Профессор Василий Катков
Профессор Василий Катков
О русском Самодержавии
О русском Самодержавии
* * *
О русском Самодержавии, Катков Василий Данилович, Год: 1906
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Катков Василий Данилович (1867 — после 1917) — русский юрист и политический мыслитель. Профессор Императорского Новороссийского университета. Работа выходила отдельным изданием в Харькове в 1906 году.
Основу русской государственности составляет, как известно, Верховная Самодержавная власть Всероссийских Императоров (ст. 4 Основных Законов). Как ни важна для жизни русского государства идея Самодержавия, приходится, однако, к сожалению, констатировать, что среди считающего себя образованным русского общества только немногие, по исключению, понимают смысл и значение этой центральной идеи русского государственного строя. Сбитое политическими софизмами и ложной философией, увлеченное внешнею стороной западной цивилизации, русское общество в большинстве случаев смотрит на Самодержавие как на пережиток древнего патриархального быта, которому рано или поздно суждено историей отойти в область преданий, сойти с мировой сцены прогрессирующего уклада государственной жизни. Ссылаются на мнимые законы истории, на пример многих государств, выросших в других условиях, на авторитет якобы науки, на мнения и заключения людей, не связанных духовно с народом, воспитавшим идею Самодержавия тысячелетней историей своих страданий и подвигов, поражений и побед, горя и радостей…
А между тем история идет своим чередом. Построенные на ложных теориях попытки изменить ее течение кончаются ничем. Идея Самодержавия, имеющая глубочайшие основания в жизни общества и государства, переживает самые фанатические нападки на нее. Самыми фактами опровергает она ложность теоретических, легкомысленных и поспешных построений… И даже больше: уснувшая, она пробуждается с новою силою, крепнет среди самой ожесточенной борьбы и идет к победе и обновлению в нравственном сознании общества.
Где же секрет этой идеи? В чем ее непобедимость? Ее секрет и ее непобедимость в условиях русской государственной жизни и в народной психологии.
Две категории фактов, не осуществимых ни для чьей воли, кроме воли Провидения, лежат в основе идеи Самодержавия: 1) внешние факты русской государственной жизни и 2) душевный строй народа.
Ad I. Идея Самодержавия не есть исключительная особенность русской государственности. В скрытом виде, в виде тенденции или потенции, и в открытом виде положительного факта идея Самодержавия известна как прошлой истории человечества, так и жизни современных народов. Где нет личного Самодержавия, самодержавия Императоров, там оно сменяется идеей коллективного самодержавия, самодержавия парламентов, самодержавием организованного народа или целого государства, как, например, в отношениях метрополий к колониям. При этом автократическое управление прикрывается иногда парламентарными формами…
Конечно, источник идеи Самодержавия тот же, как и идеи государства: сознание необходимости власти для мирной жизни, — власти то более, то менее сильной, смотря по обстоятельствам и предстоящим задачам. Вот почему идею самодержавия лелеют даже люди, совершенно отрицательно относящиеся ко всему современному общественному и государственному строю: все они отрицают, все хотят уничтожить, кроме одного — идеи Самодержавия под термином диктатуры пролетариата. В скрытом, дремлющем виде эта идея Самодержавия живет в груди самого убежденного республиканца, когда сознание огромности задачи, как политического идеала, связывается у него с ясным представлением мизерности настоящих сил для осуществления идеала. Отец современной политичеќской мысли, республиканец по воспитанию и убеждению, Макиавелли мечтает о создании сильной самодержавной монархической власти, чтобы изгнать из терзаемой иноземцами родины этих варваров. Воспитанный многовековыми республиканскими учреждениями в республиканском духе римский народ избирает себе императоров, этот прототип современных Самодержцев, наделяя их священным религиозным ореолом — divus, semper Augustus. Он оставляет свои республиканские традиции, когда убедился в невозможности управлять и сохранять в целости тот огромный конгломерат государств, который мы называем Римской Империей. Идея римских цезарей и императоров становится нарицательным именем позднейших Самодержцев — Kaiser’ов и царей, как средневековый великий Самодержец Карл Великий (Carolus Magnus) — позднейших ‘королей’…
Если бы идея Самодержавия была беспочвенной и безжизненной идеей, как утверждают это ее противники, она давно была бы стерта с лица земли, прошла бы мимо, как вчерашний день…
…Основные факты и условия государственной жизни в России совсем не похожи на те, которые мы видим в странах Запада, государственное устройство которых выставляется нашими конституционалистами и парламенталистами как образец для подражания в наших государственных реформах… Англия не может перенести собственных учреждений и принципов управления, в превосходстве которых она твердо убеждена, в свою колонию Индию. Мы, русские, не можем перенести к нам ни учреждений, ни принципов управления Англии, Франции или Германии, хотя бы мы теоретически так же твердо были убеждены в их превосходстве над нами…
Но дело в том, что самое убеждение в абсолютном превосходстве того или иного государственного устройства, ‘конституции’ есть, очевидно, ложное убеждение. Не по платью растет человек, а платье шьют сообразно росту его организма. Учреждения страны не навязываются ей, а растут в зависимости от особенностей ее жизни. Не климат Архангельской губернии сообразуется с одеждой ее обитателей, а обитатели ее одеваются сообразно требованиям местного климата. Всякая страна отыскивает себе исторически государственный строй, который всего более подходит к ней, и если он лучший для данной страны или вообще дает хорошие результаты, это еще не значит, что он может быть перенесен на чуждую почву с таким же успехом.
Государственная жизнь России сложилась не так, как на Западе. По условиям государственной жизни Россия не Европа и не Азия, хотя бы часть ее территории географически лежала в Европе, а часть в Азии. В государственном отношении Россия — страна sui generis (особого рода. — лат.), нечто, не имеющее себе подобного ни в одной другой стране, а потому и учреждения ее не могут быть копией с учреждений какой-либо другой страны.
Основные черты государственного уклада страны даются не волей какого либо отдельного лица, хотя бы это был самый могущественный государь, а историей. Изменить их самый сильный государь так же бессилен, как он бессилен дать стране иной, лучший климат, более плодородную почву, более красивые ландшафты или более удобные естественные гавани. Государи сами часть истории народа и подчиняются ее течению. Государи не могут изменить ни характера народа, ни состава населения страны, ни взаимных отношений между отдельными группами этого населения.
Государственный уклад страны с однородным населением не может быть перенесен в страну, население которой состоит из 88 народов. Как римская республика в состоянии была сдерживать конгломерат народов, ее составляющих, только под властью самодержавных императоров, так и всякое современное государство должно перестраиваться по типу империи, раз оно присоединяет к себе народы, чуждые по происхождению и расе основному населению страны. Примером может служить Англия, обратившая своего (почти безвластного в пределах Соединенного королевства) короля в императора Индии и расширившая его власть во всех направлениях по отношению к обширным прочим английским колониям.
Как только под господством одной власти собирается несколько народов, характер власти тотчас изменяется. В стране, созданной усилиями одного коренного населения, власть непременно приобретает национальный оттенок и управление руководится не общественным мнением присоединенных народов, а интересами и мнением основного населения. Этот национальный характер власти часто скрыт от наблюдателя, но он всегда есть…
…Сообразно этому неравенству в отношениях власти к различным группам населения и характер этой власти меняется: для одних она мать, для других мачеха. Одни видят в ней нечто близкое и полезное, другие — нечто чуждое и вредное, насильственное. Одни охраняют государство, другие стараются разрушить его или, по крайней мере, изменить его устройство и характер к большей выгоде для себя и к ущербу для коренного населения. Понятно, что в этом конфликте интересов власть необходимо должна менять свой характер в сторону укрепления своей силы, расширения своей свободы, устранения ограничений росту отрешенности, абсолютизма (absolvo-absolutus).
Непременные элементы всякого государства — народ и Верховная Власть. При этом народом, образующим и поддерживающим государство, нужно считать не все население страны, а только ту его часть, которая сознает свою нравственную обязанность повиноваться власти и блюсти ее престиж. Прочие элементы населения, такой обязанности не сознающие, составляют зародыш разложения государства, а не основу ее силы.
Никогда не нужно придавать серьезного значения громким словам о братстве и равенстве народов. Американские республиканцы, первые провозгласившие ‘права человека’, свободу, равенство и братство, продолжали тем не менее держать в рабстве негров… Декламации о братстве и равенстве — одно, а практическая жизнь— другое. Отдельные национальные группы так же эгоистичны, как и индивиды. Чем разнообразнее в национальном отношении состав населения, тем сильнее должна быть центральная власть, обязанная сдерживать вместе этот конгломерат. Россия же имеет на 140 миллионов населения 50 миллионов нерусских элементов, а среди этих последних и такие части, которые всегда и везде оказываются наихудшими в государственном отношении.
Чем меньше внутренней связи между составными частями населения, тем менее в состоянии они управлять сами собою, тем нужнее для них внешняя, отрешенная от них власть. В отрешенности, абсолютизме этой власти лежит для них гарантия беспристрастия. Такими абсолютными властелинами были, например, римские императоры, образец последующих самодержцев. Быть равным для всех может только тот, кто ни с кем особенно не связан, кто одинаково близок и одинаково далек для каждого, — кто стоит вне, абсолютен. Эти элементы абсолютного можно найти у каждого автократа, хотя не в одинаковой мере: у средневековых королей Европы, у турецких султанов, у духовных самодержцев — пап. Элементы абсолютного в каждой императорской власти неизбежны и необходимы. Чтобы быть выразителем воли различных групп населения, нужно в частности не выражать вполне ни одной из них, то есть иметь собственную свою волю: быть абсолютным.
Абсолютизм русской Верховной Власти, выросшей на национальной почве, не похож на абсолютизм западных властителей, выросший на почве классовой розни и феодального строя. Но он есть, отрицать его нельзя!.. И он выгоден нерусским элементам русского государства, так как коренное население вынуждено при нем терпеть в своей среде такие элементы, которых оно никогда не потерпело бы, если бы Верховная Власть была чисто национальной, связанной только с одним русским элементом государства, а не отрешенной от всех отдельных национальностей России.
Русская Верховная Власть абсолютна еще в другом смысле: она свободна в своих решениях о государственных мероприятиях, подобно тому как английский король, связанный почти во всем в управлении собственно Англией, свободен в управлении Индией и другими обширными колониями, превышающими по пространству и населению свою метрополию. Абсолютизм в этом направлении оправдывается также нуждами и пользою государства, а не личными выгодами монарха. Гораздо легче и удобнее царствовать и не управлять, чем царствовать и управлять.
Абсолютизм как свобода власти в своих решениях в скрытом виде присущ всякой Верховной Власти. Это последняя мера в руках каждого главы государства: монарха или президента.
Он спит при обычном течении дел, он просыпается в некоторой мере при неќобычных условиях, как, например, во время роспуска парламента или внезапных международных осложнений. Он просыпается в полной мере при исключительных условиях жизни страны. Президент Линкольн превращается в абсолютного диктатора в эпоху гражданской войны 60-х годов в Соединенных Штатах… Трудно ограничить Верховную Власть бумажными принципами. В менее важных делах Верховная Власть ограничена, в более важных — неќограничена. Подобным же образом управляются и английские колонии: для индийских дел учреждена, например, должность статс-секретаря, в обыкновенных делах он действует в совете, им самим назначенном, а в более важных делах (сношения с иностранными государствами, в вопросах войны и мира, в направлении политики и вообще в делах, где нужна тайна) он действует собственною властью, единолично.
Salus populi — suprema lex esto! (‘Благо народа — высший закон!’ — лат.) —говорили римляне и в трудные минуты государственной жизни обращали свою республику в неограниченную монархию с самодержцем-диктатором во главе. Спасительность идеи Самодержавия признавали, таким образом, и убежденные республиканцы. В минуту опасности за идею Самодержавия, как за якорь спасения, хватаются всегда и везде. Для великих подвигов нужна и великая власть. А подвиг управления Российской Империей, при разнородности ее состава и при отсутствии внутренней дисциплины как в народных массах, так и в так называемом образованном обществе, действительно велик. Лев Толстой, этот идеолог-анархист, на вопрос одного посетителя-француза в день последней своей годовщины (1906 г.), от чего больше всего страдает Россия, отвечал: от недостатка власти, без власти не может существовать ни одно общество, и власть есть то, в чем больше всего нуждается Россия, — власть прежде всего, конечно, внутренняя, поддерживаемая добровольной нравственной дисциплиной. Где нет этой самодисциплины, самообуздания, самоподчинения, там выступает суррогат их — власть внешняя. Чем больше распущенность, чем больше элементов непокорных в обществе, тем больше потребность в сильной внешней сдерживающей власти…
Сильная внешняя власть есть, конечно, плохой суррогат той внутренней власти, которая создает идеальные общества. Равно как государство есть плохой суррогат такого общежития, которое доступно нашему умственному взору, но которого нигде и никогда не было на земле: общежития, созданного без всякого внешнего принуждения, одними нравственными силами общества. И, однако, все общества держатся этого плохого суррогата, потому что понимают, что самое плохое правительство лучше, чем отсутствие какого бы то ни было правительства.
Велика должна быть внутренняя выучка, дисциплина или дрессировка, которая позволила бы совместное житье в одной клетке льва и овечки, собаки и волка (canis lupus u canis domesticus). И где этой внутренней дисциплины нет, там по необходимости приходится прибегать к внешней силе…
Таким образом, идея Самодержавия не есть какая-то архаическая идея, обреченная на гибель с ростом просвещения и потребности в индивидуальной свободе. Это вечная и универсальная идея, теряющая свою силу над умами при благоприятном стечении обстоятельств и просыпающаяся с новою силою там, где опасности ставят на карту самое политическое бытие народа. Это героическое лекарство, даваемое больному политическому организму, не утратившему еще жизнеспособности… Россия распалась бы, если бы в сердце народа погасла любовь и преданность самодержавным Царям…
Самодержавие имеет, следовательно, цену само по себе. Оно оправдывается утилитарными соображениями, независимо от тех или иных верований народа, от его душевного уклада, не зависит от степени просвещения и любви к индивидуальной свободе. Это последний якорь спасения для самого просвещенного и самого свободолюбивого общества, — якорь спасения от государственного крушения и анархии.
Ad II. Но есть и другая причина внутреннего, психологического характера, которая будет делать необходимым Самодержавие даже после исчезновения внешних неблагоприятных условий государственного существования. Это душевный склад народа, обусловленный внутренней оценкой тех благ или прелестей мира, ради охраны которых создаются сложные и усовершенствованные формы государственного бытия.
Характерною особенностью души русского народа является религиозный отпечаток всего его мировоззрения. Эта черта подмечена в нашей жизни всеми внимательными ее наблюдателями, как русскими, так и иностранцами.
В подавляющем большинстве русский народ — народ-пахарь. Оторванное от земли городское население составляет незначительное меньшинство, да и среди этого меньшинства огромный процент падает на ремесленников и купцов инородческого происхождения.
Будучи земледельцем по преимуществу, русский народ поставлен самыми условиями своего существования в такие отношения к природе, которые развивают его религиозную сознательность. Вечное присутствие днем и ночью широкого небесного свода — то звездного, то залитого солнцем, бесконечная равнина — то белеющая снегом, то покрытая зеленым ковром, жизнь среди постоянной смены умирающей и оживающей природы, чувство неизбежной зависимости от причин, лежащих за пределами человеческого предвидения и воли, традиции прошлого, свобода от поглощения многочисленными мелкими и пустыми впечатлениями городской жизни, глубокое сознание ничтожности нашего личного бытия на лоне грандиозной картины природы, всегда перед глазами, всегда близкой и всегда непонятной — все это вместе наложило такую глубокую печать на душу народа-пахаря, которая роднит его скорее с кочевым обитателем киргизской степи, чем с промышленным населением Западной Европы.
Жизнь среди природы наложила своеобразный отпечаток на миросозерцание народа, на его поэзию, на его быт, на его воззрения на государство. В основе своей это миросозерцание аскетическое: суета сует и все суета! Все блага и прелести этого мира — обман, иллюзия, нестяжание лучше стяжания, отречение от дел мира лучше участия в них, пустыня лучше общежития, невластвование лучше властвования. Настоящая жизнь и настоящие сокровища — не в этом видимом мире, а там… в стране, куда все мы непременно придем после кратковременного пребывания в качестве гостей в этом мире, где все обращается в прах и гниль.
Все величие этого мира, вся внешняя культура, все богатства и усовершенствования, все сложные формы существования, направленные только на внешние цели, все это… суета сует. Есть высшие интересы, вечные и непреходящие, — это интересы духа, интересы, не ограниченные узкими пределами нашего земного существования. Не в удовлетворении похотей, богатства и властолюбия задача нашего временного пребывания здесь, на земле. Поэтому лучшей формою будет такая, которая менее всего втягивает нас в дела ‘сего века’. Чем меньше вмешательства в дела этого мира, в суд, управление и законодательство страны, — тем меньше ошибок, тем дальше от греха, тем спокойнее совесть, тем больше свободы для духовной жизни. Власть есть тягота и повинность, соблазн и дорога к греху. Власть — подвиг тяжелый, ответственный… удел того, на кого пал рок. Царь — великий подвижник, жертвующий собою, по решению судьбы, для блага народа, берущий на себя бремя управления, как солдат берет бремя защиты родины.
В то время как на Западе стремление к богатству, служение ‘золотому тельцу’ возведено в принцип, по воззрению русского народа богатство — соблазн и грех, а обогащение совершается фактически по человеческой греховности. В то время как на Западе власть есть затаенное желание всех и каждого, даже простолюдина, предающегося политике в меньшей мере, чем его соотечественники, только по недосугу, — для русского народа власть — тягота или соблазн, к которому стремятся только люди извращенные или не имеющие в душе высших интересов.
Конечно, номинально к русскому народу относятся и такие вышедшие из него элементы, которые на деле порвали духовные связи с ним: восприняли западно-европейские взгляды и стремления, сделали деньги последней целью своих желаний, а власть — надежным средством для достижения такой цели. Как только русский человек из так называемого образованного общества, ослепленный и увлеченный внешнею культурою Запада, потеряет разумение той глубокой первобытной духовной мощи неизвращенного человека из народа, его душевной свободы от порабощения ‘князю века сего’, славе и величию мира, нравственной красоты его миросозерцания, крепости духа и высокой ценности его как члена собирательной единицы — государства, — как только, повторяю, смысл всего этого затеряется для такого мнимого ‘интеллигента’, так он и усваивает себе то, что составляет язву, разъедающую европейские общества: политиканство, погоню за наживой, пустое критиканство, жажду личного благополучия, потерю интереса к высшим запросам жизни и духа… Эти люди не принадлежат к своему народу, как бы они ни называли себя (‘демократами’ или иначе) и как бы ни были они многочисленны. Народ не есть простая совокупность составляющих его единиц: ‘это, — говорит Ренан, — душа, совесть, личность, живой результат. Эта душа может найти себе вместилище в очень незначительном числе лиц’1… И народ всегда шел и всегда будет идти не за такими ‘интеллигентами’, потерявшими духовную связь с ним, а за теми, кого он считает олицетворением этой народной души: за своими святыми и за своими… Царями…
‘Хорошо, — продолжает Ренан (‘La reforme intellectuell et morale’), — если бы все могли участвовать в народной душе, но что необходимо, это то, чтобы путем правительственного подбора образовалась голова, которая бодрствует и мыслит, в то время как остальная часть народа не мыслит (политически) и не чувствует почти’. Органом правительственного подбора для управления страной является в глазах народа избранник судьбы, исторический преемник народного избранника и Помазанник Божий — Царь и Самодержец. ‘Общество, — говорит Ренан, — может быть сильным только тогда, когда оно признает факт естественного превосходства, а естественное превосходство в конце концов сводится к одному: превосходству рождения, потому что интеллектуальное и нравственное превосходство есть не что иное, как превосходство зародыша жизни, выросшего в особенно благоприятных условиях’ (с. 49)…
Зная, что у него есть орган для управления мирскими делами, народ окружает его всеми внешними атрибутами блеска и уважения, почестями и любовью, сообразно взгляду своему на величие царственного подвига. Никакой борьбы из-за ‘политических прав’, никакого стремления ‘ограничить’ Верховную Власть Великого Подвижника русский народ никогда не проявлял. Православный Царь, нераздельная часть своего народа, первый сын Церкви и первый слуга государства, не может иметь интересов и целей, отдельных от народа. Счастье народа — Его счастье, горе народа — Его горе. Все, что нужно Ему для его великого подвига, — это долг повиновения, долг нравственный и религиозный. Никаких подозрений между Ним и народом относительно власти быть не может. Народ не может не доверять Ему, так как, поставленный в исключительные условия, Царь не может иметь других интересов, кроме блага народа: нельзя Его ни подкупить, ни произвести на него давление. Свобода Его решений и власти — условие народного характера его управления. С другой стороны, и Царь не может подозревать свой народ в каких-либо попытках посягнуть на Его власть, так как Он знает, что Самодержавие покоится на нежелании народа властвовать2, на силе тех интересов в высшей области духа, результатом которых является его индифферентизм в делах мира сего. Попытки к ограничению исходят не от русского народа, а от элементов, потерявших духовную связь с народом или никогда этой связи не имевших.
Укреплению народных взглядов на существо Самодержавной власти содействовали у нас как религия и религиозность, так и самая организация Восточной Соборной Церкви. На Западе наряду с властью королей развивалась власть духовных самодержцев — пап. Папы лишили западноевропейскую государственную власть в период ее развития всего того духовного ореола, который перешел на русских Императоров. Раздвоенное между светскими и духовными властителями Самодержавие кончилось тем, чем и должно было кончиться при взаимной борьбе этих властителей: упадком. В России политический строй государства сделался предметом настоящей политической веры русского народа. Этой веры он держится и будет твердо и неизменно, несмотря ни на что, держаться именно как веры.
Этого требует душевный строй народа, его взгляды на самое ценное, высокое и дорогое в жизни. Самое же ценное, высокое и дорогое для него в жизни — это вечные интересы духа: мир, который он рассматривает как свое конечное и настоящее отечество. Это созерцательное настроение лучше всего обеспечено за ним такою формою правления, которая не втягивает его в ‘дела мира сего’. Он твердо и правильно верит в обновляющую и улучшающую силу только Креста и Евангелия, а не в ту или иную организацию органов Царской власти, так как дурные люди всегда найдут возможность делать ему зло, как бы ни менялась организация их.
Итак, народ не требует какого-либо упразднения или ограничения Самодержавия, и, при духовном складе русского народа, всякое внешнее ограничение непременно превратится в мертвую букву. ‘Если,— говорил еще Н.Я. Данилевский,— когда-либо русский Государь решится дать России конституцию, то есть ограничить внешним формальным образом свою власть, потому ли, что коренная политическая вера его народа была бы ему неизвестна, или потому, что он считал бы такое ограничение своей власти соответствующим народному благу, то и после этого народ, тем не менее, продолжал бы считать его Государем полновластным, неќограниченным, самодержавным, а следовательно, в сущности он таковым бы и остался’ (Сборник политических и экономических статей. СПб., 1890. С. 227, 238). Всякая формальная конституция по западному типу обратилась бы в мертвую букву, так как формальные ограничения не нашли бы себе опоры и признания в народе. ‘Конечно, народ исполнял бы внешнюю обрядность, выбирал бы депутатов, как выбирает своих старшин и голов, но не придавал бы этим избранным иного смысла и значения, как подчиненных слуг Царских, исполнителей его воли, а не ограничителей ее. Что бы ему ни говорили, он не поверит, сочтет за обман, за своего рода ‘золотые грамоты’. Но если бы наконец его в этом убедили, он понял бы одно: что у него нет более Царя, нет и Русского царства, что наступило новое Московское разоренье, что нужны новые Минины, новые народные подвиги, чтобы восстановить Царя и царство…’ (Данилевский, ibid).
Итак, если утилитарные соображения, если благо народа требует сохранения Самодержавия, то душевный строй народа делает всякие попытки не только уничтожить, но даже ограничить формально Самодержавие неосуществимыми.
Требуют такого упразднения или ограничения не народ, а разные ‘социалисты’ и ‘демократы’. Но, говорит Ренан: ‘Эгоизм, источник социализма, и зависть, источник демократии, не создадут ничего, кроме общества слабого, неспособного противостоять могущественным соседям’ (с.49). Самодержавие — святыня русской народной жизни, оплот против разрушающего влияния социализма и демократии, оно создало то, чем мы связаны, что придает смысл нашему существованию. Самодержавие создало Россию, и, выросшая в иных условиях, чем западные государства, Россия или будет жить под эгидой Самодержавия, или падет вместе с ним.
Падения России и добиваются враги Самодержавия, не всегда, правда, сознательно.
1 La reforme intellectuell et morale. C. 47.
2 Это нежелание выражается очень ярко в том огромном уклонении от пользования своими ‘политическими правами’, которое можно видеть, например, из сравнения выборщиков, осуществляющих свои права. Даже в Москве при выборе в Городскую думу участвует только около 10 процентов выборщиков. При выборе в Государственную думу участвовали у нас от 10 до 20 процентов имеющих избирательные права выборщиков. В Германии же, например, при всеобщем избирательном праве участвует свыше 75 процентов, во Франции — тоже 75 процентов, в Италии — 63 процента, в Греции — 66 процентов.