М.А. Милорадович. ‘О сдаче Москвы’. 1818 г.
М.А. Милорадович. ‘О сдаче Москвы’. 1818 г.
——
Примечания
Примечания
О сдаче Москвы, Милорадович Михаил Андреевич, Год: 1818
Время на прочтение: 10 минут(ы)
1812 год в воспоминаниях современников
М.: Наука, 1995.
Герой суворовских походов, войн с Турцией и наполеоновской Францией, о котором после смерти слагались в России легенды, М.А. Милорадович (1771—1825), граф (с 1813 г.), начал службу в л.-гв. Измайловском полку, в 1788—1791 гг. участвовал в русско-шведской войне, с 1798 г. — генерал-майор, шеф Апшеронского мушкатерского полка, в Итальянском и Швейцарском походах состоял дежурным генералом штаба А.В. Суворова, отличился в сражениях при Анштеттине, Кремсе, Аустерлице, с 1805 г. — генерал-лейтенант. В 1806—1809 гг. в войне с Турцией командовал корпусом, с 1809 г. — генерал от инфантерии. С апреля 1810 г. — киевский военный губернатор. В начале Отечественной войны руководил формированием в районе Калуги запасных войск, с которыми 15 августа 1812 г. присоединился в Гжатске к главным силам армии. В Бородине возглавлял войска правого фланга и центра русской армии, после ранения Багратиона временно исполнял обязанности командующего 2-й армией, 28 августа сменил М.И. Платова на посту командующего арьергардом, обеспечившим отступление русской армии за Москву и проведение флангового маневра. В Тарутинском сражении командовал русской кавалерией. В период преследования наполеоновских войск в 1812 г. и в весеннюю кампанию 1813 г. успешно предводительствовал различными соединениями русской армии, составлявшими ее авангард. В январе 1813 г. командовал войсками, освободившими Варшаву, принимал активное участие в сражениях под Бауценом, Дрезденом, Кульмом, Лейпцигом. В кампании 1814 г. командовал пехотой русско-австрийских резервных войск. С ноября 1814 по август 1818 г. — командующий пехотой Гвардейского корпуса, после чего до дня смерти — военный губернатор Петербурга.
Воспоминания ‘О сдаче Москвы’ представляют собой запись А.И. Михайловским-Данилевским устных рассказов Милорадовича во время их совместного путешествия по Крыму в свите Александра I в 1818 г. Текст записи, обнаруженный Л.И. Буниной в составе одного из дневников Михайловского— Данилевского за этот год, не привлекал внимания историков. В ‘Журнале путешествия из Варшавы в Бессарабию, Таврической полуостров, землю Донских казаков, а оттуда чрез Воронеж в Москву в апреле и мае 1818’ (РО ИРЛИ. Ф. 527. No 5. Л. 1-89), за 16 мая, после описания впечатлений от поездки по Южному берегу Крыма, отмечено: ‘Мне сегоднишнее утро останется памятным еще и потому, что граф Милорадович по просьбе моей рассказал мне подробности сдачи Москвы, которые я помещу в истории Отечественной войны’ (л. 61). Рассказ этот Михайловский-Данилевский тогда же и записал (как вспоминал позднее, ‘в тот же вечер в Бахчисарае’. — Рус. старина, 1897. No 8. С. 334), без помарок и исправлений, с небольшим числом вставок на полях и между строк, но не в самом дневнике, а на отдельных листах, приплетенных затем к концу ‘Журнала’. Название ‘О сдаче Москвы’ дано более крупным почерком и более темными чернилами и явно относится к более позднему времени, нежели текст самой записи. Михайловский-Данилевский считал ее, видимо, достаточно точным отражением слышанного от Милорадовича, так как все повествование строго выдержал в форме прямой речи рассказчика, с буквальной передачей характерных его выражений, фраз, отдельных словечек.
Менее чем год спустя Михайловский-Данилевский напечатал в ‘Русском вестнике’ (1819. No 5/6. С. 5-24) статью мемуарно-исторического характера под тем же названием ‘О сдаче Москвы’, основанную на большей части текста воспоминаний Милорадовича (‘Первого сентября прислали ко мне приказ множество тянувшихся тут частных обозов’), воспроизведенного, естественно, не дословно, а с известными искажениями и пропусками. Но притом ни разу не было оговорено, что это — запись рассказа Милорадовича. Последний присутствует здесь как субъект исторического действия, как объект повествования, но не как его фактический автор. Тем самым данная часть рассказа об оставлении Москвы была представлена в статье как собственный текст Михайловского-Данилевского, действительная же принадлежность его Милорадовичу оказалась как бы утаенной. В ‘Описании Отечественной войны в 1812 г.’ (СПб., 1839. Ч. II. С. 359-361) освещение этого драматичнейшего эпизода войны 1812 г. также было построено на записи воспоминаний Милорадовича, но и здесь Михайловский-Данилевский ни словом не обмолвился о своем первоисточнике, хотя во многих других случаях, когда привлекал устные свидетельства участников событий 1812 г., как правило, на них ссылался.
Благодаря этому труду Михайловского-Данилевского в его же статье в ‘Русском вестнике’ 1819 г. (а в начале XX в. она четыре раза перепечатывалась В.И. Харкевичем и К.А. Военским — см.: Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика. Опыт источниковедческого изучения. М., 1980. С. 99, Прил. Перечень I. No 65) впечатляющие подробности о решительных действиях Милорадовича в момент оставления Москвы широко разошлись в исторической литературе XIX-XX вв., обрели поистине хрестоматийную известность, однако никогда не возникало хотя бы предположения о том, что восходят они к воспоминаниям самого героя этих событий.
Между тем еще в 1828-1829 гг., перерабатывая дневниковый ‘Журнал’ 1818 г. в связное мемуарное повествование и включая в него описание своих бесед с Милорадовичем на темы 1812 г., Михайловский-Данилевский прямо указал на то, что из его рассказа ‘о происшествиях в день оставления нашею армиею Москвы’ ‘заимствовал многое в статье, помещенной в ‘Русском вестнике’ в 1819 году под заглавием ‘О сдаче Москвы» (Рус. старина* 1897. No 8. С. 334). И тут же, со ссылкой на Милорадовича, привел с небольшими отклонениями от текста заключительную часть воспоминаний о его встрече 3 сентября — уже после оставления Москвы — с Мюратом (‘На другой день под начальством полковника Ефремова’ — С. 334-335). Но мемуары Михайловского-Данилевского о 1818 г., не предназначавшиеся им к печати, увидели свет только в конце XIX в., и авторство Милорадовича в течение восьми десятилетий продолжало оставаться скрытым от современников и потомков.
В настоящем издании, таким образом, впервые восстанавливается по автографу полный текст записи воспоминаний Милорадовича, ранее в целом не атрибутированных и рассеянных отдельными отрывками по различным изданиям. Сообщенные же в начале воспоминаний сведения о роли М.Б. Барклая де Толли в назначении Милорадовича командующим арьергардом вообще не были известны в литературе. Воспоминания эти являются единственно дошедшим до нас его мемуарным произведением — до сих пор какими-либо данными о мемуарном наследии знаменитого военачальника мы не располагали.
Публикуемые воспоминания — источник в высокой степени авторитетный. В описании наиболее существенных обстоятельств оставления Москвы они вполне подтверждаются (в иных случаях и текстуально) показаниями непосредственных очевидцев, основанными на их собственных наблюдениях и на близких по времени к событиям рассказах самого Милорадовича. Это — записки его адъютанта Ф.Н. Глинки (Подвиги графа М.А. Милорадовича в Отечественную войну 1812 года с присовокуплением некоторых писем от разных особ. Из записок Ф. Глинки. М., 1814. С. 12-14), прикомандированного к арьергарду Милорадовича квартирмейстерского офицера А.А. Щербинина (Харкевич В.И. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1900. Вып. I. С. 23-24, 26-28), гусарского офицера Ф.В. Акинфова — того самого, который был послан парламентером к Неаполитанскому королю Мюрату (Там же. С. 206-208).
Во время путешествия по Крыму ехал я однажды в коляске с гр. Милорадовичем и просил его рассказать мне о сдаче Москвы. Вот его слова.
После сражения при Бородине поручили мне начальство над второю армиею, которая так была расстроена, что почти не существовала, а ариергард по причине контузии Коновницына1 отдали Платову2. Неприятель напирал очень сильно, Платов сопротивлялся плохо, и неприятели почти 27-го числа не вошли в наш лагерь, посему послали туда Раевского3. 28-го вечером я лежал в избе, как пришел ко мне Барклай де Толли и просил именем отечества, чтобы я принял начальство над ариергардом. Я приехал в оной вечером, принял команду от Раевского, и так как армия была в близком расстоянии, то я решился на другой день дать сильной отпор неприятелю, чтобы между тем армия имела время и возможность, отступя более, исправиться в нуждах своих. Действительно, на другой день поутру, то есть 29-го августа, я был сильно атакован, сражался весь день и к вечеру принудил неприятелей отступить с поля сражения. Пленные сказали мне, что генералы их заметили, что в наш ариергард прибыл другой начальник. 30-го и 31-го августа я так мало отступил, что армия находилась за мною уже в 40 (сорока) верстах, чему кн. Кутузов насилу поверил, и следовательно, могла без всякой опасности предаваться покою. Мало-помалу приближались мы к Москве. Первого сентября прислали ко мне приказ о сдаче Москвы, с тем чтобы я ‘почтил сражением древние стены столицы’ и тем выиграл бы время к допущению обозов и тяжестей выехать из города4. Поутру я получил на французском языке письмо от кн. Кутузова к маршалу Бертие5 для доставления оного на французские передовые посты, в котором по принятому на войне обычаю русские больные и раненые, находящиеся в столице, поручались в покровительство завоевателей. Это письмо еще рано отсылать, подумал я, и расположил ариергард свой в боевой порядок с тем, чтобы дать упорнейшее сражение. Скоро, однако же, многочисленные французские колонны показались отовсюду и начали меня обходить со всех сторон: одна из них была уже близ Воробьевых гор, в то время как я находился за шесть верст впереди Москвы.
Дабы неприятели не так скоро завладели Воробьевыми горами, то я послал туда небольшой отряд с тем намерением, чтобы маскировать и ввести неприятеля в обман, будто гам много войск.
В таковом положении многие из бывших со мною генералов, как-то Уваров6, Васильчиков7 и другие, подавали разные советы, иные хотели спешить назад, другие сражаться, но главная вещь была бы не достигнута и сражением, потому что тем временем, как я бы дрался, а меня бы несомненно окружили неприятели, уже меня обошедшие, вступили бы в город, и тем самым помешали бы и выступлению некоторой части нашей армии, особенно казенных и частных обозов, сохранение которых мне в особенности было поручено.
Чем опасность больше, тем я становлюсь пламеннее… (и прервав в сию минуту речь, услышав ружейный выстрел охотника, который долго раздавался в утесах Черного моря, граф сказал с жаром: ‘Прежде, например в Италии, когда я услышу выстрел неприятельский, то я летел к нему, как на бал’). И в сие время характер мой не изменил мне. Презря все даваемые мне советы, я обратился с гордым, торжествующим лицом к моим адъютантам и закричал: ‘Пришлите мне какого-нибудь гусарского офицера, который умеет ловко говорить по-французски’8. Когда приехал таковой офицер, то я сказал ему с тем же надменным видом: ‘Возьмите это письмо (отдавая ему письмо кн. Кутузова к принцу Нефшательскому), поезжайте на неприятельские аванпосты, спросите командующего передовыми войсками короля Неаполитанского9 и скажите ему моим именем, что мы сдаем Москву и что я уговорил жителей не зажигать оной с тем условием, что французские войска не войдут в нее, доколе все обозы и тяжести из оной отправлены нс будут и не пройдет через нее мой ариергард. Посему скажите, чтобы он, король Неаполитанский, сейчас приостановил следование колонн, которые уже на Воробьевых горах, и также с других застав в оную сейчас должны войти. Есть ли же король Неаполитанский не согласится на сие предложение, то объявите ему, — сказал я грозным голосом, — что я сам сожгу Москву, буду сражаться перед нею и в ее стенах до последнего человека и погребуся под ее развалинами’10. Слова сии изумили всех предстоящих, мой адъютант Де Юнкер сказал мне: ‘Mon Gnral, on ne brave pas Farine franaise’. ‘C’est moi la braves, — отвечал я, — et vous de mourire’ {‘Генерал, перед французской армией не надо бравировать’. ‘Это мое дело бравировать, — отвечал я, — а ваше умирать’ (фр.).}.
Через несколько минут возвратился мой посланный и привез радостную весть, что не только Неаполитанский король согласился на мое предложение и приказал остановить вход войск в Москву до тех пор, как обозы и тяжести и оной увезены будут и мой ариергард пройдет, но что они, и Наполеон сам, находившийся близ короля, меня благодарят за мое предложение, что будто я уговорил жителей не жечь города. Я отправил Уварова и Васильчикова назад для устроения по возможности порядка на улицах Москвы, а сам, оставшись некоторое время на позиции, начал помалу с оной сходить и прошел город, способствуя жителям спасаться из оного.
Часу в пятом я прошел через город и, расположась в нескольких верстах от оного, от усталости вошел в избу и лег. Но через несколько минут вбежал ко мне генерал Панчулидзев11, объявя, что два командуемых им полки драгун едва вышли из заставы, как их окружили неприятели, и что они находятся теперь позади неприятельской цепи. Я послал к генералу, командующему французским ариергардом, требовать их освобождения, но вдруг потом сел сам на лошадь и поскакал вперед. Я проехал неприятельскую цепь без одного адъютанта и без трубача к великому удивлению находившихся тут польских войск, которые смотрели на меня с изумлением. Я громко требовал начальствовавшего тут генерала. Явился Себастиани12, которого я знавал в Бухаресте, начал говорить, что Франция и Россия должны жить всегда согласно и в мире, но я ему отвечал, что нельзя думать о прекращении войны, видя Москву в руках французов, и едва окончил слова сии, как скомандовал нашим драгунским полкам ‘по три направо’ и вывел их за нашу цепь, равно и множество тянувшихся тут частных обозов.
На другой день, то есть 3-го сентября, я устроил ариергард в боевой порядок и, объезжая передовую цепь, увидел впервые Неаполитанского короля, сближаясь понемногу, мы подъезжали друг к другу. ‘Уступите мне вашу позицию’, — сказал он. ‘Ваше величество’, — отвечал я. ‘Я здесь не король, — прервал он, — а просто генерал’. ‘Итак, г-н генерал, — продолжал я, — извольте ее взять, я вас встречу. Полагая, что вы меня атакуете, я приготовился к прекраснейшему кавалерийскому сражению, у вас конница отличнейшая, а сегодня решится, которая лучше, ваша или моя, местоположение для конного сражения выгодно, только советую вам с этой стороны не атаковать, потому что здесь болота’. И после сего я повел его туда, что его крайне удивило. К вечеру я отошел далеко, а на третье утро, то есть 4-го, прислал он известить меня, что через четверть часа намерен меня атаковать. Между тем мы с ним опять съехались на передовой цепи. ‘К чему проливать кровь, — сказал он, — ваша армия отступает, вы с ариергардом должны следовать ее движению, следовательно, уступить мне без боя вашу позицию’. ‘Это я сделать не могу, — отвечал я, — и есть ли вам угодно поехать со мною, то вы удостоверитесь лично в моих причинах’. Здесь поехали мы через нашу цепь: король немного оробел и оглянулся на свиту свою, оставшуюся позади. ‘Не бойтесь ничего, — сказал я, — вы здесь безопасны’, — и потом обратился к стоявшим вдалеке адъютантам его и ординарцам: ‘Messieurs da la suite du Roi de Naples avancer!’ {‘Господа из свиты Неаполитанского короля, подойдите сюда!’ (фр.).}
Я показал ему часть моей позиции, он просил меня уступить ему часть деревни, бывшей впереди оной, а потом всю деревню, на что я согласился. После сего он хотел было ехать далее со мною, но я, указав ему на наших гренадер, сказал, что этим храбрым солдатам неприятно будет, есть ли они увидят нас вместе, простился с ним, провел его до аванпостов и на другой день скрылся от него боковым маршем на Калужскую дорогу вслед за Главною армией, оставя за собой на Рязанской дороге козачий отряд под начальством полковника Ефремова13.
РО ИРЛИ. Ф. 527 (А.И. Михайловский-Данилевский) No 5. Л. 90-97.
1 Коновницын Петр Петрович (1764-1822), генерал-лейтенант, в начале войны 1812 г. командовал 3-й пехотной дивизией, с 19 августа — начальник арьергарда 1-й Западной армии, в Бородинском сражении сменил раненного П.И. Багратиона на посту командующего 2-й Западной армией, с 7 сентября дежурный генерал штаба М.И. Кутузова, с ноября командующий 3-м пехотным корпусом, в 1813 г. — Гренадерским корпусом, ранен в сражении под Люценом, с декабря 1812 г. генерал-адъютант.
2 Платов Матвей Иванович (1751-1813), граф, генерал от кавалерии, войсковой атаман Войска Донского, командовал казачьим корпусом 1-й Западной армии, после Смоленска — арьергардом русских войск, в 1813 г. — казачьими соединениями.
3 Раевский Николай Николаевич (1771-1829), генерал-лейтенант, командующий 7-м пехотным корпусом, в 1813 г. — Гренадерским корпусом, генерал от кавалерии.
4 В записках А.А. Щербинина содержится рассказ об этом же эпизоде, текстуально совпадающий с воспоминаниями Милорадовича и тем самым их в значительной мере подтверждающий: ‘1-го сентября получает он отношение Ермолова, в котором, по приказанию Кутузова, извещается Милорадович о намерении сдать Москву и что Милорадовичу представляется ‘почтить древнюю столицу видом сражения под стенами ее» (Харкевич В. И. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1900. Вып. I. С. 23-24).
5 Бертье (Бертие) Луи Александр (1753-1815), герцог Невшательский (Нефшательский), князь Ваграмский, маршал Франции, начальник штаба ‘Великой армии’ Наполеона.
6 Уваров Федор Петрович (1773-1824), генерал-лейтенант, командующий 1-м кавалерийским корпусом 1-й Западной армии, после Бородина командовал кавалерией в арьергарде Милорадовича, с 16 сентября — начальник кавалерии Главной армии.
7 Васильчиков 1-й Илларион Васильевич (1777-1847), генерал-майор, в начале Отечественной войны состоял в арьергарде 2-й Западной армии, в Бородинском сражении командовал 12-й пехотной дивизией, произведен в генерал-лейтенанты, с сентября 1812 г. командующий 4-м кавалерийским корпусом.
8 Гусарским офицером’, посланным Милорадовичем для переговоров к Мюрату, был корнет л.-гв. гусарского полка Федор Владимирович Акинфов (1789-1848), после войны причастный к декабристскому движению, впоследствии генерал-майор и сенатор. В воспоминаниях Акинфова, написанных в 1837 г. по просьбе Михайловского-Данилевского, подробно освещены обстоятельства этой его миссии в момент оставления Москвы (Харкевич В.И Указ. соч. Вып. I. С. 205-212).
9 Мюрат Иоахим Наполеон (1771-1815), король Неаполитанский, маршал Франции, в 1812 г. командующий 4-м кавалерийским корпусом, в 1813 г. под Дрезденом и Лейпцигом командовал французской конницей.
10 Слова Милорадовича с угрозой предать разрушению Москву, если его условия сдачи ее не будут приняты французским командованием, почти дословно воспроизведены в изданной еще в 1814 г. книге его адъютанта Ф.Н. Глинки, передававшего, видимо, в данном случае свои собственные впечатления от того, как вел себя Милорадович 1-2 сентября 1812 г.: ‘Но ежели король не пожелает на сие согласиться <...>, он решительно объявляет, ‘что будет непременно защищать город вместе с жителями, станет драться в самых улицах и, предав все огню и разрушению, погребет себя и неприятелей под пеплом сей древней столицы» (Подвиги графа М.А. Милорадовича в Отечественную войну 1812 года… М., 1814. С. 13).
11 Панчулидзев 1-й Иван Давыдович (1759-1815), генерал-майор, шеф Черниговского драгунского полка, командовал кавалерийской бригадой во 2-й Западной армии, под Бородином — кавалерийской дивизией.
12 Себастиани де ла Порта Орас (1775-1851), граф, французский дивизионный генерал, в 1812 г. командовал 2-й кирасирской дивизией.
13 Ефремов Иван Ефремович (1774-1843), в 1812 г. полковник л.-гв. Казачьего полка, с конца августа командовал бригадой Донских казачьих полков, в октябре — отрядом из пяти казачьих полков.