О ТОМ, КАКИЕ КНИГИ ДОЛЖНО ДАВАТЬ ЧИТАТЬ ДЕТЯМ
О ТОМ, КАКИЕ КНИГИ ДОЛЖНО ДАВАТЬ ЧИТАТЬ ДЕТЯМ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Н. М. Чернышевская
О том, какие книги должно давать читать детям, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1849
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)
ГИХЛ, ‘Москва’, 1953
Прежде чем мы будем говорить о том, какие книги лучше всего давать детям читать, мы должны поговорить, во-первых, о том, должно ли отказывать детям в позволении прочитать какую бы то ни было книгу, которую захочется прочитать им, а после этого о том, какую роль в воспитании должны играть книги, о том, какая роль принадлежит при воспитании известного дитяти его воспитателю — частному лицу, посвятившему себя воспитанию известного индивидуального лица, и какая — книге, писанной для всей массы, а не для индивидуального лица.
Большая часть взрослых людей скажет, что нечего и спрашивать о том, можем ли мы давать дитяти всякую книгу, какую только захочется ему почему бы то ни было прочитать,— разумеется, нельзя, скажут они: весьма много есть таких книг, которые и взрослым немногим можно читать без вреда для себя, а тем более таких книг для дитяти. В том почти все согласны, что есть такие книги, которые воспитатель никак не может позволить взять в руки ребенку, несогласны только в том, на какие разряды книг должно простирать это запрещение, в том, что, по мнению одних, нельзя давать детям таких книг, какие можно в случае нужды дать им по мнению других. Все люди, признающие, что есть такие книги, которые никак нельзя позволить читать детям, согласны в том, что нельзя позволять детям читать книг, опасных для их нравственности, одни и ограничивают запрещенные для детей книги одним этим разрядом, другие насчитывают еще несколько разрядов. Но и относительно того, какие книги должно считать опасными для нравственности детей, существует большая разница в мнениях. Есть немногие думающие, что только книги, безнравственные по своей основной идее, могут быть опасны для нравственности детей, только такие книги, которые оказывают неблагоприятное влияние на нравственность и взрослого человека, если он поддается их влиянию, главным образом одни романы, писанные людьми, выставляющими чувственные наслаждения и особенно чувственную любовь в соблазнительном виде с целью разгорячить чувство. Из тех книг, которые попадались нам в руки, мы можем указать, как на принадлежащие к этому разряду, на знаменитого ‘Фоблаза’ и, поновее, на ‘M-lle Maupin’ Теофиля Готье. Но роман — создание нового времени, подражать древним в нем трудно, и потому мало таких романов, в которых основная идея — просто изображение прелести чувственной жизни, а не другая какая-нибудь идея, принадлежащая к миру нравственности. Гораздо более мелких лирических стихотворений такого рода,— древние лирики, если не пускались в общие места, с начала до конца воспевали все чувственные наслаждения любви, и, нужно прибавить, на любовь они смотрели чисто с животной стороны и только с животной стороны любви, как они ее понимали — только как чисто телесные акты, на женщину, на свою возлюбленную они смотрели чисто как на вещь,— жаль, что в этом им не отдают справедливости. Если говорить строго, любовь (да и многие другие вещи, если понимать их так, как понимали их древние) для нас покажется вещью грубою, скотскою, отвратительною. Но мы со своим обожанием древних и в этом, как и слишком во многом другом, вдохновлялись ими и ‘поем’ на их мотив, и разумеется, весьма хорошо делаем… Это подражание древним в воспевании чисто материальных наслаждений — кроме нравственного элемента любви — до того сильно укоренилось, что, конечно, большею частью поэты наши, когда пишут подобные стишки, и сами не подозревают, какую недостойную нашей ступени развития <тему> воспевают они. Они делают это машинально по установленной форме, не догадываясь о том, как <она> узка и безнравственна. Как придет им охота написать лирическое стихотворение, тема которого любовь, они и становятся машинально на принятую испокон века точку зрения, не замечая, как низка и безнравственна для нашего времени эта точка зрения. Тяжелым пятном было б на их славе, если б они делали это с сознанием, а не по слепой рутине. Но влияние этой гадкой привычки было до сих пор так могущественно, что немного можно набрать лирических поэтов (кроме разве самых новых, вроде Лермонтова), которые были бы чисты от воспевания скотской любви, если только воспевали любовь, от воспевания женщины в том духе, как будто <бы она> была подушка я более того ничего.
Конечно, всякий рассудительный человек согласится, что этого разряда книги самые опасные для нравственности. Есть — хотя, правда, весьма невелико их число — люди, которые этим одним разрядом и ограничивают книги, которые не хотят давать детям, все другие, по их мнению, давать можно. Но большая часть простирает свое запрещение еще дальше. Есть книги, в которых не имеется ничего противного нравственности, которые даже почти нравственны, но в которых много есть сцен вольных,— каковы, например, весьма многие романы Поль-де-Кока,— есть люди, которые и их также не хотят давать детям и ограничиваются этими двумя разрядами, часть людей прибавляет к числу запрещенных для детей книг еще все книги, в которых основная, мысль весьма серьезна и нравственна, но или оттого, что слишком нова, или оттого, что принадлежит к разряду таких вещей, над которыми может только смеяться толпа, пока они не будут приняты всеми, кажется большей части людей или парадоксальною, или несколько скандалезною, или могущею подать повод к злоупотреблениям, или просто, несмотря на то, что они не могут отвергать ее истинности и нравственности, неудобоисполнимою, утопиею, если будет применяться к делу. К этому разряду причисляются теперь у нас почти все (кроме самых новых) сочинения Жоржа Занда. Есть и такие люди, которые распространяют запрещение и на такие книги, относительно которых невозможно никому и сомневаться, что основная мысль их необыкновенно нравственна и совершенная справедливость ее не подлежит никакому спору, если только эта истина, положенная в основание романа, не делает чести человеку, и если потом книга изображает людей мелких, грязных, пошлых, порочных,— каковы сочинения Диккенса и Гоголя, у Диккенса особенно мораль слишком ясно вытекает из рассказа, так что едва ли и 9-летнее дитя может не понять ее без объяснений. Люди, которые ограничивают число запрещенных для детей книг только теми разрядами, о которых мы уже сказали, конечно, немногочисленны и покажутся массе воспитателей слишком слабо оберегающими нравственность детей: почти все думают, что не нужно давать детям и вообще никаких романов, кооме разве весьма немногих, вроде некоторых романов Вальтер Скотта (да и это весьма многим кажется непозволительно): ведь в романах описывается любовь, как же позволить 12-летнему мальчику или девочке воспламенять свою голову подобным чтением? Можно давать им только такие романы, которые основаны не на любви и о любви в которых ничего не говорится, а таких романов очень мало, и если не грешат они изображением любви, так грешат чем-нибудь из тех вредных для ребенка вещей, о которых говорили мы выше. Жаль, прибавляют эти люди, что таким образом не остается почти ни одного романа, который можно было бы позволить взять в руки ребенку, весьма жаль, потому что таким образом они лишаются приятного и занимательного чтения, которое заставило б пристраститься к книгам. Весьма жаль, но что же делать! ‘Нечего об этом и жалеть’, скажет другой, ‘потому что вообще никаких романов нельзя давать в руки детям,— что им набивать голову этими бреднями, которые и больших-то сбивают с толку,— никаких романов нельзя давать детям, они разгорячают их фантазию, и без того слишком уж живую, отвлекают их от полезного чтения, приучают к легкому, не приносящему никакой пользы,— ведь роман если не приносит прямого вреда, то вреден уже тем, <что> из-за него убивают попусту время, которое лучше было бы употребить на чтение серьезной книги’. С этими господами, заботящимися о серьезном чтении и считающими романы ‘легким чтением’, мы не будем спорить,— это люди, которых уже признали отсталыми все умные и образованные люди: слава богу, если мы не понимаем весьма многого, что давно бы нам следовало понимать, так понимаем во всяком случае то, что роман серьезнее какой угодно грамматики или алгебры, что дюжинный роман почти всегда посерьезнее весьма недюжинной психологии. Теперь уж нечего спорить о том, что романы можно давать читать детям, спорить должно бы только о том, какие романы можно, какие нельзя, или о том, все ли можно или не все. Люди, которые не думали много, не учились сами много, только и считают книгами, которые нельзя давать в руки детям, романы, только романы и преследуют их воображение, как страшная некая зараза, <которая> может в мгновение ока испортить благонравное дитя, которое с таким старанием закупоривали они от ‘преждевременного’ знакомства с жизнью. Но люди, у которых ум несколько развился, да только, к сожалению, развился как-то навыворот, что бывает весьма часто, не могут не заметить, что, ограничиваясь одним этим отделом, они будут непоследовательны, и присоединяют к книгам, которые опасны для нравственности детей, кроме романов еще и другие разряды книг. Во-первых, по их понятиям чтение большей части исторических книг должно быть также вредно для детей, потому что известно, что в истории является чрезвычайно много людей низких, подлых, безнравственных, злодеев таких, каких не найдешь и в раздирательных романах, еще более является в ней людей ограниченных, глупых, пошлых — как же знакомить ребенка с такими характерами? Ведь нужно, чтоб 01Н уважал старших, чтоб считал взрослых людьми почтенными, умными и добрыми. А еще хуже того — сколько в ней соблазнительных эпизодов,— ведь нечего и говорить, что разврат— одна из главнейших причин событий исторических, одна из самых частых причин падения царей и народов, как часто там говорится о любовницах, о их влиянии, о любовных интригах при дворе, около какого-нибудь государя вроде Людовика XIV или XV,— как же можно все это давать читать детям? То же самое должно сказать и о большей части путешествий — сколько там бывает соблазнительных анекдотов, и кроме того, если путешественник человек наблюдательный и дельно описывает народы, к которым он ездил, а не фасады дворцов и прелестные или ужасные виды по дороге, всегда много говорит о той грязи, в которой живут до сих пор везде низшие классы, много у него должно быть картин, писанных диккенсовыми красками,— как же знакомить преждевременно детей с этой грязью? Мы со своей стороны прибавим, что если так, то, если смотреть с этой точки зрения, нужно прибавить сюда уже и все до одной книги, в которых говорится о естественной истории животных — ведь там то и дело, что говорится ‘самец’, ‘самка приносит по нескольку детенышей’ и т. д. еще гораздо выразительнее, да нужно прибавить также и все ботанические книги — ведь и там первое слово, которое попадается под глаза, будет растения явнобрачные и тайнобрачные, пестик и тычинка, мужской и женский цветок и т. д. — все равно, это может возбудить весьма нехорошие мысли в голове ребенка, и мы даже могли бы рассказать один анекдот в доказательство. Но если мы захотим быть совершенно последовательными, то нам не мешает остерегаться произносить перед ребенком слов отец и мать, муж и жена, у него родился или у нее родился, и т. д. — к скольким нескромным вопросам подают повод эти слова. Недурно также постараться о том, чтобы ребенок не слышал слов ‘мужчина и женщина’ и не знал о том, что есть на <свете> люди, которые называются мужчинами, ‘другие, которые называются женщинами, и что эти люди даже отличаются друг от друга,— ведь ему нельзя будет не захотеть узнать, чем же эти два класса людей отличаются друг от друга, мы поэтому полагали бы полезным для нравственности детей, чтобы их держали в особых крепко запертых комнатах, чтоб они не могли ни видеть, ни слышать ничего такого, что могло бы навести их на мысль о различии полов, те люди, которые бы входили к ним, должны быть одеты все в одинаковое платье, мужское или женское, это все равно, только в одинаковое, по нашему мнению лучше в женское, потому что при мужском можно заметить — ведь чего дети не замечают, когда им не следует замечать — разницу в образовании груди. Говоря с ними, нужно не употреблять слов ‘он’ и ‘она’, а всех людей называть или ‘он’ или ‘она’, — для этого недурно говорить с ними по-татарски: там нет различия родов даже в третьем лице личного местоимения, не только что в именах существительных,— весьма хороший язык для нашей цели, разумеется, в именах также не делать такого различия: ‘Иван Петрович’, ‘Марья Петровна’ — уж или Ивана Петровича следует называть тоже Анною Петровною, или Марью Петровну — Марьем Петровичем. Ах, да: мы и позабыли, что мерзкая борода и усы выдадут мужчину, да и гадкая привычка стричь волосы тоже. Последнему можно помочь: заботящийся о нравственности питомца воспитатель может отпустить себе волосы или во всяком случае купить женский парик и косу, а подбородок можно подвязывать платком и говорить, что у него болят зубы. Нам кажется, что если к этим главным предосторожностям прибавить еще несколько дополнительных, то мы можем надеяться достигнуть почти вполне своей цели…
Студенческое сочинение Н. Г. Чернышевского, написанное скорописью 13 декабря 1849 г. для прочтения на следующий день на занятиях у проф. Никитенко (наст. изд., т. I, стр. 342).
Впервые опубликовано в I т. ‘Литературного наследия’ Н. Г. Чернышевского (М. 1928, стр. 695—699) в расшифровке М. Н. Чернышевского. Для настоящего издания сверка этой расшифровки с рукописью была вновь произведена Н. А. Алексеевым. Рукопись: полулист писчей бумаги, исписанной с обеих сторон, хранится в ЦГЛА.
Чернышевский в этом своем студенческом сочинении выступает против консервативных методов воспитания, ‘закупоривающих’ детей от ‘преждевременного’ знакомства с жизнью, ставит вопрос о воспитательном значении прогрессивной литературы и о роли ее в деле самообразования. Высоко оценивая благотворное влияние на юношество произведений Лермонтова, Гоголя, Диккенса и Жорж Занд, Чернышевский требует расширения круга чтения юношества по истории и географии. Особое место отводит он ознакомлению детей с основами естествознания. Все сочинение проникнуто исканием новых путей в области педагогики. Впоследствии Чернышевский не раз высказывался на те же темы в своих педагогических работах.