О НАЦИОНАЛЬНОЙ ШКОЛЕ
О НАЦИОНАЛЬНОЙ ШКОЛЕ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
О национальной школе, Розанов Василий Васильевич, Год: 1900
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Устойчивость учебной системы уже сама по себе есть в ней огромное положительное качество. Не только дети связываются с родителями, так сказать, единством своего общего духовного склада, но вся страна получает устойчивую цель своих умственных напряжений. Получается известный умственный склон, по которому текут и большие реки, и маленькие ручейки. Вот почему неустойчивая школа, меняющая свой тип приблизительно через тридцать, пятьдесят лет, есть огромная задержка в развитии страны, постоянное отрицательное условие для выработки солидного духовного развития в ее обществе, даже для развития ее литературы, ее науки.
Мы говорим это для того, чтобы еще раз напомнить каждому, чье внимание раскрыто к твердо установившемуся в обществе убеждению, что всякая школа у нас, построенная не на национальных основах, будет эпизодом в нашей школьной истории, но не начнет собою ее магистрального и не подлежащего дальнейшим переменам течения. Возрождение классической древности есть совершенно частная особенность западноевропейской истории, столь же исключительная и, так сказать, личная, как реформационное движение. Реформация также не связана только с именем одного Лютера, как гуманизм не связан с именем одного Эразма. Около вершин реформации и гуманизма стоят десятки великих, сотни и тысячи средних и наконец целые народности маленьких фигур, которые связаны одним духом этих двух исторических явлений, ни один зародыш которых не был переброшен к нам, за берега Двины и Буга. Чудовищным показалось бы, если бы кто-нибудь стал к нам прививать реформационные идеи, — чудовищно вовсе не по одной оскорбительности для нашей церкви, но по самому существу дела, которое в нашей истории не имеет для себя никаких корней. Между тем ученые историки уверяют, что культурное значение реформации полно общечеловеческого интереса, что это внесение личного суждения в вопросы догматической веры есть корень вообще живой веры, живой религии, и вечно острящий оселок для выработки в человеке критического суждения, сумма чисто умственных приобретений, от которых каждому отказаться было бы стыдно и убыточно. Но мы не хотим этого чужого прибытка не в один разум наш, а в самую нашу плоть и кровь, куда он был бы внесен рационалистически поставленным воспитанием нашей молодежи. Он у нас не в крови, он у нас не в истории. Совершенно так же дело обстоит с греко-римским гуманизмом. Все рассуждения о его культурно-историческом значении теряют свою применимость по сю сторону Буга и Двины. На русской почве всякое горацианство и пиндаризм останется таким же орхидейным, т. е. чужеядным, красивеньким и недолговечно тепличным явлением, как разные лютеранские и кальвинистические эпизоды среди ‘московских вольнодумцев’ XVIII века. Непременно это будет эпизод, полусмешной, полупечальный, никогда это не будет история.
А нам слишком пора начинать в школе историю. Все рассуждения о недостаточности собственно русских элементов для общечеловеческого развития — пусты и ничтожны уже потому, что мы этих начал никогда и не применяли в школе. Самый беспристрастный критик скажет, что наша поэзия между Жуковским и Фетом дала перлы, которые по жизненности и, главное, естественности стоят неизмеримо впереди сравнительно с римскою поэзиею, этим подражательным и искусственным явлением вовсе не поэтического латинского гения. Между тем Овидий, Виргилий и Гораций отнимают столько времени у наших учеников, что эти плохие латинисты— мальчики становятся в то же время никуда не годными, в национальном смысле, русскими детьми. Ведь можно быть уверенным, что передайте часы Виргиния, Горация и Овидия — Пушкину, Лермонтову, Кольцову, Фету передайте часы цицероновского судебно-политического кляузничества томам Тургенева и Гончарова, и вы наконец получите русского юношу не верхогляда-всезнайку, а с вдумчивым взглядом, с изощренным вкусом, с богатым запасом мыслей. Ибо почти смешно по содержательности и серьезности сравнивать курьезное риторство ‘Тускуланских бесед’ Цицерона, эти потуги адвоката показаться философом, с действительным философом жизни и смерти — Тургеневым. Мы обольщены, как мальчики, 2000-ми лет древности, не замечая, что эти две тысячи лет и имеют почтенность двух тысяч лет свою собственную, а Энеида — все-таки ничтожна по поэтичности. Овидий в ‘Превращениях’ — малопонятен в темах и похож на изукрашенную ‘Бабу-ягу’, и Цицерон — водянист, бессодержателен. Может быть, в Германии все это нужно, потому что Германия начала свое просвещение с открытия пергаментов этих латинистов, что они представляют ее историческую азбуку, драгоценную старушке и в года старости, наконец, такие писатели Германии, как Гёте или Лессинг, совершенно пропитаны этим латинизмом и эллинизмом. Но мы-то тут изведываем в чужом пиру похмелье. У Пушкина, у Лермонтова, не говоря о Гоголе, у Тургенева, Гончарова, Островского, Толстого решительно нет ниточки эллинского и латинского. И между тем все это огромное и даровитое и серьезное русское оригинальное развитие мы выпускаем из школы, в каких-то жалких потугах зародить в своих юношах 1/4 или 1/20, или 1/200 ‘настоящего Лессинга’, рядом с нами поднявшегося на подобных же дрожжах! Дети родных нам российских статских и иных советников усиливаются влезть в шкуру творца ‘Лаокоона, или о границах живописи и поэзии’. Но что вы! У нас есть Гоголь, и живописец и ваятель, и он изваял нас самих гораздо лучше, чем скульптор вырезал из мрамора Лаокоона и двух его скорченных сыновей. Серьезное и внимательное чтение своих образцовых прозаиков, критическое их изучение, с великими критиками в руках, заучение целиком великих наших поэтических произведений, ознакомление не по учебникам только, а документальное, с нашею историею, право же не маленькою, право не непоучительною, — непременно должно составить самый фундамент нашей школьной системы. Без этого фундамент, на всяком другом чужестранном фундаменте, школа, только исправленная, опять вызовет лишь новое долголетнее ожидание в обществе, опять эта апатия учеников, опять понуждения родителей, — невольно притворные, потому что они должны будут делать мину уважительности к тому, к чему в сердце нет уважения, — и опять неудача, снова ломка, к вреду детей и страны.
Россия вечно съезжает с германско-французского под собою фундамента, и напрасны эти вечные попытки опять ее подправить, поднять на этот фундамент. Россия хочет стоять на своей земле.
НВ. 1900. 28 янв. No 8592. Б.п.
‘Лаокоон, или о границах живописи и поэзии’ (1766) — критическое сочинение немецкого писателя Г. Э. Лессинга, направленное против эстетики классицизма.