ОБОЗРЕНИЕ ИСТОРИИ РЕФОРМАЦИИ
ОБОЗРЕНИЕ ИСТОРИИ РЕФОРМАЦИИ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Обозрение истории Реформации, Кудрявцев Петр Николаевич, Год: 1858
Время на прочтение: 27 минут(ы)
П. Н. Кудрявцев. Лекции. Сочинения. Избранное
М., ‘Наука’, 1991
Такою личностью, как Лютер, обеспечены были успехи Реформации. После такого опыта, как Вормсский сейм, дело его не могло более потеряться. Оно должно было укрепиться в Германии и распространиться потом повсюду, куда только простиралась власть римской иерархии, следовательно, во всей Западной Европе. Впрочем, не везде одинаково. Два главных народных элемента находим мы в Западной Европе: романский и германский, или лучше тейтонский. Католицизм был скорее создание романского духа, наложенное и на германские народы. Учение реформационное, в котором религиозный элемент отделился от церковного, был плодом германской мысли, между германскими народами должно было оно наиболее иметь и успеха.
Мы обозрим сначала успехи Реформации между германскими народами: в собственной Германии и в прежней части ее Швейцарии, в Скандинавских государствах, наконец, в Англии. Потом обратимся к романским народам, покажем причины неуспехов ее в Италии и Испании и, наконец, заключим обозрением гугенотских войн1. После того мы можем возвратиться к обозрению дальнейших успехов Реформации и окончании ее в Германии (вторая половина XVI века и Тридцатилетняя война, в которой принимала участие и Швеция). Последнюю главу составит обозрение успехов реформы в Англии, где она потом соединится с принципом политическим и произведет Английскую революцию. В Германии прежде всего, ибо здесь всего более была приготовлена почва и брошено первое семя. Ни над какой страной не тяготела так иерархия, и никакая страна не представляла столько удобств в полит[ическом] отношении для успехов Реформации — если предполагать, что здесь дело ее не могло выйти от самого главы государства,— как в Англии2. Власть императорская, ее идеальное основание3. В противоположность к ней — поместные власти, которые гораздо ближе к настоящей почве и свободные от иерархии. От успехов Реформации зависит успех их собственного дела. Зато, впрочем, в некоторых частях Германии тем более сопротивления должна встретить Реформация, что Германия сохранила еще у себя местные иерарх[ические] власти с правами курфирстскими и близкими к суверенитету. Вообще, хотя более ручательств за успех, но дело очень трудное.
В первой части после Ворм[сского] сейма Лютер, скрываясь от двойной опалы (впрочем, вовсе не добровольно), скрывается вообще от глаз народа. Он остается лишь душою всего предприятия и кладет печать своего духа на все вновь сооружаемое здание, на весь его характер, частью на самых его деятелей, которые более или менее действуют все под влиянием одного и того же духа, но как дело не есть уже только сознание, но вместе и дело политическое, ибо касается всех политических интересов, то на внешней политической сцене находим уже и других, политических, деятелей.
Сделаем наперед обозрение главных действующих лиц как со стороны старого порядка вещей, так и со стороны Реформации. Император Карл V. Самый умеренный рост, сложение болезненное, не крепкое, вид несколько меланхолический, впрочем, отличный наездник и мастер владеть копьем. Как бы для того, чтобы возвысить дело Реформации, судьба поставила во главе империи — и необходимо противником реформы — человека, который соединил в руках столько разнородных владений в Старом Свете с огромными владениями в Новом. Но Карл был опасен тем, что вырос в сознании величия своего положения. Он не был ни страстен, ни раздражителен, но он не мог бы понять никакого противоречия своей власти, откуда бы оно ни выходило. Всякое противоречив было в глазах его так же странно, как ересь в глазах иерархии. Он не был фанатиком римской иерархии, в уме его было слишком ясности для того, но он стал слишком высоко для того, чтобы иметь истинные потребности блаженства, и во всем, что не исходило из его собственной воли, видел только ослушание.
Фридрих поступил очень умно, скрывая Лютера от его глав и гнева: то же самое дело Карл лучше мог понять со слов курфирста, чем со слов простого августинского монаха. С другой стороны, впрочем, то же самое сознание своего величия долго мешало ему заняться пристально делом Лютера. Дело частного человека, оно казалось ему слишком маловажно, чтобы могло занять все внимание такого властителя, как Карл. Он унизил бы себя в своих собственных глазах, если бы занялся им более, чем своим соперничеством с Франциском. Это был достойный его соперник, и никогда Карл не потерпел бы над собой его преимущества. Продолжая с ним средневековую борьбу в четырех войнах4, он часто оставлял Реформацию вовсе без внимания и дает ей полную свободу созревать. Только тогда считает он Реформацию делом, достойным того, чтобы обратить на него всю свою силу, когда уже она образовала целую лигу6 для своей защиты, когда одна часть империи враждебно стояла против другой (и притом по окончании всех войн с Франциском). Он тотчас дал почувствовать Лиге всю силу своих рук: она была разбита, и глава ее, курфирст Саксонский, был взят в плен. Но успех Карла был непрочен: и первый человек политический, принявший сторону Реформации6, вырвал из рук его победу, и Карлу досталась печальная участь — пережить все свои успехи, видеть бесплодность и бессилие всей своей власти против дела, которое он столько презирал сначала, потому что не понял его {Далее характеристика отдельных политических деятелей (противников и союзников Лютера), имеющая описательный, подчас конспективный характер, опускается (л. 125 об.— 131 об.).}…
Поищем далее причины медленного, сначала даже несколько нерешительного, хода Реформации в самих событиях, последующих после Вормсского сейма, потому что в той же самой сфере, в которой действовал Лютер, но независимо от него, находим мы целый ряд событий, которые также не могли не остаться без влияния на дух главных действователей Реформации. После движения, произведенного гуманистами и Лютером, состояние умов в Германии было совершенно особенного рода. Еще реформа не получила характера прочного учреждения, еще ей предстояла тяжелая борьба в будущем, а между тем сознание было уже освобождено от самых тяжелых уз, которые наложены были на него средними веками — от иерархического начала. Оно не замедлило предаться чувству своей свободы и, уже не ограничиваясь более началами, поставленными Лютером, произвело в области мысли явления, которые угрожали самому делу Реформации. Такова натура человеческой мысли: долго может быть связана она одним началом, наложенным на нее извне, но едва только раз освободится от него, как уже в ней является потребность испытать себя в приложении ко всем явлениям жизни. Стремление опасное, потому что, не признавая над собой никакого авторитета, мысль становится враждебно ко всем жизненным явлениям, ко всем учреждениям, которые не вытекали из нее же, и посягает даже на их конечное уничтожение. Притом освободившись от авторитета, мысль перестает иметь характер универсальный, она становится чисто индивидуальной и раздробляется на тысячи оттенков. Но во всех них преобладающие инстинкты будут разрушительные. Если дать им полную свободу, то они произвели бы явление самое хаотическое. На первый раз особенно нужно бывает сдержать эти неумеренные порывы освобожденной мысли, а это возможно лишь посредством какого-нибудь другого всеобщего начала. Не будь такого начала во время Реформации или не успей оно утвердиться вопреки всем индивидуальным стремлениям, свет представил бы самое печальное явление.
Лютерово начало имело, конечно, вначале характер субъективный: но его энергией, его волей, его собственной преданностью общему религиозному началу оно было возведено на степень общего. Первые попытки освобожденной мысли проявить себя вне движения Лютерова, или независимо от него, сказались вскоре после Вормсского сейма в самом Виттенберге. Лютера тогда не было в городе. Пылкий, увлекающийся Карлштадт, один из первых, которые приняли сторону Лютера в университете прежде других, обнаружил беспокойную наклонность стать на место отсутствующего Лютера во главе движения и идти вперед. Карлштадт не способен был обдумывать каждый свой шаг, он смело хватался за первую встретившуюся ему мысль и, недовольный тем, что передавал ее с кафедры своим восторженным почитателям, он тотчас хотел привести ее в исполнение. Появление в Виттенберге некоторых фанатиков из Цвиккау {Ranke, II, 20.— Hagen, III, 49 et cet.}7, последователей Шторха (Claus Storch), который учил, обходя Библию, принимать вдохновение от самого духа, придало Карлштадту еще более дерзости. Каждый день рождалась у него новая мысль, и каждая мысль была отрицанием чего-нибудь в прежнем порядке вещей. Электризуемая им публика также увлечена была жаром нововведений. Уже не довольно было Карлштадту отменить устную проповедь, всякое приготовление к причастию, ввести в обычай принимать таинство собственными руками, он уже явно восставал против икон, называл поклонение им явным идолопоклонством и возбуждал народ к действиям, которые должны были возобновить в Европе времена иконоборчества. Это было первое проявление того разрушительного духа, который выходил как неизбежная крайность из нового движения, должен был потом пройти многие места Европы и лишить многих памятников искусств.
Народ, увлеченный Карлштадтом, действительно устремился против икон, врывался в церкви, выносил образа и разбивал их, как самые ненавистные предметы. И на том не остановился Карлштадт: встретив некоторое сопротивление со стороны городских магистратов, он не убоялся высказать уже и ту мысль, что в случае недостатка ревности со стороны начальства община имеет право сама приступить к нововведениям. В этой мысли было самое резкое отступление Карлштадта от Лютера, с этой мыслью можно было наконец прийти к уничтожению всякого общественного порядка. До какой степени это направление становилось исключительным, в известной степени даже аскетическим, можно видеть уже из того, что один из последователей Карлштадта, профессор того же самого университета, учил с кафедры, что не нужно более ни науки, ни ученых, и советовал слушателям разойтись по домам и заняться земледелием, чтобы исполнилось слово Писания: в поте лица твоего съешь хлеб твой8.
Произведенное Карлштадтом движение было так велико, что угрожало охватить не только Виттенберг, но и окрестные страны, одним словом, Виттенберг мог сделаться центром самого опасного движения для целой Германии. Меланхтон был слишком юн, не довольно тверд, чтобы противиться общему увлечению, магистр Виттенбергский также не показывал особой решительности, миролюбивый курфирст не считал себя вправе произнести {Так в рукописи.} между обеими сторонами и давал полную свободу беспокойной реформе Карлштадта. Слухи дошли до Лютера. Уже убежденный в своем великом признании, он счел своей первой обязанностью противодействовать непризванным. Пренебрегая страхом, забывая папскую анафему и императорскую опалу, явился в Виттенберг, начал проповедовать против Карлштадта (семь проповедей)9, без страсти, без ненависти обличал нововводителей в повинности, в увлечении и старался возвратить жителей Виттенберга к миру, к христианской любви. Столько же словом, сколько и своим авторитетом, Лютер успел образумить увлеченных и восстановить спокойствие в городе. Движение утихло, Карлштадт принужден замолчать, и большая часть его последователей снова приняла сторону Лютера. С того времени он остался в городе и продолжал руководствовать движением.
Едва только улеглось одно движение, как уже готово было другое {Ranke, II, 101, Hagen, III, 49.}. Оно, впрочем, было гораздо более сложное, нежели первое. Первым поводом к нему было то неудовольствие, которое низшее дворянство империи, рыцарство, владетели замков, самый беспокойный элемент в Германии, давно питало к правительствующей комиссии империи (Reichsregiment) {Имперское управление, имперская власть (нем.).}, видя в нем выражение власти княжеской ко вреду рыцарства. Но это неудовольствие долго еще таилось бы под пеплом, если бы не присоединились к нему новые идеи, бывшие тогда в ходу в Германии. Рыцарство из всех сословий показало наиболее сочувствия к гуманизму, оно же в своих лучших представителях, Гуттене и Сиккингене, рано приняло и сторону Лютера. Старое неудовольствие, питаемое новыми идеями, возросло до явной вражды.
Франц Сиккинген, доблестный рыцарь, в замке которого — Эбенбурге месса совершалась по новому обряду, взялся вооруженной рукой настоять на требованиях недовольного верхнерейнского дворянства {См. о нем Ibid., р. 119.— Он оторвался от герцога Вюртембергского, отстал от союза Швабского и примкнул к франконскому рыцарству.}. Гуттен в сочинении своем, обращенном к имперским городам, изготовил манифест недовольной партии (Beklagung der Freisttte deutscher Nation10). По старой вражде к архиепископу Трирскому Сиккинген против него решился обратить свой первый удар. Выступая против Трира, он объявлял его жителям, что идет ‘освободить их от тяжелого поповского закона (Gesetz der Pfaffer) и возвратить к евангельской свободе’11. В этих словах слышался не только защитник привилегий рыцарства, но и поборник религиозной реформы. Когда правительственная комиссия издала свои увещания к соседствующим князьям, чтобы они воздержались от всякого участия в предприятии Сиккингена как в противозаконном, Сиккинген объявил, что он именно предпринимает ввести новый порядок в империи, что он замышляет дело, о котором не думал ни один император.
В самом деле, предприятие могло бы пойти очень далеко, если бы рыцарство германское поддержало Сиккингена: оно могло ниспровергнуть существующие политические учреждения в Германии. Но прежде чем последовало соединение рыцарей с Сиккингеном, отдельные отряды их были разбиты в разных местах, курфирст Трирский успел между тем найти себе деятельных союзников в пфальцграфе, ландграфе Гессенском и других. У Трира Сиккинген встретил сопротивление, к которому он нисколько не приготовился. Он должен отступить от города и потом искать собственное спасение в своем укрепленном бурге. Все союзники Сиккингена один за другим покорились врагам его, с которыми теперь соединился и Швабский союз. Вместе с швабским должно было покориться и франконское рыцарство, которое также готово было подать руку Сиккингону. Еще ждал он сам помощи себе из нижней Германии, с верхнего Рейна и с Богемии, ждал содействия Лютером и до того времени надеялся еще задержать осаду в своем укрепленном бурге. Однажды с высоты бурга заметил он толпы приближающихся всадников: уж он готов был приветствовать их как своих союзников, но скоро оказалось, что мнимые союзники было войско врагов его, которые пришли осаждать его в самом бурге (Landstadt). Сиккинген не потерял духа: он хотел защищаться. Но осадные орудия противников произвели в укреплении значительные повреждения. Старые твердыни, простоявшие целые века, разрушались в главах рыцаря от действия нового искусства. Еще, впрочем, Сиккинген не унывал, еще он думал воспользоваться остающими[ся] ему средствами обороны, как одна пуля положила его замертво. Его понесли в единственное строение замка, уцелевшее от разрушения, еще он дышал, когда вошли сюда его противники, овладевшие крепостью, и каждый из них обратился к нему с упреком: что сделал я тебе, говорил курфирст Трирский, что ты напал на меня в моей земле? А я, сказал молодой ландграф, чем заслужил, что ты не пожалел моих молодых лет и угрожал моей земле?— Скоро я должен держать ответ перед тем, кто больше всея всех, отвечал умирающий Сиккинген. В свою очередь капеллан обратился к нему, спрашивая его, не желает ли исповедаться. Сиккинген отвечал: я уже покаюсь Богу в сердце. Еще капеллан произносил слова христианского утешения, как Сиккинген закрыл глаза…
Последняя судьба Гуттена. Вместе с Сиккингеном пали и все мятежные бурги, пало рыцарство, территориальная власть князей и герцогов империи стала еще выше: одним элементом сопротивления было менее. Попытка, впрочем, замечательная: это была первая попытка перенести свободу религиозную на другую почву, попытка одного сословия употребить в свою пользу приобретения религиозного движения и с их помощью изменить существующий порядок в империи. И здесь Лютер был против такого партикуляризма: несмотря на все приглашения Сиккингена, не только он остался в Виттенберге, но и не переставал убеждать его, чтобы он оставил свое безрассудное предприятие. Так действовали на Лютера все подобные попытки: чем больше увлекали его на сцену политическую, тем больше хотел он держаться в сфере религиозной л никогда не соглашался употребить своего универсального дела в пользу лишь одного сословия.
Но едва только утихли одни попытки, как уже готовились другие, как будто все недовольные сословия должны были стараться обратить в свою пользу реформационное движение. Таково было свойство религиозной реформы, что она по самому существу своему должна была проникнуть все классы, не остановиться только на поверхности общества или, если угодно, на его вершине, как движение гуманистическое. Следовательно, она должна была коснуться самого низшего слоя общества. Но чем она опускалась ниже, тем становилась опаснее: в низших классах всегда было гораздо больше неудовольствия, а между тем они меньше были приготовлены к тому, чтобы принять реформу во всей чистоте ее, да и самые нужды их были такого рода, что не могли они, восставая против иерархии церковной, не восстать и против иерархии светской, которая лежала на них еще тяжелее первой. Если бы здесь последовал взрыв, он был бы страшен, он бы устремлен был разом против всех иерархических начал, следовательно, против всего общественного порядка, как он был развит и устроен средними веками. Реформа должна была превратиться в революцию, из которой в те времена ничего не могло выйти, кроме хаот[ического] состояния.
Самое низшее и самое многочисленное сословие в Германии составляли поселяне. Мы все знаем ту тяжесть, которая наложена была на это сословие средними веками. Но самое большое несчастие было для него то, что у него отнято было его, так сказать, природное (германское) право {Hagen, II, 332.}, что вместо его навязано было ему право римское. Это было право письменное, право ученых адвокатов, следовательно, нисколько не выходившее из сознания народа и потому ему чуждое. В этом отчуждении народа от права, под которое он был поставлен, вышло множество новых злоупотреблений, которые все падали на то же сословие. Состояние подобное тому, в каком находились плебеи до введения законов XII таблиц12. Неудовольствие копилось годами, новое движение придало ему более силы и энергии. Сам Лютер не мог не заметить того страшного неравенства, которое отделяло одни классы от других, и время от времени делает увещания к сильным мира, чтобы они со своей стороны старались умерить зло. В духе христианской любви Лютер призывал их от права формального к праву разума. ‘Всякий, облеченный властью (Frst),— говорил он,— должен так же крепко держать право в своих руках, как и меч, и измерять собственным умом, когда и где должно употреблять право во всей строгости или смягчать его так, чтобы во всякое время всем управляло право, и так, чтобы высшим правом и господином всякого права оставался разум.—- Это я говорю для того, чтобы не подумали, что делают великое дело, если следуют письменному праву или совету юристов (собственно — юридическим советникам): нет, этого одного еще далеко не достаточно’ {Hagen, II, 333.}. (В 1523 году.) Иногда даже он высказывал мысль, что не должно быть различия между дворянством и гражданами {Ibid., 329.}, что у народа избранного был же один царь. То, что у Лютера было только увещанием в духе христианской любви13, у людей, менее воздержанных в движении мысли, переходило в требования. Идеи Лютера в несколько лет сделались популярными, приучили народ к чтению, вызвали у него потребность размышления. Это размышление от религиозных злоупотреблений легко уже могло потом перейти и на злоупотребления политические, от которых низшие классы терпели еще более. В удовлетворение этой последней потребности народа скоро образовалась целая беглая литература брошюр, которая должна была сильно расшевелить его старое неудовольствие. В ней открыто, смело говорилось против тех податей, которыми в особенности были обременены низшие классы.
‘Князья и бояре,— говорит один автор,— издерживают на церковные приношения по две, по три тысячи гульденов, даже гораздо более, а если бы кто из них вздумал только на один год уволить бедных своих подчиненных от налогов, так он больше не был бы тем, чем он есть. Бедный человек должен заплатить, хотя бы он сам, его жена и дети должны были потом терпеть голод и холод. Да, не одна бедная беременная женщина бывает свидетельницей погибели своего плода, который она носила под сердцем, оттого что бедный работник вследствие неурожая или другого несчастья не может уплатить свои повинности и за то терпит побои и разного рода мучения: все это не вопиет ли к небу об отмщении?’ {Hagen, II, 322.} — Другие прямо называли тиранией всякое действие власти, которое не направлено к общей пользе и благосостоянию страны и народа. ‘Далее,— проповедовал Венцесл[ав] Линк,— она простираться не может, в этом, конечно, мы обязаны по нашей совести помогать ей и служить ей всеми нашими средствами, но не далее. Там же, где она [власть] переступает эту черту, она действует противно христианству, тиранически. Потому что тот — тиран, кто, будучи облечен властью, употребляет ее не на общую пользу, но для собственной своей чести, пользы, на служение своим страстям, и, следовательно, служит самому себе, даже дьяволу, но никак не Богу. Власть или начальство есть слуги Божий, а тирания — дьявола… Там, где дело не касается общей пользы, никто не обязан платить повинности: по доброй совести их можно и отклонить’, и т. д.— Некоторые и еще прямее восставали против существующих властей, говоря таким образом: ‘Если мы посмотрим на королей, князей и господство, то мы найдем, что это большей частью дети или что они имеют женский вид. Рим (die grosse Hure zu Rom {Великая римская блудница (нем.).})14 непотребствует с ними, заставляет их играть самые глупые роли: я думаю, что она (diese Hure) {Эта блудница (нем.).} дает им на содержание, что они не могут отстать от нее, хотя бы сами видели все свои гнусные дела, пока они находятся в этом упоении. Итак, о этой стороны едва ли чего можно надеяться, хотя и должно просить. Помогут просьбы, хорошо, не помогут, во имя Божие! Но наперед мы должны знать, как далеки от нас наши князья’ {Ibid., р. 326.}. Или: ‘Хотя святое Евангелие и слово Божие не противятся светской власти, ибо по изречениям Петра и Павла всякая власть от Бога, и потому каждый обязан тем властям, как от Бога поставленным, быть послушным, впрочем, святое Евангелие противится всякой беспорядочной власти, злоупотреблениям и расточительности правителей’. Потому-то высшие мира сего и боятся так, если в их землях начинают проповедовать слово Божие без утайки и т. д.
Между множеством брошюр появлялись даже опыты нового социального построения, на основании новых общественных начал — равенство сословий участие народа в правлении {Hagen, II, 334-338.}. Одна из них носит титло: ‘Der 11 Bundesgenosse, ein neue Ordnung — weltlichen Standes, das Pfitacus angezeigt hat in Wolfaria geschrieben’ и принадлежит Эберлину von Gntzburg15 (1521 год), другая выдана под видом проекта реформы Фридриха III и носит название: ‘Reformation Friedrich III’16.
Глухо волновалась страна, напитанная и беспрестанно возбуждаемая подобными учениями, которые находили себе в низших классах живой отголосок. Недоставало только огня, чтобы поджечь эту легко возгорающуюся массу, чтобы пламя выбросило наружу и страшный пожар объял всю страну. Искру всего скорее мог бросить фанатизм. В учении Лютера его не было, но он (фанатизм) мог привязаться ко всему, следовательно и к лютеранизму. От фанатизма человечеству освободиться труднее, чем от многих обычаем утвержденных злоупотреблений, потому что многие рождаются фанатиками. Такие люди рано или поздно должны были явиться и внутри реформационного движения. Мы уже видели попытки этого рода — в Цвиккау, в Виттенберге. Они были подавлены в самом начале, но там же остались корни учения, и фанатизм не замедлил снова поднять свою голову. Он олицетворялся на этот раз в лице Томаса Мюнцера {Ranke, II, 185, Hagen, III, 110.}. Он начал свою проповедь неподалеку от Эйзенаха {В то же время Шторх основал в Готе новую общину и окружил себя 12 апостолами, которые должны были распространять его учение в Германии. Ranke, ibid.} — начал с того же, с чего начинали и его предшественники: с учения о внутреннем откровении, а оканчивал тезисом, достойным не только таборитизма, но даже самого исламизма — что неверующих должно истреблять мечом и основать новое благодатное царство, которое бы состояло из одних верующих — в смысле Мюнцера. Уже начала здравой умеренной реформы взяли свою силу в Саксонии, и потому Мюнцер, так же как и Карлштадт, должен был скоро оставить страну. К несчастью, эта мера только содействовала к распространению зла. Мюнцер удалился в пределы верхнего Рейна. Но там всего сильнее было неудовольствие низших классов {Кроме общих причин были некоторые особенные, местные: близость Швейцарии, преследования, воздвигнутые австрийским правительством в том краю, в Эксисгейме в Ротвейле и других местах, наконец, действия града, который в 1524 истребил большую часть жатвы в Cletgau, так что в августе того же года некто Ганс Мюллер фон Бульгенбах выставил черно-красно-белое знамя (в Вальдсгуте), прямо объявляя, что он намерен основать еванг[ельское] братство, чтобы освободить крестьян во всей империи.}. В продолжение последних 30 лет там особенно скопились элементы недовольства: еще в 1513 году некто Иосс Фриц в Брейсгау возбуждал народ к поголовному восстанию, говоря, что того требует правда Божия, в следующем году некто Кунц в Вюртемберге объявил, что он готов поднять руку, чтобы открыть ход справедливости и праву божественному. Дело было уже готово, когда Мюнцер принес сюда свой фанатизм. У него он обращен был против злоупотреблений иерархии {Впрочем, еще в 1524, находясь в Саксонии, он уже проповедовал, что безбожный (в его смысле) не имеет никакого права пользоваться жизнью: я говорю с Христом, что безбожных правителей, особенно попов-монахов, должно убивать. Или: ‘Ach, lieben Herren, wie hbsch wird der Herr unter die alten Topf schmeissen mit einer eisern Stangen’, Ranke, II, 207. ‘Ах, любезные господа, как славно будет господь бить по старым горшкам железным шестом’ (пер. М. М. Смирина).}: его тотчас перенесли на злоупотребления власти светской — предмет, гораздо ближе занимавший низшие сословия. В началах Мюнцера, лучше сказать в началах его фанатизма, вовсе не лежало такого исключения, чтобы одну власть он хотел щадить другою {Так в рукописи.}: ему самому легко было увлечься общим направлением в тех странах. Итак, дело недовольных сословий соединилось с религиозным фанатизмом. Подогретое этим жаром общее неудовольствие явно подняло голову. Выше упомянуто о предприятии Бульгенбаха. За ним последовали другие восстания в окрестной стране. На первый раз они были подавлены, но лишь до весны 1525 года, когда пожар должен был обнять большую часть Германии.
Восстание шло и распространялось с неимоверной быстротой {Ranke, II, 191.— Hagen, III, 135. Также сочинение Циммермана, также: Der Bauernkrieg in Ostfranken, von Bensen, Erlangen, 1840.— Старое сочинение Сарториуса: Versuch einer Geschichte d[er] deutsche Bauernkrieges.— Heinr. Pfeifer und Thomas Mnzer in Mhlhausen, Zeitschrift fr Geschichtswissenschaft, IV, 4 (1845, Oktober).}17. В генваре поднялись приписные к аббатству Кемптен. Аббат принужден был заключить с ним очень невыгодный договор. В феврале движение охватило берега Боденского озера, в марте оно уже было так сильно, что могло выдерживать борьбу с целым Швабским союзом. В следующем месяце ополчились и все жители Шварцвальда. Предводители мятежа, в красных мантиях, в красных баретах, со знаменами, повитыми зелеными ветвями, разъезжали от селения к селению, колокола иначе не звонили, как только для набата. Всюду разослан был манифест, в котором восставшее сословие предъявляло свои требования. Это известные ’12 артикулов’18. В них высказывались обе тенденции: социальная и антииерархическая. Отменение всех феодальных привилегий дворянства и некоторых новых повинностей, наложенных в последнее время, составляло первое требование. В заключение они хотели быть свободными, так как Христос и их искупил своей кровью, не хотели платить так называемой малой десятины (телята, ягнята, горох, сено и пр.), требовали себе право избирать по собственной воле своих проповедников, которые бы наставляли их в истинной вере, ‘без чего они были бы только плоть и кровь, и потому ни к чему не годны’19. Всем тем, которые бы изъявили согласие на принятие артикулов, обещано было допущение их в новое общество, тем же, которые бы отвергли их, угрожала опала, т. е. лишение всех гражданских прав.
Еще Швабский союз нисколько не успел управиться с мятежными толпами Шварцвальда, как искра перелетела в Оденвальд и произвела там подобный же пожар. И там восстали целые селения, избрали себе предводителем самого отважного из среди себя и двумя толпами с ’12 артикулами’ в руках начали производить неистовства в окрестностной стране. Одна толпа шла от Ротенбурга, где она успела низложить прежнее правление, под предводительством Ганса Кобеншлята, другая — от Оденвальда, под предводительством Георга Мецлера. Владельцы соседственных поместий и бургов, захваченные врасплох, спешили подписывать предлагаемые условия, чтобы по крайней мере спасти жизнь от опасности. Некоторые принуждены были лично явиться в лагерь мятежников и там выносить непривычные унижения, т. е. слышать, как их подвластные называли их своими братьями {‘Брат Георг и ты, брат Альбрехт,— говорил один к графам Гогенлоге,— подите сюда и обещайте крестьянам быть с ними как братья, потому что ведь вы уже больше не господа, а те же крестьяне, что и мы’. Ranke, II, 196.}. Самые дикие, самые неистовые страсти не замедлили восстать в рядах мятежников, владетель одного бурга (Гельфенштейн), взятый ими в плен, был брошен на копья и погиб — самым несчастным образом. Другие, чтобы спасти себя, заранее подписывали все условия. Некоторые, как Гец фон Берлихинген {Гец предводительствовал Оденвальдской толпой, Флориан Гейер.— Ротенбургской.}, уступая столько же воинственной отваге, сколько страху, сами вступали в службу крестьян и даже предводительствовали. Так как в той стране20 не было учреждения, подобного Швабскому союзу, которое бы могло противопоставить довольно значительное сопротивление, то восстание скоро распространилось по всей Франконии и не остановилось уже перед Вюрцбургом, епископ и рыцарство должны были искать себе спасение в Фреденберге. Впрочем, и председатель войска Швабского союза (Truchsess) вскоре должен был склониться на переговоры с крестьянами при посредничестве городов, между тем как маркграф Баденский искал спасения в бегстве, а епископ Страсбургский потерял даже свою резиденцию (Цаберн), которая осталась в руках мятежников.
Уже здесь, во Франконии, стремление восставших крестьян приняло характер радикальной реформы {Ranke, II, 202—203.}. Гейльброн назначен был центром всего движения, откуда оно должно было рассеяться по целой Германии. Идеи радикального переворота — они простирались на все политические и социальные учреждения в Германии и должны были выйти от крестьян. Правильное, почти систематическое развитие начал новой конституции21, которую возмутившиеся крестьяне готовили Германии, выработано было здесь двумя предводителями крестьян: Weigant von Miltenberg и Wendel Hipler, из которых последний был канцлером у Гогенлоге. Главное положение: крестьяне должны быть свободны, секуляризация всех церковных имений, отменение всех пошлин, из властей признается только одна власть римского императора, для которого собирается единственный налог, и то раз в десять лет, новые судилища (Freigerichte) {Независимый, открытый суд (нем.).} с заседателями из всех сословий, преобразования в том же духе в высших судилищах, далее, в импер[ском] суде (Kamergericht) заседатели из низших сословий, одна монетная система, одна система мер и весов22. Смелая идея восстановления единства Германии [на] национальных началах, но, к сожалению, для своего времени совершенно неисполнимая! Ненависть нововводителей потому особенно обращалась против докторов римского права23: они исключались от всех судов и оставались терпимы только при университетах… Такою ненавистью платили крестьяне sa отчуждение их от права народного представителям права письменного.
Определяясь самое в себе, движение никак не ограничивалось одними теми пределами, в которых уже взяло перевес. Из приобретенных пунктов оно угрожало всем соседственным странам: так, из Франконии оно уже проникло в Гессен, отсюда начинало угрожать Саксонии, так же, как из верхней Швабии угрожало Баварии, из Эльзаса — Лотарингии. Его же отрасли находились потом в Мюнстере, в Вестфалии, в передних Австрийских] владениях, даже в Тироле, в Зальцбурге. Наконец, восстание вспыхнуло даже в Турингии.
Самое опасное при последнем восстании было то, что Мюнцер явился здесь лично и успел стать твердою ногою в Мюльгаузене. Ему удалось здесь ниспровергнуть прежнее правление, учредить новый городской совет, в котором заседал сам не столько в качестве члена, сколько в качестве диктатора и пророка: власть тем более опасная, что она была облечена мистическим характером. Каждое слово его принималось как приговор свыше вдохновенного человека. Он подписывался: Фома Мюнцер с мечом Гедеона {Ranke, II, 209.}. Учение, принесенное им сюда, в сущности было то же: освобождение крестьян от всех тяжестей. Но он дал ему характер еще большего ожесточения, нежели какой оно имело до сего времени. Кроме того, что он соединял с своею проповедью самую непримиримую оппозицию Лютеру, которого Евангелие, т. е. учение, называл выдуманным Евангелием, а Христа— ‘сладеньким’ (honigs)24, он фанатически требовал истребления плевелов во время жатвы, он указывал на пример Иисуса Навина, который острием меча истребил прежних жителей Палестины, в своем фанатическом увлечении за свободу он уже отрицал все власти, не был даже доволен мирными сделками, которые заключали крестьяне с владельцами, он хотел истребления, а не пощады нечестивым. Заседая в совете, он управлял отсюда разрушительными действиями своих последователей по всей окрестной стране, как только далеко могло простираться его влияние: по его распоряжению толпы фанатиков вторгались в монастыри, разрушали памятники, сожигали библиотеки, подвергались разграблению замки и домы баронов и делались все воинственные приготовления. ‘Братья,— писал он в Мансфельд,— не дайте места жалости в вашем сердце и да не соблазнит вас Исав льстивыми речами, не смотрите на слезы нечестивых, и пусть не охладевает меч ваш от горячей кровию’25.
Если подумаете, что к нему как к нравственному центру приливали все стремления восставших сословий, что несметные толпы ждали только его приговора, чтобы устремиться на одно общее предприятие, нельзя не почувствовать опасность, которая угрожала целой Германии. Никто так живо не восчувствовал опасности, как Лютер. Сначала он довольствовался словами мира, увещевая к нему обе стороны26, но когда он увидел торжество одной стороны без пощады к другой и с торжеством возрастающего ожесточения против побежденных, тогда душа его возопияла против ‘проповедников убийства’, энергический голос его снова раздался по Германии и уже не для того, чтобы призывать ее к миру, но чтобы подвигнуть все власти к одному соединенному удару против того разрушительного духа, который разливался по всей Германии вместе с крестьянским восстанием27. Фанатизм и убийство были две вещи, которых никогда и после не мог простить Лютер этому движению, к которым он исполнился тогда глубокого отвращения. Укрощение этого восстания он считал священной обязанностью князей, и смерть в таком случае считал заслугой мученическою.
С голоса Лютера сказал свое убеждение и Меланхтон {Hagen, III, 140.}. Впрочем, это было лишь повторение мыслей Лютера, только без его силы и энергии, в спокойном, догматизирующем тоне, с прибавлением некоторых крайностей в пошлом умеренном духе. Так, он отрицал уже совершенно всякое право у подданных перед властями (Regenten) и говорил далее, что гордый народ немецкий заслужил своим безумием, чтобы князья с ним так поступали, что они стоили бы, чтобы с ним обходились вдвое хуже 28.
Начались вооружения против мятежников. Князья внутренней Германии, те, которые приняли на себя защиту Реформации, ополчились первые: ландграф Гессенский, курфирст Иоанн, также герцог Саксонский и герцог Брауншвейгский. Рыцари охотно следовали их призыву. Удар был направлен прямо против Мюнцера. Мюнцер вовсе не был полководцем, но он имел много слепой веры в свое высокое призвание. Он не сомневался, что сверхъестественная помощь, чудо, отдаст в его руки победу. Он сам выступил навстречу своим противникам и стал лагерем у Франкенгаузена на высотах. Духовными песнями готовились его ратники к битве. Последовал удар, и беспорядочная толпа, несмотря на все уверения своего пророка, с первого раза смешалась и потеряла битву. Это было скорее побоище, чем битва, так что до 700 человек осталось на месте, Мюнцер и Пфейфер были захвачены в плен (первый в Франкенгаузене). Суд был короткий: вместе с другом своим Пфейфером Мюнцер был казнен в лагере перед Мюльгаузеном. Впрочем фанатизм остался с ним до последней минуты. Когда ему, во время пытки (?) напоминали о том, сколько людей погубил он, Мюнцер не скрыл улыбки и отвечал, что он сам того хотел. Мюльгаузен был взят, совет распущен, и все виновные преданы казни. Князья занялись потом восстановлением порядка в окрестной стране.
Падение Мюнцера было началом падения всего восстания. Почти в одно и то же время восставшие крестьяне были атакованы со всех сторон, еще с большим рвением восстали против них князья, чем против Сиккингена. Начальник ополчения Швабского союза Трухсесс укротил восстание в Швабии и отсюда направился ко Франконии, где навстречу к нему вышел пфальцграф и курфирст Трирский. Герцог Лотарингский между тем успел подавить восстание в Эльзасе (при одном случае погибло до 17 000 человек, впрочем вследствие нечаянного нападения, когда они мирно выходили из Цаберна). Оставалось восстановить спокойствие в Оденвальде и Франконии, но нигде не могли устоять против латников плохо воруженные крестьяне. Трухсесс разбил снова франконские толпы и принудил к сдаче Вюрцбург, между тем как с другой стороны подошел маркграф Бранденбургский и взял Бамберг, Швейнфурт, Ротенбург. Наконец и последние толпы инсургентов на Среднем и Верхнем Рейне скоро должны были смириться под воинственной рукой курфирста Трирского и Георга Фрундсберга.
В три месяца укрощено было все опасное восстание. Победители не хотели быть ни великодушными, ни умеренными. Страшные казни, секвестры и т. п. последовали за победой. После одной франкенгаузской победы казненных было 700 человек. В Вюрцбурге также более 200 человек. Всякая мысль о подобной попытке впредь должна была уничтожаться. Семена недовольства оставались, но у них отнята была всякая сила. Территориальная власть еще раз вышла торжествующей из опасности, еще одним элементом сопротивления было менее.
Последнее восстание окончательно определило будущее направление Лютера {Ср.: Ranke, II, 33.}. До Шторха, Карлштадта, Мюнцера был он во главе всего умственного движения, совершавшегося в религиозной сфере. Теперь он должен был навсегда остановиться на том пункте, на котором застали его все эти беспокойные попытки силою уничтожить прежний порядок вещей, мечом основать новый. С самого начала питал Лютер отвращение к крови, к насилию: он пришел в ужас, видя, что его собственная реформа — к разрушению всякого порядка в империи. К чувству негодования против всех насильственных средств присоединилось еще старое уважение к властям светским, которым фанатизм отказывал во всяком послушании, и этот фанатизм прикрывал себя также именем реформ и старался привлечь Лютера на свою сторону! Некоторого рода ожесточение должно было естественно родиться в Лютере против тех, которые злоупотребляли его учением, которые давали ему правовой характер. Неудивительно, что Лютер подал голос против возмутившихся сословий, что он возбуждал князей ополчиться против них, но также мало удивительно и то, что он с этого времени теснее соединился с светской властью и принял направление решительно консервативное, т. е. прямо противодействующее всем нововведениям, которые не лежали в принципах его собственной реформы. Обвинять ли его за такое направление? Но это значило бы обвинить его в недостатке мечтательности, что у него было столько верного так, что он знал, где остановиться, что он нашел точку опоры своей реформе и, не пускаясь в утопии, основал свое дело прочным образом.
Но, с другой стороны, семена, брошенные Карлштадтом и Мюнцером, никогда не могли быть совершенно подавлены. Разные мистические представления в связи с некоторыми рационалистическими попытками постоянно ходили в Германии и везде находили себе более или менее ревностных последователей {Ranke, III, 506 et cet.}. Тогда как Лютер больше и больше утверждался в своем догмате о повреждении чел[овеческой] воли, более свободные мыслители, те, которые не были поставлены в его положение, больше и больше отдалялись от этого догмата, но утверждая полную свободу воли, выводили отсюда разноречащие заключения и потом разделялись на множество отдельных сект29.
НБ МГУ, ф. П. Н. Кудрявцева, к. 4, ед. хр. 4.
1 Рассматривая распространение реформационных идей во Франции, большое внимание уделяет Кудрявцев в своем курсе характеристике кальвинизма. Подчеркивая жесткий, суровый характер учения Жана Кальвина и его деятельности в Женеве, он писал, что гуманистическая терпимость ‘была изгнана из кальвинизма частью его неумолимой, хотя и очень узкой логикой, частью — его независимым положением, его отождествлением с первой властью в республике’. Рассказывая о деле Мигеля Сервета, Кудрявцев отмечал, что его ‘дерзость возвысила нетерпимость Кальвина’ даже до фанатизма. Его логика постановляла всякое свое положение как непреложную истину, следовательно, всякое отступление от нее было не только ложью, но и погибельной ложью. Там, где германский протестант употребил бы увещание, Кальвин употреблял силу, власть, насилие. Кальвин мог без всякого упрека себе выманить у Серве тайну его религиозных мнений, захватить его потом в свои руки и в заключение дать ему почувствовать всю тяжесть своего суда. Серве погиб жертвою религиозной ненависти к нему Кальвина как представителя известной системы религиозных убеждений… Много новой, неизвестной дотоле энергии заложено было в новой церкви, основанной Кальвином, много той страшной силы, которая не останавливается ни перед какими препятствиями, но вместе с тем мало человеческого, гуманного, много насилия, деспотизма в духе фанатического, против которого особенно думал послужить человечеству протестантизм’ (НБ МГУ, архив П. Н. Кудрявцева, картон 4, ед. хр. 4, л. 230—231 об.).
2 Речь идет об английском короле Генрихе VIII. Краткий сравнительно-исторический очерк успехов борьбы светских властей с церковной иерархией в Германии, Англии, Италии и Франции дается в начале раздела ‘Элемент религиозный’, см. выше.
3 Имеется в виду несоответствие политических планов Карла V реальной действительности. Эта мысль Кудрявцева последовательно проводится и широко аргументируется в его сочинении ‘Карл V’. См.: Кудрявцев П. Н. Соч. М., 1887. Т. И.
4 Первая война Карла V с французским королем Франциском I проходила с 1521 по 1525 г., четвертая война, закончившаяся подписанием мирного договора в Крепи,— с 1542 по 1544 г.
6 Вероятно, имеется в виду образование Шмалькальденского союза протестантских князей в 1531 г. Ниже в этом же разделе (в той его части, которая не вошла в настоящую публикацию) Кудрявцев излагает ‘главные факты, из которых слагается история успехов Реформации в Германии’. Он отмечает, что ‘первое политическое проявление протестантского духа находим на Шпеерском сейме 1526 года’. Тогда ‘после долгих споров и совещаний поборники реформ настояли на известном решении, которое состояло в том, что в ожидании всеобщего собора каждый чин (Stand) получил право поступать так, как только найдет он лучшим по своей совести, т. е. помня, что он должен ответить Богу и императору (в делах, о которых рассуждаемо было на Вормсском сейме). Фердинанд в качестве наместника императора принял мнение комиссии, и таким образом положено было начало законному утверждению Реформации под защиту территориальных властей в разных пунктах Германии’. Однако на другом Шпеерском сейме в 1529 г. ‘к одному общему решению не могли прийти более’.
Поборники католицизма, составившие большинство, требовали отменить решение 1526 г. и восстановить ‘порядок вещей, более соответствующий требованиям высшей духовной власти. Защитники Реформации, оставаясь в меньшинстве, не могли отклонить этого решения, тогда они решились на новую дорогу и, явившись перед чинами, прочли свой протест против решения сейма (говоря, что они и впредь намерены поступать в силу решения 1526) и требовали, чтобы их протестация внесена была в одну книгу с приговором сейма. Дело было сделано совершенно против воли Фердинанда, однако протестация произвела сильное впечатление: 14 городов (Страсбург, Нюренберг, Ульм, Констанц, Нордлинген и другие) приняли сторону протестантов. Тогда уже поняли виновники протеста свое не совсем безопасное положение, тогда уже возникал между ними вопрос о том, в какой мере они имели бы право сопротивляться императору. Юристы говорили уже за это право, во теологи, призванные на совещание, решили в противоположном смысле (кроме Бугенгагена). Лютер говорил, что таким образом мало-помалу можно прийти к совершенному отрицанию властей (начали с отказа в повиновении тому, кто был призван главою империи): явно, что подобное убеждение особенно должно было утверждаться в нем в противоположность тому учению, которое проповедовалось в разных радикальных тенденциях. Как бы то ни было, ввиду опасности не решались, однако, и подумать о вооруженном сопротивлении и разошлись, ничем не скрепив своего союза.
Наступил следующий год. Назначен был новый сейм в Аугсбурге, сам император возвращался из Италии, чтобы присутствовать на нем. Он возвращался увенчанный новыми лаврами и римской короной и в то же время довольно обеспеченный мирными договорами, чтобы свободно действовать в Германии. Он хотел действовать решительно, хотя вообще не склонный к фанатизму, не приносил с собой особого озлобления против протестантов: он думал, что достаточно будет его авторитета, его личного присутствия, чтобы покончить дело мирным образом. Карл имел торжественный въезд в Аугсбург, окруженный всем блеском и пышностью империи. Все князья империи, протестанты и католики, сопровождали его в процессии, первые присутствовали даже и в католическом Доме, когда воспевалось в нем Те Deum на случай. Впечатление было сделано. По первому приему можно было надеяться, что никто не осмелится нарушить гармонию общего подобострастия каким-нибудь дерзким противоречием. Император, кажется, сам был того же мнения, когда, пользуясь минутой, тотчас же после процессии пригласил к себе главных защитников протестантизма — курфирста Саксоиского, маркграфа Бранденбургского, герцога Люнебургского и ландграфа Гессенского и предложил им устранить поставленных ими лютеранских проповедников. Но тут же сказал, что есть убеждения, на которые не может более действовать никакой авторитет. Вместо ожидаемой готовности исполнить желание императора князья отвечали глубоким молчанием. Один осмелился потом заметить, что проповедуется, однако, чистое слово Божие. Когда же предложение повторено было уже в виде требования, ‘государь,— отвечал маркграф Георг,— скорее я соглашусь на этом самом месте преклонить мою голову и отдать ее на отсечение, чем отступлюсь от слова Божия’. Император, вовсе не ожидавший такого упорного сопротивления, отвечал только: ‘Любезный князь, тут дело идет вовсе не о головах’. Протестанты, со своей стороны, увидели необходимость действовать прямо и откровенно. Они почувствовали нужду предупредить приговор сейма, от которого уже не могли ожидать себе ничего благоприятного, предварительным изложением тех убеждений, которыми они отделились от большинства, и представить их на суд императору. Таков был повод к знаменитому изложению, известному под именем Аугсбургское исповедание’ (НБ МГУ, архив П. Н. Кудрявцева, картон 4, Ед. хр. 4, Л. 157 об.— 160).
6 По-видимому, речь идет об английском короле Генрихе VIII, который в 1534 г. был провозглашен главой англиканской церкви.
7 Здесь на полях автографа (в публикации под строкой) ссылка на книги Л. фон Ранке и К. Хагена: Ranke L. Deutsche Geschichte im Zeitalter der Reformation. В., 1839—1840. Pd 1—6. (Далее: Ranke с указанием тома и страницы), Hagen К. Deutschlands literarische und religise Verhltnisse im Reformationszeitalter. Erlangen, 1841—1844. Bd. 1—3. (Далее: Hagen с указанием тома и страницы).
8 Точнее: ‘В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты, и в прах возвратишься’ (Бытие, 3, 19).
9 См.: Ranke L. Op. cit. Bd. 2. S. 32.
10 Ulrich von Htten. Beklagung der Freisttte teutscher Nation / Smmtliche Werke. В., 1825. Bd. 5. S. 379-390.
11 Цит. по книге: Ranke L. Op. cit. Bd. 2. S. 107.
12 ‘Законы двенадцати таблиц’ (Leges duodecim tabularum), один из древнейших сводов римского обычного права (V в. до н. э.).
13 Позднее, в самый разгар Крестьянской войны в Германии (1525 г.) Лютер написал свое знаменитое ‘Увещание к миру’: Luther M. Ermahnung zum Frieden auf die 12 Artikel der Bauernschaft / Luthers Werke / Hrsg, von O. von Gerlach. В., 1841. Bd. VII. S. 152—182.
14 Этот образ восходит к книгам Нового завета: ‘…пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице, ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее’ (Откровение Иоанна Богослова, 18, 2).
15 Johann Eberlin von Gnzburg. Ausgewhlte Schriften. Bd. I. Neudrucke deutscher Litteraturwerke des XVI. und XVII. Jahrhunderts. Flugschriften aus der Reformationszeit: XI/Hrsg. von L. Enders. Halle, 1896. S. 122—131.
16 Императора Фридриха III Реформация священной Римской империи Германской нации / Пер. В. В. Бауера / Бауер В. В. Лекции по новой истории. СПб., 1886. Т. 1. С. 263—299.
17 Здесь на полях автографа приведены указания на литературу. По-видимому, имеется в виду: Zimmermann W. Allgemeine Geschichte de grossen Bauernkrieges. Stuttgart, 1841—1843. Bd. 1—3. Рус. пер.: Циммерман В. История Крестьянской войны в Германии. М., 1937. Т. I—II. Далее точнее: Bensen H. W. Geschichte des Bauernkriegs in Ostfranken. Erlangen, 1840, Sartorius G. F. Versuch einer Geschichte des deutschen Bauernkriegs oder der Emprung in Deutschland zu Anfang des 16-ten Jahrhunderts. Frankenthal, 4795, Heinrich Pfeifer und Thomas Mnzer in Mhlhausen. Eine Urkundliche Mittheilung aus der Mhlhauser Chronik / Von Dr. F. A. Holzhausen / Zeitechrift fr Geschichtswissenschaft. В., 1845. Bd. 4. S. 365—394.
18 Имеется в виду ‘Программа двенадцати статей’. См. в книге: Хрестоматия по всеобщей истории / Под ред. П. Н. Ардашева, Пер. А. Н. Савина. Киев, 1914. Ч. I: Эпоха гуманизма и Реформации. С. 153—158.
19 Там же. С. 153 (статья 1).
20 Речь идет о Франконии.
21 Имеется в виду Гейльброннская программа. См. Там же. С. 158—162.
22 Речь идет о 3—6 статьях Гейльброннской программы.
23 Спустя более чем полвека крупный русский историк А. Н. Савин (1873—1923) при переводе 4-й статьи Гейльброннской программы, о которой здесь идет речь, также обратил внимание, что ‘под ‘докторами’ в этой статье разумеются ‘доктора права’, т. е. римского права, которые в качестве судей и советников князей работали над водворением римских правовых норм на место норм обычного права, а это сводилось для крестьян к разрушению старинного общинного самоуправления расхищению общинных земель помещиками (на что указывают ст. 5 и 10 ‘Программы 12 статей’) и обострению крепостного права’ (Там же. С. 159, примеч. 2).
24 Ироническое замечание о ‘сладком Христе’ есть и в проповедях Таулера. Интересное сопоставление произведений Мюнцера и Таулера сделано М. М. Смириным. См. его книгу ‘Народная реформация Томаса Мкшцера и Великая Крестьянская война’ (М., 1955. С. 176—177 и др.).
25 Цит. по: Ranke L. Op. cit. Bd. 2. S. 208.
26 По-видимому, речь идет о сочинении Лютера ‘Увещание к миру’, см. выше, примеч. 13.
27 Имеется в виду памфлет Лютера ‘Против разбойных и грабительских шаек крестьян’ (1525): Luther М. Schrift wider die ruberischen und mrderischen Bauern / Luthers Werke, Bd. VII. S. 183—190.
28 Вероятно, имеется в виду сочинение: Melanchthon Ph. Schrift wider die Artikel der Bauernschaft / Melanchthon Ph. Werke / Hrsg. von Fr. A Koethe. Leipzig, 1829. Bd. I. S. 181—202.
29 Далее Кудрявцев дает характеристику движения анабаптистов после Крестьянской воины, пишет о взглядах Людвига Гетцера, Мельхиора Гофмана и др. Он отмечает: ‘Анабаптистов находим, начиная с 1525, в Констанце, в Страсбурге, в Лвене, в Штутгарте, в Гейльбронне, в Аугсбурге, в Мюнхене, в Ротенбурге, в Нюрнберге, в Саксонии, даже в Шлезии…’ ‘Они все не составляли одного тесно соединенного общества, но в них не было недостатка ни в одной немецкой стране. Эти таинственные проповедники, апостолы будущего переворота, появлялись всюду время от времени: Бог знает, откуда они приходили и куда направлялись. Они приносили с собой христианское приветствие мира, но потом начинали говорить о предстоящем таинственном перевороте, о тех казнях, которые готовит Бог миру за грехи его и т. п. Некоторые возвещали уже рождение Антихриста на Востоке. Такими вестями постоянно было занято воображение, и всегда продолжалось брожение умов’ (НБ МГУ, архив П. Н. Кудрявцева, картон 4, ед. хр. 4, л. 148). В конце этого раздела Кудрявцев излагает учение Яна Матиса и Иоанна Лейденского, историю Мюнстерской коммуны. В данном выпуске эти сюжеты не публикуются.