О юморе и юмористах (М. Зощенко), Шафир Яков Моисеевич, Год: 1926 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Мих. Зощенко: pro et contra, антология.

СПб.: Издательство РХГА, 2015.— (Русский Путь).

Я. M. ШАФИР

О юморе и юмористах (М. Зощенко)

Вл. Маяковский как-то высказал убеждение, что в будущих школах наряду с арифметикой будут преподавать сатиру¹. Интерес к сатире и юмору будет так велик, что будут созданы даже специальные высшие смеховые школы. Пока что мы очень далеки от осуществления этого предсказания: отношение к сатире и юмору у нас неважное даже в рядах литературных критиков. Особенно велико пренебрежительное отношение к фельетону, в частности к беллетристическому фельетону, который совсем замалчивается нашей критикой.

Между тем в этом пункте критика, несомненно, разошлась с читателем. Последний сильно интересуется фельетоном, в частности фельетоном-новеллой, интересуется в гораздо большей мере, чем в дореволюционное время. Вообще, сатирой и юмором читатель сейчас не только интересуется, но даже увлекается. Об этом свидетельствуют необычайно выросшие тиражи юмористических и сатирических изданий (в 10 раз больше, чем в довоенное время). Спрос на сатиру и юмор, по всем видимостям, растет. Критика этот факт игнорирует, пока что обнаруживая в этом пункте явный ‘отрыв от масс’.

Эти соображения невольно приходят в голову, когда думаешь о таких писателях, как М. Зощенко, успевших без помощи критики, помимо нее завоевать себе место в литературе, сумевших наладить связь с читателем непосредственно. М. Зощенко читателя бесспорно завербовал себе, а критика делает вид, что не замечает его. Между тем интерес к Зощенко заслуживает внимания критики. Больше того, критике надлежит корректировать этот интерес, направлять его, равно как и не мешало бы делать известные указания и писателю, поскольку он делает ошибки.

Легкость

Основная черта творчества М. Зощенко, это — легкость. В этом нет ничего зазорного для писателя юмориста. У него нет ни мировой, ни местной скорби, ни возмущения, ни протеста, ни желания побороть, изничтожить кого бы то ни было. М. Зощенко просто смеется, ибо его смешит многое из того, что он видит, слышит, наблюдает. Выступает он при этом в роли абсолютно ‘беспартийной’, не принимая участия ни в ком и ни в чем. В отличие от других наших фельетонистов, М. Зощенко совершенно равнодушен к вопросам ‘добра и зла’. Специфическая особенность его юмора заключается в том, чтобы рассматривать явления, людей исключительно как искажения, нелепости, карикатуры, оставляя в стороне вопрос об их моральных достоинствах и недостатках. Такой подход допустим только при известных условиях, когда у писателя все же чувствуется наличие некоторого предела, которого он не перейдет. Иначе — юмор превращается в зубоскальство, шутовство, в балаган.

У М. Зощенко есть некоторые вещи, невольно вызывающие такие мысли. Приведем два примера.

В рассказе ‘Бедность’ мы читаем:

‘Нынче самое что ни на есть модное слово, конечно, электрификация’.

‘Дело это, не спорю, громадной важности, — советскую Россию светом осветить. Но и в этом есть пока что свои неважные стороны’.

Оказывается, провели электричество, осветили — и ‘кругом гниль и гнусь… Тут туфля чья-то рваная валяется, тут обойки отодраны и клочком торчат, тут клоп рысью бежит — от света спасается, тут тряпица неизвестно какая, тут плевок, тут окурок, тут блоха резвится’. М. Зощенко тут высказал обывательское отношение к электрификации, к этой огромнейшей задаче социалистического строительства, отношение скептическое, пренебрежительное, насмешливое. М. Зощенко — хотел он это или не хотел — угодить вкусу обывателя.

Возьмем другой рассказ — ‘Ошибочка’. М. Зощенко очень весело рассказывает:

‘В понедельник народ у нас чуть со смеху не подох. Потому смешно уж очень. Ошибка вышла’.

‘Главное, что народ-то у нас на фабрике весь грамотный. Любого человека разбуди, скажем, ночью и заставь его фамилию свою написать — напишет’.

‘Потому тройка у нас была выделена очень отчаянная. В три месяца ликвидировала всю грамотность. Конечно, остались некоторые не очень способные. Путали свою фамилию. Гусев, например, путал. То ‘сы’ не там впишет, то росчерк не в том месте пустит, то букву ‘гы’ позабудет. Ну, а остальные справлялись’.

‘И вот при таком-то общем уровне, такой, представьте, ничтожный случай’.

‘Квалифицированный токарь’ Хлебников, оказывается, в пьяном виде подписывается по-прежнему крестиком’.

Этот рассказ есть образчик того, как обыватель относится к колоссальной важности вопросам нашего культурного строительства. Смеяться над работой по ликвидации безграмотности, этого позорного наследия буржуазно-помещичьего строя, этого проклятия нашей жизни, это прежде всего неумно. И тут опять М. Зощенко воспроизвел то, что тешит нэпмана, обывателя, тупого и отсталого обывателя, кичащегося своей грамотностью, образованием, полученным за счет эксплуатации народных масс…

Эти два небольших фельетона показывают, что М. Зощенко не совсем ясно себе представляет пределы, за которые юмор и сатира не должны переходить, ибо им грозит превращение в зубоскальство и обывательское хихиканье.

Юмористические приемы M. Зощенко

Отмеченные два рассказа у М. Зощенко случайны, они нехарактерны для всего его творчества.

М. Зощенко — один из самых талантливых наших юмористов, он по праву завоевал себе читателя. Больше всего он занят нашим новым бытом, причем, главным образом, у него речь идет о быте рабочих и мелких служащих. Рассказы обыкновенно носят у него монологический характер, рассказчик принадлежит к той же среде рабочих или мелких служащих. Первое лицо, ведущее рассказ, всегда у него настроено серьезно, вернее, оно очень наивно относится к сообщаемым фактам. Оно не замечает комизма тех фактов, о которых сообщает. Это и усиливает комический характер рассказа. В качестве еще такого добавочного момента, усиливающего комизм, надо упомянуть то, что лицо, ведущее рассказ, обычно резонерствует.

Один из излюбленных приемов М. Зощенко, это рисовать несоответствующие первоначальному стимулу реакции. На пустяки, вздор герой реагирует серьезно, наоборот, совсем не откликается там, где имеются основательные причины для реакции.

Кто-то на поминках нечаянно стакан разбил. Хозяйка дома, неутешная вдова, по этому поводу приходит в неистовство.

— Это, говорит, чистое разорение в хозяйстве стаканы бить. Это немыслимое дело бить. Это, говорит, один гость стакан тюкнет, другой — крантик у самовара начисто оторвет, третий — салфетку в карман сунет. Это что ж и будет такое? (‘Стакан’).

Вмешиваются в спор гости, разжигая ссору. Дело доходит до суда и начинается бесконечная тяжба. Ссора из-за пустяков, в общем, тема старая. В данном случае заслуживает внимания то, что се на поминках реагируют так же, как и хозяйка дома. Все приходят в раж от выеденного яйца, от ничтожнейшего повода.

В другом рассказе (‘Утонувший домик’) ‘герой’ совершенно не реагирует, когда на то имеет основание. Прошел он мимо двухэтажного домика (дело происходит в Ленинграде), и кто-то со второго этажа плеснул в него дрянью. Рассердился, поднял голову кверху, чтобы выругаться, но… увидел прибитую у второго этажа дощечку ‘уровень воды 23-го сентября 1924 г.’. Обида забыта. Воображение рисует, как люди во время наводнения на крыше спасались и пр…. Когда же узнает, что дощечка прибита так высоко только потому, что хулиганы срывали ее, когда была на месте, то почувствовал обиду ‘вообще за уровень’ и выругался…

Таких примеров у Зощенко много. Нет соответствия между действиями и вызывающими их причинами. Связь между причиной и следствием разрывается, явления теряют в наших глазах свою обусловленность, выступая, как нечто неожиданное. Это-то и порождает чувство юмора. Мы, конечно, не утверждаем, что бывают явления не обусловленные ничем, или что могут существовать причина и следствие, ничем не связанные. Речь идет только о том, что таковыми они являются в наших глазах с первого взгляда.

Очень нетрудно найти настоящую подоплеку таких несоответствующих реакций. Мы знаем, что очень раздражительные люди бурно реагируют на пустяки. Больше того, что у раздраженных людей имеется так называемое свободно витающее раздражение, которое ищет повода для своего проявления. У ‘нервных’ людей реакции почти всегда ‘несоответствующие’. Понятно, что эти явления имеют достаточное основание.

Мы можем, таким образом, утверждать, что реагирующий аппарат у героев Зощенко не совсем в порядке, что М. Зощенко отмечает в современниках факт свободного витания раздражения, ищущего себе приложения, или, наоборот, мечтательности, гамлетизирования и пр. В конечном счете несоответствующие реакции могут быть, в свою очередь, сведены к более общему явлению, к недостаточной приспособленности некоторых современников к новым условиям жизни. Комическое впечатление обыкновенно исчезает, если при этом освобождаются у нас мучительные аффекты. Если, например, мы видим бесцельное действие, наблюдаем совершенную глупость и при этом у нас возникают одновременно представления об ущербе, о несчастьи, то комическое впечатление при этом пропадает. Юмор является средством получить удовольствие, несмотря на препятствующие неприятные аффекты. Если мы, благодаря известным мотивам и приемам, подавим, скажем, неудовольствие, связанное с представлением о неприспособленности к современным условиям жизни некоторых людей, то у нас возникает чувство юмора.

Тут-то и лежит основное, что влечет читателя в юморе М. Зощенко. Возьмем для примера удачный рассказ его ‘Баня’. Собственно говоря, это даже не рассказ, а юмористическое описание так называемой ‘народной’ бани. Тесно, удобств никаких, нет гарантии, что вещи у тебя не пропадут, шайки берутся с бою, кругом идет стирка грязного белья, брызжут, обдают тебя грязью и приходится возвращаться домой ‘недомытым’.

Зощенко здесь изображает очень неприспособленного человека, беспомощного, который хуже еще всех других может приспособляться к тяжелым условиям. На фоне беспомощности этого отдельного человека выступает очень ярко неудовлетворительность наших условий. М. Зощенко изобразил нам баню таким образом, что чувство неудовольствия, связанное с представлением о неудобствах, исчезло и вместо него у нас возникло чувство юмора. Герой делает много излишних движений, суетится, вертится, когда это ненужно, по нашему представлению, он говорит много несуразностей вроде ‘не в театре’, когда это отрицательное сравнение совсем лишено смысла. Беспомощность и неприспособленность нашего героя явно преувеличены, и это именно обстоятельство способствует тому, что вместо мучительного аффекта у нас появилось чувство юмора.

Хотя у М. Зощенко все время идет речь о неудобствах нашей жизни, о тяжести условий нашего быта, его читать все же очень легко и забавно. Несмотря на то, что М. Зощенко в том или ином виде нам преподносит и обобщение, но все же эта легкость чтения не исчезает. В цитированном рассказе (‘Баня’) мы имеем не только описание неудобств, но и сопоставление наших условий с заграничными. Начинается рассказ сопоставлением.

‘Говорят, граждане, в Америке бани отличные. Туда, например, гражданин придет, скинет белье в особый ящик и пойдет себе мыться. Беспокоиться даже не будет — мол, кража или пропажа, номерка даже не возьмет.

Ну, может, иной особо беспокойный американец и скажет банщику:

— Гут бай, дескать, присмотрите.

Только и всего.

Помоется этот американец, назад придет, а ему чистое белье подают — стираное и глаженое. Портянки, небось, белее снега. Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко!

А у нас бани тоже ничего. Но хуже. Хотя тоже мыться можно’.

Сопоставление, конечно, юмористическое, но оно есть известный вид обобщения. Вот так-то живут в Америке, а у нас неважно. Но это преподнесено в таком виде, что мы извлекаем из такого описания удовольствие. По всем видимостям такой способ восприятия неудобств, неприятностей является потребностью. То самое, что мы воспринимаем в действительности как нечто неприятное, нам хочется воспринять второй раз в преувеличенно-искаженном виде, в порядке игры и передразнивания, на этот раз извлекая удовольствие из явлений по существу отрицательных и неприятных. Это есть одно из средств приспособления к неприятностям. Так как после войны империалистической и гражданской нам приходилось и приходится пережить очень много неприятностей, неудобств, являющихся следствием той огромной ломки, какая произошла в нашем быту, то поэтому совершенно понятна большая тяга к юмору, к этому облегчающему неприятные переживания, примиряющему с недостатками, неудобствами средству.

Игра в действительность

Психологи давно указывают, что игра помогает восприятию неприятного. У М. Зощенко это особенно заметно на рассказах, в которых в том или ином виде речь идет о воровстве, хищениях, грабежах. Таких рассказов у Зощенко много. На эту тему наш юморист говорит часто и с удовольствием. Один из рассказов так и начинается:

‘Что-то, граждане, воров нынче много развелось. Кругом прут без разбора’.

Среди известных нам рассказов М. Зощенко (нам известны всего лишь три книжечки, выпущенные изд-вом ‘Огонек’)² о кражах, хищениях говорится в следующих: ‘Вор’, ‘Собачий нюх’, ‘Старая крыса’, ‘Дрова’, ‘Искусство Мельпомены’, ‘Наживца’, ‘Любовь’, ‘Три документа’.

Очень характерен рассказ ‘Собачий нюх’. Содержание его очень несложно. Обокрали купца, он вызвал собаку-ищейку. Собралась толпа. И вот собака стала хватать каждого и всякого из толпы. Кто растрату свершил, кто подлог, кто жулик и мазурик, пришлось всех переарестовать. Когда же народ разбежался и во дворе осталась лишь собака да агент, то ищейка схватила агента, так как он истратил два червонца, взятых на ‘собачий харч’. Словом, воров много.

Явление это бытовое. Много очень у нас злоупотреблений, хищений. Газетная хроника дает много доказательств, что ‘собачий нюх’ верно явления отмечает. Но М. Зощенко сумел нам преподнести все это в таком виде, что мы об этом читаем с удовольствием.

Вот один из самых интересных рассказов, посвященных воровству — ‘Искусство Мельпомены’. Здесь особенно выпукло видно, что именно делает явление неприятное юмористическим. Какой-то любитель играет на сцене роль купца, на которого по ходу пьесы нападают грабители, а он от них отбивается. И вот что произошло:

‘Играю я купца. Кричу, значит, ногами от грабителей отбиваюсь. И чувствую, будто кто-то из любителей действительно мне в карман лезет. Запахнул я пиджачок… В сторону от артистов. Отбиваюсь от них. Прямо по роже бью. Ей-богу!

— Не подходите, говорю, сволочи, честью прошу.

А те, по ходу пьесы это, наседают и наседают. Вынули у меня бумажник (18 червонцев) и к часам прутся. Я кричу не своим голосом:

— Караул, дескать, граждане, всерьез грабят! А от этого полный эффект получается.

Публика-дура в восхищении в ладоши бьет. Кричит:

— Давай, Вася, давай! Отбивайся, милый. Крой их, дьяволов, по башкам!

Я кричу:

— Не помогает, братцы.

И сам стегаю прямо по рылам…

Вижу — один любитель кровью исходит, а другие подлецы в раж вошли и наседают…

— Братцы, кричу, да что ж это? За какое самое это страдать-то приходится?

Режиссер тут с кулис высовывается.

— Молодец, говорит, Вася! Чудно, говорит, рольку ведешь. Давай дальше’. (‘Искусство Мельпомены’.)

Происходит грабеж, который воспринимается зрителем как ‘представление’, так как в данном случае игра и действительность смешались, театр и действительная жизнь слились. Это-то и есть один из основных приемов, который делает явление комическим. Мы одновременно воспринимаем явление в двух планах, в реальном и в плане игры. Представление и действительность входят одно в другое, и это нас смешит.

Отчасти этот прием встречается и в ряде других рассказов: серьезное сливается с игрой, с фокусом, с излишней суетой, что изменяет характер тех, по существу далеко невеселых, фактов, какие изображает М. Зощенко.

Юмор языка

Как мы уже отметили, Зощенко заставляет рассказывать обыкновенно рабочего либо мелкого служащего, воспроизводя их язык со всеми характерными его особенностями. Тут и ряд новых глаголов или видоизмененных старых, вроде: ‘заблекотал’, ‘тюкнул’, ‘покряпал’, ‘тыркает’, ‘раздраконил’, ‘обмишурился’, ‘колесья чукуют’ и т. д. Много Зощенко употребляет искаженных слов: ‘тубо’, ‘комси камса’, ‘ни мур-мур’ и т. д. Часто попадаются своеобразно искаженные выражения: ‘вы, говорим, который этот и тому подобное’, ‘ни и этого’, ‘ни кола, ни пуха’, ‘комиссии всякие, перекомиссии’.

Такие своеобразные выражения у Зощенко попадаются в каждом рассказе. Наш юморист часто дает легко запоминающиеся ‘афоризмы’ (мы имеем в виду не афоризмы в тесном значении, а меткие фразы вообще): ‘Ты мое самосознание не задевай’, ‘народ видит — идеология нарушена’, ‘а курей пущай кушает международная буржуазия’ и т. д.

Самый основной элемент в языке Зощенко заключается в передразнивании, в воспроизведении искаженного языка героев, что само по себе для известного читателя является сильнейшим юмористическим элементом. Конечно, юмор этого рода для читателя-массовика совсем пропадает, он его не чувствует. Больше того, некоторые читатели-массовики отрицательно относятся к воспроизведению искаженной речи, точно так же как нацмены не любят, когда в литературе воспроизводят их языковые искажения.

Очень сильно реагирует (положительно) на этот юмор языка читатель интеллигент, который с удовольствием смакует каждое искаженное слово, каждое неправильное выражение. Тут, таким образом, есть для юмориста проблема немаловажного значения.

Еще очень любит М. Зощенко и другие моменты языкового юмора, фразерство. Довольно часто он останавливается на этом широко развивающемся явлении (кстати сказать, фразерство есть показатель, очень плохой, правда, — приобщения масс к культуре). Некоторые его герои очень часто употребляют слова ‘с туманным значением’. По временам разговоры такого рода совершенно без смысла.

Иногда Зощенко рисует беспомощного человека, когда язык его бессилен выражать мысль. В одном рассказе (‘Агитатор’) сторож авиационной школы хочет уговорить крестьян жертвовать на авиацию, но то, что он говорит и рассказывает об авиации, производит на крестьян очень невыгодное для него впечатление. Результат получается как раз обратный.

В отношении юмора языка М. Зощенко много взял у Горбунова, который также любил искаженный язык масс, знал его и часто пользовался им. В наше время, благодаря приобщению широких масс к печати, юмор языка должен занимать видное место в соответствующей литературе.

Шафир Яков Моисеевич (1887-1938) — журналист и исследователь социологии чтения, автор книг ‘Газета и деревня’ (1924) и ‘Очерки психологии читателя’ (1927) и др. Публикуемой статье предшествовала еще одна: Почему M. M. Зощенко не умеет смеяться? (Красная печать. 1923. No 17).

¹ Имеется в виду ‘Предпослесловие’ к сборнику ‘Маяковский улыбается, Маяковский смеется, Маяковский издевается’ (1923), в котором говорилось: ‘Я убежден — в будущих школах сатиру будут преподавать наряду с арифметикой и с не меньшим успехом. Особенно шалящие и резвые ученики будут выбирать смех своей исключительной специальностью. Будет, обязательно будет — высшая смеховая школа’.

² Имеются ввиду сборники ‘Обезьяний язык’ (1925, 8 текстов), ‘Рассказы’ (1925, 9 текстов) и ‘Собачий нюх’ (1925, 14 текстов).