О ПИСЬМЕ КН. В.Ф.ВЯЗЕМСКОЙ
О ПИСЬМЕ КН. В.Ф.ВЯЗЕМСКОЙ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
О письме кн. В.Ф.Вяземской, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1932
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Неизданное письмо кн. В.Ф.Вяземской, опубликованное в последней книжке Нового мира и перепечатанное за границей, привлекает большое внимание со стороны читателей. Любопытство такое, конечно, вполне оправдано. В.Ф.Вяземская, вместе со своим мужем, поэтом кн. П.А.Вяземским, принадлежала к числу ближайших друзей Пушкина. По некоторым сведениям, в 1824 году, в Одессе, она на короткий срок испытала к Пушкину чувство даже более нежное, чем простая дружба. Ей хорошо была известна семейная обстановка Пушкина. В истории роковой дуэли она не играла выдающейся роли, но стояла близко к событиям. Она, наконец, присутствовала при последних минутах Пушкина. Все это делает ее пространное письмо одним из ценнейших документов по истории пушкинской дуэли и смерти. Необходимо заметить, однако, что документ этот, хотя и писанный тотчас после описанных в нем событий, не может быть принят на веру полностью, без всякой критики, и что он распадается на несколько частей, достоверность которых не одинакова.
Отметим прежде всего, что событиям, предшествовавшим дуэли, автор письма уделяет немного места, сообщая лишь два эпизода, относящихся к этому периоду. К несчастью, приходится отнестись с некоторым сомнением к точности сообщения о том, что в понедельник 25 января Пушкин провел вечер в доме Вяземских вместе с Дантесом и его женой. Начать с того, что полумимический разговор княгини с Пушкиным уже вызывает некоторое недоумение. Из этого разговора В.Ф.Вяземская заключила, будто письмо с вызовом Геккерену было отослано уже 25 января. Между тем известное это письмо датировано 26-м числом и 26-го же было получено Геккереном. Можно допустить, конечно, что Вяземская неверно поняла Пушкина: он говорил ей о письме уже заготовленном, но еще не отправленном. Но тут возникает новое, уже неразрешимое противоречие.
Дело в том, что несколько лет спустя Вяземская рассказывала П.И.Бартеневу о вечернем визите Пушкина, пришедшего ей сообщить о посланном вызове. Точно так же, как и в письме, Вяземская говорила Бартеневу, что в тот вечер был у нее Виельгорский и что самого князя Вяземского не было дома. Словом, речь шла несомненно о том же самом посещении. Но вот что примечательно: все это событие Вяземская в разговоре с Бартеневым отнесла к вечеру 26, а не 25 числа. Конечно, память могла ей изменить в отношении даты, мог перепутать дату и Бартенев (что уже гораздо менее правдоподобно). Но как могла она при этом забыть такую разительную подробность, как присутствие Дантеса на том же вечере, когда Пушкин ей сообщил о вызове? Между тем, о присутствии Дантеса и о своем мимическом разговоре она ничего Бартеневу не сказала — да, разумеется, и никак не могла сказать: 26-го числа вечером Пушкин с Дантесом встретиться и беседовать не мог: к этому моменту дуэль между ними уже была решена, Дантес уже принял вызов за Геккерена, и Пушкин виделся с его секундантом, о чем сама Вяземская упоминает в том же письме.
Что касается второго эпизода (впрочем, сообщаемого Вяземскою не по личным наблюдениям, а лишь с чужих слов), то за ним уже нет решительно никакой достоверности. Немыслимо допустить, чтобы Пушкин имел намерение дать пощечину Геккерену или Дантесу на балу у гр. Разумовской. Этот бал происходил вечером двадцать шестого января. Пушкин не мог намереваться ударить человека, с которым завтра утром будет драться на дуэли. Геккерен и Дантес не были на балу, конечно, не потому, что были предупреждены о намерении Пушкина, а просто потому, что именно на этом балу Пушкин условился вторично встретиться с секундантом Дантеса и указать ему своих секундантов {В изложении этого эпизода имеется фраза (‘Постучавшись напрасно в дверь всего семейства Геккерена’), смысл которой весьма неясен. Впрочем, должны заметить, что в данную минуту у нас имеется лишь перевод (и очень плохой) этого документа, которого подлинник писан по-французски.}.
Далее В.Ф.Вяземская переходит к тому, что происходило после дуэли. Рассказ о болезни Пушкина, о сценах, которые разыгрывались у его смертного одра и вообще в его доме, занимает наибольшую и самую ценную часть письма. Этот рассказ, мастерской по изложению и обильный глубоко драматическими подробностями, несомненно, привлечет к себе особенное внимание читателей. Специалисты найдут в нем очень большое количество сведений, уже известных им по другим источникам, ряд мелких черт, по-новому дополняющих или исправляющих эти источники, и, наконец, несколько сведений вполне новых. Подробный разбор всего этого материала потребовал бы слишком много места. Поэтому мы ограничимся тем, что обратим внимание на одно обстоятельство, существенно важное для общего понимания и оценки всего документа.
Уже в первом его абзаце автор указывает на свою задачу: дать верное изображение только что разыгравшихся событий, о которых в обеих столицах ходят рассказы лживые, искаженные. В чем заключаются искажения, что именно автор считает необходимым опровергнуть,— прямо не указано. Однако по мере чтения письма, составленного весьма обдуманно, все ясней проступает намерение автора выдвинуть, подчеркнуть два мотива: первый из них касается семейной обстановки в доме Пушкиных, второй — тех общественных отголосков, которые были вызваны дуэлью и смертью Пушкина.
В.Ф.Вяземская все время подчеркивает полную невинность Н.Н.Пушкиной и такую же уверенность самого Пушкина в ее невинности. Семейные отношения Пушкиных изображены здесь в чертах почти идиллических — во всяком случае, самых благообразных, не допускающих никаких подозрений. В задачу нашу сейчас не входит рассмотрение вопроса о том, было ли все это так в действительности. Но нельзя не обратить внимания на то, что позднейшие показания самой В.Ф.Вяземской, данные ею, так сказать, для истории, во многом расходятся с тем, что в данном письме хочет она внушить своей современнице. Именно Вяземская рассказала Бартеневу о ревности, которую вызывал Пушкин в своей жене, и о том, что он был в связи со свояченицей, Александриной Гончаровой, сама же Вяземская, с другой стороны, если и не подозревала Наталью Николаевну в прямой неверности, то все же предостерегала ее об опасности, которой та подвергает себя, с явным удовольствием принимая непристойные ухаживания Дантеса, Вяземская поведала потомству и о том, что Идалия Полетика сводила Пушкину с Дантесом, предоставляя им свою квартиру для свиданий. Словом, нельзя упускать из виду, что интимные события в семье Пушкиных были известны кн. Вяземской в версии, значительно расходящейся с тою, которую она настойчиво выдвигает в своем письме.
Итак, эта первая тенденция письма не вполне согласуется с теми сведениями и мнениями, которыми В.Ф.Вяземская располагала в действительности. Зато она как нельзя более совпадает с тем освещением, которое друзья Пушкина в тот момент старались придать всей истории. Течение в пользу Дантеса и против Пушкина было очень сильно среди влиятельных лиц из придворных, военных и полицейских кругов. С этим течением приходилось бороться, ибо судьба вдовы зависела от государя и от того, как посмотрит он на роль Н.Н.Пушкиной во всей трагедии. Необходимо было представить эту роль в самом выигрышном свете, о чем и заботились многие лица из ближайшего окружения Пушкиных. Между тем их задача осложнялась еще и тем, что враги Пушкина старались выставить покойного поэта оппозиционером, человеком неверующим, влияние которого на общество было вредно не только при жизни его, но и после смерти. Даже тому сочувствию, которое вызвала его гибель в широких кругах населения, хотели придать смысл антиправительственной манифестации. Нужно было всемерно опровергать и такие толки, подчеркивая, что Пушкин умер христианином, что на смертном одре обращался он мыслию к государю, что смерть его оплакивают единственно как смерть выдающегося поэта. Делалось это опять-таки прежде всего в заботах об участи Н.Н.Пушкиной, но тут примешивались и личные интересы друзей поэта: им приходилось очищать себя от подозрений в нарочитом устройстве антиправительственных манифестаций у его гроба и при отпевании. Придать надлежащее освещение этой стороне дела и составляло, вполне очевидно, вторую задачу кн. Вяземской, вторую тенденцию ее письма.
Видеть в нем род бесхитростного дружеского излияния, таким образом, не приходится. Это не просто письмо к приятельнице, непосредственно вылившееся под влиянием пережитого, это звено в длинной цепи, так сказать, агитационных писем, которые были в те дни написаны Жуковским, Тургеневым, Вяземским. Один Вяземский написал несколько таких писем: к Давыдову, к Смирновой, к Булгакову, к великому князю Михаилу Павловичу. Всякий, кто возьмет на себя труд сличить это последнее письмо с письмом Вяземской к ее неизвестной приятельнице, без труда заметит, что и в том, и в другом упорно звучат одни и те же политические мотивы. Часть материала, не вошедшего в беловое письмо к великому князю, но имевшегося в черновике (объяснение, почему Пушкин похоронен во фраке, а не в мундире), не случайно вошла в письмо Вяземской. Не случайно и то, что на ее письме, дошедшем до нас в виде черновика, имеются поправки, сделанные рукой ее мужа. Письмо обсуждалось и составлялось сообща.
К кому бы оно ни было обращено (в частности, мы не особенно склонны разделять предположение о том, что оно адресовано было Екатерине Николаевне Орловой),— писалось оно в расчете не на одного только адресата. Вместе с другими письмами той же серии оно предназначено было оказать известное воздействие на гораздо более широкие круги общества и в конечном счете — на государя. Пишучи его, В.Ф.Вяземская руководилась не только (или даже не столько) желанием высказать то, что накипело в душе, она способствовала выполнению очередной задачи, лежащей на всем кружке лиц, к которому вместе с мужем она принадлежала. Вот это и необходимо иметь в виду при чтении новооткрытого документа. По-видимому, мы можем с большим доверием отнестись к изложению фактов, которые В.Ф.Вяземская наблюдала в квартире Пушкина после дуэли, но не должны упускать из виду, что освещение, приданное ей этим фактам, тенденциозно. Тайна событий, приведших к гибели Пушкина, ими не разъясняется да вряд ли и будет когда-нибудь разъяснена вполне.
1932
Впервые — Возрождение, 1932/2452 (18 февраля). ‘Неизданное письмо…’ — опубл. Н. Бельчиковым в ж. Новый мир, 1931/кн. 12 (декабрь), сс. 188-93. Ср. статью Б. Казанского ‘Письмо Пушкина Геккерну’ в сб. Звенья, VI (1936), сс. 1-93, особ. 77-81. См. также комментарий Я.Л. Левкович в изд.: П.Е. Щеголев, Дуэль и смерть Пушкина (Москва, 1987), сс. 488-490.
‘<,…>, Вяземская рассказывала П. И. Бартеневу…’ — опубл. в ж. Русский архив, 1888, No 7, сс. 305-12.