Время на прочтение: 4 минут(ы)
Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., ‘Советский писатель’, 1960.
М. И. Попов — поэт и драматург, автор первой русской комической оперы ‘Анюта’ (1772) и волшебно-сказочного романа ‘Славенские древности, или Приключения славенских князей’ (1770—1771), один из создателей фантастической русской мифологии, широко использованной в литературе второй половины XVIII — начала XIX века.
Переводческую работу Попов начал в связи со службой в театре. Он перевел с немецкого комедию Кронека ‘Недоверчивый’ и с французского комедию Сент-Фуа ‘Девкалион и Пирра’ (изданы в 1765 г.), поэму Дора ‘О театральной декламации’ (‘На феатральное возглашение’ — 1772). С 1770-х годов1 до смерти Попов занимался только переводами. Он был активным членом ‘Собрания, старающегося о переводе иностранных книг’ и перевел ‘Вадины сказки’ (1771) Вольтера, ‘Освобожденный Иерусалим’ (1772) Тассо, ‘Бёлевы путешествия’ (1776), ‘Рассуждение о благоденствии общенародном’ (1780) Муратори, а также несколько комедий, оставшихся неизданными.
Свои взгляды на теорию и практику перевода Попов обычно излагал в предисловиях к своим переводам.
Досуги, или Собрание сочинений и переводов М. Попова, ч. I. СПб., 1772.
Освобожденный Иерусалим, ироическая поэма италиянского стихотворца Тасса, переведена с французского М. Поповым, ч. I. СПб., 1772.
Рассуждение о благоденствии общенародном Л. А. Муратория, преложено с французского М. Поповым, ч. I. M., 1780.
ЗНАЧЕНИЕ ПЕРЕВОДОВ. ПРИНЦИПЫ ПЕРЕВОДА
Поощренный благосклонным принятием от общества некоторых моих безделок, изданных мною на свет, осмелился я приступить к переводу знаменитыя поэмы <'Освобожденный Иерусалим'> славного Тасса. {При сем за нужное почитаю уведомить читателя, что перевод мой был не с самого подлинника, но со французского перевода, над которым трудился господин Мирабод. Я не беруся оправдывать его преложения в рассуждении италиянского текста, но только скажу, что почитается он наилучше успевшим во оном между своими единоземцами, старавшимися прославить Тассов ‘Иерусалим’ на своем языке.} Важность сего труда известна любителям словесных наук: чего ради и прилагал я все мои силы, упражнялся в переводе оныя, оправдать пред обществом хотя несколько отважность моего предприятия и удостоиться от читателей хотя малого благоволения. Главное мое попечение было выразить авторские мысли верно, ясно и чисто: слог старался я наблюдать таков, какового требовало вещество и положения сея поэмы, в которой царствуют повсюду великолепие, любовь и нежность, но успел ли я в сих моих намерениях, в том отдаюся на суд просвещенных читателей. Ни также не хочу я никого уверять, чтоб не было здесь ошибок в рассуждении российского красноречия, в сем искусстве еще не многие у нас блистают, а я прошу только читателя, чтоб он великодушно простил мне оные, как в рассуждении огромности перевода, так и неподражаемого изящества сочинения, ибо переводы с таковых и у прославившихся уже окоренившимися науками народов не вдруг получают свое совершенство.
Намерение мое было переводом сея поэмы не за обогатителя российского красноречия себя выдать, но услужить тем из россиян, которые, не разумея иностранных языков, питают в себе благородную склонность ко чтению изрядных книг, а паче тем добродушным людям, кои желают лучше видеть на своем языке творения знаменитых писателей хотя не в самом их совершенстве, нежели совсем оных не иметь. Как бы то ни было, но старающемуся показать посильный труд отечеству и то долженствует быть утешением, если побудит он благоразумнейших привести свой труд в совершенство, или, по крайней мере, предостережет других от тех в письмоводстве претыканий, которым сам был подвержен, ибо всякое дело не вдруг приводится к совершенству, но постепенно ко оному приходит.
1772. Предисловие.— Тасс. Освобожденный Иерусалим, стр. <3--5>.
При переводе толь превосходного и трудного творения, какова во своем роде есть поэма <'Освобожденный Иерусалим'> непременно должны встретиться многие речения, коих на нашем языке или совсем нет, либо мы оных еще не знаем, потому что не рачим вникать во обширный и богатый славенский язык, который есть источник и красота российского и который со временем не уступит, конечно, во изобилии ни одному на свете языку. Сим трудностям долженствовал подвержен быть и я: и не инако мог от оных освобождаться, как приисканием в духовных книгах или в новопреведенных р_а_в_н_о_с_и_л_ь_н_ы_х речений тем, каковые попадалися мне во французском, либо же переводил совсем вновь, ибо поэма не терпит без необходимой нужды чужестранных слов, но и нигде они не должны быть терпимы.
1772. Известие.— Тасс. Освобожденный Иерусалим, стр. <8--9>.
Мня соделать угодность любителям феатра и оного действователям, преложил я на наш язык из дидактическия поэмы госп. Дората ‘На феатральное возглашение’ первые две песни, важнейшие предметы сея поэмы, и представляю их обществу яко опыт моего усердия в пользу его забав. Третию же песнь, воспевающую искусство и прелести оперы, и которая есть последняя в сем творении, не перевел я сколько для того, что не столь почел ее для нас еще нужною, а более остановили меня многие речения, принадлежащие к сей материи, которым перевода на нашем языке еще нет и без чистого выражения коих исчезли бы все красоты сея песни. Я не думаю, чтобы кто поставил мне в вину, что я не осмелился ее перевесть, переделывая искусственные именования на свой салтык: это бы был урод, оставить же их непереведенными было бы еще гаже. Но преображать прямо по-русски трудные искусств речения ни моея силы, ниже должности есть дело. Я и так довольно отважился, преложив на наш язык несколько слов, встретившихся мне в первых двух песнях, и которые представляю на суд читателей, я не подосадую, конечно, но порадуюсь и поблагодарю искренне, если кто наименует их лучше, любя природный свой язык.
1772. Предызвещение к поэме ‘На феатральное возглашение’.— Досуги, ч. 1, стр. 211—212.
Я не стану распространяться в похвалах о существе и изяществе сея преложенныя мною книги и оставляю ее на суд наших читателей, но скажу только нечто о моем переводе. Всяк из россиян, искусившийся во преложении чужестранных книг на наш язык, ведает довольно, что не токмо важные политические наставления, наполненные речениями разных наук, но и самые слабые винословия, несколько красиво написанные, весьма трудно на оный переводить по причине неимения еще у нас хороших словарей, так и потому, как то сказал славный наш драматический вития <Сумароков> во своем стихотворном наставлении, что:
Творец дарует смысл, но не дарует слов.1
Почему и я при переводе сея книги находил для себя великие трудности при встречавшихся мне искусственных речениях, которые принужден был или вновь переводить, сообразуяся с их существом и свойством нашего языка, или объяснить краткими примечаниями, или старинные переводы слов наукам вносить в примечания, ежели они не очень употребительны, однако ж понятны для россиян. Стараяся же паче всего о ясности слога и о выражении точных мыслей сочинителя, оставлял я иногда и чужестранные слова, давно уже принятые в наш язык, оставляя их перевод до времени любителям российского слова.
Со всем тем, однако ж, не выдаю я сего моего перевода за совершенный: легко могут в нем найтись многие погрешности и недостатки, но и кто сего может избежать, а наипаче в важной книге, где всегда ясный смысл предпочитается блестящему слогу, о котором остается думать на досуге? Впрочем, судить о вещах гораздо легко, нежели их делать, но и судя, иные нередко ошибаются. Рассуждение сие предлагает пути к общенародному благу: оно самое и меня поощрило издать сию нужную книгу для перевода на наш язык, да управит оное ж и суд моих читателей сему моему труду.
1750. Предисловие от переводчика.— Мураторий. Рассуждение о благоденствии общенародном, стр. <24--25>.
1 См. стр. 52 наст. изд.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
