О ПРЕДМЕТНОЙ СИСТЕМЕ ЭКЗАМЕНОВ В ВЫСШИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ
О ПРЕДМЕТНОЙ СИСТЕМЕ ЭКЗАМЕНОВ В ВЫСШИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ
КОММЕНТАРИЙ
КОММЕНТАРИЙ
О предметной системе экзаменов в высших учебных заведениях, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003
Как нам приходилось слышать, большим толчком к энергическим занятиям во всех высших учебных заведениях, и особенно в технических, послужило введение с нынешнего года так называемой предметной системы экзаменов. Согласно этой системе, отменяется прежняя форма экзаменов, с назначением для каждого экзамена определенного дня, в который проэкзаменовывался весь курс, иногда в 200—300 человек, и экзамены по всем предметам курса шли непрерывно, заполняя собою месяц или полтора месяца экзаменационного времени. Все это теперь отменено, никакого определенного экзаменационного времени не будет, и порознь каждый студент сам избирает себе время экзамена, заявляя об этом предварительно профессору, как равно он может держать экзамен хоть сразу из всех предметов или из небольшой группы их и, наконец, только из одного. Словом, собственно руль прохождения курса наук вложен в руки самого проходящего, профессора ограничивают себя только готовностью экзаменовать и главным образом чтением предметных курсов. Нельзя не заметить, что это не есть что-нибудь совершенно новое даже у нас. В сухопутном шляхетском (т. е. дворянском) корпусе еще в середине XVIII века науки проходились приблизительно этим способом: там не было каменных, завершенных форм и программ и в аттестатах корифеев нашей псевдоклассической литературы, Сумарокова, Хераскова, Княжнина и др., точно обозначалось, до какого именно отдела он прошел, положим, геометрию или историю, а не то чтобы обще, бесхарактерно и довольно лукаво, как стали это делать потом, обозначалось, что данный воспитанник ‘прошел столько-то классов гимназии’ или ‘вышел с такого-то курса университета’, — где ничего определенного не говорится. Всякий знает, какая неизмеримая разница в знаниях, подготовке и специальном развитии бывает у обладателей одинаковых дипломов одного и того же учебного заведения. Земля и небо, — круглое невежество, непереработанная врожденная тупость и живой ум при солидных сведениях. Диплом все прикрывал, скрадывал и путал, как и пресловутый паспорт.
Последствия введения предметной системы экзаменов будут неисчислимы. Конечно, нарушится эта форма и кажущаяся упорядоченность, когда, бывало, стройными рядами весь курс в один день подходил к экзаменационному столу и когда к 5 — 10 июня вся статистическая часть учебного заведения была закончена, подведена и выведена в точных цифрах ‘перешедших’ и ‘оставшихся’. Но вся эта былая и вековая ‘упорядоченность’ — то же, что лакированная поверхность. Не было никаких сил проэкзаменовать внимательно 100 или 150, даже хотя бы 60—80 студентов даже в десятичасовой рабочий педагогический день. Экзамены, парадные снаружи, обращались в игру случайностей для студента, и эта случайность манила к себе и успешно приманивала всякие недостойные проделки, глубоко унизительные для студента, но слишком соблазнительные, чтобы на них не поддаться. Дело доходило, — на многолюдных курсах, — до держания экзамена одним лицом вместо другого (т. е. со оказыванием не собственной фамилии экзаменующимся, а того студента, за которого держался экзамен). Мелких и более извинительных проделок избегали лишь редкие студенты, и все вообще играли ‘в лотерею’ и, рассчитывая на эту лотерею, т. е. подготовившись кое-как из половины билетов, шли смело на экзамен в надежде вынуть счастливый билет и, конечно, в половине случаев вынимали таковой. Законы теории вероятностей ведь действовали и тут. Наконец, по благодушию русскому экзаменаторы всегда допускали вынуть второй билет, когда, вынув черную неудачу, студент заявлял, не моргая глазом, что это ‘единственный билет, которого он не успел приготовить’. Русские — способный народ и даже честный, но это расположение к ухарству, к хвастовству ничегонеделанием, эта жажда рискнуть и немного подсмеяться над профессором и экзаменами, ‘проводя начальство за нос’, — сделало то, что занятия в университете вообще стали в значительной степени мнимыми и студенты не только перестали посещать лекции, но и из литографированного или печатного курса наскоро готовили к экзамену половину или четверть. Профессора это хорошо знали, студенты знали отлично, но все шло на ‘авось’, и ‘Бог не выдаст — свинья не съест’… Все уходило в надежду, часто честную, но легкомысленную надежду ‘наверстать науку потом’, — медику, на практике, юристу — тоже, учителю — на преподавании. Известно, ‘мудрый всю жизнь учится’. И ломалась же практика об этих менее ученых, нежели продолжавших учиться недоучившихся университантов.
С предметною системою вся эта нечисть, все эти длинные полы азиатских халатов и халатного отношения к делу радикально выметается вон. Психологически невозможно, чтобы студент, не дочитавший курса и которому ничто не препятствует еще отложить экзамен, предложил профессору экзаменовать его. Он непременно ‘отложит’, т. е. непременно дочитает курс, — ‘что и требовалось доказать’, как шутят гимназисты о заключительных словах теорем. Внимание сейчас же возрастет и оттого, что экзамен потеряет характер стадный, массовый, превратившись в дело личное, одного студента с одним профессором, или профессора с очень небольшою группою студентов, согласившихся экзаменоваться одновременно. Тут профессор не может не всмотреться в лица студентов, да и обилие времени и неутомленность экзаменатора изменит экзамен из ряда беглых вопросов, из 5 — 10-минутного ответа в обстоятельную беседу учителя с учеником о содержании всего прочитанного курса. Так как, далее, лишь в очень редких случаях и лишь очень смелые студенты будут держать экзамен разом по нескольким предметам, то вообще подготовление к экзамену, невольно и у всякого интенсивное, растянется на весь год, т. е. весь год занятия будут идти довольно интенсивно, — и опять-таки это ‘только и требовалось доказать’, т. е., без сравнений, только и требовалось придумать какую-нибудь систему, чтобы сообщить слушателям высших учебных занятий энергию, прилежание в занятиях. Наконец, ‘все торопятся жить’, а молодежь в особенности: по новым правилам студент может держать в один год экзамен не только из курса этого года, но и из следующего старшего, т. е. из курса, читаемого старшим студентам, и таким образом сократит время учения, напр., из четырех лет в три, из пяти — в четыре. Это чрезвычайно рванет энергию вперед. На сходках все думают об ‘общих делах’, но про себя и дома всякий думает, и притом очень энергично, о себе и о семье своей, думает о будущей службе, вообще о предстоящем деле и деятельности. При рассыпных экзаменах, держа руль учения, т. е. карьеры, в своих руках, каждый будет стараться проплыть как можно скорее и без крушений курс университетского плавания. Никакие ‘общие сходки’ этой заботе каждого о себе не помешают, ибо общая сходка и вообще студенчество как толпа вовсе даже не будут видеть, как и кто экзаменуется, т. е. как и кто делает свое дело, какие и у кого есть отношения к профессору. Давление толпы ослабнет неудержимо, фатально, и пропорционально этому чрезвычайно вырастет личность в студенте, совершенно пока забитая толпою и ‘товарищеским духом’, обязанностями товарищества. Делает большую честь автономной профессуре, что она ввела эту меру, делающую каждого порознь студента ‘головою’ собственных занятий, их ответственным и претерпевающим от неудач хозяином, словом, — тоже автономным. Вот что значит разумная свобода: она от периферии подвигается к центру, к подробностям дела. И оживит студенчество после того, как очевидно оживила профессорство.
НВ. 1906. 28 сент. No 10971. Б. п.