Борис МИРСКИЙ
Борис МИРСКИЙ
О пробеле разумений и падающем колоссе
О пробеле разумений и падающем колоссе
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
О пробеле разумений и падающем колоссе, Мирский Борис, Год: 1918
Время на прочтение: 4 минут(ы)
П. Я. Чаадаев: pro et contra
Личность и творчество Петра Чаадаева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1998
…В 1816 году в Петрограде находился французский поверенный в делах граф де ла Муссэ1. Не в пример многим своим соотечественникам и профессиональным товарищам, этот дипломат отличался удивительно зорким и наблюдательным импрессионизмом, в то время как его предшественники и временники посылали пространные депеши о придворных интригах, о пышных балах, об интимной мерзости дворцовых альковов, интерпретированной в виде ‘высшей политики’, граф де ла Муссэ попытался в своих донесениях начертать философию истории России.
И характерно — выводы графа де ла Муссэ вполне совпали с выводами Чаадаева, и если хорошенько сравнить элегантные депеши французского дипломата с отчаянным воплем автора ‘Философических писем’, о которых Герцен писал, что ‘это был выстрел, раздавшийся в темную ночь’, — то даже в самом подходе, в архитектонике отчаяния, в самой схеме презрительного пессимизма заложена некая общность.
Граф де ла Муссэ в депешах к французскому премьер-министру, дюку Ришелье, описывает внутреннее состояние России. Картина, как и следовало ожидать, безотрадная: расстроенные финансы, бездарные администраторы, титаническое невежество и глубочайший мрак. Французский дипломат так резюмирует факты:
‘Что стало бы с Россией без ее штыков? Наука, искусство — все, что делает мир славным, — здесь неизвестны. Будучи данницею всей Европы вследствие своих потребностей и фантазий, Россия даже не в состоянии одевать и вооружать своих солдат, благодаря которым она существует. Будучи падки на наслаждения роскошью, русские не умеют ни создавать их для себя умом и постоянною работою, ни положить границы своим прихотям… Влияние России в Европе есть результат случайных обстоятельств и полной безоружности западных народов… Стечение обстоятельств и ошибок, подобного которому трудно найти в истории, дало России такое преобладание и блеск, которых она сама собственными силами не достигла бы. Беззаботная политика истекшего века превратила скифский шлем московский царей в императорскую корону… Безрассудная поспешность вождя французских армий в 1812 году наметила границею берега Одера, между тем как ему легко было отодвинуть ее за Борисфен’ (Днепр).
Граф де ла Муссэ переходит к самому существенному вопросу: ‘Может ли долго существовать Россия, и не заложена ли в ее нынешнем существовании необходимость скорого исчезновения?’ Если Россия не пойдет по пути реформ — полагает де ла Муссэ, — если Россия быстро не превратится в правовое государство, то, ‘вероятно, она долго не выдержит ни своего благополучия, ни своих несчастий!’
По мнению французского дипломата, Россия погибнет из-за разноплеменности своего состава.
‘Кто может представить себе существование государства, опирающегося, с одной стороны, на Торнео, а с другой — на Константинополь? Разве одни и те же законы могут управлять Пелопонессом и Финляндиею? По призыву императора Александра разве грек и лапландец сделаются единым народом?’
Заканчивает граф свое донесение трагическим пророчеством, уже вполне напоминающим чаадаевский ‘выстрел, раздавшийся в темную ночь’:
‘…Если посмотреть на Россию вблизи, то она далеко не представляет собой образа одного из тех народов, которые последовательным развитием своих мудрых учреждений, своих добродетелей и своих наиболее благородных способностей основывали свою славу и могущество на прочных устоях. Это — колосс, который, быть может, будет существовать только один день, но падение которого может задавить часть Европы, близорукость которой подняла его на нынешнюю высоту’.
Колосс разваливается, из головы его выбежала стая крыс, завладела вдребезги расшатанным полугосударственным механизмом, и падающий колосс раздавливает большую часть Европы, обрекая и Францию, и Англию, и Италию, и Сербию на германскую зависимость. Граф де ла Муссэ может считаться пророком. И право, если его потомки — добрые католики, то почему бы им не войти с соответствующим ходатайством перед Святейшим престолом?
Граф де ла Муссэ подошел к России совсем иначе, чем подошел к ней Чаадаев. Муссэ — западник по происхождению, западник по профессии, дипломат и, следовательно, человек, оперировавший только силлогизмами, спокойный аналитик. Чаадаев — жертвенный западник и представитель совершенно непонятного для немца или француза трагического антипатриотизма. Только в России, притом в старой России, могли вырастать такие странные, душистые и отравленные цветы отчизнолюбства, смешанного с ненавистью. Чаадаев предсказывал почти то же самое, о чем вещал французский дипломат:
‘Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, еще не составляют необходимой части человечества, а существуют для того, чтобы по временам преподать какой-нибудь великий урок миру’.
По мнению Чаадаева, у нас нет ‘физиологии европейца’, нет ‘идеи долга, закона, правды, порядка’. ‘Отшельники в мире, мы ничего ему не дали, ничего не взяли у него, не приобщили ни одной идеи к массе идей человечества… Мы жили, как живем, как великий урок для отдаленных потомств, которые воспользуются им непременно, — но в настоящем времени, что бы ни говорили, мы составляем пробел в порядке разумения’.
Россия как ‘пробел разумения’, Россия как ‘великий урок для отдаленных потомств’ — ведь это совсем приближается к ‘колоссу, падение которого может задавить часть Европы’! Исходные точки — разные, темперамент, переживание — совсем другие, то, над чем мог рыдать Чаадаев, для французского дипломата не больше как политический материал. Но при разных подходах, при разных углах зрения обе мысли, снабженные пророческим апломбом и убежденностью Кассандры, обе эти траурные мысли скрестились, встретились, пересеклись в одной точке — точке приговора над Россией.
Марксистский дурачок, фармацевт, катающий философские пилюли, постановил: ‘Бытие определяет сознание’. Философия настоящая, а не приготовленная на дурно пахнущей похлебке желудочного материализма, конечно, только досадливо отмахнется от подобной ереси. И даже не отмахнется. Ведь Канту не подобает сражаться с Луначарским, как не подобало бы Гладстону дискутировать с поручиком Шнеуром. Бытие, конечно, не определяет сознания, — но эпоха может иногда определить веру.
Наша эпоха — я говорю о России — также может создать свою веру. Среди нас есть еще немногие, сильные и верующие, иногда способные заткнуть за пояс самого блаженного Тертуллиана, провозгласившего: ‘Верую, потому что это абсурдно’, свято верующие в спасение и возрождение России. Но нужно обладать удивительным запасом веры, этаким Монбланом оптимизма, чтобы в дни Шнеура и Крыленки верить в будущее России…
Отчаяние крепко рассаживается в душах всех тех русских людей, для которых фабричная прибавка и бутылка старого Мартеля из погребов Зимнего дворца не являются высшей самоцелью. И для этих отчаявшихся, для этих искренних плакальщиков над гробом большой и как будто бы что-то обещавшей страны, для этих рыцарски честных могильщиков — слова де ла Муссэ делаются пророчеством, а карканье Чаадаева — верой.
Впервые: Вечерний час. 1918. No 4. 1 дек. С. 2.
Мирский Борис (псевд., наст. имя и фам. Борис Сергеевич Миркин-Гецевич, 1892—?) — журналист, эмигрировал после Октябрьской революции и работал в газете ‘Последние новости’ П. Н. Милюкова.
1 Ниже цитируется донесение Ла Муссэ от 11 марта 1816 г. См.: Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1901. Т. 112. С.435-436.