О поземельной собственности, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1857 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 119 минут(ы)

О ПОЗЕМЕЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ

Критику ‘Современника’. Статьи г. И. В-ского: ‘Экономический указатель’, No 22, 25, 27 и 29¹)

Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений: В 15 т.

М.: Государственное издательство художественной литературы, 1948. Т. 4 : ‘Лессинг и его время’. Статьи и рецензии 1857 года.

‘Мнения г. Мальтуса так бездоказательны, что, по правде говоря, я мог бы изложить свой предмет, и не обращая внимания на г. Мальтуса. Но я знаю, что внимание наибольшего числа читателей живее поддерживается, когда мысль представляется им в форме прения. Если б я изложил свои соображения не в форме спора, то, вероятно, исследование этого вопроса не возбудило бы интереса в той степени, до какой могу я надеяться привлечь его теперь, если действительно мне удалось пояснить исследуемый предмет.

‘Понимание многих предметов, чрезвычайно важных для счастия людей, основывается на сведениях столь простых, что этими сведениями пренебрегают люди опрометчивые и презирают их люди поверхностные’.

Годвин. ‘Исследование о народонаселении’.

Возражения ‘Экономического указателя’ на ту статью, в которой мы выразили мнение о необходимости сохранить общинное владение землею в России, кончены. Теперь нам должно отвечать на эти возражения, — дело, с одной стороны, очень легкое, с другой — несколько затруднительное. Легко оно по своему содержанию, затрудняет нас его форма. Возражения ‘Экономического указателя’ так слабы, так непоследовательны в теоретическом отношении, так мало соответствуют статистическим данным в практическом отношении, что показать их неосновательность — очень немудрено. Но затруднительно решить нам, в каком тоне надобно держать наш ответ. На первый взгляд, казалось бы, что приличнее всего отвечать точно таким же тоном, каким написаны возражения ‘Экономического указателя’, — тоном резким. Противник, не церемонящийся относительно деликатности своих слов, дает право отвечать ему таким же образом, обратить ‘а него оружие насмешки, за которое неосторожно взялся он, было бы тем законнее, что шаткость его понятий и малое знакомство с фактами по вопросу, о котором так самоуверенно он говорит, невольным образом вызывает улыбку. Мы так и хотели отвечать ему, пока не дочли последней статьи его возражений. Но в конце этой самоуверенной статьи мы увидели — кто бы мог ожидать этого? — строки, совершенно изменившие наше прежнее намерение, строки, проникнутые столь ясным сознанием ‘Экономического указателя’ в неприготовленности своей к спору о предмете, рассуждать о котором принялся он так смело, — строки, внушенные таким похвальным смирением, что после них становится невозможным иронический тон с нашей стороны: ‘Для продолжения спора, — говорит ‘Экономический указатель’ в заключение всех возражений против нашего мнения, — для продолжения опора мы считали бы полезным подождать тех данных, которые должны явиться об этом предмете вследствие задачи, предложенной на конкурс министерством государственных имуществ. На вызов его, без всякого сомнения, явятся труды, в которых представлены будут и факты и расчеты практиков. Тогда только, имея в виду эти отзывы, можно будет подробно, точно и ясно оценить относительную пользу разного владения и взглянуть на этот предмет, интересный во многих отношениях. Правда, и эти данные не будут обнимать всех сторон исследования, по необходимости ограничиваясь только нашим отечеством, но и такое частное исследование должно значительно объяснить нам положение дела и облегчить выводы касательно самого начала общинного владения’. (‘Экономический указатель’, No 29.)

Что может быть похвальнее такого сознания ‘Экономического указателя’ в недостаточности настоящих его сведений? Он ‘считает полезным подождать тех данных, которые явятся вследствие задачи, предложенной на конкурс министерством государственных имуществ’, тогда, по его мнению, ‘явятся труды, в которых будут представлены я факты и расчеты практиков’,— ‘Экономический указатель’ хочет ждать их, значит, в настоящее время не имеет еще ни данных, ни фактов, ни расчетов практиков, чтобы судить об общинном владении, но тогда, в конце 1859 года, ‘тогда только, имея в виду эти отзывы’, он будет в состоянии ‘точно и ясно оценить’ относительную пользу общинной и частной поземельной собственности, а теперь он еще не может точно и ясно оценить, которая из них должна быть предпочтена, мало того, что он не может точно и ясно судить об этом предмете, ‘интересном во многих отношениях’, он не может еще и ‘взглянуть на него’, — ‘взглянуть’ можно будет только тогда, когда явятся исследования, вызываемые конкурсом Министерства государственных имуществ, до того времени судить об этом предмете ‘Экономический указатель’ решительно не может, но даже и тогда ‘Экономический указатель’ не надеется приобресть достаточные знания об общинном владении: сведения, которые получит он через два года, ‘не будут обнимать всех сторон исследования’, они будут ‘ограничиваться только нашим отечеством’, о выгодах и невыгодах общинного владения в других странах ‘Экономический указатель’ и тогда не приобретет нужных сведений, он получит понятие только о выгодах общинного владения в России, которых теперь не знает, но и ‘такое частное исследование’, по его (мнению, ‘должно значительно объяснить’ ему ‘положение дела и облегчить’ ему ‘выводы касательно самого начала общинного владения’, а теперь, как видно из этих самых слов, положение дела неясно для ‘Экономического указателя’, и делать выводы касательно начала общинного владения для ‘его трудно.

Такое откровенное сознание в недостаточности своих сведений об общинном владении делает большую честь добросовестности г. И. В-ского (этими буквами подписаны статьи ‘Экономического указателя’). Мы желали бы удовлетвориться этим признанием, но по закону собственное признание считается достоверным только тогда, когда подтверждено уликами, без фактических улик оно не имеет законной силы и не принимается судом за достаточное основание для приговора. Так гласит закон, а девиз ‘Экономического указателя’: ‘La loi c’est ma force’ {Закон — моя сила. — Ред.}, и мы, конечно, удовлетворим задушевной потребности г. И. В-ского, если, сообразно девизу его журнала и требованию закона, придадим несомненную силу откровенному признанию г. И. В-ского, представив фактические доказательства в подтверждение этого прекрасного признания.

Доказательств этих находится такая богатая сокровищница в статьях, написанных г. И. В-ским против нашего мнения об общинном владении, что мы ‘е знаем, с которого из них начинать. Начнем хотя с тех, которые представляются последнею статьею его возражений, статьею, помещенною в No 29 ‘Экономического указателя’ и написанною уже после того, как в 7 No ‘Современника’ представили мы извлечения из книги Гакстгаузена. Упоминая об этих извлечениях, г. И. В-ский (вздумал сказать несколько слов о Гакстгаузене и начинает свой эпизод о нем такою характеристикою убеждений этого писателя: ‘Гакстгаузен, говорит г. И. В-ский, по своим убеждениям, принадлежит к тем, которые не признают святости личной воли и необходимости свободной самодеятельности человека как в сфере политической, так и в экономических его действиях’. Что за странность? Гакстгаузен не признает святости личной воли и необходимости свободных действий человека в экономической сфере! Кто прочел хотя одну главу в книге Гакстгаузена, очень хорошо должен видеть, что эта характеристика вовсе нейдет к Гакстгаузену, который чрезвычайно энергически восстает против всяких административных бюрократических и экономических опек, который говорит об этих опеках с негодованием, достойным самого отъявленного последователя системы laissez faire, laissez passer². Откуда взялось у г. И. В-ского удивительное мнение о Гакстгаузене как противнике личной воли? Нам гаомнится, что мы, в начале своих извлечений из Гакстгаузена, назвали его реакционером, противником либерализма, Уж не из этих ли слов вывел г. И. В-ский свое мнение, будто он противник свободной самодеятельности человека? Оно очень может быть: каждому, прочитавшему хотя один номер ‘Journal des Dbats’ или ‘Journal des Economistes’, известно, что реакционерами называются люди, враждебные свободе как в политической, так и в экономической сферах. Понятие справедливое, но применяющееся только к одной партии реакционеров, есть другая партия, которая именно потому и восстает против либерализма школы Тьера и ему подобных, что этот либерализм предоставляет слишком мало свободной самодеятельности человека, восхищаясь централизациею и бюрократиею. Либералы, против которых восстает Гакстгаузен, разрушили в Германии старинные учреждения только для того, чтобы заменить их бюрократиею, убивающей всякую самодеятельность. Вот этого-то и не знал г. И. В-ский. Виноваты, мы ввели его в ошибку, предположив, что ему довольно знакомы мнения Гакстгаузена, мы не думали, что наша статья о Гакстгаузене будет служить ему единственным источником заключений об этом писателе, если б мы это знали, мы тогда же сказали бы то, что говорим теперь, и г. И. В-ский не стал бы обвинять бедного Гакстгаузена в отвержении личной воли и тому подобных прекрасных вещей. Виноваты, кругом виноваты. Мы писали для публики, которой не нужны всякие мелочи, не ожидая, что наши извлечения послужат для нашего ученого противника единственным арсеналом сведений о содержании и духе капитальнейшего сочинения по тому, предмету, спорить о котором он взялся, если б мы знали это, мы присоединили бы к своим общим замечаниям те подробности, которые не нужны для публики, но знание которых необходимо для ученого, желающего делать многозначительные выводы в серьезном споре. Но действительно ли именно мы виноваты в ошибке г. И. В-ского? Действительно ли недомолвка нашей статьи ввела его в ошибку? Действительно ли только из нашей статьи познакомился он с книгою, знать которую необходимо человеку, вступающему в опор об общинном владении? Мы не хотели бы видеть себя виновниками заблуждений, мы желали бы усомниться в том, что свои ошибочные понятия о Гакстгаузене взял г. И. В-ский из нашей статьи. Но увы! каждое слово г. И. В-ского служит несомненным свидетельством тому. Вот, например, каким образом старается он заподозрить достоверность известий, сообщаемых Гакстгаузеном о нашем общинном устройстве: ‘Он не знал языка страны, а потому не мог следить за действительным применением описываемых им начал. Он видел только, и притом бегло, внешность, и видел ее так, как ему представляли ее люди, служившие посредниками между им и поселянами, и которые, быть может, сами не могли устоять против искушения представить свой товар лицом, а не весь товар таков, как казовый конец’. (‘Экономический указатель’, там же.).

Что за удивительное дело? Люди, служившие посредниками между Гакстгаузеном и поселянами, показывали ему общинное владение землею с казового конца, поддавались искушению продавать свой товар лицом, то есть выставлять одни выгоды общинного владения, скрывая его невыгоды! Они старались внушить Гакстгаузену выгодное понятие, о результатах общинного устройства! Откуда такие удивительные сведения? Уж, наверное, не из книги Гакстгаузена, он постоянно говорит, чуть не на каждой странице говорит, что те агрономы и администраторы, из разговоров с которыми заимствовал он сведения об общинном нашем устройстве, которые служили посредниками между им и поселянами, враждебно смотрели на общинное устройство, считали его невыгодным для улучшений земледелия и проч. и проч., — словом, думали об общинном устройстве совершенно так же, как и г. И. В-ский. Очень часто он даже сначала излагает их мнения, безусловно осуждающие общинное владение землей, и только потом уже, разобрав эти мнения и доказав их ошибочность, выражает свое суждение, благоприятное общинному устройству. Откуда же взял г. И. В-ский, будто бы люди, служившие посредниками между Гакстгаузеном и поселянами, продавали ему товар лицом? На каком основании г. И. В-ский взводит на всех этих людей обвинение в проделках квасного самохвальства? Увы! опять мы во всем виноваты, все это делает он на основании нашей статьи. В одном месте, объясняя, что Гакстгаузен влагает ложный смысл в народное выражение ‘черный передел’, мы заметили, что смысл этот сообщен ему не поселянами, с которыми сам он не мог говорить по-русски, а людьми, которые служили ему переводчиками и руководителями, при этом мы заметили также, что взгляд этих людей вовсе не есть еще взгляд русских поселян. Вот из этих-то сказанных вскользь замечаний и построил г. И. В-ский свою теорию о том, что наши агрономы и администраторы продавали Гакстгаузену товар лицом. Теория построена очень логично: каждый любит хвалить свое, руководители Гакстгаузена были русские, общинное устройство есть русское учреждение, следовательно, они хвалили общинное устройство. Далее: люди, бывшие руководителями Гакстгаузена, ошиблись в толковании слова черный передел, стало быть, эти люди ошибались, а так как предполагается, что они хвалили общинное устройство, то и следует заключить, что общинное устройство дурно. Догадка эта очень логична и приносит большую честь сообразительности г. И. В-ского, жаль только, что она обнаруживает, что он о Гакстгаузене и его книге судит и рядит, основываясь единственно на тех, по необходимости, очень не полных извлечениях, какие могли мы сделать в журнальной статье из многотомного сочинения. Но мы все еще не захотим признавать себя виноватыми в заблуждениях г. И. В-ского: читаем далее его слова о Гакстгаузене, чтобы найти хотя какую-нибудь возможность отпереться от этой вины. Напрасно, с каждым новым словом его наша вина становится очевиднее. Сказав о казовом конце, которым выставляли товар Гакстгаузену, он продолжает: ‘но и в отзывах Гакстгаузена легко заметить, что он далеко не согласен с ‘Современником’ (заметить это очень легко, потому что мы, после каждой выписки из Гакстгаузена, говорили, что далеко не во всем согласны с ним, и, по мере наших сил, старались исправлять его ошибки). ‘Он постоянно смотрит на теперешние формы общинного владения землею только как на формы преходящие, хотя и первобытные. Старинные формы эти годны были в известном положении страны и в известное время, но они не могут считаться формами наиболее совершенными’ (‘Экон<омический> указ<атель', там же). Что такое? что такое? Какие же формы поземельного владения считает Гакстгаузен более совершенными? Каким формам, по его мнению, должно уступить место наше общинное владение? Прямо не говорит этого г. И. В-ский, но далее он толкует о частной поземельной собственности, читающий его статью принужден думать, что, по мнению Гакстгаузена, общинное владение должно уступить место частной собственности. Ничего этого не бывало. Гакстгаузен думает, напротив, что общинное владение должно остаться неприкосновенным, а преходящая форма нашего общинного устройства состоит, по мнению Гакстгаузена, в том, что теперь каждый домохозяин получает отдельный участок и обработывает его отдельно от других собственными силами, а впоследствии времени будет выгоднее (и, по мнению Гакстгаузена, уже и в настоящее время выгоднее) нескольким хозяевам соединяться в одну артель для общинной обработки своих участков, так чтобы раздел земли между ними заменился разделом жатвы. Это в нашей статье было выписано, и потому прямо высказать противоположную догадку о мнении Гакстгаузена нельзя было г. И. В-скому. Но он все-таки думал: вероятно, выписанное в 'Современнике' место есть единственное место у Гакстгаузена, говорящее о разделе жатвы вместо раздела земли, а в других местах, вероятно, Гакстгаузен говорит, что частная собственность может с выгодою для государства заменить общинное владение,-- ведь говорит же он (это видно из 'Современника'), что лично ему частная собственность приходится более по сердцу, нежели общинное владение. Сделав такую догадку, г. И. В-ский едет далее и предполагает Обратить в свою пользу замечание Гакстгаузена о меннонитском хозяйстве. В нашей выписке сказано, что меннониты ввели у себя те земледельческие усовершенствования, которых Гакстгаузен не находил в России нигде, кроме как в меннонитских колониях, именно: искусственное луговодство, разведение лесов, плодопеременное хозяйство. Тут же Гакстгаузен говорит, что у меннонитов, кроме земли, находящейся в общинном владении, есть значительные участки, находящиеся у них в полной собственности. Г. И. В-ский тотчас же сообразил, что вот именно на этих-то последних участках и заведены, по преимуществу, те земледельческие улучшения, о которых говорит Гакстгаузен. На основании такого умозаключения он и выражается следующим образом: 'Заметим, что все почти факты местного благосостояния, приводимые им, основываются на данных не исключительно общественной собственности, а подмечены им там, где частная, личная собственность существует о бок общинной, иногда даже в значительном развитии. Мы в этом ограничимся самыми выписками 'Современника'. Так у меннонитов, где замечены Гакстгаузеном значительные улучшения в сельском хозяйстве, количество земли, принадлежащее колонистам на праве частной собственности, достигает почти 50 000 десятин, то есть около половины всей общинной земли'. (Там же.)

Не сказал бы этого г. И. В-ский, если б читал книгу Гакстгаузена. Во-первых, о том, как обработывают и даже вообще обработывают ли как-нибудь или просто оставляют под пастбищами меннониты ту землю, которая у них в частной собственности, Гакстгаузен ничего не говорит, стало быть, нельзя видеть из его книги, какое влияние имеет частная поземельная собственность меннонитов на обработку их общинной земли. Во-вторых, неверно выражение: ‘почти все факты местного благосостояния подмечены Гакстгаузеном там, где частная, личная собственность существует о бок общинного владения’. В таких местах, где, подле общинного владения, не существовала бы частная собственность, Гакстгаузен не был, и если бы г. И. В-ский или знал книгу Гакстгаузена или, по крайней мере, имел бы понятие о распределении частной собственности и общинного владения по разным областям нашего государства, он не мог бы сказать ‘почти все’, а сказал бы ‘все’. Гакстгаузен не видел такого общинного владения, близ которого бы не было частной собственности. Но и это еще не все: ошибка, во-первых, ошибка, во-вторых, ошибка есть еще и в третьих. Что разуметь под словами: ‘факты местного благосостояния?’ — просто ли зажиточность мужиков? очевидно, не то хочет сказать г. И. В-ский, для пояснения своих слов он выбрал в пример не какое-нибудь село Лысково или Иваново, в которых мужики гораздо богаче меннонитов, нет, он прямо указал на меннонитов, у которых есть улучшения в земледелии, видно, что он хочет сказать о цветущем состоянии земледелия, об улучшенных системах обработки. Этот смысл вытекает из всего содержания его статей, принимающих, что благосостояние земледельцев зависит прямо от введения улучшенных систем и орудий обработки, так что благосостояние и плодопеременная система для него понятия тождестввнные. Но вот в чем беда: г. И. В-ский не знает того, что меннонитское поселение у Гакстгаузена единственный хороший пример улучшенного земледелия и что никаких других случаев в этом роде Гакстгаузен не подмечал, а г. И. В-ский, как видно, подумал: в трех толстых томах агрономического путешествия, наверное, есть целые десятки описаний хозяйств с плодопеременной системой,— хозяйств, идущих отлично, разливающих вокруг себя благосостояние и поощряющих соседние села к подражанию: ведь известно, что каждый агроном все толкует о плодопеременной системе и улучшенных хозяйствах, превознося их выгоды. Увы! г. И. В-ский ошибся, правда, встречались иногда Гакстгаузену у помещиков хозяйства с различными агрономическими улучшениями, и говорит он о них вскользь, но, к сожалению, всегда прибавляя, что эти улучшения приносят, по его замечанию, не выгоды, а чистый убыток. Единственный пример противного встретил он у меннонитов при общинном владении, а все улучшенные хозяйства, заведенные частными собственниками, находил он разорительными. Если бы г. И. В-ский знал это, то, вероятно, не сослался бы он на Гакстгаузена в доказательство благотворного влияния, оказываемого частной собственностью, и, во всяком случае, не стал бы говорить о ‘всех почти фактах’, а сказал бы просто о ‘единственном факте’.

Нет, никак невозможно нам отстранить от себя той вины, что мы ввели в ошибки г. И. В-ского, что единственно на основании нашей статьи возникли у него все те неудачные догадки, которыми он хочет заменить недостаток сведений о книге Гакстгаузена. Но если вина наша неоспорима, то она не так тяжела, как может казаться на первый взгляд: если мы виноваты перед г. И. В-ский в том, что не могли для его надобности перевести всей книги Гакстгаузена в целом ее объеме и тем отнять у него возможность к ошибочным заключениям о содержании и духе этого сочинения, то все же и он не совсем прав. Если многих ошибок он мог бы избежать только тогда, когда прочитал бы книгу Гакстгаузена, то от многих других могла бы предохранить его даже наша статья, когда бы он или прочел ее внимательнее, или постарался бы понять смысл технических терминов, нами употребленных, но мы не хотим думать, чтобы г. И. В-ский не был знаком с терминами, относящимися к оброчному положению и к переделу общинной земли между поселянами, если он не понял некоторых мест нашей статьи и впал от этого в странные ошибки, мы хотим думать, что это произошло единственно от рассеянности. В пример мы приведем одно место. Объясняя смысл тех случаев, когда поселяне тяготятся уплатою оброка, лежащего на земле, мы говорили, что это бывает тогда, когда оброк далеко превышает арендную цену земли, уступленной во владение этим общинам, но г. И. В-ский все-таки не может понять, отчего происходит ненормальность такого положения, и обвиняет в ней общинное начало, вот его слова: ‘Мы оттого не сочувствуем общинному владению землею, что, по признанию самого ‘Современника’, при нем община иногда заставляет более зажиточных людей брать более земли, нежели им нужно и пришлось бы им при равном дележе’. Попробуем еще раз объяснить эти случаи: если и теперь г. И. В-ский будет продолжать видеть вину общинного владения землею в этом деле, то уже очевидно будет, что ошибка его произошла не от случайной рассеянности или невнимательности, а просто от темноты для него тех понятий, которые ясны при малейшем знакомстве с русским сельским бытом. Производится раскладка податей, каждый желал бы платить податей как можно менее, но администрация заставляет каждого платить сообразно с его средствами, — так бывает не в одних русских селах, так бывает и в Париже, и в Бостоне, и в Рио-Жанейро. В известном селе оброк положен на землю. Если он выше того дохода, который приносит земля, конечно, никому не хочется брать землю, но село должно уплатить оброк, и принуждает каждого из своих членов брать на себя ту часть оброка, какая сообразна с его средствами, а так как уплата оброка соединена с пользованием известной частью земли, то человек, который обязан заплатить известную сумму оброка, получает, с тем вместе, известный участок земли. Спрашивается: к чему тут принуждает община? К уплате оброка. Спрашивается: община ли виновата в том, что каждый член ее должен платить оброк? Нет, община тут играет чисто пассивную роль, она не создает обязанности, а только исполняет наложенную на нее обязанность, словом сказать, тут в общине происходит то же самое, что в городе, на который наложена контрибуция. Вот в Гамбурге, во время наполеоновского владычества, и не было общинного владения землею, а все-таки городская администрация принуждена была насильно принуждать богатого горожанина к уплате пропорциональной его средствам части контрибуции. Но г. И. В-ский никак не понимает этого, он воображает, будто поселянин в этом ненормальном случае уклоняется не от уплаты оброка, а от пользования землею, будто община принуждает его не к уплате оброка, а к пользованию землею. Это смешно. Ну, а если бы Иван Сидоров, о котором вы жалеете не потому, что он принужден платить слишком высокий оброк, а потому, что его заставляют брать землю, если б этот Иван Сидоров сказал общине: ‘триста рублей оброка, который вы ‘а меня налагаете, я буду платить, а того участка земли, пользование которым соединено с уплатой этого оброка, я не хочу брать и оставляю вам’, — как вы думаете: стала бы община принуждать брать его эту землю? Нет, община была бы очень благодарна за такое бескорыстие, и наверное этот Иван Сидоров всегда может не брать себе ни клочка общинной земли, лишь бы только платил тот оброк, который следует ему платить по соразмерности его средств и величина которого нимало не зависит от общины. К счастию, случаи такого ненормального положения встречаются редко.

Человек, который так хорошо знает и понимает факты общинного владения землею, конечно, очень легко может доказать превосходство частной собственности и неудобства общинного владения, действительно, г. И. В-ский находит в No 29-м ‘Экономического указателя’ не менее шестнадцати одних только ‘главнейших неудобных сторон общинного владения’, прибавляя, что есть еще очень много других таких сторон, кроме того, в предыдущих статьях своего возражения приводит еще множество причин отвергать общинное владение. Но, несмотря на все это множество причин осуждать общинное пользование, он простирает свое великодушие до того, что вдруг делает заключение такого рода: ‘На это положение вещей (общинное владение) должно смотреть как на могущее быть выгодным и полезным для большинства’ (No 29, стр. 679). Иначе сказать, о’ соглашается в существенном на наше требование не разрушать общинного владения в России в настоящее время. Слава богу, спор, кажется, кончается согласием! Но нет, затем опять идет упомянутый ряд шестнадцати причин, несомненно доказывающих, что принцип общинного владения пагубен и убыточен. Что же это, спор возобновляется? Будем спорить. Нет, за этим рядом шестнадцати главнейших пагубных сторон общинного владения следует то признание в недостаточности своих сведений, указанием на которое начали мы этот ответ, следует выражение желания отложить спор на два с лишком года, г. И. В-ский объявляет, что он ‘оставляет перо’, потому что ‘желает истины и преклоняется пред логическими выводами’, и, наконец, — что он говорит наконец, это, признаемся, долго оставалось для нас загадкою, вот что он говорит наконец:

‘В ожидании этих-то исследований мы и оставляем перо, не желая плодить словопрения. Мы желаем истины, а не удовлетворения мелочному самолюбию, преклоняемся перед логическими выводами, а не перед вкусом некоторых, которых слишком уважаем для того, чтобы считать их способными увлечься одними блестками фраз и остроумия’.

Это заключительные слова статьи, написанной против нас г. И. В-ским. В первых фразах все ясно: наш противник оставляет перо в ожидании исследований, которые будут представлены сочинениями на задачу министерства государственных имуществ, до того времени он хочет молчать, чтобы не плодить словопрения, это ясно: нужных для дельного спора сведений он не имеет в своем распоряжении и потому справедливо думает, что продолжать спор с его стороны, при недостатке этих сведений, значило бы ‘плодить словопрение’. Он желает истины,— и это прекрасно и понятно. Но далее уже несколько темновато: он желает истины, а не ‘удовлетворения (мелочному самолюбию’, — как понимать эти слова? Неужели надобно понимать их в том смысле, что он жертвует своим самолюбием, прекращая спор? По грамматической связи фраз выходит так. Но что ж это? Неужели он в самом деле чувствует, что его самолюбие, если б он был самолюбив, не было бы удовлетворено тем положением, в каком стоит вопрос после нашей статьи о Гакстгаувене и его возражений на наши статьи? Неужели в самом деле тут высказалось чувство неудовлетворенности силою собственных доказательств? Сомнение в своем торжестве? Но далее,— далее мы решительно не знали, как понимать, к кому относить последние строки. Кто эти ‘некоторые’, которых г. И. В-ский уважает? Уважает до того, что считает их выше увлечения фразами и остроумием? По смыслу речи, кажется, эти слова нам надобно принять на свой счет. Неужели в самом деле так? Нет, этого не может быть, подумаем, не могут ли относиться к кому-нибудь другому эти лестные слова. К публике? Но публика не ‘некоторые’, а все, притом же дело ясное, что этим некоторым приписывается какой-то личный вкус, перед которым не может преклониться г. И. В-ский, при всем уважении к ним, этот ‘личный вкус’, очевидно, есть выгодное мнение об общинном владении,— нет, эти ‘некоторые’ — не публика: г. И. В-ский не имеет никаких причин приписывать публике исключительное пристрастие к общинному владению, публика еще не высказала своего решительного мнения об этом предмете. Или эти ‘некоторые’ — другие писатели, кроме нас? Но никто не вмешивался в наш спор с г. И. В-ским для защиты общинного владения. Если ‘некоторые’ не публика, то некого разуметь под этим словом, кроме нас. Да, да, нельзя не принять нам лестных заключительных выражений г. И. В-ского на свой счет. Ни к кому, кроме нас, не могут они относиться.

Какой сюрприз! Какой неожиданный, какой приятный сюрприз! Тем более приятный, чем более был он неожидан! Статьи, начавшиеся такими презрительными колкостями против нас, кончаются нежным комплиментом.

Теперь читатель видит, по каким многочисленным и трогательным причинам должны мы были отказаться от резкости и иронии в тоне нашего ответа. Наш противник признается в том, что не знает фактов, что не может ‘ясно и точно’ судить о предмете, о котором он начинал спорить, обнаруживает, что с капитальнейшим сочинением об общинном владении в России он знаком только по выпискам, представленным нами в ‘Современнике’, он отказывается от продолжения спора. Оканчивая его, он сам не знает, что ему делать, чем ему заключить: от бесчисленных доказательств против нашего мнения переходит он к признанию полезности и выгодности общинного владения для большинства, потом опять хватается за набор новых доказательств против этого мнения и вдруг кончает признанием в том, что надеется ‘точно и ясно’ понять это дело не раньше, как через два года, и все это завершается лестным комплиментом, который не только относится к нам, но и не может относиться ни к кому, кроме нас.

После такой нежности нашего противника к нам, при виде его растерянности, по выслушании собственного признанья его в беспомощности его положения, — скажите, может ли остаться в нашем сердце место для желания отплатить ему насмешками за прежние насмешки? О, нет, беспомощность противника налагает обязанность оставить всякую мысль о враждебном или огорчительном для него слове.

Но оставить вражду, когда видишь противника в беспомощном состоянии — не более, как долг, исполняемый почти каждым из людей, живущих на белом свете. Это добродетель, доступная толпе. Мы теперь не можем смешивать себя с толпою, мы отличены от нее лестным выражением г. И. B-ского: он сказал, что уважает нас. Мы должны поддержать в нем это лестное для нас чувство, мы должны своим образом действий доказать, что мы достойны этого уважения, мы должны теперь держать себя так, чтобы г. И. В-ский мог во всеуслышание сказать: ‘эти некоторые, которых я уважаю, действительно заслуживают почтения редкою, удивительною возвышенностью своих правил’. А возвышенность правил состоит в том, чтобы не только оставить вражду к противнику, попавшему в затруднительное, безвыходное положение, но и помочь ему выйти из затруднения. Для исполнения этой высокой нравственной обязанности, налагаемой на нас публичным изъявлением уважения к нам г. И. В-ского, мы должны извлечь его из ошибок, которыми дошел он до такой безвыходности, и указать прямой путь, который выведет его из беды.

Наша добродетель не ограничится оказанием ему пособия, мы знаем, какую деликатную осторожность соблюдают люди с возвышенными чувствами при оказывании пособий, чтобы не оскорбить, не унизить в собственных глазах того, кому оказывается помощь. Они соблюдают при этом всевозможную мягкость в выражениях, они стараются даже придать делу такой вид, чтобы казалось, будто вспомоществуемый вовсе не получает от них никакого одолжения, а, напротив, оказывает им величайшее одолжение, пользуясь тем, что ему предлагается, они даже благодарят его за услугу, которую он им оказывает, вступая в сношение с ними, так что он сам и все окружающие действительно думают, что тут происходит не вспомоществование, а просто обмен взаимных услуг. До такой добродетели возвысимся и мы. Если в вас, читатель, есть хоть искра чувства, вы душевно умилитесь от той деликатности, с которою мы будем исправлять ошибки г. И. В-ского: мы не будем даже называть их ошибками,— это слово грубое и неприятное,— напротив, мы будем благодарить его за драгоценные и редкие сведения, за полезные указания и т. д., словом, когда вы дочтете до конца эту статью, вы будете проливать слезы радостного умиления от нашей кротости. ‘Да, скажете вы, не напрасно выразил г. И. В-ский свое уважение к таинственным некоторым’.

О священная добродетель! вложи в сердце наше нежную деликатность Манилова и очаровательную обходительность Чичикова. Мы начинаем наш высокий нравственный подвиг. Читатели, учитесь у нас деликатности в спорах и слушайте.

Ни одного из драгоценных указаний, сообщаемых нам нашим бывшим противником, ныне же уважающим нас и глубоко уважаемым нами г. И. В-ским, мы не оставим без внимания, от самого начала до самого конца мы проследим с чувством глубокой признательности его статьи о поземельной собственности, стараясь научиться из каждого факта, с благодарностью принимая каждый совет, тщательно обдумывая каждое его возражение.

Статьи г. И. В-ского начинаются следующими словами:

‘Современник’ прямо вызвал нас к спору, который мы не считаем ни современным, ни столько важным, сколько он может показаться тревожному воображению дилетантов в науке, для которых ново то, чего они не знали’. (‘Экономический указатель’, No 25, стр. 506.)

Вопрос о сохранении или уничтожении общинного владения не кажется важным г. В-скому, о’ даже не почел бы его достойным обратить на себя его мысль, получить объяснение от его ученого пера, если б наш прямой вызов не принудил его к тому. Но ради нашего вызова он пишет о нем длинную, прекрасную статью, какая обязательность, какая готовность жертвовать своим временем, своими трудами, и для чего же?— не для пользы науки, не для блага общества — ‘вопрос этот не важен’ — нет, для вразумления нас, ничтожных перед ним дилетантов, и не в надежде доставить нам существенную пользу этим вразумлением — ‘вопрос не важен’ — нет, просто, для удовлетворения нашему тревожному любопытству. О, какая доброта, о, для нас какая честь: г. И. В-ский так добр, что решается беседовать с нами для нашего вразумления.

‘Quel honneur, quel bonheur.

Ah, monsieur le Conseiller d’Etat’ *.

*) Какая честь, какое счастье, господин государственный советник. — Ред.

См. подпись г. редактора под No 1 ‘Экономического указателя’: ‘Редактор д-р И. Вернадский, С. С.’.

Притом же вы, г. И. В-ский, не только С. С, вы также ‘Д-р ист. н., пол. эк. и стат.’ {См. подпись г. редактора на последних NoNo ‘Экономического указателя’.}, — и вы удостаиваете своей беседы простого смертного, которому, при всей вашей любезности, вы не можете дать никакого другого титула, как скромное название дилетанта в науке, который, может быть, не выдержал экзамена не только на доктора, даже на магистра, быть может, не дослужился даже до чина коллежского регистратора! Какая похвальная снисходительность! Она обязывает нас внимательнейшим образом вслушиваться и вдумываться в каждое ваше слово, обращаясь к вам с почтительною просьбою о разрешении всех недоумений наших, — вы так снисходительны, что мы надеемся на вашу готовность удовлетворять нашему ‘тревожному любопытству’, вы так учены, что, конечно, на все наши сомнения легко для вас отвечать тачным образом.

Вопрос о сохранении или уничтожении общинного владения вы не считаете ни современным, ни слишком важным. Но миллионы людей в России пользуются землею по праву общинного владения, если французы считают важнейшим историческим приобретением своим закон о равном разделе наследства между детьми, то как же не важен вопрос о праве владения? Наследство каждому из французов когда-то еще придется получить, и многим ли придется получить его, а правом общинного владения непосредственно и постоянно заинтересован каждый из пятидесяти мильонов русских, пользующихся землею по этому праву. Наследство важный факт национальной жизни, но оно только частный случай права собственности, от наследства зависит много, но не все в экономической жизни, от собственности зависит решительно все. Этот вопрос ‘несовременен’, — но разве не все толкуют об экономических преобразованиях, разве не готовится к ним и не готовит их по мере сил своих каждый из нас? Разве сами вы и многие из ваших сотрудников не наполняли ‘Экономического указателя’ возгласами против общинного поземельного владения³ прежде, нежели мы решились замолвить слово в защиту его? Скажите, что же важнее и современнее экономических преобразований земледельческого быта? Таможенные реформы? Да, к ним по преимуществу лежит ваше сердце. Мы не отвергаем ни их важности, ни их современности, но пошлинами и фабричным производством прямо заинтересованы только сотни тысяч, а поземельным владением прямо заинтересованы миллионы. Ваш Тенгоборский (виноваты, теперь уж не ваш, теперь просто Тенгоборский, как увидим ниже) оценивает всю сумму нашего промышленного производства менее, чем в пятьсот мильонов рублей, из которых почти триста мильонов производится промышленностями, судьба которых нимало не зависит от нашего тарифа {Таковы, между прочим, льняная и пеньковая промышленность, кожевенное производство, винокурение, мыльное производство, кирпичное производство. Кирпичи и юфть, канаты и сальные свечи, конечно, не имеют связи с покровительственными пошлинами.}, и только с небольшим двести мильонов производится тою промышленностью, которая зависит от наших низких или высоких пошлин. А ценность земледельческих продуктов, по Тенгоборскому, превышает две тысячи мильонов. Или положение русского земледелия менее нуждается в реформах, нежели положение фабричной промышленности и заграничной торговли в понижении пошлин? Чем больше думаешь об этом, тем более убеждаешься, что вопросы, от которых зависит судьба земледелия, несравненно важнее даже таможенных дел, как ни велика важность этих последних. Почему же г. И. В-скому один из самых коренных вопросов земледельческого быта кажется и не важным и не современным? Пусть он просветит нас в этом недоумении. Сказав, что обращается к этому неважному и несовременному вопросу о земледельческом быте единственно вследствие нашего вызова, г. И. В-ский продолжает, что прежде, нежели станет отвечать на наши вопросы, считает он не лишним сделать нам несколько замечаний. Прекрасно, слушаем эти замечания. Вот первое из них. В нашей первой статье была фраза: ‘при переходе всей почти земли (в Западной Европе, особенно в Англии и Франции) в собственность частных лиц явилось множество людей, не имеющих недвижимой собственности, таким образом возникло пролетариатство’. Против этого г. И. В-ский замечает, что во Франции ‘множество пролетариев имеет недвижимую собственность’. Мы осмеливаемся спросить, каким же образом могла произойти такая странность? Сколько нам случалось читать экономистов, пролетарий всегда означает у них человека, не имеющего собственности, это вовсе не то, что просто бедняк, да, экономисты строго различают эти понятия: бедняк просто человек, у которого средства к жизни скудны, а пролетарий человек, не имеющий собственности. Бедняк противопоставляется богачу, пролетарий — собственнику. Французский поселянин, имеющий пять гектаров земли, может жить очень скудно, если земля его дурна или семейство его слишком многочисленно, но все-таки он не пролетарий, напротив, какой-нибудь парижский или лионский мастеровой работник может жить в более теплой и удобной комнате, может есть вкуснее и одеваться лучше, нежели этот поселянин, но все-таки он будет пролетарием, если у него нет ни недвижимой собственности, ни капитала, и судьба его исключительно зависит от заработной платы. Г. И. В-ский будет, вероятно, так добр, что объяснит нам, позволительно ли ‘д-ру пол. экон. и стат.’ забывать различие между словами: бедняк и пролетарий, он скажет нам, какую степень знакомства с вопросами о пролетариате и недвижимой собственности обнаруживает тот человек, который выражается таким образом: ‘во Франции множество пролетариев имеют недвижимую собственность’. (‘Экон<омический> указ<атель>‘, стр. 506.) Нам, дилетантам <в науке, эта фраза кажется столь же странною, как, например, казалась бы фраза: 'во Франции множество слепых имеют прекрасное зрение'. Но, быть может, люди, более нас привыкшие к, употреблению технических терминов науки, как, например, г. И. В-ский, не согласятся с этим.

Но согласится или нет г. И. В-ский на нашу покорнейшую просьбу сказать нам, можно ли говорить о слепых, что они имеют зрение, или о пролетариях, что они имеют недвижимую собственность, — во всяком случае, мы уже благодарны ему за то, что он, своим прекрасным замечанием о недвижимой собственности французских пролетариев, указал нам необходимость упомянуть о том, почему пролетариатство считается всеми без исключения экономистами за язву, более тяжелую для народной жизни, нежели простая бедность. Поселянин французский, имеющий пять гектаров (назовем его Жаком), живет бедно. Жак человек одинокий, он достигает 60—70 лет, работать он уже не может. Пришлось ли ему умирать с голоду? Нет, он или отдает свою землю соседу, на условиях половничества, или нанимает себе работника и все-таки имеет средства как-нибудь жить. Положим теперь, что Жак человек семейный и умирает в молодости, оставляя жену с маленькими детьми. Жена его все-таки имеет средства, хотя бедно, жить. Посмотрим теперь на работника пролетария (которого назовем Пьером). Он живет заработной платой. Когда в 60 лет Пьер станет неспособен к работе, кто станет давать ему заработную плату и чем станет он жить? а если он умрет, не достигши старости, какими средствами будет кормиться и кормить детей его жена? Но что старость, что смерть? то и другое бывает раз в жизни, посмотрим на Пьера при случаях более легких и более частых. Он занемог, болезнь его длится два, три месяца. Он лишился места, он задолжал, его дела стали так дурны, что хоть в реку бросайся. А Жаку, если и случится пролежать в постели два, три месяца, это беда для него, конечно, убыточная, но все же не разорительная: встал он с постели, стал попрежнему работать на своем поле и живет попрежнему. Что болезнь? болезнь уже особенное посещение божие, возьмем случай еще более легкий. Из Лондона ушло много звонкой монеты в Ост-Индию, Лондонский банк повысил учетный процент, произошел застой в торговле, отразился этот застой из Англии и на Францию, фабрикант, у которого работает Пьер, получает заказов меньше прежнего и распускает работников, ставших ему лишними, в том числе и Пьера. Остался Пьер опять-таки без куска хлеба, а Жак и ухом не ведет и живет себе спокойно по-прежнему. ‘Но бывают и у Жака беды, которых не знает Пьер, например, неурожай. Жак вывез на рынок вместо десяти гектолитров хлеба, быть может, всего два гектолитра, и хотя продал он дороже обыкновенного, но все же денег получил мало, и тяжел ему этот год, а Пьер получает себе плату не меньше прежнего и знать не хочет об неурожае, как не хотел знать Жак о торговом кризисе’. Вы так думаете, в самом деле знать не хочет? Напротив, ему пришлось тяжеле, нежели Жаку, во-первых, с неурожаем всегда соединен торговый кризис, и Пьер чуть ли не остался без места, а во-вторых, хлеб вздорожал втрое, да и мясо тоже. У Жака мало денег, и ест он хуже обыкновенного, но все-таки сыт своим хлебом, а Пьер вовсе голодает. Вот немногие из тех бесчисленных фактов, на основании которых все без исключения экономисты находят, что положение пролетария Пьера гораздо менее обеспечено и гораздо более тяжело, нежели положение бедняка Жака. Всего этого, вероятно, ни для кого из наших читателей объяснять не нужно, они могли бы не читать этого, потому что это писано только для того, чтобы г. И. В-ский, не принимающий разницы между бедняком и пролетарием, вразумил нас, каким образом пролетарии во Франции имеют недвижимую собственность {Сравнение Жака и Пьера написано собственно для прочтения одному г. И. В-скому и никому другому, напротив, это примечание написано собственно для всех наших читателей, кроме г. И. В-ского, который лучше сделает, если не станет читать его. Оно было бы огорчительно для него, а мы хотим предохранить его от всяких огорчений.

Пусть не обвиняет нас читатель, что мы входим в объяснения таких элементарных понятий. Пусть читатель поставит себя на наше место и скажет: каким же образом можно иначе сделать свои мысли вразумительными для г. не дилетанта в науке, забывающего смысл даже таких основных понятий, как пролетариатство. Тут одно средство: приходится объяснять ему все, даже то, что предполагается известным каждому другому читателю.}.

Но мы не кончили еще дело о несчастных французских пролетариях, не имеющих собственности, по нашему мнению, и имеющих недвижимую собственность, по мнению г. И. В-ского, вероятно, справедливому. Сделав открытие этой недвижимой собственности у французских пролетариев, он замечает, что если во Франции многие не имеют недвижимой собственности, то у нас не имеет ее ни один из всех поселян, владеющих землею по общинному праву. Следующих объяснений также может не читать никто, кроме г. И. В-ского: они писаны опять исключительно для него, другим всем, вероятно, и без наших объяснений понятно различие между полной и ограниченной известными условиями собственностию, а вас, г. И. В-ский, мы просим разрешить наше недоумение о следующем деле.

Учредилось акционерное общество для морского пароходства с капиталом в 10 мильонов и завело оно пятьдесят пароходов. Г. Иванов взял акций на 200 000 и был одним из учредителей общества и избран одним из его директоров. По уставу общества, учредитель и директор обязан иметь акций на 200 000 рублей и ни продать, ни заложить их не может. У г. Иванова, кроме 200 000, употребленных на покупку акций, не было никакого состояния. Я вас спрашиваю теперь, лишился ли своей собственности г. Иванов, сделавшись акционером? сделался ли он пролетарием? Ведь ни продать своей собственности, ни заложить ее он не может.

Вдруг одному из его приятелей, смущенному мыслию о том, что г. Иванов, сделавшись обладателем акций общества пароходства, перестал иметь собственность, потому что не может ничего ни продать, ни заложить, — вдруг, говорим, его приятелю пришла в голову блистательная мысль вывесть г. Иванова из столь бедственного положения, из пролетария сделать его снова капиталистом. ‘Мой друг, сказал он ему, по числу находящихся у тебя акций, имеешь ты право брать одну пятидесятую часть всего дохода вашего общества, то есть получать весь доход с одного из 50 пароходов, которыми владеет общество, этими доходами ты можешь располагать, как тебе угодно, почему ж бы тебе не получить права располагать и тем имуществом, с которого получается твой доход, то есть одним из пароходов вашего общества? Иди и потребуй, чтобы тебя наименовали полным владельцем парохода ‘Стрела’, так чтобы ты мог и продать и заложить его’. Но когда г. Иванов явился с этим требованием в правление своего общества, товарищи ему оказали: ‘Согласиться на вашу просьбу мы никак не можем, если каждый из наших членов будет по произволу располагать пароходами, ценность которых равняется количеству находящихся у него акций, расстроится всякая обеспеченность и гармония в действиях нашего общества, и дело кончится банкротством общества и банкротством всех акционеров, в том числе и вас самих. Для вашей и нашей общей пользы мы не можем согласиться на вашу прихоть. Доход вы получаете и можете располагать им как угодно, а имущества, приносящего этот доход, общество не может выпустить из своих рук’. Мы покорнейше просим г. И. В-ского сказать, законен ли и разумен ли был ответ общества?

Г. Иванова такой ответ не слишком бы огорчил, если б не было у него заботливого приятеля, приятель пришел в ужас: ‘Какая гнусная и оскорбительная вещь! — заговорил приятель:— член вашего общества не может по своей воле располагать имуществом, с которого получает доход! Какое стеснение! [свободной воли человека] Какое тиранство со стороны общества! Твоя участь достойна сожаления!’ Г. Иванов увидел, что его участь действительно очень печальна, потому что не может он ни продать, ни заложить имущества, с которого получает доход. И бедный г. Иванов горько заплакал.

Долго он плакал, наконец, приятелю пришла в голову мысль еще более блистательная, нежели прежде, он сказал: ‘Они не хотят отдавать тебе в полную собственность парохода, доходами с которого ты пользуешься, скажи же им, что ты не хочешь терпеть [такого деспотизма], что ты не хочешь более оставаться членом их общества, что ты берешь назад свои деньги, возвращая им акции. На эти деньги ты купишь свой пароход и будешь полным его хозяином’. Тут г. Иванов отер слезы, на другой же день взял деньги из общества и через два дня купил себе пароход, над которым он был уже полным хозяином и которому дал он имя ‘Леон Фоше’, в честь экономиста, своими мудрыми рассуждениями внушившего его приятелю мудрые советы⁴. Пароход этот стоил 195 000 рублей, а 5 000 рублей остались в кармане у г. Иванова. Гордо отплыл его ‘Леон Фоше’ и счастливо совершил два-три рейса, г. Иванов восхищался мыслью, что он теперь полный, независимый ни от кого хозяин прекрасного парохода. Но на четвертом рейсе случилось прекрасному пароходу столкнуться ли с другим пароходом, наткнуться ли на какую-то скалу или во время бур’ захлебнуться водой, этого мы не знаем, только ‘Леон Фоше’ пошел ко дну, и остался наш г. Иванов без парохода. Зато, впрочем, сколько радости доставляла ему в течение двух или трех месяцев его полновластная собственность над пароходом. Плохо пришлось ему теперь, зато был же и светлый период в его жизни, когда он гордо говорил: ‘Я полный собственник моего парохода!’ и вслед за приятелем повторял: ‘Proprietas est jus utendi et abutendi’ — ‘собственник с своею собственностью что хочет, то и делает, никто и ничто ему не помеха’.

Впрочем, и теперь о нем нечего жалеть, по мнению его остроумного приятеля. Прежде он при десяти процентах дивиденда получал, правда, двадцать тысяч в год, но зато он, по объяснению приятеля, не имел никакой собственности, потому что не мог ничего ни продать, ни заложить, а теперь у него все средства к жизни ограничиваются, правда, только маленьким деревянным домиком, купленным за пять тысяч рублей, оставшихся после покупки парохода, в одной половине домика живет он сам, другую отдает за сто восемьдесят рублей в год, и эти сто восемьдесят рублей единственный доход его ныне, все это так, но приятель г. Иванова утешает его мыслию, что теперь, дескать, ты, (братец, полный хозяин над своим домом, можешь и продать и заложить его, а прежде, когда ты был членом общества, дохода ты имел, правда, больше, но зато ни продать, ни заложить ровно ничего не мог, ты, братец, тогда не имел собственности, ты был тогда пролетарием и только моему благому совету обязан ты тем, что теперь имеешь хотя небольшую, но все-таки вполне тебе принадлежащую собственность.

Как теперь судить нам, г. И. В-ский, о приятеле г. Иванова и его понятиях относительно собственности? Нам казалось бы, что он ошибался, говоря, будто бы г. Иванов не имел собственности, когда был членом общества, потому что не мог ни продать, ни заложить того парохода, доходами с которого пользовался. Нам кажется, будто этот приятель не имеет понятия о том, что, кроме собственности безграничной, существует еще собственность, подверженная некоторым ограничениям, и что эта собственность, называющаяся общинного, принадлежит каждому участнику общины (акционерного общества, нашей сельской общины и т. п.) в той мере, в какой он пользуется доходами от этой собственности.

Нам казалось бы, что положение какого-нибудь Карпа, получающего доход с участка, земли, даваемой ему по праву общинного владения, точно таково же, каково было положение г. Иванова, когда г. Иванов состоял членом пароходного общества. Карп и г. Иванов одинаково пользуются доходами с имущества, одинаково не имеют они власти ни продать, ни заложить то имущество, доходами с которого пользуются. Нам кажется, что если г. Иванов не мог считаться пролетарием в то время, то не может считаться пролетарием и Карп. Разница в том, что г. Иванов был богат, а Карп беден, если участок его земли не плодороден или обременен слишком тяжелыми повинностями, но Карп и г. Иванов одинаково собственники, и оба одинаково собственники по праву ограниченной, а не полной собственности.

Вы можете сказать: г. Иванов имел то преимущество, что мог выйти из членов пароходного общества. Что ж из того, разве Карп не может выйти из своей сельской общины, когда ему угодно? (мы предполагаем, что Карп государственный крестьянин). Разве он не может приписаться в мещане, купцы, цеховые? Неужели вы воображаете, что община станет его удерживать? наверное, она всегда ему скажет: ‘что нам тебя держать, батюшка, ступай куда угодно’. Но г. Иванов получил обратно свои деньги, когда вышел из членов пароходного общества, а Карп не получит от общины никаких денег, если вздумает выйти из общины, отказавшись от своего участка? Но ведь участок этот принадлежал не Карпу, а общине, Карп получил его от общины, а не вносил его в общину. Если бы г. Иванов пользовался частию доходов пароходного общества без взноса всякого капитала с своей стороны, он, конечно, также не получил бы ничего от общества, когда вздумал выйти из него.

Г. Иванов и Карп одинаково собственники, разница только в том, что один из них явился в общество с капиталом, а Карп пользуется доходами с капитала, которого не вносил в общину. Теперь, г. И. В-ский, разрешите наше недоумение: на каком основании называете вы Карпа пролетарием? На каком основании утверждаете вы, что у нас есть целые сельские общины, состоящие из пролетариев? Объясните нам смысл следующего вашего обращения к нам: ‘Неужели г. критик не знает, что иногда целые общины с его любимым правом пользования землею принадлежат к тем же пролетариям?’ Признаемся, мы этого не знаем. Есть у нас общины чрезвычайно бедные, но нет сельской общины, не имеющей земли.

Виноваты, мы напрасно предлагаем вам этот вопрос, мы забыли, что, по вашему мнению, множество французских пролетариев имеют недвижимую собственность’.

Мы кругом виноваты, мы предположили, когда писали первую нашу статью, что вступаем в спор с противником, и без наших объяснений умеющим различать пролетариатство от бедности, потому не объяснили мы разницу между этими понятиями и не показали причин, по которым пролетарий страдает более всякого другого бедняка, таким образом, мы невольно подали г. И. В-скому возможность возражать нам указанием на французских пролетариев, имеющих (по его указанию) недвижимую собственность, и на русские сельские общины, принадлежащие (также по его указанию) к пролетариям, то есть не имеющие в пользовании или владении никаких земель. За эту вину мы наказаны необходимостью делать теперь такие обширные объяснения для исправления прискорбных последствий, от этого нашего упущения оказавшихся в прекрасной статье г. И. В-ского. Но если мы и пострадали от того, то не без пользы: сколько мыслей внушено нам рассмотрением первого указания, даваемого нам г. И. В-ским! Уже одно то чего стоит, что это глубокомысленное замечание дало нам нравственную силу так подробно и обстоятельно изложить одно из самых элементарнейших, известнейших каждому образованному человеку понятий, в ‘Современнике’! Без этого указания у нас недостало бы решимости так подробно говорить об этом в журнале, читатели которого хотя, быть может, и не более, как только дилетанты в науке, люди все-таки образованные, — не решились бы мы на это, как не решимся без новых указаний г. И. В-ского объяснять, что, например, Париж — столица Франции, а жители Парижа (пролетарии и не пролетарии) — французы.

Не менее полезно для нас было бы столь же подробное обдумывание и следующих замечаний г. И. В-ского, но это отняло бы слишком много времени, а главное, читатели Могут судить теперь, легко ли нам было бы, подробно рассуждая о следующих указаниях и советах г. И. В-ского, своею верностью совершенно подобных первому, выдержать наше намерение не употреблять слова ‘ошибка’ и других, столь же неприятных для нашего признательного к нему сердца, выражений. Потому мы и изложим следующие его указания кратко, с краткими же просьбами к нему о разрешении наших недоумений.

Мы в первой статье говорили, что фермеры английские, богатея, заботятся об увеличении своего хозяйства. Он говорит: это несправедливо. ‘Ферма в Великобритании почти не может с выгодою расширить своих пределов без ущерба доходности’. Мы спрашиваем: прикажет ли он нам привесть цитаты из английских агрономов в доказательство того, что фермер, сначала имевший, положим, тридцать экров в своем хозяйстве, имеет потом, когда разбогатеет, ферму гораздо большего размера? Нужно ли доказывать это цитатами, или и без цитат любезность г. И. В-ского уступит эту возможность английскому фермеру? За что подвергать его такому стеснению, что сколько экров сначала было, столько и до конца века должно остаться в его хозяйстве?

Желая приблизительным образом сказать, до какой степени огромно у нас преобладание земель, являющихся общинным достоянием, над землями, выделившимися окончательно из этого разряда, мы сказали, что, по сравнению с первыми, последние составляют, ‘может быть, пятнадцатую, может быть, двадцатую часть’. По этому случаю г. И. В-ский делает следующий тонкий намек, что надлежало бы нам справиться о точной цифре, не довольствуясь приблизительною. Вы хотите проводить ‘о вое убеждение, говорит он, — ‘впрочем, сомнительно, чтобы можно было привести в убеждение (не говорим о фантазии) такую мысль, которую подкрепляют голословным предположением, что вот-де так-то обделывается у нас, может быть, пятнадцатая, может быть, двадцатая часть (а может быть, и десятая, а может быть, и тридцатая). ‘Как жаль, что древних я не читывал… ‘Какая верная метода доказательства!’ — Мы осмелимся спросить, думает ли в самом деле г. И. В-ский, что в каких-либо книгах, или даже хотя бы в архивах, собраны были данные, достаточные для точного, а не приблизительного определения количества частных земель, обрабатываемых в России по способу вольного найма (земли купцов и проч.) или (без найма и обязательного труда) собственным трудом мелких частных собственников? Он очень обяжет нас, если укажет, где можно найти точные цифры об этом предмете. А нам казалось, что статистические сведения об этом до сих пор еще не собраны. Мы осмелимся выразить мнение, что не обо всем в мире можно найти такие точные цифры, как о числе народонаселения или количестве привезенных из-за границы товаров. Например, неизвестна никому в мире в настоящее время и не может быть никому известна точная цифра, как велико в настоящее время число людей в России, умеющих читать и писать, или сколько находится вдов и вдовцов, или сколько мяса употребляется в пищу в течение года во всей империи. В этих и в бесчисленном множестве других случаев мы можем достигать только приблизительного вычисления. Или за недостатком точных цифр непозволительно делать приблизительные вычисления?

Что же касается до ‘голословности’ нашего вычисления, то мы уверены, что если бы г. И. В-ский потрудился проверить наш вывод (по методе, указанной в нашей первой статье перечнем различных поименований земли), то, вероятно, нашел бы, что наш расчет не голословен. Пусть он подведет итоги, и он увидит, что приблизительная пропорция действительно такова, как сказано у нас: пятнадцатая или двадцатая часть, но никак не десятая (это слишком много), и не тридцатая (это слишком мало).

Скажите же нам, в какой книге или даже в каком архиве можно было бы отыскать те точные цифры, за неотыскание которых так упрекаете вы нас, г. И. В-ский?

Не предположил ли ‘некто, нами уважаемый’, что собраны и напечатаны где-нибудь сведения, которые никогда не собирались и нигде не напечатаны?

Не внушаются ли таким его предположением некоторые размышления о близости его знакомства с источниками наших статистических сведений?

‘Как жаль, что древних я не читывал…’ Прекрасно, но если бы я стал кого-нибудь упрекать за то, что он не может представить точной цифры населения древней Скифии, не обнаружил ли бы я тем, что я не имею понятия ни о скифах, ни о древних?

Кто читал древних, тот знал бы, что у скифов не было народных переписей, что ни в каком древнем писателе нет и не могло быть точных цифр населения Скифии, кто знаком с нашею статистикою, тот не сказал бы того, что выписано нами выше из вашей статьи, г. И. В-ский. Правда ли?

‘Как жаль, что древних я не читывал…’ Не правда ли, г. И. В-ский?

‘Неужели ‘Современник’ в самом деле думает, что Запад стремится к общинной поземельной собственности (замечает г. И. В-ский)? В чем, в каких учреждениях, в каких решениях и где это видит г. критик?’ Мы заплатим вопросом за вопрос: пусть г. И. В-ский назовет нам какой ему угодно курс политической экономии, хотя бы из школы Сэ, и мы в этом курсе укажем ему факты и мнения, которыми подтверждаются наши слова. Условие тут одно: эта книга должна принадлежать последним пятнадцати годам. Лет пятьдесят тому назад о поземельных ассоциациях действительно мало думали, у самого Сэ или у Шторха вы мало найдете фактов и понятий, сюда относящихся. С начала прошлого десятилетия уже не то. Например: Росси один из самых отсталых и антипатичных людей в школе Сэ, почти все другие политико-экономы этой отсталой школы далеко гуманнее и современнее, нежели Росси, однако, что говорит Росой? Помните ли вы это, г. И. В-ский? ‘Dictionnaire j de l’Economie Politique’ Коклена и Гильйомена составлен в 1 духе самой крайней реакции против гуманных стремлений нового времени, помните ли вы, что даже Теодор Фикс, даже Бланки осуждаются в этом словаре как люди слишком гуманные? Однако, что думает о земледельческих потребностях Франции фаланга писателей, построивших арсенал своих мнений в этом словаре,— фаланга писателей такой безукоризненной в ваших глазах репутации, как Шербюлье, Мишель Шевалье, Леон Фоше, Жозеф Гарнье, Луи Ребо с братиею? Справьтесь-ка с этим словарем. Он дурен, но все-таки в нем найдется кое-что хорошее, чего вы не ожидаете. Мы не хотим утомлять читателей слишком большим количеством цитат, потому приведем всего несколько строк из статьи ‘Succession’:

‘Нельзя не признаться, что крайнее раздробление поземельной собственности (во Франции, по закону о равном разделе наследства между всеми детьми) имеет, при данных обстоятельствах, известные неудобства. Для отвращения этих неудобств г. Росси советовал поселянам вступать в ассоциации, до сих пор этот совет не имел всеобщего успеха, но, например, в огородничестве департамента Юры он употребляется. И со временем этот принцип, быть может, должен произвести превосходные следствия’. (‘Dict de l’Ec Polit‘. Том II, стр. 676.)

Вот что говорят Росси и коклено-гильйоменовская фаланга.

Если г. И. В-скому мало этой одной цитаты, он может в какой-нибудь час времени подыскать по сноскам и цитатам указанной нами статьи десятки мест в этом словаре и сотни книг, подтверждающих наше мнение. Если же ему угодно будет возложить на нас эту вовсе не трудную работу, мы исполним ее к его удовольствию.

Для доставления ему особенной приятности мы обязываемся подтверждать наше мнение свидетельствами исключительно тех писателей, которые принадлежат к одной школе с г. И. В-ским. Но он, вероятно, избавит себя от этого удовольствия, согласившись с нашим мнением, что в Западной Европе существует потребность ассоциации между земледельцами.

Для облегчения ему этого согласия напомним, что статьи в ‘Словаре’ Коклена и Гильйомена служат выражением не особенных мнений того или другого писателя, а целой школы,— той самой школы, к которой принадлежит г. И. В-ский.

А быть может, он, видя, что даже эта школа, враждебная всем новым стремлениям, свидетельствует о потребности земледельческой ассоциации в Западной Европе, откажется от мнений этой школы, отречется от своих нынешних сотоварищей по убеждению, Мишеля Шевалье, Луи Ребо, Леона Фоше, Жозефа Гарнье? Это был бы очень трудный подвиг, но ведь совершил же он еще более трудный подвиг, отрекся же, из любезности к нам, как увидим после, от Тенгоборского. Дай бог ему успехов на этом пути.

Противники общинного владения утверждают, что при нем десятина земли не может давать такого большого дохода, как при фермерском хозяйстве. Мы в первой статье говорили, что если бы это неосновательное предубеждение и было основательно, все-таки для большинства земледельцев выгоднее общинное владение, потому что при фермерском хозяйстве большинство земледельцев обращается в наемных работников, и потому, хотя бы при фермерском хозяйстве масса производимых ценностей была значительнее, положение большинства земледельческого класса все-таки лучше при общинном хозяйстве. В объяснение этого мы привели примерный расчет. Этим расчетом очень недоволен г. И. В-ский.

‘Сказать, не значит доказать, говорит он. Не все же поверят на слово, даже уважая произвольные расчеты, в которых, увы! не видно никакой тени счета, основанного на чем-нибудь, кроме фантазии, не допускаемой даже при самых отчаянных статистических соображениях… Общинное хозяйство редко достигает даже того общего дохода, который указан ‘Современником’ и имеет очень невысокий максимум. А участок собственника может достигнуть почти бесконечной ценности, следовательно, отношение между обоими доходами не то, которое воображает себе ученый критик. Вообще, для того, чтобы убедиться в поспешности его заключений, достаточно упомянуть, что у него представлено при общинном хозяйстве на одном и том же пространстве вдесятеро более населения, нежели при частной собственности, а на самом деле везде выходит напротив, а отчего? На это ясно отвечает наука, только не новая, а обыкновенная, прежняя, к которой и может обратиться из любопытства ‘Современник’, если улучит время от изысканий в новом роде’.

Боже, как прогневил наш расчет г. И. В-ского! Чем же? Он произволен и ошибочен. В чем же произвол и ошибка? 1) В том, что мы слишком высоко оценили доход при общинном владении по сравнению с хозяйством при частной собственности, на самом деле пропорция при частном хозяйстве гораздо выше, нежели мы положили. 2) Мы положили при общинном владении население в десять раз большее, нежели при частной собственности. Неужели мы в самрм деде сделали такие ошибки? Припомним, что мы говорили в этом расчете, имевшем несчастие не понравиться г. И. В-скому. Вот буквально это место из нашей первой статьи:

‘Берем два участка в 5 000 десятин земли (одна квадратная миля). На каждый участок приходится по 2 000 человек населения. Один разделен на тридцать ферм с улучшенным хозяйством второго периода (того периода, в который частная собственность, повидимому, выгодна), каждая десятина дает в общей сложности 20 р. дохода. Из них 5 рублей идут на арендную плату землевладельцу, 6 рублей на уплату и содержание работникам, 9 рублей остаются в пользу фермы. На другом участке, по причине общинного пользования, сельское хозяйство сделало менее успехов, и десятина дает только по 12 рублей дохода, но этот доход весь остается в пользу домохозяев, которые все по общинному началу участвуют в пользовании землею. Сравним же эти участки.

‘Общая ценность производства на первом участке 5 000 X 20 = 100 000

‘ ‘ ‘ на втором ‘ 5 000 X 12 = 60 000

‘По общей ценности производства участок с фермами гораздо выше участка с общинным пользованием. Но от состояния производства обратимся к состоянию людей, населяющих эти участки. Считаем по семьям, полагая в каждой семье пять человек.

Участок с фермами

1 семья (землевладелец) получает — 5 X 5000 р. = 25 000 р.

30 семей (фермеры) получают 9 X 5000 = 45 000 или

каждая семья по — 1500 р.

369 семей (наемные земледельцы) получают

6 X 5000 = 30 000

или каждая семья по — 81 р. 25 к.

Участок с общинным пользованием

400 семей получают 12 X 5000 = 60 000

или каждая семья по — 150 р.

‘Вывод ясен. На втором участке масса населения пользуется почти вдвое большим благосостоянием, хотя масса производимых ценностей почти вдвое больше на первом участке’.

Позвольте же спросить, г. И. В-ский, откуда взялась у вас мысль, будто в нашем расчете на одинаковом пространстве земли полагается при общинном владении население в десять раз больше, нежели при частной собственности? Разве мы не сказали прямо в самом начале расчета, что на каждый участок приходится по 2 000 человек населения? Разве темны эти слова? И разве не соблюдена эта одинаковость населения в самых расчетах? Неужели мы должны думать, что ‘некто, уважаемый нами’, уверяет своих читателей, будто мы говорим ‘в десять раз больше’, тогда как сам видит, что мы говорим ‘равно’? Мысль эта для нас огорчительна, потому что в таком случае, ‘некто, уважаемый нами’, по необходимости лишился бы некоторой части того уважения, которое мы хотели бы сохранить к нему.

‘Некто, уважаемый нами’, говорит также, будто в нашем примерном расчете мы слишком высоко оценили доход общинного участка, — он говорит, что этот доход никогда не может равняться даже трем пятым частям дохода от частной собственности, как мы положили. ‘Некто, уважаемый нами’, уважал некогда Тенгоборокого, — обратимся к Тенгоборскому за разрешением этого недоумения.

Тенгоборский на 201 странице первого тома своей книги ‘О производительных силах России’ (парижское издание 1854 года) представляет следующую сравнительную таблицу среднего сбора хлеба с десятины пахотной земли в четырех главнейших государствах европейского материка:

Франция — 5,13 четвертей

Австрия — 4,56 ‘

Пруссия — 3,82 ‘

Россия — 3,47 ‘

Нужно ли вам объяснять, г. И. В-ский, что в России только незначительная часть пахотной земли выделилась из общинного владения, или пользования, или общинной обработки, так что эта незначительная часть не могла иметь заметного влияния на общий вывод? Итак, сбор хлеба в России — сбор с земли при общинном владении, или пользовании, или обработке. Вероятно, вы не усомнитесь в том, что в трех других государствах этот сбор принадлежит земле, находящейся в частной собственности. Посмотрим же, какова пропорция.

Вот она, по словам Тенгоборского (там же):

Сбор хлеба с одной десятины в трех западных государствах по сравнению с Россиею:

Россия — 100 четвертей

Пруссия — 110 ‘

Австрия — 130 ‘

Франция — 140 ‘

Видите ли, высшая пропорция для частной собственности выходит 100 : 140, а мы предположили 12 : 20, то есть 100 : 166,— видите ли, что в примерном расчете мы оценили преимущества частной собственности выше, нежели оказывается по самым высшим фактам на материке Европы? На каком же основании вы жаловались, г. И. В-ский, будто наша примерная оценка несправедлива? Да, милостивый государь, мы были несправедливы к тому делу, которое защищаем, мы оценили его выгоды слишком низко. Вы потребовали справедливости. Извольте, мы из области примерных расчетов, слишком снисходительных к вашему любимому фермерству, перейдем к точным цифрам — порадуйтесь, милостивый государь. Вместо снисходительности, вы будете иметь от нас справедливость.

Вам нравится английское фермерство? Прекрасно. Знаете ли вы, какой процент из общего дохода достается работникам на английской ферме? Это вы можете узнать от г. Д. Д. Неелова⁵ (‘Русск<ий> вестн<ик>‘, 1857 г., No 9, стр. 111.) Из 100 процентов общего дохода идет в руки:

Землевладельцу (рента, из которой ¹/₄ поглощает налог) 40 проц.

Фермеру (проценты с оборотного капитала и чистый доход) — 36 ‘

Плата и содержание работнику — 24 ‘

Как вам нравится это распределение, г. любитель фермерства? Не правда ли, оно сильнее свидетельствует в вашу пользу, нежели наше примерное распределение? Мы полагали долго английского работника гораздо значительнее, 6 рублей из 20, то есть 30 процентов, долю землевладельца только в 5 рублей из 20, то есть в 25 проц., то есть слишком в полтора раза меньше настоящей цифры. Видите ли, мы не хотели выставлять любимого вами английского фермерства во всей его черноте, но вы нас вызвали на это, — и не гневайтесь, если, вместо нашего примерного расчета, мы вам представим три действительные расчета, для Австрии, Франции и Пруссии. Мы предполагаем, что в каждом из этих государств по два участка, величиною каждый в одну квадратную милю, отделяются, один участок для ферм с английским распределением доходов, другой участок для водворения жителей по праву общинного владения, как у нас в министерстве государственных имуществ. Во всех трех государствах земля возделывается уже по системе частной собственности, следовательно, со всеми улучшениями, возможными при настоящем положении каждого государства, потому учреждение ферм не возвысит общего дохода, — он останется тот самый, какой показан у Тенгоборского. Но в угодность г. И. В-скому мы положим, что при введении общинного владения этот сбор хлеба в каждом из трех западных государств понизится до такой цифры, какую представляет Россия (понижаться ему вовсе нет необходимости, но г. И. В-ский желает, чтобы он понизился, — сделаем ему эту уступку, хотя, по окончании нашего ответа, читатель увидит, что мы вовсе не обязаны были ее делать: г. И. В-ский не мог привести ‘и одного доказательства в пользу возвышения дохода при частной собственности и понижения его при общинном владении). Цифру населения, сбор хлеба с десятины, цену хлеба мы будем везде выставлять по Тенгоборскому. Величину ферм оставим прежнюю, какая была в нашем примерном расчете, — именно на 5 000 десятин 30 ферм. Итак, посмотрим, что было бы выгоднее для большинства земледельческого (населения во Франции, Австрии и Пруссии — заведение ли английских ферм с сохранением высших сборов хлеба или введение русского общинного устройства даже с низшими сборами хлеба.

А. Франция.

Население — 3 750 душ или 750 семей на квадратной миле, цена хлеба 5 р. 46 коп. за четверть. Сбор: при системе ферм 5,13 четвертей, при русской системе 3,47 четвертей (Тенгоб<орский>, том 1, стр. 107, 201 и 211).

	С десятины:	Со всего участка:
При системе ферм 5,13 четвертей X 5 р. 46 к. =	28 руб. 1 коп.	140050 руб.
При системе общинного владения 3,47 четвертей X 5 р. 46 к. =	18 ‘ 95 ‘	94750 ‘

Итак, общая ценность продуктов при английской системе почти в полтора раза более, нежели при русской.

Распределение благосостояния в народонаселении. При английской системе из общего дохода 140 050 р. получают:

1 семья (землевладелец) 40 процентов — 56 020 р. — коп.

30 семей (фермеры) 36 проц. или все вместе 50 418 руб., а каждая семья по —1 680 ‘ 60 ‘

719 семей (работники) 24 проц. или все вместе 33 612 руб., а каждая семья по — 46 ‘ 70 ‘

При общинной системе общий доход 94 750 руб., разделенный на 750 семей, дает на каждую семью по — 126 ‘ 30 ‘

Итак, во Франции 719 семей из 750 семей (то есть 96 человек из 100) при системе ферм получали бы в два с половиною раза менее, нежели при системе общинного владения, а выгодна была бы система ферм только 31 семье, то есть одной двадцать третьей части населения, остальным двадцати двум частям была бы выгоднее система общинного владения.

В. Австрия.

Население 3 200 душ или 640 семей, цена хлеба 4 р. 30 коп. четверть. Сбор хлеба при системе ферм 4,56 четв., при общинном владении 3,47 четв. Общий доход:

	С десятины:	Со всего участка:
При фермах	19 руб. 60 коп.	98 000 руб. — коп.
При общинном владении	14 ‘ 92 ‘	74 600 ‘ — ‘

Итак, общая ценность продуктов при системе ферм на две седьмых части более, нежели при общинном владении.

Распределение благосостояния в народонаселении. При системе ферм из общего дохода 98 000 р., получают:

1 семья 40 процентов — 39200 руб. — коп.

30 семей 36 проц., все вместе 35 280 р., а каждая семья по — 1 176 ‘ — ‘

609 семей 24 проц., все вместе 23520 р., а каждая семья по — 38 руб. 60 коп.

При системе общинного владения доход 74 600 р., разделится на 640 семей, и каждая семья получит по — 116 ‘ 50 ‘

Итак, в Австрии при системе ферм 609 семей из 640 (то есть 95 человек из 100) получали бы втрое менее, нежели при системе общинного владения. Выгодна была бы система ферм только для одной двадцатой части населения.

С. Пруссия.

Население 3 300 человек или 660 семей. Цена хлеба 4 р. 15 к. Сбор при системе ферм 3,82 четв<ерти>, при обшивном владении 3,47 четв<ерти>. Общий доход:

	С десятины:	Со всего участка:
При системе ферм	15 руб. 80 коп.	79 300 руб.
При общинном владении	14 ‘ 40 ‘	72 000 ‘

Итак, при системе ферм сумма продуктов на одну десятую часть больше, нежели при системе общинного владения.

Распределение благосостояния в народонаселении. При системе ферм из общего дохода 79 300 р., получают:

1 семья 40 проц. — 31 720 руб. — коп.

30 семей все вместе 36 проц., или 28 548 руб., а каждая семья по — 951 ‘ 60 ‘ 1

629 семей все вместе 24 проц., или 19 032 руб., каждая семья по — 30 ‘ 25 ‘

При системе общинного владения общий доход 72 000 руб., разделившись на 660 семей, на каждую семью дает по………….. 109 ‘ 10 ‘

Итак, в Пруссии при системе ферм 629 семей из 660 (то есть 95 из 100), получали бы в три с половиною раза менее, нежели при системе общинного владения.

Для обыкновенного читателя эти подробные расчеты утомительны и излишни: для него было бы нужно представить только основные данные и окончательные результаты. Производство самого расчета так просто, что каждый читатель, который захотел бы проверить наши выводы, конечно, мог бы сам произвесть расчеты. Но здесь они приведены собственно для г. И. В-ского, который не захочет и не сумеет сделать расчетов, а потом будет на нас же сердиться за то, что не хотел и не умел сделать этого, — и закричит: ‘эти выводы неверны, фантастичны и преувеличены!’

Вы кричали, г. И. В-ский, что наш примерный расчет выгод общинного владения для большинства сельского населения неверен и фантастичен. Извольте же теперь сравнить наши тогдашние примерные выводы с нынешними выводами из положительных расчетов. Расчеты эти у вас перед глазами. Извольте их проверить. Они основаны на цифрах, представляемых вашим авторитетом, Тенгоборским. Полюбуйтесь же, какие выгодные для вас результаты получаются из этих расчетов — извольте-ка прислушать.

Мы делаем вам удовольствие, предполагаем, что общинное владение задерживает успехи земледелия, и полагаем даже, что все превосходство в количестве хлеба, собираемого с десятины в Западной Европе, сравнительно с Россиею, порождается единственно от частной собственности. Потому мы считаем, что в Австрии, Пруссии, Франции десятина земли при общинном владении дала бы хлеба не более, нежели дает в России. Это уступка излишняя с нашей стороны: главную роль тут играет не форма владения, а климат и другие обстоятельства. Во Франции, Австрии, Пруссии средняя температура выше, дождя больше, нежели у нас, — потому там и хлеба больше родится, это вам скажет и ваш Тенгоборский. Но пусть вся разница зависит от формы владения, — легче ли вам будет от этого?

	Наш прежний примерный расчет	Франция	Точные расчеты Австрия	Пруссия
Выгода частной собственности перед общинным владением относительно увеличения валового дохода	66%	48%	31%	10%
Сумма дохода, получаемого с десятины при системе общинного владения	12 р.	18 р. 95 к.	14 p. 92 к.	14 p. 40 к.
Скольким из ста человек населения невыгодна система ферм	90	96	95	95
На сколько процентов доход всей этой массы землевладельцев был бы при общинном владении, со всеми его неудобствами (предполагаемыми) выше, нежели при системе ферм	84%	170%	202%	263%

Извольте же теперь, г. И. В-ский, сравнить цифры нашего примерного расчета, которым вы были недовольны, как неверным и преувеличенным, извольте же сравнить их с цифрами точных расчетов, основанных на вашем Тенгоборском — как вам понравится это сравнение? Вы бранили нас за то, будто бы мы дали слишком мало выгод системе ферм перед общинным владением относительно ценности получаемых продуктов, — мы дали 66 процентов, а на самом деле эти выгоды оказываются гораздо меньше даже для Франции, вдвое меньше для Австрии, в шесть с половиною раз меньше для Пруссии. И если вы хотите верный ответ, то цифра, оказывающаяся по расчету для Пруссии, и должна быть принята настоящею цифрою, — в Австрии и Франции разница происходит главным образом от более теплого и благорастворенного климата и т. д., а не от превосходства системы частной собственности. Из трех западных государств только Пруссия не слишком многим теплее России,— с нею и надобно сравнивать Россию, чтобы оценить, насколько частная собственность благоприятнее для увеличения ценности продуктов, в других двух державах климат слишком многим лучше нашего. А как в Пруссии, между прочим, климат немногим лучше, то вы видите, что и масса продуктов только немногим больше. Да и в этой незначительной разнице, в этих ничтожных 10%, все-таки большая часть дана Пруссии превосходством климата, а не превосходством частной собственности над общинным владением, не вздумайте возражать, что, дескать, в Пруссии климат хуже, — пожалуйста, не делайте этого, метеорологические таблицы говорят об этом очень ясно.

Вы вздумали быть недовольны примерным нашим расчетом за то, что мы будто бы оценили слишком высоко массу продуктов при общинном владении, — вы видите, что мы, напротив, оценили ее слишком низко: для Франции она слишком в полтора раза больше нашей оценки, для Австрии и Пруссии на 25% и на 20% выше нашей оценки, — ведь это есть у Тенгоборского, как не знали этого вы, переводчик Тенгоборского? Да знаете ли, почему мы положили в примерном нашем расчете именно 12 руб. с десятины общинного владения? Именно потому, что эта цифра очень близка к цифре дохода с десятины в России — справьтесь с Тенгоборским, вы там найдете это — если хотите, мы вам и укажем. На странице 205 первого тома парижского издания 1854 года вы увидите, что среднюю цену хлеба в России Тенгоборский принимает в 3 р. 50 к., а на стр. 201 вы увидите, что средний урожай с десятины он считает в 3,47 четверти, — перемножьте эти цифры, и вы увидите, что… или, нет: мы сами перемножим их, а то мы боимся, что вы или не захотите, или не сумеете перемножить, да потом и закричите, что у нас фантастический расчет.. Итак, производим для вас умножение (см. Арифметика Буссе, умножение десятичных дробей):

3,47

X 3,50

17350

10410

——

121450

Ну, вот видите ли? — и выходит по Тенгоборскому средний доход с десятины в России (считая только зерно, не считая солому), = 12 руб. 14 ¹/₂ коп. сер<ебром> — довольны ли вы теперь? Видите ли, вы кричали на нас, будто такого дохода никогда почти и не бывает, а штука в том, что это средний доход наших русских земель, да и на том мы вам еще сделали уступку в 14 ¹/₂ коп. сер<ебром>. А если бы считать цену соломы, то пришлось бы накинуть еще по крайней мере 1 руб. 50 коп., и вышел бы доход с десятины 13 руб. 64 ¹/₄ коп., но солому подарили мы вам уже без всяких счетов.

Однако, заслужив вашу признательность за подарок соломы и за уступку 14 ¹/₂ коп. на хлебе, возвратимся к выводам из наших счетов.

В примерном расчете мы полагали, что фермы выгодны для одной десятой части населения, — по положительному расчету оказываются они выгодны менее нежели для одной двадцатой (в Пруссии и Австрии) и для одной двадцать пятой (во Франции) части земледельческого населения.

В примерном расчете мы полагали, что вся остальная масса от перехода из общинного владения к системе ферм потеряла бы только на 84 процента, то есть менее нежели на половину, на самом деле оказывается, что потеря была бы слишком в три и слишком в четыре раза более. Во Франции масса населения теряла бы более нежели три пятых части, в Австрии более нежели две трети, в Пруссии (которая ближе всех государств к нам по условиям природы для земледелия) почти три четверти доходов, которые доставляло бы ей общинное владение.

И это страшное разорение для десятков мильонов людей вам кажется достожелательно ради той надежды, что ценность продуктов увеличится на одну десятую долю.

Нет, милостивый государь, предмет слишком важен для того, чтобы трактовать о нем так поверхностно, как изволите трактовать вы. Подумайте: из-за одного лишнего гарнца с десятины для заграничного вывоза вы готовы были вводить к нам систему ферм, которая отнимет почти три четверти дохода у наших земледельцев! Подумайте об этом хорошенько.

Правда, что вам думать об этом? Вы уже обдумали все, вы уже все решили, вы уже опровергли нас, — вы уже в самом начале нашего спора хохотали над тем, что мы осмеливаемся вступать с вами в спор.

Боже мой, с каким запасом сведений судили и рядили вы, г. И. В-ский, о том, что надобно переделать, необходимо надобно переделать систему, с судьбою которой связана судьба мильонов людей, — разрушали и переделывали, не потрудившись даже справиться в переведенной вами книге, сколько хлеба родится на десятине у русского мужика!

Но нет, напрасно мы негодуем, на вас нельзя сердиться, ведь не по злому умыслу вы это делали, а по недостатку сведений.

Постарайтесь расширить круг ваших сведений, если вы хотите говорить об общинном владении и частной собственности. Прочтите хоть в словаре Коклена и Гильйомена статьи, относящиеся к земледельческому быту.

Кстати, о знаниях. Напрасно вы хвалитесь тем, что не знаете учений той экономической школы, против которой направлен словарь Коклена и Гильйомена, против которой писал ваш сотрудник Мишель Шевалье⁶. Мы прежде не верили вашей похвальбе, что вы в самом деле незнакомы с нею. Теперь мы верим этому. А не мешало бы прочесть сочинения тех людей, о которых вы имеете самые поверхностные понятия, заимствованные из карикатуриста Луи Ребо. Прочтите хоть книгу Штейна⁷. Знание есть сила. Незнанием никогда не следует хвалиться: незнание есть бессилие. Довольно доказательств тому нашли мы в вашей статье. Найдем и еще, гораздо больше.

Вот от незнания фактов вы нас вызвали к тому, чтобы вместо примерного расчета представить точные, основанные на действительных цифрах. Если б вы знали эти цифры, вы не стали бы накликать на себя такого поражения, — вы рады были бы, что мы по излишней снисходительности к вам говорили только: ‘Хотя частная собственность почти вдвое увеличивает массу продуктов, но благосостояние большинства земледельцев при системе общинного владения почти вдвое выше’,— мы должны были бы сказать: частная собственность увеличивает массу продуктов никак не более нежели на десять процентов, а общинное владение возвышает благосостояние земледельцев в три раза.

Что сказать о других ваших возражениях против нашего примерного расчета? Они приводят нас в еще большее изумление. Положим, вы могли не знать самых основных фактов, относящихся к земледельческому быту,— вы не теми отделами политической экономии занимались, вы действительно хорошо знаете вопросы о монетной системе, о кредите и торговле, но вопросами о собственности и распределении богатств слишком поверхностно занималась вся та школа, к которой вы принадлежите, и очень натурально, что, затоварив о них, вы наделали ошибок. Это понятно. Вы не знаете и не хотите узнать даже таких элементарных фактов, как цифра сбора хлеба с десятины в России, вы не знаете, чем пролетарий отличается от простого бедняка, такого феноменального незнания, признаемся, мы не ожидали встретить в вас, но все-таки теперь, когда вы, против нашего ожидания, обнаружили его, этот неожиданный факт не кажется неправдоподобным, мы понимаем его возможность. Но скажите, каким образом возможно экономисту и статистику забывать о значении самых первоначальных, самых общих приемов статистики, тех приемов, с употреблением которых он ежеминутно встречается, какою бы отраслью своей науки ни занимался? Как возможно ему забывать, что такое средняя величина, что такое круглое число? А вы, возражая против нашего примерного расчета, кроме возражений, основанных на незнакомстве с фактами, приводите еще такие возражения, которые, очевидно, основаны единственно только на пренебрежении к значению средних величин, средних чисел. Чтобы на примере, входящем в круг ваших обыкновенных занятий и, стало быть, понятном для вас, могли вы видеть, какого рода возражения делаете вы против нашего расчета, мы приведем точно такие же возражения против какого-нибудь расчета, относящегося к торговому движению,— ну, хотя бы против оценки капиталов и доходов русского купечества, делаемой вашим Тенгоборский,— на-днях мы очень кстати получили от одного из ваших сотрудников, г. В. И-ского, очень замечательный разбор следующего места из книги Тенгоборского:

‘По приблизительному исчислению (говорит Тенгоборский) торговый капитал купца 1-й гильдии надобно положить не менее как в 100 000 рублей, купца 2-й гильдии — в 40 000 рублей, 3-й гильдии — в 6 000 рублей, капитал по торговому билету четвертого рода для крестьянина — в 1000 рублей.

‘Это приблизительное вычисление, примененное к торговым свидетельствам, выданным в 1851 году, дает следующий результат:

1000 свидетельств 1-й гильдии, по 100 000 р. 100 000 000

2461 ‘ 2-й ‘> ‘ 40000 ‘ 98 440 000

45522 ‘> 3-й ‘ ‘ 6 000 ‘ 273132 000

4171 свидетельство четвертого рода по — 1 000 ‘ 4171 000

Итого — 475 743 000

‘Положив, что этот капитал приносит десять процентов, или 47 574 000 р., мы получим, при числе 53 254 торговцев, доход в 912 рублей на каждого торговца’. (Тенг<оборский>. Том III, пар<ижское> изд<ание> 1853 г., стр. 301 и 302).

Скажите, г. И. В-ский, какие мысли возбудятся в вас следующими возражениями против этого расчета, полученными нами от одного из ваших сотрудников:

‘У нашего автора своя метода воззрения, как и разбора. Мы желали бы указать на его умозаключения, не находящиеся в печатных логиках общечеловеческого (а не мальтусианского) ума, но, к несчастию, мы едва имеем время пробежать расчет торговых капиталов и доходов нашего купечества. Г. Тенгоборский рассчитывает эти капиталы и доходы, но рассчитывает их произвольно, ибо 1) при одинаковых гильдейских свидетельствах не все одинаково пользуются своими капиталами, не все одинаково их пускают в оборот, и не все купцы одной гильдии имеют одинаковое количество капиталов, в особенности при разнообразии торговых дарований, промышленных сил и других торговых отношений, 2) при гильдейском свидетельстве возможно быть не самостоятельным торговцем, а просто агентом или приказчиком другого купца, — и между людьми, имеющими купеческие свидетельства, существуют приказчики и Люди бедные, иногда и совершенно обнищавшие (это факт), 3) и между купцами возможно фермерство своего рода, являющееся в содержании лавок и других промышленных и торговых заведении под чужою фирмою. 4) Торговый класс имеет своего господина, именно этот господин есть городское общество, к которому приписан купец, — город всегда имеет свои доходы и издержки, которые должны быть вычтены из суммы счета’.

Скажите, какие мысли возбудились бы в вас, г. И. В-ский, при чтении таких возражений? Не правда ли, вы оказали бы, что человек, делающий их, не имеет понятия о значении средних цифр и круглых числ? И как вы думаете, опровергался ли бы этими возражениями хотя на волос расчет Тенгоборского? — Нет, ими обнаруживалось бы только, что возражающий хочет делать возражения, но не умеет взяться за это дело и вместо ошибок противника обнаруживает только, что сам не хочет иметь понятия о самых основных приемах и законах всякого статистического расчета.

Скажите же теперь, какие мысли в каждом читателе, имеющем понятия о средних цифрах и других элементарных правилах и приемах статистического расчета, должны пробуждаться следующими вашими возражениями против нашего примерного расчета:

‘У нашего критика своя метода воззрения, как и разбора. Мы желали бы указать на его умозаключения, не находящиеся в печатных логиках частного (а не общинного) ума, но, к несчастию, мы едва имеем время пробежать параллель хозяйства фермерского и хозяйства общинного. ‘Современник’ противополагает эти хозяйства одно другому, но противополагает их произвольно, ибо 1) при общинной поземельной собственности не все пользуются одинаково своими землями, не все их одинаково возделывают и не всем дается одинаковое количество земли, в особенности при разнообразном составе семейств, рабочих сил и других хозяйственных отношений, 2) и в общинном хозяйстве возможно и батрачество и нищенство, 3) и в общинном хозяйстве возможно фермерство своего рода, являющееся в кортоме общинных угодий, 4) и при общинном хозяйстве есть землевладелец, именно — община, мир, имеющий свой доход и свои издержки, которые должны быть вычтены из второго счета’ (т. е. счета доходов общинного участка)⁸.

Затем следует претензия на то, что ценность продуктов общинной земли оценена была у нас слишком высоко,— эту претензию мы уже рассмотрели, а теперь посмотрим на предшествующие ей возражения, сейчас нами выписанные.

Мы в статье о Гакстгаузене сказали, что не считаем Тенгоборского великим авторитетом, — и были так счастливы, что вы, г. И. В-ский, приняли наше мнение, но как бы то ни было, мы все-таки должны защитить его от странных замечаний вашего сотрудника, г. В. Ичжого, тем более что повод к этим замечаниям подал наш спор с вами: г. В. И-ский, очевидно, применил ваши возражения против нас к Тенгоборскому. Мы обязаны защитить Тенгоборского: без нас, то есть без вашей статьи против нас, очевидно, не было бы и возражений г. В. И-ского. Но как они скопированы с ваших возражений, то мы должны коснуться и этих последних. По странному капризу случая, дело, как видите, расположилось так, что на нас, имеющих чрезвычайно мало наклонности восхищаться Тенгоборским, легла нравственная обязанность защищать Тенгоборского, — от кого же? от сотрудников и подражателей г. И. В-ского, великого почитателя Тенгоборского, мало того, этот каприз случая перепутал с делом Тенгоборского наше собственное дело так, что мы не иначе можем защищать Тенгоборского, как рассмотрев такие возражения г. И. В-ского против нашей статьи, которых мы вовсе не хотели рассматривать, потому что желали бы пощадить сколько-нибудь нашего бывшего противника!, ныне уже говорящего нам комплименты. Да, странно играет судьба делами человеческими! Могли ли мы ожидать, что сделаемся защитниками Тенгоборского и этою защитою будем огорчать уважающего нас и уважаемого нами г. И. В-ского?

Но делать нечего. Надобно защищать Тенгоборского, при всем нежелании нашем огорчать г. И. В-ского.

‘Купцы неодинаково располагают своими капиталами’ — ну, да, и общинники неодинаково возделывают свои участки, и частные собственники тоже, но разве это мешает выводу средней цифры? Один купец получает на свой капитал 11 процентов, другой 9 процентов, а в среднем выводе все-таки оказывается 10 процентов. Тенгоборский прав. Ни при одном выводе средней цифры не предполагается, что частные цифры, из которых она выводится, одинаковы, напротив, именно потому она и выводится, что они неодинаковы, иначе незачем было бы и называть ее среднею цифрою, показывающею ту величину, около которой колеблются частные случаи.

‘Не все купцы одной гильдии имеют одинаковый капитал’ — конечно, — что ж из того? И в селе с общинным устройством также не все семьи получают совершенно равные участки. Тут опять выводится средняя цифра. Один купец второй гильдии торгует ‘а 50 000, другой на 30 000, а средняя цифра все-таки 40 000, Тенгоборский опять прав.

‘У купцов различны дарования’ и т. д.— вы видите, что опять прежняя история, опять прав Тенгоборский.

‘И между купцами второй гильдии существуют люди бедные’ — что ж такое? И между общинниками встречаются люди, которые бывают беднее иного батрака, точно так иной купец второй гильдии бывает беднее иного мещанина, а все-таки купцы второй гильдии, как сословие, гораздо богаче мещан, как сословия. Противник Тенгоборского опять восстает против средней цифры, а без средней цифры невозможна никакая статистическая — не говорим уже книга или статья — невозможна даже ни одна фраза. Например: ‘английские работники сильнее французских’ — конечно, не все до одного, иной француз сильнее иного англичанина. Да и не только статистическая, но и никакая, мысль невозможна, если мы будем обращать внимание не намассу, не на среднюю, нормальную величину, а на исключения. ‘Человек имеет на голове волоса’ — а разве мало на земле лысых людей? ‘Растения растут вершиною к небу, а корнем вниз’ — а разве не случается иногда своду пещеры покрываться мхом? в этом случае корень растения — вверх к небу, а вершина его — к земле, книзу. Да, все-таки Тенгоборский прав.

‘Многие купцы не имеют самостоятельных капиталов, а служат приказчиками у других’ — что ж из того? И между общинниками иные служат наемщиками у других домохозяев, не имея своего хозяйства,— а все-таки приказчик-купец остается купцом и, пока имеет гильдейское свидетельство, может начать свою самостоятельную торговлю, лишь только найдет возможность к тому,— это все равно, что член общины, хотя и поступил в батраки, все же сохраняет свой участок, отдает его внаем, значит, кроме жалованья, имеет некоторый независимый доход, значит, и менее порабощен хозяином, да и пользуется большим благосостоянием, нежели работник, не имеющий своего участка, притом же он легче, как только позволят ему обстоятельства, может сам сделаться хозяином, — у него есть уже участок для хозяйства, а батрак, не имеющий своего участка, должен еще купить или нанять участок, — очевидно, для последнего труднее перейти от батрачества к самостоятельности.

‘В купечестве возможно свое фермерство’ — ну да, точно так же, как между членами общины, но это исключения из правила. Вообще говоря, все-таки каждый купец торгует под своею фирмою, точно так же, как общинник возделывает свой участок. А если общинник достиг такого благосостояния, что может снимать на кортому государственные земли, или купец до того, что, кроме своих торговых дел, может основывать фабрики и заводы, тем лучше, дай бог всякому, чтобы он богател и расширял круг своих оборотов. Но богатеть — все-таки участь немногих счастливцев. Благосостояние массы возвышается медленно, и, вообще говоря, купец занимается торговлею под своею фирмою, а общинник — возделыванием своего участка.

‘Торговый класс имеет своего господина, это городское общество, имеющее свои доходы’ — ну, это не совсем так, ведь и общинники платят также часть дохода для покрытия мирских издержек, но из этого не следует, чтоб они имели своего землевладельца, разница тут, видите ли, в чем: мирские издержки покрываются двумя или тремя процентами дохода, а английский лорд берет себе 40 проц., кроме того, от самих общинников зависит сократить мирские издержки, а уменьшение арендной платы не зависит от воли фермера и его работников: милорд берет за свою землю как можно больше, и никакая сила в мире не заставит его уступить хотя копейку. Наконец и частный собственник, милорд, несет мирские издержки — общинник платит на содержание волостного и т. д. управления, а милорд платит на расходы по управлению своего прихода и своего графства, стало быть, если из счета общинных доходов вычесть мирские издержки, то из доходов фермерского участка надобно тоже их скинуть, но так как процент здесь и там надобно принять одинаковый, то и в пропорции между этими доходами разницы не произойдет, например, 100 000 за вычетом 5 процентов = 95 000, 60 000 за вычетом 5 процентов = 57 000, сравнивайте первое и третье или второе и четвертое числа, вывод будет один и тот же. Потому-то и не производили мы этого вычета, он только растянул бы счет, не имея никакого влияния на вывод. Точно так и из купеческого дохода Тенгоборский не вычитал городских расходов — не одни купцы, а все сословия платят налоги и акцизы, стало быть, делать эти вычеты — совершенно лишнее дело, когда говорится о сравнительном благосостоянии сословия. Тенгоборский опять-таки прав.

Как ни прискорбно нам сказать что-нибудь неприятное г. В. И-скому, который почтил нас своею доверенностью, прислав нам свои замечания на расчет купеческих капиталов у Тенгоборского, но мы должны сказать ему, что эти замечания обнаруживают крайнее пренебрежение их составителя к самым простым и основным статистическим понятиям и приемам, пренебрежение, которое можно объяснить только незнанием. Мы советуем г. В. И-скому, приславшему нам замечания на Тенгоборокого, поучиться у г. И. В-ского, который, конечно, шутил, когда писал приведенные выше замечания против нас, — замечания, отвергающие употребление средних чисел, г. В. И-ский ошибся, приняв эту шутку г. И. В-ского за серьезное рассуждение. Но как шутка, замечания г. И. В-ского очень милы, и мы просим его почаще делать такие шутки в спорах с нами: тогда с репутациею ученого соединит он и славу остроумца, притом же вызывать его на споры будет очень приятно: вместо того, чтобы спорить, надобно будет смеяться.

Благодарим его за веселые минуты, которые он доставил нам своими прекрасными шутками.

Выписывая прекрасную шутку г. И. В-ского, мы в начале выпустили из нее две строки, не менее шутливые. Вот они: ‘У критика своя метода воззрения, как и разбора. Один из наших подписчиков указал уже на его периоды, не искомые в исторических руководствах, мы бы желали указать и на умозаключения’ и т. д. В ‘Письме к редактору’ (в No 21 ‘Эконом<ического> указ<ателя>‘ г. К. А.⁹ действительно уже восставал против ‘изобретенного ‘Современником’ деления народной жизни на три периода: период, где общинное пользование землею удобнее, период, где оно имеет свои неудобства, период, где оно вновь становится необходимостью. Возражение против этого деления, как видим, состоит в том, что г. К. А. и г. И. В-ский не нашли такого деления в курсах политической экономии им известных и потому находят его непонятным, неосновательным и неопределенным. Об этих периодах мы будем говорить ниже и тогда увидим, что два первые есть о каждом курсе политической экономии, в каждом курсе без исключения, а третий период указывается решительно каждым трактатом об агрономии и каждым из тех новых политико-экономических сочинений, которых так не любит г. И. В-ский, это мы увидим после, а теперь объясним г. И. В-скому, по какому случаю не нашел он в ‘печатных руководствах’ этих периодов. Он, как видно, искал по оглавлениям да на первых страницах, где показывается общее разделение науки, думая, что вся наука может делиться на периоды по различным историческим положениям одного частного вопроса. Нет, так не бывает: как ни важен вопрос о поземельной собственности, он все-таки частный вопрос и не может служить основанием для деления всей науки, это мы поясним г. И. В-скому примерами. Хлопчатобумажное производство имеет два периода: до изобретения бумагопрядильных машин и со времени их изобретения. Разделом между этими периодами служат 1770-тые годы. История благородных металлов имеет три периода: 1) до открытия I Америки, 2) до открытия калифорнийских и австралийских россыпей, 3) период, начинающийся в наше время открытием этих россыпей. Нет ни одного ‘печатного руководства’, в котором не были бы обозначены эти периоды, но как найти страницу руководства, на которой находится это деление? Человек не знающий вообразит, пожалуй, что это должно быть в предисловии, где показывается общее деление науки, а там этого нет. Забавно здесь то, что неудача поисков произошла единственно от неуменья искать в надлежащем месте. Умейте найти те страницы, на которых говорится о частном вопросе, для вас нужном, и там вы найдете деление его истории на периоды. Беда иметь дело с людьми, которые не знают даже, как найти в книге ту главу, на которую ссылаешься, говоря с ними. Мы покорнейше просим г. И. В-ского указать нам хотя один какой-либо трактат о политической экономии, в котором в главе, говорящей о поземельной собственности, не были бы изложены следующие мысли: ‘Прежде, нежели сделался земледельческим и оседлым, каждый народ был кочевым племенем охотников и пастухов. Тогда была невозможна и была бы разорительна для этого племени частная поземельная собственность, потому что она отняла бы возможность к прокормлению стад. Потом, когда народ занялся хлебопашеством и когда через несколько времени истощенные предыдущими посевами земли стали нуждаться в удобрении, частная поземельная собственность стала представлять выгоды перед общинным владением, потому что право навсегда сохранять пользование улучшениями, произведенными на удобряемом участке, конечно, ободряет земледельца к произведению улучшений’.

Мы просим г. И. В-ского указать нам какой ему угодно трактат о политической экономии, и мы непременно найдем там для его удовольствия эти мысли, таким образом он убедится, что если бы он умел искать, то решительно в каждом трактате нашел бы два первые из тех трех периодов, которых ‘не мог отыскать ни в одном печатном руководстве’ единственно по той же причине, по которой иной человек не может на карте России отыскать реку Волгу.

Первые два периода в параллельной истории общинного владения и поземельной собственности признавались, как мы сказали, решительно всеми без исключения политико-экономическими писателями с 1776 года, когда вышло знаменитое сочинение Адама Смита ‘О богатстве народов’, до 25 мая (ст. стиля) 1857 года, когда в No 21 ‘Экономического указателя’ г. К. А. объявил, что не принимает этих периодов. До 1 июня того же года он оставался единственным человеком на земном шаре, отвергающим эти периоды, а 1 июня, в No 22 ‘Экономического указателя’, присоединился к мнению, столь счастливо изобретенному г-н К. А., г-н И. В-ский. Других прозелитов новое учение еще не приобрело, но тем похвальнее, тем благороднее и умилительнее высокое мужество, с которым гг. К. А. и И. В-ский противятся общему заблуждению всех своих товарищей по науке, в том числе даже столь знаменитых, по их мнению, ученых, как Луи Ребо и Жозеф Гарнье с братиею.

Относительно существования двух первых периодов все писатели до 25 мая 1857 года были согласны. Не то относительно третьего периода. Тут есть целая школа, именно та школа, к которой принадлежали бы г. К. А. и г. И. В-ский, если бы умели в политико-экономических трактатах приискивать страницы об истории земледелия, — есть целая обширная школа, думающая, что не настали еще и в одной из европейских стран и никогда не могут настать такие обстоятельства, при которых общинное владение стало бы для успехов земледелия выгоднее, нежели частная собственность. Другие политико-экономы, по нашему мнению, гораздо более ученые, гораздо более даровитые и несравненно более добросовестные, думают напротив, что такие обстоятельства настали для западных государств и начался третий период, в котором не только для благосостояния большинства земледельцев, но и для успехов самого земледелия общинное владение было бы выгоднее частной поземельной собственности. Каждый может из этих двух мнений держаться того, которое считает справедливым, и если бы г. И. В-ский отвергал, подобно многим французским экономистам, только третий период, мы видели бы только, что он не согласен с нами, но не принуждены были бы думать, что это несогласие происходит от совершенного незнакомства с предметом, как (принуждены думать теперь, когда он отвергает и два первые периода, между тем как для него было бы выгоднее отвергать только третий, защищая второй, который признается благоприятным для частной собственности,— это показывает, что в своих возражениях нам он не руководится даже пониманием собственных выгод. Притом же, если б он хотя сколько-нибудь знал положение дела, он не решился бы отвергать исторических фактов, столь же несомненных, как существование кочевых татар при Чингис-хане и существование в настоящее время оседлых казанских татар, их потомков. Чему уподобить то положение, которое он принимает в споре с нами? Переносимся в область фантазии и придумываем следующий анекдот:

Г-н А. выразил мнение, что древние греки были народ земледельческий, в доказательство сослался на спартанцев и афинян, и попросил г-на Б. сказать свое мнение об этом предмете, г-н Б. с благородным негодованием возразил, что ни спартанцев, ни афинян и никаких древних греков никогда не бывало на свете и что все это нелепые выдумки г-на А. Что теперь подумать о г-не Б? Можно ли сказать о нем хотя то, что он в своем ответе руководился желанием опровергнуть г-на А. и ради этого желания вздумал отвергать несомненные факты? Нет, очевидно, что положение дела совершенно не таково: если бы г-н Б. желал только опровергнуть г-на А., ему было бы не для чего отвергать существование афинян, напротив, афинянами мог бы он воспользоваться для возражений своему противнику: афиняне были народ, по преимуществу, торговый, а не земледельческий. Для г-на Б. было бы достаточно отвергать спартанцев собственная выгода Б. требовала от него не отвергать существования афинян, Очевидно, в своем отрицании он руководился не каким-нибудь мелочным желанием говорить наперекор противнику, очевидно, его ответ внушен ему искренним убеждением, что в самом деле ни спартанцев, ни афинян и никаких древних греков на свете не существовало. Мы можем сомневаться в справедливости этого ответа, но должны ‘преклониться’ (по выражению г. И. В-ского) перед искренностью чувства, внушившего г. Б. его замечательный ответ.

Ключ к пониманию возможности такого ответа только один, г-ну Б., до встречи его с г-м А., не случалось слышать о существовании древних греков, а между тем этот г-н Б. привык думать о себе так, как думает, в одной из комедий Фонвизина, одна мать о своем сыне: ‘Чего Митрофанушка не знает, то все пустяки’. — ‘Чего я, г-н Б., не знаю, то все вздор и выдумки’.

Итак, мы можем оставить без всякой защиты два первые из принимаемых нами периодов: защиту их может найти г. И. В-ский в параграфах о земледелии или поземельной собственности в любом из тех ‘печатных руководств’, в которых до сих пор напрасно искал этой защиты: поиски его были неудачны единственно от незнания, в каких параграфах искать нужных ему мест. Если же и после сделанного нами указания он не сумеет найти этих мест, мы готовы помочь ему: пусть только назовет он трактат, в котором желал бы видеть подтверждение несомневного факта, что за периодом пастушества, когда частная поземельная собственность была не нужна и невозможна, настал период земледельческого быта и что, когда с истощением почвы понадобилось удобрять ниву, частная поземельная собственность явилась учреждением, выгодным для успехов земледелия. Но вами овладевает новое сомнение: ну что, если г. И. В-ский не только не знал, на каких страницах книги ему искать, но и не знал, в каких книгах ему искать? что, если он затруднится указать нам какой бы то ни было трактат о политической экономии, по незнакомству с литературою этой науки? Мы готовы предупредить это затруднение. Общие трактаты о политической экономии писали между прочим: Адам Смит, Жан Батист Сэ, Рикардо и многие другие, о которых смотри в объявлениях от книжного магазина Гильйомена, того самого Гильйомена, у которого принимается в Париже подписка на ‘Экономический указатель’. У каждого из этих писателей мы можем, для удовольствия г. И. В-ского, найти нужные ему места о двух первых периодах истории общинного владения и поземельной собственности.

Остается сказать о третьем периоде, который в самом деле отвергается довольно многими отсталыми писателями, хотя и из самых отсталых писателей некоторые уже принимают его, как видел г. И. В-ский из той выписки о совете Росси французским земледельцам, которую привели мы выше. Действительно, несмотря ‘а многие примеры подобных случаев, что писатели школы Оэ принимали третий период, защитниками его считаются преимущественно экономисты новой школы, и мы должны изложить некоторые из соображений, по которым их мнение кажется нам справедливо.

Для большей определительности мы будем говорить о положении французского земледелия.

В 1835 году считалось во Франции более 11 миллионов участков земли в частной собственности, из этих участков многие принадлежат одному и тому же владельцу, но так как лежат они в различных местах, то обработка каждого должна производиться отдельно. Число собственников, имеющих землю, простиралось во Франции до 4 100 000 человек, так что почти на каждого собственника приходилось по три разбросанных участка. Таким образом, если в общинном владении представляется та невыгода, что во многих местах наши поселяне дробят землю на несколько частей по качеству почвы и потом делят каждую из этих частей особо, так что у каждого домохозяина, вместо одного большого участка, бывает несколько мелких (что, конечно, невыгодно при известных условиях для успехов земледелия), то пример Франции нам указывает, что частная собственность страдает тем же самым неудобством. И не думайте, г. И. В-ский, что неудобство это существует во Франции только в той степени, кап выходит из первой приведенной нами цифры: 11 миллионов участков во Франции считается только по спискам сборщиков податей, а на самом деле почти каждый записанный у них участок (cte) состоит в свою очередь из нескольких клочков (parcelle). Таких клочков во Франции считается более 120 миллионов, так что круглым числом каждый из них имеет величину менее нежели в 1 000 квадратных сажен, немногим более, нежели одну третью часть нашей десятины. На каждого собственника приходится по тридцати таких клочков. Вероятно, сам г. И. В-ский не скажет, чтобы у нас, при всем возможном дроблении полей по качеству земли, приходилось поселянину получать по тридцати разбросанных клочков земли.

Таковы-то оказываются на деле и почти все другие преимущества частной поземельной собственности перед общинным владением. Очень легко придумать теорию, что, дескать, каждый частный собственник может иметь всю свою землю в одном участке, а взглянешь на действительность, — оказывается, что при самом бестолковом дележе общинная земля не может раздробиться на столько клочков, на сколько дробится при частной собственности.

Но величина участков и клочков неравномерна, быть может, все эти десятки миллионов клочков слагаются из ничтожнейших, аршинных частичек, занимающих немного места, несмотря на свою многочисленность, а масса поземельных собственников все-таки владеет довольно округленными участками, довольно значительными для того, чтобы можно было возделывать их плугом? И того нет. Не будем уже говорить о клочках (parcelle) — никакая статистика не в силах была обнять и классифицировать этой страшной цифры сто двадцать миллионов, французская статистика могла обнять и распределить по величине только участки (cte). Посмотрим на цифры, представляемые этими распределениями. Основою классификации избрана сумма поземельного налога, лежащего на каждом участке. Но так как известна средняя величина налога, лежащего на гектаре (немного менее десятины) земли, то и легко из величины налога вывесть среднюю величину участков. Гектар земли уплачивает во Франции средним числом 5 франков. Основываясь на этом, мы будем выводить среднюю величину участков.

Из одиннадцати с лишком миллионов участков, только 100 000 участков платят налог в 300 франков или более, то есть имеют величину в 60 гектаров (около 50 десятин),— считая по 11 участков на 4 собственника, мы получим, что только 36 000 домохозяев во Франции могут пользоваться теми усовершенствованиями земледелия, которые требуют значительного размера обработываемых полей, — например, усовершенствованными плугами и т. р., само собою разумеется, что если в хозяйстве менее 50 десятин, то есть менее 16 десятин посева (во Франции пахотные земли составляют несколько менее половины всей поверхности земли, и господствует трехпольная система хозяйства, потому из 24 десятин пахотной земли, 8 десятин лежат под паром) — если в хозяйстве менее 17 десятин посева, то у хозяина нет средств, не может быть выгоды в заведении усовершенствованных орудий, которые действуют выгодно только в широких размерах.

Из 11 миллионов участков 8 ¹/₂ миллионов платят менее 20 фр. налога, то есть имеют менее 4 гектаров (гораздо менее 4 десятин земли) — то есть менее двух десятин запашки во всех трех полях вместе. Выгодно ли содержать даже лошадь или пару волов для земледельческих работ при таком размере хозяйства? Считая по 11 участков на 4 собственников, мы находим, поэтому, что из 4 100 000 земледельцев Франции более нежели три миллиона не имеют выгоды содержать даже лошадь или пару для своего земледельческого хозяйства. Эта выгода принадлежит только одному миллиону семей из шести миллионов семейств французских землевладельцев.

Из этих 8 ¹/₂ миллионов участков 5 ¹/₄ миллионов платят менее 5 франков налога, то есть имеют менее одного гектара — гораздо менее одной десятины. Возможно ли содержать крупный скот, возможно ли иметь хотя соху при таком размере хозяйства? Итак, (по 11 уч<астков> на 4 собств<енника>), из 4 100 000 землевладельцев Франции почти половина, более 2 000 000, лишена возможности содержать крупный скот и обработывать землю, хотя бы сохою. Хорошо это для успехов земледелия?

При этом расчете мы предполагали еще, что каждый финансовый участок (cte) составляет в самом деле один участок земли, а на самом деле он разбит на клочки, средним числом на 11 клочков (parcelles). Но, повторяем, не будем заниматься этими клочками, с которыми уже не может совладеть статистика. Принимая даже цельность участков (cte), что мы получаем? Из 4 100 000 землевладельцев только 36 000, или из 110 человек один, могут выгодно заниматься земледелием, имея столько земли в своем хозяйстве, сколько нужно для хорошего плуга или доброй пары рабочих лошадей {Собственно говоря, для пары лошадей во Франции нужен участок не менее как в 60 десятин: рабочая пора там продолжительнее, нежели у нас. Потому мы берем слишком низкую оценку величины участка для конной обработки, когда считаем его величину в 50 десятин: число собственников во Франции, имеющих выгоду от заведения хороших лошадей, хороших плугов, в действительности еще менее значительно, нежели число, нами принимаемое.}.

Зато более нежели три четверти из общего числа поземельных собственников не могут держать и одной лошади для земледельческих работ, и половина собственников не могут ни держать крупного скота, ни вообще заниматься хлебопашеством на своей земле.

Хороша ли картина?

В довершение ее приятности остается сообразить, что даже при той страшной степени (раздробленности, до какой дошло распадение поземельной собственности во Франции, оно все еще не достигло той степени, чтобы дать каждому земледельческому семейству кусок земли. Напротив, из 26 000 000 человек земледельческого населения только 16 000 000 имеют или принадлежат к семьям, имеющим поземельную собственность. 10 000 000 человек земледельческого населения не имеют никакого участия в поземельной собственности. Если бы мы захотели узнать, до какой степени должна раздробиться земля, чтобы эти пролетарии земледелия могли получить участие в земле своей родины, земле, возделываемой трудами, орошенной потом их, мы нашли бы, что это возможно было бы только тогда, когда число участков достигло бы 30 000 000, а число клочков (parcelles) 330 000 000, то есть, когда частная собственность во Франции раздробилась бы на участки, средняя величина которых была бы только 1 ¹/₂ гектара (менее 1 ¹/₂ десятины), и на клочки величиною менее, нежели в одну седьмую часть гектара или около 300 квадратных сажен. При такой степени раздробления, конечно, оказалось бы еще менее участков, способных вознаградить своею разработкою содержание лошади.

Это исчисление не лишено интереса для людей, желающих, чтобы по возможности уменьшалось во всех странах число пролетариев, а для г. И. В-ского, не думающего, чтобы вообще положение собственника или домохозяина было выгоднее, нежели положение наемного работника, оно не представляет интереса.

Но при всем желании нашем пользоваться его прекрасными указаниями, мы не можем согласиться с таким мнением: оно опровергается всем’ французскими и германскими экономистами, да из английских всеми теми, которые не держатся человекоубийственной системы Мальтуса. Кроме этих немногих людей, достойных ненависти, если они в глубине души удовлетворяются своими теориями о необходимости порока и нищеты в массе для счастия избранников судьбы, ‘нашедших себе место на пиру жизни’, — достойных сожаления, если они, мучась своими человекоубийственными мыслями, держатся их потому, что, заблуждаясь, воображают, будто не опровергнута давным-давно система Мальтуса, — итак, говорим мы, кроме некоторых английских мальтусиавцев, людей отсталых от движения науки, все другие политико-экономы (даже фаланга последователей Сэ, мнения которой разделяются г. И. В-ским) думают, что чем более собственников находится в государстве, тем более благоденствует и государство и большинство населения, что положение собственника гораздо выгоднее, нежели положение пролетария, что потому система французских законов собственности и наследства, допускающая к получению недвижимой собственности наибольшее число людей, есть величайшее благо из всех тех благ, которыми обязана Франция своей новой истории, наконец, что положение массы земледельцев во Франции лучше, нежели в Англии.

Потому мы оказываем снисходительность к г. И. В-скому, когда для примера и доказательства своих мнений выбираем Францию, а не Англию, из двух западных государств, о которых мы говорили в нашей первой статье, что для них настал уже третий период поземельной собственности, что уже живо чувствуется в них потребность общинной обработки земли. Если г. И. В-ский, с обычным своим искусством выражать недовольство нашими примерами и расчетами, чтобы получить взамен прежних, снисходительных, новые, гораздо лучше свидетельствующие в пользу нашего мнения (мы уже заметили, что он собственно только для шутки говорит, будто хочет опровергать наше мнение, а в самом деле заботится о его подтверждении, иначе его возражения не были бы придуманы так, что каждое из них оказывается источником новых и сильнейших доказательств в подтверждение нашего мнения), если г. И. В-ский требует, чтобы мы вместо Франции заговорили об Англии, положение земледельцев которой гораздо сильнее свидетельствует в нашу пользу, то мы для его удовольствия поговорим и об Англии. Но обилие и сила доказательств в пользу нашего мнения таковы, что совершенно достаточную опару представляют уже и наименее резкие из них, и мы хотим ограничиваться этими наименее резкими, приберегая еще более сильные на тот случай, если бы пришлось нам вести борьбу с противником более сведущим и логичным, нежели г. И. В-ский.

Итак, мы ограничиваемся Франциею и представленным выше цифрам о величине участков, на которые раздробилась частная собственность в руках огромнейшего большинства землевладельцев, противопоставляем напоминание о тех средствах, которыми располагает уже ныне техника для производства земледельческих работ и удобрения земли.

Хлебопашественный процесс распадается на пять следующих главных частей (не начнет ли и (против этого кричать г. И. В-ский, ведь и этих фактов нет в оглавлениях и предисловиях политико-экономических трактатов, — он’ могут быть отысканы только в самых книгах, а не на заглавных листках) —

1. Орошение и осушение земли.

2. Удобрение земли.

3. Пашня и посев.

4. Жатва и уборка.

5. Молотьба.

Посмотрим теперь, какой размер полей требуется для того, чтобы земледелец мог воспользоваться средствами, какие предлагает ему современная техника для усовершенствованного производства. Мы будем говорить только о размере полей, а не о капиталах — дело известное, что без капиталов невозможно улучшение и что мелкий землевладелец не может иметь порядочного капитала, но и с капиталами невозможно улучшенное производство при малом размере хозяйства, как видим из следующего:

1) Работы по орошению и осушению почвы могут производиться только в больших размерах, ‘а сотнях или, уж тесно, тесно, на десятках, а не на единицах и дробях десятины.

2) Удобрение земли требует усиленного скотоводства, которое -невозможно без искусственного луговодства, а это в свою очередь необходимо требует работ для орошения почвы.

3) Жатва и уборка хлеба. Экономично производится она ныне уже не руками человека, а жатвенными машинами, — в их существовании я выгодности не сомневается даже г. И. В-ский. А жатвенная машина требует для своего действия сотни десятин, иначе не стоит заводить ее: на каких-нибудь двадцати десятинах, разумеется, не окупятся издержки покупки и содержания.

4) Молотильных машин тоже не отвергает г. И. В-ский, они также требуют сотни возов хлеба, то есть многие десятки десятин для своего действия.

5) Наконец важнейшая и труднейшая операция всего процесса — пахание земли ныне самым экономическим образом производится уже не сохою, которой нужны единицы, даже не плугом с лошадьми или волами, которому нужны, однако же, уже не единицы, — нет, техника парового плуга усовершенствована уже до того, что он и в настоящем своем виде есть не только самое благотворное для последующего сбора (по глубине пропашки), но и самое экономическое (для Западной Европы) средство пахотной работы. Этого нововведения, которое уже одно само по себе должно столь же радикально изменить характер хлебопашественного хозяйства, как железные дороги изменяют характер сухопутного движения, и не подозревает г. И. В-ский. Мы предвидим, что он уже готов закричать на нас: ‘паровой плуг — это мечта, это вздор, это фантазия необузданного вашего воображения!’ Поэтому мы для отвращения от себя его гнева предлагаем следующие выписки из ‘Земледельческой газеты’ нынешнего года:

‘Несмотря на то, что переносные паровые машины (для пахания земли) находятся, можно сказать, еще в детстве, они нашли уже множество применений в сельском хозяйстве Англии. К числу важнейших из таких применений принадлежат переносная, перевозимая вроде локомотивов машина Виллиса (Willis), Бойделя (Boydell), паровой плуг Эсхера (Usher), разные орудия для обработки земли и, наконец, паровые молотильные и другие машины. Переход от употребления животной рабочей силы к машинам, равно как и постепенные усовершенствования и успехи, начиная от употребления в работу лошадей до применения паров, составляют не только важный, но и весьма любопытный предмет. Способы, предлагаемые механиками для применения силы паров к обработке земли, весьма разнообразны. Одни пробовали приводить машиною в вращательное движение ряд ножей, имеющих форму плужных лемехов и насаженных на барабан, другие пытались двигать ею определенное число лопат или других подобных орудий сперва в вертикальном направлении, причем последние проникают на известную глубину в почву, и вслед за тем придавать им боковое движение, которым земля откидывалась бы в сторону или назад, наконец приспособили переносную машину к передвижению с одного места на другое, наподобие локомотивов, словом, сделали ее локомобильною и прицепили к ней известное число плугов и борон. Паровой плуг Фоулера (Fowler), благодаря неутомимым стараниям изобретателя, постоянно трудящегося над усовершенствованием отдельных частей машины, приобретает мало-помалу место в сельскохозяйственной практике. При произведенном недавно опыте вспахано машиною в 8—9 лошадиных сил в продолжение короткого зимнего дня 1 ¹/₄ дес<ятин>. Длина проволочного каната была ¹/₂ англ<ийской> мили, машины приводили в действие одновременно 3 плуга, управлением которых были заняты пять человек, кроме того, необходим еще один работник с лошадью для постоянного подвоза воды. Пахание пространства в ¹/₄ десятины на глубину 5 ¹/₂ дюймов обходится при некоторых неблагоприятных условиях и очень тяжелой почве в 2 р. 25 к., включая сюда и расход на поправку и передвижение машины, которое необходимо по прошествии каждых четырех дней. При благоприятных условиях эта же работа обходится, по словам Фоулера, на тяжелой почве в 1 р. 20 к., а на легкой в 90 к. На одной из ферм принца Альберта этот плуг вспахал такое же пространство на 10 дюймов глубины за 45 к. сер<ебром>. Почти в такую же цену обходится и пахание лошадьми, но работа парового плуга, по словам очевидцев, выходит в некоторых отношениях удовлетворительнее. Так как изобретение это еще находится в детстве, то с дальнейшим усовершенствованием цены эти, без всякого сомнения, еще более понизятся’. (‘Земледельческая газета’, No 35, стр. 274.)

Вот другое известие о плуге Фоулера:

‘Хотя испытание жатвенных машин было главною целию этого торжества (конкурса для машин в Чельмсфорде), но проба парового плуга составляла любопытнейшую часть программы и привлекала наибольшее участие зрителей. Фишер Гоббс обещал, что одно из его полей, на котором утром, 14 августа, волновалась превосходная пшеница, будет к вечеру сжато, вспахано, взбороновано, удобрено и засеяно. Это обещание было действительно исполнено. Пшеница была срезана жатвенными машинами, убрана в скирды, часть ее вымолочена, провеяна, перемолота в муку, из которой спечен хлеб, поданный собранию присяжных и гостей в тот же вечер, в тот же день это поле было вспахано паровым плугом, взбороновано и засеяно. Паровой плуг Фоулера действовал так удачно, что сельские хозяева, которых мнение имеет решительный вес в Англии, объявили, что для них задача обработки земли посредством пара решена. Рассматривая это превосходное изобретение, присутствовавшие при опытах не знали, чему более удивляться — простоте машины или превосходству и правильности произведенной ею работы, она движется такою силою, которая делает доступною глубокую вспашку, притом работа идет быстро (¹/₂ десятины в час) и обходится дешево, ибо часовая работа 20 лошадей заменяется 3 пудами каменного угля. Все это в высшей степени заслуживает внимания сельских хозяев’. (‘Земледельческая газета’, No 8, стр. 60.)

И не надобно думать, что это все еще ученые опыты, а практика в обширных размерах когда-то еще начнется — она уже начинается:

‘Изобретатели парового плуга, братья Баррат, учредили недавно в Париже общество с капиталом в мильон франков (250 000 руб. серебром). Это ‘Общество паровых земледельческих работ’ будет заниматься разработкою земель в большем виде и на больших пространствах, нет сомнения, что при хорошем устройстве и организации оно принесет немаловажную пользу как Франции, так и Англии. Одно, что заставляет бояться за успех общества, — это недостаток в решимости участия в нем капиталов, а потому медленное составление их. К несчастию, во Франции неохотно пускают капиталы в земледелие, предпочитая легкие биржевые обороты или фабричные производства, и хотя жизненные припасы есть важнейшая потребность человеческого существования, и потребление их увеличивается все более и более, но способы возделывания остаются без развития. А потому весьма желательно, чтобы ‘Общество паровой обработки земли’ имело успех в своем предприятии. Тут идет дело об общем интересе, вследствие чего оно имело всегда за себя всех агрономических писателей и лиц, пользующихся общим уважением. Так, на одном из последних собраний Общества сельского хозяйства в Париже президент его, г. Дарблей старший, объявляя присутствующим об образовании братьями Баррат ‘Общества паровой обработки земли’, изъявил свое горячее участие и желание в успехе этого предприятия’. (‘Земледельческая газета’, No 13, стр. 97.)

Будет ли это общество иметь коммерческий успех или не будет, все равно: если не получит успеха, причиною тому будет пренебрежение капиталистов к земледелию, ради биржевых спекуляций, а не неустойка со стороны агрономической техники: паровой плуг уже доказал, что он и лучше и экономичнее других способов пахания для Франции и Англии. Впрочем, и пренебрежение капиталистов не в силах задержать надолго его успехи: паровые машины для пахания земли уже входят в употребление во Франции:

‘Небольшие подвижные паровые машины, употребленные для сельских работ первоначально английскими помещиками, ныне значительно распространились за границею во Франции и Германии и между небогатыми фермерами. Сосредоточение в небольшом пространстве значительной силы и удобность переносить движитель туда, где предстоит в нем надобность, суть главные преимущества этих машин, в особенности важно последнее, допускающее пользоваться паровою силою и тем из земледельцев, которые или не в состоянии обзавестись машиною, или, по незначительности работ в своем хозяйстве, не находят это обзаведение для себя выгодным. Во Франции, в особенности в западных департаментах, ныне часто встречаются промышленники, которые, купив подвижную паровую машину, разъезжают с нею по деревням, предлагая работу ее земледельцам за умеренную плату.

‘Касательно введения у нас паровых машин для исполнения сельских работ можно заметить, что наше земледелие не достигло еще той степени развития или усовершенствования, при которой употребление их становится выгодным и даже необходимым. Есть, конечно, и другие причины, препятствующие или ограничивающие употребление паровых машин для сельских работ в настоящее время, но ни эти причины, ни теперешнее положение нашего сельского хозяйства не будут же существовать вечно. Напротив, с постоянным улучшением путей сообщения, а в особенности по устроении сети железных дорог, надо ожидать, что существующие способы производства сельских работ, вследствие ускорения торговых сношений, измените Я. Ручное производство этих работ, или исполнение их животного силою — лошадьми или волами, рано или поздно, должны будут уступить паровой силе и исполнительным машинам, единственно вследствие медленности совершаемых ими работ.

‘Напоминая настоящею статьею многим из читателей ‘Земледельческой газеты’ о распространении подвижных паровых машин в сельском хозяйстве за границею, а других знакомя с этими машинами, мы должны сказать, что машины эти у нас почти неизвестны, а потому не можем привести сравнение выгодности или невыгодности ее, например, пред работою животными. Заметим, что если покупка такой машины не может окупиться при небольшом хозяйстве, то в большом имении, нам кажется, и в настоящее время паровая машина не причинит убытка’. (‘Земледельческая газета’, No 58, стр. 457—458.) ¹⁰.

Вы сомневаетесь за Францию — видите, не то что во Франции, и у нас можно бы приняться за паровые плуги. Здесь мы позволим себе небольшое отступление: мы уже много раз должны были советовать г. И. В-скому расширить круг своего чтения, и теперь повторим то же: вот и не бог знает какой недоступный журнал ‘Земледельческая газета’, а видно, что г. И. В-ский не знаком с этим изданием. А это знакомство уже одно само по себе предохранило бы его от многих заблуждений. Не говорим уже о том, что он тогда не отвергал бы потребности общинного владения землею во Франции, он, вероятно, не утверждал бы тогда, что леса вырубаются только в России, потому, дескать, что находятся в общинном владении (будто мало в России частных лесов, и будто не вырубаются они гораздо быстрее и безрасчетнее общинных или казенных). Чтобы сколько-нибудь оживить разнообразием свою статью и чтобы расширить лесохозяйственные сведения г. И. В-ского, мы приведем из ‘Земледельческой газеты’ свидетельство о том, что, например, в Пруссии частные земледельцы вырубают свои леса точно так же, как и наши помещики.

‘Прусское правительство сочло нужным предложить на обсуждение сельскохозяйственных обществ вопрос: необходимо ли принятие законодательных мер для засаживания сыпучих песков и для уменьшения вредных последствий, могущих произойти от дурного лесного хозяйства. Замечено, что в последнее время во многих частях государства число лесов, принадлежащих частным владельцам, стало уменьшаться с каждым годом, а вместе с этим увеличилось и пространство земель, состоящих из сыпучих песков’. (‘Земледельческая газета’, 1857 г., No 45, стр. 356.)

Укротите же ваш гнев против общинного владения, г. И. В-ский: вовсе не оно источник тех бед, о которых вы сожалеете, знаете ли даже? ведь и фермерство не спасает от них: и в Англии, при совершеннейшем развитии частной поземельной собственности и при системе ферм водятся такие землевладельцы, которые вырубают леса, как вы убедитесь, взглянув на 58 страницу ‘Земледельческой газеты’. Там вы прочтете следующее:

‘В Англии и Шотландии находятся большие пространства земель, когда-то покрытые густым лесом, в настоящее же время опустошенные и не приносящие никакого дохода…’

О, ужас! На кого, скажите, можно положиться в нынешнем веке? Мы надеялись было на англо-шотландского лорда с его майоратом: вот, мы думали, почтенный частный собственник, возлюбленный сердца нашего! Он бережет свои леса, возделывает землю как нельзя лучше при помощи своих фермеров, — он вводит всевозможные улучшения, — и что же? — о, какая измена! Он, бесстыдник, продает на вырубку свои рощи! А что касается до его заботливости об улучшении земель, мы не знаем, насколько сохранилось бы у вас, г. И. В-ский, расположения к английскому лорду, если бы вы знакомы были с Адамом Смитом. Как вам понравится, например, следующее место из Адама Смита:

‘Большой землевладелец (говорит он об английских лордах) редко бывает большой улучшатель земли. В средние века большой землевладелец был занят исключительно заботою расширить свои владения и защищаться против соседей. Ему недосуг было подумать об улучшениях земли. Когда водворение порядка и законности дало ему этот досуг, редко была у него к тому охота, и почти никогда не было качеств, нужных для такого занятия. Его личные и домашние расходы поглощали или даже превышали его доход,— чаще всего бывало последнее, и где же при этом нашелся бы у него капитал, нужный для улучшений? Если характер у него был экономный, он вообще находил выгоднейшим употреблять свои избытки на приобретение новых земель, нежели на улучшение старинных владений. Чтобы с выгодою заниматься земледельческими оборотами, нужна, как при всех коммерческих предприятиях, величайшая заботливость о малейших выгодах и малейших сбережениях, а к этому редко бывает способен человек, рожденный в богатстве, хотя бы имел по натуре наклонность к экономии. Положение такого человека скорее располагает его заняться украшениями, льстящими его фантазии, нежели думать о барышах, — ведь он не нуждается в деньгах. Богатство костюма, квартиры, экипажа, меблировки — вот предметы, о которых с детства привык он заботиться. Замашка, которую приобрели его мысли от такой привычки, оказывается и управляет им и тогда, когда он примется улучшать свои земли. Он украсит, быть может, 400 или 500 экров около своего дома, израсходовав на то в десять раз больше, чем будет после того стоить участок этот со всеми своими украшениями, и видит, что если бы вздумал он производить такое улучшение на всем пространстве своих земель, то обанкротился бы прежде, нежели исполнил бы десятую часть такого предприятия. Есть до сих пор в Англии большие поместья, со времен феодальной анархии непрерывно остававшиеся в руках одной фамилии. Надобно только сравнить настоящее положение этих поместий с участками мелких соседних собственников, чтобы без всяких других доказательств уже оценить, как мало благоприятствуют успехам земледелия столь обширные владения’.

Мы боимся, что Адам Смит подвергнется сильному окрику от г. И. В-ского. Вы невежда, вы не имеете понятия о политической экономии, г. Смит, прикрикнет на бедняка г. И. В-ский: понимаете ли вы, что вы делаете? Вы даете оружие против частной поземельной собственности приверженцам общинного владения!

Но мы успокоим гнев г. И. В-ского против Адама Смита замечанием, что с тех пор, как писал Адам Смит, английские лорды изменились довольно значительно к лучшему: многие из них заботятся об агрономических улучшениях, иные даже знают и толк в этом деле. Потому г. И. В-ский может не лишать их своей благосклонности. Но взамен того, пусть он не считает и общинников людьми неисправимыми: было время, лорды-собственники не улучшали земель, пришла надобность и возможность улучшений — стали улучшать. Точно так и наши общинники (подобно нашим частным собственникам-помещикам) не заботятся о таких улучшениях, как английские фермеры, — прийдет время, и будут заботиться. Тут разница между Россиею и Англиею зависит вовсе не от общинного владения, а совершенно от других обстоятельств. Доказательство тому у каждого из нас на глазах: хлебопашественные хозяйства по принципу частной собственности идут у нас ни на волос не лучше (напротив, хуже, если принять в соображение пропорцию средств), нежели хозяйства общинников, и дельных улучшений в первых вы увидите ничуть не больше, нежели в последних.

Ужели в самом деле так? А как же бы вы думали, — справьтесь только с ‘Экономическим указателем’, и узнаете это. Вот вам и пример. Г. И. В-ский воображает, что плодосменная система — единственная рациональная система, что она повсюду введена в Западной Европе, что трехпольное хозяйство остается только в России, и единственно только общинное владение землею мешает у нас водворению плодосменной системы, по этой причине он преимущественно и нападает на него: неудобно, говорит он, разводить вику и сорго при общинном владении, а вика и сорго для нас важнее пшеницы и овса, который сеют бестолковые общинники, не понимая необходимость заменить пшеницу турнепсами, овес соргом, а рожь чуть ли не георгинами. Да, г. И. В-ский особенно жесток к общинному владению за то, что им замедляется введение плодопеременного хозяйства, у частных собственников, говорит он, не так: плодопеременная система вводится в их хозяйствах без всяких задержек и замедлений. Прекрасно. Послушаем же теперь, что говорит в ‘Экономическом указателе’ один из сотрудников г. И. В-ского. Этот корреспондент, живущий в Подолии, г, Гейсман, одинаково с г. И. В-ским плодопеременную систему считает единственным порядочным способом хозяйства и рад был бы стереть с лица земли трехпольное хозяйство:

‘Под именем прогресса (говорит он) я разумею постепенное, но безостановочное устранение убийственной для земли и неблагоприятной по своим результатам трехпольной системы и заменение ее плодосменного. Что вы думаете, как далеко Подолия ушла до сих пор на этом поприще? Поверите ли, что здесь существует всего на 2 000 помещичьих имений — ну, угадайте сколько? 100, 50, 20, ну пять? нет, ну два? нет — одним одно плодосменное хозяйство. Виноват, действительно два, принадлежащие двум помещикам, но дело в том (и очень характеристическое дело), что один помещик завел его в имении своего соседа без его ведома и в его отсутствие. Майор Калокир Сулетицкий есть первый и покамест единственный в здешней губернии славянин, который завел в своем имении Хржановке плодосменное хозяйство’. (‘Эконом<ический> указат<ель>‘, No 3, стр. 56.)

Ну, что же хорошего будет, если мы уничтожим общинное владение, потому что оно мешает нам сеять вику, а потом и окажется, что бывшие общинники, став частными собственниками, получили равно столько же охоты к сеянию вики, сколько этой охоты у подольских частных собственников? Из двух тысяч частных собственников в кои-то веки один завел плодосменное хозяйство, а остальные 1 999 частных собственников смеются над ним, — прекрасно, давайте же кричать, что надобно уничтожать общинное владение, потому что, дескать, общинники не сеют кормового горошка, а частные собственники сеют! Милостивый государь, из 2 000 общинников также, вероятно, найдется хотя один такой, который сеет ваш любимый кормовой горошек.

Если бы г. И. В-ский читал иностранные книги, он избавился бы от многих ошибок, сказали мы сначала, потом увидели, что если б он даже не читал иностранные книги, а умел только справляться с ними, и то избавился бы от многих ошибок, потом увидели мы, что незачем уже говорить об иностранных книгах, — если б он читал хотя ‘Земледельческую газету’, и то было бы для него уже большое спасение, теперь видим, что куда уж говорить о чужих журналах, — если б он знал хотя то, что печатается в его собственном журнале, в ‘Экономическом указателе’ и в переведенных им книгах Тенгоборского, и то уж было бы для него большим выигрышем. Вот если б он знал, что говорит его подольский корреспондент в ‘Экономическом указателе’, он не стал бы думать, будто введение плодосменного хозяйства хотя на волос замедляется общинным владением. А если бы он помнил, что говорит переведенный им Тенгоборский о трехпольном хозяйстве во Франции (где господствует исключительно частная собственность в хлебопашестве), он не стал бы воображать, что частная собственность может хотя на волос ускорить распространение плодосменной системы.

У Тенгоборского, на стр. 50-й первого тома парижского изд. 1854 г., есть следующая таблица возделываемых земель во Франции:

1) Засеянные хлебом поля — 13 900 262 гектара

2) Виноградники — 1 972 340 ‘

3) Различные другие растения — 3 442 139 ‘

4) Под паром — 6 763 281 ‘

Замечаете ли вы хотя теперь, г. И. В-ский, какое употребление хотим мы сделать из этой таблицы?

Предчувствуем, судя по размеру сведений о земледелии, уже доказанному нами, что еще не замечаете. Ну так вот вам и разгадка, г. И. В-ский:

При трехпольном хозяйстве на каждый гектар, лежащий под паром, приходятся два гектара под посевом. Теперь, потрудитесь вычесть двойную 4-ю цифру таблицы из 1-й цифры, — или нет, лучше мы сделаем это, чтобы не утруждать вас такими мудреными задачами.

6 763 281

X 2

———-

13 526 562

Эта последняя цифра и есть цифра гектаров, принадлежащих трехпольному хозяйству в засеянных полях. Вычтем же ее из первой цифры:

13 909 262

— 13 526 562

————

373 700

остаток — 373 700 гектаров — и есть все количество, возделываемое во Франции не по системе трехпольного хозяйства. Каков сюрприз для вас? Попросите, г. И. В-ский, кого-нибудь проверить этот расчет, а то вы опять закричите, что он фантастичен и голословен.

Проверили? Верно? Да, верно.

Итак: в течение многих веков, преобладая во Франции, система частной собственности имела результатам введение плодосменной системы ‘а 373 700 гектарах из 20 663 543 гектаров, иначе сказать: благотворное влияние частной поземельной собственности на введение плодосменной системы таково, что в течение пяти или шести веков плодосменная система распространяется ‘а одну пятьдесят пятую часть распахиваемых земель, а на остальных пятидесяти четырех из пятидесяти пяти частей продолжает себе преспокойно упражняться трехпольное хозяйство.

После этого вы можете утверждать, что у нас, если б не общинное владение, быстро расширилась бы по всем пашням плодосменная система. Действительно, судя по примеру Франции, мы непременно должны уничтожить общинное владение и тогда, верно, насладимся прелестями плодосменной системы, по такому прогрессу: уничтожаем (в сентябре 1857 г.) общинное владение и — о радость, о восторг! — через 500 лет, в сентябре 2357 года — будем иметь по примеру Франции одну пятьдесят пятую часть своей пахотной земли с плодосменным хозяйством! bas общинное владение! vive частная собственность! Она подвинет нас в 500 лет на одну пятьдесят пятую часть черепашьина шага ближе к великой цели.

Если бы вы знали или понимали цифры, находящиеся в переведенной вами книге Тенгоборского, вы не стали бы воображать, что именно частная поземельная собственность развивает плодопеременную систему или что общинным владением поддерживается трехпольная система. Развитие одной, закоснелость в другой зависят от причин, не имеющих ни малейшего отношения к тому или другому принципу поземельного владения. Сравните Англию и Францию — там и здесь владычествует частная собственность, откуда же в Англии успехи земледелия, которых нет во Франции? В Англии прочный законный порядок, которого никто не осмеливается и никто не желает нарушать, потому что мирным путем законного требования и прения торжествует всякая сознанная обществом потребность, во Франции этого нет, там как ни ясно сознавай общество, как ни разумно доказывай оно необходимость реформы, реформа достигается только насильственным путем,— вот главное различие. Из него проистекают все остальные. Не одна плодопеременная система порождена в Англии мирным владычеством закона и справедливости — им порождено и внешнее могущество Англии, и честность отдельного лица в каждом звании, от министра до мелкого лавочника, от герцога до поденщика, и неутомимое трудолюбие (никто не отнимает трудового достояния), и прочное доверие к своим силам, основа всякой предприимчивости (никто не терпит обид, никто никого не боится: все уважают друг в друге права и закон и ожидают друг от друга такого же уважения), отсюда же и развитие городов, и фабрики, и торговля, и вследствие всего этого возможность с выгодою прилагать капитал к земледелию. Вот в чем секрет плодопеременной системы, а не в уничтожении общинного владения.

Но мы заговорили с г. И. В-ским патетическим тоном, а элементарные уроки должны быть чужды патетизма: их достоинство — наивозможная простота языка. Начнем же опять говорить как можно проще. Беседа с г. И. В-ским шла у нас на последних страницах о Тенгобореком, а прежде об ‘Экономическом указателе’, продолжать речь о Тенгобореком дело излишнее: уже достаточным числом примеров внушили мы т. И. В-скому, что не мешало бы, начиная спор с нами, узнать факты, излагаемые в переведенной им книге, теперь для его пользы надобно подтвердить ту же истину относительно издаваемого им журнала и доказать, что также хорошо было бы ему знать то, что написано в ‘Экономическом указателе’.

Вот, например, в первой статье мы сказали, что возникновение пролетариата произвело много государственных бедствий и в Англии и Франции, [а более или менее и в других западных государствах,] и грозит этим странам новыми смутами, жесточайшими прежних, потому что с одной стороны, требования пролетариев остаются все еще неудовлетворенными, а с другой стороны, число пролетариев все увеличивается и, главное, возрастает их сознание о своих силах и проясняется их понятие о своих потребностях. Это кажется вздором г. И. В-скому: в пролетариях нет никакой закваски смут, говорит он: они ничего особенного не требуют и совершенно успокоились. Ах, если бы это было так, если б Англии и Франции вашими устами мед пить, г. И. В-ский! — но как примирить ваше мнение о безмятежном счастии мирного и скромного пролетариата со следующими фактами, сообщенными вашим прекрасным журналом:

‘В настоящее время во многих местах (в Англии) заметно волнение рабочего класса: по новым известиям более 2 500 ткачей оставили свои мастерские в Дрогеде, ливерпульские каменщики также оставили свою работу, требуя возвышения заработной платы до высоты ее в Лондоне и Манчестере, то же самое сделали тамошние плотники, некоторые получили уже такую плату, какую они желали. На континенте часто появляются подобные же попытки, а из Берлина пишут, что там напали на след формального заговора, по которому работники должны были в один и гот же день бросить работу во всех промыслах в Германии, Бельгии и Швейцарии. Полиция приняла против этого меры, но, к счастию, до сих пор ничто не показывает опасности, и подобное намерение едва ли сделается повсеместным. Тем не менее нужда может понудить ко многим поступкам, как она понуждает к переселению, хотя не везде равно удачному’. (‘Эконом<ический> указ<атель>‘, No 24. стр. 552.)

‘Городское население при излишней густоте своей подвергается иногда невыгодам и неудобствам волнения, пример которого мы видим в настоящее время в сходках рабочих в Англии. Мы говорили о некоторых из них. 7-го февраля в Кларкуеле (Лондоне), в зале умеренности (Temprance hall), происходила новая сходка под председательством Н. Портера. Несчастное положение этого класса народа представлено в самом ярком свете. Причиною нынешних страданий ораторы представляли ‘давний застой в плотничьей и других работах’. Единственная надежда тех, которые не могут найти себе работы, остается переселение в Австралию, Новую Зеландию и Канаду, в этом духе готовятся и прошения в обе палаты парламента, к которым рабочие обращаются с просьбою — доставить им даровый проезд в колонии. По всей вероятности, эта просьба будет уважена. 9 февраля была новая сходка рабочих без места в Смитфильде (Лондоне). Предложения, принятые ими, сопровождались большим волнением и состояли в том, чтобы обратиться с просьбою о помощи к приходам. По окончании сходки они действительно отправились отдельными толпами со знаменами, на которых были написаны имена их приходов. Большею частию, впрочем, они получили отказ в помощи, но в частных случаях не раз рабочие получают требуемое ими удовлетворение, как, например, в Сильверделе (Северостаффорском графстве) работники на копях получили прибавку к их заработной плате, отказавшись в числе 250 от работы до исполнения их требования, основанного на повышении цены железа’. (‘Экономич<еский> указат<ель>‘, No 7, стр. 147.)¹².

‘В Лондоне на прошлой неделе, с дозволения городского начальства, происходило собрание рабочих без места на одной из рыночных площадей города (Смитфильдской) под открытым небом. Число собравшихся таким образом рабочих простиралось до 5000, и, несмотря на то, в этой толпе не произошло ни малейшего беспорядка. Главная цель собрания состояла в том, чтобы обратить внимание публики на жалкое положение мастеровых, лишившихся работы. Много красноречивых выражений и энергических мыслей было высказано здесь рабочими, которые вообще показали более образования, нежели можно было ожидать от них. Главная идея состояла в применении начал товарищества к рабочему классу. Эта в основании своем правильная идея, впрочем, не всегда ясно представлялась уму говорунов сходки, одно только резко и определенно высказывалось всеми — это нападки на законы, стесняющие переход земли из рук в руки. Вообще, начинающееся движение напоминает несколько лигу против хлебных законов, хотя здесь еще пока не видно достойных коноводов. Государственная ошибка прежнего времени, допустившая так называемые законы о бедных, может окупиться Великобритании очень дорого, тем более, что масса людей, имеющих право на пользование подобным доходом, очень велика. По показаниям ‘Национального великобританского общества людей без места’, в настоящее время в Лондоне считается 35 000 таких бедняков, из которых наиболее каменщиков (15 000) и плотников (2000), Сходка подобного рода уже не первая и не последняя, и все участники обращаются обыкновенно к помощи приходов, и без того очень обремененных. Кроме того, в их решениях все резче и резче обозначается мысль работы от правительства и общих мастерских, образец которых отчасти представляют рабочие дома самой Великобритании. (‘Эконом<ический> указат<ель>‘, No 4, стр. 75.)¹³.

‘Труд, этот главный, или — лучше сказать — единственный источник народного богатства, в своем развитии подвергается многим случайностям, видоизменяющим его проявления и поставляющим его в различные положения в отношении к общественной власти. Одною из таких случайностей есть умышленная остановка в работе, большею частию происходящая от недостаточной за нее платы. Эта остановка редко достигает своей цели, выказывая большею частию бессилие рабочего сословия, лишенного капитала и разнообразных знаний, какими обладает сословие предпринимателей фабрикантов. В настоящее время во многих местах Швейцарии коалиции рабочих всякого звания, имеющие целью требовать возвышения заработной платы, принимают серьезный характер. Многие хозяева и подрядчики почти лишились через это всех своих работников.

‘Без всякого сомнения, это лишение только временное, и рабочие возвратятся к своим занятиям, как это мы видим в близких местах Германии. Так, во Франкфурте на Майне цирюльники безусловно возвратились к своим занятиям, но портные подмастерья, как один человек, оставили мастерские, требуя от хозяев увеличения жалованья на ¹/₃.

‘Подобное же решение приняли сапожники и кожевники города Майнца, хотя чрез это и подверглись полицейскому вмешательству, определенному в таких случаях местными законами. Это вмешательство, впрочем, едва ли может быть оправдано, с точки зрения науки, в делах, касающихся труда, который для полной производительности своей должен быть стесняем возможно менее’. (‘Эконом<ический> указ<атель>‘, стр. 452.)¹⁴.

Видите ли, ваш журнал чрезвычайно мало занят фактами о быте низших классов, он обнаруживает к ним самое холодное и пренебрежительное невнимание, однако ж посмотрите, сколько фактов, подтверждающих наше мнение, имели громкий отзыв в Западной Европе в течение менее нежели одного полугода, — имели такой громкий отзыв, что даже ваш столь невнимательный к ним, столь их чуждающийся журнал должен был занести их на свои страницы. А сколько фактов набралось бы, если бы вы хотя несколько внимательно следили за этою отраслью экономического движения! Да и в ‘Экономическом указателе’, при всей его невнимательности, собрано больше фактов этого рода, нежели приведено у вас — нельзя же нам было выписывать всего, слишком длинны были бы выписки. Но, ограничиваясь единственно теми фактами, которые замечены у нас в журнале, — мало того, из этих фактов ограничиваясь теми, которые выписаны у вас, какую мы можем со’ ставить картину для вашего назидания? Мы будем говорить подлинными словами вашего журнала:

‘В настоящее время во многих местах (Западной Европы) заметно волнение рабочего класса, рабочие оставляют свои мастерские, требуя повышения заработной платы, в Берлине открыт даже формальный заговор, по которому работники в один и тот же день должны были бросить работу во всех промыслах о Германии, Бельгия и Швейцарии. Вообще начинающееся движение напоминает лигу против хлебных законов. У них бывают многочисленные сходки, сопровождаемые большим волнением, на этих сходках несчастное положение этого класса людей выставляется в самом ярком свете, они требуют помощи и большею частью получают отказ. Главная идея рабочих при этом волнении — применение начала товарищества к рабочему классу. Кроме того, в их решениях все резче обозначается мысль работы от правительства и общих мастерских. Правительства Западной Европы прибегают к полицейским мерам против этого движения, принимающего серьезный характер. Такое вмешательство едва ли, впрочем, может быть оправдано’.

Эта характеристика составлена из подлинных слов вашего журнала. Помнили ли вы, что говорит ваш журнал, и если помнили, понимали ли? ‘Рабочий класс в Западной Европе волнуется, требуя применения начал товарищества к своему труду, все резче и резче провозглашая потребность работы от правительства и общих мастерских’, — ясен или нет смысл движения? Что сказано этим? Сказано то, что в рабочем классе Западной Европы все более и более разливается убеждение в необходимости droit au travail, ateliers nationaux {Право на труд, национальные мастерские, — Ред.}, разливается идея люксанбургских конференций. Ясно ли это для вас, г. И. В-ский? Но какова сила этого движения? ‘Открыт заговор, обнимающий всю восточную половину Западной Европы, простирающийся от Берлина до Бельгии и Швейцарии’ — не беспримерно ли по громадности такое явление? Да что тут говорить, вы сами сравниваете его с ‘лигою против хлебных законов’ — то есть с могущественнейшим и разумнейшим и успешнейшим из всех стремлений Англии в последнее двадцатипятилетие.

[И это еще только начало: дело еще ‘начинает принимать серьезный характер’ — так оно уже равняется еще в своем зародыше с могущественнейшими явлениями западноевропейской истории — какова же будет его сила, когда он соберет все силы, которые начинают приливать к нему?]

Вы в своем журнале придаете такую силу и глубокость этому движению, что характеристика, доставляемая вами, далеко превосходит резкостью те слова, которыми выражались мы об этом движении. Мы говорили об Англии и Франции, — вы прибавили сюда Бельгию, Швейцарию, Германию. Мы говорили, что это стремление сильно, — вы сравнили его в настоящее время по силе с могущественнейшим из всех событий и стремлений новейшей английской истории и прибавили, что это еще только зародыш, который развивается, а когда он разовьется, так еще не то будет.

Ваш журнал далеко превосходит нас относительно оценки силы и глубины этого движения.

Не потому ли вы и спорите против нас, что наши убеждения кажутся вам слишком еще бледными, слишком умеренными? Вы, по всему видно, относитесь к нам так, как, например, Щедрин относится к прежним сатирикам. Мы говорим ‘частная собственность имеет значительные выгоды, но выгоды общинного владения более значительны: стремление к общинному началу довольно сильно п Западной Европе’. Вы возражаете: это пустяки, мы обращаемся к переведенной вами книге, к издаваемому вами журналу, чтобы понять смысл вашего неудовольствия, чтобы увидеть, в чем заключается наша ошибка, — и оказывается что же? — оказывается из переведенной вами книги и издаваемого вами журнала, что мы должны были сказать: ‘частная собственность имеет очень незначительные выгоды, а выгоды общинного владения несравненно более значительны, стремление к общинному принципу чрезвычайно сильно в Западной Европе’. Действительно, перед столь сильными выводами, следующими из фактов, доставленных нам вами, наши прежние слова кажутся слабыми, бледными.

Но, скажет нам читатель, мы забыли о французских земледельцах, выписки из ‘Экон<омического> указ<ателя>‘ относятся к Англии, Германии, Бельгии и Швейцарии, а не к Франции, о которой шло дело. О, что касается до Франции, то тут не нужно много говорить: в возражениях нам г. И. В-ский соглашается, что движение в пользу общинного начала во Франции сильнее, нежели в Англии, — а если в Англии оно, как видно из ‘Экон<омического> указ<ателя>‘, чрезвычайно сильно, то какова же должна быть его сила во Франции?

‘Но это все говорится о пролетариях вообще, а не в частности о земледельцах во Франции, скажет читатель, г. И. В-ский в своих возражениях говорит, что положение земледельцев во Франции прекрасно и без общинного начала’. Но ведь известно, что лучшее блюдо надобно оставлять на закуску, — мы так и сделали. Каково состояние земледельцев и земледелия во Франции, может г. И. В-ский видеть из следующих слов своего журнала:

‘На всем пространстве от Арраса до Пиренеев, от Гавра до Тулона вы не встретите тех прекрасных сельских картин, которые поражают вас в Англии. Окрест красивых и бойких городов не раз встретите вы полуразвалившуюся хижину, и редко глаз ваш отдыхает на виде прекрасного скота, каким славятся устья Рейна или Швейцарии. Правда, взамен того красуются на выставках лионские ткани, валансьенские кружева, дорогая бронза и тонкие сукна, но этот блеск и роскошное производство не заедают ли средства тех бедных поселян, которые влачат скудную жизнь свою среди дорогой обстановки, постоянно тревожимые видом нестерпимых для них благ и постоянно стесняемые в беспрепятственном пользовании своим трудом? Отчего же эта безотрадная картина в прекрасной стране?’ (‘Экономический указатель’, No 3, стр. 52.)¹⁵.

По обыкновению везде и во всем видеть единственно таможенный вопрос, ‘Экон<омический> указ<атель>‘ извлекает из этой грустной картины свое ‘вечное нравоучение: вся беда происходит от тарифа. Легко сообразить, достаточно ли такое объяснение. Причины бедствия гораздо глубже: мы видели, что для огромного большинства французских земледельцев (поселян) невозможны не только никакие улучшения почвы и улучшенные орудия производства, но невозможно даже содержание ни одной лошади для земледельческих работ. Что *же касается цветущего положения полей в Англии, из этого еще напрасно заключать о благоденствии работников: поля в Англии лучше французских, а земледельцы работники терпят более нужды, нежели во Франции. С этим не будет, вероятно, спорить даже г. И. В-ский.

[Но предвидим, что выписки из ‘Эконом<ического> указ<ателя>‘ могут не убедить его: он уже отрекся от Тенгоборского, быть может отречется и от ‘Эконом<ического> указателя’, скажет, что ‘Эконом<ический> указ<атель>‘ сообщает не точные сведения, ошибается. Для предупреждения такой беды приведем выписку из первой книги о французских <поселянах>, какая попадется нам под руку. Протягиваем руку — что такое? ‘История поселян во Франции’ Лэймари. Ну, беда нам! Лэймари такой человек, который утверждает, будто все на свете прекрасно, по его словам, все французские писатели слишком мрачно смотрят на вещи, — чуть скажете вы слово в осуждение чего бы то ни было, Лэймари рассердится на вас не меньше, чем рассердился на нас г. И. В-ский за защиту общинного владения, — это такой оптимист, что заткнет за пояс самого доктора Панглосса, утверждавшего, что ‘все идет наилучшим образом в наилучшем из всех возможных миров’. С унынием развертываем книгу Лэймари, предчувствуя, что слишком неудачный случай, подсунувший нам ее под руку, будет причиною совершенной нашей погибели: опровергнет, решительно опровергнет Лэймари наше мнение о невыгодном положении французских поселян. Однако, будь что будет, читаем:

‘1789 год (говорит Лэймари) ниспроверг все учреждения старинного общества: как сокрушил он организацию промышленного класса, так разрушил он и остатки феодального механизма относительно земледельческого класса. Предоставленные самим себе, без руководителей, без учреждений, без советов, городские рабочие стали жертвою конкуренции. Лучше ли были плоды реформы 1789 года для поселян? Никто не осмелится утверждать, что они были лучше. И в селах, как в городах, исчезли злоупотребления, быть может, даже узы, от которых избавились земледельцы, были более стеснительны, но положение поселян осталось так же не устроено, как и положение городских работников, и не заменились новыми учреждениями прежние учреждения, низвергнутые во имя справедливости. Мануфактурный работник едва имеет средства для прокормления своего семейства, предан на жертву страшным случайностям болезни и недостатка работы, а земледелец, в вознаграждение труда, не менее тяжелого, нежели труд волов, которыми он пашет, получает едва достаточный для своего прокормления кусок черного и грубого хлеба. Почти на всем пространстве нашей земли поселянин живет еще как прежде в дрянной избушке, без мебели, без белья и в некоторых местах делится своим жилищем со своим скотом. Привычки его грубы, язык его кажется варварским для слуха горожан, которые, впрочем, еще смотрят на поселянина как на существо низшей породы, как на парию, с которым лучше иметь как можно меньше сношений. Между поселянином нашей эпохи и поселянином XII века разница только почти в том, что первый платит свои подати не как человек податного сословия, исключительно обложенного податью, а как гражданин: во всех других отношениях положение земледельца почти не улучшилось’. (Leymarie. Histoire des paysans. Paris {Лэймари, История крестьян, Париж.}, 1856, ч. 2, стр. 648—9.)

Закрываем книгу Лэймари с унынием, но вовсе не тем унынием, какого ожидали: не опровергает, а слишком, слишком подтверждает он наши слова о положении французских поселян.

А между тем, большинство поселян во Франции все-таки еще живет лучше, нежели большинство, этого сословия в Англии.

Мы надеемся, что читатель не выведет из наших слов заключения, противного истине и представляющегося гибельным в наших глазах. Изображая жалкое положение французских поселян, мы вовсе не то хотим сказать, что в других землях живут поселяне лучше: напротив, благодаря тому великому благодеянию новой французской истории, у большинства их есть свои участки земли, они живут вообще лучше, нежели в других странах Западной Европы, о сравнении же их быта с бытом поселян в странах менее цивилизованных не может быть и речи. Смысл приведенных нами фактов заключается не в отрицании выгод, какие имеет Западная Европа над другими странами, а в том, что эти выгоды слишком мало еще переданы в достояние массы населения. Масса населения видит это, в Западной Европе она понимает, что до сих пор подобно бедному Лазарю питалась только крохами, падающими со стола цивилизации, не сбросить блюда с этого стола, а занять место за ним хочет она, хочет, чтобы кушанье подавалось в гораздо большем количестве, чтобы достало его для всех, — пусть оно <менее> будет изысканно богато, нежели бывало приготовляемо для немногих почетных гостей, только пусть оно будет обильно, вкусно и сытно. Вчера 100 франков истратили вы для обеда пяти человек, потому что эти пять человек непременно хотели кушать индюшку с трюфелями и страсбургский пирог, но ныне за стол садятся сто человек, и вы можете накормить <их> сытно и вкусно, — прикажите вашему повару бросить мысли о трюфелях, пусть он приготовит тот суп с курицею, который некогда обещался сделать блюдом каждого поселянина Генрих IV.

Несправедливо было то, что с пира западной цивилизации доставались поселянам только крохи, но все-таки и крохами питаться лучше, нежели не иметь ни крохи, а последнее положение неизбежно в странах мало цивилизованных. Повторяем: каково бы ни было положение французского поселянина, все же не только он, но и английский поселянин, который живет хуже французского, живет все-таки гораздо лучше, нежели поселянин менее цивилизованных стран: он пьет чай — после одного этого факта уже нечего говорить об остальном.

Для людей, постоянно читающих ‘Современник’, вовсе не нужна такая оговорка: они знают наш образ мысли о том, какая страна более благоденствует, та ли, в которой при малых средствах и при невыгодных обстоятельствах есть высокое развитие цивилизации и соединенных с нею благ, или та страна, в которой есть все материальные залоги благоденствия, но нет сил, даваемых цивилизациею для пользования этими залогами. После этого, надеемся, и те, которые мало еще были знакомы с нашим образом мыслей, не ошибутся в смысле наших слов, когда мы скажем:]

Положение французского земледельца вообще таково, что он может воспользоваться для усовершенствования своего хлебопашества только ничтожною частью тех средств, которые уже найдены наукою, и потому в гораздо меньшей степени, нежели следовало бы, наслаждается теми удобствами, которые имеет в своем распоряжении промышленность.

Из пяти французских поселян у трех есть свои участки. Это хорошо, но недостаточно: надобно, чтобы каждый земледелец мог трудиться для собственной пользы, а не для чужой пользы. Надобно, чтобы остальные два из пяти земледельцев также приобрели поземельное достояние.

Между тем, раздробление земель уже таково, что большая половина поземельных владельцев не может даже действовать сохою на своем участке и содержать лошадь для земледельческих работ.

А техника предлагает бросить соху, орошать и осушать поля, иметь улучшенные, породы скота и производить над землею усиленные удобрения, жать и молотить, машинами, наконец даже пахать паровым плугом — все это доступно только хозяйству огромного размера, располагающему значительными капиталами.

Из 4 100 000 землевладельцев Франции только 36000 имеют эти средства.

Ясно ли теперь положение остальных 4 064 000 землевладельцев? Они или должны отказаться от возделывания своих участков, или соединиться в общества для обработки земель. Иначе производство для ‘их разорительно, одни из самых основных законов всякого производства таков: как скоро существует улучшенный способ, все, кто производит не по этому улучшенному способу, остаются в убытке.

Потому-то теперь каждый рассудительный французский экономист, к какой бы школе ни принадлежал он, видит выгоду земледельческих союзов во Франции.

Но что мы говорим о Франции? Мы далеко отстали от Франции в экономическом движении, и, однако же, практические люди думают, что даже у нас настало время, когда земледельческие товарищества были бы не лишены выгоды. Два месяца тому назад мы приводили мнение Гакстгаузена, советующего позаботиться об устройстве земледельческих союзов между поселянами, вот мнение другого человека — он идет уже далее и советует даже мелким помещикам вступать в союз для земледельческого производства:

‘Желательно бы только, чтобы между мелкопоместными помещиками, вообще между жителями одного селения и даже между соседними селениями, было побольше общественности. Помещики одного селения могут иметь одну общую ригу и молотильню, одну жатвенную машину, соломорезку и т. д. точно так же, как они имеют один выгон, одного пастуха. Несколько соседних селений могут сообща заводить больницы, сельские школы, библиотеки. Мы все дожидаемся, чтобы нас принуждали и об нас заботились, между тем как надобно уметь самим нам заботиться о своей пользе’. (‘Земледельческая газета’, No 19, стр. 146. Александр Смирнов из сельца Никитинское.)¹⁶.

Если у нас, где так незначительна еще возможность приложения капитала к земледелию, выгодно было бы вступать в земледельческие союзы, — и кому же? помещикам, хозяйство которых у каждого во всяком случае имеет несколько десятков десятин, то есть ли логическая возможность сомневаться в потребности подобных союзов во Франции, где необходимость приложения капитала к земледелию гораздо ближе чувствуется каждым и где разве один из ста землевладельцев имеет участок земли, достаточный для действия хотя бы простого и не усовершенствованного плуга?

Вероятно, теперь не будет отрицать этого сам г. И. В-ский, вероятно, он, по прочтении этой статьи, не будет отрицать многого из того, что отрицал, начиная свои возражения. Да и вообще мы не знаем, будет ли он отрицать что-нибудь в наших мнениях, которые казались ему совершенно нелепыми, когда он, три месяца тому назад, начинал свои возражения. Мы согласны с ним, что, собственно говоря, он начал спорить против нас единственно по недоразумению: ему, видите ли, сначала показалось, будто в тех шести положениях, которые мы просили его принять или опровергнуть, заключается нечто нелепое и страшное, а потом он увидел, что наши мысли ограничиваются ‘очень скромными утверждениями’ — это правда, мы уже сделали догадку, что г. И. В-ский спорит против нас только потому, что идет гораздо дальше нас а признании общинного принципа, и действительно, в его последней статье (‘Экон<омический> указ<атель>‘, No 29) есть места, после которых наши ‘утверждения’ должны показаться ‘очень скромны’.

Например, читатель помнит описание устройства уральцев в наших извлечениях из Гакстгаузена. Вся их область составляет одно целое, не раздробленное ни на какие участки и принадлежащее нераздельно всему племени. Каждый взрослый мужчина (козак) из этого племени участвует в пользовании всеми угодьями этого общего достояния. Кажется, это общинное владение? Кажется, тут есть-таки довольно очевидное применение общинного начала? А г. И. В-ский, рассказав, по нашему переводу, об устройстве уральцев, восклицает: ‘и вы считаете это, г. критик, применением общинного начала? Едва ли. Можно уверить, что общинное начало здесь не существует’. Почему же? ведь здесь есть общинная собственность? ‘Но здесь нет общего устройства труда’. Действительно нет. ‘Другое дело, при пахоте в Падовке, где пашут все поле общинными плугами’. А, так вот что! г. И. В-скаму мало общинной собственности, ему нужен еще общинный земледельческий труд, — иначе сказать, организация земледельческого труда, l’organisation du travail champtre.

[Это хорошо, мы сами этого желаем, — но не решались требовать, потому что факт изменения быта должен совершаться с согласия и по желанию большинства заинтересованных в том людей, а мы думаем, что большинство русского земледельческого сословия еще не желает общинного труда, по незнакомству с его выгодами. Мы думаем, что надобно объяснять эти выгоды, и когда распространится в массе убеждение, которое нам кажется полезным для всего сословия, — тогда, и только тогда — с богом, совершай нововведение! Но г. И. В-ский решительнее нас: по его мнению, стоит ли и дорожить общинною собственностью, когда при ней нет общинного производства. Прекрасно! Вы идете дальше! Мы отстали от вас — Вы теперь уже не последователь узкой школы Ж. Б. Сэ, вы передовой человек последовательного, неуклонного проведения общинного начала! Мы не решаемся следовать за вами так далеко, но мы желаем, чтобы скорее ваше прекрасное убеждение распространилось в массе, распространяйте его, мы всеми силами будем помогать вам — и счастливейшим днем в нашей жизни будет тот день, когда мы почтем себя в праве требовать подобно вам общинного производства. Но мы почтем себя в праве требовать этого только тогда, когда это может быть исполнено с согласия и по желанию большинства русских земледельцев].

Но действительно ли г. И. В-ский желает общинного земледельческого производства? Да, он, действительно, считает его полезным. Объяснив, что работать сообща удобнее, по его мнению, нежели владеть землею сообща, он продолжает:

‘Мы считали долгом высказать все это для того, чтобы не видели в нас противника общественного владения во всех его формах, напротив, многие из них мы считаем в высшей степени полезными и плодотворными для народного хозяйства: наши артели, западные промышленные товарищества, толоки, шейтели и т. п. мы считаем весьма рациональными. Но между этими формами труда и общественным пользованием (т. е. общинным владением?) землею разница неизмеримая’.

Действительно, между общинным владением без общинного производства и общинным владением с общинным производством разница неизмеримая. Первое только предотвращает пролетариат, второе кроме того и содействует возвышению производства. [Вторая форма гораздо выше и благотворнее первой, но она у нас еще не существует в привычках земледельца, надобно пока ограничиваться советами ему о пользе этого дела, а поставлять его необходимостью еще рано. Другое дело общинное владение. К нему наш земледелец привык, защищая его, мы не налагаем никаких новых требований на земледельца, — мы только объясняем, что принцип, к которому он привык, — хороший принцип, и только стараемся удержать некоторых поверхностных экономистов отсталой школы от усилий [заменить] существующее хорошее менее хорошим, от усилий, конечно, благонамеренных, но не обдуманных.

Вот почему мы, не уступая никому в признании выгод общинного производства, не можем следовать за г. И. В-ским в требовании такого производства. Но изумительно для читателя, не начитавшегося экономистов школы Сэ, каким образом г. И. В-ский, признавая общинное производство, может нападать на общинное владение, служащее необходимым основанием и первою ступенью к общинному производству. Ведь известно, что переход от исключительного поклонения принципу индивидуализма к принципу братства имеет следующие три степени:]

1. Общинная собственность или владение без общинного производства и потребления. Например, двум братьям достается по наследству дом. Они владеют им нераздельно, но каждый может жить при этом особенным хозяйством и занимается своим особенным промыслом. Они делят доходы.

2. Они могут иметь общую мастерскую, но жить все-таки отдельными хозяйствами. Они попрежнему делят доходы.

3. Они могут иметь одно хозяйство. Тогда они уже не считаются деньгами. Один купит фунт чаю, другой вместе с ним пьет его. ‘У нас деньги общие’.

Уладиться им в первом гораздо легче, нежели согласиться на второе. Уладиться во втором им гораздо легче, нежели согласиться на третье.

Точно таковы же и логические степени:

1. Признание возможности и выгодности общинного владения, но с отвержением возможности общинного производства и общинного владения: доход с собственности легко высчитать, и чтобы не ссориться за него, не нужно даже ровно никакой добросовестности, а нужна только забота о собственной выгоде. То же самое надобно сказать и о ремонте или улучшении собственности: доход с дома легко высчитать до последней копейки, расходы то управлению и ремонту тоже, также только забота о собственной выгоде нужна для того, чтобы решить, какие пристройки нужно сделать.

2. Гораздо труднее условие для допущения общинного производства. Контролировать употребление и усердие труда нельзя — это не внешний осязательный факт, его нельзя доказать или опровергнуть юридическим образом. Тут нужно доверие друг к другу. Многие отвергают возможность успешного общинного производства: тут-де человек всегда будет лениться, потому что не вся выгода от его труда достается ему, и притом ему достается часть выгоды от чужого труда: ‘пусть-де другие надсаждаются — работают, а я буду себе лениться’.

3. Еще труднее допустить возможность общинного потребления. Мало тут условий, достаточных для успешности общинного производства, мало доверия к взаимной честности, мало и нравственного убеждения в выгодности дела, тут нужны другие пружины, чтобы я захотел жить не так, как лично мне приходит фантазия жить, а как требует жить разум и экономический расчет, чтобы я захотел отказаться от многих своих прихотей. Такие побуждения существуют в семействе, но чрезвычайно многие сомневаются в том, возможны ли они вне семейного круга.

Но об этих мнениях надеемся поговорить после. Здесь нам довольно доказать, что вторая степень (общинное производство), принимаемая г. И. В-ским, невозможна логически без признания, а фактически без существования первой степени, именно общинного владения, отвергаемого им.

Впрочем, доказывать это почти лишнее дело после анекдота о пароходном обществе и г. Иванове, рассказанного ними выше. Пароходы и касса этого пароходного общества находились в общинном владении всех акционеров, — и кассир общества справедливо сказал г. Иванову, что без этого условия — без общинного владения всем принадлежащим обществу — невозможно никакое акционерное общество.

Возьмите какой хотите пример общинного производства — вы увидите, что оно невозможно без общинного владения какою-либо недвижимою собственностью, по крайней мере в Европе, — об островах Тихого океана мы не говорим, там, говорят, не нужно никакого труда и никакой собственности, повсюду растут хлебные деревья и на них висят готовые печеные булки с миндалем и без миндаля, по вкусу каждого. Этот рассказ об островах Тихого океана — утопия, скажет г. И. В-ский. А разве вы не верите утопиям? — скажем мы ему в свою очередь и докажем ему в следующей статье, что он величайший утопист, какой только существовал со времен Томаса Моруса, выдумавшего первую утопию. Но то будет еще после, а теперь нам нужно только доказать, что в Европе общинное производство не может существовать без общинного недвижимого владения. Петр и Иван хотят вместе заняться деланием папиросок на продажу — кажется, трудно придумать производство, которое требовало бы меньше места и меньше затраты капиталов на движимое или недвижимое имущество. Купили они четвертку табаку, сотню гильсов, — и все приготовления кончены, нужно взять им только по палочке для набивки табаку да достать клочок ваты, продадут сделанную сотню с барышом, купят две четвертки табаку, сделают две сотни папиросок и т. д. А позвольте спросить, где они будут заниматься набивкою папирос? Не на улице же, не на лестнице же. Целой комнаты для этого дела, положим, много, но все же нужно иметь хотя один из тех ‘углов’, которые описывал между прочим покойный Бутков. Этот угол — для чего он нанят? Для того, чтобы было где присесть Петру и Ивану для выделки папирос. В чьем же он владении? В общинном владении вышереченных Петра и Ивана. Вот вам и есть недвижимое имущество в общинном владении. Возьмите какой хотите другой случай общинного производства, вы увидите, что основанием его должно быть общинное владение чем-нибудь недвижимым. Например: Петр и Иван, бросив выделку папирос, вздумали быть носильщиками. Тут нужно еще меньше припасов, нежели для папирос — веревка для обвязывания переносимых вещей, — вот и вся история. Как бы не вся история! Купили они веревку и носят целый день мебель с рынка к покупщикам. Кажется, нет на свете ничего имеющего менее связи с недвижимостью, нежели ремесло носильщика? Погодите, Пришла ночь. Неужели бросить на ночь веревку на лестнице квартиры? Нет, она пропадет, нужно ее спрятать в чулан, места нужно для того мало, хозяйка даром дала веревке место в своем чулане — но ведь все-таки веревка заняла хотя вершок места в чулане или под кроватью Ивана, — я вас спрашиваю: чем занят этот вершок места? Общинного собственностью Петра и Ивана, веревкою. Я вас спрашиваю: в чьем же владении теперь тот вершок места? В общинном владении Петра и Ивана. Я вас спрашиваю: движимое или недвижимое имущество этот чулан и каждый вершок его пола? Недвижимое. Теперь скажите: есть или нет у Петра и Ивана в общинном владении недвижимое имущество?

Вот, видите ли, какая странность: носильщики, делатели папирос не могут обойтись без общинного владения хотя какою-нибудь недвижимостью, а г. И. В-ский допускает возможность общинного производства в земледелии без общинного владения.

Как мог произойти такой странный случай? Как мог он произойти, побеседуем с вами, читатель, в следующей статье, в которой рассмотрим, между прочим, возражения г. И. В-ского против общинного поземельного владения — и там, между прочим, увидим, что иные из них не имеют и не могут иметь ровно никакого применения не только к общинному поземельному владению, но и ровно ни к чему на свете, а все те, которые имеют хотя малейшее значение, относятся вовсе не к общинному владению, отвергаемому г. И. В-ским, а к общинному производству, им принимаемому, и в гораздо большей степени, нежели к земледельческому союзу, применяются к акционерным компаниям, так что если бы они в самом деле были значительны, то давно обанкротились бы все компании на акциях.

Тут же, между прочим, мы разрешим интересный вопрос об отречении г. И. В-ского от Тенгоборского и о комплименте, которым оканчиваются его статьи, начавшиеся столь грозно, а также и о ближайших причинах его прискорбного намерения ‘оставить перо’ и не ‘продолжать словопрения’.

Но пока мы будем, писать разбор его возражений против шести положений, которыми оканчивалась наша первая статья, чем же займется он? Оставить его в праздности на целый месяц было бы противно правилам экономии, политической и всякой: праздность вредна, а время капитал, которого нельзя оставлять без приличной ему деятельности. Поэтому, пока мы будем писать разбор его ‘шестнадцати главнейших вредных сторон общинного владения’, он может заняться разбором следующих шестнадцати наших новых положений, извлеченных из нашей настоящей статьи, в честь отысканных им ‘шестнадцати главнейших вредных сторон общинного владения’.

1) Ученому, желающему выказать основательные знания по вопросу об общинном поземельном владении в России, вовсе не нужно знать ни одного сочинения об этом предмете, довольно прочесть извлечение из книги Гакстгаузена, сделанное в ‘Современнике’.

2) Множество французских пролетариев имеют недвижимую собственность.

3) Средняя цифра есть совершенный вздор, среднюю цифру выдумал ‘Современник’.

4) Сбор продуктов с земель, находящихся в общинном владении, никогда не достигает ценности даже 12 руб. сер<ебром> с десятины.

5) Батраком быть лучше, нежели собственником.

6) Адам Смит достоин порицания.

7) Пастушеских народов не существовало на свете — это все выдумки ‘Современника’.

Знать, сколько хлеба с десятины собирается во Франции и сколько в России, вовсе не нужно при споре о земледельческих вопросах.

9) Общинное производство возможно без общинного владения.

10) Кто перевел Тенгоборского, тот вовсе не обязан знать его.

11) Отречение от ‘Экономического указателя’ представляет некоторые выгоды.

12) Кто пишет без справок, впадает иногда в невероятные ошибки.

13) Bien rira qui rira le dernier {Хорошо смеется тот, кто смеется последний. — Ред.}.

14) Если г. И. В-скому угодно, чтобы мы не продолжали разбора его статей против нас, мы готовы это сделать, под тем условием, чтобы ‘Экономический указатель’ перестал нападать на общинное владение землею. На размышление об этом мы можем предоставить г. И. В-скому более двух недель, именно, его согласия на наши шесть положений, с которых начался спор, мы будем ждать до 21 сентября, то есть дня выхода No 38 ‘Экономического указателя’.

15) Если г. И. В-ский сделает то, что мы ему предлагаем, он может быть уверен, что мы не позволим себе ни малейшей тени насмешки над этим. Притом же он может выразить свое согласие в какой ему угодно форме, хотя бы и в обидной лично для нас, лишь было бы можно ‘ам видеть, что он обещается не нападать на общинное владение землею.

16) Некоторые из вышеизложенных пятнадцати положений г. И. В-ский, без сомнения, отвергнет. Но его выгода требовала бы, чтобы он согласился на положение No 14.

Так как его статьи против нас подписаны, то и мы считаем обязанностью выставить здесь свою фамилию.

Н. Чернышевский.

Статья, написанная нами два месяца тому назад, излагала единственно элементарные факты и понятия, тон ее с начала до конца был полемический. Характер настоящей статьи вовсе не таков. Передавая мнения, кажущиеся нам справедливыми, мы теперь уже не стесняем себя задачею не выходить из пределов политико-экономической азбуки. О г. И. В-ском мы упоминаем только на первых строках и потом оставляем полемику против него.

Полемику мы оставляем потому, что она уже достигла своей цели. Та услуга, которой мы требовали от нее эпиграфом ‘ предыдущей статье, оказана ею: формою будто бы жаркого спора возбужден интерес общества к вопросу, которым оно гораздо меньше занялось бы, если бы дело было изложено без полемической приправы. [Достигнута полемикою и другая цель, которую имели мы в виду: разоблачением невероятных промахов г. И. В-ского внушено публике предположение о том, из каких источников обыкновенно возникают у нас нападения на общинное владение. Отвержение средней цифры, отвержение дохода в 12 руб. сер<ебром> с десятины при общинном владении, признавание возможности общинного производства без общинного владения, открытие во Франции множества пролетариев, имеющих недвижимую собственность, (множество других редкостей того же сорта,— все это достаточно обнаружило, до какой степени ученый, взявшийся опровергать выгоды общинного поземельного владения, знал и понимал то, что говорил. После таких открытий даже те, которые готовы были бы восставать против общинного владения, призадумаются о том, удобно ли для их ученого имени делать эти вылазки, их будет, вероятно, останавливать мысль: ‘что подумает теперь публика о моих знаниях? она подумает: ‘этот человек товарищ г. И. В-ского по мнению, должно быть, это происходит оттого, что он товарищ ему и по основательности сведений’. Мы хотели, чтобы мысль г. И. В-ского останавливала писателей от необдуманных выходок против общинного владения, и, кажется, наша полемика достигла этой цели. В этом намерении также уже излишне теперь продолжать ее. А продолжать ее для других читателей тем менее нужно: едва ли кто из ‘их нуждается в новых примерах для составления твердых убеждений относительно знаний г. И. В-ского по вопросу о поземельном общинном владении. Но если бы кто, ради наслаждения диковинками, и пожелал, чтобы продолжали составление коллекции невероятных промахов г. И. В-ского, у нас, вероятно, недостало бы духа последовать такому желанию, как ни легко увеличить эту коллекцию в десять раз. У нас недостало бы духа ‘а то].

Притом же мы видим теперь г. И. В-ского в таком положении, при котором совестно было бы продолжать нападения на него. Целым месяцем долее назначенного срока ждали мы, не оправится ли он после ушибов, понесенных им от падений в ямы, которых такое множество он сам вырыл себе, но он все еще не оправился. Смутиться до такой степени, что не найти ни одного слова в оправдание себе, оробеть так, что не почувствовать отваги хотя бы исподтишка, хотя бы косвенным намеком задеть того, кому хотел бы заплатить ударом за каждый удар, — это самое жалкое положение в мире. Та школа, к которой принадлежал г. И. В-ский, когда еще мог возвышать свой голос, любит нападать на несчастных. Мы принадлежим к школе, которая обезоруживается видом злополучия, хотя бы злополучию подвергся человек вследствие собственных своих ошибок.

[Но его промахи, которые мы могли бы раскрыть для дополнения прежней коллекции, так очаровательны своею беспримерною наивностью, что, быть может, мы поддались бы искушению продолжать составление нашей кунсткамеры, если бы мы не убедились, что это занятие несовместно с характером труда, который остается нам представить читателю для придания совершенной несомненности преимуществам общинного владения. Насмешка сделала свое дело: возбудила интерес к вопросу, уничтожила всякое предубеждение в пользу противника, пользовавшегося авторитетом учености в известных кругах, внушила тем, которые готовы были бы подражать ему, что необходима для суждений об общинном владении хотя некоторая обдуманность, хотя некоторое знание предмета. Теперь должен начаться серьезный разбор возражений, представляемых против разделяемого нами мнения приверженцами старой школы. Мы должны пересмотреть все серьезные возражения, мы должны рассмотреть их выраженными в самой дельной форме, если хотим действительно упрочить торжество делу, которое считаем справедливым. Возражения, сочиненные г. И. В-ским против положений, заключавших сущность нашего мнения, нимало не соответствуют этим требованиям.

Собственно ему принадлежит в этих возражениях мало: почти все существенные мысли нашел он готовыми в различных французских трактатах о собственности. Но на его беду французские его руководители говорили вообще в защиту частной собственности против людей, доказывавших преимущество над нею общинного производства с общинным потреблением, кроме того, люди, против которых они спорили, выставляли теорию, противоречащую настоящим гражданским учреждениям их стран. Отношение г. И. В-ского к нам вовсе не таково. Во-первых, мы защищаем не теорию, противоречащую фактам, а факт против ошибочной теории, во-вторых, этот факт — общинное владение без общинного производства и общинного потребления, в-третьих, этот факт не владение вообще, а в частности поземельное владение, стало быть, ни движимой собственности, ни построек и фабрик мы не касаемся, в-четвертых, защищаемый нами факт не обнимает все пространство нашей территории, а только часть ее, между тем как другая часть ее находится в частной собственности. Значение этих различий не было соображено г. И. В-ским, и он вздумал применить к частному факту все те возражения, какие заметил в французских книгах, написанных против всеобъемлющих теорий. Читатель вообразит, какую степень дельности и применимости к спору сообщило его возражениям уже одно забвение этой разницы. Французы говорят против своих теоретиков: ‘это несбыточно’, — и он говорит нам то же, а мы просто защищаем факт, французы толкуют о невозможности отвергать движимую собственность, — и он все их толки о движимой собственности применяет к поземельному владению, французы восстают против общинного потребления с общинным производством, — и он все эти возражения опять применяет к делу, в котором нет и речи об общинном потреблении, французы толкуют, что нельзя же отнять у деятельного и даровитого (человека возможность богатеть, покупать землю, — и он применяет все это к нам, хотя общинное владение существует у нас в таком объеме, что никому не мешает покупать сколько угодно земли и богатеть сколько силы хватит, французы толкуют, что фактом нельзя пренебрегать для теории, привычкою для силлогизмов, — и он тоже, забывая, что в нашем деле мы стоим за факт, а он за одностороннюю теорию.

Но он не удовлетворился тем, что набрал всяких мыслей, какие попадались ему во французских книгах, без разбора, относятся ли они к делу, — он постарался еще лишить их всякого точного смысла на экономическом языке, этого достиг он, передавая их не в верном переводе, а в перифразах, с искажением терминологии. Например, французы говорят о собственности, он безразлично заменяет этот термин словами: владение, пользование, прочность, труд, хозяйство, производство, — и вместо мыслей, хотя не относящихся к делу, но все-таки имеющих ясный смысл, у него оказывается хаос понятий, не выражающих ничего определительного или составленных из слов, сочетание которых невозможно на языке науки. И этого мало: он прибавил от себя примеры, — и по незнакомству с делом выбрал для примеров факты, противоречащие его собственной мысли. Таким-то образом, вместо возражений против общинного владения, удалось ему составить что-то ни к чему не относящееся, во многих случаях непонятное, а в других свидетельствующее против его собственных мнений. Каким именем характеризовать общий смысл этих возражений, мы затрудняемся, потому что нельзя отыскать этого смысла’, но если уже надобно угадывать, чем скорее всего могут казаться эти возражения, мы думаем, что преимущественно могли бы они назваться возражениями против возможности акционерных компаний. Прибавим к этому, что почти все они оказываются основанными на отвержении средней цифры {Если г. И. В-скому будет угодно, мы возьмем какое угодно будет ему из его возражений и докажем, что оно или не может назваться возражением против чего бы то ни было, кроме средней цифры, или скорее всего может служить возражением против акционерных компаний. Некоторые из его возражений так удачны, что доказывают не только убыточность, но и совершенную невозможность акционерных компаний.

Чтобы эта характеристика была засвидетельствована хотя одним примером, приведем здесь его первое возражение против первого нашего положения:

‘Каждый участок земли имеет свои собственные свойства, свое исключительное положение, свой характер и свою физиономию (свойства, характер, физиономия, — все это одно и то же, вероятно, во французской книге туг употреблены агрономические термины, имеющие каждый особенное значение, г. И. В-ский перевел их так, что различие это утратилось и смысл фразы, как увидим, исказился), которую вполне изучить не легко и которая определяется только после долгого наблюдения и долгих опытов (нет, какой хлеб родится на каждом клочке удобной земли, вообще узнается опытным земледельцем с первого взгляда, другое дело определение химическою состава почвы с научною строгостью для статистических или химических соображений. Во французской книге говорилось, вероятно, или о трудностях составить кадастр, или о трудностях составить подробною геогностыческую карту целой области, а г. И. В-ский приложил это к трудности распознавать почву для посева, что вовсе нетрудно, за исключением чрезвычайно редких случаев). А такие наблюдения и опыты имеет интерес и даже возможность делать только собственник (ну вот мы и видим, к чему шло дело во французском подлиннике: вопрос шел о кадастре, и автор доказывал, что государство не может составить порядочного кадастра без помощи местных жителей, а как местные жители во французских селах большею частью собственники, то он и употребил слово ‘собственники’. Штука вся была в том, что, дескать, мимоездом и наскоро обозревающая целый округ административная кадастрационная комиссия не может хорошенько обозреть полей, которые в своих подробностях известны только местным жителям, вот это совершенная правда, а г. И. В-ский сделал из этой здравой мысли бог знает какую натяжку, противоречащую всем фактам, исказив ее смысл применением к делу, к которому она вовсе не прилагается), могущий передавать результаты своих изучений и опытов, касающихся известной местности, через целый ряд поколений (да разве все эти опыты и наблюдения не известны в целом околодке? Общинники ли, собственники ли жители села, разве каждый из них не знает очень хорошо почву округа, принадлежащего этому селу? Ну возможно ли спорить против таких наивностей, будто бы общинник и почву своего участка не может узнать, не знает, следует ли удобрять ее, пшеница или рожь родится на ней?) Какой интерес и какая возможность буравить почву, чтобы узнать ее наслоения (как это нужно для благосостояния русского или французского поселянина! Дело шло во французской книге о составлении геогностической карты, а г. И. В-ский своротил его на посев хлеба) или делать химический анализ ее состава (опять геогностическая карта) тому, кто владеет этим участком только недолго, какое-нибудь трехлетие или менее того (а какая выгода расходоваться на составление геогностической карты и тому, кто владеет этим участком испокон века? Это дело ученых, а не земледельца, притом же геогностические подробные карты никогда не составляются без пособия правительства, силами местных собственников, стало быть, пример говорит против мысли г. И. В-ского: он ставит в преимущество частных собственников то, чего они никогда не делали).

Это возражение, возникшее из ошибочного применения заимствованной мысли к делу, к которому она вовсе не относится, конечно, не имеет никакого значения. Но уже если необходимо отыскивать, против чего оно направлялось бы, если бы имело какое-нибудь значение, то надобно было бы сказать, что скорее оно может быть обращено против акционерных компаний. Ход мысли в нем таков: успешность производства основана на том условии, чтобы предмет производства не переходил часто из рук в руки, без того нет ни интереса производить улучшения, ни знакомства с делом, — итак, акционерные общества, в которых так часто меняются и директоры и акционеры, не могут выгодно заниматься производством, какой интерес акционеру делать затраты для долговременных и медленных улучшений? Он заинтересован только ежегодным дивидендом и продает акцию, если дивиденд невелик. Когда успеет директор ознакомиться с делом, если его выбирают не на всю жизнь, а на несколько лет? Словом, акционерные общества — самая невыгодная вещь. Понимает ли г. И. В-ский, что, думая возражать против общинного поземельного владения, он сочинил возражение против акционерных компаний?

Все другие его возражения таковы же, — ими поражается вовсе не общинное поземельное владение, а совершенно другие предметы, преимущественно акционерные компании.}.

Могли ли ожидать читателя такого удивительного qui pro quo? Написано в какой-то французской книге, о политической ли экономии, или об агрономии, что кадастр и геогностическая карта — полезные вещи, но что без содействия местных жителей (‘собственников’, на беду г, И. В-ского оказал француз) нельзя сделать этих прекрасных вещей, — а г. И. В-скому вздумалось, что эти слова, показывающие преимущество местных жителей над проезжими администраторами в знании око-лодка, заключают доказательство преимущества частной собственности над общинным владением, — вот он и возражает: без частной поземельной собственности нельзя-де ничего хорошего сделать в землепашестве.

Смеяться над такими возражениями легко, но, конечно, нельзя думать, чтобы, опровергнув их, можно было оказать: я опроверг все возможные серьезные возражения против моего мнения.

А мы хотим достичь того, чтобы сказать это. Очевидно, что мы должны для этой цели не тратить понапрасну времени в распутывании промахав г. И. В-ского, a обратиться прямо к французским подлинникам, которые исказил он своею переделкою.

Эта необходимость очень огорчительна для нас. Сколько случаев теряем мы вместе с г. И. В-ским восхищаться наивностью его прелестных возражений! Но что делать, мы должны отказаться от этого наслаждения, потому что разбирать возражения г. И. В-ского значило бы только увеличивать коллекцию его промахов, а она уже и без того довольно велика. Мы хотим, наконец, серьезных возражений, — у него их нет, и мы должны искать их у других писателей, знавших предмет, о котором говорили, и понимавших смысл того, что говорили.

Итак, мы оставляем нашу полемику против г. И. В-ского. Серьезных возражений мы должны искать у других, у него мы можем найти только промахи, — мы в прошлой статье обещались увеличить их коллекцию, но тогда мы не предвидели, что сострадание заговорит в нас. Мы обещались позабавиться вместе с читателями и вместе с г. И. В-ским рассказом о том, как смутился г. И. В-ский, когда мы указали, что даже Тенгоборский говорит о необходимости сохранить общинное владение, как он сконфузился, когда мы тут же выразились, что, впрочем, Тенгоборский — не более, как компилятор, и как стал извиняться в том, что прежде считал его великим ученым, как вдруг он начал делать непочтительные примечания к последней статье Тенгоборского о Crdit Mobilier {Движимый кредит. — Ред.}, которую считал превосходной, когда за неделю перед тем печатал ее начало. Это еще только одна история, а мы обещали много других, кроме этой, — например, историю о том, каким образом г. И. В-ский сделался величайшим в мире утопистом, превосходящим самого Томаса Моруса несбыточностью своих экономических идиллий, о том, какими судьбами вздумал он признавать общинное производство, отвергая общинное владение, как он дошел до ужасной мысли покинуть перо и т. д., и т. д. Всеми этими историями хотели мы позабавиться вместе с г. И. В-ским. Но теперь видим, что ему не до шуток, и оставляем его в покое. Несчастие делает человека неприкосновенным для нас.

Не находя у г. И. В-ского возражений, выраженных с знанием дела и относящихся к делу, мы должны обратиться за ними к французским экономистам старой школы. Тут мы будем иметь дело с людьми, хотя и ошибающимися, по нашему мнению, но все-таки с людьми знающими и, во всяком случае, не делающими азбучных промахов. Потому и спор наш, от исправления промахов против элементарных понятий, восходит к анализу мыслей, действительно заслуживающих научного исследования. Собственно против такой системы поземельного владения, какая господствует у нас, французы ничего не писали, — это мы уже замечали выше, чтобы общие мысли, встречающиеся у них, обратить в возражения против нашего частного дела, надобно уметь развить и применить их, — в недостатке этого умения и находили мы объяснение многочисленности промахов г. И. В-ского. Если статьи наши будут докончены, читатели отдадут справедливость беспристрастию, с которым мы из каждой применяющейся к нашему делу мысли французских экономистов извлекли все, что может быть обращено против нашего мнения, и дали этому применению самую сильную форму.

Последним даровитым человеком между экономистами старой французской школы был Бастиа. У него полнее, ‘ежели у других, развиты мысли, из которых могут быть извлечены возражения против общинного поземельного владения. Потому его имя и выставили мы в заглавии нашего разбора. Но мы ‘е оставляли без внимания и других писателей той же школы.

Возражения, нами извлекаемые из них, мы будем приводить по порядку тех положений, в которых заключили сущность нашего мнения охри начале спора (‘Совр<еменник>‘, 1857, No V, Заметки о журналах), — против которых взялся спорить г. И. В-ский и, не сумевши сделать этого, принудил нас исполнить за него дело, необходимое для окончательного уяснения вопроса.

Прежде всего мы говорили, что если некоторые способы пользования землею при общинном владении неудобны для успехов сельского хозяйства (например, ежегодный передел с выделом особого клочка каждому в каждой полосе полей, разделенных по качествам почвы), то эти способы, существующие только до тех пор, пока не представится нужды в улучшении, легко заменяются, при появлении действительной потребности в улучшенном земледелии, другими способами пользования, не представляющими никаких неудобств, например переделом на 10—15-летние сроки, и что потому сам по себе принцип общинного владения не может считаться невыгодным для успехов земледелия ( 1).

Возражений против этой основной мысли находится много, и одно из них, повидимому, очень сильно, но стоит только присмотреться ‘ ним поближе и вникнуть в факты, чтобы каждое из возражений оказалось новым доказательством превосходства общинного поземельного владения. Мы начинаем с сильнейшего возражения.]

Мы оставляем полемику, но хотим докончить изложение наших мнений. Потому уже, без всякого отношения к мнениям г. И. В-ского, мы должны рассмотреть во всей строгости единственное кажущееся сильным возражение против общинного владения. Экономисты старой школы полагают, что оно может препятствовать успехам сельского хозяйства. Это единственный пункт, который заслуживает серьезного разбора, — все другие их доводы против общинного владения далеко не так важны.

‘Личная выгода (говорят экономисты старой школы) — могущественнейшая двигательница всех улучшений. Собственник навеки пользуется всеми выгодами от производимых им улучшений, общинник не навеки, потому что его участок не наследствен, даже не пожизнен. Потому, очевидно, у собственника больше интереса производить такие улучшения, следствия которых долговечны, то есть самые важные улучшения’.

Прекрасно. Если бы действительно принцип частной поземельной собственности предоставлял лицу, производящему прочные, долговременные улучшения, всю выгоду от этих улучшений, он, действительно, имел бы преимущество в этом отношении над общинным владением, по крайней мере во втором периоде национальной жизни (от начала господства оседлости земледельческих занятий до начала приложения капиталов в огромных размерах к земледелию). Но в самом ли деле он производит такой порядок вещей? Взглянем сначала на факты быта двух наиболее развитых наций Европы, англичан и французов.

В Англии господствует система фермерства по контрактам, заключенным обыкновенно на 7—14 лет. Более продолжительные контракты слишком неудобны и для фермера и для собственника. Собственник уже не участвует в обработке земли, она в руках у фермера. Если фермер произвел улучшение долговременное, какую имеет он перспективу? До окончания контракта он пользуется увеличением дохода, но это время непродолжительно, а при заключении нового контракта он должен будет повысить плату собственнику на столько, на сколько увеличилась доходность земли от произведенного улучшения. Итак, он употребил на улучшение труд и капитал, — в вознаграждение за то через несколько лет ему приходится платить больше, нежели прежде. Ясно, что ему невыгодно делать прочные улучшения.

Во Франции большая часть земли обработывается или по системе фермерства, или по системе половничества, которое может существовать только при неразвитости экономических отношений (следовательно, при состоянии, в котором невозможны улучшенные системы производства), а при сильнейшем развитии экономической деятельности необходимо переходит в фермерство. Стало быть, на большей половине французской земли положение людей, трудом и капиталом которых должны совершаться улучшения, также делает для них невыгодным делом введение прочных улучшений.

Меньшая часть французской земли обработывается собственниками, — тут было бы выгодно производить всякие улучшения, но дело в том, что эти собственники, обходящиеся без фермеров, владеют только теми ничтожными клочками, о которых мы говорили, и не имеют средств не только вводить улучшения, но и содержать лошадь или волов для обработки своего поля.

Таковы факты. Спрашивается теперь: в лучшее ли положение, относительно выгод, доставляемых прочными улучшениями человеку, производящему их, поставлена принципом частной собственности английская и французская земля, нежели земля, находящаяся в общинном владении? Нет, общинник, положим, теряя при переделе часть своего участка, теряет часть произведенных на участке прочных улучшений, но фермер с истечением ‘антракта теряет все улучшения. Итак, при общинном владении, человек, производящий прочные улучшения, имеет более интереса производить их, нежели фермер: оба они совершенно обеспечены в пользовании ими только на известное число лет, одинаков для обоих или даже более продолжительное для общинника, с окончанием этих лет (при переделе и три новом контракте) общинник может потерять часть произведенных улучшений, фермер теряет непременно всю сумму их.

Это воззрение для многих из наших читателей покажется новым. Поэтому, чтобы уяснить его, мы в приложении А развиваем его в более строгой форме.

Но, быть может, собственнику удобнее производить эти прочные улучшения? Ведь ему в руки переходит большая половина прибыли от них, даже и тогда, когда они производятся фермером, — тем значительнее будет прибыль собственника, если он затратит на них собственный капитал? Выгодно ему это или нет, но это невозможно для него. Во-первых, земля его не в его распоряжении, а в распоряжении фермера, стало быть, он не Может ничего с нею сделать без фермера. Согласие фермера он должен получить или с тем, чтобы настоящий контракт остался неизменен, — в таком случае собственник остается в убытке, — он затратил капитал, а арендная плата не повысилась, или с тем, что контракт изменяется, — в таком случае убыток фермеру, — прибыль фермера прежняя, а арендная плата повысилась. Итак, первого не захочет собственник, второго фермер. Согласие между ними невозможно, если они расчетливые люди, потому что выгоды одного тут противны выгодам другого. Но, положим, они согласились. В таком случае работы по улучшению производятся на капитал собственника, над пространством, находящимся в полном управлении фермера, — ясно ли, каково пойдут эти работы? Конечно, с нарушением всякой экономии, расточительным образом. Наконец надобно сказать, что собственник, при фермерской системе имеющий средства и охоту с знанием производить прочные улучшения, — явление редкое до того, что становится почти мечтою. Охоты и знания у него нет, потому что он отдален фермером от непосредственных дел сельского хозяйства — он вообще не сельский хозяин, а скорее рентьер, средств у него нет, потому что, вообще говоря, он проживает все, что получает. Если эти мысли покажутся кому-нибудь новыми, требующими подтверждения, подтверждение найдется в приложении В.

То, что фермерство чрезвычайно противно всяким прочным улучшениям в сельском хозяйстве, не подлежит спору. Теперь надобно посмотреть, какова тенденция частной поземельной собственности, — какая система сельского хозяйства является необходимым следствием частной поземельной собственности, как скоро нация достигает значительного развития экономических отношений.

Судя по фактам, фермерство. Мы видим, что его развитие в различных странах Западной Европы соразмерно экономическому развитию каждой страны. Три степени экономического развития представляют Англия, Франция, Испания. В Англии, наиболее ушедшей вперед, владычествует фермерство. В Испании, наиболее оставшейся позади, владычествуют патриархальные Я формы, предшествующие фермерству, во Франции они уже начинают уступать фермерству {По Шатовь, из 43 000 000 гектаров возделываемой земли во Франции, около 1840 года, 20 миллионов возделывалось хозяйством собственников (это преимущественно мельчайшие участки, о судьбе которых мы будем говорить ниже), 14 ¹/₂ мил. по системе половничества, 8 ¹/₂ мил. уже по системе фермерства.}.

Теория говорит, что это не может быть иначе. Как скоро я у собственника есть такой участок земли, который дает ренту, достаточную для праздной жизни в довольстве, для него система фермерства привлекательнее и выгоднее всякой другой системы свободного труда. Самому заниматься хозяйством ему нет нужды, притом же при той степени развития, на которой является фермерство, хозяйство требует значительного оборотного капитала, которого он обыкновенно не имеет, по своим роскошным привычкам, хлопотать ему неприятно, если он может получать почти столько же без хлопот, итак, он непременно предпочтет отдавать свою землю в пользование за вознаграждение. А из всех способов отдачи в пользование фермерство — самый выгодный для него. Это мы точнее показываем в приложении С.

Теперь нам остается только показать, каково общее направление естественного движения частной поземельной собственности, стремится ли она, под влиянием принципов, ею движущих нормальным путем, принципов наследства, приданого, дарственных записей и духовных завещаний, к сосредоточению в большие массы, или может остаться распределенною на участки средней величины, понимая под участками средней величины такие, обладание которыми дает безбедные средства для жизни человеку, их обработывающему, но не доставит ему ренты, достаточной для праздной жизни, или, наконец, она стремится к раздроблению по всему населению страды?

Смотря на действие наследства, приданого и т. д., каждый замечает, что оба крайние стремления, — сосредоточие и раздробление, — беспрестанно обнаруживают свои действия на частной поземельной собственности, так что в два поколения ни один клочок земли во всей стране не избегнет этого действия, он или соединится с другими, или раздробится {Мы, конечно, говорим о тех странах, в которых частная поземельная собственность управляется разумными обычаями и законами, а не о тех странах, где есть право первородства, субституции и т. п. учреждения, очевидно вредные в экономическом отношении. Мы берем страны, где наследство делится поровну между детьми и где дочь получает в приданое часть отцовской земли. Где нет этого обычая, там состояние поземельной собственности гораздо хуже.}. Какое из этих двух

Стремлении преобладает или они уравновешиваются? Мы все знаем, что ‘имеющему прибавится, а у неимеюшего отнимается и то, что он имеет’. Это постоянно мы видим и на опыте.

Так, агрономы замечают, что во Франции пространства, обнимаемые большою собственностью, расширяются.

Но есть экономисты, которым угодно утверждать, что сосредоточение и раздробление взаимно уравновешиваются, что в общей массе распределение поземельной собственности не становится с каждым поколением неравномернее, а остается в прежнем положении или даже постепенно уравнивается. Это мнение, противоречащее наглядному опыту каждого наблюдательного человека, основывается не на каких-нибудь, хотя бы односторонним образом подмеченных, фактах, а просто на знаменитой метафоре, что каждый экономический принцип, подобно копью Ахиллеса, сам же исцеляет и раны, им наносимые. Для того, чтобы противоречить наглядности, были бы нужны основания более твердые,— например, точные статистические исследования, но о них не заботились противники наглядного опыта. Все выставляемые против них примеры они отвергают тем, что это частные ненормальные случаи. Напротив, нужно только точнее исследовать сущность самых принципов, и мы увидим, что существенное их природе стремление состоит в том, чтобы, с одной стороны, раздробляя до крайности поземельную собственность, с другой, гораздо в сильнейшей мере, сосредоточивать ее, так что равновесия нет нигде, а есть чрезмерное уклонение некоторой части от равновесия в одну сторону, с еще более чрезмерным уклонением другой, гораздо значительнейшей части, в другую сторону, и что эти оба уклонения возрастают прогрессивно с каждым поколением. Из деланных нами анализов, дающих этот вывод, мы приводим один в приложении D. Он относится к действию принципа наследственности, сила которого преобладает над всеми другими обыкновенными двигателями частной собственности.

Из этого очевидно, в какое положение постоянно приводится частная поземельная собственность действием принципов, ею управляющих. Большая часть (до двух третей) всей территории соединяется непрерывно в обширные участки, рента которых достаточна для праздной жизни и которые необходимо идут под фермерство, как скоро развивается экономический быт до той степени, на которой патриархальные отношения заменяются коммерческими. Из остальной, меньшей, части половина (около пятой или шестой части всей возделываемой территории) дробится на мелкие клочки, хлебопашеством на которых не могут существовать владельцы, и только другая половина (также пятая или шестая часть всей территории) остается в участках, которые не нуждаются в фермерстве, но могут кормить своего владельца.

По известному закону, что как скоро большая половина производства совершается способами больших хозяйств, мелкие производители не могут выдерживать соперничества с крупными, земледельцы-собственники мелких и средних участков должны работать в убыток себе или отчуждать свои участки, когда настает эпоха фермерства.

Мы уже много раз говорили о том, как невыгодна система фермерства для огромного большинства земледельцев {В Англии считается:

38 000 богатых поземельных собственников.

250 000 фермеров, зажиточных капиталистов.

3 000 000 земледельческих работников, находящихся в положении более тяжелом, нежели даже фабричные рабочие.}, и думали бы, что этот пункт не нуждается в дальнейших объяснениях. Однако же, зная, что для многих из русских читателей, не имеющих у себя под глазами ферм, сильна привычка забывать об участи массы земледельческого населения при фермерстве, мы приводим в приложении Е отрывки из Сисмонди об этом предмете. Кстати, мы пользуемся этим случаем для замечания, что основа мыслей, нами здесь излагаемых, принадлежит Сисмонди, — читатели близко знакомые с политическою экономиею, конечно, заметили это.

Здесь, оставляя в стороне выгодность фермерства для земледельческого населения, мы говорили только о том, выгодно ли оно для тех успехов земледелия, которые основаны на прочных долголетних улучшениях, и нам кажется, что ответ на это не может подлежать сомнению после объяснений, сделанных нами.

Нет такой системы земледелия, которая менее фермерства удовлетворяла бы условиям, нужным для прочных, долговременных улучшений. Мы видели, что при нем только самая меньшая часть прибыли, даваемой этими улучшениями, получается человеком, произведшим улучшение, а несравненно большая часть идет в руки человека, нимало не содействовавшего улучшению ни мыслию, ни трудом, ни капиталом.

Важность этих улучшений невозможно отрицать, мы скорее готовы согласиться с теми, которые наиболее возвышают ее. От таких работ, как разведение и сохранение лесов, осушение и орошение почвы и т. д., зависит очень многое, с помощью их можно до некоторой степени пересоздать природу страны, — подобным образом пересоздана природа Шотландии, Гольштейна, Голландии. Нельзя не заметить, что у нас для подобных улучшений еще не пришло время, и что рано еще нам слишком хлопотать о том, какая система владения для них выгоднее, когда еще нет коммерческой выгоды совершать их при какой бы то ни было системе владения. Но чем более мы желаем, чем скорее мы ожидаем наступления эпохи подобных улучшений в России, тем жарче должны мы защищать систему общинного поземельного владения, потому она более всех способов, какими существует возделывание при частной собственности, благоприятна производству этих прочных улучшений.

‘При частной собственности более выгоды производить эти улучшения, потому что вся выгода от них достается тому, кто произвел их’ — о, идиллия, достойная Тирсисов и Палемонов, не имевших понятия о статистике и о науке Адама Смита! Эта милая идиллия основана на том наивном предположении, что при частной поземельной собственности интересы всех трех факторов земледелия (собственность земли, оборотный капитал с администрацией) работы и труд) соединяются в одном лице, и это лицо производит улучшения, — эта идиллия годится только на тот случай, когда собственник земли своими руками, без наемных работников возделывает ее, — тогда, конечно, вся выгода и производства я всяких улучшений остается в его руках.

Но, увы, идиллиям мало приюта в нашем железном веке, и мы очень хорошо знаем, что таково бывает при частной собственности положение только меньшей половины возделываемого пространства, и что собственники этих небольших участков, как скоро начинается коммерческая возможность делать прочные улучшения, бывают подавляемы соперничеством крупных хозяйств так, что им уже не до улучшений, а лишь бы только как-нибудь быть сытыми со дня на день. А гораздо большая половина земли находится в больших участках, на которых моменты собственности, оборотного капитала и труда распадаются на три разные класса людей, и возникает относительно прочных улучшений следующее положение дел:

1) Собственник, не участвующий ничем в улучшениях, пользуется большею частью выгод от них,

2) Фермер, производящий улучшения своим капиталом, пользуется только меньшею половиною выгод от них,

3) Работники, не имеющие ровно никакого интереса в успехе или неудаче предприятия, производят все, конечно, они небрежны и своею небрежностью портят все, что требует заботливой внимательности, — а такова большая часть улучшений.

Фермерство возникает из общественных отношений, разъединяющих собственность от оборотного капитала, капитал от труда, знание от обладания, оно возникает ради разъединения ренты от всякой нужды умственного и физического труда. Корень этого учреждения в интересах праздной ренты и помещения избыточествующих капиталов, а вовсе не в интересах успехов сельского хозяйства.

Своему назначению: с одной стороны, давать праздную ренту, с другой — давать помещение капиталам, оно очень точно удовлетворяет, но с точки зрения сельскохозяйственных успехов это самое неудобное учреждение.

Таких учреждений мы находим много во всех областях общественной жизни. Возникая из стремлений, чуждых интересам той области, которая захватывается ими, они держатся не сообразностью своею с здравыми понятиями, а соответственностью своею с выгодами так или иначе установившегося общественного порядка. Майораты, продажа военных чинов, бесчисленные синекуры, неравномерность представительства разных элементов в правительстве (то есть парламенте, дающем правительство стране), неогражденность положения жены относительно не только личности, но и имущества {Законы Англии гораздо менее ограждают имущество жены, нежели, например, русские и французские. По русским законам муж не имеет власти распоряжаться приданым или наследством жены, — по английским он полный и безотчетный распорядитель его, будто своей собственности.} и т. д. — все это разве основано на здравых понятиях?

Нет, все это возникло из общего социального устройства, которое быть может хорошо или дурно, но которое создано вовсе не по руководству Адама Смита и не по теориям Либиха, а потому и не всегда рождает явления, сообразные с требованиями науки.

‘Но все-таки, английское сельское хозяйство находится в хорошем положении’, — да, точно так же, как английская армия все-таки одерживает блистательные победы, английский парламент все-таки издает хорошие законы, английские мужья все-таки хорошо живут с женами — это вовсе не свидетельствует в пользу неравномерности представительства, продажности офицерских чинов и неогражденности имущества жен, а говорит только, что житейская необходимость в правосудии, в мужестве, в семейном согласии сглаживает вредные последствия частных неразумных учреждений, когда общий дух нации окреп под влиянием общего хорошего законодательства, под сенью законности и твердых прав. Продажа чинов портит организацию английской армии, но англичанин привык быть смел, энергичен, любит родину, и потому английская армия все-таки лучше неаполитанской, в которой нет продажности чинов. Но если бы неаполитанцы вздумали ввести у себя продажность чинов, сообразив, что в ней-то и есть залог военных успехов, — скажите, что было бы с неаполитанскою армиею?— если теперь она плоха, тогда стала бы еще в тысячу раз хуже.

Успехи каждой отрасли национальной жизни зависят прежде всего от общего духа нации и от обстоятельств национального быта. Земли в Англии мало, пути сообщения хороши, требование на сельские продукты чрезмерно велико, вследствие громадного развития городов — и вот одна сторона положения, из которого возникает тщательная обработка полей. И у нас близ больших городов и поблизости хороших путей сообщения земля обработывается лучше, и тем лучше обработывается, чем гуще население. Принцип владения землею в Псковской губернии и в Московском уезде один и тот же, но есть ли какое-нибудь сравнение между этими местностями по качеству обработки земли и количеству положенных на нее улучшений и оборотного земледельческого капитала? В приложении F мы точнее развиваем эту мысль с приведением цифр.

Это одна сторона дела, материальная. Не менее, если не более, важна сторона нравственная. Дух гражданских учреждений, отношения сословий, порядок администрации, — все это гораздо ближе касается каждой отрасли материальных успехов, ‘ежели думают многие.

Если бы частная поземельная собственность когда-нибудь при какой бы то ни было системе наследства, приданого и продажи могла быть устроена в Европе так, чтобы обеспечивать большинству земледельческого населения обладание достаточными для безбедной жизни (близкими к средней величине, происходящей от разделения возделываемого пространства на число семей) поземельными владениями, ее можно было бы защищать с точки зрения национального благосостояния. Если бы она могла когда-нибудь привести в Европе к такому результату, чтобы большая половина возделываемой земли возделывалась хозяйством собственников, ее можно было бы защищать с точки зрения успехов сельского хозяйства. Но как историческо-статистические факты, так и анализ необходимых действий самого принципа поземельной наследственности равно доказывают, что обе эти цели не, соответствуют самой природе частной поземельной собственности. Она постоянно распределяет территорию нации так, что большинство земледельческого населения или вовсе исключается из участия в поземельном владении, или получает на свою долю ничтожные, гомеопатические клочки, владельцы которых не обеспечены в существовании возделыванием их. Потому общинное владение, обеспечивающее каждому земледельцу обладание землею, гораздо лучше частной собственности упрочивает национальное благосостояние. Частная земледельческая собственность необходимо ведет к тому, что большая половина возделываемого пространства возделывается не собственниками, имеющими прямой интерес в улучшениях, а другими людьми, которые, производя прочные улучшения, доставляют тем выгоду не себе, а иным людям, и, следовательно, приводятся к наивозможно меньшему интересу в производстве улучшений. Потому общинное владение, обеспечивающее возделывателю несравненно большую долю выгоды от прочных улучшений, более благоприятствует успехам сельского хозяйства, нежели частная поземельная собственность.

Мы думаем, что достаточно раскрыли теоретическую неизбежность такого вывода. В приложении G мы объясняем, что он подтверждается даже теми немногими частными фактами, которые выставляются легкомыслием в опровержение общих, повсеместных указаний истории и статистики, свидетельствующих о верности защищаемого нами взгляда.

Та форма поземельной собственности есть наилучшая для успехов сельского хозяйства, которая соединяет собственника, хозяина и работника в одном лице. Государственная собственность с общинным владением из всех форм собственности наиболее подходит к этому идеалу.

При настоящем порядке (без вознаграждения, с 10—15-летними переделами) общинное владение дает лицу, производящему прочные улучшения, почти в два раза более выгод, нежели система половничества, и в четыре раза более выгод, нежели система фермерства.

А при частной собственности большая половина пространства, по превозможении феодальных форм, необходимо возделывается по системе фермерства при развитости экономического быта.

Потому система общинного владения представляет неоспоримое преимущество над обеими этими единственными преобладающими формами частной собственности (мы не говорим о формах феодальных, которых никто не решится защищать) со стороны благоприятности для успехов сельского хозяйства.

‘Но если государственная собственность с общинным владением есть из всех форм поземельной собственности самая благоприятная для прочных улучшений в земледелии, то почему же наше земледелие так мало приняло из улучшений, существующих в Англии, Голландии, Гольштейне и так далее? Почему у нас до сих пор держится трехпольное хозяйство, плохие породы малочисленного скота, плохие первобытные орудия обработки, так плохо удобряется земля и так далее?’ После наших прежних статей едва ли нужно долго останавливаться на этом, ответ ясен. Тут дело не в форме поземельной собственности, а в том, что нет еще надобности, иначе сказать, коммерческого расчета, затрачивать капиталы на введение сильных удобрений, улучшенных орудий и так далее. Сельские хозяева очень хорошо знают это и потому держатся той системы, которая требует наименее затрат. И в Англии, при майоратах, субституциях, при фермерстве и высочайшем развитии частной поземельной собственности в XVI веке, земледелие оставалось в таком же положении, как ныне в России. Внутренний запрос на хлеб был мал, по слабому развитию городского населения, внешний сбыт был мал, по неудобству путей сообщения, земли было много, рук мало, по слабой населенности Англии, законность и правосудие были в жалком состоянии, потому капиталы прятались, в нации было мало предприимчивости и энергии в труде, — таково было состояние английской нации в XVI—XVII веках, и какая бы форма поземельного владения ни существовала в ней тогда, все равно земледелие не могло делать успехов, потому что не было ни потребности, ни выгодности делать улучшения. Производство усиливается улучшениями, — в каком-нибудь уезде Воронежской или Харьковской губернии, имеющем ныне мильон четвертей сбора при среднем урожае, будет два мильона четвертей при таком же урожае, если улучшится способ обработки. Превосходно, эти два мильона бывают и ныне при чрезвычайных урожаях, — что ж тогда случается? Сбыта нет, хлеб страшно падает в цене и лежит непроданный, производители сидят без денег, говоря: перерод хуже недорода. Скажите теперь, какая им надобность хлопотать ради двух мильонов сбора, когда они не знают, как быть и куда деваться, если эти два мильона родятся по счастливому случаю? Какая тут возможность улучшений? Еще вопрос: у меня есть оборотный капитал, я могу или затратить его на улучшение земли, или расширить запашку, прикупив или принаняв земли, последнее помещение гораздо выгоднее по причине многоземельности, неужели же я буду такой идеалист, что по улучшенному способу, ради любви к улучшениям, захочу с удвоенными хлопотами получать менее выгод, нежели получаю посредством простого расширения запашки, без всяких хлопот?

Форма владения может благоприятствовать или неблагоприятствовать улучшениям. Но они являются тогда только, когда затрата капиталов становится выгодна. Для этого нужно земледелию: развитие рынков и известная густота населения. У нас ни того ни другого нет, потому и улучшения не являются. Пока не было сильного запроса и густоты населения, не было улучшений и в Англии. А когда явилась и потребность и выгодность, явились и улучшения, — необходимость преодолевает все, она преодолела и неудобства фермерской системы. У нас, когда явится потребность и выгодность улучшений, явятся и улучшения, какова бы ни была форма владения, хотя бы водворилось и неблагоприятное для них фермерство. Но если до того времени сохранится благоприятнейшая для них система общинного владения, улучшения возникнут легче и расширятся быстрее.

Когда явится это время? Условия того ясны: когда население будет гуще, когда пути сообщения будут легки. Производство расширяется с расширением рынков, а улучшенные способы являются только тогда, когда необходимы для увеличения производства. Раньше явиться в земледелии они не могут, потому что они дороже первобытных способов земледелия, которые всегда к держатся до того времени, пока уже не в состоянии будут давать столько продуктов, сколько требуется расширением запроса.

Целую обширную статью мы употребили на рассмотрение одного возражения против общинного владения, сколько же места должно занять рассмотрение других возражений? Гораздо меньше, потому что все вместе они гораздо маловажнее этого, оно одно требует долгих и точных объяснений не потому, чтоб имело хотя малейшую долю основательности или хотя бы затруднительности, а просто потому, что у нас, незнакомых по опыту с фермерством, образовалось мнение, будто фермерство само по себе есть нечто благоприятное успехам сельского хозяйства, — это предубеждение возникло только из незнакомства с делом и из запутанности понятий. Начнут с идеала, в котором нет ни фермера, яи работника, а предполагается зажиточный поселянин землевладелец, обрабатывающий землю собственными руками,— и, расхваливши до небес это действительно очень хорошее состояние, вдруг заключают: ‘итак, частная собственность выше общинного владения’, — а читатель и думает, будто она-то и дает этот идеал, он вотирует в пользу частной поземельной собственности ради этого идеала, а того и не сказали ему, что именно при ней этот идеал наименее возможен, именно при ней наименее возможности удержаться во владении землею человеку, возделывающему ее своими руками, и вместо прекрасного идеала, которого желал, обманутый прозелит видит себя среди фермерства, которое вовсе не похоже на идеал.

Мы заговорили об идеалах. Мы защищаем факт, у нас существующий, — государственную собственность с общинным владением, именно потому, что она всего ближе всех других форм собственности подходит к идеалу поземельной собственности.

Вся выгода от улучшений и от труда должна принадлежать лицу, трудящемуся и улучшающему.

Каждый земледелец должен быть землевладельцем.

Первая черта идеала относится к успехам сельского хозяйства, вторая к национальному благосостоянию. Чем полнее осуществляются они в действительности, тем при равных условиях быстрее успехи сельского хозяйства и национального благосостояния. Но форма владения не есть единственное основание того и другого: нужны другие условия, о них-то и должны хлопотать в каждой земле люди, желающие успехов сельскому хозяйству. Из этих условий от человеческой воли зависит водворение законности, справедливости и правосудия, водворение хорошей администрации, предоставление каждому простора для законной деятельности, [предоставление каждому трудящемуся обязанности содержать своими трудами только себя и своих близких, а не паразитов, ему чуждых или враждебных].

За осуществлением этих условий следует и все остальное, нужное для успехов земледелия: пробуждение промышленной деятельности, развитие городов, увеличение удобств сообщения производителей с рынком.

Мы защищаем факт, у нас сохранившийся, потому что он из всех возможных на земле форм наиболее соответствует идеалу поземельной собственности.

Но факт сам по себе есть уже всегда до некоторой степени уклонение от идеала и нуждается постоянно в некоторых изменениях и исправлениях для соответствия с ним. Потому, защищая принцип факта, мы должны, с другой стороны, сказать и о том, до какой степени действительные подробности факта удовлетворительны, какие нет. [Если читателям эта статья не покажется скучною, если они еще не потеряли охоты следить за развитием защищаемого нами взгляда на общинное владение, мы, рассмотрев все остальные сомнения, могущие представляться против положений, заключающих защиту общинного владения, будем говорить и о том, до какой степени в настоящее время кажутся нам возможны и полезны различные изменения, допускаемые в нашем факте принципом общинного владения.

Но мы не уверены в том, будет ли эта статья прочтена с интересом, с каким читались прежние. В тех была заманчивость полемики. Нам казалось, что теперь интерес к самому делу возбужден настолько, что оно перестало нуждаться в полемических приправах. Быть может, мы ошибались, быть может, читатель скажет: ‘скучно, надоело’ — в таком случае бесполезно было бы продолжать наши рассуждения, которые не имели бы цели, коль скоро не возбуждали бы интереса. И если бы мы видели, что пора прекратить эти статьи, мы жалели бы не о том, что все остальные многочисленные возражения против общинного владения остались не рассмотрены нами, единственное, казавшееся для многих дельным, нами рассмотрено, все другие в настоящее время не обманут почти никого, — нет, Мы жалели бы только о том, что лишились бы случая подробно изложить положительную сторону своих мнений, которые до сих пор являлись читателю только отрицательною своею стороной. Мы только говорили против стремления исключительных приверженцев частной собственности уничтожить общинное владение, но не говорили, каковы должны быть по нашему мнению отношения между частной собственностью и общинным владением, — каковы они представляются нам в идеале и каковы отчасти создались, отчасти очень легко могут быть созданы в нашей русской действительности в настоящее время. Нам было бы жаль, если б эта положительная сторона наших мнений осталась вовсе невыраженною. Мы уже сказали, что не знаем, захочет ли публика читать продолжение настоящей статьи, и на тот случай, если б продолжение оказалось неуместным, мы здесь хотя в кратких словах представим хотя некоторые черты этой положительной стороны.]

Нация имеет два интереса:

1) Люди особенно даровитые, особенно счастливые или особенно деятельные, которые могут успешно выдерживать корнуренцию, любят рисковать.

2) Люди обыкновенные желают жить безбедно и обеспеченно.

Для первых существует огромное поприще частной собственности, в которой все предоставлено счастию, дарованию, силе или ловкости. Вторым нужно обеспеченное достояние, независимое от превратностей счастия, так чтобы трудящийся всегда имел средства к труду [средства, независимо ни от кого и ни от чего в мире].

Это дается государственною поземельною собственностью с общинным владением.

Я сын моей родины — этого довольно, родина поступает со мною как мать: она дает мне приют, она дает мне наследство, достаточное для моего существования, если я буду им пользоваться, — я получаю участок из государственной собственности.

Все дети равно милы ей, — я получаю столико же, сколько мои братья. Они, быть может, должны были несколько потесниться, чтобы дать место новому гражданину, — они не ропщут на то, потому что и сами прежде меня получили участие в государственной земле таким же образом, — мое право есть их право, явятся новые граждане, и когда мне придется, в свою очередь, потесниться для них, я не ропщу на то, потому что сам помещен был в участие наследства моей родины таким же образом, их право есть мое право. [Обеспечить каждому из своих детей средства к безбедной жизни — более этого не обязана делать родина, но и менее она не должна делать.]

Но я хочу и имею средства искать чего-нибудь лучшего, нежели безбедная жизнь, я надеюсь на особенные свои силы, я имею особенные наклонности, — прекрасно, это уж мое дело, мой риск. Значит, я уже отказываюсь от обеспеченности, меняя верный, но скромный жребий на путь, могущий быть более выгодным или приятным мне, но могущий и быть неудачным. Я отказываюсь от участия в государственной земле, я ищу себе личной, частной собственности. [Но если я ошибся, если мне не удалось, я снова возвращаюсь к матери, и она возвращает мне то, от чего я отказывался в надежде лучшего.]

Из этого ясны отношения общинного владения и частной поземельной собственности по объему.

Государственная поземельная собственность должна иметь, по крайней мере, такой объем, чтобы каждый из подушных участков давал безбедные средства для жизни земледельцу.

Она будет иметь такой объем, если к ней причислить все те земли, которые возделываются для самих себя земледельцами. Если же нет, если различать наименования и из земель, находящихся в общинном владении или пользовании, считать только те неизъемлемыми из общего государственного поземельного капитала, которые называются ныне государственными, если полагать, что те земли, которые носят имя частной собственности, но распределяются между поселянами по общинному праву, должны отойти в их или чью-нибудь частную собственность, объем общего государственного фонда окажется совершенно недостаточным.

Отходить им из него нет основания ни в обычае, ни в праве.

В обычае нет основания потому, что они распределяются в пользование все-таки на основании общинном, и земледельцы, их населяющие, не видят в этом отношении различия между собою и другими земледельцами.

Само собою разумеется, мы здесь говорим о тех областях империи, в которых общинное владение есть обычай. Где обычай — частная собственность, вводить общинное владение было бы слишком сильным потрясением обычая. Этой цели надобно достигать постепенно и притом преимущественно объяснениями поселянам выгод общинного владения и наглядными примерами по соседству. Меры должны итти вслед за убеждением большинства, а не предшествовать ему.

В праве нет основания выпускать из государственного фонда земли, хотя бы и носящие имя частной собственности, но состоящие в пользовании у земледельцев по общинному принципу, потому что основание всех частных прав по имуществу — государственное благо, и, следовательно, нет юридического основания уменьшать, в противность ему, государственный фонд из-за различия в словах и названиях, когда сущность владения всех земледельцев одна и та же и по внешнему факту, и по обычаю, и по сознанию земледельцев — общинный принцип.

Итак: все, чем владеют или что возделывают для себя поселяне по общинному праву, должно быть государственною собственностью в общинном владении.

Затем земли, которые не только называются частного собственностью (одного имени мало), но также и возделываются по принципу частной собственности, должны быть частного собственностью, потому что фактически только они выделились из общинного владения. Те участки, которых земледелец, их для себя возделывающий, не имеет ныне права продать или завещать по произволу, не есть фактически частная собственность, хотя бы и носили это имя: они распределяются по общинному праву, следовательно, находятся в нем, а не в частной собственности.

[Это о пространстве земли. Теперь о праве участия в этой земле. Только человек, фактически занимающийся земледелием, должен иметь участок общинной земли. Выходит человек из сословия, возделывающего землю своими руками, он тем самым отказывается от участия в государственной земле, возвращается он снова в это сословие, он снова получает участок.

Если я хочу заниматься другим промыслом, это моя добрая воля и мой риск. Нация предоставляет меня моим собственным силам, но приют мне будет готов в случае надобности.

Государственная земля есть обеспечение жизни в сословии земледельцев. Потому, как скоро у меня есть уже обеспечение вне этой земли, я не имею на нее права. Итак, владеющий по праву частной собственности достаточным для жизни куском земли перестает участвовать в общинном владении.

Точно так же владеющий известным капиталом, движимым или недвижимым.

Поселянин выходит в купцы или покупает 100 десятин земли, — ему не нужно общинного участка. Но купец разорился: он, если хочет, всегда найдет себе кусок земли в сельской общине. Это о самом принципе.]

Во многих местностях господствуют способы применения общинного принципа, носящие печать умственной неразвитости и нерасчетливости. Например, делят поля на множество полос по качеству грунта и в каждой полосе нарезывают клочок, для каждого подушного или потягольного участка. Есть привычка винить в том общинное владение, но вовсе не оно тут виновато. Видели ли вы, как размежевываются дачи помещиков из чересполосного владения? Очень часто таким же образом: делят дачу на полосы, и в каждой полосе каждый берет себе кусок, вместо того, чтобы взять всю землю в одном месте. Это просто неуменье вознаградить количеством за качество. Само собою, этот обычай исчезнет, как скоро объяснится его невыгодность, и повсюду будет уравнительность участков производиться, как и теперь производится во многих местах, тем, что участок лучшей земли будет меньше, участок худшей — больше.

О сроках передела мы уже говорили, что они определяются характером обработки: где земля ‘е удобряется, почему не делить и каждый год, если есть охота? Где удобряется, сроки передела более продолжительны, и относительно прочности участок общинника нимало не уступает ферме.

Когда улучшения сделаются более значительны, когда затрата капиталов на, землю будет возможна, без сомнения, войдет в обычай вознаграждать от общины за потраченный на участок капитал, если этот участок переходит от одного к другому. Это дело вовсе не затруднительно и не потребует больших сумм, потому что, как скоро улучшение действительно выгодно, оно быстро вводится всеми, а пока этого нет, почти никто не вводит его. В том и другом случае община приплачивает очень немногим, потому что неравномерность улучшений и затрат незначительна или по качествам или по объему.

Мы не считали этого вознаграждения, когда делали расчет о том, сколько выгоды имеет общинник от прочных улучшений и много ли достается выгоды посторонним людям вследствие переделов. Но если взять вознаграждение, то решительно вся выгода остается в руках производящего улучшение, и общинное владение, и без того далеко превосходящее в этом отношении фермерскую систему, совершенно сравнится с тем идеалом, во имя которого исключительные защитники частной собственности вооружаются против общинного владения, не соображая, что их требования существующими порядками частной собственности исполняются гораздо менее, нежели общинное владение удовлетворяет верховному условию всяких улучшений.

Личный интерес есть двигатель улучшений.

Только общинное владение распределяет землю таким образом, что рента, проценты оборотного капитала и труд соединяются в одном лице, которое потому имеет всю выгоду и трудиться наилучшим образом, и затрачивать наибольшее количество капитала на оживление труда улучшениями, и по возможности увеличивать ренту.

ПРИЛОЖЕНИЯ

А. Сравнение выгодности прочных улучшений для общинника и для фермера

1. Общинники

Переделы через 15 лет.

При переделах за каждою семьею оставляют прежний участок, или, если участок должен уменьшиться, оставляют семье следующую ей часть прежнего участка, — таков господствующий у нас обычай везде, где земля сколько-нибудь удобряется.

Если число душ в семье возрастает сообразно общему возрастанию душ в селе, она сохраняет прежний участок в прежнем объеме, следовательно, ничего не теряет из капитала, затраченного на этот участок. То же самое, когда она возрастает быстрее общей пропорции, — участок остается прежний, к нему прирезывается еще кусок, какой следует.

Итак, потеря возможна только тогда, когда число душ в семье увеличивается менее, нежели общее число душ в селе. Берем очень невыгодный случай: число душ в семье вовсе не увеличивается, между тем как общее число душ в селе быстро возрастает, например на 25% в каждые 15 лет, — эта быстрота почти беспримерная, и потому потери семьи вследствие уменьшения участка также необычайно велики. Посмотрим, однако, каковы они.

Село имеет 320 душ муж<ского> пола с 3 200 десятин земли, или по 10 десят<ин> на душу.

Семья Перфильевых состоит из 4 душ, ей дается участок в 40 десятин. Она для его улучшения затрачивает капитал в 20 р. сер<ебром> на десятину, всего на участок 800 р. От этого улучшения, действие которого продолжается на 57 лет, ежегодный доход с десятины увеличивается на 2 р. 50 коп.

На работы, нужные для этих улучшений, требуется 3 года. Потому увеличение дохода начинается только с 4-го года.

Весь период работ и приносимой ими пользы составляет 60 лет.

Посмотрим же теперь, каковы выгоды или потери Перфильевых от обращения этого капитала на землю.

Первые пятнадцать лет. С четвертого года, 40 десятин дают по 2 р. 50 коп., всего 100 р. в год или в 12 лет 1 200 р.

Вторые 15 лет. Передел. Число душ в селе возросло до 400. На душу приходится по 8 дес<ятин>, у Перфильевых (4 души) остается только 32 десятины, остальные 8 отрезываются для наделения других семей. С 32 десят<ин> избыток дохода (по 2 р. 50) — 80 р., в 15 лет — 1 200 р.

Третьи 15 лет. Передел. Число душ возросло до 500. На душу приходится до 6,4 десятины. Участок Перфильевых (4 души) уменьшается до 25,6 десятин. С них избыток дохода ежегодно 64 р., в 15 лет 960 р.

Четвертые 15 лет. Число душ возросло до 625. На душу приходится по 5,12 десят<ин>. Участок Перфильевых (4 души) уменьшается до 20,48 десят<ин>. С них избыток дохода 51 р. 20 коп., всего в 15 лет 768 р.

С истечением последнего срока сила произведенного удобрения или улучшения истощилась. Семья Перфильевых от 800 р., употребленных на улучшение, получила весь избыток дохода:

1200

960

768

—-

4128

Таков доход их. Теперь надобно сосчитать, сколько дохода от произведенного улучшения перешло в чужие руки вследствие переделов. Удобренные 40 десятин ежегодно дают по 100 р., всего в течение 57 лет — 5 700 р., из них только 4 128 досталось семье, которая произвела улучшение, значит, 1 572 р. отошло в чужие руки вследствие переделов.

2. Фермер

Срок контракта мы полагаем такой же, как срок передела, 15 лет, величину фермы — равную величине участка, улучшенного Перфильевыми, величину затраченного капитала, силу и продолжительность действия улучшения — такие же. Счет составляется очень просто.

До окончания контракта фермер имеет ежегодно 100 р. выгоды (по 2 р. 50 коп. с десятины), всего по истечении 12 лет — 1 200 р.

Контракт кончился. До сих пор фермер платил 500 р. сер. арендной платы, теперь собственник говорит ему: давай мне 600 р. или я найду другого фермера, который даст эту сумму,— ведь ферма теперь приносит более дохода, нежели тогда, когда мы с тобою заключали прежний контракт. Итак, в остальные 45 лет, на которые продолжается действие произведенного улучшения, фермер, произведший это улучшение, не пользуется от него ни на копейку, выгода его ограничивается только сроком первого контракта. 1 200 р. — вот весь доход человека, произведшего улучшение, 4 500 р. сер<ебром> идут в чужие руки. Фермер находит и это выгодным,— ведь он все-таки, затратив 800 р., получил 1 200 р., то есть 400 р. чистой прибыли, спрашивается: как же не найдет выгодным подобную же затрату капитала семья общинников, которые получат на те же 800 р. — 4128 р., то есть 3 328 р. чистой прибыли?

Фермер получил 50% прибыли,— это для него достаточно привлекательный интерес, а для семьи общинников не будут иметь достаточной привлекательности 416%?

Из прибыли, произведенной трудом и капиталом общинников, менее нежели одна треть идет в чужие руки,— этим доказывается несообразность общинного владения с здравыми принципами употребления капиталов, а из прибыли, производимой трудом и капиталом фермера, более нежели девять десятых идут в чужие руки,— это сообразно с здравыми принципами?

Само собою разумеется, цифра 12 ¹/₂% прибыли от капитала, приложенного к прочному улучшению, взята примерно, но возьмите какую угодно другую цифру — 3%, 30%, все равно, пропорция между результатами фермерского и общинного счета выйдет одинаковая.

Само собою разумеется также, что и цифра 57-летнего периода действий улучшения только примерная. Но опять-таки сущность дела остается та же самая, какую бы цифру ни взять, все-таки, если общинник пользуется полною прибылью от своего улучшения только до передела земли, то и фермер только до возобновления контракта, стало быть, тут не имеет ни малейшего преимущества перед общинниками, напротив, сроки контракта в Англии 7—14 лет, и продолжительнее быть им неудобно, иначе это будет уже не фермерский контракт, а какая-нибудь форма низшей степени развития, более стеснительная для обеих сторон, и для собственника и для арендатора, а срокам передела не нужно быть менее 10—15 лет, если только земля стала удобряться порядочным образом (если она не удобряется, это другое дело, тут хотя каждый год передел, никто ничего не теряет, потому что ничего не затрачено на землю) — менее нежели в 10 лет не произойдут значительные перемены в общем составе населения.

Итак, на первые годы, число которых у фермера несколько меньше, нежели у общинника, оба они имеют одинаково полную выгоду от улучшений. Но относительно тех лет, которые выходят далее, выгода вся уже на стороне общинника: он теряет что-нибудь только в одном из трех шансов,— если его семья возрастает менее, нежели в средней пропорции, да и в этом случае он никак и никогда не потеряет свою прибыль, а теряет только часть ее, напротив, фермер теряет непременно и всегда всю прибыль. И чем продолжительнее период действий произведенного улучшения, тем более склоняется преимущество на сторону общинника. Например:

Предположим, что строится деревянная водоподъемная машина для орошения лугов. Действует она 20 лет. Прибыль от нее с десятины 2 р. 50 коп., фермер получил полную прибыль только с 14 лет своего контракта, а общинник полную прибыль за 15 лет, и еще или полную прибыль или большую часть прибыли за остальные пять лет. Счет таков: с 40 десят<ин> фермер получает 1 400 р., общинник 1 500 до передела, 250 в следующие пять лет, полагая, что участок его уменьшится после передела даже наполовину — разница 350 р. в пользу общинника, она значительна, но еще не громадна.

Но положим, что вместо деревянной водоподъемной машины делается каменный водопровод — он простоит 500 лет,— тогда сообразите всю сумму прибыли для рода общинников, хотя бы этот род удерживал за собою, средним числом, только половину первоначального участка. Вот счеты: фермер за 14 лет от 40 десят<ин> (по 2 р. 50 коп.) — 1 400 р. Род общинников Перфильевых за 15 лет от 40 десят<ин> — 1 500 р., и за 485 лет от 20 десятин, то есть по 50 р. в год, 24 250 р. — всего 25 750 р. То есть чем прочнее улучшение, тем громаднее становятся выгоды общинника стремиться к этому улучшению сравнительно с выгодами фермера.

Того, кто возьмет на себя труд подумать серьезно, подобные примеры могут, кажется, убедить, что мысль, будто общинное владение менее других способов владения благоприятно для прочных улучшений,— это мнение решительно противоречит здравому анализу фактов. Теперь мы доказали, что общинник имеет в прочных улучшениях гораздо более интереса, нежели фермер. Ниже мы увидим, что он имеет в них больше интереса, нежели самый собственник, если брать собственника не идеального, а такого, каким мы видели его в действительности.

При этом надобно заметить, что мы брали такую форму общинного владения, какая существует на факте, без всяких исправлений. А в России мало еще развит экономический быт, и потому, конечно, формы общинного владения развились еще мало и усовершенствуются при большем экономическом развитии.

В. О возможности прочных улучшений при фермерской системе со стороны собственника

Даже тогда, когда прочные улучшения производит фермер, большая часть прибыли идет в руки собственника. Не выгодно ли поэтому производить подобные улучшения самому собственнику?

Теоретически тут возможны два пути: или собственник прекращает контракт и берет землю под свое управление на время работ, или оставляет ее в распоряжении фермера. Но практически первый путь невозможен, потому что сопряжен с потерями, слишком громадными: фермерское хозяйство могут продолжать только фермеры, собственник, взявшись за него, понесет огромные убытки.

Остается второй способ: фермер продолжает хозяйничать на земле, на которой производятся собственником улучшения.

Хозяйничает один, производит затраты другой — тут являются все те затруднения, которые приводятся против административного коммунизма. Старая школа экономистов признает эти затруднения непреоборимыми (не замечая того, что этот административный коммунизм везде, где трудится один, управляет работою другой, а расходы идут из денег третьего). Пусть они будут и победимы, во всяком случае они влекут напрасное увеличение расходов в сильном размере. Оценим его хотя в 50 процентов,— цифра слишком умеренная.

Контракт существует. До окончания его срока остается средним числом 5 лет (средняя продолжительность контракта при переделах 7—14 лет, 10 лет, половина этой цифры дает среднюю продолжительность времени, остающегося от начала работ до окончания его срока,— потому что работы в общей массе национального хозяйства равно распадаются на все годы, и для нормального расчета надобно принимать среднюю цифру между всеми отдельными случаями, распадающимися на все годы, от первого до последнего).

Возьмем прежний случай, служивший нормою расчета в приложении А, то есть затрату по 20 руб. сер<ебром> на десятину для улучшения, дающего прибыль по 12 ¹/₂% на 57 лет.

Для фермера было выгодно производить такую затрату. Посмотрим, может ли сделать ее собственник. Ферма имеет 40 десятин и дает ренты 400 р., от затраты 800 р. (экономическим образом) она будет в течение 57 лет давать по 100 руб. лишних.

Собственник говорит фермеру: я произвожу улучшение, возвышающее доходность фермы на 100 р.,— согласен ли ты в 5 лет, остающиеся до окончания контракта, платить мне по 100 руб. лишних?

Фермер не может согласиться. Прежде он, платя 400 р. ренты, имел дохода в остатке 200 р., теперь он будет платить по 500 р., а в остатке будет иметь попрежнему 200 р., прежде оборотный капитал (400 р.) давал ему 50%, теперь (500 р.) будет давать только 40 % — ясно, что перемена для него убыточна.

С него требуют 100 р. в год,— зачем же ему платить их без всякой выгоды для себя? Они могут давать ему проценты, платить их задаром — значит, терпеть убыток.

Фермер не согласится изменить контракт. Собственник, если хочет сделать улучшение, выгоду от него до окончания контракта должен оставить в руках фермера.

Итак, пять лет он не получает прибыли. Посмотрим теперь его счет.

Работы производятся, как мы видели, расточительным образом, вместо 800 р. у собственника выходит на них 1 200 р. Пять:, лет они не приносят ему пользы, а если бы он купил на них акций, дающих только по 7 ¹/₂ %, он получил бы по 90 руб. в год, то есть в 5 лет капитал возрос бы до 1 722 р. 50 коп., с этой суммы в акционерном обществе он получал бы (по 7 ¹/₂%) ежегодно 9 р. 19 коп., а улучшение дает ему только 100. Притом в акционерном доходе не заключается погашение его капитала,— доход остается вечен, а улучшение теряет свою силу через 57 лет, и за вычетом 5 лет, прошедших до конца первого контракта, он пользуется доходом только 52 года,— стало быть, из дохода с улучшения надобно вычитать погашение капитала около 1% в год, или на 1 722 р. около 16 р., и чистый доход остается только 83 р.

Само собою разумеется, цифры 57 лет, 7 ¹/₂и 12 ¹/₂% взяты примерно. Но какие бы цифры ни были взяты, сущность дела остается та же: собственнику вообще выгоднее поместить свой капитал в какое-нибудь другое промышленное предприятие, нежели обратить его на улучшение своих земель при фермерской системе. Земледельческое улучшение только тогда должно представляться ему выгодным помещением капитала, когда даст вдвое или даже втрое более процентов, нежели всякая другая промышленность,— случай, конечно, ненормальный.

Но мы говорим о случае очень редком при системе фермерства, полагая, что у собственника есть охота, знание дела и капитал для земледельческих улучшений. Соединение в нем таких условий — случай также ненормальный.

Он отдален от сельского хозяйства фермером — он не хозяин, он просто получает от фермера нечто вроде пенсии или подати под именем арендной платы, хозяйственного знания у него нет. Охота к труду в нем давным-давно погасла.

Он пользуется синекурою. Синекура всегда развивает страсть к праздным и роскошным привычкам. Потому, вообще говоря, хорошо уже и то, когда сходятся у него концы с концами. Обыкновенно он чувствует влечение жить выше своих средств.

Присмотревшись к английскому быту, мы видим подтверждение этой теории. Все сословие английских собственников страшно обременено долгами, на английских поместьях лежит долг, составляющий 50% всей их ценности. Это в 4 раза больше, нежели во Франции. Но стоит только развиться во Франции системе фермерства, и там поместья гораздо ниже нынешнего погрузятся в долги.

До затрат ли на экономические улучшения человеку, у которого на поместьях лежит долг, равняющийся половине всей их ценности?

С. Необходимость заменения фермерством всех других способов производства на участках, дающих ренту, достаточную для праздной жизни, как скоро является возможность прилагать к земледелию значительный капитал.

В известной местности, положим департаменте Луары, десятина земли, возделываемая простыми старинными способами, дает 20 р. сер<ебром> валового дохода, причем оборотного капитала на обработку требуется только 10 р. сер<ебром>. Этим капиталом обладают половники.

Но если ввести улучшенные способы, для чего потребуется еще по 50 р. сер<ебром> оборотного капитала на десятину (всего с прежним 60 р.), валовой доход с десятины увеличится до 40 р., а чистый до 25 р.

Ценность земли 180 р. десятина.

Monsieur Жако имеет 400 десятин земли. Спрашивается теперь, что ему выгоднее: оставить свои земли попрежнему, под системою половничества, или завести собственное хозяйство, или согласиться на фермерскую систему?

Половники из 20 р. валового дохода дают ему 10 р., всего с 400 десятин 4 000 р.

Если он введет улучшенное хозяйство и сам займется им, ему понадобится капитал в 60 р. на десятину. Ему надобно занять эту сумму или продать часть земли, чтобы получить капитал для обработки остальной земли. В сущности, продажа выгоднее займа, и он продает 100 десятин, за которые получает 18 000 р., на этот капитал, по 60 р. на десятину, он обработывает остальные 300 десятин, валового дохода получается по 40 р. с десятины, а чистого дохода по 25 р., всего с 300 десятин чистого дохода 7 500 р.

Но сколько он получит ренты от фермера? На свои 60 р. оборотного капитала фермеру довольно получать по 10 процентов. Итак, он из чистого своего дохода 25 р. считает выгодным удерживать у себя даже только 6 р., а остальные 19 р. согласится отдать как ренту. Если Жако отдаст свои земли фермеру, он не имеет нужды ни в каком капитале и сохраняет все свои земли. С 400 десятин по 19 рублей фермеры платят ему всего 7 600 р.

Итак, Жако, если он не имеет капитала, получит более выгоды, когда отдаст свою землю фермерам, нежели когда сам будет обработывать ее.

А капитала у него нет, потому что он может жить не трудясь, а такая возможность всегда приводит к праздным и роскошным привычкам.

Если же у него есть капитал, нужный для обработки его земель, то есть 24 000 р. (на 400 десятин), тогда он, конечно, получит, сам занимаясь хозяйством, 10 000 р. чистого дохода.

Но все-таки он предпочтет сделать из своего капитала другое употребление, а землю отдать фермерам, купив на него акций, приносящих хотя по 6 процентов, он получит от своего капитала 1 440 р., да от фермеров 7 600, итого будет иметь 9 040 р., ровно ничего не делая, ровно ни о чем не заботясь, а собственное хозяйство даст ему 10 000 р. Неужели каждый не предпочтет иметь 9 000 р., вовсе не трудясь, нежели 10 000 р., обременяя себя хлопотами? Пенсия в 900 р. каждому приятнее, нежели хлопотливое место с 1 000 р. дохода.

D. Материал для определения, каково нормальное действие принципа наследственности в распределении поземельной собственности

Изумительна та легкость, с которой старая школа экономистов отвергает наглядные факты двумя-тремя силлогизмами.

[Например, угодно ей отвергать, что французские фабричные с каждым поколением более погружаются в нищету,— она скажет: ‘богатство Франции возрастает, а при обогащении целого, богатеет каждая часть’,— этого ей совершенно довольно, после такого силлогизма ничего не значит, если указывают ей на понижение заработной платы, на уменьшение в потреблении мяса, на уменьшение среднего роста и т. д. Эти факты, по е мнению, невозможны, их нет,— ведь по силлогизму следует, что французские фабричные, составляющие часть французской нации, непременно должны богатеть, если богатеет Франция, иначе сказать, если тучнеет тело, то уж не могут страдать отдельные члены, не может быть ломоты в ногах или удушья в груди.]

Точно таким образом решается старою школою вопрос о действии принципов, управляющих движением поземельной собственности. ‘Каждый экономический принцип сам в себе носит исцеление своим вредным действиям’,— этим все сказано, больше не о чем хлопотать. А факты говорят не то.

Мы приведем один пример относительно принципа поземельного наследства. Другие принципы далеко не имеют такой силы, притом же их действия очевиднее, как мы скажем впоследствии.

Чтобы узнать направление, в котором действует поземельная наследственность, возьмем для примера хотя несколько генеалогических таблиц и посмотрим, как разветвлялись роды в течение нескольких поколений.

Для этого мы берем 4-ю часть ‘Российской родословной книги’ кн. П. Долгорукова.

Группы родственников разнообразны и по числу лиц и по близости родственных отношений в каждой группе. Для удовлетворения этим условиям, существующим в действительности, мы возьмем несколько родов, из каждого рода возьмем какое-нибудь из средних поколений, от VII до X. Таким образом, в каждой группе будут разнообразные степени родства.

Фамилии мы берем наудачу, поколения также.

Фамилий мы набираем столько, чтобы в поколениях, нами взятых, насчитывалось до 250 мужчин.

Вот фамилии и поколения, наудачу взятые нами из ‘Родословной книги’ кн. Долгорукова:

Арсеньевы VIII, Бахметьевы IX, Вельяминовы-Зерновы X, Воейковы X, Жеребцовы IX, Игнатьевы IX, Квашнины VII, Колычевы VII, Орловы-Давыдовы VII, Шишковы X.

Все вместе эти поколения всех десяти родов имеют 251 мужчину.

Итак мы имеем 251 лицо мужеского пола. Эти лица соединены между собою родством в несколько групп, и в каждой группе есть разнообразные степени родства. Словом, генеалогические отношения в нашем примере совершенно соответствуют условиям действительности.

Будем же, анализируя родословные этих лиц, изучать действие принципа наследственной собственности. Для того, чтобы характеристические особенности этого принципа выставлялись яснее, мы не забудем сравнивать их с результатами, к каким приводит принцип общинного поземельного владения.

Посмотрим сначала, как разветвились родственные группы в четвертом поколении от того, с которого начался наш счет, иначе сказать, сколько в каждой группе явилось правнуков.

	Прадеды число мужчин	Правнуки число мужчин
No 1 Арсеньевы	10	54
2 Бахметьевы	9	37
3 Вельяминовы-Зерновы	28	30
4 Воейковы	62	98
5 Жеребцовы	11	40
6 Игнатьевы	16	33
7 Квашнины	23	21
8 Колычевы	47	18
9 Орловы-Давыдовы	25	24
10 Шишковы	20	33
Итого	251	388

Итак, при смене трех поколений, число лиц увеличилось почти в полтора раза.

При прадедах было в селе общинное владение, и на каждую душу мужеского пола приходилось 12 десятин.

Если общинное владение сохранилось при правнуках, каждая мужская душа имеет около 7 ³/₄ десятин. Каково же будет благосостояние правнуков сравнительно с прадедами?

В течение века земледелие сделало некоторые успехи, развилась торговля хлебом с близ лежащими городами и с оптовыми торговцами, отправляющими хлеб в столицы и за границу.

Вследствие улучшений в земледелии каждая десятина дает средним числом на 50% более сбора, нежели при прадедах {Это число очень умеренно, тут надобно принять в расчет: 1) разработку земель, прежде лежавших пустыми — прадеды распахивали из 3 012 десятин только 1 200, правнуки распахивают, вследствие увеличения числа рук, 1 800. Это одно уже увеличивает средний доход с десятины на 50%, 2) расширение культуры растений, дающих обильный сбор, например свекловицы и картофеля. Если на них обращено 200 десятин у правнуков вместо 100 десятин при прадедах, это одно увеличит средний сбор с десятины на 10%, 3) улучшения в обработке земли и ее удобрении, положим хотя на 10% в течение века,— это слишком умеренно. Итак, мы имеем 1.50 Х 1,1 X 1,1 ⁼ 18,15, то есть, при самых ничтожных улучшениях, сбор хлеба увеличился на 81 ¹/₂%, a мы приняли только 50%.}.

Благодаря увеличению запроса (от возрастания населения и развития торговли) и понижению цены мануфактурных изделий (от усовершенствований в технологии и механике) ценность хлеба поднялась в течение века, сравнительно с другими продуктами, тоже на 50% {Это также слишком умеренно. Читатель заметит, что мы берем не цену хлеба, выраженную в звонкой монете,— она может возрастать или уменьшаться, смотря по обилию благородных металлов и заменяющего их кредита, а также быстроте разменных оборотов,— нет, мы берем относительную ценность хлеба по сравнению с другими продуктами. Например, если при прадедах четверть ржи стоит 2 р., а пуд сахару 10 р. и аршин ситцу 20 коп., а при правнуках четверть ржи стоит 2 р. 40 коп., но пуд сахару стоит только 6 р. и аршин ситцу только 12 коп., то за четверть ржи земледелец получает:

При прадедах 8 фунтов сахару или 10 аршин ситца

‘ правнуках 16’ ‘ ’20’ ‘

— полагая, что цена покупаемых земледельцами продуктов понизилась так же, как цена сахару и ситцу, мы получим, что ценность хлеба увеличилась по сравнению с другими продуктами на 100%, хотя по отношению к звонкой монете цена его увеличилась только на 20%.

Каждый скажет, что мы принимаем слишком малый прогресс, если скажем, что в течение века мануфактурные изделия и так далее становятся только на ¹/₃ обильнее, нежели были сто лет тому назад,— а этого уже достаточно, чтобы земледелец за свой хлеб получал разных изделий и удобств на 50% более, нежели его прадед получал за сто лет до него.}.

Посмотрим же теперь, каково при сохранении общинного владения благосостояние правнуков сравнительно с благосостоянием прадедов.

Если десятина земли давала прадеду житейских удобств на 4, то правнуку она дает тех же удобств на 9 {Второе число выводится из первого таким образом: 4 X 4,5 (вследствие увеличения сбора) X 1,5 (вследствие возвышения цены) = 9.

Это пропорция вообще самая умеренная, если мы возьмем хотя цифры, указанные в примечаниях, впрочем также слишком низко оценивающие вероятный прогресс торговли и промышленности в течение века, мы получим 4 X 1,815 X 2 = 14,46.}.

Но прадед получал доход с 12 десятин, а правнук только с 8 десятин. Итак:

Благосостояние прадеда — 4 X 12 =48

‘ правнука — 9 Х 7 ³/₄ = 69 ³/₄

Итак, в течение века, при сохранении общинного владения, благосостояние земледельцев увеличилось на 40%, хотя число населения и возросло в полтора раза.

Теперь посмотрим, что будет с этими правнуками при уничтожении общинного владения землею.

У прадеда Захара было два сына, Иван и Петр: от Ивана произошло десять внуков, от Петра только один, последнему достается в десять раз больше, нежели каждому из его троюродных братьев, мало того, трое прадедов: Сидор, Карп и Федор были родные братья, из них только у одного Сидора остался правнук,— ясно, что этот правнук Сидора будет один иметь втрое более, ‘ежели все вместе потомки Захара, будет иметь в шесть раз больше, нежели внук Петра, которому досталась половина Захарова имущества, и в 30 раз более, нежели каждый из десяти внучат Ивана, между которыми разделилась другая половина Захарова имущества.

Кто проследит таким образом генеалогию, например, группы No 8 (Колычевы, поколение VII), тот увидит, что из 18 их правнуков (X поколение Колычевых) двое будут иметь каждый по 138 десятин, а 6 человек только по 6, и 3 человека даже только по 4 десятины, то есть по действию наследства между людьми одной родственной группы, в которой прадеды имели одинаковое благосостояние, явятся через три поколения такие люди, которые будут иметь в двадцать и даже в тридцать раз менее своих родственников. То же самое и во всех других группах.

Спрашивается теперь: каковы будут чувства между этими людьми? Будут или нет бедняки завидовать своему недальнему родственнику, который имеет больше их в 30 раз, между тем как еще прадеды их жили одинаково и в семьях сохранилась о том свежая память? Не заменится ли злобою, с одной стороны, презрением и опасением с другой, чувство благорасположения, которому так легко было существовать между одинаково благосостоятельными прадедами?

Но все это только отдельные примеры, посмотрим, каков общий ход дел, как распределились все жители нашего села действием наследства через три поколения после того, как уничтожилось общинное владение.

Мы представляем общую таблицу, кто захочет проверить выводы, нами составленные, может сделать это по ‘Родословной книге’ князя Долгорукова. Вот распределение земли по праву поземельного наследства в четвертом поколении {Арсеньевы поколение XI, Бахметьевы — XII, Вельяминовы-Зерновы — XIII, Воейковы — XIII, Жеребцовы — XII, Игнатьевы — XII, Квашнины — X, Колычевы — X, Орловы-Давыдовы — X, Шишковы — XIII.} от людей, при которых уничтожается общинное владение.

Распределение земли по праву наследства между 388 правнуками людей, в числе 251 человека, владевших общинною землею в количестве 3 012 десятин и при уничтожении общинного владения получивших каждый по 12 десятин в наследственную собственность:

Число людей, имеющих каждый по	десятин	Число людей, имеющих каждый по	десятны
2	138	3	6,666
1	108	2	6,375
2	63	3	6,20
1	60	24	6
2	54	6	5,40
1	40	9	5
4	36	6	4,5
3	30,66	22	4
5	30	4	3,75
2	27	3	3,60
4	25,50	6	3,33
2	24	4	3,15
2	21	26	3
2	20,50	6	2,7
2	20	6	2,66
3	18	5	2,40
3	17	34	2
3	16	3	1,66
8	15	36	1,50
4	13,50	7	1,428
3	12,75	8	1,33
2	12,60	5	1,20
12	12	5	1,08
4	10,80	18	1
6	10,5	6	0,9
7	10	6	0,833
6	9	2	0,75
1	8	10	0,666
6	7	6	0,444
		4	0,375

Прежде всего в этой таблице поражает громадное различие состояний, произведенное влиянием наследства: между правнуками людей, имевших каждый по 12 десятин, явились люди, получившие по наследству более ста десятин, зато другим досталось только по одной десятине и менее десятины, есть даже такие, которым досталось только по ⁴/₉ или даже только по ³/₈ десятины. Два крайние предела наследственных имуществ относятся между собою как 368 к 1. Так громадна неравномерность, произведенная наследством только в течение трех поколений. С каждым поколением она увеличилась по нашим генеалогическим таблицам, и если взять вместо 4-го поколения пятое, она будет еще огромнее, в 6-м поколении еще громаднее и т. д.

Но сравнивать крайние пределы значит только говорить о счастии и несчастии немногих отдельных личностей. Чтобы понять действие общего принципа на массу населения, надобно подвести отдельные случаи под общие разряды.

Разряды составятся у нас следующим образом. Средний доход с десятины при правнуках мы будем считать в 27 рублей {Цифра дохода в 27 рублей составляется у нас следующим образом: прадедов мы принимаем нашими современниками, доход их с десятины полагаем в 12 руб. сер<ебром>. Удобства, доставляемые правнуку сбором хлеба с десятины, относятся к этому числу как 9 к 4. — это отношение дает для десятины, при правнуке, 27 рублей.}. Нормальную цифру для безбедной жизни земледельца мы примем в 100 руб. сер<ебром>дохода. Имеющий в шесть раз более будет в роскоши. Имеющий от 300 до 600 руб. будет жить в изобилии. Имеющий 140—300 будет зажиточным человеком. Имеющий 85—140 рублей живет безбедно. Имеющий 66—85 руб, нуждается. Имеющий 33—66 рублей часто голодает. Имеющий менее 33 руб. не имеет в своем имуществе средств к поддержанию жизни.

По этим группам правнуки, вследствие неравномерности своих наследств, распределяются следующим образом:

	Число людей, имеющих каждый по	десятин или	рублей дохода
A. Роскошь	29	24 —138	648 —3 726
Б. Изобилие	44	12 —21	324 —567
В. Зажиточность	68	5,4 —10,8	145 ⁴/₅ —291³/₅
Г. Безбедность	54	3,15 —5	85 ¹/₂ —135
Д. Нужда	38	2,66 —3	72 —81
Е. Крайняя нужда	98	1,2 —2,4	32 ²/₅ —64 ⁴/₅
Ж. Нищета	57	0,375—1,08	10 ¹/₆ —29 ³/₂₀

Итак, из 388 человек только 141 (А, Б, В) имеют средства к жизни более, нежели безбедные, еще 54 не терпят нужды. Зато 193 человека, то есть ровно половина населения, нуждается, из них 155 человек близко знакомы с голодом и холодом.

А что будет, если общинное владение останется неприкосновенно? Из 3 012 десятин, принадлежащих селу, каждому из 388 мужчин будет принадлежать участок несколько более, нежели в 7 ³/₄ (7,76) десятины, с этого участка получается 209 руб. 50 коп. дохода.

Итак, при сохранении общинного владения все население будет жить очень зажиточно, каждый из 388 правнуков будет пользоваться таким довольством, которое при уничтожении общинного владения достается на долю только 97 из правнуков.

Потому предоставление земли в наследственную собственность было выгодно только одной четвертой части правнуков, остальные три четверти остались обделены случайностями наследования, из того числа 212, то есть большая половина населения, обделены этими случайностями так, что не получили по праву наследства и половины того, что досталось бы им по праву общинного владения, из того числа 167 человек, то есть почти половина населения, обделены так, что не имеют и третьей части того, что имели бы при общинном владении.

Таково положение правнуков по теории. На практике оно изменяется тем, что люди, слишком обделенные случайностями наследства, должны жить не обработкою своих мелких клочков, дающих слишком мало дохода, а заработного платою. Большею частью они продадут свои участки. Если же не продадут, поступят нерасчетливо: ничтожный клочок земли будет только мешать им наниматься в работники на круглый год, и, отрываясь от батрачества для ничтожной (работы на нем, они не выигрывают, а теряют.

Итак, существование их зависит от заработной платы. Посмотрим, каково будет положение заработной платы.

При 388 душах на 3 012 десятинах на каждую душу приходится по 7³Д десятины.

Сообразим теперь, как распределена собственность земли между различными группами.

	Число людей	Количество земли, принадлежащей всей им вместе	Средняя пропорция на каждого
A.	29	1306	45
Б.	44	657,45	15
В.	68	508,15	7 ³/₅
Г.	54	218,40	4
д.	38	110,20	2 ⁹/₁₀
Е.	98	165,666	1 ³/₄
ж.	57	46,1333	⁴/₅

Из этого мы видим, что группа В, имеющая по 7 ³/₄ десятины на душу, не нуждается в найме работников и не имеет нужды наниматься — в ней на мужчину приходится именно столько земель для обработки, сколько приходится обработывать каждому мужчине.

Зато группа !Б, имея вдвое более земли на душу, нежели приходится на обработку мужчине, должна нанять около 40 работников, она их с излишком найдет в группе Г, которая, имея по 4 десятины, считает у себя около 25 работников лишних, и в группе Д, которая, имея менее нежели по 3 десятины на душу, считает 22 работника лишних. Тут еще могла бы удержаться цена найма, выгодная для работников, потому что группы Г и Д имеют средства существовать работою на собственных полях, и если у них остается излишнее время, то они могли бы торговаться, нанимаясь в работники, потому что не крайность принуждает их искать работы во что бы то ни стало, за какую бы то ни было плату,— нет, они действительно ищут выгодного употребления своих сил.

Но совсем не таково положение группы Е и группы Ж. Участки их так мелки, что на них они могут употреблять только незначительную часть своего времени — группа Е одну четверть, группа Ж — одну десятую своего времени, продукты, доставляемые этими участками, недостаточны для жизни. Этим людям во что бы то ни стало нужно найти работу.

Работу себе находят они у группы А.

Земли группы А требуют для своей обработки около 150 возделывателей, из них 29 — сами владельцы, затем нужно им нанять только 120 работников.

А группы Е и Ж предлагают им 155 работников.

Что из этого следует?

Работы предлагается гораздо больше, нежели требуется. Результат ясен: цена работы падает.

До какого же предела простирается ее падение? До того предела, за которым она перестает быть достаточною для прокормления работников. Тогда только работники скажут: нам все равно приходится голодать, работая или не работая, будем же лучше голодать не работая — и только тогда уменьшится предложение.

А до этого предела нет выбора работнику между работою за какую-нибудь плату и отказом от работы: отказываясь, он голодает, работая, он кормится. Ясно, что он не отстанет от работы, пока она кормит его.

Итак, заработная плата падает до той степени, чтобы только работник не умирал с голоду.

Цена, по которой пускается в продажу главная масса товара, определяет цену, по которой будут продаваться и мелкие партии товара. 160 работников из группы Е и Ж, сбивающие взаимным соперничеством цену работы до последней крайности, заставят и остальных 47 работников из групп Г и Д довольствоваться такою же платою, оставляя им только один выбор,— или сидеть сложа руки, или наниматься по цене, устанавливаемой группами Е и Ж. Разумеется, что после того им будет казаться выгодно наниматься хотя за эту цену — все же лучше, нежели сидеть сложа руки, не получая ничего.

Таким-то образом из 388 человек 205 работают по цене, едва достаточной для самого скудного их прокормления.

Мы надеемся, что не нужно отвечать на вопрос: ‘не найдут ли они более выгодных условий в других селах?’ — в других селах то же самое,— везде действует один и тот же принцип, и результаты его одинаковы повсюду: повсюду работа предлагается в большем количестве, нежели требуется.

Мы надеемся также, что не нужно отвечать на вопрос: ‘не: найдут ли они более выгодных условий в других промыслах?’ Во-первых, все промыслы занимают слишком ничтожное число рук по сравнению с земледелием, во-вторых, и другие промыслы организовались под влиянием того же принципа.

Итак, во всех промыслах то же, что в земледелии, и во всех земледельческих селах то же, что в нашем селе, везде и повсюду вследствие излишества предложения работы над запросом цена ее падает до последней крайности.

Это вещь известная. Но теперь мы можем видеть, выдерживает ли критику известный припев мальтусианцев: ‘излишество предложения происходит от излишнего размножения населения, излишек населения виною всем бедам, ни люди, ни учреждения тут не виноваты,— народу расплодилось слишком много, вот отчего бедность и нищета на свете’.

Будто в самом деле оттого?

В нашем селе приходится почти по 8 десятин на душу — стало быть, население все еще очень малочисленно сравнительно с пространством, а все-таки существует излишек предложения работы над запросом, все-таки большинство населения сбивает цену работы до последней крайности, и из 388 человек 205 работают, можно сказать, за корку хлеба, и в том числе 160 человек колотятся, как рыба об лед.

Отчего это? Ответ ясен после наших таблиц.

Оттого, что большинство крайне обделено случайностями наследства.

На самом деле, рук мало, это видно из того, что далеко не вся еще земля разработана,— из 3 102 десятин 1 212 лежат под выгонами и т. д., да из распахиваемых 1 800 десятин, 600 лежат под паром — итого только 1200 дают плод, 1812 лежат себе чуть не задаром: люди не успевают их обработывать,— да, рук мало для работы.

Но село наше организовалось так, что все-таки оказывается ‘излишек предложения над запросом’, и вследствие того большинство населения терпит нужду.

Что за нелепость? Да, действительно нелепость, и чтобы убедиться в нелепости такой нужды, надобно только сравнить это положение с положением, которое дается сохранением общинного владения.

При случайностях поземельного наследства 388 человек не могут жить на 3 012 десятинах без того, чтобы большая половина их не видела себя в постоянной скудости.

А при общинном владении, как мы видели в начале этого исследования, на долю каждого приходилось бы по 216 рублей,— иначе оказать, каждый жил бы в таком изобилии, которое при случайностях поземельного наследства досталось на долю только одной четвертой части населения.

Мы сами первые заметим, что наша небольшая работа только первый шаг к статистическому определению стремлений, лежащих в натуре наследства. Важность вопроса такова, что можно и должно для возможно точного ответа на него разобрать генеалогию не 250 человек, а 250 000 человек всех времен, стран и сословий. Но это расширение объема исследований нужно только для строжайшего определения границ действия двух противоположных стремлений наследства, основной же закон их действия и огромное преобладание одной тенденции над другой достаточно указывается уже и таблицею, нами представленного. Выводы из нее таковы.

Действие наследственности относительно поземельной собственности состоит в том, что при смене каждого поколения другим большая половина земли (около двух третей) сосредоточивается в меньшем (наполовину меньшем) числе рук, нежели была при предыдущем поколении.

Из остальной, меньшей, половины одна часть (около одной шестой всего пространства земли) остается во владении у такого же числа людей, как при прежнем поколении. Другая часть (также около одной шестой всего пространства) раздробляется между гораздо большим количеством владельцев, нежели прежде.

Это раздробление очень быстро достигает крайних пределов физической возможности деления земли, и части, подлежащие раздроблению, должны переходить продажею в чужие руки.

Более обширные исследования точнее определят цифры каждой из этих трех частей. Но пределы, между которыми колеблются эти цифры, не могут отступать далеко от показанных нами приблизительных (величин, потому что сумма случаев, взятых нами (250), довольно значительна. Самый же закон, управляющий этими величинами, совершенно непоколебим, именно:

Быстрое сосредоточение значительной части земли в немногих руках, и столь же быстрое раздробление гораздо менее значительной части.

Очевидно, что так как при смене каждого поколения следующим принцип действует одинаково, то действием каждой новой смены усиливается действие предыдущей, иначе сказать:

Сосредоточение с каждым поколением охватывает все большую и большую часть всего пространства территории, оставляя в умеренных участках и для раздробления на мелкие части все меньше и меньше пространства.

Мы представили незначительный по объему, но все же не лишенный значения анализ фактов для определения действий принципа наследственности.

Не он один управляет движением собственности. Но мы выбрали его, с одной стороны, потому, что объем его действия шире, нежели объем всех других содействующих ему принципов, с другой стороны, потому, что тенденция других принципов представляет менее нужды в математических доказательствах.

Количество поземельной собственности, переходящей в известное время (например, в год) из рук в руки по принципам приданого, духовного завещания, дарения, вовсе не так значительно, как количество, переходящее по принципу наследства. Потому, если б даже они не имели одинаковой с ним тенденции, его действием далеко перевешивались бы все уклонения от его тенденции, производимые тенденциею других начал.

Но очевидно, что эти другие принципы действуют по той же тенденции сосредоточения, как и наследство, и действуют еще быстрее и одностороннее.

Приданое есть принадлежность брака. Вообще говоря, браки бывают ровные,— богатые женятся на богатых, бедные на бедных. Исключения чаще случаются в романах, нежели в действительности, и, конечно, не составляют одной десятой части всех браков. Итак, совершенно преобладающее действие приданого состоит в том, что человек богатый приобретает за женою новое богатство.

Этим ускоряется сосредоточивающее действие наследства. Без приданого (и наследства, достающегося роду по женской линии), именье угасающего рода иногда перешло бы к дальним родным, которые, из шести случаев в пяти случаях, бедны. Эти шансы прекращаются наследством по женской линии, которое обыкновенно достается от угасающего рода другому роду, одинаково с ним стоящему на лестнице имущества, то есть имущество богатых, при содействии приданого и наследства по женской линии, чаще достается богатым, нежели было бы без того.

Дарственные записи и духовные завещания обыкновенно передают имение какому-нибудь любимому лицу. Надобно ли говорить, что у каждого близкие люди обыкновенно принадлежат к одному с ним общественному классу, и потому богатый обыкновенно завещает или дарит свое имение богатому?

Этим опять уменьшаются шансы раздробления и увеличиваются шансы сосредоточения.

Остается еще один принцип — принцип продажи и покупки. В различные эпохи государственной жизни он действует различно,— иногда большие недвижимые имущества распродаются по мелким частям, иногда малые скупаются в одну массу. Надобно заметить, впрочем, что преобладание ломки больших имуществ посредством распродажи свойственно только эпохам экономических кризисов — оно является не иначе, как принадлежностью или коммерческого, или общественного банкротства класса больших землевладельцев. В периоды нормального, спокойного хода дел преобладает в продаже и покупке стремление к соединению мелких кусков в большие массы. Это обычный путь, по которому раздробившиеся клочки превращаются в крупные массы. Итак, кроме ненормального случая экономических кризисов, принцип продажи и покупки действует по одному направлению с наследством.

Общим результатом всего сказанного является несомненность следующего правила:

Принцип наследственности постоянно и быстро влечет поземельную собственность к сосредоточению осе в меньшем и меньшем числе рук, все более и более громадными массами. Действие этой преобладающей силы ускоряется действием имеющих одинаковое с нею направление принципов приданого, дарения и завещания. В нормальном ходе экономических отношении по тому же направлению действует принцип покупки и продажи, чем еще более ускоряется ход сосредоточения.

Таков закон самобытного действия экономических принципов, управляющих движением частной поземельной собственности. Быстрота и интенсивность их стремления к ее сосредоточению так велики, что смены немногих поколений достаточно было бы для соединения почти всей поземельной собственности целой страны в руках нескольких сот человек, если б эти законы действовали беспрепятственно.

Но препятствия, лежащие вне сферы исчисленных нами экономических принципов, нарушают непрерывность их действия, вдруг разламывая на куски постоянно созидаемые этими принципами массы громадных поземельных владений.

Эти коррективные средства против абсолютного соединения поземельной собственности те самые, которые, по мнению Мальтуса, необходимы для поддержания равновесия между средствами существования и народонаселением, именно война и насилие, пороки и болезни. Мы думаем, что для равновесия между населением и средствами существования эти средства вовсе не неизбежны, но против агломерации они неизбежны.

Порок и болезнь действуют неослабно. За богатством идет роскошь, за роскошью разврат и болезни. Это путь неизбежный, и каждый пресыщаемый случайностями наследства и т. д. род проходит быстро до конца это поприще, ведущее или к вымиранию фамилии или к ее разорению.

Эти коррективные средства, очевидно, начинают действовать уже только тогда, когда накопление недвижимой собственности достигает крайнего предела, начинает подавлять своею огромностью физические и нравственные силы того, на чью долю выпадает.

Другое коррективное средство, как известно, начинает действовать тогда, когда порча общественного организма, вследствие чрезвычайной неравномерности имуществ и ее последствий, указанных выше, достигает размеров, несовместных с сохранением общественного порядка. Тогда-то частные кризисы, сливаясь в один общий кризис, начинают потрясать общественное тело, и этот кризис продолжается до тех пор, пока его потрясениями не будут разбросаны чрезмерно агломерировавшиеся массы.

Силою этих-то коррективных способов постоянно разрушается агломерация в тот самый момент, когда достигает своего апогея, достигает чрезмерности, превышающей человеческие силы. Реакция происходит с двух сторон: и посредством изнеможения подавленных излишнею агломерациею, и посредством гнева со стороны обделенных расширением этой агломерации.

Кризисы эти, на языке некоторых ученых называемые ликвидациями общества, очень тяжелы и для ликвидирующих, и для ликвидируемых, и нельзя не сказать, что драгоценны те учреждения, которые предотвращают нужду в подобных ликвидациях, неизбежных тогда, когда все отдано во власть рокового сосредоточивающего стремления слепых принципов, исчисленных нами выше.

Некоторые ученые доходят до того, что начинают находить завидными даже феодальные учреждения, ради того, что они удерживали в известных границах действие этих начал. Такое мнение, конечно, несправедливо, потому что феодальные учреждения, будучи основаны на притеснении, приносили вреда в мильон раз более, нежели пользы.

Но тем драгоценнее такие учреждения, которые, не имея стеснительности, представляют гарантию против безграничного действия принципов агломерирующих.

Таково общинное устройство поземельной собственности.

В Западной Европе оно погибло гораздо прежде разрушения феодальных учреждений, преимущественно эти учреждения и убили общинное устройство, У нас соответствующие феодализму Западной Европы учреждения не коснулись общинного устройства поземельной собственности, и надобно желать, чтобы оно пережило их. Оно и переживет их, если мы сами, без всякой нужды и в противность всякому здравому расчету, не будем хлопотать об его уничтожении.

Е. О хозяйстве по фермерскому контракту (Sismondi, Nouveaux Principes, Paris, 1827)

‘У наций, наиболее богатых, хозяйство по фермерскому контракту почти совершенно заменило все другие договорные отношения, возникшие из уничтожения рабства {То есть систему половничества, систему обязательного труда и систему оброка. Само собою разумеется, что каково бы ни было фермерство, но оно в тысячи и миллионы раз выше и лучше этих форм.}. Оно более всех других форм хозяйства удостоилось внимания экономистов, и вообще оно считается необходимым и повсюду являющимся следствием успехов цивилизации.

‘По фермерскому Контракту собственник передает возделывателю свою землю без всяких хозяйственных принадлежностей и получает от него за землю ежегодно одинаковый доход, а фермер уже сам по себе, без отношения к собственнику, управляет работами и совершает их своим собственным скотом, своими земледельческими орудиями и капиталами {Эту черту замечает Сисмонди в противоположность половничеству, при котором скот, орудия и т. д. доставляются обработывателю собственником.}, сам продает продукты и платит подати. Фермер берет ‘а себя все заботы и шансы земледелия, он ведет это дело, как коммерческую спекуляцию, от которой ожидает прибыли, сообразной своему, употребляемому на то капиталу.

‘Сначала фермеры были простые земледельцы-работники, своими руками исполнявшие большую часть хозяйственных работ, не имевшие почти никогда поденщиков, а только постоянных работников, которые составляли с ним один и тот же класс…

‘Но в Англии фермеры, участвуя в прогрессе общего благосостояния и в накоплении капиталов, перешли в сословие высшее, нежели работники. Для помещения своих капиталов они берут фермы значительного размера, обладая знаниями, они возводят земледелие на степень науки. Они применили к нему многие важные изобретения химии и других естественных наук. Надежда на большую выгоду заставила их делать более значительные затраты.

‘С той поры они перестали быть земледельцами-работниками, и по необходимости образовался ниже их класс рабочих людей, которые, питая своим трудом всю нацию, и есть истинные поселяне.

‘Писатели, сравнивавшие системы малого и большого хозяйства {Сисмонди говорит об английских агрономах и экономистах, следовавших мнению знаменитого Артура Юнга, который говорил, что большое английское фермерское хозяйство, с фермерами в 180—2 000 десятин земли, лучше малого (французского) хозяйства, имеющего объем земли, с обработкою которого справится один плуг. Во Франции есть мелкие фермы, как были некогда в Англии, но о них не стоит и говорить, потому что это форма переходная, ведущая к большим фермам и существующая только до тех пор, пока улучшенные способы обработки невозможны по малому развитию экономического быта.}, мало думали о том, что большие фермы, отнимая собственное хозяйство у поселян, приводят их в положение худшее, нежели при всех почти других способах обработки. В самом деле, поденщики, исполняющие всю работу на больших фермах, находятся в состоянии более зависимом, нежели половники… Эти работники не имеют никакого участия в собственности, не трудятся для будущего… живут со дня на день недельной платой {Далее Сисмонди говорит о том, что эти работники страшно нуждаются, деморализируются и т. д. — это уже было говорено нами.}.

‘Если бы даже работник успел сберечь несколько денег {Прежде Сисмонди объяснил, что это почти невозможно при больших фермах.}, он не может воспользоваться этим капиталом, потому что исчезли все посредствующие степени между общественными классами. От его положения до состояния большого фермера так далеко, что он не может перешагнуть этой бездны,— тут нет того, как при половничестве, где постепенно можно увеличивать ему свое благосостояние и наконец сделаться {Далее Сисмонди говорит, как опасно для нации такое состояние, в котором большинство населения лишено надежд на улучшение своего быта, и говорит, что иначе быть не может при больших фермах, понижающих заработную плату до последней крайности.} собственником.

‘Нет равновесия в силах между работником, который остается голоден без работы, и фермером, который даже не теряет дохода с части своих земель, сократив некоторые из работ. Потому результат борьбы между этими двумя классами,— всегда жертвоприношение класса беднейшего, многочисленнейшего и имеющего наиболее прав на покровительство законодателя.

‘А между тем, как скоро начала вводиться система больших ферм, мелкие фермеры {Тем менее половники.} не могут выдерживать их соперничества, даже мелкие собственники доводятся до разорения соперниками, работа которых совершается более экономическим образом и которые продают свои продукты в более выгодное время’ {Потому что, имея капиталы, не нуждаются торопиться продажею.}.

В Англии замечают, что мелкие собственники, сами занимающиеся хозяйством (free-holders), вообще бедствуют. Таким образом система, приводящая в бедность массу населения, по врожденной своей силе, стремится подавить все другие.

Причины ее торжества легко открыть {Сисмонди объясняет, как необходимо понижается при больших фермах заработная плата и т. д. — продукты большим фермером продаются по более выгодной цене, все это бедственно для массы населения, но выгодно для капиталиста и собственника.}… Выгоднее, нежели мелкий фермер, продав свои продукты и менее употребив на содержание работников, фермер, взявший 1 000 экров земли, в состоянии, конечно, будет заплатить собственнику больше аренды, нежели пятьдесят мелких фермеров, которых он вытеснил. Он начнет этим вытеснением, сломает их домики, не нужные ему распашет садики и огороды, доставлявшие приправу к пище и радость мелким хозяйствам, и заведет на своей тысяче экрах одноформенный оборот хлебопашества. Но тогда пусть собственник пожелает возвратиться к мелким хозяйствам,— это уж невозможно: для того понадобилась бы новая, значительная затрата капиталов. Большая ферма пригодна только большому фермеру. Снять ее может только капиталист, имеющий оборотный капитал на тысячу экров.

‘Таким-то образом система больших ферм, приходя в столкновение с малыми хозяйствами, подавляет их, если они не ограждены законами’.

‘О том, какие опасности угрожают стране, предающейся системе больших ферм, можно судить по состоянию, до которого довела она Римскую равнину (Campagna di Roma) — так называется местность от Витербской горы до Террачины и от моря до Сабинских гор. В этой области, имеющей 90 миль в длину и 25 миль в ширину, или 2 250 квадратных миль, ныне считается всего около 40 этих фермеров. Правда, они не называют себя фермерами, пренебрегая именем,— они называются mercanti di tenute — ‘сельскохозяйственные негоцианты’,— на свой промысел они употребляют громадные капиталы и чрезвычайным своим богатством оттесняют всяких соперников. Но их способ извлекать доход из земли — и нет спора, способ самый выгодный для них — состоит в том, чтобы всевозможно сокращать издержки на человеческий труд, довольствоваться тем, что родит сама земля, иметь целью только пастбища и постепенно удалять население. В этой Римской области, столь дивно плодоносной, где двух десятин было довольно семейству, где нивы осенялись оливковыми и смоковничными рощами и виноградниками, где собиралось по три и по четыре жатвы в год,— в этой области мало-помалу исчезали отдельные домики, деревни, их жители, исчезали межи и изгороди, виноградники, оливы и все продукты, требующие постоянного внимания, труда и, особенно, привязанности человека,— и все это исчезло, на месте всего явились обширные нивы, и mercanti di tenute нашли выгоднейшим засевать и убирать их толпами работников, каждый год сходящими с Сабинских гор, эти люди, привыкшие питаться куском хлеба, спать под росою на голой земле, каждое лето сотнями погибают от лихорадки maremmane {Болотная лихорадка. — Ред.} и идут на эту гибель из-за ничтожнейшей платы. Чтобы Campagna di Roma сохранила туземное население, было невыгодно для фермеров, и это население совершенно исчезло. Остается еще изредка город среди обширных нив, принадлежащих одному господину, но в Рончильйоне и Непи быстро уменьшается число жителей, отчужденных от земли, которая должна бы кормить их, и можно вперед высчитать эпоху, когда плуг пройдет по месту их домов, как он прошел уже по развалинам Сен-Лоренцо, Вико, Браччиано и самого Рима. В свою очередь нивы уступают место пастбищам, и на пастбищах каждый день шире разрастается репейник и бурьян…

‘Сословие поселян быстро исчезает в Англии, в Campagna di Roma оно уже исчезло…’

Англия так умножила свои богатства, так далеко ушла в приложении естественных наук к земледелию, в улучшении пород домашнего скота, в плодопеременной системе, в усовершенствовании земледельческих орудий, что не каждый с первого взгляда замечает невыгоды, ей наносимые большими фермами. Но, дивясь ее полям, столь обработанным, надобно смотреть и на возделывающее их население. Оно вполовину малочисленнее того, какое жило бы во Франции на таком же пространстве земли. В глазах некоторых экономистов это выигрыш, в моих — потеря. Это население, менее густое, в то же время гораздо более бедно. Английский земледельческий работник, cottager, имеет менее удобств, нежели поселянин почти всех других земель Европы. [Он не уверен в том, будет ли завтра иметь кусок хлеба, и для поддержания своей жизни постоянно нуждается в подаяниях.]

F. О материальных обстоятельствах, имеющих сильнейшее влияние на успехи сельского хозяйства

Пустословность соображений, из которых возникает отвержение общинного поземельного владения старою школою политической экономии, превышает всякое вероятие.

‘Общинное владение — чрезвычайно сильное препятствие успехам сельского хозяйства’. Превосходно. На чем же, это основано? ‘В тех странах, где владычествует частная поземельная собственность, десятина дает несравненно больше хлеба, нежели в России’. Восхитительно, однако же, как велико это несравненно больше? Например, хотя бы в Пруссии? — ‘В России десятина дает 3,47 четвертей, а в Пруссии — 3,82’. — Вот это лучше всего! ‘Несравненно больше’ значит 10%! Итак, если у вас 11 рублей, а у меня 10, то вы ‘несравненно богаче’ меня,— по-моему, мы с вами оба довольно равно бедны.

10%! Этих ужасных 10% уж нельзя приписать никаким другим невыгодам, и непременно надобно взвалить грех на общинное владение. Да развернемте хотя ‘Statistique de la France’, изданную французским правительством, и сравнимте в разных департаментах сбор пшеницы (с гектара, в гектолитрах).

Seine — 21,59

Nord — 20,74

Seine et Oise — 19,05

Puys de Dme — 15,38

Lot — 6,78

Ni&egrave,vre — 9,44

Loire et Ch&egrave,re — 9,51

Loz&egrave,re — 7,30

Какова разница, сравнительно с знаменитыми 10% разницы между Россиею и Пруссиею? В департаменте Сены 21,59, а в департаменте Lot — 6,78 — это уже не 10%, а слишком 200%. Не виновато ли общинное владение в этой разнице?

В сборе и ценности других родов хлеба (например, овса) разница еще значительнее,— она доходит до 400%.

Не от различия ли в почве такая разница? Конечно, отчасти, но не совсем. Вот и доказательства.

	Вся величина департамента	На этого числа богатой почвы
Bouches du Rhne	512 000	16 600 гектаров
Seine et Oise	560 000	15 000 ‘
Puys de Dme	797 000	15 280 ‘
Aude	606 000	77 218 ‘
Loire et Ch&egrave,re	625 000	98 000 ‘

Ясно, что почва двух последних департаментов сама по себе гораздо лучше, нежели трех первых, между тем Bouches du Rhne, Seine et Oise, Puys de Dme дают оборы на 100%, на 140%, на 200% больше, нежели Aude и Loire et Ch&egrave,re.

Дело в том, что обработка земли в этих департаментах очень различна,— а отчего она различна? Уж конечно не от общинного владения, а от каких-нибудь других обстоятельств, и указать их нетрудно.

Кроме разницы климата, примите в соображение состояние путей сообщения, густоту населения, близость больших центров потребления и т. д., и т. д., словом все те обстоятельства, которые так прекрасно умеют выставлять экономисты старой школы, когда объясняют условия усиления земледельческого производства вообще, и так восхитительно забывают, когда нужно за какие-нибудь 10% разницы между Россиею и Пруссиею проклинать общинное владение.

Неужели различие по всем этим обстоятельствам между Россиею и Пруссиею в десять раз больше, нежели между различными французскими департаментами ?

Но, сравнивая департаменты, мы брали крайности, проявляющиеся в округах не слишком больших. Мы в этом случае подражали противникам общинного владения, которые любят эффект и любят отдельными, исключительными случаями заменять незнание средних чисел. Будем точнее,— сравним целые обширные страны одного государства с их средними цифрами. ‘Statistique de la France’ дает материалы для того, разделяя Францию на четыре почти равные части линиями, пересекающимися крест-накрест.

	Части:
	Франция как целое	Северо-западн.	Северо-восточн.	Юго- восточн	Юго- западн.
Население, на квадратном мириаметре	6 424	8 247	6 654	5 548	5 368
Сбор пшеницы с гектара, в гектолитрах	12,47	14,98	13,55	11,27	9,71

Здесь один приведен только фактор, для объяснения неравномерности оборов,— густота населения. Посмотрите же, как правильно отражается его действие на количестве сбора,— чем гуще население, тем выше сбор. Разница между северо-западною и юго-западною частью по населенности равняется почти 50% — итого довольно, чтобы понять разницу в сборе также почти на 50%.

Сравните населенность Европейской России и Пруссии — не гораздо ли больше она? Не достаточно ли было бы уж одного <того> для объяснения ничтожной разницы сбора в 10%?

Прибавьте различие по пропорции городского населения, по удобству путей сообщения, по близости к колоссальнейшему рынку для хлеба, к Англии, прибавьте еще значительнейшее различие по климату, все это не в выгоду России, прибавьте различие по формам труда между Россиею и Западною Европою, и подумайте после этого, нужно ли примешивать еще общинное владение ради этих 10%? Будто не с избытком объясняются эти 10% влияниями, сила которых, несомненно, не в выгоду России? H е противно ли здравому смыслу забывать все их и толковать о невыгодном будто бы влиянии такого факта, о действии которого вы говорите совершенно наобум?

[О, если бы общинное владение мешало России стоять наравне, положим, с Пруссиею! Как легко было бы нам тогда достичь всего, к чему мы должны стремиться! Никаких реформ ни в законах, ни в нравах, никаких улучшений ни в администрации, ‘и в общественных отношениях,— ничего, ничего не нужно — стоит только уничтожить общинное владение, и дело в шляпе! Честность и добропорядочность, законность и правосудие — все это неважно: уничтожьте только общинное владение, и вы приобретете все, все, по выражению Манилова. О, маниловские мечты, как легко при вашей помощи исцелиться от всего на свете! О, наивность легкомыслия, как ты усладительна!]

G. Пример Франции и Северной Америки свидетельствует не против, а в пользу раскрытой у нас теории действий принципа частной поземельной собственности

Повсюду и всегда, когда и где ни господствовала частная поземельная собственность, большинство земледельческого населения возделывало чужую землю в чужую, а не в свою пользу, повсюду большая половина территории принадлежала не тем, которые возделывали ее, и интерес человека, от которого зависело производство улучшений, был ослабляем в производстве этих улучшений тем, что выгода от них доставалась не ему, а шла в чужие руки. Таково же и ныне положение частной поземельной собственности повсюду, где могут обнаружиться действия принципов, управляющих ее движением.

Рим (во все эпохи, когда ager publiais {Общественная земля. — Ред.} был захватываем частною собственностью), все государства, основанные германцами в средние века, ныне вся часть Европы, занятая романскими и германскими народами, служит тому доказательством. Но исключениями являются, повидимому, нынешняя Франция и Северная Америка. Люди, поверхностно смотрящие на эти два единственные факта, думают, будто бы Франция может служить свидетельством, что частная поземельная собственность может естественным путем распределяться по населению довольно равномерно, а Америка — что благосостояние поселян может существовать без преобладания государственной поземельной собственности. Но точный разбор дела доказывает противное.

‘Во Франции большинство земледельцев имеет недвижимую собственность’ — так, но, во-первых, гомеопатическими клочками, большая половина пространств все-таки сосредоточена в руках меньшинства,— по Шатовь, общее число 46 000 000 гектаров, находящихся в частной собственности, распределяется так:

	Число владельцев	Общая сумма принадлежащей им земли
Большие поместья	200 000	17 328 000 гектаров
Владения средней величины	700 000	14 420000 ‘
Мелкие клочки	3 900 000	14 252 000 ‘

Итак, более нежели две трети территории все-таки сосредоточены в руках одной пятой части собственников, остальным четырем пятым достались только ничтожные клочки остальной трети. Но цифры Шатовь, по всей вероятности, ниже действительного сосредоточения. Примем, однако, их, чтобы не утруждать читателей анализом цифр, которых и без того уже слишком много у нас, что же оказывается из этих цифр? Общее число земледельческих семейств по Шатовь — 7 000 000 {В предыдущей статье мы, по ‘Statistique de la France’, принимали 6 000 000, Шатовь считает иначе, и поэтому нам кажутся его цифры нуждающимися в исправлении — он кладет слишком мало душ на семью, или считает мужа и жену, отца и сыновей разными собственниками, хотя они живут одним хозяйством, оттого и сосредоточение у него менее действительного.}, из них одна треть лишена участия в собственности, четыре седьмых имеют ничтожное участие, одной восьмой части сельского населения принадлежит более чем две трети земли.

Но и это положение каким образом произошло? Конфискациею и распродажею по мелким участкам во время революции. Каким образом оно поддержалось ? Непрерывными войнами в течение первых двадцати пяти лет и двумя общественными переворотами в течение следующих сорока лет. Итак, только 65 лет существует этот порядок, я только 40 лет мирно действуют принципы частной собственности, и в эти годы два раза насильственно низверглась значительная часть произведенной ими агломерации, и основанием всему послужило страшное насильственное раздробление,— и все-таки поземельная собственность очень сильно сосредоточена.

Франция блудит свидетельством чрезвычайной живучести и интенсивности стремления к агломерации в частной собственности. Северная Америка служит поразительнейшим свидетельством того, как важно, чтобы государственная поземельная собственность преобладала над частною.

Во-первых, тут надобно заметить изумительную противоположность между южными и северными штатами по характеру и деятельности белого населения. В южных штатах поземельная собственность агломерирована, большинство белого населения почти лишено ее, зато оно лениво, невежественно, более походит на итальянцев или ирландцев, нежели на американцев. Южные штаты не свидетельствуют в пользу агломерации,— не их имеют в виду, когда указывают на Северную Америку.

В чем же состоит отличие северных и западных штатов от Европы? В том, что каждый, обделенный поземельным наследством, берет участок в 25 десятин из государственных земель, которые у каждого под руками (благодаря чрезвычайным удобствам путей сообщения) и которых находится еще в запасе на десятки мильонов семей. О, в таком случае, если частная собственность составляет еще только малую часть территории, если для каждого очень легко прийти и поселиться на государственной земле,— в таком случае частная поземельная собственность ничему не мешает: ведь еще не оказывает влияния на национальную жизнь, характер которой определяется раздачею всем и каждому желающему достаточного для безбедной жизни участка.

Северные штаты из всех стран, в которых экономический быт высоко развит, ближе всего подходят к тому положению, для достижения которого служит общинное владение. Зато и беспримерно благосостояние их населения.

Что следует из примера их? Очевидно следует: каждый земледелец должен возделывать свой, а не чужой участок. Каким образом возможен такой быт? При чрезвычайном обилии незаселенных и плодоносных государственных земель он может достигаться раздачею их всех и каждому желающему — при этом необходимо также, чтобы каждому было очень легко дойти от места своей родины до этих земель. Ясно ли, в чем дело, от чего зависит характер североамериканского земледельческого быта? От огромного перевеса государственных земель над землями, выделившимися в частную собственность.

Итак, что свидетельствуют Северо-Американские Штаты? ‘Государственные земли должны преобладать в стране над выделенными в частную собственность’.

Если бы во Франции, Англии, Германии были под руками у каждого громадные пространства незаселенных государственных земель, не о чем было бы и толковать: с незначительною частью национального капитала можно делать что угодно, и благосостояние нации все-таки не потерпит значительно. Если населенные земли еще ничтожны перед государственными незаселенными и плодоносными, мы не хотели бы и думать о них — пусть они агломерируются или дробятся, пусть будут в частной или какой вам угодно собственности, все равно.

Надобно ли говорить, что положение Европы не таково?

Надобно ли говорить, что и в России нет 150 000 квадратных географических миль плодоносной и незаселенной государственной земли? Надобно ли говорить, что если из Нью-Йорка легко переселиться в Иллинойс, где вволю земли, готовой для всякого, то из Тулы переселиться в Саратов или Самару была бы очень дорогая и длинная история, да и нашлось ли бы там незаселенных плодоносных земель для сотен тысяч семей. У нас плодоносные незаселенные государственные земли, доступные переселенцам из других губерний, уже составляют ничтожную часть сравнительно с населенными землями. Почти весь годный в дело поземельный капитал нации уже обнят населением.

Европейская Россия, правда, страна еще многоземельная, но обилие земель не должно смешивать с их незаселенностью. Кроме мест, неудобных по климату или по составу почвы, почти вся поверхность Европейской России уже населена, то есть каждый участок земли уже состоит или в частной собственности, или занят населением, живущим на государственной земле. Почти единственные государственные земли, незаселенные и вместе плодородные,— это та’ называемые оброчные статьи. Некоторые из них нужны для населения соседних общин, уже нуждающихся в земле. Остальные составляют уже только незначительное пространство. Земли у нас много, это правда, но несравненно меньше у нас, нежели многие думают, незаселенной плодородной государственной земли.

Что же остается делать, чтобы сохранить преобладание государственной плодородной земли над частною, по примеру Америки? Ясно, что: не выпускать из государственной собственности в частную того пространства, которое населено по принципу общинного владения. Американцы не хлопочут о населенном пространстве, потому что у них остается чем заменять выделяемые в частную собственность земли, а у нас заменить населенного пространства нечем, [потому нация и не должна упускать из своих рук той части его, которая еще остается собственностью нации].

Параллель с Америкою доказывает, как видим, необходимость сохранения у нас общинного владения на всем пространстве, ныне им обнимаемом. Только этим сохранением удержится основная черта, общая нам с Америкою: преобладание государственных плодородных земель над частною поземельною собственностью.

Статья Чернышевского ‘О поземельной собственности’ является ответом на одноименную статью вульгарного экономиста, редактора ‘Экономического указателя’ И. Вернадского. Но это не только полемика: в статье ‘О поземельной собственности’ Чернышевский излагает взгляд на русскую общину, как на форму собственности, не только не препятствующую успешности сельского хозяйства, но и как на переходную форму к социалистической собственности.

До опубликования статьи ‘О поземельной собственности’ Чернышевский писал сотруднику журнала ‘Современник’ А. С. Зеленому в июне 1857 г.: ‘Когда я начинал это дело, наглым тоном требуя ответа у ‘Экон. Указ.’, мне хотелось вызвать во что бы то ни стало положительный ответ. ‘Эк. Ук.’ отвечает не совсем добросовестно, ну, да это так и быть. Я все-таки буду возражать самым Деликатным образом, с учтивостями и т. д., чтобы только продлить охоту ‘Эк. Ук.’ к прению, начатому им против воли. У меня тут есть разные цели… Прямо говорить нельзя, будем говорить как бы о посторонних предметах, лишь бы связанных с идеею о преобразовании сельских отношений’ (см. XIV том настоящего издания).

Социалистические воззрения Чернышевского встретили полемические отзывы со стороны органа русских славянофилов ‘Русская беседа’. Ее редактор А. Кошелев писал: ‘г. Чернышевский смотрит на нынешнюю общину как на ступень к другой, где явится общинный труд со всем’ принадлежностями, туда за г. Чернышевским мы следовать не расположены’ (‘Русская беседа’, кн. No 4 за 1857 г., стр. 170). Об этом см. подробнее в примечаниях к заметкам о журналах из No 5 ‘Современника’.

Следует заметить, что в статистические вычисления Чернышевского вкрались мелкие неточности, которые мы не считаем нужным оговаривать.

² Laissez faire, laissez passer — принцип невмешательства государственной власти ‘В экономическую деятельность капиталистов. Это выражение принадлежит французскому экономисту конца XVIII в. Гурне. Впоследствии значение этого принципа расширено до восхваления стихийного развития экономической жизни вообще. Принцип стал лозунгом вульгарной политической экономии, пользующейся им как ‘теоретическим’ оружием против социалистического планирования народного хозяйства. Перевести дословно это выражение на русский язык трудно: близко к подлиннику будет: допустите действовать, допустите итти (делам своим порядком).

³ Речь, невидимому, идет о статьях Струкова ‘Опыт изложения главнейших условий успешного сельского хозяйства’ в NoNo 5, 7, 9 и 10 ‘Экономического указателя’ за 1857 г. и о статье В. Пр-кова ‘К вопросу о поземельной собственности’ в No 24 ‘Экономического указателя’ за тот же год. Кроме того, в No 24 того же журнала было помещено за подписью К. А. ‘Письмо редактору’, в котором автор касается отношения ‘Современника’ к славянофилам в связи с вопросом об общине.

⁴ Чернышевский имеет в виду вульгарного французского экономиста Леона Фоше.

⁵ Д. Д. Неелов, статья в ‘Русском вестнике’, 1857 г., No 9 ‘Что должно разуметь под рациональным сельским хозяйством’. Чернышевский использовал у Неелова данные о распределении общего дохода в капиталистическом фермерском хозяйстве в Англии.

⁶ Вульгарный экономист Мишель Шевалье, бывший сен-симонист, числился среди писателей, обещавших свое сотрудничество в ‘Экономическом указателе’.

⁷ Книга немецкого юриста и экономиста Лоренса Штейна — это его трехтомный труд ‘Geschichte der socialen Bewegung in Frannzreich von 1789 bis auf unsere Tage’, Lpz. 1850. ‘История социального движения во Франции от 1789 года до наших дней’. Второе издание его книги вышло а 1855 г. Чернышевский ссылается на книгу Штейна, в которой автор сочувственно относится к социалистическому движению не только во Франции, но и в других странах. Чернышевский, говоря о том, что против направления, представленного в этой книге, ‘направлен словарь Коклена и Гильйомена’, имеет в виду издание вульгарных экономистов Dictionnaire de l’conomie politique, в котором сотрудничали вульгарные экономисты Жозеф Гарнье, Шевалье и другие, освещавшие проблемы политической экономии с вульгарных позиций.

⁸ И. В-ский, ‘О поземельной собственности’ — ‘Экономический указатель’, 1857, No 21, стр. 508.

⁹ К. А. — автор ‘Письма к редактору’, см. примечание 3.

¹⁰ Отрывок из статьи А. П-на ‘О переносных паровых машинах’.

¹¹ Отрывок из отдела ‘Политико-экономическое обозрение’.

¹² Отрывок из отдела ‘Статистическое обозрение’.

¹³ Отрывок из отдела ‘Политико-экономическое обозрение’.

¹⁴ Цитата из статьи ‘Английские сходки’ (‘Экономический указатель’, 1857, No 4).

¹⁵ Отрывок из статьи И. В-во (Вернадского) ‘Об условиях благосостояния’.

¹⁶ Статья Александра Смирнова в ‘Земледельческой газете’ носит заглавие ‘О доходах с мелкопоместных имений’.

С. Б.

О ПОЗЕМЕЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: