Густаво Адольфо Беккер
Густаво Адольфо Беккер
Обещание
Обещание
Кастильская легенда
(перевод Е. Бекетовой)
(перевод Е. Бекетовой)
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
—————————————
Обещание, Беккер Густаво Адольфо, Год: 1861
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Маргарита плакала, закрыв лицо руками, плакала безмолвно, слезы тихо катились меж пальцев по ее щекам и падали на землю, над которой она низко склонилась.
Рядом с Маргаритой стоял Педро, по временам он поднимал на нее глаза, но при виде слез снова опускал их и, так же как она, хранил глубокое молчание.
И все молчало вокруг, как бы из уважения к ее скорби. Вечерние звуки стихали, ветер спал, и тени начинали окутывать густые деревья.
Так прошло несколько минут. Между тем угас последний луч солнца, тонущего за горизонтом, луна стала смутно обрисовываться на фиолетовом фоне сумеречного неба, и одна за другой появлялись самые крупные звезды.
Наконец Педро прервал тяжкое молчание и воскликнул глухим, дрожащим голосом, обращаясь как бы к самому себе:
— Это невозможно, невозможно!
Потом он приблизился к неутешной девушке, взял ее за руку и промолвил нежно и ласково:
— Маргарита, любовь для тебя все, и ты ничего не видишь за ее пределами. Однако, кроме нашей любви, существует еще и нечто другое, столь же важное, — мой долг. Наш сеньор, граф де Гомара, завтра выступает из замка, чтобы присоединить свое войско к войскам короля Фернандо, который идет выручать Севилью из рук неверных. Я должен сопровождать графа. Я темный сирота, у меня нет ни имени, ни родных, ему я обязан всем. Я служил ему в мирные времена, спал под его кровлей, грелся у его очага, ел его хлеб. Если я покину графа сегодня, завтра его люди заметят мое отсутствие и, выступая тесной толпой из ворот замка, с удивлением спросят: ‘Где же любимый оруженосец графа де Гомара?’ И сеньор мой ответит смущенным молчанием, а его пажи и шуты насмешливо скажут: ‘Графский оруженосец — воин только с виду, парадный боец!’
Тут Маргарита взглянула на своего возлюбленного глазами полными слез, губы ее зашевелились, как будто хотели что-то сказать, но рыдания заглушили голос.
Педро продолжал еще нежнее и убедительнее:
— Ради бога, не плачь, Маргарита, не плачь, твои слезы приводят меня в отчаяние. Я покидаю тебя, но ведь я возвращусь, когда прославлю свое имя… Господь поможет нам в нашем святом деле. Мы отвоюем Севилью, и король наградит нас землями на берегах Гуадалкивира. Тогда я вернусь за тобою, и мы поселимся вместе в этом арабском раю, где, как говорят, даже небо лазурнее и чище, чем в Кастилии. Я возвращусь — клянусь тебе, возвращусь, чтобы сдержать слово, которое торжественно дал в тот день, когда надел тебе на палец колечко — ведь это залог моего обещания.
— Педро! — воскликнула Маргарита твердо и решительно, подавляя волнение. — Ступай, ступай, защити свою честь! — С этими словами она бросилась в объятия возлюбленного и прибавила тихо и взволнованно: — Ступай, защити свою честь… но вернись и возврати мне мою!
Педро поцеловал ее в лоб, отвязал лошадь и поскакал по тополиной аллее.
Маргарита глядела ему вслед, пока его не окутал ночной туман, а когда всадник совсем исчез из виду, вернулась в селение, где ее ждали братья.
— Нарядись хорошенько, — сказал один из братьев, едва она вошла в дом, — завтра все идут в Гомару проводить графа — он отправляется в Андалусию.
— Мне грустно смотреть, как уходят люди, которые, может, не вернутся, — отвечала Маргарита, вздыхая.
— Ты непременно должна пойти с нами, — настаивал другой брат, — да будь поспокойней и повеселей: тогда не станут болтать, что твой возлюбленный в замке живет и теперь на войну уходит.
Только что занялась заря, как по всей Гомаре прогремели звонкие трубы графского войска, и крестьяне из окрестных селений, собравшись большими толпами, увидали на самой высокой башне развевающееся знамя своего сеньора. Любопытные ожидали уже около часа, одни расселись по краям крепостных рвов, другие взобрались на деревья или бродили по равнине, теснились на вершинах холмов, цепью растянулись вдоль дороги. Ожидающие стали уже проявлять нетерпение, когда снова заиграли трубы, загремели цепи подъемного моста, тяжело опустившегося на ров, взвились железные решетки, а массивные крепостные ворота заскрипели и отворились, являя взору оружейный двор.
Народ поспешил столпиться по обеим сторонам дороги, чтобы лучше разглядеть блестящее вооружение и роскошное убранство графской свиты, — граф славился во всей округе пышностью и богатством.
Шествие открывали глашатаи. Порой они останавливались, трубили в трубы и громко объявляли королевский указ, призывавший вассалов короля на войну с маврами, а городам и свободным селениям предлагалось пропускать войско и оказывать ему содействие.
За ними следовали величавые герольды в сверкающих одеяниях, с гербами, расшитыми золотом и цветными шелками, в беретах, украшенных яркими перьями.
Затем ехал на вороном жеребце главный оруженосец, вооруженный с головы до ног, вздымая знамя своего властелина с девизами и гербом. У левого стремени шел исполнитель правосудия, в красной с черным одежде.
Оруженосцу предшествовало двадцать знаменитых трубачей, которых так превозносят наши королевские хроники за невероятную силу легких.
Когда пронзительный звук труб перестал спорить с ветром, послышался глухой, мерный и однообразный гул. То шли воины, вооруженные длинными пиками и снабженные крепкими кожаными щитами. За ними двигались орудия и деревянные башни, стрелки и мелкая прислуга, состоящая при вьючных лошадях.
Потом пронеслись на лошадях латники крепостного гарнизона, поднимая облако пыли. Их железные латы ярко сверкали, их копья составляли целый лес.
Наконец, окруженный пажами, разодетыми в богатые шелковые одежды, сопровождаемый оруженосцами, показался граф, перед ним, на великолепных мулах, убранных чепраками и кистями, ехали литаврщики.
При виде графа толпа разразилась громкими приветственными возгласами, заглушившими крик женщины, которая упала, точно сраженная молнией, на руки тех, кто поспешил к ней на помощь. То была Маргарита, узнавшая своего таинственного возлюбленного в неприступном и великолепном графе де Гомара, одном из самых знатных и могущественных вассалов кастильской короны.
Покинув Кордову, войско дона Фернандо наконец достигло Севильи. По дороге ему пришлось выдержать немало битв в Эсихе, Кармоне, Алкала-дель-Рио-Гуадайра, и, только овладев знаменитым замком, королевские войска подошли к городу неверных.
Граф де Гомара, неподвижный и бледный, сидел в своей палатке, опираясь на рукоять меча и устремив глаза в пространство с тем неопределенным выражением, которое бывает у людей, смотрящих в одну точку и не видящих ничего вокруг.
Около него стоял старейший из его оруженосцев, единственный человек, который осмеливался подступиться к графу во время приступов черной хандры, не рискуя навлечь гнев на свою голову.
— Что с вами, сеньор? — говорил он. — Какая скорбь вас томит и снедает? Печальным идете вы на битву и печальным возвращаетесь, даже после победы. Когда все воины спят, утомленные дневными трудами, я слышу, как вы тоскливо вздыхаете, а если подойду к вашей постели, то вижу, как вы стараетесь побороть что-то невидимое и мучащее вас. Вы просыпаетесь, открываете глаза, но страх ваш не рассеивается. Что с вами, сеньор? Скажите мне. Если это тайна, я сумею хранить ее в глубине моей памяти, точно в могиле.
Казалось, граф не слушал, однако прошло несколько времени, и он мало-помалу вышел из оцепенения, будто слова старого воина только теперь дошли до его сознания, и, ласково притянув к себе оруженосца, сказал глухим и спокойным голосом.
— Я страшно мучился и молчал. Я думал, что страдаю по милости пустой фантазии, и стыдился говорить об этом, но нет — то не фантазия. Должно быть, надо мной висит какое-то ужасное проклятие. Должно быть, небо или ад хотят от меня чего-то и добиваются своего сверхъестественными средствами. Помнишь тот день, когда мы встретились с маврами там, на нагорье? Нас было немного, схватка была кровавой, и я чуть не погиб. Ты видел, как в самый разгар битвы ранили моего коня и, ослепленный яростью, он помчался прямо к расположению мавританского войска. Я напрасно старался его удержать, повод выскользнул у меня из рук, и взбешенное животное несло меня на верную смерть. Мавры уже сомкнули ряды и приготовились встретить меня пиками, целая туча стрел свистела над моей головой, конь был уже в нескольких шагах от железной стены, о которую мы оба должны были разбиться, как вдруг… поверь — мне это не показалось — я увидел руку, которая схватила узду, остановила коня с невиданной силой, повернула его к моим воинам и чудом спасла меня. Напрасно я искал своего избавителя, никто его не видел и не знал. ‘Когда вы неслись навстречу пикам, — говорили мне, — вы были один, совершенно один, и мы немало удивились, увидев, как вы повернули назад, — ведь конь ваш уж не слушался’. В тот вечер я возвратился в палатку озабоченный и тщетно пытался вырвать из сознания воспоминание о столь странном приключении. Когда же я подошел к постели, то вдруг опять увидел ту же руку, прекрасную бледную руку, она распахнула полог и затем скрылась. С тех пор всюду и во всякое время вижу я эту таинственную руку, которая предупреждает мои желания и направляет мои действия. Я видел во время осады Трианского замка, как она схватила на лету и отвела в сторону стрелу, которая готова была поразить меня, я видел на пирах, где пробовал заглушить тоску в шуме и ликовании, как она наполняла вином мой кубок, и вечно рука эта у меня перед глазами и следует за мною всюду, куда я ни пойду: в палатке и в бою… днем и ночью… и даже теперь, смотри, смотри — вот она нежно оперлась на мое плечо…
С этими словами граф вскочил и принялся ходить как безумный взад и вперед, подавленный страхом.
Оруженосец прослезился. Он думал, что его сеньор сошел с ума, и, конечно, не противоречил ему, а только сказал огорченно:
— Пойдемте… выйдем на минуту из палатки, может быть, вечерняя прохлада освежит вашу голову и успокоит непонятную скорбь, которой я не нахожу утешения.
Испанский лагерь занимал всю Гуадайрскую равнину вплоть до левого берега Гуадалкивира. Против лагеря возвышались городские стены, выделяясь на фоне светлого неба крепкими зубчатыми башнями. Над зубцами виднелась роскошная зелень бесчисленных садов мавританского города, а в темных кущах листвы сверкали белоснежные балконы, минареты мечетей и гигантская сторожевая башня, на ее воздушных перилах сверкали на солнце четыре огромных золотых шара, которые казались четырьмя кострами, когда на них смотрели из лагеря испанцев.
Поход дона Фернандо, один из самых героических и смелых походов той эпохи, собрал вокруг него знаменитых воинов из различных королевств полуострова, а были и такие, кто явился, привлеченный молвой, из чуждых, отдаленных стран, чтобы присоединиться к королю.
Поэтому на равнине можно было видеть множество походных палаток всевозможных форм и цветов, и над палатками развевались по ветру самые разнообразные флаги и знамена с гербами, разделенными на части, со звездами, грифами, львами, цепями, полосами и прочими геральдическими фигурами и знаками, свидетельствовавшими об имени и знатности их владельцев. По улицам этого импровизированного города сновали во всех направлениях толпы солдат, объясняясь на самых разнообразных наречиях, одетые в национальные костюмы и вооруженные на свой манер, они являли живописную, странную картину.
Здесь отдыхали после битвы несколько рыцарей, усевшись на скамьях у входа в палатку и играя в кости, меж тем как пажи подавали им вино в металлических кубках, там собрались пехотинцы и, пользуясь свободной минутой, чинили и выправляли оружие, пострадавшее в последней схватке. Подальше демонстрировали свое искусство самые ловкие стрелки, посылая стрелы в цель под восторженные крики толпы. Бой барабанов, пение труб, призывы странствующих торговцев, звон оружия, голоса бродячих певцов, развлекавших слушателей рассказами о чудесных подвигах, воззвания герольдов, объявлявших во всеуслышание военные приказы, — все наполняло воздух бесчисленными нестройными звуками, оживляя привычную картину военного лагеря.
Граф де Гомара со своим верным оруженосцем прошел сквозь эту бурлящую толпу, не поднимая глаз, молчаливый и печальный, ничего не замечая и не слыша. Он двигался машинально, точно лунатик в мире сновидений, бессознательно, как бы влекомый неведомой силой.
У королевской палатки стоял какой-то странный человек, окруженный толпой солдат, пажей и всякой прислуги, которые внимали ему с раскрытым ртом и спешили накупить у него разных безделушек, кои он громко, цветисто расхваливал, это был не то паломник, не то музыкант. Он бормотал литанию, коверкая латынь, потом разражался шутками и прибаутками, и в его речи соленые остроты, способные вогнать в краску бывалого воина, мешались с молитвами, а истории любовных похождений — с житиями святых.
В огромных сумах, висевших у него за плечами, лежало множество разнообразных предметов: тут были ленты с гробницы святого Иакова, записки с теми самыми словами, какие будто бы произнес царь Соломон, когда заложил храм (они удивительно помогали от всех заразных болезней), чудотворные бальзамы, которыми можно оживить разрубленных пополам людей, Евангелия, зашитые в парчовые сумочки, талисманы, доставляющие любовь всех женщин, мощи святых патронов всевозможных испанских городов, украшения, цепочки, пояса, медали и уйма других стеклянных и свинцовых безделушек.
Когда граф подошел к собравшимся около паломника, тот настраивал нечто вроде мандолины или арабских гуслей, на которых аккомпанировал себе. Пока его спутник обходил толпу, выманивая последние монеты из тощих кошельков слушателей, он хорошенько натянул струны, спокойно закрепил их и запел гнусавым голосом жалобную, монотонную песню с одним и тем же припевом.
Граф прислушался. По странному совпадению, название этой песни соответствовало мрачным мыслям, удручавшим его душу. Перед тем как запеть, паломник возвестил, что споет ‘Романс о мертвой руке’.
Услыхав такие странные слова, оруженосец попробовал увести своего сеньора, но граф не двинулся с места и, не спуская глаз с певца, стал внимать песне.
I
Был у девушки любезный,
он простым солдатом слыл.
Стал он с ней прощаться слезно:
на войну идти спешил.
‘Ты уйдешь и не вернешься!’ —
‘Жди меня — клянусь, дождешься!’
друг божится целым светом…
Ветер напевает:
‘Горе, кто мужским обетам
верит-доверяет!..’
II
Граф свой замок покидает:
вдаль зовет его война.
Вот он с войском выступает —
узнает его она!
‘Честь мою он взял с собою!..
Ах, что станется со мною!’
Слезы были ей ответом…
Ветер напевает:
‘Горе, кто мужским обетам
верит-доверяет!..’
III
Брат услышал, прогневился:
‘Опозорила ты нас!’ —
‘Он мне клялся и божился,
что вернется в добрый час’. —
‘Воротиться-то вернется,
да к тебе не соберется…’
Умерла бедняжка летом…
Ветер повторяет:
‘Горе, кто мужским обетам
верит-доверяет!..’
IV
Понесли ее в могилу,
в роще стали хоронить,
но пришлось им не под силу
руку белую зарыть,
а на ней кольцо из злата,
что ей граф надел когда-то…
Ночью там, на месте этом,
ветер повторяет:
‘Горе, кто мужским обетам
верит-доверяет!..’
Только кончил певец последнюю строфу, граф быстро протиснулся к нему сквозь густую толпу любопытных, почтительно расступившихся перед ним, схватил его за руку и спросил тихо и взволнованно:
— Откуда ты?
— Из Сории, — ответил тот, нимало не смущаясь.
— А где ты выучился этой песне? Про кого она? — продолжал граф, все более волнуясь.
— Сеньор, — отвечал незнакомец, устремляя на графа невозмутимый пристальный взгляд, — этот романс поют жители селения Гомара и сложили его про одну несчастную, смертельно оскорбленную могущественным вельможей. Верно, так уж судило праведное небо, что из могилы и поныне видна ее рука, на которую возлюбленный надел кольцо — в залог обещания. Может быть, вы знаете, кому следует его исполнить.
Недавно в жалком селеньице, близ дороги, ведущей в Гомару, видел я место, где, как уверяют, произошла странная церемония женитьбы графа.
Рассказывают, что он преклонил колена на смиренной могиле, вложил свою руку в руку Маргариты и священник, специально присланный папой, благословил этот мрачный союз, тогда чары рассеялись, и мертвая рука скрылась навеки под землей.
У подножия старых могучих деревьев зеленее дерн, каждой весной он покрывается цветами. Окрестные жители говорят, что там похоронена Маргарита.
Источник: Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века / Пер. с исп. В. Андреева, Е. Бекетовой, Г. Когана и др. — СПб.: Издательская Группа ‘Азбука-классика’, 2009. — 288 с.