В.В. Розанов
В.В. Розанов
Об отрицании эллинизма
Об отрицании эллинизма
Об отрицании эллинизма, Розанов Василий Васильевич, Год: 1902
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Когда М.О. Меньшиков назвал греческое искусство, а в заключение и всю античную цивилизацию в душе ее, в нерве ее — сумасшествием и отчасти свинством, я думаю, очень многие приятно потерли руки и сказали себе: ‘А, это мы будем цитировать’. Статуя и миф Леды, так голо выдвинутые вперед, дают короткий и резкий аргумент, останавливающий возражения. Но нам кажется, что тут есть нравственная софистика, вроде такого, например, силлогизма: ‘Крест и гвозди — что это такое? Дерево и железо, в более обширном смысле — орудие муки, т.е. отвратительное, христианство поэтому отвратительно’. Это слишком коротко и уже по краткости своей неверно.
Omne vivum ex ovo [Все живое из яйца (лат.)]… — вот аксиома науки, к которой примыкает и миф Леды. Согласимся ли мы минерал признать выше живого? Конечно — нет. Но если живое, т.е. мудрость и поэзия, выше минерального и бессмысленного, то правдоподобно ли, чтобы способ происхождения его и источник, его производящий, тоже не был выше минералогического распадания одного кристалла на два, удвоений и утроений куба соли или кварца. Но происхождение минерала безгрешно, и если происхождение живого выше, то — по естественному эллинскому представлению — оно имеет в себе некоторую святость, священство. Отсюда, без дальних и неудобных объяснений, можно вывести некоторые греческие и римские представления, так смутившие русского публициста.
‘Свиное’, ‘свинство’ он повторил за ‘знаменитым романистом’ о роднике материнства. Зачем же не быть последовательным и не докончить: ‘Каждая мать есть опоросятившаяся свинья’? Не знаю, при таком представлении избрал ли бы Рафаэль любимейший и постоянный свой сюжет и нарисовал ли бы он картину, понравившуюся в Дрездене М.О. Меньшикову. Руки бы опустились, кисть упала бы на пол. Напротив, эллинское представление (оно же и современно нам научное) ведет к некоторой экзальтации при виде младенца, и не без причины только один ‘Renaissance’ эллинизма сделался эпохою появления в живописи европейской всех знаменитых сюжетов около материнства, принадлежащих Корреджио, Тициану, Рафаэлю, Леонардо-да-Винчи (во Флоренции я видел его ‘Св. Семейство’). М.О. Меньшиков не подумал или он подумал невнимательно, что идея ‘свиного’ самым тесным образом связана с детоубийством у ‘кротких сердцем’ истребителей эллинизма. ‘Опорося-тившуюся мать’ нечего щадить, как и ее ‘щенка’, во многих случаях, именно во всех тех случаях, когда она не была достаточно послушлива регламентации духовных скопцов. Детоубийство, с одной стороны, как наша грязная проституция — с другой, суть, так сказать, практически выраженные ‘первый и второй члены’ символа духовного скопчества. Все дома терпимости, чуть только не выправляющие в Европе патента на торговлю, выросли на почве печальной идеи, высказанной или повторенной М.О. Меньшиковым. Как не видеть здесь связи?! Если пол и родник рождения есть ‘свиное’, то самое натуральное ему помещение есть хлев. ‘Выгоним свинью в хлев’, — сказал себе первый основатель дома терпимости. И никто против этого не протестовал, так как это казалось естественным, ибо идея ‘свиного’ есть очень давняя и распространенная у нас.
Я давно пришел к догадке, что идеи необыкновенно высокие, так сказать, в верхней своей ступеньке сводят в невообразимое иногда болото, а идеи, нижняя ступенька которых кажется или обыкновенна, или даже худа, порицаема, иногда ‘порнографична’, чем дальше идешь по ступенькам их, поднимают в необыкновенную высь. Не на этом ли были основаны древние Элевзинские таинства? Климент Александрийский их порицает за ‘постыдное’, а целый ряд религиознейших и серьезнейших умов древности, как, напр., Плутарх, говорит: ‘Те, которые посвящены бывают в эти таинства, умирают счастливее прочих смертных, ибо умирают с надеждой на вечную жизнь за гробом и верой в Бога’. Вот маленькая подробность, о которой не мешало бы подумать многим. ‘Свиное’ есть только кажущееся таким, здесь ‘покров Изиды’, который не следует срывать. Природа — застенчива, и она важнейшее в себе и, может, священнейшее показывает нам пугалом (‘свиное’, ‘порнография’), чтобы надежнее удержать нас от неприятных ей разгадываний.
‘Психопаты’ и ‘сумасшедшие’, каковыми называет древних М.О. Меньшиков, дали семью, где были Пенелопа, Андромаха, Гектор, семейство Брута, как и у нас в языческом (по характеру, по колориту) ‘Слове о полку Игореве’ записан нежный и трогательный ‘Плач Ярославны’. Вот факты. Люди, создавшие и питавшиеся мифом Леды, самый идеальный тип семьи, и мы ни из летописей, ни из мемуаров не знаем, были ли там побои жен и телесные наказания детей. Пусть же параллельно этому прочтет М.О. Меньшиков первые страницы рассказа М. Горького ‘Супруги Орловы’, где вся улица сбегается смотреть и хохотать, как супруг от скуки учит супругу, и он увидит сам, как далеко зашел в самообольщении новою Европой, затоптавшею Леду. И у М. Горького в изображении — не случай. Кто же не слыхал песенки-были:
Как у нас на улице
Муж жену учил…
Это — ‘ученье’ по всей Руси от тех самых строгих времен, как греческие монахи растоптали у нас своих маленьких и неудачных Лед и спрятали недостаточно монотонное ‘Слово о полку Игореве’ так далеко, что до Екатерины Второй не нашлось ни одного экземпляра.
Не будем нетерпимы к древности, по крайней мере в светской литературе. Не так давно появился прекрасный и монументальный труд (первый том) профессора Алексея Введенского: ‘Религиозное сознание язычества’. В ‘Введении’ его есть удивительная цитата из… митрополита Филарета об эллинском язычестве! ‘Каждый, — сказал этот даже монах, — кто вдумается и вчитается в языческую поэзию греков и других сродных народов и в их мифические сказания о людях и богах, будет поражен сходством их тона и картин, но только переиначенных и полузабытых с библейским сказанием о невинном состоянии человека, предшествовавшем теперешнему виновному: эта же первоначальная невинность отмечает сказания греков и римлян’. Мне кажется, это внушительно. Я же добавлю к этой цитате удивившее некогда меня сведение: в Иерусалимском храме, конечно истинного поклонения, был так называемый ‘двор язычников’ с жертвенником и проч., и здесь израильские священники принимали жертвы и приносили их, — конечно, своему Богу! — от эллинов, римлян, парфян, мидян, персов. Да и Христа пришли встретить ‘волхвы’ языческие, а Христос есть заключение всей израильской истории. Таким образом, в ветхозаветном храме и, следовательно, в ветхозаветной церкви был устроен как бы ‘придел’, особое отделение и для тех людей, для которых М.О. Меньшиков не хотел бы никакой пощады. И они несли свою ‘свечечку’ Иегове, но ведь они могли это делать, конечно, в том единственном случае, если между Сионом и Афинами, Сионом и Римом лежал ровик, а пропасти не было! Какой же мусульманин пойдет к нам ставить свечку Богу за своего умершего. Пропасть — не переступит!
Мне печально, что талантливый публицист наш вырывает еще глубже эту пропасть, и без того бездонную. Да будет позволено мне бросить в нее хоть горсточку уравнивающей и примиряющей земли.
Впервые опубликовано: Новое время. 1902. 26 августа. No 9510.