Об основных понятиях физиологии, Страхов Николай Николаевич, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

Объ основныхъ понятіяхъ физіологіи.

I.
Понятія физическія, химическія и психическія.

Когда мы желаемъ дать опредленіе какой-нибудь науки, то указываемъ въ ней на дв черты: во-первыхъ, мы обозначаемъ предметъ, которымъ она занимается, и, во-вторыхъ, то, она имъ занимается. Мы говоримъ, что наука изслдуетъ, изучаетъ свой предметъ, стремится познать его, или же, давая длу объективный видъ, мы говоримъ, что наука есть совокупность свдній объ извстномъ предмет, даже называемъ иногда эту совокупность системою познаній, т.-е. чмъ-то цльнымъ и полнымъ.

Этотъ пріемъ опредленія науки, повидимому, такой простой и правильный, приводитъ насъ однако же къ затрудненіямъ, изъ которыхъ нкоторыя давно замчены.

Предметъ науки не легко опредлить, его обыкновенно легко бываетъ только указать, то-есть навести на него вниманіе, легко только означить, то-есть назвать его какими-нибудь общеупотребительными словами. Но почти всегда такое указаніе и обозначеніе есть лишь направленіе нашего вниманія на какіе-нибудь частные случаи, на немногія ясныя точки, къ которымъ требуется приложить умственную силу. Для того же, чтобы точно ограничить область, отводимую нами извстной наук, нужно выполнить чрезвычайно высокія требованія. Именно, нужно знать существенныя черты предметовъ, нужно найти дйствительные предлы между различными существами или между различными ихъ формами и отношеніями. Такая задача часто превышаетъ вс силы науки.

Когда даны, напримръ, опредленія: ‘зоологія есть наука о животныхъ’, ‘ботаника есть наука о растеніяхъ’, то этимъ вполн ясно указывается, на что намъ нужно устремить вниманіе, такъ какъ всмъ извстны предметы, называемые животными и растеніями. Но когда мы захотимъ поставить вопросы: что такое животное, что такое растеніе и въ чемъ заключается граница между животными и растеніями,— то окажется, что мы не умемъ ихъ разршить строго и точно, несмотря на то, что обладаемъ множествомъ превосходныхъ зоологическихъ и ботаническихъ изслдованій.

Такимъ образомъ можно вообще сказать, что никогда наука не знаетъ предловъ своей области, а только постоянно стремится найти ихъ и выяснить. Мы взяли для примра такія науки, гд предметъ иметъ большую конкретность, а что сказать о наукахъ боле отвлеченныхъ, напримръ о философіи, политической экономіи, исторіи и т. п.? Тутъ происходятъ безпрерывныя колебанія, и даже отличные ученые вдаются въ чужія области и не знаютъ, гд имъ слдуетъ остановиться.

Но еще трудне второй пунктъ въ опредленіи науки. Въ самомъ дл, что значитъ познавать предметъ, изучать его? Познаній, относящихся къ извстному предмету, можетъ быть очень много и они могутъ быть чрезвычайно различны по своей важности. Собирать познанія безъ всякаго порядка и цли и погружаться безъ конца въ побочныя и маловажныя частности — еще не значитъ создавать науку. Поэтому къ опредленію науки обыкновенно прибавляютъ, что она разсматриваетъ свой предметъ во всхъ отношеніяхъ или со всхъ, причемъ, конечно, подразумваютъ, что она важнымъ сторонамъ дастъ наибольшій всъ, хотя не опуститъ и маловажныхъ. Вопросъ однако же этимъ не разршается. Въ самомъ дл, что намъ ручается за то, что мы найдемъ вс стороны предмета и что вполн съумемъ оцнить ихъ относительную важность? Въ каждомъ предмет, конечно, нужно различать существенное отъ несущественнаго, и повидимому мы всего проще выразили бы задачу науки, сказавши, что она должна стремиться познать сущность своего предмета. По извстно, что, по ученію нкоторыхъ философскихъ системъ, сущность вещей для насъ вовсе недостижима. Позитивизмъ, кажется, больше всего заслужилъ свою славу именно тою интересною мыслью, что истинную задачу науки составляютъ лишь законы явленій, а не сущности. Справедливо это или нтъ, но во всякомъ случа видно, что общій терминъ познаніе еще не опредляетъ намъ того, какъ наука занимается своимъ предметомъ. Эта неопредленность даетъ себя чувствовать почти въ каждой наук, порождая или односторонность, когда откидывается иная существенная сторона предмета, или всего чаще уродливое разрастаніе науки, когда къ ней механически присоединяются познанія ей очевидно чуждыя.

II.

Итакъ, дйствительная граница науки и дйствительное ея направленіе не опредляются ни указаніемъ на нкоторый предметъ, ни заявленіемъ, что она изучаетъ этотъ предметъ. Мы убдимся въ этомъ вполн, если оставимъ отвлеченныя разсужденія я обратимся къ конкретно-существующимъ наукамъ,— къ такимъ, разумется, которыя имютъ ясную и отчетливую самостоятельность. Мы увидимъ тогда, что число и раздленіе наукъ вовсе не совпадаетъ съ числомъ и раздленіемъ областей, на которыя мы обыкновенно раздляемъ дйствительность. Число наукъ, очевидно, больше, и причина этого та, что однимъ и тмъ же предметомъ могутъ заниматься нсколько различныхъ наукъ. Такъ, животныя составляютъ предметъ не только зоологіи, но и сравнительной анатоміи и физіологіи. Точно также физика, химія и, пожалуй, минералогія имютъ одинъ и тотъ же предметъ, именно — мертвое вещество.

Остановимся пока на этихъ двухъ примрахъ. Извстно, что подъ зоологіей въ тсномъ смысл разумется описательная наука, изучающая такъ-называемую систему животныхъ. Естественная система животныхъ есть совокупность дленій и подраздленій животнаго царства, основанныхъ на естественномъ сродств животныхъ. Задача зоологіи состоитъ въ томъ, чтобъ опредлить сродство каждаго животнаго и такимъ образомъ найти его мсто въ систем. Мы не будемъ здсь анализировать этого понятія объ естественномъ сродств и не будемъ разбирать, какое значеніе иметъ это сродство для познанія натуры или сущности животнаго, замтимъ только, что зоологія преимущественно заботится о вншнихъ признакахъ,-^ не о существенныхъ свойствахъ, а объ отличительныхъ чертахъ, которыя бы позволяли легко и безошибочно ставить животное на его мсто. Зоологія уврена, что въ наружномъ всегда отражается внутреннее, и что каковы бы ни были существенныя свойства животнаго, они будутъ согласны съ тмъ мстомъ, которое она ему назначаетъ по двумъ-тремъ вншнимъ чертамъ.

Мы видимъ, слдовательно, что общее опредленіе: зоологія есть наука о животныхъ — нимало не годится для этой науки. Предметъ ея — не животныя вообще, а лишь естественная система животныхъ, она не изслдуетъ животныхъ со всхъ возможныхъ сторонъ, а лишь со стороны ихъ естественнаго порядка. Другіе вопросы принадлежатъ другимъ наукамъ. Такъ и самый вопросъ о томъ, что такое животное, скоре входитъ въ область сравнительной анатоміи или физіологіи, чмъ зоологіи. Зоологія ищетъ и тутъ только пограничной черты, вншняго отличительнаго признака, а вовсе не стремится изслдовать, въ чемъ состоитъ сущность животной жизни и въ чемъ коренная разница организаціи животныхъ и растеній.

Сравнительная анатомія изучаетъ тхъ же животныхъ, но со стороны ихъ внутренней организаціи. Для зоолога каждое животное есть единица, для сравнительнаго анатома оно есть совокупность органовъ, системъ и тканей. Разсматривая животныхъ съ этой точки зрнія, мы очевидно ближе знакомимся съ ихъ природою, тутъ мы узнаемъ и самыя существенныя различія между ними, иногда не дающія намъ установить никакой гомологіи, и величайшее сходство между существами, по наружности чрезвычайно различными.

Наконецъ, физіологія изучаетъ опять тхъ же животныхъ, но уже съ самой существенной стороны, со стороны тхъ явленій, которыя мы называемъ жизнью и но которымъ животныя называются животными. Систематика и анатомія смотрятъ на животныхъ какъ на нчто готовое, данное, и суть науки наблюдательныя, физіологія же разсматриваетъ перемны, происходящія въ животныхъ, процессы въ нихъ совершающіеся, и есть наука экспериментальная.

III.

Еще ясне отношеніе между различными науками обнаруживается на примр физики и химіи. Предметъ обихъ наукъ одинъ — мертвое вещество или просто вещество, такъ какъ понятіе живого или органическаго вещества, нкоторое время имвшее ходъ, давно и справедливо признано неправильнымъ. Химія изучаетъ весь вещественный міръ, именно вс т различныя вещества, изъ которыхъ состоятъ всякаго рода тла, она ищетъ основанія этого различія и для этого разлагаетъ вещества на ихъ составныя, боле простыя, вещества, причемъ доходитъ наконецъ до простйшихъ, до элементовъ. Она изучаетъ эти элементы и показываетъ обратно, какъ изъ нихъ слагаются вс другія вещества. А что такое физика?— На первый взглядъ она кажется только частью химіи, ибо она разсматриваетъ эти же самыя вещества, изучаетъ вс ихъ свойства и явленія, но останавливается, какъ на произвольно-поставленной границ, на тхъ фактахъ, когда тла начинаютъ измнять свою природу, соединяются или разлагаются.

Въ самомъ дл, таково обыкновенное опредленіе физики. Между тмъ какъ химія опредляетъ свое содержаніе вполн самостоятельно, физика всегда чувствовала странное затрудненіе, когда приходилось ей давать себ опредленіе. Она должна была прибгать къ отрицательной форм и говорить, что она изучаетъ, за исключеніемъ той опредленной области, которая принадлежитъ химіи. Отсюда возникали даже сомннія въ томъ, составляетъ ли дйствительно физика одну науку, не есть ли она произвольное соединеніе свдній, относящихся къ разнороднымъ предметамъ. Такъ Уэвель — писатель, проникнутый глубокимъ научнымъ духомъ — разбивалъ физику на нсколько отдльныхъ наукъ {Въ ‘Novum Organon renovatum’ (Cbapt. IX) и въ ‘History of the inductive Sciences’ (vol. II and III) онъ не только относитъ въ механик гидростатику и гидродинамику, но и изъ оставшейся затмъ физики въ тсномъ смысл составляетъ дв особыя группы наукъ: 1) Вторичныя механическія науки, куда относятся акустика, оптика, термомика и атмологія, и 2) механическія или механико-химическія науки, куда относятся ученія объ электричеств, магнетизм и гальванизм.}.

Разгадка этого недоумнія заключается, конечно, въ тонъ, что принципы физики трудне формулировать, чмъ принципы химіи. Но внутренняя однородность всхъ частей физики всегда чувствовалась очень ясно, и въ настоящее время, когда утвердилось механическое начало сохраненія энергіи, связь между этими частями сдлалась уже вполн очевидною. Однородность разныхъ отдловъ физики заключалась и заключается въ томъ, что они изслдуютъ механическія явленія. Возьмемъ, напримръ, свтъ. Хотя главное свойство и явленіе свта то, что онъ есть средство для зрнія, и хотя вся сущность и цль его существованія, какъ прежде говорили, состоитъ въ томъ, чтобы мы могли видть, но физика собственно не занимается зрніемъ и не изучаетъ ощущеній, возбуждаемыхъ свтомъ {Маленькая глава о зрніи, встрчающаяся во всхъ курсахъ физики, относится отчасти къ анатоміи и физіологіи, отчасти къ психологіи и гносеологіи. Физики чувствуютъ сами, что вдаются здсь въ чужія области, я потому стараются поскоре окончить дло.}. Человческій глазъ и его ощущенія для физики не боле какъ наблюдательный снарядъ, который даже не такъ точенъ и тонокъ, какъ иные снаряды, придуманные самими физиками, и посредствомъ этого снаряда физикъ замчаетъ и изслдуетъ т явленія, которыя составляютъ предметъ его науки — механическія (точне — кинетическія) явленія свта, т. е. движеніе, преломленіе, отраженіе, разсяніе и т. д. Точно такъ самыя причины свта, химическій процессъ горнія, накаливаніе отъ электричества и т. д. не составляли предмета изслдованій оптики, оптика беретъ свтъ тогда, когда онъ уже готовъ, и слдитъ за нимъ до тхъ поръ, пока онъ вкладывается въ формулы движенія.

Химія изучаетъ разнородность вещества, но физика не обращаетъ вниманія на эту разнородность, такъ какъ относительно движенія, относительно механическихъ законовъ всякое вещество ведетъ себя одинаково. Для физики въ сущности разнородныхъ веществъ не существуетъ, а могутъ быть только различныя механическія особенности въ устройств тлъ. И вотъ какимъ образомъ объ одномъ и томъ же предмет трактуютъ дв особыя науки: одна изслдуетъ вещество со стороны механическихъ явленій, а другая — со стороны элементарнаго его состава.

IV.

Можно бы привести еще много другихъ примровъ, показывающихъ, что различныя науки могутъ имть одинъ и тотъ же предметъ, изслдуемый лишь съ различныхъ сторонъ. До если мы удовольствуемся примрами и станемъ выводить слдствія изъ того положенія, которое ими доказывается, то можетъ-быть самые выводы покажутъ намъ, какъ врно и плодотворно принятое нами положеніе.

Если различныя науки могутъ относиться къ одному и тому же предмету, то значитъ никакая наука не исчерпываетъ своего предмета. Истинность такого утвержденія бросается въ паза сама по себ и его признаетъ каждый ученый, добросовстно вдумывавшійся въ свои занятія. Къ этому положенію можно свести ученіе позитивизма и другихъ философій, что мы не можемъ познавать сущность вещей. Изслдуя предметы научнымъ образомъ, мы ихъ познаемъ, но только въ извстномъ отношеніи, и ваше познаніе можетъ быть врнымъ, хотя и не бываетъ полнымъ. Никто не станетъ противорчить, если мы скажемъ, что зоологическая систематика не исчерпываетъ познанія животныхъ, что сравнительная анатомія также изучаетъ животныхъ лишь съ одной опредленной стороны, что физика не исчерпываетъ изученія вещества и химія, въ свою очередь, изучаетъ вещество только съ одной опредленной точки зрнія. Ни одна дйствительная наука не выходитъ изъ извстнаго круга понятій, которыми задается при своихъ изслдованіяхъ, всякая иметъ свою опредленную задачу и въ строгомъ пониманіи этой задачи заключается истинно-научный духъ изслдованій.

Если мы взглянемъ на уклоненія отъ такой постановки дла, то еще сильне убдимся въ ея правильности. Всего чаще преувеличенныя требованія отъ наукъ длаются такъ-называемыми профанами, т. е. людьми чуждыми наукамъ и потому естественно ставящими вопросы знанія въ самомъ общемъ и абсолютномъ смысл. Что такое вещество? Какъ образовались организмы? Какъ происходитъ ощущеніе? Что такое жизнь, душа?— Такіе и подобные вопросы предлагаются ученымъ, а потокъ, когда не оказывается удовлетворительныхъ отвтовъ, разсыпаются упреки въ незнаніи и безсиліи. Между тмъ дйствительное дло науки, ея строгая работа, разршающая опредленную задачу, остается непонятою и неоцненною. Профанъ не поникаетъ задачи,— слдовательно, и не видитъ интереса въ изслдованіяхъ, ведущихъ къ ея разршенію.

Если возьмемъ науки съ задачами очень узкими, то такое непониманіе не покажется даже страннымъ. Положимъ, мы выбрали предметомъ изслдованія человческое тло. Это тло есть, безъ сомннія, самый занимательный изъ всхъ вещественныхъ предметовъ, самый красивый, самый загадочный, самый сложный. Одна изъ наукъ, занимающаяся этимъ предметовъ, есть анатомія въ тсномъ смысл этого слова. Станемъ ли мы осуждать профана, если эта наука покажется ему только отчасти любопытною, а большею частью чрезвычайно скучною? Анатомія иметъ очень узкую задачу — описать форму и расположеніе всхъ различныхъ частей человческаго тла. Принципъ анатоміи самый простой: все, что можетъ быть различено въ тл, какъ отдльное механически, или какъ различное по строенію, консистенціи, цвту и вообще физическимъ свойствамъ,— должно быть отдльно описано, наименовано особымъ словомъ и поставлено на свое мсто въ правильной систем всхъ такихъ частностей,— систем, слдующей порядку естественнаго сродства. Послднее требованіе — требованіе естественной системы — даже часто откидывается: такъ, напримръ, даже сравненіе между анатоміей верхнихъ я нижнихъ конечностей иногда не считается важнымъ, и части тхъ и другихъ обыкновенно описываются какъ особые органы, а не какъ повторяющіеся. Остается такимъ образомъ голое описаніе, въ которомъ не иметъ важности даже порядокъ и сродство описываемыхъ частей, а важны только полнота и точность. Очевидно, интересъ подобной задачи чрезвычайно малъ сравнительно съ тмъ многообразнымъ и неопредлимо-глубокимъ интересомъ, съ которымъ чуждый наук человкъ можетъ приступить къ изученію предмета анатоміи {Съ восторженностію, свойственною нмцамъ, Гиртль написалъ слдующую похвалу своей наук: ‘Анатомія въ обширномъ смысл есть наука объ организаціи. Она разлагаетъ организмы на ихъ ближайшія составныя части, изслдуетъ отношеніе ихъ однихъ къ другимъ, научаетъ ихъ вншнія, чувственно воспринимаемыя, свойства и ихъ внутреннее строеніе и по мертвому узнаетъ то, чмъ было живое. Она руками разрушаетъ законченное зданіе, чтобы вновь возвести его въ ум и какъ бы возсоздать человка. Боле великолпной задачи не можетъ себ поставить человческій умъ. Анатомія есть одна изъ привлекательнйшихъ и вмст основательнйшихъ естественныхъ наукъ и стала такою въ короткое время, такъ какъ ея эра обнимаетъ только два столтія. Если вмст съ римскимъ ораторомъ мы будемъ опредлять науку какъ cognitio certa ex principiis certie, то анатомія между всми естественными пауками занимаетъ первое мсто’ (J. Нуrtl: ‘Lehrbuch der Anatomie des Menschen’, 11 Anfl. Wien, 1870, S. 10). Къ чему вс эти преувеличенія и неточности? Нтъ сомннія, они однако же искренни и показываютъ, что умъ человка можетъ съ жадностію насыщаться и анатомическими познаніями.}.

Всего замчательне, конечно, т случаи, когда сами науки какъ будто скучаютъ своими задачами и обнаруживаютъ стремленіе выйти изъ своихъ предловъ: такъ, анатомы рдко признаютъ надобность удерживаться отъ физическихъ замчаній, зоологи говорятъ о красот, польз и вред животныхъ, юристы разсуждаютъ о нравственности, политико-экономы — о счастіи человчества и т. д. Подобныя выступленія изъ предловъ всегда поражаютъ своею неправильностью и тмъ обнаруживаютъ существованіе границъ, которыхъ не должна переступать наука. Вс такіе случаи основаны на ложномъ представленіи, что содержаніе науки опредляется лишь областью ея предмета. При такомъ опредленіи въ сущности невозможно было бы найти границъ науки, такъ какъ оказалось бы, что почти всякая наука касается до всего на свт,— напримръ, зоологія можетъ включить въ себя весь міръ человческихъ длъ и отношеній, такъ какъ человкъ есть одно изъ животныхъ. Одинъ довольно извстный французскій философъ, Дестутъ де-Траси, такъ и взглянулъ на это дло. Онъ написалъ подъ общимъ названіемъ идеологіи теорію познанія, общую грамматику и логику, и во введеніи говорить: ‘идеологія есть часть зоологія’ {‘lmens d’ideologie’, par Destutt de-Tracy, d. 2. Paris, 1804, p. IX.}.

Нсколько дале онъ поясняетъ: ‘Локкъ первый пытался наблюдать и описать человческій умъ, какъ наблюдаютъ и описываютъ свойства какого-нибудь минерала или растенія, или замчательное обстоятельства въ жизни какого-нибудь животнаго: такимъ образомъ онъ сдлалъ изъ этой науки часть физики’ {Ibid., р. XI.} (Подъ физикой тутъ очевидно разумется естественная исторія или даже вообще наука о природ.)

Разсуждая подобнымъ образомъ, можно вывести, что и химія, и физика (въ ныншнемъ ея смысл) изучаютъ все существующее и совершающееся въ вещественномъ мір. Ошибочныя понятія этого рода проскользнули, напримръ, у Берцеліуса. Его знаменитый трактатъ химіи начинается такъ: ‘Опредленіе химіи. Природа, которая насъ окружаетъ к въ которой мы сами — одно изъ звньевъ, состоять (буквально — сложена, compose) изъ нкоторыхъ элементарныхъ тлъ или элементовъ. Познаніе этихъ тлъ, ихъ взаимныхъ соединеній, силъ, на которыхъ основаны эти соединенія, и законовъ, по которымъ дйствуютъ эти силы, составляетъ химію’ {Berzelmt: ‘Trait de chimie’. 1845, t. I, p. 9.}.

Изъ этихъ словъ выходило бы, что химія изучаетъ составъ (и законы, силы и элементы составленія) природы и всхъ ея звньевъ, въ томъ числ и человка. Между тмъ задача химіи вовсе не такова. Природа какъ нчто цлое, или, пожалуй, какъ нчто безконечное, различныя ея звнья и то звно, которое называется человкомъ, вовсе не разсматриваются химіей. Ею разсматриваются лишь т вещества, которыя встрчаются въ природ и ея звньяхъ, тотъ матеріалъ, изъ котораго эти звнья построены, что же касается до формы и возлположенія этихъ веществъ,— до того, какъ изъ нихъ построены звнья природы,— то до этого и подобнаго химіи вовсе нтъ дла. Въ химическомъ смысл очень неправильно будетъ сказать: человкъ состоитъ изъ такихъ-то и такихъ-то элементовъ,— такъ можно сказать только объ опредленномъ веществ, человкъ же для химіи не есть вещество, а есть вещь, заключающая въ себ многія различныя вещества.

Предыдущія замчанія можно бы расширить и углубить многими соображеніями: отъ дйствительныхъ свойствъ и отношеній наукъ зависитъ самое ихъ появленіе и весь ходъ ихъ исторіи, свойства и отношенія наукъ имютъ корень въ самой природ нашего познанія вообще, и, слдовательно, нашъ вопросъ можетъ подняться до высшихъ началъ философіи и можетъ захватывать безчисленныя историческія подробности. По сказаннаго уже достаточно, чтобъ указать на главную нашу мысль, на то, что область каждой науки опредляется не ея предметомъ, а ея задачею,— не какимъ-нибудь отдломъ дйствительнаго міра, а лишь опредленною стороною, съ которой она смотритъ на вещи. Наука есть всегда дло отвлеченное: вмсто частныхъ предметовъ она разсматриваетъ общія понятія, вмсто отдльныхъ, цльныхъ явленій — ихъ элементы, по возможности самые простые ы, слдовательно, самые распространенные. Чтобы понять сущность и предлы какой-нибудь науки, нужно знать именно образъ ея дйствія, то-есть съ какой стороны она берегъ предметы, какого рода анализъ она стремится совершить. Для большей ясности и краткости, мы хотимъ употребить здсь сравненіе, но такое, которое во многомъ вполн совпадаетъ съ сущностью вопроса.

Знаніе часто называютъ созерцаніемъ, зрніемъ, и между зрніемъ и знаніемъ дйствительно есть большое сродство. Въ зрніи же всмъ намъ извстно и понятно слдующее обстоятельство: каждый предметъ является намъ съ различныхъ сторонъ, если мы смотримъ на него съ различныхъ точекъ. Въ этомъ простомъ факт содержатся весьма существенныя черты зрительнаго познанія, которыя, какъ мы думаемъ, принадлежатъ и вообще научному познанію, а именно:

1. Хотя и познаваемый предметъ одинъ и тотъ же, и познающее существо одно и то же, но получаются различныя познанія.

2. Это различіе въ одинаковой мр зависитъ какъ отъ познаваемаго предмета, такъ и отъ познающаго существа.

3. Эти различныя познанія, будучи вполн различны, не представляютъ ни малйшаго противорчія одно другому.

4. Зрніе наше не только даетъ намъ такія различныя познанія, но и никакихъ другихъ дать не можетъ. Вс эти познанія односторонни, но такъ, что вс истинны.

Если мы обобщимъ т отношенія между познаваемымъ предметомъ и его познаніемъ, которыя обнаруживаются въ этомъ случа, то, кажется, получимъ самое правильное понятіе о нашемъ познаніи вообще. На знаменитый вопросъ: какъ отдлить субъективное въ нашемъ познаніи отъ его объективнаго содержанія,— нужно отвчать, что никакое отдленіе здсь невозможно, что опредленная точка зрнія (т. е. субъективный элементъ) есть необходимое условіе познанія, которое не только не лишаетъ его объективности, а одно лишь и длаетъ его объективнымъ, такъ какъ только съ опредленной точки можетъ получиться опредленный образъ. На вопросъ: можемъ ли мы познавать сущность вещей, и какъ проникнуть за границы явленій, за покровъ видимости,— нужно отвчать, что всякое дйствительное познаніе открываетъ намъ извстную сторону сущности предмета, что оно лишь неполно, а ни въ какомъ случа не неврно и не призрачно. Наконецъ, существованіе различныхъ наукъ, какъ бы различныхъ родовъ знанія, и т противорчія между ними, которыя кажутся иногда непримиримыми, объясняются односторонностію каждой науки — не въ дурномъ смысл односторонности, а въ хорошемъ, въ смысл правильно и твердо установленной точи зрнія. Изслдуя одну и ту же дйствительность, науки не могутъ дойти до взаимнаго отрицанія. Такое отрицаніе возможно только тогда, когда у насъ нтъ яснаго сознанія о нашемъ дл, то-есть когда мы или не имемъ опредленной точи зрнія, или придаемъ нашимъ познаніямъ не то значеніе, какое имъ дйствительно принадлежитъ.

VI.
Опредленіе вещества.

То, что мы называемъ точкой зрнія въ наук, разумется, дло боле существенное и глубокое, чмъ точка зрнія въ обыкновенномъ смысл. Въ наук это будутъ т основные принципы и понятія, подъ которыя она подводитъ дйствительность. Исторія показываетъ, что эти понятія вырабатываются съ величайшимъ трудомъ, что это какъ бы новые органы, которые въ теченіе столтій выращиваетъ у себя человческій умъ. Можно, конечно, построить нкоторую теорію этихъ понятій и пытаться а priori опредлить различія въ принципахъ наукъ и ихъ взаимное отношеніе. Но есть другой путь, ведущій къ той же цли, но совершенно надежный и, вроятно, боле плодотворный: это — изученіе самихъ наукъ въ ихъ глубочайшихъ основахъ и въ ихъ историческомъ развитіи. Всякій, занимавшійся науками, знаетъ, что науки суть очень твердые и ясные факты, явленія, независящія отъ нашего произвола. Употребляя фигурный языкъ, мы должны сказать, что науки начинаются, растутъ, развтвляются, обособляются не по случайнымъ причинамъ или но желаніямъ людей, а по нкоторой внутренней сил вещей, очень глубокой и крпкой. Припомнивъ, что ученые и мыслители нердко пытались обнять однимъ взглядомъ всю область знанія и распредлить вс ея части наилучшимъ образомъ, при этихъ попыткахъ было придумываемо много новыхъ наукъ, долженствующихъ замстить извстные проблы и посвятить себя извстнымъ нершеннымъ задачамъ. Но исторія шла вовсе не сообразуясь съ этими планами. Появлялось раздленіе тамъ, гд предполагалось сплошное единство, возникали втви знанія, о которыхъ и не мечтали составители плановъ, тогда какъ почти вс вновь проектированныя пауки оставались мечтаніями.

Таковы факты, представляемые намъ исторіей наукъ, и мы можемъ ихъ изучать подобно другимъ фактамъ, т. е. съ добросовстностью и объективностью, съ тмъ самоотреченіемъ, которое не даромъ приписываютъ натуралистамъ. Если природа наукъ такова, какъ мы объяснили выше, то-есть если каждая паука представляетъ односторонность и развивается подъ условіемъ этой односторонности, то на дйствительно существующихъ отрасляхъ знанія мы можемъ убдиться въ этомъ факт и можемъ изучать, въ чекъ именно состоитъ то отношеніе въ предмету, которое мы фигурно называемъ односторонностью.

Возьмемъ, напримръ, физику и химію. Каждая изъ этихъ наукъ одинаково обнимаетъ все, что называется вещественнымъ, но каждая относится къ нему по-своему. Физика смотритъ на него съ точки зрнія механики, химія же — съ точки зрнія состава изъ элементовъ. Какая изъ этихъ наукъ возьметъ на себя дать намъ отвть на вопросъ: что такое вещество? Несмотря на то, что химія, повидимому, глубже проникаетъ въ сущность вещества, весьма замчательно, что утвердившееся и общепринятое въ наукахъ понятіе о веществ — чисто физическое. Такъ какъ физика подводитъ вс явленія подъ движеніе, то для нея не существуетъ разнородныхъ веществъ,— для нея все существующее вещество одинаково и представляетъ лишь массу, такъ или иначе распредленную въ пространств. Масса есть опредленіе вещества по отношенію къ движенію. Когда два предмета получаютъ отъ данной силы одинаковое движеніе, то мы говоримъ, что они равны по своей масс. Такъ какъ физик ничего не нужно знать въ вещахъ, кром ихъ массы, то она и опредляетъ вещество какъ массу, какимъ-нибудь образомъ занимающую пространство. Вещество для физика можетъ быть только боле или мене плотнымъ, но никакой другой разнородности она въ немъ себ представить не можетъ. И это и есть наше обыкновенное понятіе о веществ, въ которомъ мы ничего не представляемъ, кром наполненія пространства и инерціи. Но химія пошла дальше, или нашла другую точку зрнія на предметъ. Обыкновенно говорятъ, что если мы станемъ раздроблять какой-нибудь предметъ на части и дойдемъ до послднихъ предловъ физическаго дленія, то дальше еще можетъ-быть возможно будетъ сдлать дленіе химическое. Частица недлимая физически можетъ быть еще химически раздлена на свои элементы. Такимъ образомъ для химика вещество подвержено метаморфозамъ,— такимъ сліяніямъ, распаденіямъ, аллотропическимъ измненіямъ, о которыхъ ничего не знаетъ физика. И весьма интересно, что законъ сохраненія вещества причисляется обыкновенно въ принципамъ химіи и даже почитается открытіемъ химиковъ. Понятно въ самомъ дл, что для физика никогда не могло быть и вопроса о такомъ закон, такъ какъ ясно, что вещество, передвигаясь, то-есть перемняя мсто въ пространств, никакъ не можетъ ни теряться, ни нарастать. Но химикъ, изслдующій стихійную природу вещества, могъ, конечно, прійти къ вопросу: не исчезаетъ ли, или не нарастаетъ ли вещество подъ его руками. Оказалось, что нтъ, оказалось, что, какимъ бы превращеніямъ ни подвергалось вещество, масса его не умаляется и не увеличивается. То-есть въ сущности оказалось, что химія ни мало не нарушаетъ физики, что вещество, разсматриваемое химически, ни мало не измняетъ результатовъ, получаемыхъ когда мы разсматриваемъ его физически. Вотъ примръ согласованія двухъ различныхъ точекъ зрнія. Мы можемъ изъ него заключить, что законъ сохраненія вещества никогда не встртятъ себ противорчія, сколько бы новыхъ изслдованій мы ни производили,— не потому не встртить, что таково повелніе природы или такова сущность вещества, а потому, что мы беремъ здсь предметъ лишь съ строго опредленной стороны (разсматриваемъ дйствительность только со стороны движенія, со стороны массы), и, слдовательно, какія бы другія стороны у него ни были, не можетъ быть ни причины, ни надобности, по которой бы познаніе этой стороны оказалось ложнымъ.

Вопросъ этотъ можно бы разъяснить еще боле, еслибы вдаться въ логическія и метафизическія соображенія. Но мы лучше сдлаемъ нкоторые выводы, которыми также разъяснится сущность дла. Если справедливо, что химія и физика изучаютъ одинъ и тотъ же предметъ, но съ равныхъ точекъ зрнія, то, значитъ, ни одна изъ нихъ не исчерпываетъ предмета, и даже не исчерпываютъ его об вмст. Почему не предположить, что въ длинный рядъ вковъ, которые человчество иметъ передъ собою, не откроются новыя стороны, съ которыхъ можно будетъ разсматривать вещество, и не возникнутъ новыя, неизвстныя намъ, науки о вещественномъ мір? Одна изъ такихъ наукъ, именно наука о формахъ вещества, уже начала складываться подъ именемъ кристаллографіи. Для физики и для химіи вещество не иметъ никакой опредленной формы, форма полагается случайною для вещества и оно химически и физически не измнится, какую бы форму мы ему ни дали. Но вещество, какъ оказывается на дл, заключаетъ въ себ принципъ опредленной формы, которая всегда является, если есть для того удобныя условія. Формы эти, какъ извстно, таковы, что ихъ нельзя вывести просто изъ механическихъ понятій, т. е. мы не получимъ ничего подобнаго кристаллу, если припишемъ всмъ частицамъ совершенно однороднаго и безформеннаго вещества какія-нибудь одинаковыя, опредленныя силы и движенія. Поэтому, кажется, кристаллографіи придется искать основныхъ понятій, независимыхъ отъ механическихъ началъ, и, слдуя пути, указанному Вейсомъ, установить для себя особую точку зрнія на вещество {Христіанъ ‘Самуилъ Вейсъ (Weisz), подъ вліяніемъ Канта и Шеллинга, отказался отъ атомовъ,— слдовательно, и отъ атомистическаго объясненія кристалловъ,— и основалъ въ кристаллографіи т самостоятельные пріемы, которыхъ она держится теперь.}.

VII.

Обратимся теперь къ физіологіи, понятія которой мы желаемъ въ особенности изслдовать. Что такое физіологія?— Физіологія есть наука о явленіяхъ, совершающихся въ органическихъ тлахъ, преимущественно въ животныхъ и главнымъ образомъ въ человческомъ тл. Таково обыкновенное, ходячее понятіе. Первоначально предметомъ этой науки было даже просто одно человческое тло. Физіологія есть сокращенное названіе, а полное названіе было физіологія человческаго тла (physiologie corporis humani, наприм. у Галлера, 1757 г.) Но и оганнесъ Миллеръ, и Людвигъ писали свои курсы подъ заглавіемъ: ‘Physiologie des Menschen’, употребительнымъ и до сихъ поръ. А Рудольфи еще прямо опредлялъ: ‘физіологія есть ученіе о человческомъ организм’ {К. А. Ruddphi:’Grundriss der Physiologie’. Berlin, 1821, Bd. I, S. 1.}. Такимъ образомъ физіологія вначал считала своимъ предметомъ одинъ только видъ (species) органическихъ существъ. Она отказалась отъ такого ограниченіи только по неизбжному ходу научнаго движенія, такъ какъ по самой своей природ никакая наука не можетъ остановиться на частномъ предмет, а непремнно станетъ образовывать общія понятія, имющія силу для множества однородныхъ вещей. Нельзя, наприм., изслдовать мускулы и нервы исключительно человческіе, такъ какъ полученные результаты непремнно будутъ общіе, будутъ приложимы ко всякимъ мускуламъ и нервамъ. Эта неизбжная общность добываемыхъ познаній не могла не сдлаться очевидною для изслдователей, несмотря на старинный предразсудокъ, готовый отвергать всякое сближеніе между человкомъ и животными. Такимъ образомъ животныя вполн вошли въ область физіологіи, а затмъ вошли въ нее и растенія, когда тмъ же порядкомъ открылись общія черты въ жизни тхъ и другихъ. До сихъ поръ, впрочемъ, физіологія растеній держится нсколько особнякомъ и послднее сочиненіе Клода Бернара {‘Lons sur les phnom&egrave,nes de la vie communs aux animaux et aux vgtaux’. Paris, 1878.} еще настаиваетъ на необходимости общаго изученія основныхъ явленій органической жизни.

Какъ бы то ни было, но изъ всего сказаннаго видно, что физіологія опредляется не своею задачей, не понятіями, подъ которыя подводитъ явленія, а нкоторымъ предметомъ, все равно — будетъ ли этотъ предметъ одинъ человкъ или весь органическій міръ. Такъ понималась эта наука отъ начала: слово физіологія, по смыслу греческихъ корней, значитъ то же, что физика, и слдовательно физіологія въ тсномъ значеніи есть физика человка, а въ обширномъ — физика органическихъ тлъ, то-есть одинъ изъ отдловъ de la physique particuli&egrave,re, какъ называли французы въ прошломъ столтіи всю естественную исторію. Слдовательно, это было бы не что иное, какъ приложеніе физики (а нынче слдуетъ прибавить и химіи) къ изслдованію опредленнаго рода предметовъ. Въ настоящее время намъ извстны науки, вполн подходящія подъ такое понятіе и по сущности дла не могущія подойти ни подъ какое другое: такова, напримръ, физика земного шара, иначе физическая географія, точно также ставятся нердко ввид отдльныхъ наукъ — физика солнца, физика звздъ и т. д. Изъ этихъ примровъ видно, что, когда наука прямо и исключительно опредляется своимъ предметомъ, она не иметъ никакой самостоятельности, а состоять изъ круга изслдованій, который лишь для удобства работы и изученія отдляется въ особую область. Вс научныя положенія, вс методы и пріемы такихъ наслдованій принадлежатъ общей физик и общей химія, и если астрофизикъ успетъ найти новую черту законовъ природы, то эта черта тотчасъ отходитъ въ область общей науки, а не остается принадлежностью астрофизики. Спрашивается теперь, такова ли и наука физіологіи? Имемъ ли мы дйствительно право заране отрицать въ ней всякую самостоятельность, или же намъ слдуетъ искать для нея своеобразныхъ основаній и считать ее, какъ настаивалъ Клодъ Бернаръ, наукою самобытною, независимою, автономическою? {Science distincte, autonome et indpendante. Cl. Bernard: ‘De la physiologie gnrale’. Paris, 1872, p. 330.}.

VIII.

Что физіологія — если не въ дйствительности, то по существу своему — есть самостоятельная наука, открывается уже изъ того, что мы не можемъ стереть границъ ея предмета, не можемъ сказать, что взяли ея предметъ произвольно — такъ, какъ старинные физіологи произвольно длали предметомъ своей науки одно человческое тло. Физіологія человка не есть и не можетъ быть самостоятельною наукою, но и общая физіологія — physiologie gnrale — Клода Бернара никакъ не можетъ быть слита съ другими науками. А именно предметы, которыми она занимается, организмы, вынуждаютъ насъ смотрть на себя такъ, какъ мы не можемъ смотрть на остальные предметы природы. Скажемъ прямо: организмы являются намъ какъ нкоторыя существа, тогда какъ во всемъ остальномъ мір мы не можемъ видть никакихъ существъ, мы ничего не можемъ подвести подъ понятіе ‘существа’. Часто говорятъ: ‘организмы суть тла природы, отличающіяся отъ другихъ тмъ-то и тмъ-то’,— и такимъ образовъ подводятъ организмы подъ общее понятіе тла вмст съ другими предметами. Но въ сущности не слдовало бы говорить ни о какихъ тлахъ, кром тлъ организмовъ. Да таково, кажется, во всхъ языкахъ первоначальное понятіе слова тло — corpus, . Въ природ другихъ настоящихъ тлъ нтъ, и доказательство — то, что нтъ и никакой науки о другихъ тлахъ. Подъ тлами понимается обыкновенно какая-нибудь часть вещества,— слдовательно, нчто совершенно неопредленное, произвольное. Физика и химія изслдуютъ не тла, а только — и исключительно — вещества. Терминъ тло совершенно ошибочный и подъ выраженіями: общія свойства, и т. п.— слдуетъ всегда разумть общія свойства веществъ, простыя вещества и т. д. Физика вовсе не занимается магнитами, а изучаетъ только магнетизмъ, химія вовсе не изслдуетъ золотыхъ вещей, но опредляетъ свойства золота. Только вслдствіе нашего постояннаго стремленія къ предметности, мшающаго намъ держаться на данномъ уровн отвлеченія, мы стали говорить о тлахъ въ физик и химіи. Даже если мы возьмемъ такъ-называемыя небесныя тла, представляющія какъ будто полную самостоятельность, то и тутъ не найдемъ никакого препятствія правильному отвлеченію: отдльность и величина каждаго изъ нихъ случайны въ глазахъ физика, вс они, только различныхъ размровъ, капли вещества, и физикъ вс ихъ, даже самое солнце, долженъ подвести подъ одну категорію съ тою каплей воды, которая такъ мала, что не можетъ упасть и плаваетъ въ воздух.

Въ дйствительности физики и химики никогда не разсматриваютъ никакихъ тлъ — ни большихъ ни малыхъ, ни естественныхъ ни искуственныхъ. И такъ какъ, по понятію вещества, какъ бы ни мала была его доля, оно должно представлять вс свойства ему принадлежащія, то физики и химики обыкновенно и разсматриваютъ частицы вещества, разумя подъ этимъ именемъ или части вещества неопредленно-малыя, или такія, которыя уже и раздлить невозможно, если только допускается такой предлъ дленія. Такъ точно и кристаллографъ не измряетъ величины кристалловъ, а опредляетъ т отношенія его размровъ, которыя одинаково принадлежатъ всмъ кристалламъ изучаемаго вещества, даже микроскопическимъ.

Совершенно иное дло — организмы. Они — не вещества, а существа, т. е. всякій организмъ есть вещественный предметъ, имющій приблизительно опредленную величину и представляющій нчто единое и цлое, недлимое, особь. У физиковъ и химиковъ существами, особями, могутъ быть названы только атомы, или т частицы, состоящія изъ разнородныхъ атомовъ, которыя, по ученію химиковъ, составляютъ предлъ физическаго дленія сложнаго (химически) вещества. Но между тмъ какъ атомы и частицы суть пока лишь созданія нашей мысли,— недлимость я цльность ихъ спасаются лишь тмъ, что мы длаемъ ихъ въ нашей мысли безмрно малыми,— индивидуальность организмовъ есть фактъ дйствительнаго опыта и нимало не нарушается тмъ, что механически организмы точно такъ же длятся, какъ и вс другіе вещественные предметы. Ходъ человческой мысли здсь довольно ясенъ. Чтобы создать въ своемъ воображенія мертвыя существа (такъ можно назвать атомы), мы должны были отнять у нихъ общія свойства вещества — длимость, сжимаемость, упругость, способность принимать и измнять форму и подвергаться химической метаморфоз. Эти свойства нужно было отнять, такъ какъ, очевидно, изъ вещества, разсматриваемаго только какъ вещество, какъ однородный, неопредленный по количеству матеріалъ, невозможно построить никакихъ существъ. Между тмъ организмы, живыя существа, принуждаютъ насъ смотрть на себя какъ на особи, хотя съ вещественной стороны не даютъ къ тому никакого повода. Высшія животныя, конечно, суть недлимыя въ самомъ строгомъ смысл слова. Но когда кошка съдаетъ мышь, то передъ нашими глазами два недлимыхъ сливаются въ одно, изъ двухъ существъ выходитъ одно существо, что никогда не можетъ случиться съ атомами и что составляетъ самую понятную въ мір вещь, какъ скоро на кошку и на мышь мы станемъ смотрть какъ на два куска вещества, которые сначала были отдльны, а потомъ соединились. Точно такъ никакой атомъ не можетъ распасться на два или нсколько новыхъ атомовъ, тогда какъ для органическихъ особей такое распаденіе есть неизмнный законъ, и если мы разржемъ прсноводнаго полипа на куски, то изъ каждаго куска выйдетъ новый полипъ, совершенно такъ, какъ, разбивъ магнитъ на части, мы получимъ столько магнитовъ, сколько будетъ частей. Атомы неизмнны, а организмы измняются, какъ все на свт. Наши атомы вчны, организмы же — существа временныя, срокъ ихъ существованія приблизительно опредленъ, какъ опредленъ, конечно, срокъ существованія и всякаго вещественнаго предмета.

Итакъ, если мы видимъ особи въ организмахъ недлимыхъ, а въ другихъ вещественныхъ предметахъ ихъ не видимъ, то это можетъ происходить только отъ того, что мы смотримъ на живыя существа съ особой точки зрнія, неприложимой къ мертвой природ. Почему мы ихъ считаемъ отдльными существами? Что значитъ быть цлымъ, быть единымъ?… Этихъ категорій мы не употребляемъ въ механик, физик и химіи. Откуда же явилась необходимость употреблять ихъ въ наукахъ объ организмахъ?

Если же мы согласимся, что здсь намъ нужны новыя категоріи, то мы обязаны старательно ихъ изслдовать и развить какъ можно полне. Намъ можно и не вдаваться въ логическія разысканія, а держаться въ своей области, въ наблюденіи и изученіи организмовъ, развивая только то, что они намъ сами подскажутъ, и только не смущаясь, когда видимъ, что подъ наши новыя категоріи не подходитъ мертвая природа. Такимъ образомъ физіологія прежде всего должна быть нкоторою онтологіей, ученіемъ о существахъ. Одинъ изъ знаменитыхъ физіологовъ, Флурансъ, даже дйствительно употребилъ это названіе, онъ написалъ книгу подъ названіемъ: ‘Ontologie naturelle’ — и такъ объясняетъ ея предметъ:

‘Я раздляю физіологію на два отдла: на физіологію функцій и физіологію существъ. Предметъ настоящаго сочиненія есть физіологія существъ. Я здсь буду изучать четыре вопроса: 1) видотвореніе существъ, 2) образованіе существъ, 3) распредленіе существъ въ пространств, на поверхности земного шара, и 4) распредленіе существъ по времени или по различнымъ эпохамъ земного шара’ {Е. Flourens: ‘Ontologie naturelle’. Paris, 1861, p. 3.}.

Замтимъ, что послдній вопросъ относится къ палеонтологіи, названіе которой, конечно, и подало Флурансу мысль объ его онтологіи.

IX.

Что же содержится въ томъ понятіи, подъ которое мы подводимъ организмы? Всего проще будетъ, если мы разсмотримъ, откуда мы получили это понятіе. Очевидно, существомъ прежде всего и боле всего каждый считаетъ самого себя. Для самого себя каждый человкъ есть нчто единое и цлое,— до такой степени единое и цлое, что онъ готовъ даже отвергать всякую мысль о своемъ измненіи, раздленіи и уничтоженіи. Наше я есть, повидимому, такой ясный центръ, что были мыслители, требовавшіе признанія его вчнаго существованія, подобно тому, какъ правоврные атомисты признаютъ вчность каждаго атома.

По отношенію къ этому-то я части нашего тла и оказываются связанными въ одно цлое. Именно он составляютъ причину его удовольствія и страданія и он служатъ орудіями его желаній. Вотъ почему мы признаемъ единство нашего тла и единство послдовательныхъ явленій, въ немъ совершающихся. Вс наши ощущенія и вс наши дйствія относятся къ одному и тому же центру нашего я и только потому считаются явленіями одного существа, иначе невозможно получить никакого единства. Такъ, напримръ, пламя горящей свчи, несмотря на опредленность формы и размровъ, на правильное и постоянное соотношеніе частей, не образуетъ никакого отдльнаго существа,— въ немъ нтъ единаго центра.

Если говорятъ о цлесообразности въ устройств организмовъ, то еще ясне, что дло идетъ о чувствующемъ и желающемъ существ. Цлью вообще можетъ быть только пріятное чувство или удовлетвореніе желанія. Поэтому изложеніе того, для чего нужны или служатъ различныя части организма, сводится въ конц концовъ къ объясненію того, что такое он для нашего я.

Отъ себя самого человкъ, по естественному ходу мысли, распространяетъ понятіе существа на другихъ людей, а потомъ и на всхъ животныхъ, приписывая и имъ ощущеніе и произволъ. Затмъ, по аналогіи, подъ то же самое понятіе существа подводятся и растенія, хотя это подведеніе, повидимому, уже лишено надлежащаго основанія. По мы невольно какъ бы одушевляемъ растенія, мы называемъ ихъ живыми существами, хотя жизнь въ тсномъ смысл значитъ только чувство и произволъ. Растеніе,— говоритъ Бюффонъ,— есть какъ бы спящее животное. Вообще дли насъ всякія существа суть непремнно живыя существа, т. е. въ обширномъ смысл существа одушевленныя, и мы могли бы, подобно Аристотелю, раздлять вс вещи на и , что соотвтствуетъ у этого философа нашему обыкновенному раздленію тлъ на неорганическія и органическія.

Итакъ, принципъ единства есть чисто психическій, заимствуемый нами отъ единства душевной жизни {Этотъ источникъ нашего понятія о единств организма почти вовсе не замчается. Приведемъ однако слова Вирхова, который, вслдствіе мысли, лежащей въ основаніи его целюлярмой патологіи, необходимо долженъ былъ придти къ ясному пониманію дла. Онъ говоритъ, ‘Вс дятельности, всходящія изъ нервной системы (а ихъ, конечно, очень много), не позволяютъ намъ признать единства нигд, кром нашего собственнаго сознанія, по крайней мр до сихъ поръ нигд нельзя было доказать какого-нибудь анатомическаго или физіологическаго единства. Еслибы можно было дйствительно показать, что нервная система со своими многочисленными особыми центрами есть средоточіе всякой органической дятельности, то чрезъ это еще не получилось бы того, чего мы ищемъ,— дйствительнаго единства. Если мы вполн уразумемъ затрудненія, противостоящія такому единству, то едва ли можно сомнваться въ томъ, что насъ въ истолкованіи органическихъ процессовъ постоянно вводятъ въ заблужденіе духовныя явленія нашего ‘я’. Такъ какъ мы чувствуемъ себя какъ нчто простое и единичное, то мы постоянно исходимъ изъ той мысли, что этимъ самымъ единичнымъ должно опредляться и все другое* (Die Cellalarpathologie’, 3 Aofl. Berlin, 1862, S. 265).}. Вещество само по себ не можетъ дать ничего единаго, такъ какъ по самому его понятію каждая часть его существуетъ самостоятельно, а если между его частями существуетъ связь, то эта связь всюду взаимна и однородна и не можетъ образовать никакой индивидуальности. Въ душевной же жизни единство въ пространств получается посредствомъ ощущенія и желанія, въ силу которыхъ для одного предмета существуютъ многіе другіе, сами другъ для друга не существующіе. А единство во времени получается посредствомъ памяти, въ силу которой прошлыя состоянія предмета связываются съ его настоящими состояніями. Психическое единство во всякомъ случа есть самый прямой и ясный примръ единства. Если мы и обобщимъ наше понятіе и, какъ это обыкновенно длается, вмсто душа будемъ говорить жизнь, то всегда должны однако помнить, что то жизненное единство, которое мы приписываемъ органическимъ недлимымъ, никакъ не есть вещественная цлость и отдльность или вещественная связь частей. Организмъ не есть вещественное цлое уже потому, что онъ постоянно поглощаетъ окружающія вещества и постоянно извергаетъ изъ себя нкоторую долю своихъ составныхъ частей. Растенія и животныя не могутъ существовать безъ атмосферы, они суть какъ бы части или придатки воздуха. Мало того, отъ всякаго организма можно отнять многіе изъ его органовъ и можно привить къ нему такія части, которыхъ онъ не имлъ, и однако жизненное его единство сохранится. Человкъ безъ рукъ и ногъ все-таки человкъ, и даже если мы, вгоняя свжую кровь въ только-что отрзанную голову собаки, находимъ, что голова эта обнаруживаетъ вс признаки чувства и желаній, мы должны признать се на это короткое время живымъ существомъ. Наоборотъ, трупъ животнаго для насъ уже не есть существо, хотя бы онъ представлялъ въ полной цлости и связи вс части живого животнаго. Словомъ, о цлости животнаго единства мы всегда судимъ не по вещественной цлости, а по проявленіямъ жизни, изъ которыхъ самыя несомннныя и ясныя суть чисто-психическія.

Такимъ образомъ и вообще мы должны отказаться отъ исканія вещественныхъ признаковъ жизни. Мы называемъ организмы живыми существами не по какимъ-нибудь ихъ вещественнымъ особенностямъ, а потому, что переносамъ на нихъ то понятіе жизни, которое почерпаемъ изъ самихъ себя и въ которомъ первоначально не заключается никакой вещественной черты. Съ вещественной же стороны организмы то же, что и другія тла, т. е. нкоторыя скопленія вещества — и только. Если мы пока остановимся на такомъ простомъ опредленіи, т. е. что организмы суть тла, которымъ мы, по какимъ бы то на было аналогіямъ, приписываемъ жизнь, то мы этимъ ничего не предршимъ и будемъ имть возможность изслдовать нашъ предметъ, не задаваясь никакими предвзятыми понятіями.

X.

Итакъ, мы если не опредлили, то по крайней мр отдлимъ тотъ предметъ, которымъ занимается физіологія. Она потому и существуетъ какъ особая наука, что иметъ свой отдльный предметъ,— предметъ такого рода, что изслдованіе его возбуждаетъ въ насъ живйшій интересъ. Но, чтобы быть самостоятельною наукой, вовсе не нужно, какъ мы видли, имть особый предметъ, а нужно имть особую задачу, самостоятельные пріемы и принципы, подъ которые подводятся изучаемыя явленія. Спрашивается: есть ли они у физіологіи?

оганнесъ Миллеръ, ученикъ Рудольфи, уже даетъ то опредленіе физіологіи, которое общепринято и до сихъ поръ. ‘Физіологія,— говоритъ онъ,— есть наука о свойствахъ и явленіяхъ органическихъ тлъ (животныхъ и растеній) и о законахъ, но которымъ происходятъ ихъ дйствія’ {‘Handbuch der Physiologie des Menschen’, В. I, S. I.}. Но если строго слдовать этому опредленію, то окажется, что физіологія едва ли иметъ какую-нибудь самостоятельность. Въ самомъ дл, о какихъ свойствахъ и явленіяхъ тутъ говорится?— Безъ сомннія, тутъ, по обыкновенію, подразумвается: обо всхъ, тутъ предполагается, что, какія бы свойства и явленія ни были наблюдаемы въ организмахъ, мы станемъ изслдовать вс ихъ и что такимъ образомъ не уйдутъ отъ нашихъ изысканій и жизненныя свойства, и явленія, т. е. то, что въ сущности составляетъ всю нашу цль. Различіе между тми и другими явленіями не только не указано въ опредленіи, но, напротивъ, умышленно скрыто,— умышленно потому, что иначе опредленіе обратилось бы въ тавтологію и было бы такое: ‘физіологія есть наука объ органическихъ явленіяхъ организмовъ’, или ‘о жизненныхъ явленіяхъ живыхъ тлъ’. Тутъ слово органическій или жизненный требуетъ опредленія, а его-то и хотлъ избжать Миллеръ, не забывшій кратко опредлить самое слово организмъ (это,— говорить онъ,— животныя и растенія).

Такая неясная постановка дла весьма естественно однако вытекаетъ, изъ условій, при которыхъ началась эта наука, и можно бы думать, что эта неясность также естественно исчезнетъ при дальнйшемъ ход науки. Можно бы думать, что, стараясь по возможности изслдовать вс и всякія явленія, какія бываютъ въ организмахъ, физіологія понемногу сама найдетъ и опредлитъ явленія, составляющія ея исключительную область, и съуметъ строго разграничить ихъ отъ всхъ остальныхъ. Такъ просто, однако же, не совершается развитіе наукъ. Всегда безплодно приступать къ изслдованію предмета такъ сказать съ пустыми руками, не имя какихъ-либо предметовъ и способовъ изслдованія, да и невозможно никакими средствами добиться отъ себя такой полной Пустоты,— мы непремнно внесемъ въ дло т или другія предвзятыя понятія, станемъ на извстную точку зрнія.

Въ настоящемъ случа возможна, очевидно, ройная ошибка: или мы, твердо держась за нашу исходную точку, будемъ принимать вс явленія организмовъ за ограническія, за жизненныя, или же мы, правильно или неправильно подводя ихъ подъ знакомыя намъ научныя понятія и имя возможность продолжать безъ конца такое подведеніе, никогда не дойдемъ до самостоятельной физіологической точки зрнія.

Первая ошибка, можно сказать, правильне второй. Въ самомъ дл, при второй ошибк, то-есть еслибы физіологія не имла никакой руководящей нити и задавалась бы неопредленною цлью изслдовать, какъ бы то ни было, какія бы то ни были явленія организмовъ, она могла бы потеряться въ совершенно ненужныхъ работахъ. Въ организмахъ можно найти свойства и явленія всевозможныхъ категорій. Органическія тла, какъ и всякія тла, представляютъ протяженность, непроницаемость, скважность, длимость и проч. Дале, они обладаютъ подвижностью, энергіей, тяжестью, они отражаютъ и пропускаютъ свтъ и звукъ, нкоторыя сами свтятъ я издаютъ звуки, кром того отдляютъ теплоту, электричество и т. д. Потомъ, они имютъ извстный химическій составъ, въ нихъ совершаются химическія соединенія и разложенія и т. д. При настоящемъ распредленіи задачъ и вопросовъ между науками, каждому однако ясно, что вс эти и подобныя свойства и явленія принадлежатъ къ области наукъ, совершенно отдльныхъ отъ физіологіи, и физіологъ, говоря, что онъ будетъ изслдовать явленія организмовъ, скрыто подразумваетъ, что онъ никакъ не будетъ изслдовать законовъ свта, теплоты, звука, электричества, а займется чмъ-то другимъ, будетъ выбирать явленія, важныя для него съ нкоторой особой точки зрнія.

Интересно здсь однако же то, что подобная передача явленій, происходящихъ въ организмахъ, въ область другихъ наукъ не всегда совершается молча, какъ дло само собою понятное, а часто требуетъ отъ физіолога обстоятельныхъ и строгихъ доказательствъ. У Клода Бернара мы находимъ слдующія замчанія: ‘Живыя существа производятъ теплоту, которая ничмъ не различается отъ теплоты, образуемой минеральными явленіями. Электрическія рыбы образуютъ или отдляютъ (секретируютъ) электричество, которое ничмъ не отличается отъ электричества металлическаго столба’ и проч. {Revue des Deux Mondes 1 Dec. 1867, p.8S0 (Статья: ‘Le probl&egrave,me de la physiologie gnrale’).}. Подобныхъ положеній можно составить множество, и вс они, какъ оказывается, нуждаются въ доказательств. Мы знаемъ въ самомъ дл, что многія изъ такихъ положеній были доказываемы и нкоторыя долго составляли предметъ сомнній ученаго міра. Такъ, однимъ изъ блестящихъ успховъ химіи считается доказательство, что соединенія, образующіяся внутри организмовъ, могутъ образоваться и вн ихъ.

Понятіе, на основаніи котораго возбуждаются вс эти вопросы, есть, очевидно, понятіе жизни. Какъ бы смутно мы ни представляли себ смыслъ этого понятія, оно интересуетъ насъ глубочайшимъ образомъ, и мы легко впадаемъ въ предубжденіе, что органическія тла различны отъ другихъ тлъ, такъ сказать, по самой своей природ,— слдовательно, не въ одной черт, а во многихъ чертахъ и даже во всхъ. Тугъ нами овладваетъ нкоторая очень естественная метафизика, по которой мы считаетъ вс свойства и явленія организмовъ за проявленія ихъ сущности, если же замчаемъ въ нихъ чисто-вещественныя черты, то мы готовы раздвоятъ организмы, разлагать ихъ на два особыя существа, на душу и тло, и тогда душ опять приписываемъ всестороннее различіе отъ вещества. Какъ бы то ни было, но, пока мы не имемъ никакого мрила, чтобъ отличать жизненныя явленія, пока не убдились, что для нихъ необходима особая точка зрнія, мы бываемъ очень расположены думать, что все, что ни совершается въ организмахъ, обнаруживаетъ на себ печать жизни, съ какой бы точки зрнія мы ни стали смотрть на совершающіяся явленія. И таковъ именно ходячій, обыкновенный взглядъ на дло, который мы назвали боле правильною ошибкой и который не чуждъ, какъ извстно, и ученымъ изслдованіямъ. Для людей незнакомыхъ съ наукою животная теплота, животное электричество должны представляться существенно различными отъ мертвой теплоты и мертваго электричества. Дыханіе, кровь, потъ, слезы живого существа кажутся профанамъ веществами еще какъ бы проникнутыми жизнью и потому содержащими такія составныя части, какихъ не найти въ неорганическомъ мір. Точно такъ вс движенія животнаго, звуки голоса, самая фигура тла кажутся какъ будто изъятыми изъ-подъ власти механическихъ законовъ и прямо зависящими отъ души, отъ жизни.

Такое животвореніе всхъ явленій организма происходитъ естественно и неудержимо и отъ него не были свободны самые великіе изслдователи. Для примра укажу на Клода Бернара. Несмотря на то, что этотъ истинно-геніальный ученый избгалъ, можно сказать, съ безпримрной чуткостью всхъ уклоненій отъ прямого пути науки, онъ однако же часто употребляетъ выраженія: живое вещество, органическое вещество, организованное вещество. Между тмъ химія, наука о вещахъ, не знаетъ никакого живого вещества, никогда не задается вопросами, живо или мертво какое-нибудь вещество, подлежащее ея изслдованію. Организованное вещество есть категорія еще боле неправильная. Можно представить себ, напримръ, что кто-нибудь сталъ бы разсматривать дома, со всмъ, что въ нихъ содержится, съ химической точки зрнія, положимъ, для того, чтобъ опредлить силу и скорость пожаровъ, но не странно ли было бы, еслибъ онъ сталъ говорить о домовомъ веществ&#1123,, какъ о чемъ-то особенномъ? Почти такъ же странно говорить и объ организованномъ веществ.

XI.

Выраженіе живое вещество и имъ подобныя должны быть избгаемы, между прочимъ, и потому, что они очевидно составляютъ остатокъ старой терминологіи, нкогда выражавшей опредленную теорію. Это — знаменитая теорія органическаго вещества, рядомъ съ которою необходимо поставить другую, игравшую въ физіологіи еще большую роль, теорію жизненной силы. Об теоріи совершенно однородны по своей методологической сущности и какъ нельзя лучше поясняютъ и обыкновенные пріемы науки, и т ошибки, какія происходятъ, когда эти пріемы прилагаются неправильно. Ученіе объ органическомъ веществ есть очевидно неправильное подведеніе органическихъ явленій подъ химическую точку зрнія, а ученіе о жизненной сил — неправильная постановка того же вопроса на точку зрнія чисто физическую.

Имя ежедневно передъ глазами зрлище созиданія и разрушенія организмовъ,— видя такъ ясно, что хлбъ и вино обращаются въ нашу плоть и кровь и что по смерти наше тло становится прахомъ, землею,— повидимому, невозможно было считать основою жизни особое вещество. Но когда стали длаться попытки раціональнаго объясненія явленій, то была сдлана и такая грубая попытка. Бюффонъ толковалъ объ органической матеріи, частицы которой разсяны повсюду и скопляются въ организмахъ, а по смерти ихъ разлетаются. Это была какъ бы особая стихія, состоящая изъ своихъ особыхъ атомовъ. Еслибы такъ, то между организмами и другими вещественными предметами существовало бы химическое различіе, изъ котораго и вытекали бы вс другія различія. Подобная мысль не могла выдержать никакого испытанія со стороны химіи, истинной науки о веществахъ, мы знаемъ, что по составу, по элементамъ организмы не отличаются отъ воды, воздуха и почвы.

Гораздо упорне держалась мысль о жизненной сил. Физика, наука о явленіяхъ совершающихся механически, обыкновенно составляетъ изъ группы какихъ-нибудь однородныхъ явленій особый разрядъ, она долго не видла между этими разрядами никакой связи и каждый изъ нихъ приписывала особой сил, такъ какъ подъ словомъ сила разумется именно причина движенія. Такъ въ физик явилась сила тяготнія, теплоты, электричества и т. д. Большею частью эти силы приписывались даже особымъ веществамъ, такъ-называемымъ невсомымъ. Такимъ образомъ получалось весьма стройное ученіе о каждой сил, и вмст съ тмъ силы сохраняла одна въ отношеніи къ другой какую-то вковчную самостоятельность. Вотъ эти-то пріемы и вздумали перенести на физіологію,— стали предполагать въ организмахъ особую силу, дйствію которой можно бы было приписать ихъ особыя явленія и для изученія которой требуется особая физика. Несмотря на всю явную насильственность такого обобщенія, оно однако долго держалось и съ жаромъ защищалось первоклассными учеными, очевидно, потому, что безъ него пришлось бы вовсе отказаться отъ отдльной науки объ организмахъ. Никто не могъ придумать никакой другой формулы, выражающей задачи физіологіи, формула, заимствованная изъ физики, казалась высшею научною формулой, какая возможна. Вотъ источникъ тхъ многочисленныхъ усилій, съ которыми ученые старались найти въ организмахъ противорчія какимъ-нибудь физическимъ или химическимъ законамъ, для того чтобы приписать появленіе этихъ противорчій дйствію особой силы. При этомъ забывалось одно: еслибы нашлась эта сила, то мы имли бы только одной физическою силой больше, имли бы новый разрядъ механическихъ явленій, жизнь же осталась бы столь же мало опредленною, какъ и прежде. Общій выводъ отсюда такой: пока мы не нашли той точки зрнія, съ которой можемъ различать живое отъ мертваго, не слдуетъ искать этого различія въ явленіяхъ какого бы то ни было другого порядка. Становясь на точку зрнія чуждую нашему вопросу, мы ничего не можемъ найти и, слдовательно, принуждены будемъ какъ будто отказаться отъ различія, котораго ищемъ, въ сущности же должны будемъ только признать, что между явленіями, наблюдаемыми нами съ данной точки зрнія, нтъ никакого противорчія.

XII.

Итакъ, вотъ первое правило физіологіи: организмы, разсматриваемые съ общихъ точекъ зрнія, вполн подчиняются законамъ, находимымъ съ этихъ точекъ.

Для примра мы возьмемъ слдующія общія точки зрнія: 1) геометрическую, 2) чисто механическую, 3) физическую, 4) химическую. Въ виду совершенно законнаго предубжденія относительно живыхъ тлъ и ради точнаго выясненія своей спеціальной задачи, физіологу необходимо вполн уяснить себ подчиненіе организмовъ этимъ точкамъ зрнія. Казалось бы, напримръ, что ненужно и говорить о неизбжномъ подчиненіи всхъ тлъ законахъ пространства. Но въ послднее время появилась теорія, по которымъ для организмовъ возможно уклоненіе даже отъ этихъ законовъ. Существуетъ, говорятъ, четвертое измреніе въ пространств, недоступное для нашей геометрія, но есть такіе люди, которые имютъ сношеніе съ этимъ измреніемъ, такъ что, вслдствіе этихъ сношеній, въ трехмрномъ пространств, закрытомъ со всхъ сторонъ, могутъ появляться изъ области четвертаго измренія различныя движенія и даже цлые вещественные предметы. Какъ бы кто ни смотрлъ на эти заявленія, истинно-научный физіологъ долженъ, кажется, здсь стать на чисто-математическую точку зрнія, а математикъ скажетъ, конечно, что если четвертое измреніе существуетъ, то его существованіе должно одинаково обнаруживаться во всхъ тлахъ,— оно не можетъ быть доступно только одному разряду тлъ, или какимъ-нибудь исключительно одареннымъ тламъ.

Въ чисто-механическомъ отношеніи требуется показать, что организмы неизмнно подчинены законамъ механики. Тутъ, какъ извстно, существуетъ постоянное предубжденіе относительно животныхъ. Не одни профаны крпко убждены, что тло животныхъ и его члены двигаются прямо вслдствіе желанія, т. е. что желаніе, актъ чисто-психическій, можетъ вывести вещественный предметъ изъ покоя и привести его въ движеніе съ извстною скоростью. Между тмъ въ дйствительности ничего подобнаго не бываетъ. Вс движенія животныхъ основаны на взаимномъ дйствіи частицъ ихъ тла, которое точно такъ же, какъ и въ вещественныхъ частицахъ мертвой природы, происходитъ строго по третьему закону Ньютона, т. е. такъ, что дйствіе равно противодйствію. Поэтому еслибы животное не имло никакой посторонней опоры, то не только его желанія, но и никакія сокращенія его мускуловъ не могли бы сообщить центру тяжести его тла ни малйшаго движенія, или не могли бы остановить или измнить движеніе, уже данное этому центру. Въ случа хе передвиженія,— слдовательно, когда животное измняетъ положеніе и движеніе своего центра тяжести,— всегда не только движется тло животнаго, но равное и противоположное движеніе сообщается почв, вод или воздуху. Вотъ элементарныя теоремы, которыя каждый долженъ бы усвоивать еще въ школ, наравн съ ученіемъ о круглот земли и о томъ, что земля обращается вокругъ солнца.

Съ такою же строгостію должно быть дале доказано, что вс физическіе и химическіе законы вполн соблюдаются въ органическихъ тлахъ. Есть предразсудокъ, который полагаетъ, что организмы не вполн подчинены даже тяжести, что мертвый человкъ гораздо тяжеле живого. Опроверженіе такого мннія, конечно, очень легко, но гораздо трудне показать, какимъ образомъ въ растеніяхъ соки подымаются вверхъ, почему въ прорастающемъ смени корешокъ направляется внизъ, а перышко вверхъ, и вообще объяснить различныя движенія веществъ и органовъ въ организмахъ. Во всхъ этихъ случаяхъ физіологъ обязанъ показать, что законы тяжести вполн соблюдаются и только вступаютъ въ сочетаніе съ законами волосности, эндосмоса и другихъ физическихъ явленій.

Въ физическомъ отношенія великій шагъ былъ сдланъ въ этомъ смысл основателемъ ныншней химіи, Лавуазье. Онъ сталъ измрять количество углекислоты, образующейся при дыханіи животнаго, и количество теплоты, отдляющейся въ то же время отъ того же животнаго, и оказалось, что одно количество къ другому приблизительно въ томъ самомъ отношеніи, въ которомъ количество углекислоты, образующейся при горніи угля, находится къ теплот, происходящей при этомъ горніи, изъ чего Лавуазье и заключилъ: ‘итакъ, дыханіе есть горніе’ {‘Mmoires de l’Academie Royale des Sciences’, 1870, p. 406.}.

Каковы бы ни были поправки, которыхъ требуетъ и этотъ опытъ и его анализъ, главный результатъ его вренъ, а всего врне самый путь этого изслдованія, т. е. та мысль, что, взявши въ животномъ физическое явленіе, теплоту, мы должны отыскивать для него и физическую причину, наприм. теплоту, образующуюся при химическомъ соединеніи. Поэтому Клодъ Бернаръ, такъ часто любившій длать историческіе очерки развитія физіологіи, справедливо приписываетъ опыту Лавуазье величайшую важность въ этой исторіи. Важность эта заключается не только въ указаніи правильнаго пути изслдованія, но и въ томъ преувеличеніи, которое естественно связалось съ открытіемъ Лавуазье, въ той мысли, что такимъ образомъ какъ будто физически объяснились явленія, казавшіяся несомннно жизненными, животное дыханіе, животная теплота. Самъ Клодъ Бернаръ нсколько впадаетъ въ это преувеличеніе: ‘Древнее изображеніе жизни,— говоритъ онъ,— уподоблявшее ее пламени, которое блещетъ и угасаетъ, перестало быть простою метафорой и стало научною дйствительностью. Въ самомъ дл, одни и т же химическія условія питаютъ огонь въ неорганической природ и жизнь въ природ органической’ {Revue des Deux Mondes, 16 Dec. 1667, p. 882.}. Здсь слово жизнь поставлено неврно,— изъ опыта Лавуазье слдуетъ выводъ только о теплот, а не о жизни.

Мы не будемъ перечислять здсь другихъ изслдованій, сущность которыхъ одинакова съ сущностью открытія Лавуазье. Этихъ прекрасныхъ и плодотворныхъ изслдованій сдлано много, но ходъ и результаты ихъ можно подвести подъ одну общую формулу: какое бы физическое или химическое явленіе въ организмахъ мы ни изучали, оно окажется строго подчиненнымъ законамъ своей области и на всемъ его протяженіи нигд не найдется случая, когда бы оно подпало какому-то иному управленію. Такимъ образомъ исторія физіологіи, подобно исторіи многихъ другихъ наукъ, состоитъ большею частію изъ разсказа о разрушеніи различныхъ предразсудковъ. Предразсудки являются у людей очень естественно, именно по необходимости какъ-нибудь мыслить о предмет. Естественно, что при этомъ умъ старается схватить предметъ въ его цлости, что онъ не останавливается на опредленной точк зрнія, а смшиваетъ ихъ вс, что онъ не задумывается на начал пути или на полдорог, а прямо придумываетъ результаты, которые бы вполн его удовлетворили. Поэтому, когда начинается наука, она находитъ свое поприще уже занятымъ вполн законченными созданіями фантазіи и готовыми отвтами на вопросы. Наук такимъ образомъ всегда приходится разрушать предразсудки, но это не есть одна лишь отрицательная скептическая работа, такъ какъ она возможна только посредствомъ твердаго установленія извстныхъ пріемовъ изслдованія и ихъ послдовательнаго проведенія. Маколей въ своей исторіи очень горячо доказываетъ, что въ жизни нужно быть непослдовательнымъ, но наука выше всего цнитъ послдовательность и несмущаясь длаетъ свои выводы, хотя бы ими разрушались самыя любимыя наши предположенія. Но если она такъ безпощадна ко всему ненаучному, то, конечно, внутри своей собственной области она должна еще тверже слдовать тому же правилу, т. е. строго держаться взятой точки зрнія, и потому наихудшею научною ошибкой будетъ та, когда мы сдлаемъ выводъ или слишкомъ широкій, или перескакивающій въ другое направленіе изслдованія.

XIII.
Сохраненіе энергіи.

Итакъ, не слдуетъ видть и искать ничего жизненнаго во всхъ физическихъ и химическихъ явленіяхъ, совершающихся въ организм. Въ немъ нтъ никакихъ особыхъ элементовъ, въ немъ есть только т простыя вещества, которыя входятъ въ него извн, и онъ теряетъ въ вс ровно настолько, сколько всятъ извергаемыя имъ вещества. Точно такъ каждая физическая сила не видоизмняетъ своего дйствія внутри организма и нтъ въ организм никакихъ особыхъ физическихъ силъ.

Противъ такихъ положеній въ насъ говоритъ обыкновенно сильный предразсудокъ. Разсматривая живыя тла съ какой-то общей и неопредленной точки зрнія, мы имъ неудержимо приписываемъ какую-то д&#1123,ятельность, видимъ въ нихъ даже самобытно изъ себя дйствующія существа и потому желаемъ во что бы то ни стало отыскать результаты этой дятельности въ нарушеніи или измненіи химическихъ и физическихъ законовъ. Правильная постановка дла показываетъ, что мы не знаемъ сами, чего ищемъ. Относительно физическихъ явленій наука достигла въ наше время самой общей и твердой формулы, которая не позволяетъ и думать о самобытной сил органическихъ тлъ. Эта формула есть законъ сохраненія энергіи, по которому физическая энергія есть нчто передающееся, видоизмняющееся, но ни въ какомъ случа не возрастающее и не убывающее.

Законъ этотъ считается нын главнымъ закономъ физики, но весьма интересно замтить, что онъ открытъ (если тутъ можно говорить объ открытіи) не физикой, а физіологіей. Въ самомъ дл, въ раціональной механик онъ, какъ извстно, указанъ еще Лейбницемъ, и потому давно долженъ бы былъ господствовать въ физик. Но смыслъ этого закона, его огромное значеніе — ускользали отъ ученыхъ и обнаружились только для физіолога, когда онъ размышлялъ о дйствія физическихъ силъ въ организм. Этотъ физіологъ былъ Робертъ Майеръ. Когда онъ заявлялъ о найденномъ имъ закон, то, конечно, выставилъ его какъ законъ физическій, но впослдствіи онъ разсказалъ, какимъ рядомъ мыслей онъ былъ приведенъ къ своему открытію, и такъ какъ на этотъ поучительный разсказъ обыкновенно мало обращаютъ вниманія, то мы приведемъ его здсь.

Въ 1840 году, находясь на остров Яв, Майеръ былъ удивленъ необыкновенно яркимъ цвтомъ венной крови у тхъ вновь прибывавшихъ на островъ европейцевъ, которымъ ему случалось длать кровопусканіе. Онъ объяснилъ себ это явленіе тмъ, что въ жаркомъ климат отъ организма меньше требуется теплоты и потому окисленіе крови идетъ гораздо слабе. Слдовательно, наблюденный фактъ подтверждалъ теорію Лавуазье. Таковъ былъ случай, который навелъ Майера на общія размышленія объ этой теоріи. Изъ этихъ-то размышленій и проистекло открытіе закона сохраненія энергіи. ‘Эта теорія исходитъ,— такъ разсуждалъ онъ,— изъ того основного положенія, что количество теплоты, происходящей при сгараніи даннаго вещества,, т. е. представляетъ величину, независящую отъ сопровождающихъ сгараніе обстоятельствъ, изъ чего въ частности слдуетъ, что химическій эффектъ горючихъ веществъ нисколько не измняется и отъ физическаго процесса,— другими словами, что живой организмъ со всми своими загадками и чудесами не можетъ произвести теплоты изъ ничего’.

До животныя имютъ возможность производить теплоту еще другимъ образомъ: именно, они могутъ посредствомъ своихъ движеній, напримръ, треніемъ, произвести вн своего тла извстное количество теплоты. Спрашивается теперь, слдуетъ ли и эту теплоту отнести на счетъ горнія, происходящаго въ организм?

Опираясь на то, что организму нельзя приписать способности создавать теплоту изъ ничего, Майеръ отвчалъ утвердительно, то-есть что если животное вн своего тла механически производитъ теплоту, то сумма этой теплоты и той, которая обнаружится въ его собственномъ тл, должна равняться общему количеству теплоты, могущему произойти въ немъ отъ процесса дыханія.

‘Но отсюда,— говоритъ Майеръ,— съ такою же необходимостью слдуетъ, что теплота, производимая механически живымъ тломъ, должна находиться въ нкоторомъ неизмнномъ отношеніи къ употребленной на это работ. Ибо еслибы, смотря по различнымъ пріемамъ механическаго добыванія теплоты, мы при той же работ и при томъ же процесс дыханія получали различныя количества теплоты, то полученная въ общемъ результат теплота имла бы, при одинаковой затрат матеріала, различную величину, что противно предположенію. А такъ какъ между механическимъ дйствіемъ животныхъ и между другими неорганическими видами работы нтъ никакого качественнаго различія, то, слдовательно, неизмнное отношеніе между теплотой и работою есть постулатъ физіологической теоріи‘ {S. В. Mayer: ‘Die Mechanise der Wrme’, 2 Anil. Stuttgart, 1874, S. 257-261.}.

Таковы собственныя слова Майера. Какъ ни просты эти соображенія, нельзя не изумляться и ихъ смлости, и ихъ строгости. Это только новый шагъ по тому самому пути, по которому шелъ Лавуазье, это лишь обобщеніе его теоріи дыханія,— обобщеніе, показавшее такую же связь между всми физическими явленіями, какую онъ нашелъ между поглощеніемъ кислорода и животною теплотой.

Очевидно, Майера поразила та мысль, что, какъ онъ говоритъ, вс загадки и чудеса организмовъ не могутъ дать имъ способность создавать теплоту, а потомъ, разсматривая всякаго рода физическія перемны, производимыя живымъ тломъ во вншнемъ мір, онъ убдился, что вообще организмы не производятъ ни въ какомъ случа наращенія энергіи.

Такимъ образомъ, самый общій законъ физики былъ открытъ именно на основаніи той мысли, что организмы должны вполн подчиняться физическимъ законамъ. Всякія предположенія объ особой жизненной сил должны отнын навсегда исчезнуть.

XIV.
Психическія явленія.

Итакъ, въ чемъ же состоятъ собственно жизненныя явленія? Гд намъ искать настоящей области физіологіи?

Согласно съ тмъ, что сказано выше, намъ нужно очевидно отыскать я прочно установить особую точку зрнія, отличную отъ точекъ зрніи другихъ наукъ. Но, поставивши такимъ образомъ вопросъ, мы должны будемъ признаться, что такая, чисто — физіологическая, точка зрнія до сихъ поръ еще не выяснилась, хотя и не подлежатъ никакому сомннію ея настоятельная надобность и ея полная возможность.

Если мы не станемъ уже останавливаться на физическихъ и химическихъ явленіяхъ организмовъ, если отбросимъ всякую мысль, что жизнь можетъ быть найдена въ какомъ-нибудь особомъ движеніи или особой химической метаморфоз, то намъ останется два разряда явленій, которые мы если не умемъ можетъ-быть точно опредлить и разграничить, то во всякомъ случа умемъ назвать: это — явленія психическія и явленія развитія, или органогеническія.

Явленія психическія мы приписываемъ исключительно однимъ организмамъ и, безъ сомннія, должны смотрть на нихъ какъ на исходную точку и какъ на послднюю цль всей физіологіи. Психическія явленія составляютъ, очевидно, цвтъ и плодъ органической жизни, высшее, главнйшее ея проявленіе. Высказывая это положеніе, мы по необходимости должны были выразить его языковъ переноснымъ и ненаучнымъ, но мы будемъ продолжать говорить этимъ языкомъ, такъ какъ онъ всмъ понятенъ и, какъ мы увидимъ, въ сущности есть языкъ спеціально физіологическій. Если психическія явленія суть главныя, господствующія, явленія въ органической жизни, то вс другія явленія должны быть имъ подчинены, должны быть для нихъ служебными, къ нимъ стремиться и ими управляться. Поэтому мы можемъ предположить, что задатокъ психическихъ явленій, такъ-сказать ихъ первое ничтожное зерно, существуетъ уже въ самыхъ низшихъ организмахъ — въ одноклточныхъ растеніяхъ. Это зерно остается неразвитымъ или подвержено сильной односторонности развитія въ растеніяхъ, но въ животныхъ оно постепенно раскрываетъ свою сущность и наконецъ въ человк достигаетъ своего полнаго проявленія и окончательнаго господства.

Итакъ, физіологія, какъ наука о жизни, необходимо должна имть въ виду и то, что составляетъ жизнь по преимуществу, то-есть психическія явленія. Такъ или иначе, но вс ея изслдованія должны современенъ слиться въ одно цлое съ психологическими изслдованіями, ибо мы предполагаемъ въ организм глубочайшее единство и соподчиненіе явленій.

Но все это — только аналогіи, только наши забганія впередъ, длаемыя по сравненію съ нкоторыми извстными намъ предметами. Чисто же научныя изслдованія находятся въ настоящее время въ слдующемъ положенія. Психическими явленіями мы называемъ только наши сознательныя явленія, т. е. т, которыя наблюдаемъ внутри самихъ себя, въ своемъ сознаніи, или внутреннемъ мір, и которыхъ никакимъ другимъ способомъ наблюдать не можемъ. Хотя часто говорится о безсознательныхъ чувствахъ, безсознательныхъ представленіяхъ или даже умозаключеніяхъ, но вс эти выраженія представляютъ почти такую же неточность, какъ выраженія: намренія природы, заботы природы и т. п., т. е. они можетъ-быть обозначаютъ и дйствительные факты, но обозначаютъ ихъ языкомъ совершенно иносказательнымъ. Это очевидный антропоморфизмъ, къ которому мы естественно прибгаемъ, такъ какъ мы сами составляемъ для себя всегдашнюю исходную точку, но который не приведетъ насъ ни къ какому познанію, если будетъ понимаемъ буквально.

Итакъ, другихъ психическихъ явленій, кром сознательныхъ, мы не знаемъ. Они, слдовательно, образуютъ особую область, и эту область изучаетъ особая наука — психологія. Ныншняя психологія, какъ и ныншняя физика, обязаны своимъ происхожденіемъ или, лучше, установленіемъ, Декарту, который показалъ, что психологія должна имть своимъ источникомъ внутреннее наблюденіе, а физика должна быть наукой механическою. Тло человка и физическія явленія, въ немъ происходящія, Декартъ также совершенно послдовательно подвелъ подъ механическую точку зрнія и Клодъ Бернаръ въ своихъ историческихъ обзорахъ справедливо видитъ въ этомъ взгляд Декарта новую эпоху пониманія физіологіи, сохраняющую свое существенное значеніе и до сихъ поръ. То же самое нужно сказать и о психологіи,— и она до сихъ поръ иметъ ту же основу, какая ей указана Декартомъ.

Спрашивается теперь, въ какомъ же отношеніи находится психологія къ физіологіи, то-есть къ тому, что собственно составляетъ физик человческаго тла? Сознательныя явленія не имютъ ничего общаго, никакой точки соприкосновенія съ явленіями мертваго, безсознательнаго вещества, по самой своей сущности они не могутъ быть даже заимствуемы, передаваемы, то-есть я не могу объяснить своего чувства, своего представленія тмъ, что оно вошло въ меня изъ какого-нибудь другого существа, какъ входитъ въ мое тло потенціальная энергія пищи и воздуха. Поэтому нельзя не признать странною попытку, которую однажды мимоходомъ сдлалъ Клодъ Бернаръ,— попытку провести и въ этомъ отношеніи параллель между тлесными и душевными явленіями. ‘Въ физико-химическомъ отношеніи,— говоритъ онъ,— жизнь есть лишь видоизмненіе общихъ явленій природы, она ничего не порождаетъ, она заимствуетъ свои силы у вншняго міра и только измняетъ на тысячу ладовъ ихъ проявленія. Не можемъ ли мы къ этому прибавить, что и самая разумность, явленія которой характеризуютъ собою высшее обнаруженіе жизни, открывается вн живыхъ существъ въ гармоніи законовъ міра? Она только нигд, кром живыхъ существъ, не выражается посредствомъ орудій, обнаруживающихъ ее намъ въ вид чувствительности, воли. Въ такомъ случа мы имли бы передъ собой осуществленіе древней мысли, что организмъ есть микрокозмъ отражающій въ себ макрокозмъ’ {Revue dee Deux Mondes 15 дек. 1887, p. 881.}.

Замтимъ противъ такого предположенія, что при немъ намъ пришлось бы представлять себ гармонію законовъ міра чмъ-то подобнымъ сознательному уму, душ. Но могли ли бы мы и въ такомъ случа представлять, что отъ этой души заимствуютъ свою душевную жизнь живыя существа, подобно тому, какъ свою вещественную жизнь они почерпаютъ изъ пищи и воздуха?

Черезъ нсколько страницъ Клодъ Бернаръ врне и ясне выражаетъ отношеніе между физіологіей и психологіей, именно онъ говоритъ:

‘Жизненные механизмы, какъ механизмы, не отличаются отъ мертвыхъ механизмовъ. Если, напримръ, въ электрическихъ часахъ мы отнимемъ кислоту изъ баттареи, то невозможно будетъ себ представить, чтобы механизмъ продолжалъ дйствовать, но если потомъ возвратить кислоту на ея мсто, то такъ же было бы непонятно, еслибы механизмъ не возобновилъ своего прежняго движенія. Однако же изъ этого никто не считалъ бы необходимымъ заключить, что причина раздленія времени на часы, минуты, секунды, указываемые часами, заключается въ свойствахъ кислоты или той мди и тхъ веществъ, изъ которыхъ состоятъ стрлки и колеса. Точно такъ, если мы видимъ, что разумность возвращается въ мозгъ и лицо, когда имъ возвращена насыщенная кислородомъ кровь, безъ которой они не могли совершать своихъ отправленій, было бы несправедливо видть въ этомъ доказательство, что сознаніе и разумность заключаются въ кислород крови или въ мозговомъ веществ. Жизненные механизмы, какъ мы уже говорили, пассивны точно такъ же, какъ мертвые механизмы,— и т и другіе только выражаютъ или обнаруживаютъ идею, ихъ задумавшую и создавшую’ {Ibid., р. 884.}.

Вотъ очень мткое сравненіе: тло живого существа есть механизмъ часовъ, а душа есть то время, которое часы показываютъ. Механизмъ дйствуетъ самъ по себ, ничего не зная о раздленіи времени и не содержа въ себ никакой причины этого раздленія, между тмъ показанія времени совершаются, и въ однихъ этихъ показаніяхъ — весь смыслъ этого механизма.

Посл этого сравненія будетъ понятно то выраженіе, которое такъ часто повторялъ Клодъ Бернаръ и которое любилъ, вроятно, за его точность, онъ говорилъ: вещество обнаруживаетъ явленія, которыхъ оно не производитъ.

Понятно дале, почему ученіе Лейбница о предъуставленной гармоніи имло такое важное значеніе въ глазахъ Клода Бернара. Онъ постоянно указывалъ на него, говоря о развитіи физіологическихъ взглядовъ, и въ стать ‘Опредленіе жизни’ (1875 г.) излагаетъ его такъ:

‘Идеи Лейбница въ физіологическомъ отношеніи имютъ большую аналогію съ идеями Декарта. Такъ же, какъ Декартъ, онъ отдляетъ душу отъ тла, и хотя допускаетъ между ними согласіе, предъуставленное Богомъ, но отказываетъ имъ въ какомъ бы то ни было взаимодйствіи. Тло,— говоритъ онъ,— развивается механически, и механическіе законы никогда не нарушаются въ естественныхъ движеніяхъ, все длается въ душахъ такъ тла, какъ будто бы не было, и все длается въ тлахъ такъ, какъ будто бы не было души‘.

Затмъ, разсмотрвъ всякаго рода мннія и факты, Клодъ Бернаръ заключаетъ статью такъ: ‘Итакъ, нужно отдлить міръ метафизическій отъ феноменальнаго физическаго міра, который служитъ ему основою, но не можетъ ничего отъ него заимствовать. Лейбницъ выразилъ это разграниченіе въ приведенныхъ нами словахъ, и оно въ настоящее время освящается наукою’ {Cl. Bernard: ‘La Science experimentale’. Paris. 1978, p. 152—211.}.

Клодъ Бернаръ хочетъ сказать этимъ, что физіологіи должна быть вполн независима отъ какихъ бы то ни было психологическихъ ученій и изслдованій, что она, признавая законность ихъ существованія, не можетъ ничего изъ нихъ заимствовать и должна строго ограничиваться одними изслдованіями тла.

Въ сущности этой своей мысли Клодъ Бернаръ, конечно, нравъ, какъ правъ и Лейбницъ. Очевидно, въ самомъ дл, что психологія подходитъ къ длу не съ той стороны, съ которой стремится подойти физіологія. Психологъ, если онъ твердо установится на своей точк зрнія, не можетъ даже никакими средствами ввести въ свой кругозоръ вещественные предметы,— для него все обращается въ психическіе факты. Такъ было съ Беркелеемъ и Мальбраншемъ, такъ въ наше время было съ Джономъ Стюартомъ Миллемъ. Съ научной стороны эти мыслители заслуживаютъ величайшей похвалы за свою неуклонную послдовательность въ этомъ дл.

Физіологъ же прямо исходитъ, какъ изъ даннаго и несомнннаго, изъ вещественныхъ предметовъ и явленій. Онъ изучаетъ организмы какъ вншніе предметы, употребляя для наблюденія надъ ними вншнія свои чувства, совершенно такъ, какъ длаетъ химикъ или физикъ. Дале, цли, которыми задается физіологъ, не одн теоретическія, но и чисто-практическія,— онъ хочетъ дйствовать на организмы, подчинить ихъ своей вол, излчивать болзни, измнять свойства животныхъ и растеній и т. д. Для этихъ цлей онъ чаще всего долженъ прибгать, и не можетъ не прибгать, къ чисто-вещественнымъ дйствіямъ. Поэтому естественно, что физіологъ заране увренъ въ полной зависимости жизненныхъ явленій отъ ихъ вещественной основы и что въ опредленіи этой зависимости онъ можетъ полагать всю цль своей науки. До когда онъ пытается длать теоретическія построенія, онъ очень часто беретъ для нихъ то самое понятіе вещества, которое составлено физикой и химіей, онъ принимаетъ его за понятіе вполн исчерпывающее свой предметъ, хотя оно ничего не можетъ намъ дать, кром того, что въ немъ содержится, т. е. физическихъ и химическихъ явленій. Отсюда происходитъ матеріализмъ въ физіологіи,— ученіе, какъ мы видимъ, имющее свою врную сторону и такъ-сказать законное въ своемъ направленіи.

Н. Страховъ.

‘Русская Мысль’, No 5, 1883

Объ основныхъ понятіяхъ физіологіи.

I.Понятія физическія, химическія и психическія.

II.

III.

IV.

VI.Опредленіе вещества.