, труды ихъ и занятія въ разныя времена года. Все это выражено въ простот сердца, но стихи Слпушкина запечатлны неотъемлемымъ достоинствомъ: врностію картинъ и непритворною истиною описаніи. Желательно, чтобъ и другіе наши стихотворцы-поселяне (а ихъ, кажется, разплодилосъ уже не мало) послдовали въ этомъ Слпушкину, а не гнались за такими предметами, которые могутъ быть имъ извстны только по слуху: тутъ нельзя ожидать ни правдоподобія, ни живости, ни врности изображеній, даже самый языкъ не поддается крестьянину, который ршается пускаться по слдамъ поэтовъ иной касты.

Въ поэзіи драматической, пріобртенія наши за сіе полугодіе были слдующія: Театръ Н. Хмельницкаго, въ 2 томахъ. Въ этомъ собраніи помщено 14 театральныхъ пьесъ, кои по большей части или переводы, или подражанія французскимъ. Свободное стихосложеніе, языкъ, близкій по возможности къ разговорному, счастливая передача лучшихъ стиховъ подлинника и острота нкоторыхъ водевильныхъ куплетовъ, суть права, по которымъ сіи переводы и подражанія займутъ не послднее мсто въ репертуар театральномъ и въ библіотекахъ любителей чтенія.— Впрочемъ, Талія руская ждетъ еще отъ поклонниковъ своихъ попытокъ боле смлыхъ и боле существенныхъ, особливо относительно къ языку поэтически разговорному. Это въ особенности можно примнить къ комедіи Г. Масальскаго: Классикъ и Романтикъ, или не въ томъ сила. Прочитавъ ее, скажешь за сочинителемъ: не въ томъ сила, чтобы написать комедію, но въ томъ, чтобы въ ней было правдоподобіе въ завязк и нравахъ, чтобы слогъ ея, если она пишется въ стихахъ, не былъ вяло прозаическимъ, чтобы рускій разговорный языкъ не терплъ въ ней подъ часъ отъ произвола авторскаго. Василіи Шуйскій, трагедія, соч. Н. Станкевича. Какъ первая попытка юнаго поэта, трагедія сія требуетъ снизхожденія критики, относительно плана и характеровъ, тмъ боле, что въ ней есть теплота поэтическая, счастливые стихи и даже цлыя тирады. Позволимъ себ надяться, что авторъ сей драмы, въ послдующихъ своихъ опытахъ, будетъ обдумывать зрле свои предметы и не увлечется первымъ успхомъ, часто излишне обольстительнымъ и коварнымъ.

Симъ заключаются поэтическія наши пріобртенія за 1-ю половину 1830 года. О Разбойник, Купеческомъ сынк, Посланіяхъ Выпивалина и прочихъ подобныхъ имъ ничтожныхъ явленіяхъ, говоришь не къ чему и не для кого. Образованная публика конечно не станетъ ихъ читать, или покрайней мр перечитывать.

Перейдемъ къ проз литературной, которую иные изъ нашихъ журналистовъ, невдомо для какого отличія, назвали изящною прозой, хотя названіе сіе часто бываетъ въ ихъ журналахъ истиннымъ солецизмомъ: ибо придается проз вялой, пухлой и безжизненной, проз въ самомъ прозаическомъ смысл сего слова.— 1830 годъ былъ урожаенъ на романы, т. е., ихъ въ первой половин года появилось больше, чмъ прежде появлялось за нсколько лтъ въ сложности. Правда и то, что большая часть изъ нихъ были скоросплки, иные же безъ грха можно назвать пустоцвтомъ: это доказываетъ, что не всякой урожай бываетъ въ прокъ. Наши романисты,. подражая Валтеру Скотту во многомъ, вообразили, что должно ему подражать и въ скорости, съ каковою британскій романистъ пишетъ свои романы. Они не разочли, что способность сія не на всякаго удлена, и видя, что Валтеръ Скоттъ нын издаетъ по три и по четыре романа ежегодно, они позабыли, что первые романы его выходили чрезъ большіе промежутки времени. Это доказываешь, что знаменитый баронетъ нын, такъ сказать, приметался уже къ сей работ, что искуство выполненія, которое можно назвать механическою частью труда умственнаго, довелъ онъ до невроятной почти легкости, и что мысль и слогъ — упрямящіеся у большей части нашихъ писателей, особливо въ драматическихъ мстахъ ихъ романовъ — у В. Скотта льются столь же свободно, какъ въ обыкновенной рчи умнаго и пріятнаго говоруна. Сему конечно много благопріятствуетъ обработанность книжнаго и разговорнаго языка въ Англіи: мы часто затрудняемся формами, въ которыя хотимъ облечь нашу мысль, тамъ все это придумано, все готово, и писатель черпаетъ изъ полнаго, богатаго, прочнаго запаса. Обращаясь къ нашимъ романистамъ, скажемъ имъ: не въ томъ достоинство романа, чтобъ онъ скоро былъ написанъ, а въ томъ, чтобъ онъ былъ хорошъ по созданію, плану и выполненію. Писатель, дорожащій литературнымъ своимъ именемъ, можетъ въ продолженіе нсколькихъ лтъ писать одинъ романъ, передлывать его, поправлять, откладывать на безсрочное время и снова за него приниматься, даже, окончивъ его совершенно, можетъ положить его подъ спудъ, и не прежде выпустить на свтъ, какъ по успокоеніи авторской своей совсти зрлымъ, холоднымъ и строгимъ сужденіемъ о труд собственномъ. За это читатели не только не взыщутъ съ сочинителя, но поблагодарятъ его за вниманіе къ ихъ суду. Напротивъ того, странны похвальбы нкоторыхъ литературныхъ скорописцевъ: я написалъ этотъ длинный романъ въ два или три мсяца, я писалъ такое-то сочиненіе на лету!’ Эт похвальбы похожи на оправданія: ими хотятъ прикрыть незрлость труда. Публика между тмъ въ прав сердиться на сію авторскую небрежность и какъ бы неуваженіе къ ней, подобно какъ гости вправ сердишься на хозяина, который въ утреннемъ своемъ костюм осмливается угощать ихъ: она требуетъ, чтобъ авторъ являлся передъ нею съ своимъ произведеніемъ въ полномъ наряд.

Рускіе романы, первой половины 1630 года, появлялись въ слдующемъ хронологическомъ порядк: Юрій Милославскій, или Рускіе въ 1612 году, соч. М. И. Загоскина {Романъ сей первымъ своимъ изданіемъ принадлежитъ концу 1829 года, но читатели познакомились съ нимъ уже въ начал 18З0.}. Сочинитель выбралъ эпохою своего романа послднее время междуцарствія. Юріи Милославскій, герой романа, детъ съ порученіями отъ пана Гонсвскаго въ Нижній-Новгородъ, приключенія Юрія и спутниковъ его въ продолженіе сего странствованія и пребыванія ихъ въ Нижнемъ, занимаютъ большую часть всей повсти. Здсь, и потомъ въ годину изгнанія Поляковъ изъ Москвы, описанную въ 3 том романа, встрчаемся мы съ разными историческими лицами: Мининымъ, Пожарскимъ, Кн. Трубецкимъ, Аврааміемъ Палицынымъ и пр. и пр. Странно однако же, что Минина никакъ не узнаешь въ роман Г. Загоскина при первой встрч, даже по догадкамъ. Осанливость и отчасти высокомрный тонъ, его высокій ростъ, его полу-воинскіе пріемы, словомъ, вс наружные и нравственные признаки, съ коими онъ является здсь впервые,— скоре выказываютъ намъ въ семъ незнакомомъ еще лиц Князя Пожарскаго или кого-либо изъ высокородныхъ, ратныхъ его сподвижниковъ, нежели сего гражданина нижегородскаго, несшаго въ пламенной, но краткой любви своей къ отечеству, на жертву ему свое достояніе, стяжанное трудами мирными. По сказаніямъ лтописей, мы привыкли представлять себ Минина въ совершенно другомъ вид, и удивляемся тмъ нетерпливымъ порывамъ, съ коими онъ въ сочиненіи Г. Загоскина смотритъ на буйства и наглости тогдашнихъ Ляховъ, къ чему — замтимъ мимоходомъ — тогдашніе Рускіе низшихъ состояніи давно уже должны были приглядться. Пожарскому романистъ нашъ не придалъ почти никакого характера, но Авраамій Палицынъ изображенъ имъ съ большимъ стараніемъ и большимъ правдоподобіемъ. Изъ собственно-романическихъ или вымышленныхъ лицъ, лучше прочихъ соображены, и живе обозначены характеры Козака Кирши, попа Еремя, хвастливаго Поляка пана Капычинскаго и юродиваго Миши. Юріи Милославскій и предметъ его любви, Анастасія, дочь боярина Кручины Шалонскаго, перенесены въ XVII вкъ съ понятіями, чувствованіями и способомъ выражаться нашихъ современниковъ. Впрочемъ, это не единственный анахронизмъ: ихъ можно еще нсколько замтить въ отношеніи къ произшествіямъ, обычаямъ и языку. Разговоръ простонародный очень естественъ въ лицахъ низшаго званія, выведенныхъ сочинителемъ, жаль только, что онъ допускалъ иногда слова и выраженія, неодобряемыя разборчивымъ вкусомъ. Въ подражаніи простонародному языку должно соблюдать великую осторожность и воздержность, излишняя разточительность на слова и выраженія грубыя или областныя, ни сколько не способствуя живости и врности подражанія, можетъ наскучишь и опротивть образованному классу читателей. Не всякое слово въ строку, совтуетъ намъ руская поговорка. Скажемъ однако же въ полномъ убжденіи, что драматическая часть романа: Юрій Милославскій, отличается непринужденностію, правдоподобіемъ и быстротою, то же можно повторить и о большей части разсказа. Но главное достоинство романа: жизнь и теплота, разлитыя въ немъ и служащія доказательствомъ таланта истиннаго. Все, что говорится въ немъ о любви къ отечеству, все, что носитъ имя Рускаго,— все сіе находитъ себ привтный отзывъ въ душ читателя Рускаго: видишь и чувствуешь, что авторъ везд Руской по образу мыслей, по привязанности къ родин своей, по преданности къ Богу и Царю Рускому, что правы и обычаи рускихъ ему не чужіе, что ему самый дымъ отечества сладокъ и пріятенъ.— Димитрій Самозванецъ, историческій романъ Г-на Булгарина. ‘Что зло сдяхъ, свидтельствуйте ми и не жалюся,’ — таковъ эпиграфъ, выбранный сочинителемъ изъ Софійскаго Времянника, и напечатанный на заглавномъ листк 1-го тома историческаго романа: Димитрій Самозванецъ. Зло не зло, а что худо соображено и худо выполнено Г-мъ Булгаринымъ въ новомъ его роман, о томъ конечно должно привести свидтельства, на которыя онъ, по смыслу своего эпиграфа, жаловаться не долженъ и не въ прав. Во первыхъ, характеръ главнаго дйствующаго лица, Лжедимитрія, ни сколько не похожъ на тотъ, который передали намъ лтописи и который такъ врно очертанъ въ XI том Исторіи Государства Россійскаго. Въ роман Г. Булгарина, Лжедимитріи просто пустое, безцвтное лице, безнравственный втреникъ, переряжающійся въ разныя платья и являющійся подъ разными именами, длающій разныя мерзости и даже злодйства безъ всякой цли, добивающійся порфиры царской какъ будто бы для того, чтобы пощеголять въ новомъ наряд. Сколько онъ нехитръ и даже глупъ своими мнимыми хитростями, столько же простодушенъ и разсянъ, когда хитрости сіи удались ему, и сіе противорчіе характера, или лучше сказать, безхарактерности дйствующаго лица съ чудною его удачей, ни чмъ не оправдано въ роман. Борисъ Годуновъ — вялый плакса, не имющій и тни величія сего исполинскаго честолюбца, дйствующій въ роман Г. Булгарина, какъ дйствовали старинныя пружины французской драмы, или какъ дйствуютъ герои другаго романа и статей о нравахъ самого Г. Булгарина, т. е. простодушно высказывающій то, о чемъ онъ долженъ бы стараться даже самое воспоминаніе истребить изъ своей памяти. Борисъ золъ по разсчету, но какъ золъ онъ у Г. Булгарина? точно такъ, какъ le tyrau peu dlicat французской пародіи. Марина Мнишекъ, изображенная сочинителемъ весьма удачно въ одномъ историческомъ отрывк, является въ роман какою-то городской) жеманницей нашего вка, пріхавшею изъ столицы въ деревню чмъ-то въ род Г-жи Фирюдиной {Дйствующее лице въ опер Княжнина: Несчастіе отъ кареты.}. Вопросы ея московскимъ боярынямъ, и отвты сихъ послднихъ, весьма незамысловаты и нимало не въ дух того вки, если вспомнимъ, что дочь воеводы Сандомирскаго не могла имть ни образованности, ни понятіи свтскихъ дамъ нашего времени, и конечно въ просвщеніи весьма мало отличалась отъ боярынь рускихъ, ей современныхъ. Другое женское лице, вымышленное сочинителемъ и поставленное какъ бы рокомъ или чернымъ ангеломъ Лжедимитрія.— Гречанка Калерія, обольщенная имъ и посл утопленная, но спасшаяся чудомъ и преслдующая своего соблазнителя,— показываетъ, какъ были слабы соображенія автора. Не умвъ придумать или прибрать изъ самымъ сказаній того времени лучшей, приличнйшей завязки для своего романа, онъ основалъ ее на ничтожной любовной интригъ, тогда какъ высшія, политическія причины скораго паденія Самозванцева могли бы сами собою развиться въ роман. Сіе вымышленное лице, столь сильно дйствующее въ историческомъ роман, сія Калерія, грознымъ призракомъ пугающая Самозванца и наконецъ наносящая ему ршительный ударъ — принадлежитъ- къ числу лицъ, давно знакомыхъ читателямъ романовъ: это списокъ (и весьма неудачный) со мстительныхъ Итальянокъ Г-жи Радклифъ. Потопленіе сей Гречанки Лжедмитріемъ, есть злодйство позднйшее: Стенька Разинъ утопилъ такимъ образомъ свою любовницу, Г. Булгаринъ нашелъ это въ сказаніяхъ объ Россіи иностранныхъ путешественниковъ XVII вка, и вздумалъ взвести небывалый грхъ на Гришку Отрепьева, и безъ того уже очень гршнаго.— Шуйскій, не твердый въ правилахъ, но хитрый царедворецъ своего вка, и въ послдствіи оказавшій всю власть, которую онъ пріобрлъ надъ саммимъ собою, разными извилистыми путями, но постоянно искавшій владычества, не невозможнаго въ тогдашнія смутныя времена — сей Шуйскій, высокое, богатое характеромъ лице для драматурга и романиста,— совершенно меркнетъ и почти изчезаетъ въ роман Г. Булгарина. Басмановъ у него столь же незначителенъ: это легковрный ребенокъ, ничмъ не изкупающій низкой своей измны Годунову и безразсудной приверженности къ Самозванцу. Таковы лица историческія, таковы вообще дйствующія лица сего романа: худо постигнуты, слабо очертаны, безцвтны и безхарактерны. Общій характеръ рускаго народа и духъ тогдашняго времени изображены столь же неискусно: толпа холодно смотритъ на событія, развивающіяся предъ ея глазами, какъ на незанимательную кукольную комедію, вс рчи бояръ рускихъ, вс рчи главныхъ дйствующихъ лицъ суть истинный анахронизмъ. При томъ же рчи сіи такъ разтянуты, такъ вялы, такъ лишены всякаго порыва страсти, что прочитывая ихъ, легко воображаешь себ скуку, которую долженъ былъ чувствовать самъ сочинитель, задававшій оныя себ урокомъ. Описанія длинныя, холодныя, часто неумстная или и вовсе ненужныя, отличающіяся, за недостаткомъ живости воображенія, пухлымъ велерчіемъ, хаосъ именъ, принадлежащихъ лицамъ, выводимымъ на показъ безъ цли и причины, незанимательныя подробности, разсказываемыя широковщательно, отсутствіе теплоты и жизни въ цломъ — вотъ врная и безпристрастная характеристика сего романа. Она оправдывается единодушнымъ признаніемъ большей части читателей: что они не могли прочесть романа сего до конца, а многіе не дочитали даже и перваго тома. Въ отношеніи къ слогу, мы не будемъ столько взыскательны: Г. Булгаринъ пишетъ, какъ иностранецъ, который постигъ механизмъ рускаго языка, т. е. знаетъ правила разстановки словъ, ихъ взаимныя отношенія, связь періода и т. п., но которому незнакомы вс средства, все обиліе сего языка, вс его смлые обороты, невдомы тайны его сжатости, быстроты, живости: отъ сего литераторъ сей, не вполн увренный въ знаніи языка, выкраиваетъ вс свои предложенія по данной мрк. Часто наши журналисты, радуясь правильности слога у кого-либо изъ литераторовъ, приписываютъ ему похвалы за такое достоинство, за которое можно только школьника наградить похвальнымъ листомъ: то есть, что въ слог этого литератора все на своемъ мст, мысль выражена ясно, приличными словами и пр. и пр.— Но разв въ томъ только и состоитъ слогъ? А тайна, по которой писатель дйствуетъ именно на ту струну человческаго сердца, которую хочетъ разтрогать? А сила одного выраженія, одного слова, потрясающаго душу? А искуство живо представлять какой-либо предметъ вашему воображенію, такъ что вы какъ будто бы видите его передъ глазами? А неожиданность оборота, какъ бы волшебнымъ жезломъ смняющая ваши впечатлнія? А вдохновенный огонь рчи, мигомъ возпламеняющій кровь вашу?… Вотъ прямыя достоинства слога! присутствіе или отсутствіе ихъ въ какомъ-либо твореніи, опредляетъ различіе между писателемъ съ талантомъ и писателемъ бездарнымъ. Принимая слогъ въ этомъ смысл, нужно ли прибавить, что въ обточенныхъ, холодныхъ и безжизненныхъ фразахъ Г-на Булгарина нтъ его? Читаешь возгласы или доводы его дйствующихъ лицъ — и какъ будто чувствуешь, что сочинитель всякой разъ заглядывалъ въ какую-либо школьную риторику, чтобъ узнать, какъ должно выразить ту или другую страсть, то или другое ощущеніе. Читатели рускихъ романовъ конечно не станутъ оспоривать сего замчанія, зная по опыту скуку, томившую ихъ при чтеніи Димитрія Самозванца.— Моеастырка, соч. Антонія Погорльскаго, ч. І-я. Жаль, что о семъ роман должно говорить, какъ о недостроенномъ зданіи: любуешься красотою и отдлкою нкоторыхъ частей, угадываешь его планъ и разположеніе, но не видя цлаго, не можешь ни отдать ему полной похвалы, ни сдлать на угадъ какихъ-либо замчаній. Къ частности, замтимъ съ особеннымъ удовольствіемъ письма героини романа, монастырки Анюты: нельзя врне переселишься въ душу юной питомицы Смольнаго монастыря, невинной, незнакомой съ свтомъ и заключавшей весь міръ въ одномъ объем благотворительнаго заведенія, гд она была воспитана. Письма ея дышатъ простодушіемъ неподдльнымъ и тою правдою ощущеній и впечатлній, которая почерпнута въ самой глубин души неопытной, дивящейся, какъ чуду, предметамъ самымъ обыкновеннымъ, но для нея новымъ. Все это подмчено такъ тонко и выражено такъ врно, что усомнишься, точно ли письма сіи вымышлены и не писала ли ихъ въ самомъ дл какая либо милая монастырка? Кром сего, бытъ и нравы второстепенныхъ малороссійскихъ помщиковъ, и тхъ, которые начинаютъ бредить знатью и свтскимъ общежитіемъ, представлены въ очеркахъ, схваченныхъ съ самой природы. Кто знаетъ Малороссію не по наслышк, тотъ отдастъ всю справедливость наблюдательности и мткости автора. Нкоторыя черты отлично забавны: напримръ, встрча гвардейскаго офицера Блистовскаго съ паномъ Дюндикомъ на Роменской ярмарк, сначала областная спесь, а посл разчетливая вкрадчивость сего степнаго честолюбца, такъ живы, такъ смшны, что кажется, читатель самъ гд-то встрчалъ этого чудака, съ его запрокинутою головою вмсто поклона, съ его сужденіями о необходимости французскаго языка въ воспитати двицъ. Слогъ сего романа, живой, естественный и свободный, равно хорошъ въ разсказ, въ описаніяхъ и разговорахъ. Лучшее доказательство въ пользу сего І-го тома есть то, что его прочтешь незамтно, и жалешь съ какою-то досадною нетерпливостью, зачмъ онъ не конченъ.— 38,едора, историческая повсть или быль съ примсью, соч. Павла Сумарокова. Читая эту повсть, пожалешь совсмъ о другомъ, а именно: зачмъ здсь быль разбавлена примсью, или покрайней мр, зачмъ эта примсь не очищена старательне? Нужно ди объяснять, что подъ примсью должно разумть также и слогъ, коимъ разсказана сія историческая повсть. Нкто сдлалъ слдующее замчаніе на различіе въ воспитаніи вымышленныхъ и полу-справедливыхъ лицъ въ нашихъ рускихъ романахъ: ‘Монастырка,’ говоритъ онъ, ‘была воспитана въ Обществ благородныхъ двицъ, едора въ кабак, а Иванъ Выжигинъ въ собачьей канур.’ — Ягубъ Скупаловъ, или исправленный мужъ. Нравственно-сатирическій романъ современныхъ нравовъ. Сіе вычурное заглавіе: сатирическій романъ современныхъ нравовъ, не спасаешь однако же сего произведенія отъ пустоты и ничтожества. Что такое: нравственный, романъ нравовъ? зачмъ нкоторые изъ нашихъ литераторовъ вздумали ограждать свои сочиненія заглавіями, какъ будто бы списанными съ бенефисныхъ афишъ? уже ли это придастъ какую-либо цну ихъ романамъ? Нимало: особливо, если содержаніе не соотвтствуетъ заглавію. Это можно примнишь и къ Ягубу Скупалову: какіе современные нравы въ немъ описаны? вс дйствующія лица въ этомъ роман взяты, кажется, за два или за три поколнія, вс они

Временъ Очаковскихъ иль покоренья Крыма,

и ни одно не отзывается современною намъ эпохой. Слогъ писемъ (не хотимъ сказать: слогъ автора, ибо онъ старался мнять свои слогъ, смотря по свойству и понятіямъ дйствующихъ лицъ) по большей части напоминаетъ многократныя и неудачныя подражанія автору Недоросля. Грубыхъ словъ и выраженіи, отвратительныхъ картинъ много, а естественности, того ума, той соли, кои щедро разсыпаны въ произведеніяхъ Ф. Визина — здсь незамтно. Письма же тхъ лицъ, которыя сочинитель Ягуба Скупалова хотлъ облагородить, безцвтны и безхарактерны. Произшествіе романа тянется, тянется, безъ занимательной завязки, безъ заманчивыхъ подробностей, и кончится въ заключеніе огромной книги такимъ образомъ, что читатель невольно скажетъ: ‘слава Богу!’ не изъ соучастія къ дйствующимъ лицамъ, а просто отъ радости, что одоллъ тяжкій и утомительный трудъ. Впрочемъ, это было не послднее подражаніе Фонъ-Визину въ 1830 году: въ Москв издана еще Васильемъ Логинымъ съ товарищи знаменитая книжица: Неколебимая дружба Чухломскихъ жителей Кручинина и Скудоумова, или Митрофанушка въ потомств, Московская повсть, соч. Александра Орлова. Какое содержаніе этой Московской повсти? не спрашивайте: его нтъ. Каковъ конецъ? О! презабавный: книга кончится ‘слдующимъ разговоромъ и сужденіемъ о Москв,’ которыхъ вовсе не помщено.

Чтобъ отвести душу отъ сихъ жалкихъ подражаніи Фонъ-Визину, взглянемъ на его собственныя сочиненія, изданныя книгопродавцемъ Силаевымъ, подъ заглавіемъ: Полное собраніе сочиненій, Дениса Ивановича Фонъ-Вмзнна, 4 ч.— Г-нъ Б…. въ, принесшій пользу руской словесности изданіемъ многихъ весьма хорошихъ книгъ, собралъ вс печатныя сочиненія Ф. Визина и пополнилъ ихъ рукописными, еще неизданными и по большей части неизвстными, кои получилъ отъ родственниковъ и ближайшихъ наслдниковъ сего писателя. Это собраніе хотлъ онъ издать самъ, но посл, по нкоторымъ обстоятельствамъ, уступилъ свое право московскому книгопродавцу Салаеву. Изъ донын извстныхъ изданій, это самое полное, лучше разположенное, напечатанное исправне и опрятне прочихъ {Чрезъ нсколько мсяцевъ, появилось еще одно изданіе въ 3 частяхъ. Собраніе оригинальныхъ драмматическихъ сочиненій и переводовъ Д. И. Фонъ-Визина. (М. 1830, въ 12 д. л.). Это самое хуждшее изо всхъ.}. Князь П. А. Вяземскій написалъ для сего изданія Біографію Фонъ-Визина, содержащую въ себ остроумныя замчанія и указанія на нравы высшаго общества, состояніе и направленіе руской словесности въ вкъ Екатерины II и особенно во время литературнаго поприща Ф. Визина. Сочиненіе сіе, отличающееся наблюдательностію ума, богатствомъ мыслей и прямодушіемъ мнній, напечатается особою тетрадкой и будешь раздаваться покупателямъ помянутаго Полнаго собранія сочиненій Фонъ-Визина.

Остается упомянуть о весьма немногихъ книгахъ въ собственно-литературной нашей проз за сіе полугодіе. Вотъ он: Записки Москвича, книжка 3-я. Необыкновенная легкость слога, повидимому, отчасти вредитъ наблюдательности автора: онъ пишетъ, кажется,на лету, и не останавливается ни на мигъ для того, чтобы всматриваться попристальне въ смшныя стороны общества или въ странности частныя, попадающіяся ему на глаза. Но подмченное имъ, отражается у него въ очеркахъ рзкихъ, забавныхъ и весьма сходныхъ съ существенностію. Пріятность и быстрота слога обманчиво увлекаютъ читателя и не даютъ ему ни надъ чмъ призадуматься. Слушаешь, кажется, пріятнаго собесдника, одареннаго чудною бглостію языка, но прослушавъ его часа два съ удовольствіемъ, вспомнишь изъ его разговоровъ весьма немногое, и то слегка.— Искуство брать взятки, рукопись, найденная въ бумагахъ Тяжалкина, умершаго Титулярнаго Совтника. Авторъ вообразилъ себ какого-то криводушнаго взяточника, который, въ избжаніе бды отъ судей, вызвался дтямъ ихъ читать лекціи объ искуств брать взятки. Подобныя шутки уже устарли въ нашей литератур, а сочинитель разтянулъ еще свою шутку на четыре довольно еще длинныя лекціи. Главное же дло состоитъ въ томъ, что въ этой шутк недостаетъ веселости безъ которой вс пародіи, вс словесныя каррикатуры не достигаютъ своей цли.— Журналъ пшеходцовъ отъ Москвы до Ростова и обратно въ Москву. Издалъ М. И. М. к. р. в. Сочинитель, кажется, хотлъ, въ вид дорожнаго дневника сообщить публик свои замчанія и догадки о разныхъ урочищахъ, ознаменованныхъ какими-либо воспоминаніями историческими. Многія изъ его догадокъ остроумны, другія требуютъ подтвержденія боле основательнаго. Въ литературномъ отношеніи, это самый полный журналъ на короткомъ пути: авторъ не позабылъ ни малйшаго обстоятельства, ни одной ничтожной встрчи, ни одного восклицанія, вырвавшагося у него или у его спутника.

Нсколько хорошихъ переводовъ заключаютъ немногочисленный рядъ литературныхъ нашихъ новостей. Начислимъ сіи переводы (т. е. хорошіе: число дурныхъ гораздо значительне, но о нихъ не станемъ говорить: это было бы безполезно м для читателей, и для тхъ переводчиковъ, которые трудятся для нкоторыхъ московскихъ книгопродавцевъ). Сенъ-Марсъ, соч. Альфреда де Виньи, пер. Л. Очкинъ, удачный переводъ весьма занимательнаго романа, извстнаго большей части нашей читающей публики во французскомъ подлинник.— Карлъ Смлый, романъ В. Скотта, перевед. съ англійскаго Г-мъ де-Шаплетомъ. Переводъ хорошъ, но желательно бъ было, чтобы переводчикъ заботливе старался о чистот слога и о точности языка. Въ особенности требуетъ сего драматическая часть романа, въ которой боле всего является блестящій талантъ В. Скотта, ибо въ ней боле всего оттнены характеры дйствующихъ лицъ, столь живые, столь ярко отличающіеся у британскаго романиста.— Посольство въ Китай, соч. Фанъ-деръ-Фельда, перев. съ нмец. Валеріанъ Лангеръ. Переводъ сей отличается чистотою слога, непринужденностью и обдуманностію разговорнаго языка, особливо въ рчахъ Китайцевъ, указываемъ на это достоинство перевода потому, что сіи рчи могли бъ быть камнемъ преткновенія для многихъ переводчиковъ, мене вникающихъ въ свой предметъ.— Мирза-Хаджи—Баба—Исфагани въ Лондон. Сей романъ Морьера переведенъ однимъ ученымъ оріенталистомъ, и кажется, въ перевод выигралъ передъ англійскимъ подлинникомъ. Вс выраженія, вс обороты персидскаго языка, коихъ авторъ не осмлился въ точности передать по-англійски, рускимъ переводчикомъ переданы на нашемъ язык со всею восточною ихъ кудрявостію. Словомъ: Мирза Хаджи-Баба говоритъ по-руски, такъ сказать, гораздо восточне, нежели по-англійски. О самомъ роман скажемъ, что въ немъ авторъ хотлъ смотрть на все европейское глазами Персіянина: достигъ ли онъ своей цли — не беремся ршить, но выполняя оную, часто жертвовалъ онъ главнымъ: занимательностію самаго романа.— Христина и историческій романъ XVII столтія, соч. Фанъ-деръ-Фельде, пер. съ нмецкаго С. де-Шаплетъ. О семъ перевод мы должны бъ были повторить то же, что сказано нами о перевод Карла Смлаго, Замтимъ еще, что Г. де-Шаплетъ иногда неправильно употребляетъ рускіе глаголы, такъ напр. встать вмсто стать. Глаголы сіи выражаютъ не совсмъ одно дйствіе, и потому не должны быть принимаемы одинъ за другой. Мы говоримъ: онъ всталъ съ мста, и сталъ на мсто.— Повсти для дтей, ч. 3. О первыхъ двухъ частяхъ говорено было въ прошлогоднемъ Обозрніи, ныншняя 3-я часть отличается тмъ же хорошимъ выборомъ повстей и тмъ же прекраснымъ слогомъ.— Повсти литературные отрывки, издан. Г. Полевымъ. Продолженіе тхъ, о которыхъ также упомянуто въ Обозрніи прошлаго года. Мнніе мое о выбор и перевод остается прежнее.

Посл переводовъ собственно-литературныхъ, упомянемъ еще о двухъ историческихъ книгахъ, переведенныхъ съ иностранныхъ языковъ. Первая изъ нихъ: Состояніе Россійской Державы и великаго Княжества Московскаго, съ 1590 по Сентябрь 1606 года, соч. Капитана Маржерета, донын извстна была любителямъ отечественной Исторіи большею частію по отрывкамъ, приводимымъ въ вид историческихъ ссылокъ незабвеннымъ нашимъ Исторіографомъ Карамзинымъ и другими писателями. Немногіе могли читать сочиненіе Маржерета вполн, ибо книга его сдлалась нын рдкою даже въ самой Франціи. Переводчикъ обогатилъ сію книгу извстіемъ о жизни Маржерета, примчаніями на нкоторыя мста его сочиненія, ссылками на другихъ писателей того времени и пр., и тмъ придалъ еще боле цны сему историческому памятнику XVII вка.— Другая, немене важная книга, есть вторый томъ Исторіи древней и новой литературы, соч. Фридриха Шлегеля, перев. съ нмецкаго. О первомъ том сего перевода сказано было въ прошлогоднемъ Обозрніи, тамъ же замчено было, что переводчикъ излишне придерживается нмецкой конструкціи періодовъ, вредящей ясности слога. Переводчикъ, видно, не обратилъ вниманія на сіе замчаніе доброжелательства: вторый томъ Шлегелевой Исторіи литературы переведенъ также, какъ и первый, и отъ сего полезное, почти необходимое для молодыхъ литераторовъ сіе твореніе сдлалось на рускомъ язык Сивиллиною книгой, которую должно читать съ толкованіемъ или съ догадками собственнаго ума. Такимъ способомъ не должно переводить книгъ, особливо историческихъ или теоретическихъ, требующихъ внимательной ясности изложенія. Языкъ рускій гибокъ и способенъ принимать почти вс формы чужеязычныя, но изъ того не слдуетъ, чтобъ мы могли своенравно употреблять во зло помянутыя свойства его. Часто логическая связь рчи въ иностранномъ язык, при перевод слово въ слово на рускій, длается сущею безсмыслицей, у насъ нердко возставали противъ галлицизмовъ, но германизмы, особливо періоды нмецкаго языка, столь же несвойственны нашему природному, зачмъ же ихъ придерживаться тамъ, гд они не составляютъ какого-либо особеннаго намренія, а просто суть слдствіе необходимости для писателя нмецкаго? Мн возразятъ, можетъ быть: ‘какимъ же образомъ избжать сего?’ — Но разв какое-либо сочиненіе, особливо важное, переводится слово по слову? переводчикъ долженъ сперва обдумать мысль автора въ подлинник, разсмотрть ее со всхъ сторонъ, примниться къ намренію, съ коимъ она выражена, и такъ сказать, напитаться ею, потомъ снова передумать ее по-руски, вопросить самого себя, какъ бы онъ выразилъ ее, не переводя, а сочиняя на своемъ природномъ язык,— и уже тогда передавать ее, словами точными и въ выраженіяхъ ближайшихъ, но не рабски слдуя за словосочиненіемъ подлинника. Образцемъ сего искуства въ прелагател служитъ намъ Жуковскій: слогъ его измняется по свойству слога каждаго изъ переводимыхъ писателей, и при всемъ томъ чистота и ясность рускаго языка соблюдены везд съ самою строгою отчетливостію. Онъ какъ будто бы не переводилъ иностранныхъ писателей, а передавалъ имъ свое знаніе рускаго языка и заставлялъ ихъ говорить на ономъ. Конечно, не вс могутъ довести искуство сіе до такого совершенства: но почему же не стараться приблизиться къ нему по возможности? ‘Худой тотъ солдатъ, который не надется бытъ генераломъ,’ говаривалъ безсмертный нашъ полководецъ, примръ и путеводительная звзда другаго, почти столь же великаго полководца.

Отъ переводовъ историческихъ обратимся къ рускимъ сочиненіямъ по части Исторіи. Сочиненія сіи были весьма немногочисленны. Можно упомянуть объ Историческихъ запискахъ Адъюнкта Крылова, сообщающихъ предварительныя свднія, необходимыя при изученіи Исторіи, о Правой грамот по вотчинному длу, въ 1559 году производившемуся, какъ о памятник нашего судебнаго порядка въ XVI вк, о Послдней войн съ Typціею, представляющей въ маломъ объем событія, ознаменовавшія войну 1828—1829 годовъ, и оканчивающейся Адріанопольскимъ мирнымъ договоромъ, наконецъ, о і-мъ и 2-мъ томахъ Исторіи Рускаго народа, соч. Г. Полевымъ. Еще при объявленіи о сей послдней, многіе удивились ея заглавію и спрашивали другъ у друга: что значишь Исторія Рускаго народа? разв народъ сей былъ всегда кочевымъ и не имлъ постояннаго отечества, которымъ бы можно было наречь его исторію? или онъ всегда управлялъ самъ собою демократически, и не имлъ такого образа правленія, къ которому бы можно было отнести его бытописанія? ‘Успокоитесь,‘ отвчали услужливые шакалы новаго историка, подрядчики славы и раздаватели знаменитости: ‘успокойтесь: Исторія Рускаго народа разкроетъ передъ вами цлую жизнь сего народа, его духъ, нравы, обычаи и политическія перемны, послдовавшія съ нимъ въ разныя времена.’ Слушали, и хотя не убдились, но успокоились и ждали:

‘Вотъ закипитъ, вотъ тотчасъ загорится!’

Ждали и дождались перваго шока, прочли предисловіе, и въ хаос мыслей, коихъ нишъ безпрестанно разрывается и нигд не связывается, узнали глубокую истину, что человкъ ‘въ начал безусловно видитъ, чувствуетъ, понимаетъ, вритъ,’ а посл начинаетъ дйствовать умомъ, то есть: что онъ сперва бываетъ ребенкомъ, а посл взрослымъ человкомъ. Все это высказано весьма пространно и такимъ языкомъ, который похожъ на вщанія древнихъ Оракуловъ. Наконецъ приступили къ чтенію самой Исторіи. Здсь, кром нсколькихъ маловажныхъ догадокъ, вводныхъ чужихъ мнній, часто вовсе неотносящихся къ длу, и безпрестанныхъ противорчій Карамзину, противорчій, выраженныхъ иногда съ неумстною заносчивостію — не нашли ничего новаго. Все то же, что и у прежнихъ историковъ: ни одной свжей мысли, ни одной основательной догадки. Въ противорчіяхъ Карамзину, новый историкъ часто противорчитъ и самому себ, особливо относительно къ Хронологіи, противорчитъ и въ томъ, что взявшись писать исторію народа, нигд не выводитъ его на сцену, какъ существо самобытное. Такъ напр., разсказывая, что Ярославъ, оскорбившій Новгородцевъ убіеніемъ нсколькихъ изъ знатнйшихъ согражданъ ихъ, и потомъ явившійся на вече съ умиленіемъ и слезами, не только былъ ими прощенъ, но получилъ отъ нихъ вспомогательное войско прошивъ врага своего Святополка (смотри т. 1-й, стр. 244—245). Что же побудило Новгородцевъ къ сему снизхожденію? личная преданность Ярославу, или разсчетъ народной политики? Объ этомъ ни слова не сказалъ новый историкъ и упомянувъ слегка о семъ важномъ событіи, оставилъ разршеніе онаго на волю Божію. Такихъ поверхностныхъ повствованіи очень много (и едва ли не вс они таковы) въ этой исторіи: почему жь она Исторія народа?

Вторый томъ начинается взглядомъ на Европу, современную началу удльной системы въ Россіи. Этотъ взглядъ, и весь этотъ томъ, можно назвать собраніемъ замчаній, разсужденій и мнніи Нибура, Гизо, Тьерри и другихъ новйшихъ историковъ иностранныхъ: все сіе выписано и сшито на удачу, никакой системы, никакого единства воззрнія въ этомъ сборник своего и чужаго, изпещренномъ въ добавокъ частыми намеками на Исторію Государства Россійскаго а усильными придирками къ ея показаніямъ. Слогъ новаго историка также пестръ, какъ и самая его исторія: иногда онъ спускается до самаго плоскаго прозаизма, до выраженій низкихъ и областныхъ, иногда вовсе неожиданно поднимается на ходули и напыщается страннымъ образомъ. Таковъ онъ, напр., въ слдующемъ мст: ‘Нива судебъ Божіихъ была глубоко вспахана, прорзана глубокими браздами, и засяна сменами тучными и свжими. Какъ снгъ, благотворный прозябенію, пали на нее Среднія Времена, вка варварства, тьмы нравственной, хлада и оцпеннія общественной жизни, подъ коими таились первенцы новой весны человчества. Такимъ образомъ, цпь бытія, соединявшая міръ древній и міръ новый, не была разорвана, въ слдствіе сего, тамъ гд древле все цвло и зеленло, должно было прежде другихъ странъ возникнуть и процвсть новымъ злакамъ’ (Истор. Р. Нар. ) т. 2-й, стр. 12—14). Подобныя мста нердки въ этой Исторіи, и сему не должно удивляться: въ новомъ историк нтъ краснорчія истиннаго, душевнаго, и потому онъ гоняется за надутыми фразами, хочетъ замнить дльное сужденіе блестящею мыслью (разумется, но его мннію) и напрягаетъ силы свои, чтобы потомъ разршиться отрывистою безсмыслицей. Другая странность его состоитъ въ историческомъ скептицизм: онъ сомнвается во многихъ преданіяхъ, сохраненныхъ намъ лтописями, и даже въ сказкахъ, не требующихъ опроверженія дльнаго, явныхъ съ перваго взгляда, но не мене того сообщающихъ намъ понятіе о дух тогдашнихъ Россіянъ и о вымыслахъ ихъ воображенія. Покрайней мр, историкъ скептикъ не долженъ бы самъ выдавать ипотезъ за истины положительныя. Откуда Г. Полевой знаетъ наврное, что Варяги плавали древле къ берегамъ Америки (См. т. 2. стр. 32)?— Не знаемъ, каковы будутъ послдующіе томы, можетъ быть, онъ лучше ихъ обдумаетъ (припомнимъ вопросъ его о Карамзин: когда же думалъ Историкъ), но сіи два первые тома невольно приводятъ на память окончаніе басни, изъ коей былъ уже здсь выписанъ одинъ стихъ:

‘Надлала синица славы,

А моря не зажгла.’

Кстати о вышеприведенномъ вопрос. Г. Полевой, дивясь въ критик своей на 12-й томъ Исторіи Государства Россійскаго тому, что первыя главы оной были уже переписаны на бло, тогда какъ вся книга не была еще кончена, заключаетъ изъ того, что Карамзину некогда было думать. Если заключеніе сіе выведено изъ помянутаго обстоятельства, то мы готовы согласиться съ Г. Полевымъ, что онъ больше думалъ въ пятъ лтъ, нежели Карамзинъ въ двадцать пять, и въ доказательство, Г. Полевой можетъ сослаться на то, чему вс поврятъ безъ труда, т. е. что онъ печатаетъ Исторію Рускаго народа съ черновыхъ своихъ тетрадей.

Сомовъ.

Обозрніе Россійской словесности за вторую половину 1829 и первую 18З0 года.

Читайте также: