Облава, Измайлов Александр Алексеевич, Год: 1901 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Александр Измайлов

Облава

I.

…Нужно начать с того, что граф был страстный охотник. Во времена оны я и сам по этой части сильно увлекался. Встретились мы лет десяток назад в одной из центральных губерний, где у него были роскошные имения, а я служил земским врачом. Встретились и познакомились, а не грех сказать, и подружились. Не знаю уж, почему он ко мне особую приязнь восчувствовал, но, бывало, так и шлет нарочных, чтобы я к нему поболтать пожаловал, а от времени до времени, возвращаешься домой с какого-нибудь следствия, — смотришь, его грациознейший шарабанчик стоит у моей казенной квартиры, и выхоленные коньки нетерпеливо ржут и бьют о землю благородными ногами.

Имения у графа были прямо бесконечные. По всей губернии они славились и служили предметом самых пламенных вожделений. Граф ими в душе гордился, но из какого-то странного аристократизма показывал вид, что они его совсем мало интересуют. Заглядывал он к себе редко, жил в губернском городе и всецело доверял какому-то немцу-саксонцу, который, между нами сказать, непозволительнейшим образом эксплуатировал графское легкомыслие, а рабочих экономии кормил гнилым картофелем. Только один уголок преимущественно интересовал Платона Валерьяновича. Это была одна из отдаленнейших лесных дач, глушь замечательная, можно сказать, необитаемое место. Доложили раз графу из этого медвежьего угла, что там появился медведь. Устроили, облаву и убили редкостного зверя, огромного, замечательной шерсти и цветущего возраста. Немолодой уже человек, граф обрадовался, как мальчик. Заказал из медведя превосходное чучело с секретным механизмом, отвез в свой городской дом и поставил его в углу залы. Как дверь отворяется, так невидимая проволока заставляет медведя поднять обе передние лапы кверху, точно он человека смять хочет. Кто внове, тот, бывало, так назад и попятится, а граф обыкновенно в коридорчике стоит и наблюдает за гостем и, как его испуг заметит, сейчас с улыбкой положить ему руку на плечо и скажет:

— Не извольте беспокоиться: этот лесной архиерей вас только благословить, а худа не сделает.

Так его все лесным архиереем и звали с легкой руки одного монаха-дьякона, как-то раз о Рождестве заезжавшего к графу с товарищами на славленье и сильно перепугавшегося при неожиданной встрече с чудовищем.

II.

Первая добыча раззадорила графа до чрезвычайности. Неудержимо захотелось ему завести парного зверя собственного улова и поставить в другом углу залы. Но судьбы его предприятию не улыбались и, хотя на следующий год действительно медведь вновь появился в пуще и вновь был изловлен, но на этот раз он продал себя более дорогою ценою и чуть было не запорол на смерть одного из неудалых мужиков, участвовавших в облаве. На счастье подоспело несколько удальцов, которые всего зверя искололи и изрубили, так что злополучного охотника спасли, но шкуру совершенно испортили. С этого случая медведи словно бы стали умнее и, хотя граф специально для выследки зверя завел в местечке хохла-егеря и снабдил его квартирой и жалованием, — лесные обитатели ни разу за целые три года не доставили удовольствия графу. Был, правда, случай, когда егерь уведомил своего патрона о появлении медведя, но облава не удалась, и медведь ушел за черту, должно быть, за день до появления охотников. Поели-попили гости за тримальхионовским обедом богача-помещика в его усадебке, пустовавшей около леса, да с тем и уехали.

Мне удалось быть лишь на первой облаве, и вы, вероятно, не удивитесь, если я скажу, что желание повторить это не совсем невинное развлечение было во мне смертельно сильно. Во время второй поездки у меня оказалось ‘мертвое следствие’ и никак уж невозможно было уклониться от неприятной обязанности. Помешало что-то принять участие и в третьей облаве. Но зато после этого случая условились мы с графом, что при первом известии о звере он меня немедленно уведомит, и уж я, живой или мертвый, на этот раз приеду. Семейством в ту пору я еще удручен не был и урвать денек от службы всегда мог.

Прокатились мы как-то по зиме вместе с графом к егерю. Хохол, оказывается, превосходно обстроился, завел хозяйство и от скуки занялся плетением лаптей. Известно, что казак коли не пье, так воши бье, а все-таки не гуляе.

Спрашивает его граф:

— Не слышно и не видно?

— Не слышно и не видно, ваше сиятельство. — Словно скрозь землю провалились.

— Ты, братец, старайся, а не то, братец, я и синекуру твою уничтожу. Уж два года живешь, братец, и хоть бы один медведь. Нерадив стал к службе, заленился… Даром хлеб ешь, братец…

Егерь понимает, что сиятельство шутит, и только улыбается да кланяется.

— Уж я ли бы не рад, ваше-ство. Кажиный день следу ищу. Мне ли не хотеть зверя: ведь всякий раз, как вы у нас побываете, мне еды на полгода остается.

— А скажи, братец, что ты с тем медведем сделал, которого, — помнишь, — вы, свинтусы, испортили? Филей-то мы сели, а шкуру куда дел?

— Шкуру, отвечает, — вашу барскую мы продали, ваше сиятельство. За пустые деньги продали. А из лап студень чуть не целые три месяца варили…

III.

В год, когда произошла рассказываемая замечательная история, зима была поздняя. В марте, после масляной, загнули такие морозы, что за человека становилось страшно, и дрова стали продаваться чуть не на вес. Поджидал-поджидал я зова, но вижу, зима подходит к концу, а медведи так-таки и не собрались потешить графа и, видимо, уже не потешат. Только вдруг, в один мартовский вечерок, вызывает меня какой-то неведомый человек. Думал, по врачебной части, оказывается, — посланный от графа.

— Их сиятельство шлют вам это письмецо и велели словесно просить вас к нему пожаловать.

Пишет граф, что его хохол выследил зверя. Только сегодня прибыл нарочный с извещением, и наутро назначена облава и оповещены ее участники. ‘Если, пишет граф, — у вас нет ‘мертвого следствия’, — на что смею уповать, — то поскорее снимитесь с якоря и приезжайте сегодня же ко мне. Все, кто едет, должны утром выехать с первым поездом. Вы бы у меня покойно переночевали’.

В один момент уладил я свои дела. вместо себя приспособил на случай, надобности фельдшера и в тот же вечер приехал к графу. Встречает он меня радостный и гордый.

— Извольте-ка прочитать, говорит, — и предлагает нескладный листок самой низкопробной бумаги, на котором буквами, напоминающими ассирийскую клинопись, и без всяких знаков, — как известно, только мешающих читать простому человеку, — нацарапано:

‘Его сиятельству, графу такому-то, покорнищего слуги, Карпа Кавуна, донос. Ваше сиятельство матерой медведь выслежен мною собственноручно. По следу очень изряден теперича в берлоге будете довольны. Крестьяне готовы ждут ваше сиятельство ясные очи видеть с нетерпением, уж теперь не упустят и обязательно запорют на смерть. Под Алексея человека Божия было много зайцев, жаль, что не было вашей милости’.

Внизу такого же стиля подпись — ‘вашему здоровью нижайший раб’, а за подписью опять перечисление качеств медведя и точное обозначена дня, когда надо приезжать.

— Чувствуете? — спрашивает граф.

— Чрезвычайно приятное известие. Услышал Бог вашу молитву…

— А знаете, — вскинулся граф, — какая странность? Ведь этот каналья точно в самом деле постарался. Как я ему погрозил, так и медведь отыскался. Помните, мы с вами ездили?

— Действительно, курьез. Ну, и что же, Платон Валерьяныч, теперь не упустите, как в прошлый раз.

Схватился граф за голову.

— Дорогой мой, не вспоминайте. Это же какой-то позорный кошмар… Теперь изловим и крылья-перья ощиплем… Ну, а если этого нельзя сказать с достоверностью, то во всяком случае хорошо пообедаем и ‘морщины разгладим’.

Этот последний термин мы оба очень хорошо понимали.

IV.

Долетели мы на утро на тройках к вокзалу, разместились и помчались в графские заповедные леса. Компания собралась очень значительная, — все больше представители нашей городской интеллигенции, люди более или менее перезнакомившиеся, да откуда-то еще раздобыл граф с полдюжины знатных незнакомцев с импозантным видом, внушительными бровями и утонченными манерами.

Одновременно с нами выехал целый отряд графской прислуги, во главе с поваром, везшим настоящий транспорт всевозможнейшей провизии, которую должны были уничтожить проголодавшиеся во время охоты джентльмены.

Поезд был как бы специально предназначен для нас. Ничье постороннее присутствие не нарушало семейственности нашей поездки. Ехали весело, не замечая времени за оживленным разговором. Граф, видимо, несколько волновался и то и дело призывал к себе повара и обращался к нему с предварительными инструкциями.

Вот, наконец, и последний полустанок, от которого остается верст пять до цели. Вот и долговязый егерь, выехавший встречать честную компанию, радостно взволнованный и немножко растерявшийся при виде многочисленных гостей. Утреннее небо безоблачно и чисто. Мороз щиплет лицо. По маленькой платформе снуют местные обыватели, прослышавшие о приезде охотников, и из-под их башлыков и шарфов только и торчат любопытные носы…

— Прошу, господа, садиться, — приглашает граф, — и извинить меня за примитивные повозочки. Тут, знаете, троек за полцарства не достать, потому что в день ни до какого государства не доскачешь. Чем богат, тем и рад.

Смотришь на эти разнообразнейшие повозки и веришь, что в самом деле приходится иметь дело с матушкой-провинцией. Мужички-возницы, натянувшие на себя полушубки попорядочнее, сытенькие, но чересчур простенькие лошаденки, самая дорога, что вьется как змейка, — все так стильно и так по-русски просто и незатейливо… И в довершение всего русский здоровый морозец, который так и жжет обнажившуюся руку или лицо и заставляет бодриться и искать движения…

Егерь укутывает пледом ноги графа и что-то подобострастно рассказывает. Граф поднимает ворот шубы, и сам становится похож на медведя.

— Все, господа, готовы? — весело и бодро спрашивает он, оглядываясь назад. — Готовы, так трогай, братец!..

V.

Кто сам охотнику тот знает, как трудно, будучи охотником, удержаться от описания подробностей облавы, от изображения той волнующей сумятицы, какая предшествует окончательному выяснению ролей участников, и чувств, которыми полна душа охотника по призванию в этот момент удовлетворения страсти. Быть лаконичным в таком случае — настоящий подвиг, но надо решится на него, чтобы не быть скучным и не повторять того, что хорошо известно.

Мы заглянули в старую графскую усадьбу, слегка обогрелись и подкрепились. Составилась как бы комиссия распорядителей, и началось обсуждение дела. Наш хохол должен был вывести компанию к следу, наметить предполагаемый центр оцепляемого места и содействовать правильному расположению крестьян. Граф не мог удержаться от удовольствия ближайшего участия в военном совете и авторитетно подавал свой голос, то поддерживая Кавуна, то ему противореча. Немалую роль в предварительных обсуждениях имел привезенный графом из города полячок Квинто, большой специалист по части охоты, рекомендованный нашему амфитриону одним влиятельным лицом, разделявшим его благородную страсть. Юркий и маленький, с резким крикливым голоском и беспокойными жестами, Квинто представлял почти полный контраст длинному и степенному, хотя и несколько взволнованному Кавуну, как-то непоседливо перебегал от одного участника облавы к другому и дурашливо повторял какую-нибудь фразу, казавшуюся ему почему-либо остроумною. Кипятился он невероятно и всем противоречил, и его беспокойная ажитация, видимо, начинала уже раздражать многих. Случайно, во время консультации, граф обратился ко мне, и я должен был высказать свое мнение по поводу одной частности облавы. Когда я кончил, полячок подскочил ко мне и патетически воскликнул.

— Дайте, пан, вашу руку!.. Полная солидарность! В высшей степени благоразумная мысль, которой они не понимают.

Он понизил голос и заключил:

— Граф вызвал меня, но, к моему огорчению, больше полагается на этого верзилу. Я дважды сопровождал на облавах князя Z. — он назвал имя одного прогремевшего фанатика охоты, — и кой-что понимаю в деле. Они все испортят. Нет хуже, когда дело имеет пять распорядителей… Верьте дворянскому слову, они потом пожалеют… Позвольте мне папиросочку. Должен вам сказать откровенно, что предпочитаю всем остальным папиросы фабрики ‘Чужого’.

VI.

Все уже было распределено и выяснено, и с одной стороны выстроилась цепь мужиков, под командой опытного охотника, как вдруг, вижу я, подбегает наш егерь, уходивший на разведку медведя, к группе, где стоял граф, и что-то ему докладывает. Весть, вероятно, очень значительная и неожиданная, потому что граф как- то вдруг всем корпусом осел назад, точно его ушибло, и, видимо, растерялся. Егерь же стоит, снявши шапку, и по всей его фигуре видно, что и его какая то нечаянная новость придавила. Дальше граф начинает горячо жестикулировать и, видимо, сердится и кой-кого из воротил дела к себе подзывает. Неужели, думаю наш лесной обыватель, прежде чем мы его уложили, кем-нибудь из нашей братии закусил? Подумал это и не утерпел, — пошел к графу.

Приблизился я к нашей центральной охотничьей группе, когда к ней уже со всех сторон народ сходился. Все друг друга беспокойно вопрошают, и никто ничего не знает, в середине же кружка слышно несколько на перебой говорящих голосов и над всеми ими крикливый голос взволнованного графа.

Обратил он, очевидно, внимание на наше сборище и говорит:

— Господа!

Все в ту же минуту затихли, и тишина воцарилась поистине мертвая.

— Господа! — повторяет он, и голос его дрожит от волнения. — С нами опять несчастие. Этот негодяй опять упустил добычу. Второй раз в моей жизни из-за него переживаю такой позор…

Оказывается что медведь опять перешел черту, и на западной стороне преднамеренной границы, где у нас еще не было выстроено цепи, отыскан его свежий след. Егерь уже успел и до берлоги сходить и убедится, что в самом деле в ней совершенно пусто. Стоит, он горемыка, как убитый, и мороз жжет его обнаженную голову, а граф, весь багровый и от мороза, и от негодования, продолжает кипятиться и волноваться. Отовсюду слышатся ахи и охи, и как-то странно смотреть на выстроившихся в стороне мужиков, с топорами за поясом, которые еще ничего не знают и стоят, не трогаясь с места.

Узнав о причине замешательства, все вдруг заговорили. Больше же всех кричит и негодует Квинто и то к графу подбежит с укором, то кого-нибудь из нас за рукав теребит, чтобы его выслушали.

— Я, говорит, — предупреждал, что на этого необрезанного нельзя положиться ни на минуту, а вы ему всецело доверились. Я с князем Z. в облавах участвовал и порядки знаю. Этому кацапу на палатях клопов ловить да давить, а не медведей выслеживать.

Погорячились и понегодовали, однако, видят все, что дела ничем не поправить. Даже граф чуть-чуть поотошел и как будто примирился с невзгодой. Извинился перед собранием за беспокойство и печально покачал головой.

— Этот случай, говорит, — мне пять лет жизни стоит. Все равно, как если бы мне мой егеришка при всех вас в глаза плюнул… Но что делать, — судьба! И так как, господа, повинную голову меч не сечет, то не прогневайтесь и не откажите посетить мою трапезу, — она, вероятно, скоро будет готова. А ты, — обращается к егерю, — уйди с глаз моих долой, чтобы я твоей скверной рожи отныне во веки веков не видел…

Тут какой-то из неведомых мне друзей графа обращается к нему и говорит.

— Погодите, говорит, — Платон Валерьяныч, гнать его. Пусть он нам, по крайней мере, медвежий след покажет. Все-таки некоторое удовлетворение.

Предложение это единодушно поддержали, и следом за горемычным хохлом направились смотреть роковую черту, за которую перебежал наш догадливый лесной отшельник.

VII.

Шли мы, конечно, не по медвежьему следу, потому что в таком случае рисковали бы утонуть в сугробах, а по тропе, достаточно утоптанной. Дорогой настроение как-то вдруг изменилось, и на неудачу все уже смотрели с юмористической точки зрения. Чревоболезновали горы, а родился смешной мышонок. Только у самой черты сердце сжалось, как пришлось увидеть след. Медведь, видно, довольно основательный. След, правда, не глубок, но ступня широкая, и ее обладатель мог бы явиться недурным украшением графской залы.

— По следу вижу, — говорит Квинто, — что зверь сильно исхудавший. В эту пору они все страшно худеют и теряют в весе. В начале зимы его нога чуть не до земли тонет. А теперь он, что собака, и — замечаете — по снегу брюхо волочит.

Полюбовались мы на то, как медведь по снегу брюхо волочит, подосадовали, узнали, что чуть не через пол версты начинается казенный лес, куда, очевидно, и переселился наш зверь, — и двинулись назад. Только один Квинто отстал от нашей компании и присел на пень выкурить папироску.

— Что же вы, спрашиваю, — поджидать тут медвежьего возвращения будете?

— Нет, отвечает, — я только папиросочку выкурю да малость с своей собачонкой след понюхаю. Как знать, может быть, наш Мишка где-нибудь тут по близости своей лапой закусывает. К обеду же я аппетит нагуляю. Кстати, нельзя ли у вас и еще одолжиться папиросочкой?.. Большое вам спасибо за великодушие.

Подозвал к себе свою кривоногую таксу и направился в противоположную сторону.

…В усадьбе графа нас уже ожидала закуска с возлиянием, и за нею мы, достаточно проголодавшиеся, не заметили, как пробежал тот час, пока гениальный повар подготовлял свой обед. Оживились и развеселились все, не исключая даже и графа, и так как все мы на подбор были охотники, люди бывалые, которым и восьминогие зайцы не в диковинку, — то время прошло и не очень скучно…

Перед самым уже обедом, прохожу я в предназначенную для куренья комнату и встречаю опять Квинто.

— Голубчик, надоел я вам, но уж позвольте еще папиросочку.

— Что, спрашиваю, видно, не уловили медведя?

— А что вы скажете, если уловил?

— Шутить изволите?

— Нет, говорит — не совсем. — Вы простуды не боитесь?

— Бог не выдаст, свинья не съест.

— Так захватите только шапку да пройдите за мной. Всего десяток шагов по двору…

— Но мы опоздаем к обеду.

— Это одна минута, а, с другой стороны, дело стоит того, чтобы немножко и опоздать.

VIII.

Квинто провел меня через двор в какую-то пристройку, где, как оказалось, жил егерь графа, и говорит:

— Вот это-то настоящая берлога и есть, где наш медведь обитает.

— То есть?

— Понимайте меня так, как я говорю. Тут никакой аллегории нет. Наш сегодняшний медведь — это в самом деле только одна мечта, мираж и иллюзия.

— Как же иллюзия, если мы своими глазами видели его след?

— Видели след и, тем не менее, иллюзия.

Обращается затем к егеревой жене и говорит:

— Ну-т-ка, достань, милая.

Вышла женщина в сенцы, а Квинто тем временем объясняет:

— Случай, говорит, — помог мне разъяснить недоразумение. Сделал я по следу шагов сто, вижу утоптанное место, а дальше уже медвежий след человечьими сапогами сменяется. Проследил за этими следами, — на дорогу выходят. Кому бы, думаю, такие шутки шутить. Само собой, сейчас же мысль об искусственных медвежьих ногах явилась. Некому, решаю, этим делом заниматься, кроме егеря. Ему приезд графа — приобретение, да с другой стороны, и на месте он прочнее, пока медведей выслеживает. Зашел к нему на квартиру, — по счастью, его дома нет. Спрашиваю жену: куда-мол медвежьи ноги запрятаны, муж просит. Чистосердечная женщина! Сейчас же их вынесла, без минутных колебаний…

Как внесла баба ноги, Квинто взял одну из них и объясняет:

— Изволите видеть: одни ступни. Вот этими ремешками к сапогам пристегиваются, а за эти ручки нужно руками ухватываться. Чистокровный медведь выходит, но только таким медведем и мы с вами можем сделаться. Эти ступни у него, видимо, от старого медведя остались на запас. Авось пригодятся на безмедвежьи. Ан и пригодились… Однако, скажите, что нам с вами теперь делать?

Вижу я, что дело действительно курьезное, наглость в человеке безмерная и в самом деле следовало бы из него, как покойник Щедрин говаривал, флейту и контрабас сделать.

— Я бы, говорю, — на вашем месте одел хохла в эти ступни да и предложил ему медведем войти к графу на обед при всей публике. Это жестоко, но порок должен быть наказан.

— Нет, отвечает, — это вы шутите. А как граф к этому отнесется? Ведь эти ступни его уже во второй раз в дураках оставляют. Вы думаете, приятно в этом перед всем синклитом расписаться? Наш амфитрион самолюбив, и после такого публичного разоблачения, может быть его кондрашка хватит. По-моему, ему-то об этом нужно рассказать, а уж от других надо сохранить в секрете. И вас я об этом буду покорно просить, пока он сам не найдет нужным рассказать…

— Сделайте одолжение.

— Да, уж, пожалуйста. А теперь, милая, заверни-ка эти документы в рогожку да и неси их за мной. Они понадобятся… Уж не посетуй на меня, достопочтенная.

Егерева жена захватила ступни и последовала за нами в графский дом. Квинто был всем этим чрезвычайно доволен и предвкушал удовольствие сообщить о своем открытии графу.

— Не могу воздержаться от комплимента по своему адресу, — заключил он. — Вероятно, вы отдадите должное моей проницательности… Но, пожалуйста не забудьте, что это до поры до времени — тайна.

IX.

Хозяин и гости уже сидели за столом, когда мы вернулись. Квинте пришлось выждать минутку, когда амфитрион встал со своего места и вышел о чем-то пошептаться с одним из слуг- распорядителей. Это обстоятельство дало мне возможность уловить впечатление, произведенное на него ‘открытием’. Вышел граф с Квинтой из залы очень спокойный, а пришел назад — на лице у него такое выражение, как у провинциала, в первый раз попробовавшего устриц. Но видно было, что гнев взял перевес над всеми остальными чувствами, какие вызвал инцидент. Хозяин старался быть веселым и непринужденно-любезным, но общее настроение не победило его, и можно было угадывать, что присутствие гостей его несколько тяготило. Даже к концу обеда, когда всеми овладело неподдельное веселье, и все ‘морщины разгладились’, он не казался ни приподнятым, ни довольным. Квинто был прав: граф решил никому не открывать затеи егеря. Когда после обеда начались рассказы об охотничьих приключениях и курьезах, в которых повествователям иногда приходилось играть довольно неумную роль, граф все-таки не открыл своего секрета и никому не рассказал о хитром звере, дважды проводившем его, старого охотника, — хотя этот рассказ был бы теперь и очень кстати…

Только лет через пять, когда впечатления несчастного дня улеглись в его уме, и Платон Валерьяныч, постаревши, перестал уже держать в своем имении егеря, — он нашел достаточно духа, чтобы поделиться своим секретом с четырьмя своими ближайшими друзьями. Прослушав один рассказ, в котором герою пришлось быть начисто одураченным во время охоты, граф обратился к нам и сказал:

— Надеясь на вашу скромность, господа, я поведаю вам один случай и из моей жизни, который я никому никогда не говорил и который не хотел бы видеть повторившимся. Только, пожалуйста, пусть он останется между нами…

И он чистосердечно поведал историю последней облавы и счастливого открытия дальновидного Квинто.

—————————————————-

Источник текста: Сборник ‘Черный Ворон’. Санкт-Петербург, 1901.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.

Александр Измайлов

Облава

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

Читайте также: