Не дай ты мне идею, а дай осуществителей идеи, лицо человеческое. Это — первое во всяком деле, во всяком начинании, во всяком успехе.
Вероятно, многие, прочтя на днях в газетах сообщение о том, что преосвященный города Казани разрешил и благословил открытие богословских курсов для девушек и женщин, — зарадовались глубокою внутреннею радостью этому событию. Оно незаметно, о нем не зашумели газеты, но оно несравненно обещающее, чем шумный съезд законоучителей, собиравшихся это лето, которые поговорили о казенных квартирах для батюшек, блеснули наперсными крестами, снялись ‘группами’ на фотографических карточках и разъехались, совершив ‘Божье дело’…
В черненьких скромных платьицах, одиночками, потянулись по казанским улицам, с их странными названиями — ‘Первая гора’, ‘Вторая гора’ и проч., молодые девушки, чтобы впервые в России вкусить вершин от того древа знания, которое, естественно, должно бы было открыться для них первым, а открывается последним. Уже есть даже ‘архитекторские курсы для девушек’: в Петербурге молоденькие 24-28-летние девушку чертят планы многоэтажных зданий, изучают стойкость каменных материалов и железных скреплений, изучают в фундаменте всего этого высшую математику, дифференциалы и интегралы, — а в то же время глубокое вникание в христианскую философию и в судьбы церкви Христовой на земле для них было закрыто. Тут была ревность сословия, — духовного сословия, — к ‘своему делу’, которое ‘мы одни умеем делать’. Медицина, хирургия, наконец, юриспруденция, не говоря уже о древней и средневековой филологии и истории, — все распахнуло двери перед толпою девушек, молчаливо и терпеливо дожидавшихся ‘своего часа’ у врат ученого святилища. Все распахнулось. Но вот, наконец, распахнулась и цитадель богословия.
Кто хоть сколько-нибудь приглядывался к жизни и к бродящим взглядам в обществе, тот не мог не заметить, что женская душа есть главный хранитель религиозного жара, религиозного энтузиазма, что коротенькими, обрывочными афоризмами с женских уст слетели самые глубокие, проникновенные слова о вере, о церкви, о Боге, — какие пришлось услышать каждому за свой век. Все мы чем-нибудь обязаны женщине в своей вере: старшей сестре, тетке, няне, но больше и чаще всего — матери. В житиях скольких святых записано, что первое благочестие дано им было замечательною матерью! Василий Великий на Востоке и блаженный Августин на Западе — вот примеры. Все мы видали плачущих на молитве женщин. На молитве плачущий мужчина — невиданное зрелище! Все эти факты много говорят своим собирательным смыслом. История церкви, история святых, наконец, то великое почитание, каким именно женщины окружили св. Серафима Саровского, а на наших глазах Амвросия, старца Оптинского, — давно и убедительно говорили о великой необходимости открыть именно женщинам свет высшего богословского образования. Уж кто-кто, а женщины не станут ‘пропускать лекций’ по истории церкви и догматике, ни дремать на них, ни манкировать церковного службою, какая будет при их школе. Не они ли, — часто только они одни, — наполняют храмы и теперь, наполняли их всегда?! Иногда хочется сказать, в благодарность за великую и вековую их веру и жар в ней, что на земле религия пока и держится только женщинами и Детьми, даже хочется дать этому метафизический оттенок: что Бог ради женщин и детей не отнимает у земли сокровищ веры, ни ее смысла, ни ее утешений.
Но обратимся к повседневному и практичному.
Женщины и девушки цепки и стойки, — как показала вся история женского образования в России. И везде, где им приотворяли немного дверь, они раскрывали ее шире. Несомненно, ‘богословские курсы для девушек’ в ближайшее десятилетие повлекут за собою выступление девушек-наставниц закона Божия в школах. Сюда и примыкают главные наши надежды. Пушкин, — Бог знает, что предвидя, — дал этот удивительный образ жены-наставительницы:
В начале жизни школу помню я.
Там нас, детей беспечных, было много —
Неравная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса…
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров
И полные святыни словеса…
Кто знает особое чувство женщин к Евангелию, жадность их к нежности и любви его, восторг их к евангельской нравственности, кроткой, прощающей, терпеливой, не буйствующей, не спорящей, полной уступчивости и огромной в то же время силы, — тот согласится, что женщина — наставница ‘закона Божия’ — в этот пресный и черствый предмет внесет совершенно новый свет и вольет совершенно новую силу! Именно она сделает то, чего до нее никто не умел сделать. Сколько ни было призывов размягчить ‘преподавание закона Божия в школе’, сообщить жизнь ему, сделать его любимым, самым влекущим, самым занимательным предметом, — все было напрасно, все разбилось о форму, черствость и чванство ‘старой семинарской закваски’, приносимой наставниками на поле своих ряс… Сами наставники неудержимо преподавали ‘закон Божий’ только как схоластику, какой сами выучились, только как форму знаний и отношений, только как зубреж текстов и множества церковно-служебных подробностей, только как заучивание схоластических вопросов и схоластических словопрений, какие имели место много веков назад. И среди этой массы мертвого, непереваримого материала тонуло слово Христово, тонуло слово евангельское, как едва-едва заметная по малому объему крупица. Поистине, схоластика была теми самыми ‘сорными травами’, заглушающими рост зерна, о которых памятную притчу сказал сам Спаситель. Сколько об этом ни говорили люди, сколько, наконец, ни напоминало правительство, — все было напрасно: рожденные, зачатые в схоластике и умели из себя рождать только схоластику.
В основе же лежало то, что сами они, т.е. наставники, не имели нежного, любящего и чуткого слуха к Евангелию! Вот и все, вот и главное! В душе их не было музыки Евангелия. Было только слово Евангелия, и даже только об Евангелии слово, ‘христология’, ‘наука о Христе’. Сочинилось же в семинариях и академиях такое чудовищное словосочетание!
Но все это кончится, когда войдет в школу
Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена!
К общей радости русской семьи, русских детей, всей России!
Большое, историческое спасибо преосвященному казанскому, большая задача лежит перед профессорами Казанской духовной академии, которые, без сомнения, будут первыми наставниками на женских богословских курсах.
Впервые опубликовано: Русское слово. 1910. 21 янв. No 16.