О судоустройстве. Соч. Бентама, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том VII. Статьи и рецензии 1860—1861

М., ОГИЗ ГИХЛ, 1950

**О судоустройстве. Соч. Бентама. По французскому изданию Дюмона изд. А. Книрим. С.-Петербург. 1860 г.**

Эта небольшая книга — отдельное издание перевода, помещенного в ‘Журнале министерства юстиции’, который хорошо сделал, приняв на свои страницы такое сочинение. Император Александр I советовался с Бентамом и поручал обращаться к нему за советами лицам, занимавшимся тогда в России кодификациею законов.

Мы не будем излагать здесь ни всей системы юридических теорий Бентама, ни частной его теории судоустройства и обратим внимание лишь на один из многих вопросов, которых он касается в трактате, переведенном теперь на русский язык. Мы хотим сказать о том, справедливо ли ссылаются на авторитет Бентама те юристы, которые не расположены в пользу суда присяжных.

Очень часто бывает, что известные средства, необходимые для достижения известной цели при известном устройстве человеческих отношений, оказывались бы не нужны, неудовлетворительны при лучшем устройстве отношений, в котором та же цель достигалась бы другими средствами, или более быстрыми, или менее обременительными. Так, например, в средние века единственным средством обеспечить хотя некоторое правосудие в известном округе или городе, доставить его жителям хотя некоторую возможность добиваться справедливости, ограждать себя от безнаказанных насилий — было предоставление этому округу или городу независимости от всякой высшей власти в суде над его жителями. В Западной Европе давались городам такие же привилегии, какие известны у нас были под именем бессудных или несудимых грамот¹. Таким образом город Ульм или город Нюренберг получал право исключительного суда по делам своих граждан, и на этот суд уже не было никакой законной апелляции, никто не мог законным образом опрашивать у граждан Ульма или Нюренберга отчета в том, когда они присуждали своего согражданина к потере имущества, к тюремному заключению или к смерти. Никто не мог законным образом заступиться за осужденного, хотя бы процесс его был решен с явною несправедливостью, по мелочному местному неудовольствию на него или по злобе какого-нибудь влиятельного горожанина. Представим себе, что в те времена, во время феодальных насилий, явился юрист, возвысившийся своими понятиями над тогдашним положением дел и дошедший до ясного представления о юридической системе, подобной порядку дел, существующему теперь в Бельгии или Швейцарии. Конечно, в его системе не было бы места безапелляционному городскому суду,— он стал бы доказывать, что судебная власть должна быть одна для целого народа, все государство имеет право и обязанность защитить невинного человека от несправедливого наказания, к которому приговорил его какой-нибудь отдельный суд по пристрастию или незнанию. Но если такой юрист выставлял бы судебный идеал, гораздо высший существовавшего тогда порядка, то можно ли было бы говорить, что при существовавшем тогда порядке он не признавал полезности безапелляционного городского суда и расположен был предпочитать такому суду другие тогдашние фермы суда, еще гораздо менее соответствовавшие его идеалу? Конечно, нет, конечно, этот юрист понимал, что из форм, низших его идеала, форма безапелляционного городского суда несравненно лучше других.

Нечто подобное было с воззрением Бентама на суд присяжных. Он составил очень высокий проект судоустройства, такой высокий, что очень многие из нынешних наилучших гарантий справедливого суда заменялись в его проекте другими, более простыми и верными. Довольно будет сказать, что по этому проекту уничтожалась разница между гражданским и уголовным судом, все различные юрисдикции сливались в одну. Этот единственный для всех разрядов дел суд рассматривает дела по кодексу, нимало не похожему ни ‘на один из существующих ныне кодексов,— по кодексу, чрезвычайно краткому и простому, так что каждый взрослый человек мог бы знать все действующие законы и все формы судопроизводства. При таких законах, при таком судопроизводстве можно было, по мнению Бентама, обойтись без присяжных, потому что вся публика была бы чем-то похожим на собрание судей, перед глазами которых действует собственно так называемый судья, знающий, что каждому из присутствующих будет видна каждая натяжка в ведении дела, и немедленно наказываемый за малейшее отступление от правды. При таком идеальном порядке учреждение особенных присяжных, конечно, становилось излишнею формальностью. Но ошибочно было бы думать, что недостатки или неудобства, оказывавшиеся, по мнению Бентама, в суде присяжных сравнительно с идеальным судоустройством, проектированным у Бентама, могут иметь важность при сравнении суда присяжных с другими, действительно существующими формами судоустройства: при такой норме сравнения оказывается, что каждый недостаток суда присяжных принадлежит в большей степени каждой иной форме судоустройства, и каждая иная форма имеет, кроме того, много недостатков, от которых свободен суд присяжных. А та идеальная форма судоустройства, которую проектировал Бентам, неосуществима при нынешних законах и нравах ни в Англии, ни в Швейцарии, ни в Северной Америке, не говоря уже о других странах. Таким образом с практической стороны даже и передовым нациям остается выбор только между судом присяжных и формами судоустройства, далеко уступающими ему во всех отношениях. Лучше всего объясняет это сам Дюмон, издавший сочинение Бентама ‘О судоустройстве’. Читатель знает, что Бентам скучал приведением в порядок своих рукописей, :и потому некоторые из его трактатов были изданы в редакции, принадлежавшей не ему, а его другу, женевскому гражданину Дюмону². К числу таких трактатов принадлежит и сочинение Бентама о судоустройстве. Дюмон издал его по черновым бумагам Бентама и прибавил во многих местах свои замечания, из которых самое обширное и важное — о суде присяжных. Приводим здесь эти страницы:

Бентам в своих последних взглядах на судоустройство не допускает присяжных, даже в делах уголовных.

Противники учреждения суда присяжных, а их еще много, не упустят случая воспользоваться его авторитетом. ‘Вы видите,— скажут они,— публициста, которого нельзя обвинять в пристрастии юриста, воспитанного в предрассудках страны, в которой привязанность к этому роду суда доходит до энтузиазма, вы видите, как он постепенно переменяет свои мнения о суде присяжных, как он сначала ограничивает круг их действия только немногими случаями и, наконец, совершенно отвергает их. Непопулярность этого парадокса не устрашает его, он видит в этом учреждении недостаток отправления суда, свойственный векам тирании и варварства, но долженствующий исчезнуть при гарантиях созревшей цивилизации’.

Не спешите торжествовать,— скажу я противникам суда присяжных. — Если Бентам не питает к этому учреждению того же доверия, как самые просвещенные публицисты, то это не потому, чтобы он не сознавал его достоинства в сравнении со всеми известными родами суда, или чтобы он не видел в нем палладиума британской свободы и в особенности свободы печати, без которой всякая другая свобода не может долго существовать. Он думал только, что при устройстве суда, которому не нужно защищаться от произвольной власти, а только применять известные законы, которых кодекс в руках всех граждан, можно найти гарантии более простые, более действительные, менее подверженные ошибкам, нежели гарантии, представляемые этими минутными судьями. Он не хочет дать менее средств для охранения общественной и частной безопасности, он предлагает удвоить гарантии, а не ослабить их. Если противники суда присяжных, отвергнув эти учреждения, примут вполне систему Бентама, то нельзя опасаться, что это поведет их к победе. Но если они выставляют его знамя на судах, совершенно различных от его судов, то они употребляют во зло его имя, и я могу сравнить их с шарлатанами, которые, подделывая лекарства по рецепту искусного медика, выпускают предохранительные средства, заключающиеся в его рецепте, и продают под его именем яд, составляющий их произведение.

Главное достоинство суда присяжных заключается в том, что он представляет более ручательств хороших судебных решений, нежели постоянные судьи. Я приписываю ему это качество на основании четырех следующих соображений.

I) Он представляет лучшее ручательство беспристрастия. Не только весьма вероятно, что при существовании отводов присяжные чужды обвиненному, но очень часто они чужды друг другу и судьям, так что между ними нет ни потворства, ни тайной связи. Если бы и существовал у одного или двух тайный источник пристрастия, то его действие потерялось бы в массе.

Присяжные, взятые из среднего класса, находятся в отношениях равенства с лицами, подлежащими их суждению, они не могут иметь иных интересов, кроме поддержания общих прав и защиты невинности. Так как каждое решение составляет для этих временных судей важное и торжественное действие, образующее эпоху в их жизни, то они естественным образом употребляют все внимание, всю предусмотрительность, к которым они способны.

Не вдаваясь в преувеличения, граничащие с сатирою, должно признать в принципе, на основании общих наблюдений, почерпнутых в знании человеческого сердца, что постоянные судьи не могут быть в той мере свободны от пристрастия, как временные, случайные судьи. Без сомнения, они будут беспристрастны в большей части случаев, но тем не менее всегда будут встречаться такие случаи, в которых приязнь или неприязнь, интересы более или менее отдаленные, предубеждения, действующие даже тайно, будут иметь влияние на их решение. Я не говорю о случаях подкупа или преступного пристрастия, хотя история судов представляет многочисленные тому примеры, но самое положение судьи заключает в себе опасность для правосудия. Это не парадокс, не острота, а факт. Очень часто было замечаемо, что отправлявший долгое время судейские обязанности является другим человеком, нежели, каким он был в начале своего поприща. Привычка видеть и уличать виновных внушает служителям закона общее предубеждение против обвиненных и располагает их обвинять на основании предположений, полудоказательств, с поспешностью, которая всегда бывает подозрительна, даже и тогда, когда не влечет за собою ошибок.

II) Вторая важная гарантия, которую представляет суд присяжных, состоит в независимости, то есть в независимости от административной власти. Это — видоизменение беспристрастия, но должно быть от него отличаемо, потому что применяется к особым случаям, в которых обвиненные должны защищаться против какой-нибудь могущественной вражды, против какого-нибудь обвинения, касающегося не общих интересов общества и правительства, а личных интересов правительственных органов, например, когда дело идет об открытии их злоупотреблений. Для сопротивления злоупотреблениям власти необходимо не простое беспристрастие, а гражданское мужество, и от кого скорее можно ожидать этого мужества, как не от граждан, которые не имеют никакого сношения с министерством и между которыми нельзя найти никаких общих опасений или надежд, чтобы воспользоваться ими с целью навязать им известное мнение? Допустим даже возможность недобросовестности или трусости присяжных,— администрация ничего этим не выигрывает: та нить, которую она сплетает, рвется при каждой сессии, при рассмотрении каждого дела. В делах политических эта гарантия является в самом выгодном свете, и между политическими делами — дела, касающиеся свободы печати, всегда разнообразные, всегда трепещущие современным интересом,— суть те, в которых общественный интерес в особенности требует участия присяжных.

Скажут, что несменяемые судьи столь же независимы, как присяжные. Без сомнения, им нечего опасаться отставки, но разве они свободны от надежд на повышение и на милости для себя и для своих семейств? Избавляя их от страха перед правительством, их избавляют также от необходимости искать подпоры в общественном мнении, делаться сильными народною любовью. Мы допустим, что эти обыкновенные искушения не будут иметь влияния на людей честных, разве нет более утонченных искушений, заключающихся в предрассудках высших классов, в этом естественном союзе между всеми, пользующимися какою-либо частью власти, в этом общем интересе щадить друг друга? Безопасность, представляемая определением в законе преступления клеветы, будет всегда недостаточна или по трудности определить пасквиль, или по трудности судить о намерении, преступность которого зависит от обстоятельств.

Если нет суда присяжных для рассмотрения нарушений законов о печати, то в государстве существует власть или сословие, которого действия выше всякой критики и которое призвано судить все печатное, всякое порицание его составляет преступление, оппозиция не имеет гарантий. Ни интерес правительства, ни интерес народа не требует этой независимости судей, подверженных тем же страстям и тем же ошибкам, как и прочие люди.

III) Третья гарантия, представляемая судом присяжных, состоит в том, что каждое дело достигает достаточной степени зрелости, что соблюдаются все те охранительные формы, которые весьма легко могут быть опущены или искажены при малейшем легкомыслии, поспешности или пристрастии судей. Между этими формами самая полезная заключается в постоянном различии факта от вопроса права. В соблюдении же этого различия заключается существенное достоинство суда присяжных. Правда, что и постоянные судьи при гласности и устных прениях необходимо должны следовать по тому же пути, но тем не менее учреждение суда присяжных в этом отношении имеет преимущество, что доказывается двумя следующими соображениями:

1) Судья обращает более внимания на подробности дела, когда он обязан изложить его присяжным, нежели когда он делает это для самого себя. Большие упущения в допросе свидетелей могли бы пройти незамеченными, но когда все происходит пред присяжными, из которых каждый имеет право делать замечания, то нельзя предаваться ни дремоте скуки, ни лености.

2) Нравственная ответственность судьи в отношении решений о факте не так велика, даже при гласности, как можно было бы предполагать. Он все еще может быть пристрастным или в выборе свидетелей, или в способе их допроса, и этого пристрастия нельзя заметить или, по крайней мере, нельзя доказать, исключая случаев самых вопиющих злоупотреблений.

При рассмотрении очень запутанного дела, продолжающегося целый день или даже несколько дней, кто из несогласных с решением судьи осмелится утверждать, что он вникнул во все обстоятельства дела, что он не упустил ничего существенного в изложении фактов? Кто осмелится обвинять судью, что он действовал против своего убеждения или даже упрекать его в поспешности или небрежности?

При присутствии присяжных почти нельзя предположить активного пристрастия со стороны судьи. Во-первых, потому, что оно всегда будет довольно заметно для возбуждения, по крайней мере, подозрения, и в особенности потому, что оно будет всегда бесполезно, так как решение от него не зависит. Когда же факты приведены в ясность, когда они просеяны, если можно так выразиться, главное уже сделано и остающееся лишено важности: судья, которому предоставлено пассивное применение закона, почти не может от него уклониться.

IV) Последняя гарантия, которую представляет суд присяжных, заключается в их особенной способности хорошо обсуждать фактические вопросы,— способности, которая не встречается в такой же степени в постоянных судьях. Сначала это кажется парадоксом, потому что, повидимому, большая проницательность находится на стороне науки и продолжительной судебной практики. Итак, следует развить это положение. Я не буду приводить мнений английских публицистов, которых можно считать слишком предубежденными в пользу системы, составляющей их славу, я приведу мнение юриста, который видел и сравнивал суды с присяжными и без присяжных. Основываясь на своей опытности, этот глубокий наблюдатель утверждает, что даже искусный юрист менее способен оценить факты, обстоятельства человеческой жизни, свидетельские показания и улики, нежели граждане, живущие в свете и принимающие участие в его деятельности. ‘Ничего неизвестно,— говорит он,— a priori’ {Заранее.— Ред.}, или, по крайней мере, если нет другого путеводителя, кроме указаний разума, то при оценке частных случаев представляется опасность впасть во многие ошибки и неточности. Что касается дел и событий жизни, чувств, которые заставляют нас действовать, побуждений скрытого интереса, которые могут иметь влияние на волю, физических свойств вещей и внешних признаков известных деяний,— признаков, которые могут делать эти деяния более или менее несправедливыми, более или менее преступными, то какой-нибудь гражданин, одаренный только здравым смыслом и обыкновенным образованием, в состоянии гораздо лучше их обсудить, нежели юрист. Чем искуснее юрист, чем более он сидит за книгами, тем далее он держит себя от действительной жизни, тем менее ему известно все происходящее под крышею земледельца, на рынках, в кофейнях, в трактирах. Если дело идет об убытках, то он совершенно не в состоянии их определить. Если дело идет об обиде, то все местные частные обстоятельства, могущие сделать ее весьма тяжкою или почти ничтожною, ему неизвестны. Все сведения его о драках ограничиваются слухами. Он никогда не был свидетелем подобных сцен, он не знает тех обстоятельств, при которых они возникают, тех случайностей, которые раздувают их, личных качеств того класса граждан, который наиболее им предается.

Я присутствовал однажды при осмотре, который производил судья для разрешения вопроса, относящегося до качеств и употребления одной каменоломни. В то время как тяжущиеся, их эксперты, свидетели и секретарь занимались своим делом, судья, бывший, впрочем, весьма искусным юристом, цитировал мне большие отрывки из Тацита и Горация, и в самом деле нам ничего другого не оставалось делать, потому что ни он, ни я, мы ничего не понимали в этой специальности. Если он потом произнес приговор, то я уверен, что это было превосходное приложение закона. Но к чему? К факту, установленному экспертами.

Говорят, что судьи не обязаны принимать мнение экспертов, но как осмелятся они это сделать? Именно с целью не нарушить спокойствия своей совести они соглашаются с заключением экспертов. Чем добросовестнее судья, тем менее он позволит себе удаляться от этого заключения. Итак, процессы, в которых требуется мнение экспертов, решаются окончательно двумя лицами, называемыми экспертами и действительно не заслуживающими названия присяжных, потому что они не представляют всех гарантий присяжных,

Но сколько есть процессов, в которых судья имел бы надобность в заключении присяжных, кроме тех, на которые указывает обычай. Встречается мало вопросов о факте или об умысле, в которых это заключение не должно бы было иметь места после всего сказанного нами о неспособности юристов к их разрешению. Присяжные же — самые лучшие из всех возможных экспертов. Вопрос о суде присяжных, рассматриваемый с этой, особенной точки зрения,— с точки зрения, которая мне кажется правильной,— приводится для меня к вопросу о том, следует ли иметь экспертов более способных или менее способных, представляющих более гарантий или представляющих менее. Chacun son mtier (всякому свое ремесло) — пословица самая обыкновенная, но в то же время весьма справедливая. Юрист должен развивать и прилагать закон, светский человек, деловой человек должен знать обстоятельства жизни и цели людей, потому что опыт снабжает его всеми для того необходимыми данными (Rossi. ‘Annales de lgislation et de jurisprudence’, t. II, p. 93).

Я до сих пор ограничивался простым изложением доводов, которые говорят в пользу суда присяжных, я еще буду кратче в отношении его состава и укажу только на самые важные пункты.

Гарантии, представляемые судом присяжных против ошибок или несправедливостей со стороны судей, предполагают три условия, которые должны быть соблюдены при их избрании.

1) Не должно, чтобы они были назначаемы судьями или лицами, от них зависящими.

2) Должно брать их в классе, представляющем известную гарантию способности, назначать отчасти посредством жребия, отчасти посредством выбора, дозволяя отводы без приведения причин.

3) Их обязанность должна быть временная.

Существуют еще другие условия относительно способа исполнения обязанности присяжных, как-то: не расходиться прежде произнесения решения, ни с кем не иметь сообщения, судить только на основании устных прений, произносить приговор единогласно и пр.

Я скажу только несколько слов о выборе присяжных. Пусть возьмут лист присяжных, каково бы ни было их число. При образовании суда каждая из сторон вынимает по очереди двадцать четыре имени, по всей вероятности, никто не может иметь прежде влияния на эти сорок восемь лиц, но если бы в этом числе встретилось несколько человек, подозрительных публичному министерству {Прокуратуре.— Ред.} или заинтересованным сторонам, то это зло может быть вполне предупреждено их правом исключать двенадцать, по их выбору, из остающихся двадцати четырех. Жребий кажется лучшим способом для составления суда присяжных.

Все, что прямо или косвенно направлено против одного из трех вышеозначенных условий, может уменьшить в значительной степени или даже вовсе разрушить благодетельное действие суда присяжных. Можно даже совершенно обессилить учреждение и исказить его до того, что оно не будет более служить гарантиею для публики, а только для судей, ставя их вне всякой ответственности.

Я изложил основания, доказывающие пользу учреждения суда присяжных, как средства, способствующего хорошим судебным решениям. Но, предполагая, что возможно достигнуть этого результата без суда присяжных, я не перестану желать этого учреждения по причине тех различных второстепенных выгод, которые, по моему мнению, исключительно ему принадлежат.

1) Мне кажется очевидным, что, где существует суд присяжных, там он парализует систему стеснительных законов или влияния на суды. Так в Англии, где господствуют уголовные законы, щедрые на смертную казнь, присяжные часто оправдывают обвиненных, очевидно виновных, из желания Избавить их от суровости законов. Так исчезли на практике чудовищные законы против католиков, прежде нежели они были формально отменены. Это исправительное средство имеет, без сомнения, неудобства, которых, впрочем, нельзя сравнивать с проистекающею из него общественною безопасностью.

В подкрепление моего мнения я укажу на то, что там, где враждебно смотрят на независимость, всегда стараются отнять у суда присяжных те дела, в которых боятся общественного решения, или доставить себе средства иметь влияние на присяжных способом их назначения. Но такие меры служат как бы набатом к тревоге.

2) При суде присяжных возникает и распространяется во всех классах общества чувство личной безопасности. Это можно видеть в Англии. Безопасность каждого — самая лучшая похвала этому учреждению. Каждый уверен, что он может быть судим только лицами, взятыми из его сословия, причем ему предоставляется право исключать тех, пристрастия которых он имеет основание опасаться.

Между действительною безопасностью и чувством безопасности существует естественная и тесная связь, но и то и другое может существовать отдельно.

Если различать их, то чувство безопасности более важно. Почему? Потому что страдание, проистекающее из чувства опасения, может распространиться на все классы общества, и продолжительность этого зла может быть бесконечна. Юридическая несправедливость есть только личное зло, она падает на относительно незначительное число лиц, но беспокойство, рождающееся от этой несправедливости, может распространиться на все общество и возмутить покой всех семейств.

Между действительною безопасностью и безопасностью видимою на самом деле нет существенного различия. Чем более сознают это, тем более почувствуют цену учреждения, которое способствует к образованию чувства общей безопасности.

3) Нельзя не признать другой пользы, проистекающей из учреждения суда присяжных: чувства уважения всех ко всем и, следовательно, народа к самому себе. В этой взаимной власти каждого над каждым заключается истинное равенство. Чувство подчиненности смягчается временным возвышением при отправлении столь важной обязанности, чувство превосходства ограничивается в такой же мере подчинением народному суду. Вот почему в Англии не встречается наглых и гнусных проступков против того класса, для обозначения которого весьма трудно найти имя, которое бы не заключало в себе оскорбления для людей с предрассудками. Присяжные — не пролетарии, но они более граничат с огромною рабочею массою, нежели с аристократическим кругом. Джентльмену, который грубо обошелся с чистильщиком сапог, будет как-то неловко перед судом присяжных, который с радостью научит высокомерного щеголя уважать народ. Я думаю, что этому учреждению можно приписать в значительной степени ту мужественную гордость, которая, правда, выставляет недостатки народного характера, но которая дает резкий оттенок его патриотизму и его добродетелям.

4) Гласность в судах есть, без сомнения, превосходное средство для привлечения к ним внимания и для возбуждения общественного интереса ко всему в них происходящему, но участие присяжных в судебных действиях в особенности способно привести к этому благодетельному результату. Независимо от значительного числа призываемых каждый год к отправлению этой обязанности, должно иметь в виду гораздо большее число тех, которые могут быть к ней призваны и которые потому имеют побудительные причины изучать формы судопроизводства, права, которые они должны защищать, силу свидетельских показаний, значение доказательств, начала, по которым должно различать истинное от ложного, преступление от невинности. Занятие этими предметами необходимым образом производит в народе стремление предпочитать здравый смысл блестящим качествам и степенные характеры людям легкомысленным и пустым. Посмотрите, как в доме фермера собралось все его семейство послушать рассказы своего главы, только что возвратившегося из заседания ассизов {Заседание суда присяжных.— Ред.} и исполненного воспоминаний о случившихся там событиях, он рассказывает им историю обвиненных, что было говорено в суде, что он думал, какое участие принимал в решении и на каких основаниях он осуждал или оправдывал. Я был не раз удивлен, слыша в Англии, как люди без ученого образования ясно различали доказательства на основании свидетельских показаний (preuves testimoniales) от доказательств вещественных (preuves circonstancielles) и обнаруживали в этом отношении знания, которых нельзя было бы найти в гораздо высших классах у народов, не имеющих суда присяжных. Итак, как образование ума, как средство воспитать народный характер и сообщить ему умственное превосходство, суд присяжных создает, по моему мнению, школу взаимного обучения, в которой беспрерывно переходят от теории к практике.

5) Отправления правосудия посредством суда присяжных представляет еще одну общую выгоду, состоящую в стремлении предупредить всякую частную вражду против судей. Судья является только органом закона для его применения, если он хорошо исполняет свою обязанность, то он представляется защитником обвиненного, наблюдая за соблюдением всех охраняющих его форм. Как только присяжные произнесли свой приговор, они расходятся, о них нет более речи, злобы к ним не может быть, и потому отправление правосудия никогда не производит чувств ненависти и мщения. Вот новое основание прочности общественного порядка. Если бы случилось, что присяжные были уличены в ошибке, гибельной для невинности, это несчастье было бы приписано несовершенству человеческих суждений и не повлекло бы за собою последствий пагубных в будущности. Но если то же самое случилось бы в постоянном суде, то оно потрясло бы общественную безопасность и образовало бы против судей неизгладимое предубеждение, так как воспоминание о гибельном происшествии всегда соединялось бы с их именем. Доказательство этого мы видим во французской революции. Несколько несчастных случаев, несколько судебных ошибок, а не злоупотребления, возбудили в такой степени общественную ненависть против парламентов, что необходимость новых судов в особенности чувствовалась в учредительном собрании, и учреждение их было одним из благодеяний, дарованных собранием народу для снискания его любви. При различных переменах в правительстве Англии судебное устройство никогда не было ниспровергаемо, в нем происходили, без сомнения, перемены, смотря по характеру партий и судей, но формы оставались почти одни и те же, не было судебных комиссий, не было революционных судов. Нельзя сомневаться в том, что учреждение суда присяжных было причиною этой твердости судебного устройства, народ понимал, что, сохраняя это учреждение, несмотря на его недостатки, он будет иметь якорь спасения против политических обвинений и произвола судей.

Суд присяжных действительно представляет невыгоды. Сюда должно отнести проистекающую из него сложность судебного устройства, принуждение в отношении к тем, которые чувствуют отвращение к обязанности присяжного, увеличение издержек для вознаграждения присяжных, остановку в суде до их собрания. Но независимо от того, что можно уменьшить эти невыгоды, они не столь важны, чтобы могли перевесить выгоды этого учреждения.

Делают возражения более важные.

Беспристрастие составляет главное достоинство суда присяжных, но это беспристрастие становится сомнительным в тех случаях, когда существует столкновение между интересами различных классов общества. Вот слова Палея (Paley) ³, которые приводят тем охотнее, что он является скорее защитником, нежели порицателем всего касающегося английского уложения. ‘Бывают случаи,— говорит он,— в которых решение дел судом присяжных не вполне достигает цели правосудия. Это в особенности замечается в спорах, в которых играет роль страсть или народное предубеждение. Сюда относятся случаи, в которых один класс людей представляет требование ко всему остальному обществу, например, когда духовенство ведет тяжбу о десятине, те, в которых чиновники должны исполнять обязанности, часто наступательные, если можно так выразиться, например, собиратели пошлин, балльи и другие низшие служители закона, те, в которых одна из сторон имеет интересы, общие с интересом присяжных, а другая — противные им, например, в спорах между собственниками и фермерами, и, наконец, те, в которых умы раздражены политическими несогласиями или религиозною ненавистью’.

Против этого я замечу, что во всех случаях, исключая последнего, упрек Палея относится не к уголовным делам, а к гражданским, и даже к тем особым случаям в которых можно вообще предполагать, что присяжные примут под свою защиту слабого против сильного, или что они выскажут справедливое предубеждение против законов, не согласных с общественным интересом. Однако сильно ошибаются, если придают слишком большое значение этому обвинению в пристрастии. Я слышал, что приводили в пример, как исключительный случай, дела покойного лорда Лонсдаля, которого называли Левиафаном севера по причине его обширных владений: так как ему принадлежали многие чресполосные мины {Копи, рудники.— Ред.}, то он имел процессы с большею частью своих соседей. Против его исков образовалось предубеждение столь для него неблагоприятное, что он не осмеливался предоставлять решение своих дел присяжным в Нортумберланде и переносил их в столицу.

Этот случай, хотя исключительный, указывает на то средство, которое можно употребить против местных предубеждений: стоит только обратиться к суду присяжных более отдаленному или призвать присяжных из другой местности, взыскивая лишние издержки со стороны, желавшей воспользоваться этою осторожностью. Но я уверен, что при хорошем способе образования суда присяжных подобные переносы встретятся весьма редко.

Что касается до применения уголовных законов в делах религии,— применения, которого многие примеры мы видели в течение нескольких лет,— то присяжных можно упрекать только в том, что они не мудрее закона и не просвещеннее судей, во всех процессах можно было видеть, как судьи настаивали на важности преступления, как они употребляли все свое красноречие, чтобы подействовать на совесть присяжных, чтобы дать им понять, что они держат в своих руках важнейший интерес общества.

Однакоже я осмелюсь утверждать, что эти преследования прекратятся под влиянием присяжных, когда вполне поймут, что они заключают в себе настоящее оскорбление для религии, которая должна защищаться нравственным влиянием и доводами, не прибегая к насильственным средствам, необходимым для поддержания обмана. Разве может быть что-нибудь опаснее, как дать неверию честь мученичества и силу энтузиазма?

Я обращусь теперь к другому возражению против суда присяжных, на котором Бентам настаивал более, чем на других. Это учреждение ставит судью, говорит ой, не всякой ответственности, хотя хорошо известно, что судья на самом деле имеет большое влияние, потому что присяжные имеют склонность — и, к счастью, склонность весьма распространенную — следовать указаниям человека, который более их образован. Судья может при изложении обстоятельств дела или при оценке свидетельских показаний склонить весы на сторону оправдания или обвинения. И в самом деле, замечается значительное различие в решениях одинаковых случаев в различных ассизах, смотря по строгости или снисходительности судьи.

Судя по всему тому, что я видел в Англии, я уверен, что хотя там для Судьи нет законной ответственности, но есть ответственность нравственная, Которая гораздо сильнее, потому что действует всегда, устанавливается без обрядов судопроизводства, зависит от публики, присутствующей при всем происходящем в суде. Судья не может изложить обстоятельства дела, не выказав своего пристрастия или беспристрастия. Малейшее подозрение разрушило бы его влияние и произвело бы на приговор действие, противоположное тому, которое он желал.

Для нас не столь важно доказать, что нравственная ответственность судьи представляет совершенную гарантию, как сравнить ее с законною ответственностью и определить, не встречаются ли в приложение к сей последней такие трудности, которые делают ее ничтожной, исключая вопиющих случаев подкупа, невозможных при суде присяжных.

Самый трудный вопрос при рассмотрении учреждения суда присяжных есть вопрос о единогласии. Если требовать единогласия, по примеру английских законов, то оно может быть более кажущееся,, нежели действительное. Неизвестно, как оно составляется, происходит ли оно из искреннего согласия всех, или оно было вынуждено скукою, усталостью или перевешивающим влиянием одного упрямого человека. В случаях, встречающихся, по всей вероятности, довольно часто, в которых меньшинство уступает большинству, единогласие является покрывалом, брошенным на непреодолимое разногласие.

Защитники английской системы возражают с своей стороны, что без требования единогласия присяжные не будут достаточно внимательны к делу, что меньшинство упадет духом с самого начала, что оно будет порабощено числом и что истинное прение только тогда возможно, когда каждый может надеяться победить.

Хотя я не считаю этого вопроса вполне разрешенным, однако, я склоняюсь на ту сторону, которая требует единогласия на том основании, что большинство вообще в состоянии лучше обсудить вопрос о факте и что в случае, когда произойдет разногласие, голоса должны скорее согласиться для оправдания, нежели для обвинения, а такого результата должно, конечно, желать каждый раз, как только возникает сомнение у нескольких присяжных. Разве можно предполагать упрямство, когда дело ясно? Кто сопротивляется один, тот хочет уступить только своему убеждению, но это убеждение приводит к мученичеству. Подобный характер достоин уважения, даже если он ошибается.

Я между прочим замечу, что самое большое препятствие к составлению единогласия заключается в смертной казни. Хотя и говорят присяжным, что они должны судить только о факте, но всегда встретятся между ними такие, которые будут взвешивать последствия своего голоса и останавливаться на малейшем сомнении в виновности, чтобы не иметь на своей совести смерти человека. Преобразуйте уголовные законы, и тогда присяжные будут легче приходить к единогласному заключению.

Бентам представляет другие возражения против требования единогласия.

Его нельзя достигнуть, говорит он, как только постоянным клятвопреступлением.

Что касается слова постоянный, то я нахожу его неуместным. В большей части случаев единогласие двенадцати человек о факте, о котором только что спорили, который рассмотрели со всех сторон, не представляет ничего необыкновенного. Не только двенадцать, Но даже сто, тысяча человек легко могут быть одного мнения.

В тех случаях, когда факты не столь очевидны, чтобы присяжные могли из них тотчас вывести единогласное заключение, то в каком положении находится меньшинство? В положении сомнения, я не могу не сомневаться, когда я один или почти один против девяти или десяти моих товарищей. Мое мнение колеблется, я чувствую, как я склоняюсь к большинству, и в этой нерешимости мое снисхождение не составляет клятвопреступления, потому что сущность клятвопреступления заключается в утверждении того, что считаю ложным, тогда как я могу быть убежден, что мнение значительного большинства должно быть справедливее моего.

Я снова возвращусь к замечанию, которое я сделал в начале этой главы. Бентам предлагает систему судопроизводства, в которой он обходится без суда присяжных, в той уверенности, что гарантии, которыми он окружил своего судью, лучше во многих отношениях гарантий, представляемых судом присяжных, и что они имеют на своей стороне простоту, скорость, экономию. Но во всякой другой системе, исключая своей, он так далек от мысли презирать учреждение суда присяжных, что написал особое обширное сочинение, в котором господствует аналитическая метода, принадлежащая только ему одному, чтобы выставить все злоупотребления, всю гнилость, как он говорит, вкравшиеся в английский суд присяжных, в особенности в суд специальных присяжных и по делам о политических пасквилях. Первая часть этого сочинения вся посвящена приведению доказательств существования злоупотреблений, во второй он предлагает средства для произведения реформы и те меры, которые должны быть приняты для достижения этим учреждением его истинной цели. Этот обширный труд не представляется произведением противника суда присяжных, это — работа искусного строителя на корабле, который потерпел во время долгого плавания, в который просачивается вода через незаметные скважины и которому грозит едкая ржавчина, если не поспешат остановить ее распространение. Вот что сделал Бентам для суда присяжных, не считая его самым лучшим средством для отправления правосудия.

Однако можно ввести суд присяжных в его систему, не искажая ее: но если бы следовало сделать выбор тех случаев, которых должно допустить это учреждение, то не должно забывать, что оно особенно важно в политических преступлениях, а из них в тех, которые касаются свободы печати. Я повторяю, что можно ввести суд присяжных в план судопроизводства Бентама, как можно вставить боевой прибор в часы, не нарушая его механизма (О судоустройстве, ‘Журнал министерства юстиции’, No 9, стр. 172—195).

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Бессудные грамоты существовали в России с 1397 по 1649 год, когда они были отменены Уложением царя Алексея Михайловича. Бессудные грамоты выдавались судом сторонам без обсуждения спора, при неявке на суд противной стороны.— Несудимые грамоты (тарханные, обельные) выдавались удельными князьями крупным светским и духовным землевладельцам как свидетельство об освобождении их от суда великокняжеских наместников и волостелей. Такие же грамоты выдавались крупными землевладельцами своим подданным.

² Дюмон Пьер-Этьен-Луи (1759—1829) — швейцарский писатель, издатель сочинений Бентама.

³ Палей Вильям ( 1743—1805) — английский церковный писатель.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Впервые напечатано в ‘Современнике’ 1860 г., кн. XII, отдел ‘Современное обозрение. Новые книги’, стр. 289—304, без подписи автора. Перепечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. VI, стр. 404—414. Рукопись: 2 полулиста канцелярского формата, исписанных (оборот второго полулиста свободен от текста) рукой секретаря, кроме последних строк, написанных автором, рукопись является текстом, который предшествует в отзыве выписке из Дюмона, техническая надпись автора, указывающая, что выписку из Дюмона следует набирать по книге Бентама. Рукопись хранится в ЦГЛА (No 1770). Печатается по тексту ‘Современника’, сверенному с рукописью.

О судоустройстве. Соч. Бентама. По французскому изданию Дюмона изд. А. Книрим. С.-Петербург. 1860 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Читайте также:

**О судоустройстве. Соч. Бентама. По французскому изданию Дюмона изд. А. Книрим. С.-Петербург. 1860 г.**