М. Кояловичъ.
‘Современникъ’, кн. I, 1911
О. Н. Лернер. Труды и дни Пушкина. Издание академии наук. Петербург, 1910 г, Коялович М., Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
О. Н. Лернеръ. Труды и дни Пушкина. Изданіе академіи наукъ. Удостоено полной преміи Пушкинскаго лицейскаго общества. Петербургъ, 1910 г.
Ни одинъ пушкиніанецъ не можетъ обойтись безъ этой превосходной книги одного изъ лучшихъ знатоковъ текста пушкинскихъ произведеній и жизни поэта, неутомимаго открывателя новостей Пушкина и о Пушкин. Откровенно сказать, я считалъ себя не только страстнымъ поклонникомъ поэта-солнца, но и не плохимъ начетчикомъ его поэзіи и прозы, старавшимся знать все, что относится къ жизненной и литературной драм величайшаго изъ нашихъ писателей. Но и мн книга Н. О. Лернеръ принесла много-много, въ полномъ смысл, откровеній. Въ послдовательности хронологіи многое показалось понятне, значительне, въ общей связи духа и характера Пушкина. Знать Пушкина, по моему, безъ книги Лернера,— прямо невозможно. Что особенно цнно въ этой удивительно правдивой книг, это ея полная надежность въ каждой, можно сказать, строк. Страстно влюбленный въ своего Пушкина, авторъ не кривитъ, не отступаетъ передъ злой исторической правдой, и рука его, не дрогнувъ, заноситъ въ мартирологъ послдняго страдальческаго года поэта (1836):
‘Ноябрь-декабрь. Доносъ кн. П. А. Вяземскаго С. С. Уварову на современную журналистику, П. Я. Чаадаева, Н. Г. Устрялова, Н. А. Полевого съ замчаніями Пушкина’.
Этотъ ошеломительный обвинительный актъ — Пушкинъ участвовалъ въ донос на русскую литературу!— появился у осторожнаго и точнаго Лернера, приходится надяться, посл тщательнаго обдумыванія фактовъ, и наврное,— посл долгой душевной борьбы, когда для историка не оставалось уже никакого, даже малйшаго сомннія, что ‘другъ Вяземскій’ увлекъ поэта на дяніе, по которому можно мннія, что ‘другъ Вяземскій’ увлекъ поэта на дяніе, по которому ясно заключить, въ какое состояніе приведенъ былъ Пушкинъ разыгравшейся въ то время драмой его личной жизни. Затравленный свтскимъ обществомъ и собственной женой, какъ разъ только что отъ нея самой выслушавшій признаніе въ ‘бломъ’ свиданіи съ Дантесомъ подъ гостепріимнымъ кровомъ Идаліи Полетики и подъ охраной будущаго второго мужа Наталіи Николаевны, Ланского, — поэтъ метался въ тяжкихъ мукахъ оскорбленной гордости и — сдлалъ нсколько помтокъ на ‘документ’, подсунутомъ Вяземскимъ. Тяжкое обвиненіе иметъ въ качеств базы — одного Вяземскаго. Оно опубликовано гр. Шереметевымъ въ изданномъ имъ собраніи сочиненій его тестя Вяземскаго. (II, 211-226). Зять, можно сказать, не пожаллъ и тестя, но было бы не много печали, если бы ‘охранительная’ дятельность Вяземскаго падала на него одного, а не отражалась бы тнью на великомъ поэт. Н. О. Лернеръ считаетъ Вяземскаго писателемъ и свидтелемъ достоврнйшимъ. Но Вяземскій пушкинскаго времени и Вяземскій одинъ изъ столповъ шереметевскаго кружка — не одно и то же. Конечно, не приходится спорить противъ поправокъ и помтокъ Пушкина на донесеніи Вяземскаго Уварову, вражда и презрительное отношеніе къ которому Пушкина общеизвстны и позволяютъ видть въ ‘донесеніи’ Вяземскаго даже нчто врод провокаціи. Но все же — не было ли: то — да не то! Не было ли тутъ чего-нибудь еще не разгаданнаго, требующаго новыхъ изысканій и новаго освщенія. А Вяземскій просто руку приложилъ, и его издатель не захотлъ лишиться для произведеній этого писателя ‘пушкинскаго украшенія’. Я не оспариваю Н. О. Лернера: если онъ включилъ въ свою книгу, этотъ совершенный гимнъ Пушкину, такую деталь, значитъ необходимо было, историческая правда требовала. Но Пушкинъ, участвующій въ литературномъ донос, въ томъ числ и на Чаадаева, такъ глубоко и проникновенно имъ понятаго,— это аберрація. И еще въ то время, какъ онъ самъ сталъ журналистомъ. И, что меня касается, я не придалъ бы такой формы этому ‘пассажу неожиданному’, въ какой онъ изложенъ на стр. 476 книги Н. Лернера. Я бы отмтилъ, что Вяземскій оставилъ о Пушкин такой обвинительный актъ. Но я прибавилъ бы, что дло тутъ такъ же темно, какъ напримръ, темна разгадка, кто была главная и единственная во всемъ величіи чувства любовь Пушкина, неизвстная, которой, посвящена ‘Полтава’, ‘сокровище, святыня, любовь души’: Зинаида Волконская, Элиза Воронцова (всего сомнительне), или младшая дочь Раевскаго, Нереида Гурзуфа, что всего врне — будущая ‘русская женщина’, жена декабриста, княгиня М. Н. Волконская. Вспомнимъ стихи Некрасова. Быть можетъ, поэтъ поэта чутьемъ угадалъ лучше, чмъ историки. Н. О. Лернеръ, отлично изучившій ‘донъ-жуанскій списокъ’ поэта, длаетъ окончательный приговоръ, что имени той, кому посвящена ‘Полтава’, суждено остаться однимъ изъ таинственныхъ, недоумнныхъ мстъ въ біографіи Пушкина. Мы позволяемъ себ высказать убжденіе, что такимъ же недоумннымъ мстомъ останется обличеніе Вяземскимъ его друга. Навсегда-ли? Не возможно ли ждать, что свтъ тутъ будетъ пролитъ, хотя бы въ запискахъ Смирновой, подлинныхъ, ожидающихъ выхода въ свтъ, и, конечно, не въ. той кустарной стряпн, какую нкогда поднесъ ‘Сверный Встникъ’? Но ужъ во всякомъ случа напрасно длалъ Ефремовъ сближеніе таинственной ‘святыни’… съ ‘графиней’ Собанской, похожей по своему нравственному калибру разв на ‘графиню’ Тарновскую.
Пріятно отмтить независимость г. Лернера и ‘въ другую сторону’. Въ изданіи достаточно чопорной коллегія онъ напечаталъ, съ соотвтствующими замчаніями, даты и указанія, очень освщающія отношенія къ Пушкину его сановныхъ петербургскихъ ‘покровителей’ солдафонскаго типа, которые, какъ напримръ, холодно-.изысканно-наглый Бенкендорфъ, критиковали ‘тривіальность’ пушкинскихъ выраженій, а къ Дантесу и Геккорену духовно и душевно были совершенно близки. Историческая правда и тутъ играла у автора-и старика главную роль. Но очень пріятно, что въ его классическій трудъ не попало, но какимъ-либо причинамъ, ничего изъ ‘насъ возвышающихъ обмановъ’. Петербургскія оффиціальныя сношенія и отношенія-Пушкина вырисовываются въ свт магнія. Циклъ ‘умренности въ скорби’, проведенной тогдашнимъ Петербургомъ, совершенно въ выдержанномъ стил заключался въ псковскомъ Святогорскомъ монастыр, настоятелю котораго Геннадію псковскій архіепископъ Наанаилъ отдалъ распоряженіе:
‘чтобы при погребеніи Пушкина, согласно высочайшей вол, не было никакого особливаго изъявленія, никакой встрчи, никакой церемоніи’.
Вотъ изъ какихъ далекихъ временъ могла бы ‘Россія’ позаимствовать справку, по части ‘бывшихъ примровъ’, какъ слдуетъ излагать правила ‘объ устройств’ общественныхъ собраній подъ открытымъ небомъ для похоронъ’. Еще въ 1837 г. сіе было разработано и установлено! Вообще легенда о благодтельности вліянія на пушкинскую жизнь и творчество Николая I, равно какъ давно разрушенный миъ о свобод, которую будто бы открыла поэту ‘личная’ (на дла — чрезъ третье отдленіе) цензура — блекнетъ и отходитъ въ очень узкія рамки, похожіе скоре на ‘подписку о невызд’.
Вся большая, превосходно, на европейскій ладъ изданная книга, дающая синтезъ и анализъ огромнаго труда многихъ лтъ Н. О. Лернера, полна такими тщательно собранными фактами. Лучшей заслугой кропотливаго автора надо считать, что онъ далъ — не хронологію, а исторію Пушкина. Хронологическій характеръ, а также превосходно составленные каталоги и указатели, самымъ существеннымъ образецъ облегчаютъ работу надъ наученіемъ и нониманіемъ Пушкина.
Повторяемъ, безъ ‘Трудовъ и дней Пушкина’ — пушкиніанцу работать нельзя. Наконецъ-то мы имемъ всеобъемлющую справочную книгу о Пушкин. Пушкинскій текстъ, при всхъ достоинствахъ изданія С. А. Венгерова, еще не можетъ считаться ‘незыблемо установленнымъ’. Но справочную, объяснительную хронологическую книгу о Пушкин — мы имемъ.
Позволимъ себ лишь нкоторыя замчанія. Мы не согласны съ принятой г. Лернеромъ системой вносить въ ‘Труды и дни Пушкина’ отмтки чиселъ, въ которыя тотъ или другой сочинитель подносилъ Пушкину свои произведенія съ надлежащими посвященіями. Большинство поднесенныхъ книгъ остались даже, вполн по заслугамъ, неразрзанными поэтомъ, хотя, какъ извстно, онъ и былъ великимъ любителемъ чтенія. Кому, позвольте спросить, интересно, что 1 мая 1836 года ген. Ушаковъ поднесъ Пушкину, съ надписью, ‘Исторію военныхъ дйствій въ Азіатской Турціи’? Не оспариваемъ, что это свдніе изъ неизданныхъ матеріаловъ, любезно сообщенное у Модзалевскимъ, но безъ нсколькихъ десятковъ подобныхъ ‘чужихъ датъ’ — смло можно было обойтись, полагаемъ.
Затмъ, мы не совсмъ понимаемъ причины многихъ умолчаній такого ‘всвдущаго’ пушкиніанца, какъ г. Лернеръ, о петербургскомъ, послднемъ, період жизни Пушнина, когда онъ, достаточно разочарованный въ своей ‘мадонн’, не только обращался къ холостымъ привычкамъ и знакомствамъ, но и былъ въ очень серьезныхъ отношеніяхъ къ своячениц, единственной изъ семьи Гончаровыхъ понимавшей поэта. Цломудренная сдержанность тутъ не причемъ, такъ какъ эта сторона жизни Пушкина вскрыта дочерью жены Пушкина (отъ второго мужа), да и въ Венгеровскомъ изданіи en toutes lettres изображено подъ портретомъ Александры Николаевны Гончаровой съ плнительной ясностью: ‘Свояченица Пушкина, очень ему близкая’. А что Пушкинъ развлекался отъ холодности своей ‘мадонны’, извстной и но его стихотворенію, въ которомъ онъ отрекался отъ ‘мятежнаго наслажденія’, это, кажется, также надо считать не подлежащимъ особому сомннію. О семейной драм Пушкина мы имемъ изслдованіе г. Морозова. Но г. Лернеръ могъ бы прибавить своихъ свдній и изысканій, наврное имющихся въ его портфел. Откровенно говоря, я никогда не удовлетворялся изображеніемъ Пушкина просто ‘обманутымъ’: пришелъ, дескать, обольстительный кавалергардъ иностраннаго происхожденія и покорилъ сердце жены ‘Пушкина-арапа’. Не пора ли сказать, что неудачная во всхъ отношеніяхъ женитьба Пушкина на легковсной красавиц Гончаровой — въ половин тридцатыхъ годовъ привела къ совершенному разъединенію обоихъ супруговъ, и что поведеніемъ поэта, приведшимъ къ кровавой развязк, руководила не одна оскорбленная ревность, а гордое сознаніе, что имя его, Пушкина, принадлежащее его родин, топчется свтской кликой, которая, во глав съ женой Нессельроде, урожденной Гурьевой, избрала Дантеса лишь физической маріонеткой-брави?
Наши замчанія (добавимъ еще, что, напримръ, не стоило заносить въ книгу такой глупости, какъ сужденіе H. М. Языкова о стихотвореніи ‘Друзьямъ’), конечно, совершенно отступаютъ на задній планъ передъ великолпнымъ обиліемъ планированнаго матеріала, предлагаемаго читателю замчательнымъ критико-біографическимъ трудомъ Н. О. Лернера. Именно потому, что это — трудъ классическій, мы и предъявляемъ къ нему повышенныя требованія. Трудно разсчитывать для книги такого характера и такого объема на новыя изданія, но мы думаемъ, что автору все-таки удастся дать новое изданіе ‘Трудовъ и дней’. Если появятся подлинныя записки Смирновой,— едва ли это не будетъ необходимостью. Н. О. Лернеру останется только добавить послдніе штрихи къ своему классическому труду.