О сборнике стихов Максима Рыльского*
О сборнике стихов Максима Рыльского*
О сборнике стихов Максима Рыльского, Гурштейн Арон Шефтелевич, Год: 1941
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Арон Гурштейн
* Статья опубликована в журнале ‘Новый мир’ No 3, 1941.
Источник: А. Гурштейн. Избранные статьи. М.: Советский писатель, 1959. С. 202 — 206.
Сканирование: А. А. Гурштейн.
Распознавание: В. Есаулов, апрель 2009 г.
Гослитиздат выпустил книгу стихов Максима Рыльского*, включающую избранные произведения поэта. Книга отражает различные этапы его тридцатилетнего поэтического пути.
* — Максим Рыльский. Избранное. Перевод с украинского, под общей редакцией Бориса Турганова. М., Гослитиздат, 1940.
Максим Рыльский принадлежит к лучшим украинским советским поэтам, он не сразу нашел путь к себе и к своему народу: этому предшествовали долгие ‘годы странствий’.
Недаром мотив путешествия так часто звучит, в поэзии Рыльского, недаром поэт так часто говорит о море, о кораблях, парусах и чужеземцах-матросах. Образ Одиссея, этого вечно ищущего новых миров странника, которого так любил Данте, не раз встает перед нами в стихах Рыльского.
Как Одиссей, блужданьем утомленный
По морю синему, я, — жизнью утомлен, —
Прилег под сенью дерева большого…
(Перевод Ник. Ушакова)
Но поэта привлекал не живой, широко раскинувшийся мир действительности, не то вечно зеленеющее ‘золотое дерево жизни’, о котором говаривал гётовский Мефистофель. Рано ‘утомленный жизнью’, поэт совершал свое путешествие по выдуманной, созданной поэтическим вымыслом, эстетической стране. В тихих гаванях этой вымышленной страны, под сенью густой листвы (не живой листвы, а книжных листьев!) М. Рыльский искал убежища от жизни, настойчиво требовавшей размышлений, требовавшей ответа на жгучие вопросы.
Мелькают мысли или тени мыслей
В полудремоте. Бродит луч в листве,
И пятна света на коре играют,
И муравей, не торопясь, ползет.
И я засну под беззаботный шелест
С надеждой, что меня, играя в мяч,
Прекрасная разбудит Навсикая —
Родная дочь феакского царя.
(Перевод Ник. Ушакова)
Стихи эти относятся к 1915 году. М. Рыльский — на начальном этапе своего поэтического развития? — жил по преимуществу книжной культурой, превращая, свои стихи в длинную цепь литературных реминисценций и ассоциаций. В книжном царстве нет границ, и взору поэта открывались все новые, и новые поэтические страны:
А где-то есть певучий Лангедок,
Поля и рощи Франции веселой,
Где в солнце тонет каждый городок
И в виноградниках зеленых—села.
……………………………………..
И остров есть, что осиял Шекспир,
Где Диккенс улыбался сквозь туманы…
(Перевод Д. Крачковского)
Так, при помощи чудесной книжной премудрости поэт, превращался в ‘гражданина мира’.. Но мир. этот при ближайшем рассмотрении оказался маревом, как маревом были чудившиеся поэту ‘вечность’ и ‘небытие’. И в тот час, когда М. Рыльский ощутил это, на его родине, певучей Украине, появился новый поэт с живой мыслью, с живым чувством, с сердцем, широко раскрытым всем впечатлениям большого, цветущего мира…
Я истомился от экзотики,
От изощренных слов и дел…
(Перевод М. Травиной)
Так писал М. Рыльский в 1924 году. Позднее, в своем программном стихотворении ‘Путешествие’, М. Рыльский рассказал, как он наконец причалил к родным берегам, к родной Советской стране, которая бросила трудящимся всего мира клич:
…Рабочий, мощною рукою
Для всей земли добудем солнца свет!
(Перевод М. Комиссаровой}
Поэт увидел социальный смысл явлений. Действительность предстала перед ним, как противопоставление двух миров, где на одной стороне — рабство, а на другой — осуществленная мечта о свободном труде, о дружбе народов. И новым светом осветилась перед ним также история, в которой поэт увидел ‘предысторию’, увидел залитую кровью, длительную и напряженную подготовку великой революции, великого освобождения. М. Рыльский создает поэму ‘Марина’ (1933), повесть о судьбе крепостной девушки, о крестьянском восстании против панов. М. Рыльский рассказывает о дружбе, двух художников-рабов — великого украинского поэта Шевченко и знаменитого негритянского актера Олдриджа:
…И обоим вдруг
Издалека, за дымкою туманной,
Забрезжит день, когда для всех рабов —
Для чернокожих, белых, желтолицых —
Оковы рабства навсегда падут…
(Перевод Б. Турганова)
День этот, к которому в течение столетий стремились целые поколения борцов, платя за него жизнью, предстал перед поэтом во всем сиянии освобожденных, сил, молодости, творчества, нового устремления, которое Рыльский обозначает традиционной, но сохраняющей свою живую поэтическую силу метафорой — устремленным ввысь полетом птицы. У поэта Рыльского всегда был острый глаз, он видел природу, явления, вещи, различая тонкие оттенки в них, но сейчас все это осмыслилось, потому что в центре стал человек, идущий к цели, знающий дорогу. Если в 1917 году Рыльский писал:
И летит вся земля, как телега в полях,—
К дальней цели, а то и без цели…
{Перевод Е. Нежинцева)
то сейчас он ясно видит и ощущает цель неизменного человеческого ‘полета’:
…когда б мне захотелось
Эпохи нашей облик, воссоздать
В простейшей аллегории, — я взял бы
Стальной вот этот журавлиный клин,
Его отвагу, напряженье силы,
Его порыв к просторам, и его
Стремленье воли, и разумный план
Строения, где все, как есть, к тому
Направлено, чтоб легче было грудью
Врезаться в воздух, где в вершине клина
Летит вожак, и мудрый, и отважный,
И все полет равняют на него,
И каждому ясна его дорога.
(Перевод М. Комиссаровой)
Вот это обретение смысла и цели в социальных стремлениях человека, в его творческой работе, во всем его жизненном процессе сказалось не только в тех стихах М. Рыльского, в которых поэт непосредственно касается социальных тем, но оно окрасило по-новому все мировосприятие Максима Рыльского, захватило весь лирический комплекс поэта.
Самое понятие ‘человек’, которое раньше было для М. Рыльского одной из многочисленных и равнозначных ‘эстетических’ категорий, оделось для него сейчас живой плотью, осветилось теплом жизни. В стихотворении о Шевченко, выступая против попыток превратить великого народного поэта в ‘позолоченный киот’, в ‘идол’ и перекликаясь с знаменитой шекспировской формулой, Рыльский восклицает: ‘Он человек!’
В другом месте поэт говорит:
…Тут живут
Поют, родятся, плачут, умирают,
Смеются, верят и читают:
люди!
Простая мысль, а между тем она
Живым теплом обогревает сердце,
Подбрасывает в сонный ум дрова.
(Перевод Л. Длигача)
Советская поэзия и вся наша литература в целом переживает период возрожденного на новой основе гуманизма. Поэзия М. Рыльского — один из потоков этого общесоветского гуманистического течения.
Легкая и глубоко лирическая ирония (или, вернее, усмешка) всегда сопровождала поэзию М. Рыльского. Но это не усмешка скептика, в ней просто чувствуются зрелость и знание. В творчестве каждого поэта наступает критический период, когда он достигает ‘середины жизни’, когда в его жизни наступает ‘полдень’. В новейших, стихах М. Рыльского чувствуются эти мотивы:
Вновь, быть может, как когда-то,
Соберутся у стола —
Друг, что был милее брата,
И подруга, что ушла.
Обовьют цветы в тот вечер
Косу русую твою,
И чужую свадьбу встречу
Я, как будто бы свою.
(Перевод Ник. Ушакова)
Но эта неминуемая печаль приближающейся человеческой осени находит свое разрешение не только в прекрасных стихах о: маленьком сыне (поэт называет его ‘грибком’), в котором он видит вечное повторение и обновление жизни и к которому он обращает свой проникнутый радостным знанием жизни ‘совет’:
Расти, живи и знай, что нет нигде
Сильнее муки и, сильнее счастья,
Чем в творчестве, на всей планете нашей,
Прекраснейшей, клянусь, из всех планет!
(Перевод Б. Турганова)
Мало у кого из советских поэтов этого поколения так настойчиво и так убежденно звучит мотив окружающей молодости и уверенной надежды на эту всепобеждающую молодость, как у Максима Рыльского.
Для того чтобы ощутить всю красоту, тонкость и подлинное звучание поэзии М. Рыльского, необходимо с ней ознакомиться в оригинале, на прекрасном и глубоко поэтичном украинском языке.
Среди имеющихся русских переводов стихов М. Рыльского есть добросовестные переводы, есть вполне ‘приличные’, встречаются даже хорошие. Нам хочется выделить, переводы Н. Ушакова, в них чувствуется поэтическая внимательность и чуткость к слову. Но никто из русских переводчиков Рыльского еще не отнесся пока к его произведениям так, как сам Рыльский,— замечательный мастер поэтического перевода, — относится к переводимым им поэтам. Для создания подлинного перевода требуется, помимо таланта и умения, заинтересованность переводчика в поэте, которого он переводит, если не страсть, то хотя бы пристрастие, некое чувство любви, близости.
Надобно еще иметь в виду, что перевод с украинского (как и с других славянских языков) на русский представляет особенную трудность. Близость языков таит в себе большой соблазн для переводчика. Многие переводчики (одни из формалистского педантизма, другие из соображений ‘экономии мышления’) стараются сохранить (в тех случаях, когда звучание украинских и русских слов равнозначно) рифмующие слова. И они подгоняют текст под заранее заданные рифмы, уподобляясь играющим в ‘буриме’. О какой же тут поэзии может быть разговор!
Издательства делают прекрасное дело популяризации поэзии наших братских народов. Но при этом необходимо помнить не только о ‘выполнений плана’, но также и о том, что перевод есть сложное, большое, трудное и подлинно поэтическое дело.