И. Савин
О свободе
(размышления обывателя)
(Новые русские вести. 1924. 31 августа. No 210)
О свободе, Савин Иван, Год: 1924
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Савин И. ‘Всех убиенных помяни, Россия…’: Стихи и проза
М., ‘Грифон’, 2007
В былые времена, ну, скажем, лет с десять тому назад, от одного только слова ‘свобода’ весьма многие достойные люди в раж входили и некоторые даже слезу умиления пускали. А вот теперь, можно сказать, совсем наоборот: скажет головотяп какой — ‘свобода’, а у тебя, извините за выражение, к горлу клубок подкатывается. Так, кажется, и смазал бы головотяпа.
Очень, должен сознаться, удивительно все это. Раньше свобода интересной дамочкой была, в кисейном одеянии, с мечом в руке. Может, конечно, он картонный был, меч-то этот, и кисея напрокат взята, а все же умилительно. Нынче же дамочка сия, как говорят, чудодейственным образом в удочку превратилась: на одном ее конце — червяк, а на другом — дурак. Сидят это, значит, товарищи-рыболовы с удочками-свободами и простачков из мутной водицы вылавливают. А ученые люди, которые знатоки по этой части, считают даже свободу куда проще удочки, потому в ней, в свободе, и червяков нет — одни дураки.
Где тут правда — не разберешь. Темна вода во облацех, а мутная вода рыболовов еще потемней будет. Но, между прочим, порой мозгами своими раскидываешь, до самой сути дойти желаешь.
Возьмем, к примеру, свободу совести. Читаются ли эти два слова так, как пишутся, или следует произносить их иным образом — ‘свобода от совести’? Затем: как понимать ‘свободу совести’ в применении, скажем, к Зиновьеву, у коего никогда никакой совести не было, или к Керенскому, у которого она резиновая, то есть растягивается в любом направлении и на любое расстояние? Или ежели вот эсер Лебедев заговорит про свободу совести, то следует вспомнить, за что он из кассы Стамбулийского четыре миллиона франков получил, или не следует?
Говорят еще: свобода — лихорадка навыворот, ибо свобода начинается жаром, а оканчивается ознобом. Сие умозаключение глубоко верно есть. Примером разительным к тому может служить тот же господин, а вернее сказать — полутоварищ Керенский: в марте он с великим жаром в кровать Александра III лег и даже, говорят, на стол императорский ноги положил, а в октябре в костюм кормилицы облачился и в превеликом ознобе сбежал к западноевропейским демократиям. Озноба же Чернова, когда его матрос Железняков по головке стулом хлопнул, никакими выражениями описать невозможно.
Есть еще ‘свобода слова’ — вещь уже совсем непонятная. Где граница между словом и, извините за выражение, такой-то бабушкой? Вот, скажем, в коминтерне, в советах, в комячейках специальные людишки денно и нощно ‘выражаются’. Есть ли это свобода слова или просто отвратительная должность, червонцами оплачиваемая? И ежели, примерно сказать, советские людишки с российского обывателя седьмую шкуру дерут, а восьмую вперед уже английским капиталистам в виде концессии сдали, и российский обыватель орет благим матом — так надо ли считать ‘свободой слова’ этот обывательский благой мат, или ‘свободой слова’ считается мат советских людишек, с коим они живодерством занимаются?
Революцию замышляют мудрецы, приводят ее в исполнение палачи, а пользуются ею — прохвосты. Хотя эта мудрость стара, она все же невразумительна. Что пользуются русской революцией прохвосты — это верно. Даже после семнадцатой рюмки ни Рыкова, ни Троцкого, ни всю их шайку честными людьми не назовешь. А вот насчет подготовителей революции, насчет мудрецов-то, непонятно. Какой, скажем, мудрец — Керенский? А уж как сей заложник демократии революцию подготовил и на свою, и на нашу голову! Ежели его и можно назвать мудрецом, то разве в смысле того мудреца, которому лиса говорит в крыловской басне: ‘Отколе, умная, бредешь ты, голова?’
Раздумываю я частенько и над ‘свободой вероисповеданий’. Удивительная это ‘свобода вероисповеданий’, когда в русских церквах комсомольцы самогон распивают и ‘шимми’ пьяными ногами выделывают. Или, может, у них вера такая, чтобы, значит, провыражавшись в комячейке с утра до вечера, ночью в реквизированной церкви Маньке-Вытри-Нос сознательного господина изобразить и с ней эту самую ‘шимму’ седьмого поту шпарить? Может, и то, что у всех заправил советских в заграничных банках миллионы золотом на всякий случай хранятся, — тоже ‘свобода вероисповеданий’? Потому вера бывает разная. Иной в Бога верит, а иной больше насчет тридцати сребреников.
Разно, в общем смысле, толкуется ‘свобода’ эта самая. Вспоминается мне, к примеру, господин профессор Милюков. Тоже — из мудрецов, что революцию подготовляли. Были они, господин профессор, в 1917 году за Францию с прочими союзниками, о Константинополе для России подумывали, в 1918-м к немцам припали, когда те в Киеве ‘Украину выдумывали’, потом опять к французам кинулись, были до революции либеральным монархистом, после революции — либеральным республиканцем, а теперь — совсем господин Керенский, только разве немножко поумнее. Вот и разгадай тут: какая ‘свобода’ в господине профессоре верх берет: ‘свобода совести’ или ‘свобода смены вех’?