ОБЪЕДИНЕНИЕ ОБЪЕДИНЕННОЙ ЕВРОПЫ
ОБЪЕДИНЕНИЕ ОБЪЕДИНЕННОЙ ЕВРОПЫ
Объединение объединенной Европы, Радек Карл Бернгардович, Год: 1925
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том первый
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Наша печать не запечатлела сцен, разыгравшихся в Лондоне при подписании локарнского договора. А было на что посмотреть, было что предать вечности.
В золотом зале министерства иностранных дел, где висит картина ‘Britannia pacifica’, т. е. лев, питающийся травой и овощами, за столами, взятыми по этому случаю напрокат у одного из самых богатых английских герцогов, собрались… кино-операторы. В 5 часов 11 минут постучал в двери своим старинным жезлом напудренный церемониймейстер. Двери широко распахнулись, и ‘бесформенной толпой вошли все мужи, которым народы главных стран Европы вручили свои судьбы’, как рассказывают об этом летописцы буржуазной печати. Они расселись согласно международной табели о рангах, и, в доказательство того, что подписывался мирный договор не после какой-нибудь тридцатилетней войны, кроме кино-операторов, конференцию обслуживал наш почтенный товарищ по II Интернационалу Эмиль I Вандервельде, представитель одновременно и бельгийского короля и международного рабочего Интернационала, восседающий за столом наравне с Чемберленом, Брианом и Лютером. Зал был освещен розово-синим цветом для облегчения работы кинематографа, и мы, при скорости, с которой советское кино дает европейские новинки, всего через какой-нибудь годик (раньше культура распространялась по России еще медленнее) сможем насладиться великой картиной мира, заключенного в Локарно. Чем Локарно хуже ‘Багдадского вора’, а Бриан — несравненного плясуна на канате Фербенкса? Но пока Фома-неверный — советский гражданин, в простоте душевной полагающей, что капиталистическая дипломатия так же неспособна создать мир, как зонтик разразиться громами небесными — убедиться а своей неправоте, мы считаем своим долгом сообщить новые мысли, великие мысли, поднимающиеся из недр лондонского собрания, подобно туманам, которые подымаются с поверхности воды в горячий солнечный день. По правде говоря, виновник всего происшествия — главный сват — г. Чемберлен воздержался от чрезмерных расходов. Потрясенный смертью матери короля и радостью по поводу получения ордена Подвязки, он ограничился тем, что промычал приветствие, высказав уверенность, что сей договор, наконец, означает конец войны. Иначе поступил даровитый министр иностранных дел германской республики г. Штреземан. Он заявил, что Локарно является выражением ‘европейской идеи’. ‘Мы имеем право говорить об европейской идее, ибо на долю Европы выпали самые большие жертвы в мировой войне, она находится под угрозой потери в результате войны того положения, которое она завоевала себе в процессе исторического развития. Часто измеряют военные потери Европы материальными опустошениями, последовавшими за войной. Но величайшая потеря состоит в том, что погибло целое поколение, о котором мы не знаем, сколько сил и возможностей, сколько гения, сколько воли и дел оно бы развернуло, если бы не погибло. Все это создало общность судьбы, которая нас объединяет. Если погибнем, то погибнем совместно. Если же мы хотим еще раз подняться, то этого мы не достигнем в борьбе друг с другом…’. Так пел ‘песнь Европы’ г. Штреземан. Ему ответил пастушок Бриан рассказом о женщине из народа, которая приветствовала Локарно, уверенная, что теперь сможет смотреть на своих детей, не опасаясь за их будущее. ‘Подписывая договор, мы высказываемся за мир. Этот договор кладет конец разобщенности наших стран. Он или должен уничтожить тяжелые воспоминания о прошлом, или вообще не имеет никакого значения. Этот договор должен сделаться конституцией для европейской семьи — Лиги наций. Иначе он не будет иметь значение и лишь породит разочарование. Наши народы стояли друг против друга на полях сражений в продолжение столетий. Они проливали кровь и уничтожали цвет своей молодежи. Договор в Локарно будет иметь значение, если сделает невозможным в будущем подобные события’.
Европейская семья, европейская идея, общность судеб Европы — как это хорошо звучит в устах г. Штреземана, которые перед войной прославляли империализм и вооружения, которые во время войны гремели: ‘до победного конца’. О Европе говорит г. Бриан — перебежчик из лагеря рабочего класса в лагерь буржуазии, т. е. из лагеря мира в лагерь войны, который служил и готов служить всем буржуазным режимам, одинаково красноречиво прославляя национализм национального блока и робкие попытки международного соглашения левого блока. С объективностью историков или мошенников оба великих мужа буржуазии рассказывают о том, что их предвоенная и военная политика стоила жизни целому поколению, тела которого гниют теперь на всех полях сражений мира. Они говорят об этой политике как о политике народов. Они клевещут на миллионы убитых, чтобы устранить естественный вопрос: как же доверить постройку новой Европы вам, виновникам войны? В золотом зале министерства иностранных дел в Лондоне никто не мог задать этого вопроса нашим новым европейским пай-мальчикам, ибо духи убитых не являются на кинематографические съемки, а те, которым предназначено быть жертвами будущих проявлений дипломатического искусства представителей буржуазии, не приглашаются на подобные торжества. ‘Представитель социалистического пролетариата’ Эмиль Вандервельде предпочел выступить в качестве представителя короля Альберта.
Господин Штреземан указал на опасности, угрожающие разрушенной, обнищалой, разрозненной и обглоданной Европе в результате последствий войны. Эта гуманная фраза означает, что Соединенные штаты Америки подчиняют себе капиталистическую Европу, угрожают ей участью колоний. Если есть какой-нибудь смысл в фразах Штреземанов и Брианов об объединении Европы, если эти фразы выражают какую-нибудь политическую тенденцию, то именно ту, что гг. Брианы и Штреземаны начинают задумываться над вопросом об облегчении тяжести американского ярма. Но эти их мысли — праздная игра фантазии. Они — Штреземаны и Брианы — не занимаются ничем другим, кроме подчинения Европы Америке. Война уничтожила жизнь целого поколения. Но из миллионов гробов должна расти прибыль для военных поставщиков. Капиталистическая Европа, защищающая святость частной собственности, во имя ее уплачивающая проценты по военным долгам, должна с каждым днем все больше подпадать под кабалу Америки. Европа сумеет защитить себя от американской эксплоатации только в том случае, если она сбросит ярмо хотя бы внутреннего европейского государственного долга, если она направит все свои усилия для восстановления своего хозяйства. Но для этого надо было бы предварительно уничтожить таможенные границы между европейскими державами. Пусть г. Бриан попытается склонить Comit de Forge (комитет тяжелой промышленности), а г. Штреземан — стальной синдикат или прусских юнкеров на отказ от стены таможенных пошлин. Это было бы очень интересное зрелище!
Ни г. Штреземан ни г. Бриан не в состоянии провести никакого объединения Европы даже на буржуазных началах. Если бы им удалось осуществить эту идею, которую уже до войны защищали всевозможные буржуазные идеологи, то из этого получилось бы все, кроме мира, о котором они теперь так красиво поют. Объединение Европы означало бы создание громадного капиталистического блока против Соединенных штатов Северной Америки с бешеной конкуренцией и с величайшей мировой войной. В конце концов Соединенные штаты Северной Америки не очень боятся этой перспективы, ибо пока-что они держат кошелек в руках,— кошелек, являющийся предметом мечтаний Брианов и Штреземанов.
Как проф. Павлов устанавливает связь между воспоминанием об обеде и выделением слюны у собаки, так же точно политический рефлексолог может сказать: пацифистские слюни гг. Штреземана и Бриана текут при мысли об американских займах. Как же им объединиться против американского мешка? ‘Journal of Commerce’, орган нью-йоркской биржи, отнесся поэтому очень добродушно к толкам об европейском объединении. Хоть бы лысин друг другу не царапали, и то хорошо,— заметил он, упоминая о широковещательных разговорах по поводу объединения Европы.
Но все-таки в этих воздыханиях и намеках есть крупица факта. Чемберлен наверно поигрывал своим моноклем, слушая патетическую декламацию о судьбе Европы. Все европейские державы ведут переговоры с Америкой о долгах. Американские капиталисты нажимают. Платить тяжело, и английская дипломатия непрочь попугать Соединенные штаты объединением Европы, созданием хотя бы ‘профессионального союза правительств’, добивающихся лучших условий для уплаты долгов. Как это полагается, первым застрельщиком выступил г. Штреземан. Германия не имеет никаких долговых обязательств по отношению к Америке. Она, наоборот, желала бы оказаться в положении должника Америки. Но, как известно, немец изобрел обезьяну, немцу должно принадлежать первенство изобретения любой новой идеи. Шпенглер выдумал закат Европы, Штреземан притворяется, что выдумал идею объединения закатившейся Европы. За эту честь он готов таскать из огня каштаны для англичан и французов.
Но идея-то не плоха, только в несколько ином контексте. Таможенные стены совместно с династиями и конкуренцией трестов рухнут в ходе европейской пролетарской революции. Объединение Европы будет объединением, направленным не только против американских капиталистов, но и против хозяев гг. Бриана и Штреземана, которые так же годятся в объединители, как г. Бриан в руководители пансиона благородных девиц, а г. Штреземан — в партнеры английских дипломатов за доской мировой политики.
13 декабря 1925 г.