О ПАМЯТНИКЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЮ РОССИИ
О ПАМЯТНИКЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЮ РОССИИ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
О памятнике тысячелетию России, Аскоченский Виктор Ипатьевич, Год: 1862
Время на прочтение: 4 минут(ы)
За Русь Святую!
М.: Институт русской цивилизации, 2014.
Что-то не слыхать, чтоб русский православный народ слишком горячился по случаю обещанной постановки в Новгороде памятника тысячелетию России. Практическому смыслу его представляется это дело не слишком важным, — не то, что какому-нибудь немцу, который по таковому поводу имеет в перспективе побольше обыкновенного кусок бутерброда, сочную пару котлет с картофелем и одну бутылку пива на двух разгулявшихся брудеров, с приличным таковому торжеству спичем. Зато ж наши так называемые передовые покоя не знают, пересматривая в девятьсот девяносто девятый раз великолепный проект г. Микешина [1] и указывая сочинителю то на те, то на другие промахи. Признаться, мы не обратили бы внимания ни на г. Микешина с его проектом, ни на хлопоты передовых, если бы последние в тенденциях своих не проговаривались иногда довольно знаменательным образом.
Фельетонист недавно появившегося из богадельни ‘Русского инвалида’ ‘Современного слова’, остановившись над заметкою газеты ‘Тэймс’ (Times), тоскует вместе с нею о том, что в барельефах микешинского памятника нет собственно ученых, и с безотрадною горестию вопрошает себя: ‘Но были ли у нас ученые в настоящем смысле слова? Только в самое последнее время начали появляться такие научные сочинения, которые заслуживают название русских’ {Современное слово. No 6. См. Заметки о лицах, пропущенных на барельефе памятника тысячелетию России.}.
Таким образом, сначала обездоленные, а потом утешенные заметкою ‘Современного слова’, мы с тайною радостию просим его как можно скорее указать нам эти ‘научные сочинения последнего времени’, чтоб уж решительно не показаться неучами пред Европой. Мы и сами видим, что у нас, благодаря Бога, нет и не было доселе ни Маколея, ни Кювье, ни Вольтера, ни Лапласа, а уж о таких великих умах, как Спиноза, Кант, Шеллинг, Гегель, Фейербах, Штраус, и думать не смеем. Правда, есть у нас Струве, Пирогов — не оператор Пирогов, а Пирогов — педагог и философ, что составляет огромную разницу, — но, к сожалению фельетониста, и тот и другой еще живы, были опять ‘в настоящем смысле слова ученые, распространявшие ясные, сознательные идеи в обществе {Курсив в подлиннике.}, нравственные, эстетические, религиозные, политические и т. д. — но, к сожалению разноцветных передовых, Русь их не знает, да навряд ли и знать захочет, когда поближе познакомится с ними и хорошенько вникнет в их ‘научные’, мнимо русские сочинения. Мы совершенно уверены, что никто из православного люда не догадается, о ком это у нас с фельетонистом идет речь, а между тем пропуск их в барельефе окончательно ставится г. Микешину в преступление, ибо это люди не какие-нибудь ‘исторические деятели языка и формы, а абсолютные художники и исторические деятели мысли {Курсив в подлиннике.}, один же из них ‘по всем концам России привел в ясное, отчетливое сознание те неясные чувства, которые шевелили в нас поэты, образовал нравственно и эстетически, прямо и через вторые руки, несколько поколений, был первым проводником истинной, применимой к нам гуманности, гуманности истинной, широкой, не доставшейся на долю одному простолюдину, как достается она у односторонних учеников его, взявших одну его рьяность, без его вкуса и без его глубины’. Чтоб не томить долее наших читателей, скажем, что эти пропущенные светила Руси православной, без которых так темен будет ‘памятник народный или, скорее, государственно-народный’, суть (внимание, господа!) Белинский [2], Грановский [3] и немножко Станкевич [4]. Первый по нашему искреннему убеждению оказал России незабвенную услугу тем, что перепутал в головах молодых поколений все понятия, религиозные, политические, нравственные и эстетические, второй тем, что был профессором Московского университета и либеральничал совершенно в современно-русском духе, по образцу юродствующих в атеизме {См. статью в ‘Дом. беседе’ за 1862 г. No 11. С. 245. Юродствующие в атеизме.}, а последний… последний хоть и не произвел ничего видного, но исправил и создал отчасти Белинского, Тургенева (не слышали), Грановского, Кудрявцева, Каткова, Кольцова и других, о которых мы, говорит фельетонист, пока умолчим’. Кто ж бы это такие ‘другие’, при упоминании которых фельетонист прибегает к поприщинскому молчанию? Уж не Добролюбов ли, не Пиотровский ли со всею брадатою и лохматою братиею, исподтишка трудящеюся над преобразованием России? Что бы таки уж их втащить в барельефы памятника! Наконец, почему же не дать бы место и Пугачеву, и Степану Тимофеевичу Разину — чем они не исторические деятели мысли и дела! Вот уж именно был бы народный памятник, — только кто его знает, какой эпохи… Нет, господа, вы, как видно, желаете устроить памятник настоящему, грустному моменту, если тискаете в него такие личности, как Белинский, Грановский и ‘другие’, о которых пока умалчивайте, — и не от лица миллионов людей истинно русских и православных, а от имени горсточки запевал, большая часть которых тянет песенку свою из-за кулис. Народ не признает такого памятника своим и в чувстве справедливого негодования отвернется от него, как скоро увидит там изображение такого господина, как Белинский, который, не обинуясь говорим, был отъявленным врагом Веры и Церкви православной, который… да, впрочем, вы и сами догадаетесь, что хотим мы сказать.
Знаем, что вы раздражитесь на нас за наше откровенное слово и готовы будете забросать нас грязью насмешек, порицаний и ругательств: но будьте гуманны, господа, позвольте и нам сметь свое суждение иметь. Мы ж не гневаемся на вас за то, что вы, как бы из милости, уступаете местечко в барельефах Державину, Гнедичу и Жуковскому: не извольте ж гневаться и на нас за то, что мы, очень хорошо зная и понимая тенденции рекомендуемых вами абсолютных художников и исторических деятелей мысли, {Курсив в подлиннике.} положительно отрицаем их права на существование в народной памяти или, что то же, памятнике тысячелетию России.
Давно хотелось нам сбросить с души своей тяжкую и оскорбительную для всякого истинно русского человека думу об одном важнейшем и существеннейшем пропуске в микешинском памятнике России. Между великими деятелями мы там не видим Единого из единых, тридцать лет верою и правдою прослужившего православному народу, — Того, кто своею мощною рукою держал Россию на небывалой дотоле высоте и не пережил ее, Им Самим созданного величия, не видим Избранника, от потери Которого стоном стояла Русь,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля,
До стен недвижного Китая…
Нет Его, нашего Великого и Незабвенного, на мнимо народном памятнике, — нет, ну, и не надо. Да притом, кстати ли Ему стоять наряду с Белинским и подобными, которых так усердно тащут в храм бессмертия передовые нашего времени? Действительно, место Ему не в барельефах, которые рано или поздно сотрет всесокрушающее время, а в сердце вечно благодарной России, откуда не вырвет Его никакая сила в мире… Народ умеет создавать памятники лучше и прочнее, чем даже строители древних пирамид и обелисков, народ… но довольно!.. Вы, господа, задеваете русского человека за такие струны, которые звучат болезненным аккордом, разносящимся в воздухе похоронным звоном вашим темным затеям и замыслам… {В ‘Киевском телеграфе’ была напечатана по этому поводу превосходнейшая статья г. Юзефовича, — и, удивительное дело, хоть бы одна газета или журнал заикнулись об ней! Мы надеемся познакомить с нею наших читателей, лишь только успеем достать этот ‘Телеграф’, имеющийся только в немногих редакциях и считающийся в Петербурге библиографической редкостью. Ред.}
Печатается по единственному изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Блестки и изгарь // Домашняя беседа для народного чтения. — 1862. — Вып. 25. — С. 612-615.
Название в настоящем издании — составителя.
[1] Микешин Михаил Осипович (1836-1896) — художник, скульптор, автор проектов памятников 1000-летию России в Новгороде, императрицы Екатерины II в С.-Петербурге, Богдана Хмельницкого в Киеве.
[2] Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) — критик.
[3] Грановский Тимофей Николаевич (1813-1855) — историк-медиевист, с 1849 г. ординарный профессор Московского университета.
[4] Станкевич Николай Владимирович (1813-1840) — критик.