ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
О ЯЗЫКАХЪ И ПРОЧЕМЪ
О ЯЗЫКАХЪ И ПРОЧЕМЪ
О языках и прочем, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1911
Время на прочтение: 10 минут(ы)
П. Б. Струве въ январской книжк ‘Русской Мысли’ (1911) затронулъ интересный и важный вопросъ. Жаль только, что затронулъ мимоходомъ и аподиктически разршилъ на 4 страничкахъ. Этотъ споръ объ этнической природ государства россійскаго, о томъ, считать или не считать малороссовъ и блоруссовъ за особыя націи, о томъ, быть ли Россіи ‘національнымъ государствомъ’, или же пути ея ведутъ къ такъ называемому Nationalittenstaat,— споръ этотъ заслуживаетъ самаго серьезнаго, самаго, если позволено такъ выразиться, увсистаго обсужденія. И я глубоко убжденъ, что постепенно онъ и станетъ во всей серьезной россійской публицистик предметомъ такого именно обсужденія. Ибо вопросъ о національностяхъ есть для Россіи кардинальный вопросъ ея будущности, боле важный, боле основной, чмъ вс другія политическія и даже соціальныя проблемы, включая хотя бы самое аграрную реформу. Пишу эти слова и, конечно, знаю, что лишь очень немногіе съ ними согласятся. И тмъ не мене, — оно все же такъ. Было время, когда и въ Австріи думали, будто національная проблема есть второстепенная мелочь, скромно отходящая на задній планъ, какъ только на сцену выступаютъ ‘настоящіе’ интересы, особенно экономическіе. А жизнь доказала, что все бытіе государства, точно вокругъ оси, обречено вращаться вокругъ проблемы національностей, и подъ конецъ даже соціалъ-демократія стала давать основательныя трещины какъ разъ по швамъ національныхъ раздленій. Отъ судьбы не ушла Австрія, отъ судьбы не уйдутъ и ея сосди.
Я тоже не имю въ виду браться за ‘увсистое’ разсмотрніе вопроса, затронутаго П. Б. Струве. Но хочу сдлать нсколько бглыхъ замчаній по поводу одной изъ деталей этого вопроса: о томъ, куда зачислить малороссовъ и блоруссовъ. Врядъ ли. впрочемъ, умстно тутъ слово ‘деталь’: это не деталь, а центръ тяжести всего спора. Въ самомъ дл: если малороссовъ и блоруссовъ зачислитъ, какъ хочетъ П. Б. Струве, въ составъ единой русской націи, то нація эта возрастаетъ до 65 процентовъ всего населенія имперіи, т. е. до громаднаго большинства въ дв трети, и тогда, пожалуй, картина дйствительне недалека отъ ‘національнаго государства’. Наоборотъ, если малороссовъ и блоруссовъ считать за особыя народности, то господствующая національность сама оказывается въ меньшинств (43 проц.) противъ остального населенія, а сообразно тому измняются и вс виды на будущее. Поэтому смло можно сказать, что разршеніе спора о національномъ характер Россіи почти всецло зависитъ отъ позиціи, которую займетъ тридцатимилліонный украинскій народъ. Согласится онъ обрусть — Россія пойдетъ по одной дорог, не согласится — она волей-неволей пойдетъ по другому пути. Прекрасно поняли это правые въ Государственной Дум. Когда ршался вопросъ о языкахъ инородческой школы, они, смху ради, голосовали даже за какихъ-то ‘шайтановъ’ и ‘казанскихъ грековъ’, они даже не подняли рукъ противъ еврейскаго языка, очевидно, желая сдлать весь законопроектъ ненавистнымъ и непріемлемымъ для начальства, но когда рчь зашла объ украинскомъ язык, они отбросили и паясничество, и хитроумные расчеты, и просто подняли руки противъ, ибо почуяли, что тутъ самое опасное мсто, ршительный шагъ, при которомъ ни шутки шутитъ, ни лукаво мудрствовать не приходится.
Возраженіе П. Б. Струве вызвано слдующими моими строками, напечатанными въ той же ‘Русской Мысли’:
‘На этихъ страницахъ П. Б. Струве неоднократно высказывалъ, что считаетъ Россію государствомъ національно-русскимъ. Въ этомъ очерк не мсто спорить о такомъ сложномъ вопрос, но считаю нужнымъ кратко оговорить, что стою на рзко противоположной точк зрнія. Примыкаю къ тмъ, которые не закрываютъ глазъ на статистику и помнятъ, что народность, языкъ которой называется русскимъ, составляетъ, по несомннно преувеличеннымъ даннымъ переписи 1897 г., всего 43 процента населенія Имперіи. Это много, но этого недостаточно для того, чтобы остальные, ‘инородцы’, добровольно согласились на роль безплатнаго приложенія къ великорусской народности. Относясь съ глубочайшимъ уваженіемъ къ этой народности и къ ея могучей культур, желая съ ней жить и дальше въ тсной близости духовнаго обмна, они, однако, полагаютъ, что естественной вотчиной этой культуры являются предлы этнографической Великороссіи, и если теперь оно не такъ, то причина, главнымъ образомъ, въ вковомъ насиліи и безправіи. Мы, ‘инородцы’, предвидимъ только одну изъ двухъ возможностей: или въ Россіи никогда не будетъ свободы и права, или каждый изъ насъ сознательно используетъ свободу и право прежде всего для развитія своей самобытной національной личности и для эмансипаціи отъ чужой культуры. Или Россія пойдетъ по пути національной децентрализаціи, или въ ней немыслимо будетъ ни одно изъ основаній демократіи, начиная со всеобщаго избирательнаго права. Для Россіи прогрессъ и Nationalittenstaat — синонимы, и всякая попытка перескочить черезъ эту истину, утвердить въ государств прочный порядокъ наперекоръ вол и сознанію трехъ пятыхъ населенія — кончится крахомъ. Такъ полагаютъ ‘инородческіе’ націоналисты, и не только они, а кто правъ, отвтить будущее’.
— ‘Изумительно прежде всего’, — отвчаетъ П. Б. Струве, — ‘въ какой мр политическая или иная тенденція способна слпить глаза и скрывать отъ зрнія самые внушительные и непререкаемые объективные факты. Какая-то упорная традиція, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденціей, скрываетъ отъ нкоторыхъ людей огромный историческій фактъ: существованіе русской націи и русской культуры. Именно русской, а не великорусской. Ставя въ одинъ рядъ этнографическіе ‘термины’ — ‘великорусскій’, ‘малорусскій’, ‘блорусскій’, авторъ забываетъ, что есть еще терминъ ‘русскій’, и что ‘русскій’ не есть какая-то отвлеченная ‘средняя’ изъ тхъ трехъ ‘терминовъ’, а живая культурная сила, великая, развивающаяся и растущая національная стихія, творимая нація (nation in the making, какъ говорятъ о себ американцы)’.
Прежде всего замчу, что П. Б. Струве не правъ, полагая, будто я забываю о термин ‘русскій’. Напротивъ. Я даже совершенно согласенъ съ г. Струве въ томъ, что русская нація и культура ‘не есть какая-то отвлеченная средняя’ изъ великороссовъ, малороссовъ и блоруссовъ. Конечно, не есть. Русскимъ языкомъ называется у людей языкъ одного только великорусскаго племени, ни украинскаго, ни блорусскаго языка этотъ терминъ не обхватываетъ. А русскою національной культурой называется культура, созданная на этомъ язык. На язык великороссовъ и только великороссовъ, а не на какомъ-то отвлеченномъ ‘среднемъ’ изъ трехъ языковъ. Ибо такого средняго и на свт нтъ. Слдовательно, русская культура есть національная культура великорусскаго племени. Малороссовъ и блоруссовъ можно заставить присоединиться къ ней, или можно даже мечтать, что они къ ней вс добровольно присоединятся, но это будетъ именно присоединеніе къ чужой (хотя бы и родственной) культур, созданной не на природномъ язык присоединяющихся національностей. Термины ‘русская культура’ и ‘великорусская культура’, взятые въ чистомъ своемъ значеніи, совершенно совпадаютъ, ибо русскій языкъ и русская культура ни для кого, кром великороссовъ, не являются природными. Я лично всегда охотне употребляю терминъ ‘русскій’ вмсто ‘великороссъ’, если въ данномъ случа отступилъ отъ этой привычки, то только во избжаніе неясности, такъ какъ зналъ, что есть — повторю выраженіе П. Б. Струве — ‘какая-то упорная традиція’ совершенно неточно смшивать подъ словомъ ‘русскій’ въ одну кучу три народа, отличные другъ отъ друга по языку, по исторіи, по темпераменту, по физическому типу, по внутренней Индивидуальности, по быту и общественному строю.
Есть ‘какая-то упорная традиція, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденціей, уврять самихъ себя и всхъ добрыхъ людей, будто русская нація есть не ‘живая культурная сила’, реальная, осязаемая и отграниченная, а именно ‘какая-то отвлеченная средняя’, нкая метафизическая сущность, сочетающая въ своемъ единств три различныхъ начала. Это, конечно, чистйшая фантазія. Но, мн кажется, если кто заслуживаетъ упрека въ такомъ фантазированіи, то ужъ никакъ не т, для кого русская нація сама по себ, и украинская или блорусская — тоже сама по себ, — а скоре т, которые не признаютъ тождества ‘русской’ культуры съ ‘великорусской’ и непремнно хотятъ придать первому термину какое-то боле широкое значеніе. Правда, сами украинскіе публицисты часто употребляютъ слово ‘русскій’ въ другомъ значеніи, чисто этнографическомъ, и въ этомъ списк причисляютъ къ ‘русскому племени’ и украинскую народность. Если не ошибаюсь, такая формулировка родства между великороссами, малороссами и блоруссами освящена еще авторитетомъ Костомарова. Въ одной стать одного украинскаго націоналиста она была выражена такъ: ‘Я — славянинъ по рас, русскій по племени, украинецъ по національности’. Сомнваюсь, иметъ ли эта сложная классификація какую-либо цнность съ точки зрнія этнологіи, но во всякомъ случа за предлы этнологіи и этнографіи ея значеніе не простирается. Специфическую культуру создаютъ не ‘расы’ и не ‘племена’ (да и вообще эти термины такъ неопредленны и расплывчаты, что теперь ими надо пользоваться только съ величайшей осторожностью), культуры создаются національностями, и каждая изъ національностей ревниво бережетъ свою культуру и противится, когда сосдъ ей навязываетъ свою, хотя бы сосдъ этотъ числился ей двоюроднымъ братомъ ‘по рас’ и единоутробнымъ ‘по племени’. Хорваты и словинцы — и тсные сосди, и близкая родня по рас, племени, вр и т. д., и даже языки ихъ куда ближе другъ къ другу, чмъ русскій съ украинскимъ, однако это дв разныя національности съ двумя разными культурами. Венгерскіе словаки — ближайшая родня чехамъ, настолько близкая, что словацкое населеніе сосдней Моравіи считаетъ своимъ національнымъ языкомъ чешскій, но словаки Венгріи считаютъ себя словаками, ревниво берегутъ отличія въ своемъ діалект, охраняютъ свою литературную рчь отъ чешскихъ оборотовъ и, насколько это мыслимо при мерзостяхъ мадьярскаго режима, творятъ свою словацкую, а не чешскую культуру. Ибо для этого творчества ни этнологія, ни даже филологія не указъ. Для него указъ — національное сознаніе. Кто ‘украинецъ по національности’, для того все остальное родство по племени, по рас и т. д. можетъ имть только побочное значеніе: при выбор культуры ршающій голосъ принадлежитъ не ‘рас’, не ‘племени’, а осознанной національности.
Еще одна оговорка. Обыкновенно, когда хотятъ доказать, что русская культура есть продуктъ тройственнаго взаимодйствія, а не однихъ великороссовъ, на сцену вытаскивается Гоголь, а иногда, въ послднее время, и Короленко. Вотъ, дескать, малороссы, участвовавшіе въ созданіи ‘общерусской’ литературы. Убдительность этого доказательства подъ большимъ сомнніемъ. Величайшій венгерскій поэтъ Шандоръ Петёфи назывался въ сущности Александръ Петровичъ и былъ сыномъ словака, но никто въ этомъ не видитъ доказательства, что мадьярская литература будто-бы есть ‘обще-венгерская’. У нмцевъ тоже былъ крупный поэтъ, даже съ проблесками геніальности, по имени Шамиссо, а по происхожденію французъ: разв поэтому нмецкая литература стала нмецко-французской? Разв она стала изъ-за Гейне нмецкоеврейской? Общій фонъ, общій характеръ данной культуры не измняется оттого, что случайно жизнь заброситъ въ ея ряды человка другой крови, хотя бы даже геніальнаго. Онъ или цликомъ ассимилируется съ окружающимъ фономъ, какъ Петёфи или Шамиссо, или только наполовину, какъ Гоголь, на чьихъ произведеніяхъ лежитъ сильнйшая печать украинскаго темперамента, или совсмъ не ассимилируется и остается бобылемъ, непризнаннымъ изгоемъ, какъ Гейне, — но національный характеръ данной культуры остается неприкосновеннымъ, и инородныя пятна только выдляютъ и подчеркиваютъ ея основной цвтъ, подобно тому, какъ черныя ‘мушки’ оттняютъ близну кожи. Десять Гоголей и сто Короленко не сдлаютъ русскую литературу ‘общерусской’: она остается русскою, т.-е. великорусскою, а рядомъ съ нею украинская народность, пробиваясь сквозь строй великихъ трудностей, создаетъ свою литературу на своемъ язык.
Я написалъ, что если русская культура играетъ теперь неестественную роль культуры всероссійской, то ‘причина, главнымъ образомъ, въ вковомъ насиліи и безправіи’. П. Б. Струве съ этимъ несогласенъ. Русская, молъ, культура преобладаетъ и въ Кіев, и въ Могилев, и въ Тифлис, и въ Ташкент ‘вовсе не потому, что тамъ обязательно тянуть въ участокъ расписаться въ почтеніи передъ русской культурой, а потому, что эта культура дйствительно есть внутренно властный фактъ самой реальной жизни всхъ частей Имперіи, кром Царства Польскаго и Финляндіи’. Тутъ ужъ П. Б. Струве безусловно несправедливъ къ нашему благопопечительному россійскому начальству. Какъ же можно отрицать его великія, неискоренимыя изъ нашей памяти заслуги по части насажденія русской культуры за предлами Великороссіи? П. Б. Струве съ легкимъ сердцемъ констатируетъ, что теперь въ Кіев ‘нельзя быть участникомъ культурной жизни, не зная русскаго языка’, и думаетъ, будто ‘участокъ’ тутъ не причемъ, а между тмъ это великая ошибка. Напротивъ, все дло въ участк и въ его многовковомъ усердіи. Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ усердіи извстный украинскій историкъ, проф. М. Грушевскій: ‘покончивъ съ политической особностью Украины, правительство не удовлетворилось этимъ: оно ршило стереть и уничтожить также и проявленія ея національной жизни, и даже особенности украинскаго національнаго типа. Начиная съ Петра I, для украинскихъ изданій вводится цензура, имвшая цлью привести Ихъ къ единообразію въ язык съ изданіями великорусскими. Руссифицируются украинскія школы. Вводится великорусское произношеніе въ богослуженіи. Всякія проявленія украинскаго патріотизма ревностно преслдуются и подавляются’.
Но зачмъ заглядывать такъ глубоко въ старину! Вотъ предъ нами новйшее время: съ половины прошлаго столтія замчается въ Россіи подъемъ украинскаго движенія — и тотчасъ же начинается сверху ревностная борьба противъ ‘хохломаніи’ и ‘сепаратизма’. Въ 1863 г. министръ Валуевъ провозглашаетъ: ‘Не было, нтъ и бытъ не можетъ украинскаго языка’,— а въ 1876 г. изданъ былъ указъ, просто на просто воспретившій украинскую культуру. Отнын разршалось печатать по-украински только беллетристику да стишки и разыгрывать пьесы въ театр, что касается до газетъ, журналовъ, серьезныхъ книгъ и статей, лекцій, проповдей и т. п.— все это было воспрещено, а объ украинской школ и говорить нечего. Что же удивительнаго, если на этомъ пол, начисто опустошенномъ и распаханномъ усиліями урядника. съ такой легкостью и вн всякой конкурренціи взошли посвы той культуры, которую урядникъ, по крайней мр, терплъ? И ничуть ея пышный расцвтъ въ Кіев не доказываетъ, что дло исключительно въ ея собственной мощи, что она и безъ помощи урядника все равно заглушила бы вс сосдніе ростки и воцарилась единодержавно. Напротивъ. П. Б. Струве самъ не будетъ спорить противъ того, что если бы вмсто указа о воспрещеніи украинской культуры явился въ 1876 г. указъ о разршеніи вести на украинскомъ язык преподаваніе въ школахъ и гимназіяхъ, то уважаемому публицисту врядъ ли пришлось бы теперь такъ побдоносно констатировать, что въ Кіев безъ русскаго языка нельзя быть культурнымъ человкомъ.
Что въ Кіев, то было и повсюду. Всюду на окраинахъ русская культура появилась только посл того, какъ земскій ярыжка расчистилъ ей дорогу, затоптавъ сапожищами всхъ ея конкуррентовъ. На Литв съ 1863 года были запрещены польскіе спектакли, польскія газеты и даже польскія вывски, а литовцамъ запретили печатать литовскимъ алфавитомъ что бы то ни было, даже молитвенники. Воспрещены были спектакли на еврейскомъ жаргон (еврейскихъ актеровъ заставляли играть ‘по-нмецки’), и до начала этого вка не разршали ни одной газеты на жаргон. То же или почти то же происходило на Кавказ, и только потому П. Б. Струве иметъ нын возможность записать и Тифлисъ въ перечень городовъ, завоеванныхъ русскою культурой. Точне, куда точне было бы сказать: ‘Завоеванныхъ урядникомъ для русской культуры’. Это, конечно, не мшаетъ намъ всмъ высоко цнить и даже любить русскую культуру, которая многому хорошему насъ научила и много высокаго дала. Но зачмъ игнорировать исторію и уврять, будто все обошлось безъ кулака и будто успхи русскаго языка на окраинахъ доказываютъ внутреннее безсиліе инородческихъ культуръ? Ничего эти успхи не доказываютъ, кром той старой истины, что подкованными каблучищами можно втоптать въ землю даже самый жизнеспособный цвтокъ.
Дальше слдуетъ у г. Струве аргументъ, который странно даже слышать изъ устъ такого вдумчиваго, совсмъ не шаблоннаго писателя и мыслителя. ‘Постановка въ одинъ рядъ съ русской культурой другихъ, ей равноцнныхъ, созданіе въ стран множества культуръ, такъ сказать, одного роста, поглотитъ массу средствъ и силъ, которыя при другихъ условіяхъ пошли бы не на національное размноженіе культуръ, а на подъемъ культуры вообще’. Такое ‘размноженіе культуръ’ будетъ ‘колоссальной растратой исторической энергіи населенія Россійской Имперіи’. Это, да проститъ глубокоуважаемый авторъ, псня старая, птая, перептая — и отптая. Теперь отъ нея даже непрошибаемые соціалъ-демократы отказались. Самое лучшее, самое прекрасное въ міровой культур — это именно ея многообразіе. Каждая историческая нація внесла въ нее свои особые, неподражаемо-своеобразные вклады, и въ этомъ безчисленномъ множеств формъ, а не въ количеств результатовъ и заключается главное богатство человческой цивилизаціи. Если бы маленькій 2-милліонный народъ, населяющій Норвегію, послушался во время оно совтовъ г. Струве и, вмсто того, чтобы ‘тратить’ силы на созданіе собственной культуры, записался въ нмцы,— то въ учебник нмецкой словесности числилось бы нсколькими именами больше, но за то не было бы на свт того совершенно своеобразнаго, особенно благоухающаго, индивидуально цннаго божьяго букета, который называется норвежской литературой. Да и нельзя никакъ противопоставлять ‘размноженіе культуръ’ ‘подъему культуры вообще’. Ибо съ равнымъ правомъ (а по моему съ большимъ) можно сказать, что ‘культуры вообще’ нтъ, что это абстракція, ибо конкретно существуютъ (если, конечно, не считать машинъ и прочей мертвой утвари) только отдльныя культуры отдльныхъ націй. И это значитъ, что отдльная личность, участвующая въ созданіи культуры, будь это поэтъ, философъ, ученый или политикъ, можетъ наилучше развить и использовать свои творческія силы, наиполнйшимъ образомъ sich ausleben только въ родной сред, въ родной обстановк и атмосфер, гд все, хотя не осязаемо, но ощутимо пропитано родными соками. Въ чужой обстановк значительная часть творческихъ силъ уходитъ на преодолніе какого-то естественнаго тренія, хотя бы иногда неосязаемаго, и потому результаты такого творчества меньше и бдне. Съ этой точки зрнія стоитъ (даже въ интересахъ ‘подъема культуры вообще’) потратить много силъ и много лтъ на созданіе особой бурятской или якутской культуры, чтобы создать обстановку, въ которой потомъ бурятскіе и якутскіе таланты разовьются лучше, полне и съ большею пользой для человчества, чмъ развились бы въ ‘общерусской’ сред, созданной и пропитанной вліяніемъ другихъ націй. Раздробленіе силъ, ‘растрата энергіи’ тутъ съ лихвою будутъ возмщены впослдствіи интенсификаціей творчества въ отдльныхъ національныхъ коллективахъ. Если тутъ есть ‘обособленіе’, то это обособленіе законное, необходимое: такъ ‘обособляется’ художникъ, когда затворяется въ своемъ кабинет, убранномъ по его вкусу, никого къ себ не впускаетъ — и пишетъ прекрасное произведеніе на радость и пользу всмъ людямъ.
Но все это зады, которыми прилично было заниматься лтъ пять или шесть тому назадъ, когда ‘мы’ вс были еще очень наивны и врили, будто національный вопросъ выдуманъ Злоумышленниками. Теперь, слава Богу, извстно и признано, что право каждой народности на самобытную культуру опредляется и доказывается не теоріями, а ея собственной волей къ національному бытію. Наличность этой воли показали и малороссы, и блоруссы, и вс остальные, несчетные и несмтные народы Россійскаго государства, а остальное додлаетъ время.
1911.