О старыхъ судахъ (по поводу усилившихся нападеній въ газетахъ и обществ на новый судъ)
О старыхъ судахъ (по поводу усилившихся нападеній въ газетахъ и обществ на новый судъ)
‘Русь’, 15-го февраля 1884 г.
О старых судах (по поводу усилившихся нападений в газетах и обществе на новый суд), Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Поразительно коротка память у нашего русскаго общества, и никогда такъ явно не выступало наружу это неудобное его свойство, какъ въ послднюю нору. Мы разумемъ здсь конечно память историческую, безъ которой не можетъ быть ни надлежащаго мрила для оцнки явленій современной общественной живи и, ни правильнаго отношенія къ текущей дйствительности. Мы живемъ настоящимъ днемъ, охвачены, заполонены ежедневностъю, или же уносимся мыслью въ будущее,— но всего мене считаемся съ прошлымъ. Потому и мало обогащаетъ насъ опытъ, и уроки исторіи намъ не въ пользу, развитіе наше совершается какими-то рзкими скачками, съ неизбжнымъ перерывомъ преданія,— при чемъ не всегда удается скакнуть удачно, случается даже повторять зады, не признавъ ихъ стараго образа въ новомъ наряд. Почему это такъ, почему въ простомъ народ память, напротивъ, долга, хотя и не возводится въ предметъ отчетливаго сознанія, а въ образованныхъ вашихъ слояхъ общественное самосознаніе почти всегда соскакиваетъ съ исторической своей основы,— это вопросъ особый, котораго мы здсь касаться на станемъ. Несомннно, что не изъ настоящаго, а только поднявшись надъ нимъ, только съ высоты историческаго созерцанія возможно произнести сколько-нибудь безстрастный и правдивый судъ всему нами переживаемому, уразумть логику событій, отвести каждому творящемуся явленію законное, подобающее ему времени мсто и не смущаясь ныншнимъ днемъ укрпляться врою въ будущее. Въ этомъ отношеніи люди старыхъ поколній, съ богатымъ запасомъ личныхъ воспоминаній, поставлены въ выгоднйшія условія чмъ младшіе, уже потому, что могутъ въ общій оборотъ современной мысли вносить нкоторую точку опоры, которой младшія поколнія лишены.
На это раздумье наводитъ насъ то странное нравственное положеніе, въ которое, въ настоящую минуту, поставлено въ нашемъ обществ цлое государственное учрежденіе,— и какое? едвали не самое главное изъ главнйшихъ! Нашъ новый судъ, во всей полнот и связи своего устройства, созданнаго Уставами 1864 г., попалъ цликомъ подъ опалу, очутился внезапно на скамь подсудимыхъ — предъ судомъ такъ-называемаго ‘общественнаго мннія’ или, точне, газетъ и руководимыхъ ими читателей,— судомъ не правымъ уже потому, что ему не предшествуетъ никакое тщательное, добросовстное изслдованіе вины и ея обстоятельствъ, что онъ не въ мру запальчивъ и скоръ, что подсудимый лишенъ даже возможности оправдаться и по своему оффиціальному зданію вынужденъ на безмолвіе. Мы очень рады, что государственная власть не вмшивается въ это литературное судьбище и разумно предоставляетъ ему полный просторъ и свободу, было бы только желательно, чтобъ она въ подобныхъ случаяхъ не длала различія между судебнымъ и другими высшими административными вдомствами (значеніе которыхъ несравненно ниже перваго), такъ какъ различіе въ отношеніяхъ власти могло бы подать поводъ къ ложнымъ и конечно тревожнымъ слухамъ, будто ‘новый судъ’ и у нея подъ опалой, будто Уставамъ 1864 г. дйствительно грозитъ чуть не совершенное упраздненіе. Просторъ и свобода общественнаго контроля представляютъ наилучшую гарантію для самой власти въ правильности дйствій государственныхъ органовъ. Въ самомъ разнообразіи и противорчіи общественныхъ толковъ, власть, вполн независимая, непричастная односторонности литературныхъ направленій, суметъ найти себ достаточный матеріалъ для точной оцнка достоинствъ и недостатковъ всякаго правительственнаго учрежденія.
‘Русь’ никогда не раздляла мннія тхъ защитниковъ новаго судебнаго института, которые хотли бы оградить его какою-то неприкосновенностью, и всякое указаніе на его слабыя стороны, на его уклоненія отъ строгой законности почитаютъ чуть не оскорбленіемъ Величества. При всемъ сочувствіи къ Уставамъ 1864 г. нельзя же отрицать въ нихъ не только несовершенствъ, но и присутствія элементовъ фальши, заимствованныхъ преимущественно отъ французскихъ образцовъ,— а потому и разоблаченіе въ печати этихъ пороковъ и фальши мы находили и находимъ только полезнымъ. Однако невозможно не признать, что въ послднее время эти нападенія на судебные приговоры получили уже совсмъ иную окраску. Это уже не частныя обличенія, а сплошное, огульное обвиненіе всей дятельности, всхъ основъ и началъ новыхъ судебныхъ учрежденій, безъ разбора, это уже не критика, а настоящая травля. Если ‘Московскія Вдомости’ своимъ спшнымъ и страстнымъ обобщеніямъ предпосылаютъ по крайней мр,— почти всегда, подробный анализъ какого-либо отдльнаго судебнаго казуса, то съ ихъ легкой или врне тяжелой руки, прочія газеты и газета съ публикою вкуп, не задаваясь подобной скучною работой, просто ужъ хоромъ ревутъ ‘ату его! ату!’ глумятся, ругаются, мечутъ грязь, со свистомъ и хохотомъ, во весь судебный персоналъ, не выдляя никого, повально, во весь судебной институтъ съ его прошедшимъ и настоящимъ,— какъ будто кто имъ задалъ задачу не только поколебать его авторитетъ, не только подорвать въ народ довріе къ отправленію правосудія въ Россіи, но и омерзить его, сдлать ненавистнымъ въ народныхъ понятіяхъ… Голоса защиты едва слышны въ этомъ неистовомъ хор, да иначе и быть не можетъ: на противной сторон преимущество скандала, на который всегда такъ падка публика въ ея большинств, и который дйствуетъ сильне на ея впечатлительную природу чмъ всякіе спокойные доводы. Издваться надъ ‘нашими судами’ стало модой, чуть ли не общимъ мстомъ,— дошло до того, что даже въ недавнемъ всеподданнйшемъ, дворянскомъ адрес, съ тою недодуманностью, которая часто бываетъ удломъ общественныхъ собраній, включено выраженіе ‘о пресченіи неправосудія‘, какъ бы о настоятельной потребности нашихъ дней… Пресчь неправосудіе! Вотъ ужъ по истин коротка память! Объ этомъ ходатайствуетъ та самая корпорація, которая не дале какъ двадцать лтъ тому назадъ была еще законною носительницею и представительницею, палладіумомъ самаго вопіющаго оффиціальнаго неправосудія, какое когда-либо знавала какая страна,— которая почти цлый вкъ держала у себя въ рукахъ судебныя учрежденія на пространств всей Имперіи, выбирая изъ своей среды засдателей и предсдателей въ земскіе и уздные суды, въ палаты гражданскія и уголовныя — позорной памяти!… Тогда корпорація ‘о пресченіи’ не ходатайствовала, да и всякое ходатайство въ этомъ смысл равнялось бы сознанію въ своей несостоятельности,— обвинительному акту, на себя самое направленному. Неужели же въ самомъ дл такъ мы забывчивы, что у насъ совсмъ уже и изъ памяти вонъ — во что обратился, чмъ былъ старый, еще недавній, еще и четвертью вка не отдленный отъ насъ прежній судъ, ввренный Высочайшею властью дворянскому сословному охраненію, поставленный подъ эгиду дворянской корпоративной чести?
Старый судъ! При одномъ воспоминаніи о немъ волосы встаютъ дыбомъ, морозъ деретъ по кож!… Мы имемъ право такъ говорить. Пишущій эти строки посвятилъ служебной дятельности въ старомъ суд первые, лучшіе годы своей молодости. Воспитанникъ Училища Правовднія, стало-быть обязательно поступившій на службу по вдомству Министерства юстиціи, еще въ сороковыхъ годахъ,— онъ извдалъ вдоль и поперекъ все тогдашнее уголовное правосудіе, въ провинціи и столиц, въ канцеляріяхъ и въ состав суда (въ послднемъ какъ членъ по назначенію отъ правительства). Это было во истину мерзость запустнія на мст свят! Со всмъ пыломъ юношескаго негодованія ринулся онъ, вмст съ своими товарищами по воспитанію, въ неравную борьбу съ судейской неправдой,— и точно такъ же, какъ иногда и теперь, встревоженная этимъ натискомъ стая кривосудовъ поднимала дикій вопль: ‘вольнодумцы! бунтовщики! революціонеры’!… Помнимъ, какъ однажды молодой оберъ-секретарь, опираясь на забытую и никогда не примнявшуюся статью Свода Законовъ, отказался скрпить истинно неправедное постановленіе, благопріятствовавшее людямъ, занимавшимъ очень видное положеніе въ высшемъ обществ,— и съ какимъ шумомъ, съ какимъ гнвомъ встртили сановные старики такое необычайное дерзновеніе! Помнимъ, какъ рябой нахалъ съ знатнымъ именемъ подавалъ нашему товарищу для доклада Присутствію свое письменное оправданіе, рекомендуясь, что ‘по милости царской — онъ сынъ барской’, и какъ никакими доводами нельзя было предотвратить пристрастнаго въ пользу ‘барскаго сына’ ршенія… Предъ нами невольно встаютъ воспоминанія — одно возмутительне другаго. Какія муки, какія терзанія испытывала душа, сознавая безсиліе помочь истин, невозможность провести правду сквозь путы и сти тогдашняго формальнаго судопроизводства! Тамъ внизу — старый Крючковдъ-слдователь снуетъ фальшивую основу, по всмъ вншнимъ правиламъ закона, для будущаго судебнаго приговора, затмъ, въ уздной инстанціи, при корыстномъ участіи или при совершенномъ, не мене преступномъ, безучастіи выборныхъ дворянъ судей, взяточникъ-секретарь стряпаетъ изъ дла ‘записку’ и подсказываетъ имъ безобразную, не по форм, а по существу, резолюцію, вотъ, наконецъ, посл многолтней иногда проволочки, дло — въ уголовной палат, гд ждетъ его та же участь… Но тамъ, въ этомъ дворянскомъ суд высшей инстанціи, сидитъ, положимъ, уже Правовдъ — тоже вдь дворянинъ, но по назначенію ‘отъ короны’. ‘Запиской’, конечно, какъ это чинилось прежде, онъ уже руководиться не станетъ, а берется за подлинное дло, но тщетно читаетъ его отъ доски до доски, всматривается въ почеркъ, допрашиваетъ настойчиво бумагу, ищетъ какого-нибудь живаго указанія въ живомъ человческомъ явленіи, подвергнутомъ его суду: молчитъ бумага,— бездушно, мертвенно оффиціальное изложеніе показаній преступника! Надо ба его допросить, надо бы его видть, надо бы войти во вс фактическія и психическія подробности совершеннаго преступленія. Надо бы! Но старый судъ не давалъ на это ни права, ни возможности, но юридическія данныя, требуемыя тогдашнимъ закономъ, вс налицо, безукоризненны по форм,— и какъ бы ни вопіяла внутренняя совсть, ничего не остается, какъ сотворить судъ и… неправду! Вотъ, напримръ, дло объ убіеніи крестьянками помщика, Медынскаго, помнится, узда, X—во, который пятнадцать лтъ сряду занимался въ своемъ узд систематическимъ обезчещеніемъ (конечно насильственнымъ или подъ угрозою наказанія) всхъ лицъ женскаго пола въ своей деревн, по порядку, переходя отъ одной семьи къ другой, по ревизской сказк, не разбирая ни степеней родства, ни возраста. По почину одной молодой осрамленной имъ крестьянки, бабы составили заговоръ и задушили его, когда онъ пріхалъ къ нимъ въ поле на барщину и сталъ приставать къ одной изъ нихъ. Преступленіе открылось, произведено слдствіе,— причемъ уздные дворяне въ письменномъ повальномъ обыск дали такой отзывъ (мы его сами читали), что ‘убитый помщикъ велъ себя какъ прилично благородному россійскому дворянину’. Виновная бабы, отмстившія за поруганную свою честь, которымъ даже не было и способа иного для огражденія чести своихъ подроставшихъ дочерей, были присуждены, въ виду усиливающихъ вину обстоятельствъ (убійство помщика), къ наказанію ста ударами плетей и къ каторг.
Каково же было подписывать такой приговоръ, формально вполн законный, и утшаться впослдствіи лишь тмъ, что высшею властью число плетей и каторжныхъ работъ нсколько поубавлено? Возможно ли было бы такое правосудіе при настоящихъ формахъ судопроизводства и при суд присяжныхъ?.. Мы не можемъ отдаться здсь нашимъ воспоминаніямъ, но длъ подобныхъ расказанному, въ теченіе нашего недолголтняго судебнаго поприща, было множество. Не всегда, повторяемъ, неправда была послдствіемъ грубо-корыстныхъ побужденій, но часто и очень часто происходила отъ преступно-небрежнаго отношенія къ своимъ обязанностямъ выборныхъ судей,— отношенія взлеляннаго замкнутостью судилища, гд вс были, гд все было по домашнему, куда не проникалъ глазъ посторонняго наблюдателя, гд все, даже по закону, ограждалось ‘канцелярскою тайною’ и не опасалось проклятой ‘гласности’. Безъ сомннія, на дворянскихъ выборахъ, для полученія судейскихъ мстъ, никому не давалось взятокъ, но дворянская корпорація (это, къ несчастію, не подлежитъ и сомннію) не имла въ обыча руководиться сознаніемъ, что званіе суды* требуетъ и опытности, и особыхъ нравственныхъ качествъ, что на дворянахъ лежитъ обязанность всевозможно оберегать публичное правосудіе. Успхъ на выборахъ завислъ большею частью отъ кулебякъ и шампанскаго… Свжо преданіе, а врится съ трудомъ! Само собою разумется, что новый судья не могъ не радть, при случа, своему брату дворянину… Пишущій эти строки самъ былъ свидтелемъ подобныхъ выборовъ и имлъ честь служить съ однимъ изъ таковыхъ дворянскихъ избранниковъ въ провинціальной уголовной палат, гд не было налицо ни одного взяточника или явнаго мошенника, все — ‘добрые малые’, типы вполн заурядные, а между тмъ волей-неволей — творцы или потворщики беззаконія. Й это былъ судъ!… Именно возможность такого беззаконія даже при ‘добрыхъ малыхъ’ дворянскихъ избранникахъ въ состав судебнаго персонала,— она-то и вопіяла о необходимости изъять судъ изъ рукъ сословной корпораціи, поставить его подъ контроль, подъ неумолимый бичъ гласности, замнить бумажный процессъ живымъ публичнымъ изслдованіемъ, поставить обвиняемаго лицомъ къ лицу съ судьей, дать мсто, среди вншнихъ, условныхъ юридическихъ истинъ, мсто с, мсто истин нравственной… Но въ то время о судебной реформ даже не было и помину. Она стала возможной только съ наступленіемъ новаго царствованія. Никакого просвта не было въ этой тьм. Въ судахъ ‘черна неправдой черной’, Россія не смла и уповать, что когда-либо убдится. Судъ и неправда въ понятіяхъ народа были синонимами, въ заговорахъ отъ всякой напасти — изобртались колдовскія слова, оберегавшія будто бы даже я праваго отъ столкновенія съ судомъ, правила вковой народной мудрости гласили: ‘съ богатымъ не судись, съ сильнымъ не борись’… Неправосудіе представлялось какимъ-то неизбжнымъ элементомъ жизни, чуть не основою русскаго общежитіи… Какъ ни утшались мы усиліями небольшой горсти молодыхъ борцовъ данныхъ вышеназваннымъ Училищемъ, какъ ни старались мириться сами и мирить своихъ друзей съ тмъ скуднымъ поприщемъ добра, которое отводила намъ служба,— какъ ни мечтали о лучшемъ будущемъ, но самыя дерзновенныя наши мечты даже и не досягали до предположенія, что когда-либо станетъ возможенъ въ нашемъ отечеств судъ совсмъ безъ взятокъ, хоть бы только безъ взятокъ!…
И такой судъ сталъ возможенъ! Что за чудо? какимъ чародйствомъ могло оно совершиться? И не только возможенъ, но онъ существуетъ,— существуетъ уже цлыхъ двадцать лтъ! Это не предположеніе, это не сонъ, это наша дйствительность, проникшая въ сознаніе всею народа! О томъ, что настоящіе русскіе судьи не берутъ взятокъ, что къ судьямъ можно теперь явиться безъ приношеній, что бдность въ глазахъ суда не порокъ, что бдному и всякому приниженному судъ теперь равенъ съ богатымъ и знатнымъ,— о томъ вдаетъ въ настоящее время изъ конца въ конецъ вся Россія, каждый мужикъ на всемъ неизмримомъ пространств нашей земли,— въ этомъ убжденіи возрастаютъ теперь юныя поколнія цлаго стомилліоннаго народа… Какой неисчислимый капиталъ нравственнаго добра перешелъ въ народное обращеніе! О, благословенно имя Того, отъ кого мы получили такое богатство,— сотнями лтъ благодарности не расплатиться народу за избавленіе его отъ бытовой заматерлой духовной язвы! И мы, мы теперь сами, вдругъ, точно ужаленные, вопимъ, ругаемъ, оплевываемъ, топчемъ въ грязь орудіе нашего нравственнаго перерожденія — то самое учрежденіе, которое вытащило насъ изъ смраднаго болота, гд мы чуть-чуть было не увязли совсмъ съ головой, безъ всякихъ протестовъ и адресовъ,— тотъ ‘новый судъ’, который въ теченіе только двухъ десятковъ лтъ усплъ уже заслонить, даже вышибъ изъ нашей памяти старое безбожное кривосудье… Да, коротка наша память!
Положимъ, поводомъ къ такому внезапному ‘негодованію’ послужило нсколько неправильныхъ, даже тенденціозныхъ приговоровъ,— мало того: вполн признаемъ, что въ новыхъ учрежденіяхъ, въ Уставахъ и на практик, обнаружилось много неудобствъ и погршностей… Но что же значатъ вс эти частныя уклоненія отъ строгой законности и вс эти отдльные недостатки — въ сравненіи съ тмъ благомъ, которое эти учрежденія намъ принесли, съ тою сплошною мерзостью., которую мы терпли такъ долго, даже и не обнаруживая, къ стыду нашему, никакой особенной щекотливости и раздражительности? Заслуги новаго суда таковы, что налагаютъ на насъ обязанность относиться къ нему съ признательностью и уваженіемъ, обличать его промахи или ложное подчасъ направленіе безъ оскорбленій, не колебля авторитета новыхъ учрежденій — по ихъ существу. Слдуетъ помнить, какого врага они сломили, отъ какого зла мы спаслись,— и не уподобляться, въ самомъ дл, тому мужику въ басн Крылова, который, вмсто благодарности работнику высвободившему его изъ-подъ медвдя и заколовшему звря рогатиной, напалъ на работника же съ бранью, зачмъ-же, спасая его, не сумлъ поберечь медвжью пушину:
Чего обрадовался сдуру?
Знай колетъ! всю испортилъ шкуру!
Несправедливые приговоры, промахи, недостатки, подчасъ тенденція, ложное направленіе… Да неужели же можно было вообразить, что мы, посл длиннаго ряда вковъ безсудья и кривды, такъ прямо и прыгнемъ въ совершенство! Слава Богу уже за то что есть и что имемъ, и на что даже не позволительно было надяться. Теперь судъ несомннно, благодаря гласности, тсне связанъ съ общественнымъ мнніемъ чмъ прежде. Въ этомъ гарантія для честности и безкорыстія, но есть въ этомъ конечно и опасная сторона: давленіе общественнаго (въ данную минуту) настроенія на судей. Какъ это подчасъ ни прискорбно, но все же въ существ своемъ этотъ грхъ принадлежитъ къ категорія нсколько высшей въ нравственномъ смысл, чмъ подкупъ деньгами или сознательное неправосудіе, творимое надъ бднымъ и немощнымъ въ угоду сильному и богатому! Самымъ злосчастнымъ событіемъ для новаго суда было, безъ сомннія, оправданіе Вры Засуличъ. Не только вердиктъ присяжныхъ быль несправедливъ, но и судьи сбились съ толку, повели дло неправильно. Однакожъ можно ли, но совсти, винить только однихъ присяжныхъ и судей за то, что они невольно смутились въ виду того общаго фальшиваго настроенія, которое пуще всего и не безъ авторитета проявилось въ цломъ сонм присутствовавшихъ тутъ генераловъ въ звздахъ и лентахъ? Разв бывшій тутъ же андреевскій кавалеръ не обратился, по произнесеніи приговора, къ предсдателю съ привтомъ, что этотъ день — самый свтлый въ его жизни и въ жизни Россіи, на что и получилъ отъ предсдателя въ отвтъ горькое, хотя и позднее признаніе, что ‘этотъ день, напротивъ, самый печальный въ исторіи русской юстиціи’! Конечно нужно желать, нужно требовать, нужно настаивать, чтобы судъ, независимый отъ администраціи, былъ вполн независимъ и отъ общественныхъ разныхъ теченій, но для этого нужно не ронять, не позорить достоинство суда, а возвышать и укрплять его въ сознаніи судей и самого общества.
Никакіе всы, насильственно нагнетенные въ одну сторону и вдругъ освобожденные, не приходятъ тотчасъ въ равновсіе, а непремнно хватятъ черезъ край въ противоположную сторону и долго колеблются. Точно то же случилось и съ нами при установленіи новаго суда, точно то же бываетъ при всякой сильной реакціи. Эта истина извстная. Только люди обдленные всякимъ историческимъ опытомъ и соображеніемъ могутъ предположить, будто рзкое общественное преобразованіе способно немедленно проявиться въ жизни съ надлежащею умренностью и аккуратностью. Рабъ отпущенный на волю не можетъ нсколько не потшиться волей, пока къ ней не навыкнетъ. Посл долгой рабской зависимости отъ администраціи, отъ всякихъ начальствъ, сильныхъ и важныхъ или съ толстою казною господъ, вдругъ надленный самостоятельностью, судъ во многихъ и многихъ случаяхъ (подтверждаемъ это вполн), не безъ чувства нкотораго торжества и злорадства, проявлялъ эту свою самостоятельность именно, которые прежде никакого суда надъ собой и знать не хотли. Понятно негодованіе послднихъ и клики ихъ, что новые судьи — ‘властей не признаютъ’, но вдь понятно же, но естественно и иметъ за собой нкоторое историческое оправданіе — и это крайнее, одностороннее увлеченіе новыхъ судей своею независимостью. Особенно извинительно оно въ людяхъ молодыхъ, которые, ‘полные вры въ свою миссію’, дйствительно подчасъ, словно охотники, выслживаютъ и бьютъ стараго врага (иногда даже почти лежачаго), не безъ нкотораго жестокосердія и самодовольства…
Какъ бы ни неудобно, какъ бы ни предосудительно съ точки зрнія строгой правды было подобное увлеченіе, все это серьезный государственный умъ долженъ былъ заране предвидть, заране уразумть неизбжность такого явленія, отвести, какъ мы выразились, подобающее ему мсто времени и врить, что оно само собою минуетъ. Не одинъ судъ, но вс реформы прошлаго царствованія имли тотъ же освободительный характеръ, въ жизни и въ литератур: сортировать предварительно элементы добрые отъ злокачественныхъ было невозможно, все разумется вмст ринулось на волю. Такъ въ водополье, если не поднять плотину — ее снесетъ, а поднять — плотина уцлетъ, но рка все же помчится бурнымъ, мутнымъ потокомъ, затопляя берега, неся на хребт своемъ льдины съ навозомъ, мусоромъ, дрянью. Сколько мусору, сколько дряни! А вольно-жъ было накопить, наворотить ихъ цлыя копны! Но смущаться нечего: все это умчится и пронесется, вода сойдетъ и рка станетъ въ межень, спокойная и мирная, какъ и прежде.
Ставятъ въ вину Судебнымъ Уставамъ, что они создали ‘государство въ государств’, силу отъ государственной власти независимую, поднялся оживленный толкъ о пресловутой несмняемости судей. Но разв мыслится судъ зависимый отъ чего -либо иного, какъ отъ закона исходящаго отъ верховной законодательной власти? Судъ зависимый есть безсмыслица, contradictio in adjecto, или же чудовищная аномалія: зависимый судъ не есть судъ. Судъ есть функція самой государственной власти, судъ творится именемъ Царскаго Величества, и, точно такъ же какъ оно, ни отъ какой администраціи зависть не можетъ. На то онъ и Царскій судъ. Достоинство и задача верховной власти въ томъ и заключается, чтобъ судъ былъ ни отъ кого независимъ, а служилъ бы единственно правосудію — какъ непосредственный ея органъ: отдлить судъ отъ Государя, источника всякой власти въ государств, невозможно. Но эта связь порывается и судъ становится въ извстномъ смысл независимымъ даже отъ государственной власти именно тогда, когда онъ творитъ беззаконіе. Вотъ, напримръ, старые наши суды, зависимые отъ богатыхъ и мощныхъ,— т дйствительно составляли силу независимую отъ государства!… Само собою разумется, что Царь, источникъ и послднее прибжище земнаго правосудія, стоитъ, по русскимъ понятіямъ, выше всякой формальной буквенной правды, и ему всегда принадлежитъ право устранить ее ради высшей нравственной истины,— но это будетъ тогда Его личный судъ, сверхзаконный, но интересъ самого Царя тмъ не мене въ томъ, чтобъ учрежденные имъ суды и изданные во всеобщее руководство законы стояли крпко и прочно.
Объ отношеніяхъ суда къ Царю и толковать нечего, но неужели же кому желательно, чтобъ судьи состояли въ полномъ подчиненіи у министра юстиціи, который можетъ смняться чуть не ежегодно, а съ нимъ мняться и личное министерское усмотрніе? Чтобъ судьи были поставлены въ необходимость заискивать у начальствъ и человкоугодничать?! Что же касается въ частности до ‘несмняемости’ самихъ судей, то нельзя даже и отвлеченно измыслить такую фикцію, чтобъ та власть, отъ которой судья получаетъ полномочіе, именемъ которой онъ дйствуетъ, была лишена права отнять данное ею полномочіе! Самому отчаянному радикалу, который бы отрицалъ такое право самодержавнаго государя, фикція эта представится въ полной нелпости, если задать ему вопросъ: а народъ-государь, le peuple souverain (или что то же: нсколько паръ голосовъ, составляющихъ численный перевсъ въ палат депутатовъ), лишенъ ли этого права? Конечно нтъ, отвтитъ онъ, и такимъ отвтомъ самъ разобьетъ фикцію несмняемости, понятую въ этомъ смысл.
О такой несмняемости ни слова нтъ, разумется, и въ нашихъ Уставахъ, но сама самодержавная власть, желая придать боле прочности и самостоятельности судейскому званію, нашла нужнымъ, въ видахъ собственной пользы, обставить увольненіе судей нкоторыми мрами осмотрительности, означенными въ 226—280, 292—296 ст. Учрежденія Судебныхъ Установленій. Такой же порядокъ увольненія признавался и признается правительствомъ вполн умстнымъ даже и не для однихъ членовъ суда, а всякій разъ, когда должностнымъ лицамъ приходилось или приходмтса сталкиваться съ интересами сильныхъ лицъ. Тою же ‘несмняемостью’ или врне тмъ же опредленнымъ порядкомъ смняемости, пользовались, напримръ, мировые посредники и члены губернскихъ присутствій по крестьянскимъ дламъ (по Положенію 19 февраля), и пользуются въ настоящее время предводители дворянства… Неужели же значеніе судей ниже значенія всхъ послднихъ?! Только совершеннымъ незнакомствомъ съ Уставами и можно объяснить весь этотъ газетный задоръ по поводу какой-то безусловной несмняемости.
Намъ указываютъ на нсколько неправильныхъ или ‘тенденціозныхъ’ приговоровъ… Не станемъ разбирать эти приговоры въ подробности, прямо допустимъ, что таковые приговоры были, что ихъ было даже не нсколько, а десятки: больше пока никто не насчитываетъ. Хорошо поступаетъ печать, что не оставляетъ ихъ безъ вниманія. Но что же значатъ эти десятки, хотя бы даже и цлая сотня — въ общемъ громадномъ числ приговоровъ, ежедневно, безъ всякой тенденціи, на точномъ основаніи закона, произносимыхъ на всемъ томъ великомъ пространств, гд дйствуютъ новые Судебные Уставы? Кричатъ и голосятъ о нкоторыхъ частныхъ, исключительныхъ или выдающихся неправильностью случаяхъ, и молчатъ о десяткахъ тысячъ ршеній правыхъ, молчатъ о той обильной дятельности правосудія, которая водворилась теперь на нашей, такъ еще недавно неправосудной земл! Забываютъ и объ этомъ множеств честныхъ, скромныхъ, истинно доблестныхъ тружениковъ (даже плохо, сравнительно съ другими, государствомъ вознаграждаемыхъ), которые неутомимо воспитываютъ въ народ сознаніе законности и справедливости,— которые во истину слуги царевы, добросовстно творя во имя Его судъ и правду… По послднему подробному (только въ 1883 г. изданному) отчету Министерства юстиціи за 1878 годъ, слдовательно за 5 лтъ назадъ, всхъ уголовныхъ ршеній въ однихъ Окружныхъ судахъ Имперіи состоялось въ этомъ году 25.410, изъ нихъ безъ присяжныхъ 6.049, съ присяжными 19.861. Изъ общаго числа приговоровъ 63 1/2%, приходится на долю обвинительныхъ, 28 1/2 на долю оправдательныхъ и 8 1/2 % на ‘смшанные’, изъ общаго числа подсудимыхъ,
Окружными судами съ участіемъ присяжныхъ — 19.224, оправданныхъ присяжными — 11.469. Если, сравнительно съ 1877 г., длъ въ Окружные Суды поступило въ 1878 г. на 5.000 боле, то за 1883 г. число приговоровъ можно уже смло опредлить до 40 тысячъ… И изъ всхъ этихъ десятковъ тысячъ приговоровъ — ни одинъ не запятнанъ ..
Сладкая, благодатная увренность! Россія ли отплатитъ за нее неблагодарностью? Или же соскучились мы по доброму старому времени? Будьте благонадежны: станете какъ теперь травить судъ, пошатнете его прочность, его независимость,— все вернется: и взятки, и мошенничество, и всякое правосудье!…
Могутъ сказать, что число оправдательныхъ приговоровъ слишкомъ велико, но объ этомъ, какъ вообще о присяжныхъ и о другихъ особенностяхъ новаго судопроизводства, равно и о существенныхъ его недостаткахъ, поговоримъ подробне въ другой разъ.