О славном Гальвани
О славном Гальвани
——
О славном Гальвани, Карамзин Николай Михайлович, Год: 1802
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Сей итальянский доктор прославился изобретением нового способа лечения, который в честь ему назвал гальванизмом, и который состоит в действии металлов на систему нерв. Мы в другое время известим наших читателей о сем, можно сказать чудесном способе и разных феноменах гальванизма, теперь переведем некоторые места из французского похвального слова доктору Гальвани, которое занимательно не только для медиков, но и для всех чувствительных людей. — Любопытно знать случай, через который открылся гальванизм.
‘В один вечер Гальвани работал с некоторыми приятелями в своей лаборатории. Жена его лечилась тогда лягушечьим бульоном, муж, любя ее страстно, всегда сам варил его. Лягушки лежали на столе подле электрической машины. Один из учеников нечаянно дотронулся медным прутом до их мяса: вдруг все мускулы в них затрепетали. Госпожа Гальвани, пораженная сим явлением, спешила сказать о том мужу, которого дальнейшие опыты произвели, как известно, гальванизм’.
Алибер, автор похвального слова, описывает нам семейственную жизнь славного доктора. Самая любопытная наука, говорит он, есть наука человеческого сердца. Приятно со всех сторон рассматривать тех людей, которые заслужили наше удивление и благодарность. Все, что до них касается, достойно описания, и картина их деятельной жизни бывает для потомства драгоценнее многих умозрительных сочинений’. — Читатели, вместе с нами, отдадут справедливость той любезной чувствительности и неизъяснимой прелести в слоге, с которою автор начертал моральный характер Гальвани, он конечно, подобно ему, умеет наслаждаться всеми нежными, добродетельными склонностями: ибо трогательная истина выражений его может только непосредственно из души изливаться. — Вот что говорит он о чрезвычайной любви Гальвани к достойной супруге, которую надлежало ему оплакать:
‘Гальвани насладился всею полнотою чистейшего супружеского счастья, оно удвоило жизнь его, оно украсило ее тою всегдашнею, неизменною прелестью, которая есть совершенный рай для сердец нежных. Когда случалось ему грустить или беспокоиться о чем-нибудь, он спешил к своей милой подруге, и в минуту забывал горе. Одна добродетель может понять и ценить сии кроткие, нежны удовольствия супружества, когда союз его утвержден сходством нравов, чувствительности и характера. Можно сказать, что блаженство сего союза принадлежит ученым еще более, нежели другим, ибо они в самых больших городах живут как пустынники, и должны искать награды за всегдашнее уединение, на которое работа и деятельность ума осуждают их. Сверх того в счастливом супружестве находят они твердость и мужество, необходимые для принесения бесчисленных горестей, которые бывают неразлучны с приобретением славы. Несчастлив, кто, будучи предметом зависти и гонения, не может поверить своего сердца нежной супруге, не может быть утешен ею в бедствиях славы! Гальвани, подобно другим, страдал за первые успехи свои, но внутреннее мирное счастье семейства, ласки и милый разговор подруги, вливали тишину и спокойствие в его душу. Тридцать лет он восхищался блаженством любить и быть любимым.
Но сему прелестному сновидению надлежало для него исчезнуть!.. Сколь мучительно пережить милое душе и сердцу! Для чего смерть не одним ударом разит два сердца, живущие одним чувством?… В объятиях несчастного Гальвани скончалась его любезнейшая подруга. День ужасный!.. Не смею описывать его отчаяния. Сам Петрарка менее стенал о кончине Лауриной.
Он соорудил ей памятник в монастыре Св. Екатерины, и украсил его трогательною эпитафиею, написал историю ее добродетелей, и с благоговением положил ее в гроб незабвенной Луции, наконец оплакивал смерть ее в нежных стихах, которые всегда будут приводить в умиление верных и несчастных супругов.
Говорят, что сей редкой человек почти ежедневно ходил орошать слезами горестный памятник любви супружеской, становился подле него на колена, целовал хладный мрамор, и молился Всевышнему… Во прах человека, которого мы оплакиваем, сохраняется еще некоторое бытие для нашего сердца. Кажется, что сей хладный прах дышит под нашею рукою, и орошаясь слезами горести, оживляется в урне своей, чтобы ответствовать на рыдание друга!
Первое действие несчастия, говорит один славный писатель, сжимает душу, второе раздирает ее. Бывают горести в жизни, которых не утомляет время. Гальвани сносил бытие, но всегдашняя скорбь неприметно разрушала существо его. Образ умирающей Луции всеминутно ему представлялся, он плакал, и хотел еще более плакать. Скоро обнаружились в нем разные, мучительные болезни, которые принудили его слечь в постель. В то же самое время судьба довершила над ним удары свои: он лишился почти всех родных и докторского места своего в Болонском университете, не хотев признать республиканской власти в своем отечестве. Хотя Миланское правление, из уважения ко славе его, велело снова внести его имя в университетский список и давать ему полное жалованье, но сим справедливым благодеянием он уже не мог воспользоваться. Смерть, давно им желаемая, наконец пресекла горестные дни великого мужа, и ввела его в вечную обитель тишины и мира. На погребении его не видно было той гордой пышности, которая окружает ничтожность богатых, но слезы дружества лились на гроб Гальвани, просвещеннейшие граждане шли за ним с благоговением, и вся ученая Европа сожалела о нем. — Покойся, священная тень! Память твоя осталась в мире!’
О славном Гальвани: [Пересказ и коммент. к Похвальному слову Ж.Л.Алибера] / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч.1, N 3. — С.40-45.