М. Кузминъ
О прекрасной ясности
ЗАМТКИ О ПРОЗ
О прекрасной ясности, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1909
Время на прочтение: 6 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 4, 1909
OCR Бычков М. Н.
Когда твердые элементы соединились въ сушу, а влага опоясала землю морями, растеклась по ней рками и озерами, тогда міръ впервые вышелъ изъ состоянія хаоса, надъ которымъ вялъ раздляющій Духъ Божій. И дальше — посредствомъ разграничиванія, ясныхъ бороздъ — получился тотъ сложный и прекрасный міръ, который, принимая или не принимая, стремятся узнать, по своему увидть и запечатлть художники. Въ жизни каждаго человка наступаютъ минуты, когда, будучи ребенкомъ, онъ вдругъ скажетъ: ‘я — и стулъ’, ‘я — и кошка’, ‘я — и мячъ’, потомъ, будучи взрослымъ: ‘я — и міръ’. Независимо отъ будущихъ отношеній его къ міру, этотъ раздлительный моментъ — всегда глубокій поворотный пунктъ.
Похожіе отчасти этапы проходитъ искусство, періодически — то размряются, распредляются и формируются дальше его клады, то ломаются доведенныя до совершенства формы новымъ началомъ хаотическихъ силъ, новымъ нашествіемъ варваровъ.
Но оглядываясь, мы Видимъ, что періоды творчества, стремящагося къ ясности, неколебимо стоятъ, словно маяки, ведущіе къ одной цли, и напоръ разрушительнаго прибоя придаетъ только новую глянцевитость вчнымъ камнямъ и приноситъ новыя драгоцнности въ сокровищницу, которую самъ пытался низвергнуть.
Есть художники, несущіе людямъ хаосъ, недоумвающій ужасъ и расщепленность своего духа, и есть другіе — дающіе міру свою стройность. Нтъ особенной надобности говорить, насколько вторые, при равенств таланта, выше и цлительне первыхъ, и не трудно угадать, почему въ смутное время авторы, обнажающіе свои язвы, сильне бьютъ по нервамъ, если не ‘жгутъ сердца’, мазохическихъ слушателей. Не входя въ разсмотрніе того, что эстетическій, нравственный и религіозный долгъ обязываетъ человка (и особенно художника) искать и найти въ себ миръ съ собою и съ міромъ, мы считаемъ непреложнымъ, что творенія хотя бы самаго непримиреннаго, неяснаго и безформеннаго писателя подчинены законамъ ясной гармоніи и архитектоники. Наиболе причудливые, смутные и мрачные вымыслы Эдг. По, необузданныя фантазіи Гофманна намъ особенно дороги именно потому, что они облечены въ кристальную форму. Что же сказать про бытовую московскую исторійку, которая была бы одта въ столь непонятный, темный космическій уборъ, что рдкія вразумительныя строчки намъ казались бы лучшими друзьями посл разлуки? Не сказалъ ли бы подозрительный человкъ, что авторъ пускаетъ туманъ, чтобы заставить не понять того, въ чемъ и понимать-то нечего? Это несоотвтствіе формы съ содержаніемъ, отсутствіе контуровъ, ненужный туманъ и акробатскій синтаксисъ могутъ быть названы не очень красивымъ именемъ… Мы скромно назовемъ это — безвкусіемъ.
Пусть ваша душа будетъ цльна или расколота, пусть міропостиженіе будетъ мистическимъ, реалистическимъ, скептическимъ, или даже идеалистическимъ (если вы до того несчастны), пусть пріемы творчества будутъ импрессіонистическими, реалистическими, натуралистическими, содержаніе — лирическимъ или фабулистическимъ, пусть будетъ настроеніе, впечатлніе — что хотите, но, умоляю, будьте логичны — да простится мн этотъ крикъ сердца! — логичны въ замысл, въ постройк произведенія, въ синтаксис…
Пренебреженіе къ логик (неумышленное) такъ чуждо человческой природ, что, если васъ заставятъ быстро назвать десять предметовъ, не имющихъ между собою связи, вы едва-ли сможете это сдлать. Интересный выводъ могъ бы получиться при выписываніи однихъ существительныхъ изъ стихотворенія: намъ, несомннно, казалось бы, что причиной отдаленности одного слова отъ другого по значенію является только длинный путь мысли и, слдовательно, сжатость стиха, но отнюдь не отсутствіе логической зависимости Еще мене терпимо подобное отсутствіе логичности въ форм, особенно прозаической, и мене всего именно въ деталяхъ, въ постройк періодовъ и фразъ. Хотлось бы золотыми буквами написать сцену изъ ‘Мщанина въ дворянств’ на стн ‘прозаической академіи’, если бы у насъ была таковая:
Учитель философіи: Во-первыхъ, слова можно разставить такъ, какъ у васъ сдлано: ‘Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза заставляютъ меня умирать отъ любви’. Или: ‘отъ любви умирать меня заставляютъ, прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза’. Или, ‘ваши глаза прекрасные отъ любви меня заставляютъ, прекрасная маркиза, умирать’, Или: ‘умирать ваши прекрасные глаза, прекрасная маркиза, отъ любви меня заставляютъ’. Или: ‘меня заставляютъ ваши глаза прекрасные умирать, прекрасная маркиза, отъ любви».
Г-нъ Журденъ: Но какъ сказать лучше всего?
Уч. философіи: Такъ, какъ вы сказали раньше: ‘Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза меня заставляютъ умирать отъ любви’. (д. II, сц. 6).
О да, г-нъ Журденъ, вы сказали очень хорошо, именно такъ, какъ нужно, хотя вы и увряете, что не учились!
Можетъ быть, техника прозаической рчи не такъ разработана, какъ теорія стиха и стихотворныхъ формъ, но то, что сдлано для прозы ораторской, т. е. произносимой передъ слушателями, всецло можетъ касаться и словъ, не предназначенныхъ для чтенія вслухъ. Тамъ мы учимся строенію періодовъ, кадансамъ, приступамъ, заключеніямъ и украшеніямъ посредствомъ риторическихъ фигуръ. Мы учимся, такъ сказать, кладк камней въ томъ зданіи, зодчими котораго хотимъ быть, и намъ должно имть зоркій глазъ, врную руку и ясное чувство планомрности, перспективы, стройности, чтобы достигнуть желаемаго результата. Нужно, чтобы отъ неврно положеннаго свода не рухнула вся постройка, чтобы частности не затемняли цлаго, чтобы самый несимметричный и тревожащій замыселъ былъ достигнутъ сознательными и закономрными средствами. Это и будетъ тмъ искусствомъ, про которое говорилось: ‘ars longa, vita brevis’. Необходимо, кром непосредственнаго таланта, знаніе своего матерьяла и формы, и соотвтствія между нею и содержаніемъ. Разсказъ, по своей форм, не проситъ и даже не особенно допускаетъ содержанія исключительно лирическаго, безъ того, чтобы что-нибудь разсказывалось (конечно, не разсказъ о чувств, о впечатлніи). Тмъ боле требуетъ фабулистическаго элемента — романъ, при чемъ нельзя забывать, что колыбелью новеллы и романа были романскія страны, гд боле, чмъ гд бы то ни было, развитъ аполлоническій взглядъ на искусство: раздляющій, формирующій, точный и стройный. И образцы разсказа и романа, начиная съ Апулея, итальянскихъ и испанскихъ новеллистовъ — черезъ аббата Прево, Лесажа, Бальзака, Флобера, до Ан. Франса и, наконецъ, безподобнаго Анри де Ренье — нужно искать, конечно, въ латинскихъ земляхъ. Намъ особенно дорого имя послдняго изъ авторовъ, не только какъ наиболе современнаго, но и какъ безошибочнаго мастера стиля, который не дастъ повода бояться за него, что онъ крышу дома empire загромоздитъ трубами или къ греческому портику пристроитъ готическую колокольню.
Наконецъ, мы произнесли то слово, которымъ въ настоящее время такъ злоупотребляютъ и въ инвективахъ и въ ди?рамбахъ, — слово ‘стиль’. Стиль, стильно, стилистъ, стилизаторъ — казалось бы такія ясныя, опредленныя понятія, но все же происходитъ какой-то подлогъ, длающій путаницу. Когда французы называютъ Ан. Франса стилистомъ, какого не было еще со времени Вольтера, они, конечно, не имютъ въ виду исключительно его новеллъ изъ итальянской исторіи: онъ во всемъ — прекрасный стилистъ, и въ статьяхъ, и въ современныхъ романахъ, и въ чемъ угодно. Это значитъ, что онъ сохраняетъ послднюю чистоту, логичность и духъ французскаго языка, длая осторожныя завоеванія, не выходя изъ предловъ характера этого языка. И въ этомъ отношеніи Маллармэ, скажемъ, отнюдь не стилистъ. Сохранять чистоту языка не значитъ какъ-то лишать его плоти и крови, вылащивать, обращать въ кошерное мясо,— нтъ, но не насиловать его и твердо блюсти его характеръ, его склонности и капризы. Грубо можно назвать это — грамматикой (не учебной, но опытной), или логикой родной рчи. Основываясь на этомъ знаніи или чуть языка, возможны и завоеванія въ смысл неологизмовъ и синтаксическихъ новшествъ. И съ этой точки зрнія мы несомннно назовемъ стилистами и Островскаго, и Печерскаго, и особенно Лскова — эту сокровищницу русской рчи, которую нужно бы имть настольной книгой наравн съ словаремъ Даля,— мы повременили бы, однако, называть Андрея Благо, З. Гиппіусъ и А. Ремизова — стилистами.
Но какъ только мы возьмемъ изреченіе: ‘стиль — это человкъ’, мы готовы поставить этихъ авторовъ въ первую голову. Ясно, что здсь опредляется какое-то совсмъ другое понятіе, сравнительно недавнее, потому что, скажемъ, отличить по слогу новеллистовъ одного отъ другого довольно трудно. Очевидно, что дло идетъ объ индивидуальности языка, о томъ аромат, о томъ ‘je ne sais quoi’, что должно быть присуще каждому даровитому писателю, что его отличаетъ отъ другого, какъ наружность, звукъ голоса и т. д. Но разъ это присуще всмъ (даровитымъ, достойнымъ), то нтъ надобности этого подчеркивать, выдлять, и мы отказываемся называть стилистомъ автора, развивающаго ‘свой’ стиль въ ущербъ чистот языка, тмъ боле, что оба эти качества отлично уживаются вмст, какъ видно изъ вышеприведенныхъ примровъ.
Третье понятіе о стил, пустившее за послднее время особенно крпкіе корни именно у насъ въ Россіи, тсно связано со ‘стильностью’, ‘стилизаціей’, впрочемъ, о послднемъ слов мы поговоримъ особо.
Намъ кажется, что въ этомъ случа имется въ виду особое, спеціальное соотвтствіе языка съ данною формою произведенія въ ея историческомъ эстетическомъ значеніи, Какъ въ форму терцинъ, сонета, рондо не укладывается любое содержаніе, и художественный тактъ подсказываетъ намъ для каждой мысли, каждаго чувства подходящую форму, такъ еще боле въ прозаическихъ произведеніяхъ о каждомъ предмет, о всякомъ времени, эпох, слдуетъ говорить подходящимъ языкомъ. Такъ языкъ Пушкина, продолжая сохранять безупречную чистоту русской рчи, не теряя своего аромата, какъ то ни примтно, но явственно мняется, смотря по тому, пишетъ ли поэтъ ‘Пиковую даму’, ‘Сцены изъ рыцарскихъ временъ’ или отрывокъ: ‘Цезарь путешествовалъ’, То же мы можемъ сказать и про Лскова. Это качество драгоцнно и почти настоятельно необходимо художнику, не желающему ограничиться однимъ кругомъ, однимъ временемъ для своихъ изображеній.
Этотъ неизбжный и законный пріемъ (въ связи съ историзмомъ) далъ поводъ близорукимъ людямъ смшивать его со стилизаціей. Стилизація это перенесеніе своего замысла въ извстную эпоху, и облеченіе его въ точную литературную форму даннаго времени. Такъ, къ стилизаціи мы отнесемъ: ‘Contes drlatiques’ Бальзака, ‘Trois contes’ Флобера (но не ‘Саламбо’ не ‘Св. Антонія’, ‘Le bon plaisir’ Анри де Ренье, ‘Пснь торжествующей любви’ Тургенева, легенды Лскова, ‘Огненнаго Ангела’ В. Брюсова, но не разсказы С. Ауслендера, не ‘Лимонарь’ Ремизова.
Дйствительно, эти послдніе авторы, желая пользоваться извстными эпохами и сообразуя свой языкъ съ этимъ желаніемъ, далеки отъ мысли брать готовь формы, и только люди, никогда не имвшіе въ рукахъ старинныхъ новеллъ или подлинныхъ апокрифовь, могутъ считать эти книги полною стилизаціей. Послднюю можно было бы почесть за художественную поддлку, эстетическую игру, tour de force, если бы помимо воли современные авторы не вкладывали всей своей любви къ старин и своей индивидуальности въ эти формы, которыя они не с_л_у_ч_а_й_н_о признали самыми подходящими для своихъ замысловъ, особенно очевидно это въ ‘Огненномъ Ангел’, гд совершенно Брюсовскія коллизіи героевъ, Брюсовскій (и непогршимо русскій языкъ сочетаются такъ удивительно съ точной и подлинной формой нмецкаго автобіографическаго разсказа XVII вка.
Подводя итоги всему сказанному, если бы я могъ кому-нибудь дать наставленіе, я бы сказалъ такъ: ‘Другъ мой, имя талантъ, то есть — умнье по своему, по новому видть міръ, память художника, способность отличать нужное отъ случайнаго, правдоподобную выдумку, — пишите логично, соблюдая чистоту народной рчи, имя свой слогъ, ясно чувствуйте соотвтствіе данной формы съ извстнымъ содержаніемъ и приличествующимъ ей языкомъ, будьте искуснымъ зодчимъ какъ въ мелочахъ, такъ и въ цломъ, будьте понятны въ вашихъ выраженіяхъ’. Любимому же другу на ухо сказалъ бы: ‘Если вы совстливый художникъ, молитесь, чтобы вашъ хаосъ (если вы хаотичны) просвтился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой: въ разсказ пусть разсказывается, въ драм пусть дйствуютъ, лирику сохраните для стиховъ, любите слово, какъ Флоберъ, будьте экономны въ средствахъ и скупы въ словахъ, точны и подлинны,— и вы найдете секретъ дивной вещи — п_р_е_к_р_а_с_н_о_й я_с_н_о_с_т_и’ — которую назвалъ бы я ‘к_л_а_р_и_з_м_о_м_ъ_’.
Но ‘путь искусства дологъ, а жизнь коротка’, и вс эти наставленія не суть ли только благія пожеланія самому себ?