ОБ ИДЕОЛОГИИ И ПУБЛИЦИСТИКЕ
ОБ ИДЕОЛОГИИ И ПУБЛИЦИСТИКЕ
Составление, послесловие и примечания — М. Вайнштейна.
1
1
2
2
3
3
4
4
ПРИМЕЧАНИЯ
Об идеологии и публицистике, Лунц Лев Натанович, Год: 1922
Время на прочтение: 6 минут(ы)
ЛЕВ ЛУНЦ
Источник: Лев Лунц, ‘Родина’ и другие произведения.
Серия: ‘Память’, Израиль, 1981.
OCR и правка: Александр Белоусенко (belousenko$yahoo.com), 20 апреля 2004.
Библиотека Александра Белоусенко — http://www.belousenko.com/wr_Lunts.htm
В моей статье ‘Почему мы Серапионовы Братья’ (‘Литер. Зап.’, No3) было очень мало (а может быть, и совсем не было) ‘новых истин, открывающих горизонты’. А между тем она вызвала многочисленные ответы.
‘Писатель должен иметь идеологию’, — вот общее возражение всех моих критиков на… не на мою статью! Я русским языком, достаточно ясно, сказал:
‘У каждого из нас есть своя идеология, свои убеждения, каждый свою хату в свой цвет красит. Так в жизни. И так в рассказах, повестях, пьесах’.
Почему же критики не захотели прочесть этой строки? Потому что дальше следовало:
‘Мы же вместе, мы — братство, требуем одного: чтобы голос не был фальшив. Чтоб мы верили в реальность произведения, какого бы цвета оно ни было’.
А вот товарищ Вал. Полянский, цитируя эти самые строки, ‘констатирует, что идеология братьев пустая, какая-то мешанина невообразимая, из той категории, которая свойственна мелкой буржуазии’. (‘Московский понедельник’ от 28 августа) .
А ведь я только сказал, что у каждого из нас индивидуальная идеология, ни слова не обмолвясь, какая она именно. Но этого достаточно, индивидуалъная идеология недопустима, — это мешанина (!?) . Все дело в том, что официальная критика сама не знает, чего она хочет А хочет она не идеологии вообще, а идеологии строго определенной, партийной!
Я не эстетствующий сноб, не сторонник ‘искусства для искусства’ в грубом смысле этого слова. Следовательно, не враг идеологии. Но официальная критика утверждает — нет, боится прямо утверждать, но это ясно из каждой ее статьи, что идеология в искусстве все. С этим я никогда не соглашусь. Идеология — один из элементов произведения искусства. Чем больше элементов, тем лучше. И если в романе органически развиты цельные и оригинальные убеждения, политические, философские или религиозные, я такой роман приветствую. Но не следует забывать, что роман без точного и ясного ‘миросозерцания’ может быть прекрасным, роман же на одной только голой идеологии невыносим.
Дальше. Идеология нынче требуется ясная и прямолинейная, без всяких этаких подозрительных уклонений. Чтоб миросозерцание лежало на ладони.
Правда, существует организация писателей, явно противоречащая моим словам. На эту организацию нам все время указывают: учитесь! ‘Есть литературная группа,— пишет товарищ Полянский, — … хорошо знающая, с кем она и чего она хочет. Это Ассоциация пролетарских писателей. За нее сама жизнь. И к ней, ближе к ней встаньте, Серапионовы Братья!’
К сожалению, товарищ Полянский, я (думаю, что и другие братья) ближе к ней становиться не намерен. Действительно, пролеткультцы хорошо знают, с кем они и чего они хотят. Но от этого хорошими писателями упорно не становятся. Наоборот, подлинные таланты среди них, как, например, товарищ Казин и товарищ Александровский, смогли найти свой голос, только очистившись от голой и откровенной идеологии. Из их теперешней лирики гораздо труднее сделать политический фельетон, но их идеология куда более оригинальна и, главное, революционна, красна, чем ‘космическая’ поэзия, где все понятно, просто, где есть прекрасные темы и плохие подражательные стихи.
Искусство — не публицистика! У искусства свои законы.
Хочу задать вопрос, давно меня интересовавший. Вот существуют прекрасные рассказы Киплинга (для примера беру). Они сплошь с начала до конца — пронизаны проповедью империализма, восхваляют власть Англии над угнетенными индусами. Что мне делать с этими рассказами? Товарищ Коган советует бороться с ними. Согласен. Буду разоблачать их идеологию в глазах тех, кто уже читал Киплинга. Но давать ли эти книги начинающим, детям хотя бы? Они вредны. Сжечь их? — Но этим я лишу детей высокою наслаждения. Что же важнее в произведении искусства: политическое воздействие на массы или эстетическая ценность?
В той же ‘Красной газете’ рядом с заметкой товарища Когана я нахожу ответ: статья главнейшего марксистского критика товарища Фриче о Шекспире. Да, Шекспир, ‘бесспорно — поэт интересный, и яркий, и ценный’ (спасибо и за это!), но он представитель ‘барской поэзии’, певец ‘королей и господ’, он к плебсу относится презрительно. И товарищ Фриче задает вопрос: нужен ли Шекспир?
Наконец, договорились. Конечно, Шекспир не нужен Он вреден и опасен. Не нужен и Гомер, воспевающий аристократов-вождей, и Данте — мистик и сторонник императорской власти. Нельзя ставить ‘Тартюф’ Мольера, потому что король изображен там благодетелем. Искусство нужно только как орудие воздействия на общество, только такое искусство.
И это верно. Так и должно казаться великим людям революции, великим практикам. Почему же Фриче в последнюю минуту не решился открыто сказать, что Шекспира нельзя ставить, хотя вся его статья ясно говорила об этом.
Писаревщина царит в нашей критике. И это, повторяю, верно. Так должно быть во время революции, когда все в действии. Но Писарев тем и замечателен, что он открыто и дерзко провозгласил этот лозунг. Зачем же теперешние его ученики драпируются в тогу уважения красотам искусства, хотя искусство нужно политикам только публицистическое?
А вот зачем. Искусство настоящее непобедимо. В своей статье я осмелился сказать ‘кощунственные’ слова, за которые был обвинен в мистицизме и за которые товарищ Полянский пристыдил меня. Вот они: ‘Искусство без цели и без смысла. Существует, потому что не может не существовать’. У искусства нет конечной цели, затем что цель эту имеет только то, что создано, что имеет начало, а в это я не верю, именно потому, что я не мистик. Искусство для политиков бессмысленно и бесцельно. Надо иметь мужество сознаться в этом. Но в то же время оно непобедимо: ‘существует потому, что не может не существовать’. Мои критики знают это, вернее, чувствуют. И поэтому боятся открытой писаревщины.
Не стану спорить со спокойным и уверенным утверждением критиков, будто мы — братство — непременно ‘распадемся’, что ‘наша идиллия скоро кончится’. Я не пророк. Если критики — пророки, — их счастье. Увидим.
Но с одним ‘недоразумением’ надо покончить. Критика никак не может понять, на чем же все-таки держится ‘братство’, если идеологически оно не едино?
Я сказал:
‘Один брат может молиться Богу, а другой дьяволу, но братьями они останутся’.
Товарищ Коган удивляется:
‘Опять недоразумение. Пока дело касается молитвы, то действительно никто не станет ‘разрывать единство крови’… Но вот если один брат вздумал служить Деникину, а другой Советской власти’…
Охотно соглашусь с товарищем Коганом — опять недоразумение. Но опять же с чьей стороны? Ребенку внятно, что Бог и дьявол здесь просто метафора. А что до Деникина и Советской власти, то я отвечу: Виктор Шкловский — Серапионов брат, был и есть. А другой ‘брат’ — сибирский красный партизан, а третий — защищавший Петербург от Юденича, — все они прекрасно уживаются друг с другом, любят и уважают друг друга. Потому что наше братство, наше ‘единство крови’ не в политическом единомыслии. Нам дела нет, каких политических убеждений держится каждый из нас. Но мы все верим, что искусство реально, живет своей особой жизнью, независимо от того, откуда берет оно свой материал. Поэтому мы — братья.
Политики и писатель одно и то же для моих критиков. Ведь вот товарищ Коган на мои слова: ‘Нам все равно, с кем Бунин — писатель’, отвечает: ‘Но Бунину не все равно, с кем вы’. Неужели профессор Коган, искушенный в академическом споре, не знает, что это типичное. Я говорю о писателе, он о человеке. Какое нам дело, что думает о нас Бунин? Замечательным писателем он останется.
Прав был товарищ Полянский, заключая свою назидательную статью:
‘Давно известно, что ничего доброго не бывает, когда художник берется за перо публициста, критика, а тем более теоретика’.
Это по моему адресу. Принимаю. Но если художник пишет публицистические статьи, то от этого он, как художник, ничего не теряет. Гораздо хуже, если он в своих художественных произведениях становится публицистом. А ведь сам товарищ Полянский бессознательно требует этого. Могу успокоить его: мы публицистами не станем.
Скажите, наконец, откровенно, что вам нужно только прикладное искусство. Ведь это справедливо. Я подпишусь.
Статья ‘Об идеологии и публицистике’ была опубликована под рубрикой ‘Дискуссия’ в газете ‘Новости’ (No3, 1922 г , продолжение газеты ‘Московский понедельник’). К статье было дано примечание редакции: ‘Редакция охотно дает место данной статье. Тем более, что автор думает, что никто ее в России не напечатает’.
‘Об идеологии и публицистике’ — ответ Л. Лунца критикам-догматикам, обрушившимся на его статью ‘Почему мы Серапионовы братья’. В поддержку ‘Серапионовых братьев’ и Л. Лунца вскоре выступили некоторые видные писатели. Евг. Замятин писал в 1923 г. в статье ‘Новая русская проза’: ‘Родившаяся от петербургского Дома искусств группа Серапионовых братьев — сперва была встречена с колокольным звоном. Но теперь — лавровейшие статьи о них сменились чуть что не статьями уголовного кодекса по новейшим данным (космистов) оказывается, что у этих писателей — ‘ломаного гроша за душой нет’, что они ‘волки в овечьей шкуре’ и у них — ‘неприятие’ революции. ‘Серапионовы братья’ — не Моцарты, конечно, но Сальери есть и у них, и все это, разумеется, чистейший сальеризм писателей, враждебных революции, в России сейчас нет — их выдумали, чтобы не было скучно А поводом послужило то, что эти писатели не считают революцию чахоточной барышней, которую нужно оберегать от малейшего сквозняка’ (Цит. по книге: Евг. Замяимн, ‘Лица’, 1967 г., ‘Международное литературное содружество’, стр. 195). М. Горький в письме К. Федину от 26 января 1926 г. писал из Неаполя: ‘Сомнительно, конечно, что это история литературы’, — пишите вы. У меня этого сомнения — нет. Да, вы, ‘Серапионы’, история литературы. В невероятно трудные годы, в условиях, отчаянно тяжелых, вы сумели остаться ‘свободными художниками’ именно ‘вопреки законодателям вкусов’, как вы пишите, вопреки создателям канонов или — точнее — кандалов для души’ (Конст. Федин, ‘Горький среди нас’, 1967 г. Изд. ‘Молодая гвардия’, стр. 249).
В Советской России статья Л. Лунца не переиздавалась. Она была воспроизведена в машинописном самиздатовском журнале ‘Евреи в СССР’ (No18, июль, 1977 г., Москва), а затем была перепечатана в сборнике ‘Еврейский самиздат’ (т. 21, 1980 г., стр. 294, подготовил к печати Я. Ингерман. Издание осуществлено Центром по исследованию и документации восточноевропейского еврейства при Еврейском университете в Иерусалиме).