О методе естественных наук и значении их въ общем образовании, Страхов Николай Николаевич, Год: 1865

Зоология
Время на прочтение: 129 минут(ы)
Скачать в PDF

О МЕТОД ЕСТЕСТВЕННЫХЪ НАУКЪ и ЗНАЧЕНІИ ИХЪ ВЪ ОБЩЕМЪ ОБРАЗОВАНІИ.

Н. СТРАХОВА.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1865.

ОГЛАВЛЕНІЕ

Предисловіе

I. О метод наукъ наблюдательныхъ.

ГЛАВА I. Дленія въ природ.

Собираніе фактовъ.— Цль его.— Первый пріемъ — классификація.— Скачки въ природ.— Начало сосуществованія (Кювье).— Естественныя науки съ несовершенною классификаціею

ГЛАВА II. Метода классификаціи.

Сравненіе.— Гомологіи — Ихъ неизбжность.— Единство органическаго состава.— физіологическое начало Кювье.— Сходство въ устройств и сходство въ отправленіяхъ.— Естественная система.— Неопредленность началъ.— Важные признаки.— Сравненіе по положенію.— Сравненіе по форм.— Переходныя формы

ГЛАВА III. Исторія развитія.

Мнніе Шлейдена.— Зрлость организмовъ.— Превращенія.— Теорія Кильмайера.— Ошибка Карла Фохта.— Теорія черепа.— Части слитныя и сложныя.— Возвратная метаморфоза.— Надежность изученія развитыхъ формъ.— Заключеніе: въ наук главное — мысль, а не фактъ

II. Органическія категоріи.

Дв статьи.— Происхожденіе идей.— Механическія категоріи натуралистовъ.— Декартъ и Каспаръ Вольфъ.— Происхожденіе органическихъ категорій.— Значеніе категорій вообще.— Дйствительность и факты.— Пониманіе исторіи и прогресса.— Языки вообще.— Гегелевская философія, какъ органическое пониманіе вещей.— Перечень органическихъ категорій по Куно Фишеру

III. Интересъ естественныхъ наукъ.

1) Интересъ теоретическій.

Запросъ на естественно-историческія познанія.— Мнніе о ихъ польз.— Неврность и непрактичность этого мннія.— Наука безъ пользы и польза безъ науки.— Прикладныя науки.— Существованіе теоретическаго интереса.— Лекціи Банковскаго.— Необходимость проведенія началъ и осмысливанія фактовъ.— Примры противнаго: Генле, Кювье о рыбахъ.— Лекарственныя свойства растеній.— Географія организмовъ.— Разсказы о нравахъ и обычаяхъ животныхъ.— Изложеніе науки и каталоги фактовъ

2) Интересъ эстетическій.

Неопредленная занимательность знанія.— Въ чомъ состоитъ особое удовольствіе, возбуждаемое занятіемъ естественными науками?— Здоровое занятіе.— Мирныя радости натуралистовъ.— Неприличности.— Эстетическое сближеніе съ природою.— Животныя.— Растенія.— Камни.— Глубина и древность эстетическихъ отношеній человка къ природ.— Необходимость строго различать троякій интересъ естественныхъ наукъ: утилитарный, теоретическій и эстетическій

IV. Естественныя науки и общее образованіе.

Вступленіе.

Притязаніе естественныхъ наукъ.— Раздленіе наукъ о природ.— Естественныя науки въ тсномъ смысл или естественная исторія

1) Общее образованіе.

Идея общаго образованія.— Энциклопедизмъ.— Идеалъ образованной жизни.— Уродливости въ развитіи.— Дтскія книжки.— Пониманіе чужой религіи.— Настоящіе учебные предметы и учебники

2) Метода.

Метода естественныхъ наукъ.— Постепенное образованіе новыхъ понятій.— Терминологія.— Естественное сродство.— Большее и меньшее совершенство.— Подчиненіе и связь органовъ.— Система особыхъ понятій.— Развитіе.— Непониманіе методы.— Индукція.— Смшиваніе естественно-исторической методы съ методою наукъ механическихъ

3) Учебный предметъ.

Естественныя науки, какъ общеобразовательный предметъ.— Ихъ элементарность, строгость, трудность, возможность полнаго усвоенія, возможность упражненій, отвлечонность,— Необходимость ихъ какъ наукъ объективныхъ 169

4) Положеніе дла.

Молчаніе нашихъ натуралистовъ.— Опасеніе верхоглядства. Несовершенство естественныхъ наукъ.— Затрудненія, вытекающія изъ ихъ объективности.— Заключеніе изъ этихъ затрудненій въ ихъ пользу

ПРЕДИСЛОВІЕ

Долгое время занимаясь изученіемъ естественныхъ наукъ и въ продолженіе девяти лтъ, когда я былъ учителемъ естественной исторіи, имя случай сдлать нкоторые опыты и наблюденія относительно преподаванія этихъ наукъ, я составилъ себ объ ихъ метод и ихъ значеніи въ общемъ образованіи извстныя понятія, получившія для меня полную твердость и ясность. Эти понятія въ разное время были мною изложены въ статьяхъ, изъ которыхъ состоитъ настоящая книжка. Поводомъ къ статьямъ были обыкновенно т поверхностныя и ложныя мннія, которыя въ такомъ ходу относительно естественныхъ наукъ. Эти науки теперь у всхъ на язык, но врныя сужденія о нихъ очень рдки. Именно по всегдашней ошибк нашей мысли, по ея стремленію къ предметности, всякій тотчасъ бросается на результатъ, на изучаемыя явленія, забывая о самомъ пріем изученія, о метод. Между тмъ если дло идетъ о наук, то забывать о метод значитъ упускать изъ виду самую сущность, самый корень дла и слдовательно неизбжно впадать въ ошибку.
Поэтому главное содержаніе моей книги есть разъясненіе настоя щей методы естественныхъ наукъ. Въ этомъ отношеніи, какъ я думаю, я высказалъ, если не что-нибудь совершенно новое, то по крайней мр хотя отчасти то, что сказать необходимо слдуетъ на основаніи признанныхъ началъ, и что однакоже не было сказано.
Скажу здсь нсколько словъ, чтобы пояснить вопросъ въ самыхъ общихъ его чертахъ, вмст съ этимъ сама собою обнаружится связь между статьями составляющими книгу.
Метода по самой своей сущности есть всегда дло апріорическое, т. е. она ни въ какомъ случа не заимствуется изъ опыта, изъ какихъ-нибудь данныхъ фактовъ, а всегда только прилагается къ опыту, всегда руководитъ въ изслдованіи фактовъ. На этомъ основаніи можно было-бы подумать, что метода всегда дается частнымъ наукамъ общею наукою, тою наукою, предметъ которой составляетъ все апріорическое, т. е. философіею. Такъ это и бываетъ, но не всегда и даже очень рдко. Обыкновенно науки имютъ самостоятельность, существуютъ независимо отъ философіи. Требовать слишкомъ тсной зависимости было-бы даже неестественно и невозможно. Въ самомъ дл это значило бы почти тоже, что требовать, чтобы каждый человкъ, разсуждающій о чемъ бы то ни было, непремнно напередъ строго изучилъ сущность и законы мышленія. Извстно, что и не думая о мышленіи можно однакоже здраво мыслить и судить о вещахъ. Тоже самое должно сказать и въ отношеніи къ наукамъ. Апріорическія понятія и пріемы различнымъ образомъ присутствуютъ въ различныхъ наукахъ. Есть дйствительно науки, гд они признаются отчотливо и сознательно, напримръ физика, которая прямо заявляетъ свою цль — подвести изслдуемые предметы подъ математическія и механическія формы. Въ такомъ случа бываетъ въ тоже время совершенно ясно, что метода науки есть философскій взглядъ, т. е. взглядъ, извстнымъ образомъ опредленный и установленный философіею. Въ самомъ дл точка зрнія астрономіи, физики и другихъ подобныхъ наукъ совершенно совпадаетъ съ извстною въ философіи точкою зрнія Декарта. ‘Дайте мн вещество и движеніе’, говорилъ Декартъ, ‘а я построю вамъ міръ.’ Совершенно подобнымъ образомъ говорятъ до сихъ поръ астрономы и физики: ‘дайте намъ вещество и движеніе, и мы построимъ вамъ вс астрономическія и физическія явленія.’ Но въ другихъ наукахъ метода вовсе не сознается, не заявляется, напримръ въ математик, которая совершаетъ свои изслдованія вовсе не предполагая, что есть какіе-нибудь общіе пріемы. по которымъ она ихъ совершаетъ. Метода такъ сливается съ самимъ предметомъ, что математикъ не чувствуетъ никакой нужды различать ихъ и обыкновенно даже вовсе не замчаетъ этого различія. Такъ, когда мы просто думаемъ о чемъ-нибудь, намъ не приходятъ на умъ общіе законы мысли.
Въ естественныхъ наукахъ въ тсномъ смысл, т. е. въ наукахъ органическихъ и наблюдательныхъ, метода, какъ увидитъ читатель, отчасти сознается, отчасти нтъ. Чтобы разъяснить ее, чтобы приблизиться къ ея отчетливому сознанію, можно идти только двумя путями. Или начать апріори, т. е. исходить изъ философскаго взгляда на органическую природу и отсюда вывести правила и пріемы ея изученія. Или-же обратно — можно взять уже существующіе у натуралистовъ правила и пріемы, взять методу, какъ она уже успла осуществиться въ наук и въ этихъ пріемахъ отыскать и разъяснить ихъ апріоричность, поставить ее на видъ тамъ, гд она не была замчаема.
Въ своей книг я главнымъ образомъ держался этого второго пути, такъ какъ это путь совершенно твердый и необыкновенно выгодный для самаго дла. Стать на одну почву съ натуралистомъ и слдя за его научными пріемами, давно употребляемыми, принесшими и приносящими дйствительные плоды, показать апріоричность, которая но сущности дла присутствуетъ въ этихъ пріемахъ,— несравненно убдительне и ближе къ цли, нежели трактовать о метод съ философской точки зрнія. Между тмъ съ какого-бы конца мы ни начали, мы, разумется, придемъ къ одному и тому-же. Поэтому вся эта книжка, за исключеніемъ самой меньшей статьи: арктическія категоріи, написана съ точки зрнія натуралиста.
Первая статья: о метод наукъ наблюдательныхъ была написана по поводу нкоторыхъ ошибочныхъ мнній относительно научнаго значенія исторіи развитія. Я беру здсь методу естественныхъ наукъ во всемъ ея объем, анализирую пріемы классификаціи, сравненія, опредленія гомологическихъ частей, указываю апріорической элементъ каждаго пріема и на основаніи этого опредляю ихъ взаимную связь и всъ каждаго изъ нихъ въ цлой метод. Оказывается, что апріорическаго гораздо больше, чмъ обыкновенно полагаютъ, что такъ-называемые опытные выводы весьма явнымъ образомъ совпадаютъ съ требованіями мысли. Тотъ-же самый анализъ но въ боле общихъ и заключительныхъ чертахъ повторенъ мною въ стать: естественныя науки и общее образованіе, въ параграф: метода. Общій выводъ тотъ, что натуралисты для того чтобы уловить порядокъ, существующій въ природ, стремятся образовать новыя понятія. Въ этомъ заключается ихъ главный пріемъ. Каждый естественно-историческій терминъ, каждый отдлъ классификаціи есть ничто иное, какъ обозначенное мсто нкотораго понятія, которое должно здсь развиться и проясниться до полной своей прозрачности.
Дале — при постепенномъ установленіи и проясненіи своихъ понятій натуралисты очевидно руководятся нкоторою общею идеею, которая должна со временемъ связать вс ихъ частныя понятія въ одну систему. Эта идея, которой они слдуютъ безсознательно, есть ничто иное какъ понятіе человка и человческой жизни. Органическая природа со всми своими явленіями иметъ здсь свое средоточіе и отсюда объясняется, какъ совокупность различныхъ видоизмненій и степеней развитія, направленнаго къ этому средоточію.
Объяснить человка — значитъ объяснить высшее явленіе природы, слдовательно въ немъ узелъ загадки. Низшее и можетъ и непремнно должно быть объясняемо высшимъ, а никакъ не на оборотъ.
Но, какъ я сказалъ, такой взглядъ на органическую природу присутствуетъ въ усиліяхъ натуралистовъ безсознательно, сознательно-же онъ предлагается только философіею. Я объяснилъ это положеніе дла въ стать: органическія категоріи, написанной по поводу неправильнаго мннія, будто-бы эти категоріи вошли въ языкъ всемірной литературы изъ естественныхъ наукъ. Здсь я указываю на сильное господство механическихъ категорій у натуралистовъ, которое существуетъ въ настоящее время и которое, состоитъ въ явномъ противорчіи съ основнымъ духомъ ихъ науки. Органическія-же категоріи порождены и развиты нмецкою философіею. Можно даже найти указанія что нкогда, когда пауки была такъ сказать дружественне между собою, эта философія оказала значительное и плодотворное вліяніе на естественныя науки. Гте писалъ свою метаморфозу растеніи подъ вліяніемъ кантовскаго ученія объ организм, Кювье былъ тоже знакомъ съ Кантомъ и въ своей ‘Сравнительной Анатоміи’ опредляетъ организмъ его словами {Leons d’Anat. Comp. An VIII. T. I. p. , Selon l’expression de Kant, la raison de la mani&egrave,re d’tre de chaque partie d’un corps vivant rside dans l’ensemble, tandis que, dans les corps bruis, chaque partie l’a en elle-mme.}, на Стефана Жоффруа-Сентъ-Илера имла вліяніе шеллинговская натурфилософія, и т. д. Но съ тхъ поръ естественныя науки, гордясь своею самостоятельностію, не хотятъ имть ничего общаго съ философіею, и за то находятся подъ сальнымъ господствомъ механическихъ категорій. Книга Дарвина, напримръ, написана вполн по этимъ категоріямъ. Бды здсь конечно никакой нтъ, ибо приложеніе механическихъ категорій должно быть всюду проведено до конца, до возможныхъ предловъ, дло только въ томъ, что этимъ приложеніемъ не оканчивается пониманіе природы.
Весьма замчательно впрочемъ, что законъ Дарвина, законъ естественнаго избранія, хотя самъ Дарвинъ смотритъ на него съ механической точки зрнія, есть очевидно внутренній законъ органической природы: организмы являются въ немъ существами, которыя сами себя выработываютъ, какъ-бы пользуются случайностями для своего совершенствованія.
Остальныя дв статьи этой книги говорятъ о естественныхъ паукахъ, какъ о предмет общаго образованія. Первая: интересъ естественныхъ наукъ, чисто полемическая, и иметъ цлью устранить неправильные взгляды на значеніе этихъ наукъ, напримръ мысль о ихъ практической полезности. Въ тоже время я старался указать, какъ можно и должно строго соблюдать въ преподаваніи и изложеніи ихъ дйствительный, т. е. чисто научный интересъ. Нужно ближе и строже держаться методы — вотъ главное правило здсь какъ и въ другихъ наукахъ.
Въ послдней стать: естественныя науки и общее образованіе, я стараюсь наконецъ изложить но возможности полно свойства этихъ наукъ какъ учебнаго предмета. Эти свойства я вывожу изъ существенной стороны дла, т. е. изъ естественно-исторической методы.
Такимъ образомъ эти дв статьи имютъ цлью показать естественныя науки такъ сказать въ ихъ приложеніи, въ ихъ отношеніи къ жизни, я стараюсь объяснить какой интересъ он имютъ для зрлыхъ умовъ, которые къ нимъ обращаются, и какая умственная пища заключается или можетъ въ нихъ заключаться для умовъ еще воспитывающихся и развивающихся.
Читатель, какъ я надюсь, увидитъ, что рядъ мыслей, изложенныхъ въ этой книг, образуетъ нкоторое связное цлое и заслуживалъ-бы вполн отчотливаго и строгаго изложенія, котораго по обстоятельствамъ я не могъ ему дать. Мн кажется, что сущность и особенности естественныхъ наукъ здсь обнаруживаются въ боле правильномъ и ясномъ свт, чмъ тотъ свтъ, въ которомъ они являются большинству читателей и натуралистовъ. Имя въ виду вниманіе, обращенное въ настоящее время на эти науки, я могъ по крайней мр считать не лишнимъ изданіе этой книжки.
Въ заключеніе замчу, что изъ этой книжки сама собою вытекаетъ задача: написать учебникъ естественной исторіи, который-бы строго слдовалъ изложеннымъ здсь понятіямъ, который-бы твердо держался объясненной здсь методы. Если-бы обстоятельства позволили, я съ величайшимъ усердіемъ взялся-бы за трудъ такого рода.
1865. Мартъ.

I.
О МЕТОД НАУКЪ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫХЪ.

ГЛАВА I.
ДЛЕНІЯ ВЪ ПРИРОД.

Собираніе фактовъ.— Цль его.— Первый пріемъ — классификація.— Скачки въ природ.— Начало сосуществованія (Кювье).— Естественныя науки съ несовершенною классификаціею.

Примч. Возраженія, сдланныя мн г. профессоромъ Ценковскимъ при защищеніи моей диссертаціи: О костяхъ запястья млекопитающихъ, подали мн мысль — составить настоящую статью. Я взялся за этотъ предметъ тмъ съ большимъ удовольствіемъ, что мн представлялся случай выразить мысли, уже давно возбужденныя во мн размышленіемъ о предметахъ моихъ занятій. Хотя въ моемъ разсужденіи, о которомъ я упомянулъ, я строго слдовалъ этимъ самымъ мыслямъ, примняя на дл общіе взгляды къ частному случаю, но, разумется, я не могъ выразить ихъ вполн, и ихъ трудно было видть среди безчисленныхъ подробностей, непонятныхъ безъ особаго знакомства съ предметомъ. Настоящая статья, хотя она и не иметъ строгой обработки, какую я старался придать моему разсужденію, можетъ однакоже, въ нкоторой степени, служить для него теоретическою или общею частью.
Естественныя науки развиваются въ послднее время необыкновенно быстро и широко. Он обратили на себя общее вниманіе, вошли въ кругъ обыкновеннаго чтенія и образованія и стали въ полномъ смысл модными науками. Такое важное явленіе не безъ важной причины. Въ немъ очевидно выразилось то-же стремленіе умовъ, которое вновь пробудило въ наше время матеріализмъ, стремленіе къ такъ-называемой положительности и реальности. Кажется, сбывается предсказаніе Шеллинга: когда-нибудь, говорилъ онъ, пресыщеніе умозрніями и пустыми отвлечонностями само укажетъ намъ единственное средство исцлить душу, именно — погрузиться въ частныя явленія.
И на самомъ дл есть сладость, есть своего рода обаяніе въ изученіи природы. Только здсь мы вступаемъ въ область опредленнаго, объективнаго познанія.
Это ничтожное наскомое, у котораго вы разсматриваете крылышки и лапки,— оно не выдумка, не разсужденіе съ логическими ошибками, не презрнное волненіе страстей человческихъ,— нтъ, оно частица вчной жизни природы, въ немъ предстаетъ передъ вами ея безконечная загадка, въ немъ выразилась одна изъ сторонъ бытія.
Существующее, истинное, дйствительное — вотъ что находимъ мы въ изученіи природы.
И потому натуралисты съ жадностію собираютъ факты, каковы-бы они ни были. Какая радость найти новое животное, открыть неизвстный мускулъ или кость!
Мало-по-малу составились безчисленныя собранія растеній и животныхъ, составились странныя книги, громадные лексиконы, которыхъ никто не читаетъ, которыхъ содержаніе неизвстно съ точностію самимъ составителямъ, но гд можно справиться, гд можно найти самые дробные признаки каждаго животнаго и растенія. Это накопленіе фактовъ идетъ съ ужасающею быстротою. ‘У насъ недостаетъ времени’, говоритъ одинъ энтомологъ {Графъ Маннергеймъ.}, ‘не только для описанія новыхъ наскомыхъ, но даже для того, чтобы дать имъ имя и помстить въ наши коллекціи’. Но какъ ни пріятны для собирателей подобныя богатства, мало-по-малу они навлекли на себя отчасти заслуженное презрніе. Нечего и говорить о томъ, какъ смотрятъ на естественную исторію непосвященные. Для нихъ она представляетъ что-то въ род забавы, въ род собиранія красивыхъ камушковъ или раковинъ. Нтъ, даже сами натуралисты получили наконецъ отвращеніе къ безплодному собиранію фактовъ. Шлейденъ называетъ гербаріи, не смотря на ихъ латинскія названія растеній, просто сушенымъ сномъ. Жоффруа Сентъ-Илеръ сравниваетъ классификаторовъ съ библіотекарями, которые сами книгъ не читаютъ, а хлопочутъ только о томъ, чтобы найти мсто, куда ихъ поставить. Не тоже-ли самое должно сказать объ анатоміи животныхъ, объ органографіи растеній, вообще обо всей описательной части естественныхъ наукъ? На самомъ дл, къ чему намъ эти отличія и описанія, дленія и подраздленія? Гд тутъ мысль, гд дятельность ума? Для чего напр. служитъ остеографія Бленвиля, гд такъ подробно описаны и такъ искусно изображены кости живущихъ и ископаемыхъ животныхъ? Чтобы издать эту великолпную книгу, необходима была помощь французскаго короля, а между-тмъ какіе результаты этого громаднаго труда? Къ чему напримръ изображать и подробно описывать строеніе кошки или майскаго жука, какъ это сдлалъ Страусъ-Дюркгеймъ, когда изъ такого описанія ровно ничего не слдуетъ? Страусъ-Дюркгеймъ съ гордостію указываетъ на полноту своего описанія, онъ говоритъ, что въ отношеніи къ кошк онъ одинъ сдлалъ то, что сдлано вками въ анатоміи человка. Но къ чему-же это? Разв кошка какая-нибудь неслыханная рдкость? Или разв она скоро будетъ вовсе истреблена съ земнаго шара, такъ-что нужно сохранить для потомства описаніе устройства ея тла? Невольно поражаютъ насъ подобныя мысли при разсматриваніи трудовъ натуралистовъ. Какъ много посылокъ и какъ мало заключеній! Какая огромная масса фактовъ — и какъ мало они обработаны!
Молодые люди, посвятившіе себя изученію природы, бываютъ поражены тяжолымъ чувствомъ при вид такого состоянія науки. Они ожидали невдомыхъ откровеній, разъясненія глубокихъ тайнъ, ршенія великихъ вопросовъ,— а между-тмъ находятъ одни безсмысленные факты, варварскія названія и сухія классификаціи.
Въ первыхъ порывахъ юнаго ума есть что-то недостижимо высокое, идеалъ человческаго ума, къ которому такъ жадно стремится юноша, останется на-вки идеаломъ, никакая наука не удовлетворитъ этого стремленія. И тутъ нтъ еще большого зла. Какъ-бы жалокъ былъ человкъ, восклицаетъ Линней, если-бы не старался достигнуть вышечеловческаго!
Но должно признаться, что ни одна наука не возбуждаетъ такого безотраднаго разочарованія, какъ естествознаніе. Если кто не увлечется работою и не забудетъ своихъ надеждъ, то эти лепестки, тычинки, кости, наскомыя и вс другія необозримыя мелочи невольно наведутъ на него тоску безсилія и безплодности.
На самомъ дл служитъ-ли хоть къ чему-нибудь это безконечное собираніе фактовъ?
Да, оно иметъ цль, и притомъ недостижимую, какъ идеалъ, юноши. Человческій умъ питаетъ постоянно какія-то высокія, неизъяснимыя мечты. Онъ предполагаетъ, что вс эти факты, какъ они ни отрывочны, какъ ни разнообразны, какъ ни безконечны и необъемлемы, что вс они когда-нибудь сольются въ одно цлое, что онъ обниметъ и пойметъ ихъ такъ, какъ будто-бы это были безконечныя слдствія изъ одной посылки. Человческій умъ почему-то убжденъ, что все образуетъ одно цлое, что везд есть гармонія и связь, хотя часто онъ ихъ и не находитъ. Вотъ почему труженики спокойно и даже съ радостію собираютъ и записываютъ факты, не зная сами, къ чему они поведутъ другихъ, боле сильныхъ и счастливыхъ.
И такъ цль фактическаго изученія природы ясна сама собою, это изученіе есть требованіе нашего ума.
Но упреки, длаемые естественнымъ наукамъ, обыкновенно относятся не къ предметамъ, а къ самому способу изслдованія. Говорятъ о безплодности, сухости, безсвязности фактовъ, сухость-же есть не что иное, какъ отсутствіе мысли, все оживляющей, все оплодотворяющей.
Между-тмъ этотъ упрекъ несправедливъ, умъ человка не можетъ даже и дйствовать безъ методы, безъ мысли, безъ плана. Натуралисты, погружонные въ свои безчисленныя наблюденія, не опредлили напередъ и часто не замчали руководящей мысли, но она проявилась въ. ихъ изслдованіяхъ сама собою.
Въ настоящей стать я желалъ-бы изложить главныя черты этой методы наблюдательныхъ наукъ, такъ, какъ я ее понялъ, изучая творенія великихъ натуралистовъ.
Такое изложеніе я считаю нелишнимъ, потому-что, мн кажется, до сихъ поръ справедливы слова Кювье, которыми онъ начинаетъ книгу, составляющую вступленіе къ его сочиненіямъ: ‘немногіе’, говоритъ онъ, ‘имютъ врное понятіе о естественной исторіи’.
Опредлимъ сперва предметъ, о которомъ будемъ говорить, мы ограничиваемся только науками наблюдательными, т. е. такими, которыя не допускаютъ ни опытовъ, ни тмъ боле математическихъ выводовъ. Сюда относятся вс описательныя части науки о природ, наприм. описательная зоологія и ботаника, анатомія животныхъ и органографія растеній, исторія развитія, географія и палеонтологія органическихъ тлъ.
Мы не коснемся здсь физіологіи или физики и химіи, потому что он суть науки опытныя, т. е. такія, гд мы можемъ по произволу измнять условія явленій и гд слдовательно пріемы логическаго анализа прилагаются несравненно легче.
Наблюдательныя-же науки представляютъ намъ только необозримое поле фактовъ, которые измнить или воспроизвести мы не въ силахъ, по крайней мр въ настоящее время. Мы не можемъ напримръ дать млекопитающему жабры и посмотрть, какъ измнятся вслдствіе этого вс другіе его органы. Вообще не можемъ произвести новой комбинаціи явленій, а должны взять ту, какая существуетъ въ природ.
Какъ-же дйствуетъ умъ при этомъ простомъ наблюденіи и описаніи? Какъ онъ успваетъ оживить мертвую массу фактовъ животворящимъ дыханіемъ мысли?
Пріемы ума въ этомъ случа всегда одинаковы, удовлетворить мысли можетъ одна только мысль, и потому умъ во всхъ изслдованіяхъ природы стремится найти въ ней мысль, какъ-будто природа есть его собственное произведеніе.
Собирая безчисленные факты, наблюдая и описывая, умъ человка тотчасъ-же начинаетъ проявлять свои стремленія, все что онъ ни наблюдаетъ, онъ приводитъ въ порядокъ, везд учреждаетъ опредленія и разграниченія. Классификація есть самый простой и повидимому чисто-механическій пріемъ описательныхъ наукъ. Между тмъ уже въ этомъ основномъ пріем заключается глубокое значеніе, это доказывается, если не изъясненіями натуралистовъ, то уже самою исторіею ихъ наукъ, тою длинною борьбою, которую выдержала естественная система, и тмъ наконецъ, что начала этой системы до сихъ поръ неопредлены и можно сказать — неизвстны.
Какое понятіе давали прежде и даютъ и нын о классификаціи? Обыкновенно говорятъ, что предметовъ множество, животныхъ напримръ и растеній существуютъ сотни тысячъ, что для того, чтобы отличить ихъ другъ отъ друга, нужно дать каждому особое имя и знать отличительные признаки каждаго, и что для удобнйшаго изученія этихъ безчисленныхъ именъ и отличій — необходима система, классификація. Для поясненія обыкновенно сравниваютъ систему со словаремъ, въ которомъ по данному имени можно найти признаки предмета и наоборотъ — по даннымъ признакамъ можно, переходя отъ высшихъ дленій къ низшимъ, найти имя предмета. Такимъ образомъ классификація является какъ что-то постороннее для природы, какъ чистая мрка разсудка, налагаемая насильно на ея произведенія.
И потому часто и до сихъ поръ у натуралистовъ вырываются слова, подобныя фраз фонтенеля: природа не покоряется усиліямъ натуралистовъ, она предпочитаетъ всякимъ системамъ свой великолпный безпорядокъ. Кювье выразился еще рзче и опредленне, онъ сказалъ, что дленія и подраздленія изобртены, выдуманы для облегченія изученія природы {R&egrave,gne Animal. Ed. 1. T. I, p. 9.}. Очевидно, какъ-бы мы ни смотрли на классификацію, такое выраженіе не годится. Если она есть чистый пріемъ ума, то нельзя сказать, что умъ изобртаетъ свои собственные пріемы, тмъ боле этого нельзя сказать, если основаніе классификаціи заключается въ самой природ.
Нтъ сомннія, что въ этомъ случа и то и другое изъ этихъ положеній справедливы, пріемы ума согласны съ тмъ, что существуетъ въ природ. Система, классификація есть не только разсудочный пріемъ, она есть дйствительное явленіе природы. На самомъ дл все, что мы видимъ и знаемъ, вс явленія самыя разнообразныя, вс мелочи, вс факты представляютъ то замчательное свойство, что они классифицируются, длятся и подраздляются. Это есть настоящее свойство, дйствительная принадлежность природы, потому что мы легко можемъ представить себ такой міръ, въ которомъ невозможно никакое дленіе. Возьмемъ самый простой примръ. Вс тла въ физик длятся на твердыя, жидкія и газообразныя. Дленіе это такъ ясно отразилось даже на устройств нашей планеты, твердое ядро ея окружено двойнымъ слоемъ: жидкимъ — океаномъ, и газообразнымъ — атмосферою. Нтъ ничего легче, какъ представить себ, что подобнаго дленія не существуетъ. Еслибы мы видли въ тлахъ всевозможныя переходныя степени между тремя состояніями, мы-бы не могли сдлать никакого подраздленія этихъ степеней. Еслибы отъ центра земли до границы атмосферы вещество постепенно переходило отъ твердаго къ газообразному, мы были-бы не въ состояніи провести гд-нибудь границу.
Точно такъ между каждыми двумя предметами, взятыми наудачу, можно представить себ всевозможныя переходныя формы, еслибы вс он существовали, никакое дленіе не было-бы возможно. Но этого нтъ, нтъ млекопитающихъ, у которыхъ-бы кровь была холодная, нтъ птицъ живородящихъ, камней, которые-бы росли, вообще нигд нтъ смшенія и сліянія, но все разграничено и распредлено, все въ величайшемъ порядк, такъ-что удобно подчиняется всмъ законамъ нашего ума.
Между-тмъ замтимъ, что существованіе дленій въ природ было положительно отвергаемо натуралистами. Природа не длаешь скачковъ — былъ одинъ изъ любимыхъ афоризмовъ Линнея. То-же самое говорили Джонъ Рай, Бюффонъ, фабрицій и самъ Жюссье, основатель естественной системы въ ботаник. Наконецъ это мнніе иногда высказывается и въ наше время. Шлейденъ напримръ разсматриваетъ систематику просто какъ логическій пріемъ. Недавно Бурмейстеръ въ своемъ популярномъ сочиненіи {Zoonomische Briefe — В. 1.} также старался доказать, что системы нтъ въ природ, что она нужна только какъ пособіе слабости нашего ума.
Какое основаніе этого страннаго взгляда?
Страннымъ его можно назвать съ полнымъ правомъ, потому что онъ явно противорчивъ самымъ простымъ, ежедневнымъ наблюденіямъ. Мн кажется, что вс эти натуралисты были увлечены мыслію, которую такъ ясно выразилъ Линней. ‘Причина’, говоритъ онъ, ‘почему мы находимъ скачки въ природ, заключается въ томъ, что мы многаго не знаемъ, съ расширеніемъ нашихъ познаній они исчезаютъ’.
На самомъ дл, натуралисты должны были быть постоянно поражаемы слдующимъ явленіемъ: какое-бы новое существо они ни открыли, оно почти всегда представляло сочетаніе признаковъ уже имъ извстныхъ, оно всегда могло быть поставлено въ систему между другими, уже имъ извстньхми существами. Очевидно однакожъ, что заключеніе, выводимое изъ этихъ фактовъ, распространено слишкомъ далеко. Вс мы знаемъ напримръ, какъ много отличается человкъ отъ обыкновенныхъ животныхъ — лошади, собаки и проч. Конечно для того, кто въ первый разъ увидлъ-бы вс роды обезьянъ, было-бы весьма удивительно, что этотъ огромный промежутокъ наполняется множествомъ переходныхъ формъ, отъ такихъ, которыя почти подобны человку, до такихъ, которыя почти вполн четвероногія и подобны напримръ блк или кошк. Тогда легко могла-бы у него родиться мысль, что можетъ быть новыя открытія наполнятъ и т скачки между формами, которые онъ замчаетъ, и что слдовательно въ этомъ ряду формъ нтъ никакихъ разграниченій. Между тмъ для знающаго дло разграниченія, существующія въ этомъ ряду, суть незыблемые факты, онъ никогда не смшаетъ обезьяны стараго свта съ обезьяной новаго, всегда съуметъ отличить обезьяну отъ хищнаго животнаго или грызуна. Уже самое существованіе видовъ, которое признавалъ и Линней, противорчитъ существованію той непрерывности, о которой онъ мечталъ.
Наконецъ если принять, что виды непостоянны, что они превращаются одинъ въ другой и что все животное царство произошло отъ такого постепеннаго превращенія, то и тогда существованіе скачковъ въ ряду формъ не будетъ опровергнуто. Если и можно принять переходъ одной формы въ другую, то переходъ этотъ долженъ быть настоящимъ превращеніемъ, т. е. происходить быстро, скачкомъ, подобно тому, какъ твердый кусокъ льда при таяніи не размягчается постепенно, а переходитъ прямо въ жидкую воду.
Вообще дло не въ томъ, какъ произошли формы, и могутъ-ли он переходить одна въ другую, а въ томъ, какъ он существуютъ въ своемъ разнообразіи.
Быть можетъ со временемъ можно будетъ напр. превратить сру въ кислородъ и обратно, но и тогда, какъ и теперь, это будутъ два различныя вещества.
Совершенно ясное и точное понятіе о существованіи дленій въ природ имлъ Кювье, онъ первый возсталъ съ неумолимою логикою противъ знаменитой лстницы существъ. Въ одномъ изъ первыхъ своихъ сочиненій онъ начинаетъ изложеніе понятій о систем замчательными словами, которыхъ, неизвстно почему, онъ не повторяетъ нигд въ другомъ мст и которыя между тмъ должны стоять въ начал каждаго изложенія естественной исторіи.
‘Опытъ, говоритъ онъ, показываетъ намъ, что черты сходства не распредлены между предметами случайно. Предположимъ напр., что мы разсматриваемъ виды, сходные между собою въ трехъ четвертяхъ своихъ свойствъ и различающіеся только въ одной четверти, мы найдемъ, что эти различія касаются не всхъ сторонъ ихъ устройства, но что нкоторыя стороны остаются неизмнными во всхъ этихъ видахъ {Tableau de l’Hist. Nat. des animaux, p. 15.}’.
Вотъ истинное основаніе естественной системы! И это основаніе указывается намъ не умозрніемъ, а опытомъ.
Всмъ извстно также, что Кювье указалъ и раціональный законъ, на который опирается этотъ фактъ, данный намъ опытомъ. Естественная исторія, говоритъ онъ, опредляетъ законы сосуществованія свойствъ въ предметахъ, потому что извстное свойство необходимо предполагаетъ или исключаетъ существованіе другихъ свойствъ.
Отсюда онъ выводилъ а priori необходимость существованія скачковъ (hiatus) въ ряду тлъ природы. Такимъ образомъ Кювье съ свойственною ему точностію опредлилъ и высказалъ истинный взглядъ на систему природы — и это есть немалая заслуга его великаго ума. Вс успхи естественной системы до его времени были сдланы ощупью, по выраженію Декандоля. Удивительно даже, какъ Линней, величайшій геній классификаціи, не постигъ ея началъ и дйствовалъ, не сознавая ихъ. Между тмъ вс его сочиненія свидтельствуютъ о томъ, какъ ясно онъ видлъ разнообразіе предметовъ и какъ точно находилъ умственныя формы, подъ которыя должно подвести это разнообразіе.
Линней повидимому есть совершенный формалистъ, онъ всему даетъ особыя названія, все длитъ и подраздляетъ, для самого дленія у него есть особая форма, везд таблицы и цифры. Системы, книги, писатели у него раздлены и расположены въ порядк точно такъ, какъ наскомыя или растенія. Казалось-бы подобная формальность должна была исказить науку и оттолкнуть отъ нея умы, между тмъ совершенно справедливъ тотъ восторгъ, съ которымъ была встрчена реформа Линнея въ прошломъ вк. Умъ человческій былъ восхищенъ тмъ, что увидлъ свои формы отраженными въ природ. Это отраженіе не есть обманъ, миражъ, представляющій намъ то, чего не существуетъ, нтъ, дленія Линнея поражаютъ своею врностію, его формулы и пріемы такъ точны, такъ идутъ къ природ, что остались въ наук до сихъ поръ и безъ сомннія останутся до тхъ поръ, пока, по выраженію Лапласа, свточъ знанія не угаснетъ въ человчеств. Линней есть величайшій изъ натуралистовъ, есть одинъ изъ великихъ учителей человчества, Точное постиженіе и разъясненіе его пріемовъ могло-бы быть весьма поучительно — и при ныншнемъ состояніи естественныхъ паукъ.
И такъ въ классификаціи, о которой часто презрительно отзываются, какъ о чомъ-то сухомъ, скучномъ и ни къ чему неведущемъ, выражаются, какъ мы видли, дленія, существующія въ самой природ. Такъ трудныя изысканія Іоганна Миллера указали намъ, что есть граница между пресмыкающимися и амфибіями, теперь мы длимъ позвоночныхъ на пять классовъ, мы утверждаемъ, что между ними существуетъ пять типовъ и каждое позвоночное устроено по одному изъ нихъ. Не есть-ли это фактъ и весьма важный? Почему именно пять типовъ, не больше и не меньше? На чомъ основывается ихъ разграниченіе? Почему не можетъ быть существъ среднихъ между млекопитающими и птицами, между птицами и пресмыкающимися?
Очевидно — мы нашли законъ, подобный напр. законамъ Кеплера, и чтобы идти дальше, намъ нужно объясненіе, подобное Ньютонову объясненію фактовъ, найденныхъ Кеплеромъ. Такимъ-образомъ система естественныхъ тлъ представляетъ намъ множество законовъ, представляетъ намъ тотъ порядокъ, который существуетъ въ природ, и наука должна имть цлью объяснить этотъ порядокъ, найти его основные законы.
Недаромъ натуралисты положили столько трудовъ на созданіе этой системы, которую они такъ хорошо назвали естественною. Мы получили теперь безконечные списки животныхъ и растеній, и мы въ-состояніи сказать, что каждое существо занимаетъ въ этихъ спискахъ свое настоящее, естественное мсто, или стоитъ по крайней мр близко къ нему.
Въ какой-бы восторгъ пришолъ Аристотель или еофрастъ, увидвъ таблицу нашей системы! Этотъ восторгъ можно сравнить конечно только съ тмъ, который, по предположенію Гумбольдта, овладлъ-бы Птоломеемъ и Страбономъ при вид карты обоихъ полушарій, или Гиппархомъ передъ таблицею планетъ съ ихъ элементами.
Естественныя науки должны служить и служатъ на самомъ дл образцомъ для многихъ другихъ наукъ. Этнографъ при описаніи народовъ, лингвистъ при разсужденіи объ языкахъ, эстетикъ при разсмотрніи изящныхъ произведеній искусства,— вс должны привести предметы своего изученія въ ихъ естественный порядокъ, въ естественную систему, и для этого должны слдовать тмъ-же правиламъ и законамъ, какимъ слдуетъ естественная исторія.
Замтимъ однакоже, что даже не вс части описательныхъ наукъ о природ успли вполн примнить къ своему предмету великое искусство Линнея.
Географія органическихъ тлъ должна напр. раздлить землю сперва на большія области, характеризующіяся извстнымъ населеніемъ, потомъ подраздлить эти области на меньшія и идти въ этомъ дленіи до тхъ поръ, пока позволитъ самая природа предмета. Подобнымъ образомъ палеонтологія и исторія развитія должны подраздлять свои факты на большіе и меньшіе періоды времени, въ которые совершились и совершаются наблюдаемыя явленія.
Боле или мене значительное несовершенство и трудность этихъ наукъ составляютъ причину, почему классификація въ нихъ или еще не иметъ постоянства и опредленности, или въ нкоторыхъ частяхъ даже вовсе не существуетъ.
Какъ примръ несовершенной въ этомъ отношеніи наблюдательной науки, можетъ быть представлена также сравнительная анатомія. Совершенно справедливо говорятъ, что сравнительной анатоміи, такъ, какъ ее задумалъ Кювье, до сихъ поръ не существуетъ. Она должна бы, собственно говоря, заниматься классификаціею различныхъ формъ органовъ точно такъ, какъ напр. зоологія занимается классификаціею животныхъ. Въ отношеніи къ метод нтъ никакого различія между этими двумя науками и я постараюсь показать между ними это сходство, которое обыкновенно рдко указываютъ и замчаютъ.
Прежде чмъ говорить о связи и соотношеніи органовъ, очевидно анатомія должна сдлать самое описаніе ихъ, подобное описанію животныхъ, представляемому системою зоологіи. Нтъ сомннія, что анатомія сложне зоологіи, что у нея должны быть отдлы, которыхъ въ зоологіи нтъ, но самый простой и начальный ея отдлъ долженъ быть совершенно подобенъ тому, что мы называемъ системою животныхъ.
Анатомія должна во-первыхъ представить естественную систему или классификацію органовъ, составляющихъ тла животныхъ вообще. Потомъ, взявши извстную группу органовъ, и даже каждый органъ, отдльно прослдить его по всему животному царству и ‘оставить естественную систему его различныхъ формъ. Мы знаемъ на саженъ дл,— что въ ряду этихъ формъ есть также скачки, есть дйствительныя, въ самой природ существующія дленія, напр. нтъ переходныхъ формъ между нервною системой позвоночныхъ и безпозвоночныхъ.
Классификаціи формъ одного органа или группы органовъ уже встрчаются въ сравнительной анатоміи, но, вообще говоря, она не успла еще дать всмъ своимъ частямъ строгую линнеевскую форму. Обыкновенно различныя формы органа описываются только на-выдержку у того или другого животнаго, он не сравниваются между собою строго и точно, и сродство ихъ остается неопредленнымъ. При анотомическихъ описаніяхъ обыкновенно слдуютъ порядку зоологическихъ системъ и описываютъ постепенно различныя измненія, принимаемыя извстнымъ органомъ въ различныхъ зоологическихъ отдлахъ. Наоборотъ при описаніи какой-нибудь формы даннаго органа, вмсто того, чтобы указать всхъ животныхъ, у которыхъ она встрчается, приводятъ только нсколько случаевъ какъ примры. Такимъ образомъ при чтеніи сравнительно-анатомическихъ сочиненій насъ поражаетъ безпорядокъ и неопредленность, которыхъ нтъ въ самой природ и которыхъ не терпитъ умъ {Въ моемъ разсужденіи О частяхъ запястья млекопитающихъ и старался строго слдовать пріемамъ естественной системы. Побуждаемый мыслями, которыя я только-что изложилъ, я составилъ классификацію всхъ формъ запястья млекопитающихъ. Я раздлилъ ихъ сперва какъ-бы на два большіе класса, потомъ одинъ изъ этихъ классовъ на три отряда и наконецъ отряды на роды. Каково-бы ни было достоинство моего дленія, но мн кажется, я слдовалъ врному пріему, безъ котораго не можетъ обойтись ни одно строго-научное сравнительно-анатомическое описаніе. (См. Журн. м. н. пр. 1857. ч. XCV, отд. II.)}.
И такъ всякія явленія, наблюдаемыя нами, прежде всего должны подвергнуться классификаціи, и мы уврены, что каковы-бы они ни были, ихъ можно привести въ этотъ порядокъ, они непремнно длятся и подраздляются. Но какъ найти эти дленія, какъ открыть естественную классификацію, ту самую, которую представляетъ природа разсматриваемыхъ предметовъ? Я сказалъ уже, что начала естественной системы не опредлены, и мы увидимъ на самомъ дл, что этотъ предметъ, повидимому столь простой, ведетъ къ чрезвычайно-глубокимъ вопросамъ, что онъ тсно связанъ съ самою сущностію науки.

ГЛАВА II.
МЕТОДА КЛАССИФИКАЦІИ.

Сравненіе.— Гомологіи.— Ихъ неизбжность.— Единство органическаго состава.— физіологическое начало Кювье.— Сходство въ устройств и сходство въ отправленіяхъ.— Естественная система.— Неопредленность началъ.— Важные признаки.— Сравненіе по положенію.— Сравненіе по форм.— Переходныя формы.

Говорятъ обыкновенно, что для того, чтобы найти классификацію извстныхъ предметовъ, нужно сравнивать ихъ между собою. Отъ этого простого и однакоже существеннаго пріема получила даже свое имя многія науки: сравнительная грамматика, сравнительная географія и пр.
Попробуемъ анализировать этотъ пріемъ. Сравнивать два предмета значитъ — находить между ними сходство и различіе.
Сходство есть ни что иное, какъ тожество въ извстномъ отношеніи. Различіе-же есть противоположность въ какомъ-нибудь отношеніи.
Извстно также, что сравнивать можно только предметы однородные, т. е. сходные въ извстныхъ отношеніяхъ. Отсюда выходитъ странное на первый взглядъ положеніе, что различіе можно найти только въ предметахъ сходныхъ, а сходство только въ предметахъ различныхъ. Покажемъ это на примр, который всего лучше объяснитъ намъ важность этихъ простыхъ положеній для естественной исторіи.
Если мы напримръ сравниваемъ камень и животное и говоримъ, что животное можетъ двигаться, а камень нтъ, то вмст съ этимъ мы очевидно признаемъ и общее ихъ свойство, именно, что и тотъ и другой суть предметы пространственные.
Наоборотъ, нельзя сказать — этотъ цвтокъ иметъ красный цвтъ, а этотъ пахнетъ какъ роза, тутъ нтъ различія и вообще нельзя найти разницы въ свойствахъ, непредставляющихъ ничего общаго.
И такъ если желаемъ найти различіе между двумя предметами, то прежде всего должно опредлить ихъ общія черты. Положимъ теперь, что мы хотимъ найти различіе между двумя животными.
Ясно, что мы можемъ сравнивать или цлыхъ животныхъ, или ихъ части. Если сравниваемъ цлыхъ, то мы должны взять свойства, принадлежащія цлому тлу животнаго и общія тому и другому. Такимъ образомъ мы можемъ найти, что они различаются по форм, напр. одно круглое, другое продолговатое, или по движенію — это медленное, а то быстрое. Если-же станемъ сравнивать ихъ части, то точно также мы должны напередъ найти ихъ сходство, или тожественность въ извстномъ отношеніи, и потомъ уже искать различія между частью одного и частью другого. Нелпо было-бы, еслибы мы искали различія въ частяхъ совершенно разнородныхъ, нельзя напримръ сказать: эти два животныя различаются тмъ, что у одного длинный хвостъ, а у другого рогъ на носу. Быть можетъ дйствительно разсматриваемыя животныя отличаются этими признаками отъ другихъ вообще, но никакъ не между собою. Между тмъ уже можно указать различіе такого рода — у одного верхняя сторона плоская, а у другого выпуклая, здсь очевидно, что верхняя сторона одного и верхняя сторона другого тожественны между собою въ извстномъ отношеніи, именно какъ верхнія.
Части, которыя признаны тожественными при сравненіи двухъ животныхъ, называются гомологическими ихъ частями.
Другого боле точнаго опредленія гомологіи я не знаю, понятіе гомологіи, мн кажется, вытекаетъ прямо изъ самаго понятія о сравненіи и вытекаетъ съ совершенною необходимостію. Какихъ-бы различныхъ животныхъ мы ни взяли, мы не въ состояніи сравнить ихъ, сли не признаемъ въ нихъ какихъ-нибудь частей гомологическими. Инфузорій и человкъ — какая бездна между ними! Но посл долгихъ изысканій, когда захотли точно выразить всю разницу, существующую между этими крайними предлами животнаго царства, какое выраженіе употребили для этого? Говорили и говорятъ, что инфузоріи подобны клточкамъ, т. е. что они представляютъ гомологію съ тми частицами, изъ которыхъ составляется наше тло, какъ и тло всхъ животныхъ. Врно-ли это или ложно — все равно, но только пріемъ ума выразился въ этомъ совершенно ясно, точно также, какъ въ мнніяхъ Эренберга, который находилъ у инфузорій и кишечный каналъ, и зубы, и нервы, и множество другихъ частей, свойственныхъ человку.
При сравненіи животныхъ близкихъ между собою понятіе гомологіи является во всей сил и можетъ быть изслдовано съ наибольшею ясностію. Возьмемъ напримръ сравненіе тла человка и лошади, то самое сравненіе, которымъ такъ поражонъ былъ Бюффонъ когда начиналъ писать свое_знаменитое сочиненіе,
Нтъ нужды ни въ какихъ учоныхъ изслдованіяхъ, ни въ какихъ анатомическихъ познаніяхъ для того, чтобы въ этомъ случа признать гомологію извстныхъ частей. Возьмите общее расчлененіе тла,— голова, шея, туловище суть т-же части у человка и у лошади, возьмите въ частности напримръ голову, представляющую такое обиліе частей,— вы найдете и у того и у другого животнаго уши, глаза, носъ, ротъ, губы, языкъ, зубы и пр. Если-же обратиться къ внутреннимъ частямъ, то мы найдемъ, что это наружное сходство есть только слабое отраженіе того соотвтствія, которое существуетъ между множествомъ внутреннихъ частей. Такимъ образомъ два животныхъ, которыя по нашему обыкновенному взгляду такъ различны между собою, являются намъ устроенными чрезвычайно сходно, такъ-что при точномъ разсмотрніи различіе между ними ничтожно въ сравненіи съ великостію сходства.
Это сходство намъ приглядлось въ обыкновенной жизни, никого не поражаетъ то, что онъ называетъ тмъ же словомъ глазъ, носъ, спину человка и животнаго. Но какъ-скоро мы переходимъ въ область пауки, мы должны оставить наши привычки, мы должны начать строить наши понятія съизнова. Въ естественной исторіи наблюдается строго начало Линнея — предметамъ одинаковымъ давать то-оюе названіе и не давать одного имени предметамъ различнымъ.
Наука стремится къ тому, чтобы каждое ея слово соотвтствовало извстному понятію, для натуралиста термины дороги, потому что дороги понятія, или по крайней мр представленія (будущія понятія), которыя онъ съ нимъ связываетъ. Точно также и въ настоящемъ случа слова, которыя мы употребляемъ, должны имть точное значеніе, подъ ними мы должны подразумвать по крайней мр предполагаемыя опредленія, и если тмъ же словомъ называются части различныхъ животныхъ, то это не можетъ быть оставлено на произволъ, а должно быть или прямо признано за правило, или-же отвергнуто.
И такъ уклониться отъ опредленія гомологій невозможно, это значило-бы отступить отъ научной строгости — ипритомъ отступить въ самыхъ элементахъ науки, въ тхъ ея пріемахъ, которые встрчаются на каждомъ шагу и безъ которыхъ нельзя сдлать ни шагу дале.
Легко напримръ тотчасъ-же замтитъ, что выраженія обыкновеннаго языка не всегда бываютъ точны. Мы называемъ лбомъ лошади пространство между ушами и глазами, тогда-какъ только часть его соотвтствуетъ лбу человка, неправильно также мы называемъ колнями извстные сгибы на заднихъ и на переднихъ ногахъ лошади. Анатомы исправляютъ такое неудачное указаніе соотвтствія и точно опредляютъ часть, соотвтствующую лбу, и сгибъ, дйствительно соотвтствующій колну. Но не странно-ли, что иногда анатомы, не обративъ должнаго вниманія на гомологію, сами впадаютъ въ такія-же ошибки? Такъ въ большей части анатомическихъ руководствъ можно встртить замчаніе, что затылочное отверстіе у человка расположено на череп не такъ какъ у животныхъ, что у человка оно находится на нижней сторон черепа, а у животныхъ на задней.
Повидимому это есть точный фактъ, о врности котораго нельзя и спорить, а между тмъ такъ-какъ здсь дло не о положеніи отверстія, а о сравненіи черепа человка и животныхъ, то необходимо признать, что сравненіе сдлано неврно.
На самомъ дл, сравнивая человка съ животными, мы должны разсматривать туловище человка въ горизонтальномъ положеніи, соотвтственно туловищу животныхъ. Тогда очевидно затылочное отверстіе человка будетъ обращено назадъ, и слдовательно не будетъ никакой разницы. Такимъ образомъ сравненіе, которые мы разбираемъ, повидимому выражаетъ только то, что положеніе всего тла у человка и у животныхъ различно. Между тмъ еслибы сравненіе было высказано точно, оно выразило-бы весьма любопытный фактъ. Положеніе отверстія у человка не измнено, оно остается на томъ-же мст, но самый черепъ потерплъ измненіе въ расположеніи частей.
Замтьте, что не смотря на другое положеніе тла, ротъ человка расположенъ горизонтально, почти также, какъ у животныхъ. Такимъ образомъ выходитъ, что у человка основаніе черепа перпендикулярно къ позвоночному столбу, а у четвероногихъ животныхъ оно находится почти на продолженіи линіи этого столба. Слдовательно измнило свое мсто не затылочное отверстіе, а основаніе черепа: у человка оно совпадаетъ съ плоскостію этого отверстія, у животныхъ оно образуетъ уголъ, приближающійся къ прямому.
Этимъ примромъ ясно указывается, какое значеніе имютъ гомологическія опредленія въ анатоміи, безъ нихъ мы или впадаемъ въ ошибки, или-же выставляемъ положенія, неимющія никакого значенія.
Чтобы видть обширность примненія гомологій возвратимся къ сравненію тла человка и лошади.
Обыкновенно говорятъ: у человка дв ноги, у лошади четыре. Какъ ни просто это различіе, легко показать, что оно неврно въ прямомъ своемъ смысл. Оно какъ-бы говоритъ, что у человка недостаетъ двухъ такихъ частей, которыя есть у лошади, какъ будто эти дв части у человка не выросли, а на мсто ихъ выросли другія. Но при точномъ сравненіи оказывается, что такого большого различія нтъ, что руки человка суть т-же самыя части, какъ переднія нога лошади.
Поэтому анатомы изобрли боле общее выраженіе — переднія конечности и называютъ имъ и переднія ноги лошади и руки человка. Такимъ образомъ мы говоримъ, что у обоихъ этихъ животныхъ есть вс конечности, но что он неодинаково устроены.
Подобнымъ образомъ нельзя сказать: члены лошади отличаются отъ человческихъ тмъ, что у нея нтъ пальцевъ, а вмсто нихъ копыта. Это неврно, потому что у лошади, какъ показываетъ анатомія, есть одинъ палецъ, а копыто соотвтствуетъ ногтю этого пальца. Поэтому мы говоримъ, что конечности лошади и человка отличаются только числомъ пальцевъ, что у лошади не достаетъ всхъ пальцевъ кром средняго.
Отсюда мы получимъ новое правило для гомологій: при опредленіи различій между животными нужно доказывать, что дйствительно какой-нибудь части не достаетъ у одного животнаго и что эта самая недостающая есть у другого.
Если-же такъ, если-же дйствительно при сравненій одного животнаго съ другимъ должно искать соотвтствующихъ частей и должно доказывать отсутствіе частей одного животнаго, соотвтствующихъ частямъ другого, то очевидно былъ правъ Жоффруа Сштъ-Илеръ, провозгласивши свое начало единства органическаго состава. Чтобы объяснить анатомическое различіе животныхъ, мы какъ-бы необходимо должны принять, что они устроены по одному плану и вс различія разсматривать, какъ уклоненія отъ этого плана.
На самомъ дл гд можетъ быть остановка, граница въ этомъ ход сравненій? Я признаю напримръ, что зубы лошади суть части гомологическія съ зубами человка, какое-же право я имю уклоняться отъ дальнйшаго вопроса: какой зубъ лошади соотвтствуетъ извстному зубу человка? Кювье, возражая Жоффруа Сентъ-Илеру, постоянно повторялъ, что сходство между животными есть, и что чмъ дале мы изслдуемъ, тмъ ясне оно выказывается, но что, при сравненіи, должно держаться въ извстныхъ границахъ и не предполагать, что сходство простирается безъ предла. Этого предла въ сравненіи онъ никогда не указывалъ и ничмъ не характеризовалъ, тогда какъ по сущности дла сравненіе не иметъ предловъ, а должно быть простираемо неопредленно далеко.
Кювье очевидно хотлъ избжать вовсе понятія о гомологіи въ чисто-анатомическомъ смысл, онъ не хотлъ признать напримръ, что челюсть лошади и челюсть человка есть та-же самая кость и что имъ принадлежитъ одно и то-же анатомическое опредленіе и понятіе, какъ бы двумъ видамъ одного и того-же рода. По его мннію устройство лошади и человка подобно только потому, что тло того и другого животнаго должно совершать подобныя отправленія. Онъ какъ-бы предполагаетъ, что устройство тла было соображено съ тми отправленіями, которыя оно будетъ совершать, и что при этомъ не было обращено вниманія ни на что другое. Такимъ образомъ онъ ссылается на причины устройства и утверждаетъ, что въ этихъ причинахъ нельзя найти ничего, что указывало бы на гомологію.
Замтимъ поэтому, что мы не знаемъ дйствительныхъ причинъ, отъ которыхъ зависятъ формы и строеніе животныхъ и слдовательно не можемъ судить о различіи этихъ формъ по различію этихъ причинъ. Анатомія-же, какъ наука наблюдательная, стремится постоянно къ объясненію своихъ фактовъ и для этого употребляетъ правильныя методы сравненія и подведенія частнаго подъ общее. Начало Кювье чисто-физіологическое и онъ неврно хотлъ лишить анатомію ея собственнаго начала и независимаго изслдованія чистыхъ животныхъ формъ.
Если-же принять слова Кювье въ такомъ смысл, что одноименность частей мы должны опредлять по ихъ физіологическимъ отправленіямъ, то они будутъ совершенно ложны и поведутъ ко многимъ ошибкамъ.
Иногда напримръ говорятъ: позвоночныя отличаются отъ членистыхъ тмъ, что у позвоночныхъ челюсти движутся вертикально, а у членистыхъ горизонтально. Какое право мы имемъ называть здсь части однимъ именемъ? Если судить по отправленіямъ, то такая одноименность совершенно врна. Но съ анатомической стороны доказать такую гомологію едва-ли возможно. И до тхъ поръ, пока что-нибудь будетъ доказано относительно челюстей суставчатыхъ, мы должны-бы собственно дать имъ другое названіе.
Чтобы показать взаимное отношеніе взглядовъ Кювье и Жоффруа Сентъ-Илера, приведемъ здсь одно изъ разсужденій Оуена, который очевидно старается слить въ одно оба эти взгляда.
Въ своемъ знаменитомъ ‘Курс сравнительной анатоміи’ {Lectures on the Comparative Anatomy. Vol. Il, p. 38.} онъ различаетъ сложныя кости на два рода, одн называетъ гомологически сложными, т. е. такими, которыхъ отдльныя, впослдствіи сливающіяся части соотвтствуютъ отдльнымъ костямъ у другихъ животныхъ, другія телеологически сложными, т. е. такими, которыя сложны для того, чтобы облегчить окостенніе, или вообще для какой-нибудь цли. Такимъ образомъ дленіе берется отъ причинъ, по которымъ устроено такъ, а не иначе. Но съ точки зрнія наукъ наблюдательныхъ подобное дленіе совершенно неосновательно. Нельзя допустить, чтобы кости различались въ отношеніи физіолологическомъ, т. е. чтобы кости гомологически сложныя не исполняли отправленій, подобныхъ отправленіямъ костей телеологически сложныхъ. Нельзя допустить съ другой стороны и анатомическаго различія. Положимъ напр. мы сравнимъ плечо млекопитающаго и ящерицы, у млекопитающаго оно развивается изъ трехъ костей, а у ящерицы изъ одной. По мннію Оуена у млекопитающихъ эта кость есть телеологически сложная. Но для сравнительной анатоміи здсь нтъ различія, все-таки спрашивается: отдленные концы этой кости соотвтствуютъ-ли концамъ кости ящерицы, или у ящерицъ вовсе нтъ соотвтствующихъ частей? Если у ящерицъ и нтъ ничего соотвтствующаго, то подобное положеніе нужно доказать съ гомологической точки зрнія, а нельзя удовлетворяться только тмъ, что у млекопитающихъ отдльность концовъ кости служитъ для извстной цли. Вообще должно сказать, что телеологическій взглядъ, который у Кювье примшивается къ чисто-наблюдательному образу разсмотрнія, не можетъ ни къ чему повести въ естественныхъ наукахъ, кром ошибочныхъ разсужденій {См. Журн. м. в. пр. 1857 октябрь. Отд. VII. Предыдущія разсужденія служатъ подтвержденіемъ 6. положенія моей диссертаціи. Тамъ-же, Сентябрь, стр. 332.}.
Если-же мы оставимъ анатомію идти своимъ путемъ и обратимся къ физіологическому значенію положенія Кювье, то мы найдемъ, что оно представляетъ намъ плодовитое и великое начало изслдованій. Мы должны только принять его въ точномъ естественно-историческомъ смысл и не уклоняться за предлы нашей науки. Собственно говоря, положеніе Кювье приводится! къ слдующему: строеніе животныхъ совершенно соотвтствуетъ взаимодйствію ихъ органовъ между собою и съ вншнимъ міромъ.
Такое положеніе очевидно само собою и не требуетъ доказательства, на самомъ дл, извстнаго рода взаимодйствіе не могло-бы существовать, еслибы не было соотвтствующаго ему строенія. Отсюда проистекаетъ для физіологіи великая задача — найти эту соотвтственность для всего животнаго царства, показать,— какъ образъ жизни, движенія и проч. зависитъ отъ устройства животныхъ, какъ устройство одного органа связано съ устройствомъ другого, при чомъ разумется все равно, будемъ-ли мы сперва разсматривать строеніе животныхъ и искать, какое вліяніе оно производитъ на ихъ животныя отправленія или, наоборотъ, будемъ разсматривать эти отправленія и искать ихъ причины въ устройств.
Очевидно, эти изысканія нисколько не касаются теоріи гомологій, потому что, если справедливо, что насколько сходны отправленія, настолько сходно и устройство, то не мене справедливо и обратное положеніе, т. е. насколько сходно устройство, настолько сходны и отправленія. Слдовательно, какъ-бы далеко мы ни простирали указанія гомологій, какъ-бы части мы ни считали однородными, мы всегда можемъ указать, что этой однородности точно соотвтствуетъ извстное сходство отправленій. Приведемъ нсколько примровъ. Въ начал своей ‘Естественной исторіи рыбъ’ Кювье говоритъ: ‘природа украсила эти существа всми родами красоты: разнообразіе формъ, изящество размровъ, различіе и живость красокъ, все у нихъ есть для того, чтобы привлечь вниманіе человка, и кажется, что именно это вниманіе и хотла возбудить природа. Блескъ всхъ металловъ и драгоцнныхъ камней, радужные цвта, отливающіе и отражающіеся полосами, пятнами, линіями волнистыми или угловатыми, но всегда правильными и симметрическими, всегда съ оттнками удивительно подобранными,— для кого рыбы получили вс эти дары, он, которыя едва видятъ другъ друга въ глубинахъ, куда съ трудомъ проникаетъ свтъ? Да еслибы даже он и видли другъ друга могли-ли-бы он найти какое-нибудь удовольствіе въ подобныхъ явленіяхъ?’
И такъ дйствіе всего этого великолпія должно состоять въ привлеченіи вниманія человка. Очевидно, что то-же дйствіе должны производить блестящіе цвта и другихъ животныхъ. На самомъ дл, мы имемъ ясный примръ. Вслдствіе блестящихъ цвтовъ чешуекрылыхъ, или бабочекъ, любители составили множество огромныхъ и красивыхъ собраній этихъ наскомыхъ. Никакой другой отрядъ этихъ животныхъ не можетъ похвалиться подобными собраніями.
Хотя разсужденія такого рода только косвенно относятся къ естественной исторіи, мы видимъ однакожь, что и здсь наше правило врно.
Возьмемъ другой, боле прямой примръ.
Переднія ноги слона и руки человка суть части гомологическія и сами состоятъ изъ многихъ частей взаимно-соотвтствующихъ. Мы знаемъ однакожь, что отправленіе человческой руки у слона совершается носомъ, т. е. хоботомъ. Тмъ не мене совершенно справедливо сказать, что руки человка и переднія ноги слона настолько-же сходны по отправленію, на сколько сходны по устройству. На самомъ дл, еслибы съ точностію опредлить движенія руки человка и ноги слона, то въ этихъ движеніяхъ нашлось-бы столько-же общаго, сколько общаго въ расположеніи и форм мускуловъ и костей. Точно также и хоботъ слона есть дйствительный носъ и по устройству и по отправленію.
И вообще, какъ-бы взятые предметы ни были разнородны, если они представляютъ подобіе въ устройств, то, разсуждая точно, можно отыскать соотвтствующее сходство въ отправленіяхъ.
Есть напримръ нкоторое сходство между ногами водныхъ птицъ и дланевидно-нервными листьями, именно такими, у которыхъ три главные нерва.
У пеликановыхъ птицъ, у которыхъ вс четыре пальца соединены перепонкою, лапы необыкновенно живо напоминаютъ листья бегоніи. Постараемся отыскать соотвтствующее сходство въ отправленіяхъ.
Для этого опредлимъ точне черты сходства взятыхъ нами предметовъ.
1) И лапа и листъ представляютъ пластинку.
2) И тотъ и другой органъ прикрпляются къ главной масс организма посредствомъ узкаго, подвижнаго черешка.
3) Перетокъ прикрпленъ къ одному изъ краевъ пластинки.
4) Отъ мста прикрпленія черешка расходится но пластинк нсколько твердыхъ линій.
5) Плоскость пластинки составляетъ уголъ съ черешкомъ.
Остановимся пока на этихъ чертахъ сходства и покажемъ соотвтствующее имъ сходство отправленій.
1) По законамъ геометріи, пластинка представляетъ наибольшую поверхность между всми тлами того-же объема. Слдовательно пластинка представляетъ наибольшее число точекъ прикосновенія къ окружающей сред. Поэтому листъ представляетъ по своей форм наибольшее взаимодйствіе съ воздухомъ, а лапа — наибольшее сопротивленіе вод.
2) Узкій черешокъ представляетъ наименьшую массу для наибольшаго удаленія пластинки отъ главной массы организма. Если черешокъ подвиженъ, то чмъ боле удалена пластинка, тмъ большее пространство она можетъ описывать около точки прикрпленія черешка къ главной масс. У листа при его движеніи переменяются слои воздуха, а у лапы птицы возрастаетъ скорость движенія.
3) Если черешокъ прикрпленъ къ краю, то противоположный край пластинки можетъ наиболе удалиться отъ главной массы.
4) Твердыя линіи и въ томъ и другомъ орган предупреждаютъ сгибаніе пластинки. Сгибаніе всего легче могло-бы совершиться по направленіямъ движенія вслдствіе сопротивленія среды, и потому эти линіи должны быть расположены поперегъ этихъ направленій. Дйствительно, сгибаніе предупреждается во всхъ направленіяхъ, потому-что линіи расходятся, какъ лучи, во вс стороны отъ точки наимене подвижной, т. е. отъ мста прикрпленія черешка.
5) Въ спокойномъ положеніи пластинка почти параллельна главной масс организма, отъ этого ея наружная сторона обращена къ окружающимъ тламъ. Такъ листъ обращается плоскостію къ свту и воздуху, лапа опирается плоскостію на землю.
Этотъ примръ ясно показываетъ всю плодовитость положенія Кювье о соотвтствіи формъ и отправленій, но въ тоже время со всею точностію выказываетъ различіе подобныхъ сравненій отъ сравненій гомологическихъ. Никто конечно не признаетъ гомологіи между лапами водныхъ птицъ и дланевидно-нервными листьями.
Такимъ образомъ гомологію должно признать самостоятельнымъ понятіемъ и не примшивать къ нему никакихъ физіологическихъ отношеній.
Я старался показать, что это понятіе раждается неизбжно при сравненіи. Рано или поздно оно должно быть распространено на все животное царство, подобно тому, какъ вс животныя должны быть приведены въ естественную систему. Начало такому приложенію гомологіи сдлано самимъ Кювье.
На самомъ дл, его дленіе животныхъ на четыре типа, дленіе, которое останется вчнымъ памятникомъ его геніальной проницательности, очевидно основано на изслдованіи гомологій. Этимъ дленіемъ онъ хотлъ выразить, какъ онъ самъ говоритъ, что существуетъ четыре плана, по которымъ устроены, животныя, т. е. онъ нашолъ, что животныя каждаго типа сравнимы гомологически. Такъ это остается и до нашихъ дней, въ теченіе 40 лтъ. *
Энтомологи и карцинологи проводятъ гомологію въ изслдуемыхъ ими животныхъ до мельчайшихъ подробностей, въ отношеніи къ позвоночнымъ животнымъ гомологическія опредленія далеко подвинуты I. Миллеромъ, Оуеномъ и другими. Типъ моллюсковъ, созданію котораго нельзя достаточно надивиться, начинаетъ также прояснятся въ своихъ гомологіяхъ. Но до сихъ поръ есть только слабыя и шаткія попытки найти гомологію между моллюсками, суставчатыми и позвоночными. Отсюда видно, какъ вренъ былъ взглядъ Кювье, и въ то-же время, какую важность иметъ гомологія для естественной системы. Естественная система есть ни что другое, какъ система дленій, основанная на гомологическихъ, т. е. чисто-анатомическихъ сравненіяхъ. Она не обращаетъ вниманія ни на физіологическое сходство и различіе, ни на большее или меньшее совершенство животныхъ, ни на что другое, а держится строго только гомологическаго сходства. Птица летаетъ и наскомое летаетъ, кажется — какое важное, поразительное сходство! А между тмъ гомологическое различіе ставитъ этихъ животныхъ чрезвычайно далеко другъ отъ друга.
Но если съ одной стороны естественная система основана на гомологіи, то съ другой стороны гомологія есть ни что иное, какъ естественная система органовъ. Мы видли, что органы должны быть въ анатоміи приведены въ систему, должны быть подвергнуты классификаціи, очевидно, опредлить гомологію какого-нибудь органа, значитъ найти его естественное мсто въ этой систем. Сказать, что рука человка и ластъ кита есть тотъ-же органъ, не значитъ-ли тоже, что сказать напр.— муха и клопъ относятся къ тому-же классу животныхъ? Слдовательно, если мы столько стараемся о томъ, чтобы наши дленія животныхъ были естественныя, то не мене должны стараться и о томъ, чтобы опредлить гомологію органовъ въ анатоміи.
Какъ дленія существуютъ въ самой природ вещей, точно такъ-же и гомологія есть фактъ, есть несомннное явленіе самой природы. И здсь пріемы и понятія ума являются въ гармоніи съ ея законами. Что гомологія существуетъ въ самой природ, въ этомъ нельзя не убдиться, разматривая животныхъ близкихъ между собою: соотвтствіе ихъ частей бросается прямо въ глаза. Между тмъ мы легко можемъ представить себ такой міръ, въ которомъ гомологій не существуетъ’вовсе, въ которомъ при сравненіи предметовъ нельзя-бы было найти въ нихъ никакихъ соотвтствующихъ частей. Такъ мы не найдемъ гомологическихъ частей, если станемъ сравнивать книгу съ перомъ, лошадь съ деревомъ и пр. Отсюда видно, что опредленіе гомологическихъ частей иметъ то-же значеніе въ анатоміи, какое естественная система въ описательной зоологіи {Первое положеніе моей диссертаціи.}.
Всякую часть, всякій органъ нужно опредлить, точно такъ, какъ мы опредляемъ животныхъ или растенія, т. е. нужно найти, къ какому классу, отряду и т. д. они относятся, и какъ называются. Для анатоміи это есть столь-же неизбжное требованіе, какъ и для естественной исторіи въ тсномъ смысл.
Во всемъ, что я сказалъ до сихъ поръ, я старался разъяснить понятія о систем и гомологіи, показать ихъ важное значеніе и взаимное отношеніе. Обратимся теперь къ другому вопросу.
Положимъ, что система и гомологія существуютъ въ природ, что при наблюдательномъ изученіи тлъ мы должны во-первыхъ и непремнно стараться отыскать ту и другую, спрашивается, какъ это сдлать? Какимъ правиламъ должно слдовать при этихъ изысканіяхъ? Внимательный читатель безъ сомннія замтилъ, что предложенныя здсь понятія о систем и гомологіи не могутъ прямо указать пріемы, которые-бы могли руководить къ нахожденію той и другой. Система и гомологія существуютъ какъ фактъ въ наук, какъ явленіе въ природ, но до сихъ поръ не существуетъ точнаго анализа тхъ пріемовъ, по которымъ въ этомъ случа дйствуетъ наука. Натуралисты, какъ и другіе учоные, слдуютъ въ своихъ трудахъ невдомымъ для нихъ самихъ началамъ.
Обыкновенно говорятъ, что естественная система принимаетъ во вниманіе не одинъ, а вс признаки предметовъ, сверхъ того прибавляютъ, что она придаетъ этимъ признакамъ различную цну, одни принимаетъ за боле важные, другіе за мене важные и пр.
Тотчасъ видно однакожь, что вс эти правила неполны, несовершенны, уже потому напримръ, что въ нихъ ничего не говорится о гомологіи.
Чтобы показать, какъ важно это опущеніе, мы приведемъ замчательный случай, представившійся натуралистамъ въ недавнее время. Нсколько лтъ тому назадъ съ точностію изслдована рыба Amphioxus Ianceolatus, которую нашолъ еще нашъ знаменитый Налласъ, но которую онъ принялъ за моллюска.
При изслдованіи оказалось, что она несовершенне всхъ дотол извстныхъ позвоночныхъ, что у нея напр. нтъ головнаго мозга, нтъ сердца, нтъ красной крови. Какъ-же поставили въ систему такое животное? Весьма различно — и здсь явно выказалась шаткость естественной классификаціи. Гувенъ составилъ изъ нея особый отрядъ, но соединяетъ его въ одно отдленіе съ круглоротыми. Знаменитый нашъ академикъ Брандтъ раздлилъ, по этому случаю, всхъ рыбъ на два отдла: на мозговыя, куда относятся вс рыбы, и безмозглыя, куда относится одна эта рыба. Наконецъ Катрфажъ, поражонный ея несовершенствомъ, думалъ даже, что изъ нея должно составить особый типъ животныхъ. Его удержала только мысль, что установленіе типа есть дло очень важное и что для одной рыбы не стоитъ учреждать новое отдленіе животнаго царства. Если мы сообразимъ его мнніе съ правилами, о которыхъ упомянули выше, то увидимъ, что оно вполн согласно съ ними. Чрезвычайно важные признаки отличаютъ эту рыбу отъ другихъ позвоночныхъ. Мозгъ, сердце, кровь, что-же еще можно указать важне этихъ частей? А между тмъ Катрфажъ неправъ, очевидно Amphioxus принадлежитъ не только къ позвоночнымъ вообще, но даже къ рыбамъ въ особенности. Онъ иметъ типъ рыбы, говоря словами Кювье: онъ устроенъ по тому-же плану, онъ представляетъ гомологію съ рыбами.
Безъ сомннія Катрфажъ не сдлалъ-бы столь грубой ошибки, еслибы понятія о естественной классификаціи были точне опредлены.
Множество другихъ примровъ такого-же рода могли-бы подтвердить существованіе этой неопредленности. То-же самое должно сказать и о гомологіи. Не говоря уже о томъ, что многіе натуралисты до сихъ поръ упорно отвергаютъ гомологіи, не признавая ихъ необходимымъ элементомъ науки, нельзя не замтить, что т, которые стараются распространять сравненіе какъ можно дале, впадаютъ въ безпрестанные споры и разнорчія между собою. Эти разногласія ничмъ не могутъ быть разршены, потому-что до сихъ поръ нтъ никакой строгой методы доказать какое-нибудь гомологическое опредленіе {Въ моемъ разсужденіи о костяхъ запястья я привелъ множество примровъ противорчащихъ опредленій, и при каждомъ случа старался выказать всю трудность вопроса и все многообразіе ршеній, которыя онъ допускаетъ. Я старался также показать, что натуралисты обыкновенно не приводятъ доказательствъ для своихъ опредленій, или приводятъ доказательства слабыя, или совершенно неосновательныя.}.
Замтимъ здсь, что это отсутствіе доказательствъ, которое могло-бы показаться страннымъ для всякаго, изучающаго точныя науки, не должно нисколько смущать того, кто понялъ методу наукъ наблюдательныхъ.
Натуралисты часто ставятъ извстное существо на мсто въ систем, или опредляютъ гомологію извстнаго органа — гипотетически, опираясь на весьма слабыя основанія. Они оставляютъ для дальнйшихъ изслдованій — подтвердить точность того мста, которое они назначили. Изслдованія эти многообразны и безконечны, и странно было-бы требовать, чтобы вс они были произведены прежде, чмъ будетъ принято какое-нибудь ршеніе.
Гораздо проще и правильне поставить предметъ на предполагаемое мсто и посмотрть, приходится-ли онъ къ этому мсту. Если мсто, данное извстному существу или органу, угадано врно, то каждое новое изслдованіе и сравненіе будутъ подтверждать справедливость опредленія. Современемъ наука станетъ разсматривать предметы съ новыхъ точекъ зрнія, откроетъ еще безчисленныя свойства и отношенія, и все-таки мсто, указанное предмету врнымъ взглядомъ натуралиста, останется неизмннымъ. Такимъ образомъ пріемъ натуралистовъ совершенно правиленъ и внушенъ имъ необходимо самою природою предметовъ, которые они изслдуютъ. Употреблять этотъ пріемъ не значитъ отказываться отъ доказательствъ, напротивъ наука постоянно стремится къ подтвержденію выставленныхъ ею положеній.
Остановимся на тхъ способахъ, которые служатъ для доказательствъ гомологическихъ опредленій. Главный пріемъ, всю важность котораго первый понялъ и выставилъ Жоффруа Сентъ-Илеръ, есть сравненіе частей по положенію, по связи съ другими частями. Части, гомологически сравнимыя между собою, бываютъ одинаково расположены въ отношеніи другъ къ другу. Такъ напримръ части тла лошади расположены взаимно точно такъ, какъ соотвтствующія имъ части человка. Нельзя сказать однакоже, что мы признаемъ эти части гомологическими потому, что он одинаково расположены, напротивъ мы замчаемъ какъ фактъ, какъ явленіе природы, что части, сходныя по положенію, оказываются сходными и въ другихъ отношеніяхъ. Такъ что одинаковое положеніе частей не есть несомннный признакъ ихъ гомологіи.
А priori здсь можно вывести только слдующее. При сравненіи двухъ животныхъ, если мы нашли какую-нибудь часть одного, соотвтствующую части другаго, мы можемъ сравнивать остальныя части уже но положенію относительно соотвтствующихъ. Положимъ, напримръ мы убдились въ томъ, что кожа млекопитающаго и кожа птицы суть части гомологическія, тогда мы имемъ полное право сказать — кожа млекопитающаго покрыта волосами, а птицы перьями. Здсь волосы и перья сравниваются только по своему положенію относительно кожи и не принимается во вниманіе никакое другое ихъ сходство. Если дале мы будемъ сравнивать части волоса и пера, то мы уже имемъ поводъ сравнивать между собою основаніе и вершину одного съ основаніемъ и вершиною другого, такъ какъ они сходны по своему положенію относительно сходныхъ частей.
Въ природ мы находимъ, что части, сравнимыя по этому пріему, суть части гомологическія, т. е. что он однородны въ анатомическомъ отношеніи. Такимъ образомъ при сравненіи двухъ животныхъ мы можемъ взять исходную точку гд угодно, переходя отъ этой части къ другимъ, мы получимъ тотъ-же результатъ, т-же одноименныя части.
Но очевидно прежде всего нужно начать съ чего-нибудь, т. е. признать какія-нибудь дв части различныхъ животныхъ гомологическими, не основываясь на ихъ положеніи. Очевидно также, найдя части сходныя по положенію, нужно еще доказать, что эти части соотвтствуютъ одн другимъ и въ другихъ отношеніяхъ. На чомъ-же мы будемъ основываться и чмъ доказывать?
Всмъ, всми другими свойствами и отношеніями частей, какъ въ естественной систем обращается вниманіе на вс признаки отдльныхъ существъ, такъ и въ анатоміи должны быть разсматриваемы вс признаки ихъ частей. Какъ въ естественной систем мы находимъ, что существа, сходныя по извстному признаку, сходны и по другимъ, такъ и въ анатоміи органы, сходные по положенію, оказываются сходными и по другимъ свойствамъ. Какъ сродство животныхъ опредляется и выступаетъ ясне по мр дальнйшихъ изысканій, такъ и гомологіи постепенно получаютъ большую твердость и опредленность.
Вотъ почему, мн кажется, несправедливо Жоффруа Сентъ-Илеръ утверждаетъ, что одно только положеніе опредляетъ гомологическія части. Такъ онъ говоритъ, что при этомъ не должно обращать вниманія на форму частей, тогда какъ форма есть столь-же анатомическій элементъ, какъ и положеніе {Въ разсужденіи о костяхъ запястья я старался обратить вниманіе на важность сравненія формъ при гомологическихъ опредленіяхъ и приложилъ этотъ пріемъ къ обработанному мною предмету, Меня невольно привела къ этой мысли сама измнчивая форма тхъ костей, которые я разсматривалъ, въ другихъ костяхъ еще можно схватить нкоторое сходство формы, даже у животныхъ далекихъ по систем, тогда какъ здсь это сходство очень быстро изчезаетъ. По именно сравненіемь формъ, мн кажется, я достигъ наибольшей возможной строгости въ опредленіи гомологій.}.
На самомъ дл, пусть мы разсматриваемъ запястье слона и запястье человка. И въ томъ и въ другомъ случа мы находимъ восемь костей, расположенныхъ весьма подобно, такъ что опредленіе ихъ по положенію не представляетъ никакой трудности. Легко однакожь видть, что это опредленіе нельзя считать несомнннымъ. Еслибы и формы ихъ были подобны, то конечно не было-бы основанія для сомннія: потому что хотя и есть логическая возможность предположить ошибку, но это будетъ самое невроятное предположеніе. Но у слона и форма и относительная величина разсматриваемыхъ костей далеко отступаютъ отъ формы и величины, находимой у человка. Слдовательно можно предположить, что у слона одн изъ костей слились, другія раздлились, одн исчезли, другія явились, и все-таки число осталось то-же и расположеніе въ общихъ чертахъ не измнилось. Отсюда и видимъ, что даже и въ этомъ простомъ случа ничто не ручается намъ за гомологію, и что только при близкомъ сходств и положенія и формы мы можемъ положиться вполн на наше опредленіе. Основываясь на этомъ, я старался найти вс ступени, по которымъ формы костей переходятъ отъ человческихъ до слоновыхъ и такимъ способомъ доказать ихъ гомологію. Нельзя конечно сомнваться въ гомологіи костей человка съ подобными костями обезьянъ. Обезьяны-же представляютъ постепенный переходъ къ хищнымъ. Отъ хищныхъ, черезъ сумчатыхъ и черезъ Pedetes и Dipus, я перешолъ къ грызунамъ, наконецъ отъ грызуновъ къ слону.
Такимъ образомъ, мн кажется, я несомннно доказалъ гомологію костей слона и человка. Для опредленія костей другихъ животныхъ я продолжилъ дале этотъ самый рядъ. Слонъ представляетъ въ запястьи ясное сходство съ бегемотомъ, отъ бегомота легко перейти къ носорогу, потомъ къ тапиру, къ палеотерію, къ щетинистымъ, къ верблюду и наконецъ къ остальнымъ двукопытнымъ и къ однокопытнымъ, т. е. къ четвероногимъ млекопитающимъ, представляющимъ наибольшее уклоненіе отъ типа человческаго запястья.
Такимъ путемъ я достигъ строгаго, т. е. анатомически-доказаннаго опредленія костей лошади, тхъ самыхъ костей, которыя такъ ошибочно опредлилъ Добантонъ. Ошибка его, какъ я уже сказалъ, произошла именно отъ того, что онъ прямо сталъ сравнивать устройство человка и лошади, и не принялъ во вниманіе промежуточныхъ формъ.
Путь, которому я слдовалъ, не смотря на его длинноту и трудность, есть путь вполн раціональный и притомъ совершенно неизбжный. Правда, вс пути одинаково хороши, потому что вс ведутъ къ тмъ-же результатамъ, и проницательность изслдователя должна въ каждомъ данномъ случа выбрать самый легкій и простой путь. Но какимъ-бы легкимъ пріемомъ мы ни получили главные выводы, они всегда должны быть поврены и подтверждены самымъ строгимъ изслдованіемъ. Такъ астрономы, счастливые служители точной науки, вычисляютъ сперва приблизительно то, что имъ нужно, а потомъ, помощію множества поправокъ, стараются приблизить найденные результаты къ истиннымъ.
Подобнымъ образомъ мы можемъ учреждать дленіе, или опредлять гомологіи по немногимъ признакамъ, какъ-бы на-угадъ, а потомъ подтвердить ихъ самымъ точнымъ сравненіемъ.
Естественная система и гомологическая анатомія должны слдовать при этомъ одинаковому способу, именно — постепенно восходить отъ частнаго къ общему. Когда мы сравниваемъ животныхъ очень близкихъ, тогда невозможно ошибиться въ ихъ сродств, или въ гомологіи ихъ частей, такъ Линней вс свои роды (genera) составлялъ какъ естественныя отдленія, хотя отказывался отъ естественной системы для высшихъ отдловъ, и свои классы и отряды составлялъ искусственно.)
И такъ первыя, начальныя группы естественныхъ тлъ и ихъ частей получаются легко, изъ нихъ мы должны бы такимъ-же образомъ образовывать высшія группы, но здсь чмъ выше группа, тмъ трудне опредляется сродство членовъ, изъ которыхъ она состоитъ, Кювье очень долго старался такимъ постепеннымъ сравненіемъ составить естественную систему рыбъ, но не усплъ въ этомъ дл и составилъ только многія естественныя семейства, т. е. первыя высшія группы посл родовъ.
Во всякомъ случа мы можемъ продолжать сравненіе до тхъ поръ, пока находимъ переходныя формы. Не останавливаясь здсь на разбор всего значенія этого важнаго явленія, замтимъ только, что посредствомъ этихъ формъ сравненіе иногда можетъ быть распространено чрезвычайно далеко. Одинъ изъ поразительныхъ примровъ такихъ переходовъ представляетъ позвоночный столбъ. Извстно, что хвостовые позвонки животныхъ не имютъ, можно сказать, никакихъ признаковъ позвонковъ, у нихъ нтъ ни капала, ни отростковъ и иногда, напр. по своей форм, они скоре походятъ на какія-нибудь длинныя кости, на еуставы пальцевъ, чмъ на позвонки. Никто однакожь и никогда не отказывалъ имъ въ названіи позвонковъ, потому что совершенно ясенъ постепенный переходъ отъ ихъ формъ къ формамъ позвонковъ вполн развитыхъ. Карусъ даже, сталъ наоборотъ, считать кости членовъ, суставы пальцевъ за позвонки своего рода — и безъ сомннія легче сдлать такое предположеніе, чмъ отвергнуть гомологію хвостовыхъ позвонковъ съ остальными.
Точно то-же безпрерывно встрчается и въ систем органическихъ тлъ.
Мы причисляемъ къ извстнымъ группамъ существа, неимющія никакихъ признаковъ этихъ группъ, потому что находимъ постепенные переходы къ существамъ, въ которыхъ вс эти признаки выражены вполн.
И такъ для опредленія сродства и гомологій могутъ служить строгимъ доказательствомъ указанные два пріема, т. е. сравненіе близкихъ формъ во всхъ признакахъ и переходъ отъ одной формы къ другой черезъ промежуточныя {Ограничиваясь весьма однородною группою млекопитающихъ, я усплъ помощію этихъ двухъ пріемовъ почти во всхъ случаяхъ вывести и подтвердить гомологію костей запястья. Я старался такимъ образомъ съ возможною строгостію доказать и т гомологическія сравненія, въ которыхъ никто не сомнвался: метода, какъ говоритъ Шлейденъ, намъ дороже результатовъ.}.

ГЛАВА III.
ИСТОРІЯ РАЗВИТІЯ.

Мнніе Шлейдена.— Зрлость организмовъ.— Превращенія.— Теорія Кильмайера.— Ошибка Карла Фохта.— Теорія черепа.— Части слитныя и сложныя.— Возвратная метаморфоза.— Надежность изученія развитыхъ формъ.— Заключеніе: въ наук главное — мысль, а не фактъ.

Кром указанныхъ способовъ, есть еще рядъ фактовъ, сравненіе которыхъ необыкновенно важно какъ для системы, такъ и для гомологіи. Я разумю здсь исторію развитія. Она, рядомъ съ микроскопическими наблюденіями, составляетъ въ настоящее время модные предметы занятій въ естественныхъ наукахъ, или, такъ-какъ учоные упорно отвергаютъ владычество моды, то должно сказать, что сама наука приняла нын другое направленіе, т. е. обратилась къ этимъ предметамъ. Поэтому нельзя не остановиться на значеніи, которое иметъ исторія развитія въ разсматриваемомъ нами предмет.
Первые важные результаты, данные исторіею развитія, были найдены зоологами, посредствомъ ея были найдены поразительныя гомологіи и было опредлено мсто въ систем многихъ животныхъ, большею частію такихъ, для которыхъ прежде не находили мста. Но наибольшую важность придалъ наблюденіямъ надъ развитіемъ, безъ сомннія, Шлейденъ, который выставилъ ихъ, какъ conditio sine qua non всякаго изслдованія. На исторію развитія можно смотрть съ двухъ точекъ зрнія: или просто какъ на рядъ физіологическихъ фактовъ, какъ на постепенные фазисы, чрезъ которые проходитъ органическое существо, или можно придавать ей особенное значеніе, какъ напримръ то, которое приписывалъ ей Кильмейеръ.
Шлейденъ, какъ учоный, вполн преданный метод наведенія, разумется, смотрлъ съ первой точки зрнія. ‘Растеніе, говоритъ онъ, есть существо безпрерывно измняющееся, если вы его наблюдаете въ извстное время, то получите только ничтожный, ни къ чему не ведущій отрывокъ изъ его жизни, и слдовательно не будете имть объ немъ полнаго понятія. Слдовательно и для системы, и для органографіи нужно непремнно сравнивать между собою не отдльные моменты въ жизни растенія или органа, а цлые ряды этихъ моментовъ, цлыя исторіи развитія’.
Трудно выставить всю важность исторіи развитія съ чисто-индуктивной точки зрнія рзче и точне, чмъ это сдлалъ Шлейденъ. Онъ общаетъ, и справедливо, великія открытія, которыя должны проистечь изъ этого обильнаго источника.
Между тмъ легко видть, что положеніе его страдаетъ односторонностію. На самомъ дл, растеніе или органъ его признаются безъ сомннія однимъ и тмъ-же во все продолженіе развитія. Въ систем дло идетъ именно о томъ, къ какому отдлу принадлежитъ данное растеніе, въ органографіи-же о томъ — сходны-ли гомологически два данные органа. На какомъ-же основаніи можно утверждать, что эти вопросы могутъ быть ршены только посредствомъ полныхъ рядовъ развитія? Несравненно правильне было-бы сказать, что ихъ можно ршить въ какой угодно моментъ развитія.
Самъ Шлейденъ впрочемъ замтилъ отчасти свою односторонность, именно, относительно зоологіи онъ какъ-будто не ршается утверждать то, что такъ смло проповдуетъ въ отношеніи къ ботаник. Животныя, говоритъ онъ, имютъ особый возрастъ зрлости, т. с. такого состоянія, въ которомъ ихъ формы вполн развиты и жизнь проявляется во всей своей сил. Это состояніе есть нчто устойчивое, такъ что можно остановиться на его изслдованіи. Поэтому свое правило относительно исторіи развитія Шлейдепъ считаетъ неизбжнымъ преимущественно въ ботаник. У растеній, по его мннію, никогда не бываетъ зрлости, они находятся въ постоянномъ развитіи.
Нельзя отвергать нкоторой основательности въ этомъ противоположеніи животныхъ и растеній, но нельзя также принять безусловно, что растенія не имютъ постоянныхъ формъ. Линней выбралъ для сравненія растеній преимущественно одинъ моментъ ихъ жизни, именно — эпоху полнаго цвтенія. Какъ не отдать должной справедливости такту натуралиста, выказанному въ этомъ выбор! Какъ въ зоологіи, въ случа измнчивыхъ формъ, мы принимаемъ за типъ, за норму — тхъ недлимыхъ, которыя представляютъ полное половое развитіе, такъ и Линней остановился на времени цвтенія, какъ на эпох полнаго развитія частей растенія. Конечно здсь, какъ и везд, есть исключенія, но невозможно отвергать, что цвтеніе вообще есть лучшее время для сравненія растеній.
Если-же мы возьмемъ отдльные органы растеній, то ясно увидимъ, что каждый изъ нихъ иметъ опредленную эпоху полнаго развитія.
Представлять себ, что въ организмахъ нтъ ничего постояннаго, что все измняется и переходитъ изъ одного состоянія въ другое и что нтъ въ этихъ переходахъ никакихъ разграниченій и предловъ — для насъ совершенно невозможно. Еслибы мы видли передъ собою только такую безпрерывно-измняющуюся картину, то умъ не могъ-бы составить о явленіяхъ никакого опредленнаго понятія, никакая схема, никакое описаніе не были-бы возможны. Природа и не представляетъ намъ ничего подобнаго. Она представляетъ намъ превращенія, т. е. скачки отъ одного состоянія къ другому, а не безпрерывное равномрное измненіе. Такимъ образомъ, описывая наскомое, мы не потеряемся въ хаос измненій, но найдемъ три формы: личинку, куколку и совершенное наскомое, которыя намъ нужно описать какъ нчто постоянное. Переходы-же между этими тремя формами мы не будемъ разсматривать какъ нкоторыя состоянія, но именно какъ переходы изъ одного состоянія въ другое. Постоянство въ этомъ случа такъ велико, что совершенное наскомое не только не измняется въ форм, оно даже не растетъ, не измняется въ своей величин.
Понятно поэтому осторожное замчаніе Шлейдена относительно зоологіи. На самомъ дл, зоологія иметъ полное право разсматривать зрлыхъ животныхъ какъ явленія вполн опредленныя, именно т явленія, которыя наука должна объяснить. Не развитіе составляетъ животное, по данному животному принадлежитъ извстное развитіе. Поэтому исторія развитія должна быть только необходимымъ прибавленіемъ къ изслдованіямъ надъ этими формами, хотя самыя изслдованія могутъ производиться самостоятельно. И данныя животныя, и ихъ отдльные органы должны быть сравнены во всхъ своихъ признакахъ, слдовательно и въ исторіи своего развитія. Но разсматривая развитіе только какъ рядъ явленій, принадлежащихъ тому или другому животному и органу, мы ни изъ чего не можемъ вывести особеннаго преимущества этихъ признаковъ передъ другими для системы или для гомологіи. Положимъ, мы нашли для животнаго мсто въ систем или опредлили гомологію органа, основываясь только на развитыхъ формахъ. Нтъ никакого права сомнваться въ этихъ опредленіяхъ только потому, что не изслдована исторія развитія взятыхъ предметовъ. Конечно она можетъ измнить найденныя опредленія, но, если они сдланы основательно, то несравненно вроятне, что она ихъ подтвердитъ {Одинъ изъ замчательныхъ примровъ такого подтвержденія представился мн при изученіи костей запястья. Помощію исторіи развитія я доказалъ, что такъ-называемая промежуточная кость есть часть ладьевидной кости. Между тмъ это самое опредленіе было сдлано уже Петромъ Камперомъ въ 1779 году, на основаніи только сравненія костей орангъ-утана и человка. Точность и проницательность Кампера оправдались и здсь, какъ и въ другихъ случаяхъ.
Позднйшее примчаніе. Уже долго спустя посл напечатанія этой статьи я сталъ питать нкоторое сомнніе относительно своего наблюденія надъ раздленіемъ ладьевидно-лунной кости въ зародыш кошки. Я не обратилъ тогда вниманія на то, не могъ-ли хрящъ, какъ -омъ ни былъ малъ и прозраченъ, расколоться отъ давленія стекла, подъ которымъ я разсматривалъ его. Теперь-же не могу сказать ничего утвердительнаго.}.
И такъ почему-же наблюденія исторіи развитія такъ необходимы?
Мало-ли еще другихъ изслдованій, кром ихъ, можно-бы сдлать для подтвержденія найденныхъ результатовъ? Всего сдлать разомъ нельзя, почему-же непремнно нужно изслдовать исторію развитія, а не отправиться напр. въ Парижъ, чтобы увидть скелетъ, котораго нтъ въ Петербург? Очевидно, что должна быть другая причина, по которой важна исторія развитія, и что на нее нельзя смотрть просто какъ на рядъ фактовъ, относящихся къ извстному животному или растенію.
На самомъ дл, многочисленныя изслдованія показали, что разсматривая различныя состоянія развивающагося животнаго, можно найти такія переходныя формы, въ которыхъ самыя далекія гомологіи животныхъ и ихъ органовъ обнаруживаются съ поразительною ясностію. Первыя открытія, указавшія на это удивительное явленіе природы, были поводомъ къ знаменитой теоріи Кильмейера {Kielmeyer, Karl. Fr. v., Bede ber die Verhltnisse der organischen Krfte unter einander in der Reihe der verschiedenen Organisationen, die Gesetze und Folgen dieser Verhltnisse. Tbingen 1793.}. Онъ предположилъ, какъ извстно, что различные классы животныхъ суть только различныя степени развитія существъ первоначально совершенно однородныхъ. Не останавливаясь здсь на разбор этой смлой теоріи, замтимъ только, что т, которое думаютъ въ исторіи развитія найти ршеніе всхъ вопросовъ, должны непремнно напередъ считать врною эту теорію, или-же сдлать какое-нибудь другое, подобное ей предположеніе. Если я ищу только фактовъ и не знаю къ чему они меня приведутъ, то я не знаю также, къ чему поведетъ меня изслдованіе развитія. Можетъ быть гомологія, совершенно ясная въ развитыхъ формахъ, постепенно будетъ исчезать, а не выясняться съ приближеніемъ къ началу развитія. Не прибгая къ гипотезамъ, здсь можно сказать только слдующее. Наблюдая переходы животнаго изъ одного состоянія въ другое, мы очевидно точно опредлимъ гомологію всхъ различныхъ формъ, въ которыхъ оно постепенно является. Можетъ-бытъ нкоторыя изъ этихъ формъ представляютъ боле ясное гомологическое сходство съ другими животными, чмъ форма развитая, тогда, опредливъ эту гомологію, мы отъ нея уже можемъ перейти къ сравненію зрлыхъ животныхъ. Такимъ образомъ исторія развитія представляетъ также одно изъ средствъ опредленія гомологій, и если другія средства недостаточны, то должно обращаться къ ней.
Но намъ нтъ никакой нужды и выгоды уклоняться отъ гипотезъ, особенно такихъ, которыя подтверждаются многими фактами. Гипотеза Кильмейера должна руководить насъ въ изслдованіяхъ, строго соблюдая правила точнаго сравненія, мы должны сообразно съ наблюденіями видоизмнять ее, ограничивать, обобщать и такимъ образомъ приближаться къ истин. Какъ-бы то ни было, изъ предыдущаго видно, что исторія развитія не есть единственный и а priori несомннный указатель гомологій. Нужно прибавить также, что она не можетъ быть названа методою изслдованія. Объясняя понятія о гомологіи, мы видли, что они отъ нея независимы и не изъ нея вытекли, развитіе представляетъ намъ только рядъ формъ, которыя мы сравниваемъ по тмъ-же законамъ, какъ и всякія другія формы.
Такое понятіе объ отношеніи гомологіи къ исторіи развитія очень важно и, опустивъ его изъ виду, можно впасть въ значительныя ошибки.
Нсколько лтъ назадъ появилась новая система животнаго царства, принадлежащая Карлу Фохту. За начало дленія онъ прямо выставилъ исторію развитія, которая должна, по его мннію, заступить мсто сравнительно-анатомическихъ пріемовъ Кювье. Съ нкоторою самоувренностію Фохтъ сравнивалъ свой переворотъ въ систем съ переворотомъ произведеннымъ Кювье, и находилъ даже замчательное сходство въ томъ, что и въ тотъ и въ другой разъ новыя начала въ наук явились посл политическихъ революцій.
Въ своей систем, вмсто четырехъ типовъ Кювье, онъ принялъ шесть типовъ, предложенныхъ Зибольдомъ, и кром того прибавилъ еще седьмой типъ, именно — отдлилъ головоногихъ отъ остальныхъ моллюсковъ.
Замтимъ, что уже Зибольдъ напрасно отступилъ отъ Кювье въ томъ, что поставилъ моллюсковъ между суставчатыми и червями. Какъ-бы низко ни были организованы черви, нельзя ихъ ставить по степени несовершенства ихъ организаціи. По гомологіямъ-же они очевидно ближе къ суставчатымъ, нежели къ моллюскамъ или инфузоріямъ. Во всякомъ случа, совершенно справедливо было подраздлить типъ членистыхъ Кювье на дв группы.
Нововведеніе Фохта несравненно мене основательно. Вмсто того, чтобы искать въ исторіи развитія точнйшаго опредленія гомологій и на нихъ основать свою систему, онъ думаетъ, что нужно длить животныхъ по самому способу развитія. Поэтому, забывая вс столь ясныя гомологіи, онъ составилъ изъ головоногихъ особый типъ только на основаніи положенія зародыша въ отношеніи къ желтку. Такимъ образомъ среди полнаго и уже давнишняго владычества естественной системы онъ составилъ совершенно искусственное отдленіе.
Замчательно, что въ то-же самое время другой зоологъ, Рудольфъ Лейкартъ, занимаясь тми-же животными и основываясь также на исторіи развитія, шолъ врнымъ путемъ и усплъ разъяснить многія гомологіи типа моллюсковъ, которыя ясне показали сродство всхъ ихъ классовъ, включая сюда и головоногихъ.
Другой примръ также неяснаго взгляда на отношеніе гомологіи къ исторіи развитія представляетъ знаменитый споръ о первичномъ череп. Извстно и достойно замчанія, что теорія состава черепа изъ позвонковъ появилась не вслдствіе наблюденій исторіи развитія.
Гте напр. получилъ мысль о такомъ состав, встртивъ на дорог какой-то изломанный черепъ. Исторія развитія въ этомъ случа даже не представляетъ доказательствъ столь ясныхъ, какъ сравненіе развитыхъ формъ. На самомъ дл, въ развитіи человческаго черепа нельзя напр. встртить никакого столь яснаго указанія, какъ форма затылочной кости рыбъ. Постепенно эта теорія, не смотря на постоянную оппозицію, вошла въ силу и была принята почти всми. Различныя кости черепа были сравниваемы и признаны гомологическими съ извстными частями позвонковъ. Въ то-же время самые великіе анатомы трудились надъ сравненіемъ череповъ всхъ позвоночныхъ и находили гомологію ихъ костей. Совершенно неожиданно наблюденія въ исторіи развитія едва не. разрушили всхъ этихъ опредленій. Именно — нашли, что кости черепа не вс одинаково развиваются, и думали, что нельзя сравнивать между собою т изъ нихъ, которыя имютъ различные способы развитія.
Поэтому относительно каждой кости у каждаго животнаго стали опредлять способъ ея развитія и раздлили вс кости на два отдла: на кости первичнаго и вторичнаго образованія. Нужно было, не смшивая этихъ разрядовъ, вновь опредлить гомологіи и бросить т, надъ которыми почти полстолтія трудились анатомы.
Чмъ-же разршились вс эти сомннія? Посл долгихъ изслдованій оказалось, что новыя гомологіи никакъ не опредляются и что, обратно, кости несомннно-гомологическія имютъ различные способы развитія, что он могутъ быть различны по своей гистогеніи и по участію въ ихъ образованіи различныхъ частей, способныхъ къ окостеннію.
Такимъ образомъ прежнія гомологіи могли быть сохранены и труды Кювье, Бэра, Миллера, Оуэна не пропали даромъ.
Возьмемъ еще примръ боле частный и потому боле наглядный.
Казалось-бы, что можетъ быть проще, какъ предположить, что какая-нибудь кость, соотвтствующая двумъ костямъ другаго животнаго, дйствительно состоитъ изъ двухъ первоначально отдльныхъ и потомъ срастающихся костей? Между тмъ никакой остеологъ не поручится за то, что такое предположеніе непремнно подтвердится наблюденіями. Извстно напр., что тло клиновидной кости черепа у многихъ млекопитающихъ состоитъ изъ двухъ отдльныхъ костей. У рыбы это тло не только представляетъ одну кость, но и развивается изъ одного центра окостеннія. Еще поразительне примръ, представляемый лягушкою. У нея, какъ извстно, есть и лучевая и локтевая кости и он даже раздлены на большей части своей длины, между тмъ окостенніе происходитъ изъ общаго центра, лежащаго при слитыхъ ихъ концахъ.
Основываясь на этихъ и многихъ другихъ случаяхъ, Оуэнъ, котораго справедливо называютъ первымъ анатомомъ нашего времени, вообще раздляетъ кости, соотвтствующія нсколькимъ костямъ, на слитныя и сложныя. Слитныя суть т, которыя образуются изъ нсколькихъ частей, сообразно съ своею гомологіею. Сложныя-же, сохраняя свою гомологію, не бываютъ физически раздлены ни на какой степени развитія. То, что Оуэнъ принимаетъ въ отношеніи къ костямъ, Мильнъ-Эдвардсъ принимаетъ въ отношеніи къ частямъ наружнаго скелета ракообразныхъ, изслдованнаго имъ столь основательно и подробно. На самомъ дл онъ нашолъ, что дв части, обыкновенно отдльныя, могутъ представлять слитное развитіе (dveloppement confus) и что обратно — части типически-простыя могутъ представлять удвоеніе {Ann. des sc. naturelles. 1851, T. 16, p. 224.}.
Подобныхъ примровъ можно-бы привести немало. Основываясь на полномъ обзор исторіи развитія животныхъ, Викторъ Карусъ вообще говоритъ, что во всхъ типахъ животнаго царства гомологическіе органы могутъ развиваться не одинаково {System der thierischen Morphologie. S. 389.}.
И такъ мы имемъ право отыскивать гомологію въ исторіи развитія, но не имемъ никакого права требовать, чтобы всякая гомологія, найденная при сравненіи взрослыхъ животныхъ, была подтверждена наблюденіями исторіи развитія.
Собственно говоря, эти факты не заключаютъ въ себ ничего удивительнаго. Нтъ никакихъ основаній а priori полагать, что напр. сложная кость (по Оуэну) должна непремнно развиваться изъ многихъ частей. Если эти части сливаются въ одну у взрослаго животнаго, то почему он не могутъ быть слитыми и во все время развитія? Какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа уклоненіе отъ общаго типа будетъ совершенно одинаковое, если возможно одно, то возможно и другое. Отсюда мы видимъ, что гипотеза Кильмейера не оправдывается фактами, еслибы она была врна, то сложная кость непремнно срасталась-бы изъ многихъ частей или-же наоборотъ — у одного животнаго оставалась-бы простою, а у другого сперва являлась простою, а потомъ раздлялась.
Не смотря на то, гипотеза эта, хотя неврная въ строгомъ смысл, заключаетъ въ себ указаніе на важную истину.
Конечно никто не станетъ утверждать, что зародышъ человка проходитъ вс формы млекопитающихъ, что его члены напр. имютъ въ какую-нибудь эпоху сходство съ ногами лошади, но замтимъ, что наблюденія показали намъ состоянія зародыша повидимому несравненно боле невроятныя. Въ извстную эпоху развитія у человка бываютъ жаберныя дуги, какъ у рыбы или у головастика. Явленіе поразительное, и отчасти понятно, почему знаменитый Рудольфи не хотлъ ему врить. Подобные примры ясно показываютъ, что Кильмейеръ отчасти правъ. Не только животныя различныхъ классовъ первоначально бываютъ однородны и одинаково развиваются до извстной эпохи {Т. е. гомологически одинаково. Желтокъ, оболочки зародыша, отношеніе его къ раждающему животному нисколько не принимаются здсь въ разсчотъ. Иначе — какая-бы огромная разница существовала наприм. между развитіемъ млекопитающихъ и птицъ!}, но нельзя также не видть и того, что животныя низшихъ классовъ, начиная съ этой эпохи, претерпваютъ мене перемнъ или превращеній, что они мене уклоняются отъ общей формы, чмъ животныя высшихъ классовъ.
Такимъ образомъ мы видимъ, что исторія развитія есть драгоцнный источникъ открытія гомологій, но что въ то-же время понятіе и примненіе гомологій отъ нея не зависятъ.
Въ отношеніи къ классификаціи исторія развитія иметъ двоякое значеніе, именно — она или открываетъ гомологіи, на которыхъ должна быть основана система, или-же служитъ однимъ изъ признаковъ для дленія.
Въ первомъ отношеніи мы знаемъ многіе случаи, въ которыхъ исторія развитія иметъ особую важность. Напримръ — случаи такъ-называемой возвратной метаморфозы, которая встрчается особенно у чужеядныхъ животныхъ. Вообще, если въ зрломъ возраст животное поставлено въ ненормальное положеніе, напр. остается неподвижно на одномъ мст или питается соками другихъ животныхъ, то оно претерпваетъ перемны, сообразныя съ этимъ положеніемъ, и большею частью его организація упрощается и какъ-бы понижается. Замтимъ при этомъ, что формы, принимаемыя такими существами, очень странны, такъ-что часто невозможно найти для нихъ никакого мста въ систем. Таковы напр. усоногге раки. Очевидно въ такомъ случа всего лучше прибгнуть къ исторіи развитія, которая ясно укажетъ гомологію до наступленія возвратной метаморфозы.
Ясно однакоже, что подобные примры не доказываютъ необходимости исторіи развитія для классификаціи вообще и не даютъ никакого права сомнваться въ какомъ-нибудь дленіи, основанномъ на развитыхъ формахъ. Трудно отвергать напр. прекрасную классификацію обезьянъ, хотя она не основана на ихъ развитіи, да для Европейскихъ наблюдателей и невозможно почти изслдовать ихъ въ этомъ отношеніи. Недавно впрочемъ Оуэнъ опредлилъ развитіе ихъ зубовъ, но эти изслдованія только подтвердили прежнія дленія.
Какъ признакъ въ ряду другихъ признаковъ — исторія развитія также иметъ значеніе для классификаціи, такъ-какъ всякое естественное дленіе должно быть основано на разсмотрніи всхъ признаковъ. Исторія развитія первая указала на границу между амфибіями и пресмыкающимися, или между млекопитающими одноутробными и двуутробными. Замтимъ, что замченное различіе въ развитіи здсь не гомологическое, а физіологическое, а потому учоные были правы, отвергая эти дленія, предложенныя уже съ давняго времени. Но когда оказалось, что различіе въ развитіи сопровождается также анатомическими различіями, тогда дленія были приняты какъ дйствительно естественныя, а не искусственныя.
Изъ всего предыдущаго, мн кажется, довольно ясно видно значеніе исторіи развитія въ отношеніи къ классификаціи и гомологіи: она служитъ этимъ отдламъ науки, а не господствуетъ надъ ними. Ея услуга велика, и наука, пользуясь всми путями, должна неизбжно идти и этимъ путемъ, но ни изъ чего нельзя заключить, что этотъ путь есть единый истинный и единый необходимый.
Очевидно исторія развитія не образуетъ еще самостоятельной науки, изслдующей законы развитія существъ и необходимую связь между различными формами, черезъ которыя они постепенно проходятъ. Поэтому до времени она и стремится — не объяснить свои факты физіологически, но найти по крайней мр ихъ отношенія къ установившимся частямъ пауки, т. е. къ гомологіи и классификаціи. Нчто подобное представляетъ намъ изслдованіе химическаго состава и физическихъ свойствъ минераловъ въ отношеніи къ кристаллографіи. Мы стараемся согласовать составъ и свойства съ кристаллическими формами, хотя изслдованіе формъ происходитъ независимо и ихъ происхожденіе остается и, конечно, надолго еще останется, загадкою.
Я прибавлю еще нсколько словъ въ защиту изслдованія развитыхъ формъ, которое такъ часто выставляется чмъ-то сомнительнымъ и совершенно неточнымъ. Стоитъ только обозрть весь запасъ нашихъ наблюденій, вс результаты, которые до сихъ поръ найдены, чтобы видть, какъ односторонни подобныя мннія. Все громадное зданіе науки зиждется на наблюденіяхъ развитыхъ формъ, вс мысли оживляющія науку, вс методы, по которымъ обработываются факты, найдены при такихъ наблюденіяхъ. Слдовательно пріемъ науки былъ вренъ, когда онъ далъ такое множество врныхъ результатовъ. Ошибки и исключенія ничего здсь не доказываютъ, потому-что самый точный пріемъ можетъ быть только частнымъ пріемомъ, т. е. не примняться ко всмъ случаямъ безъ исключенія. Еслибы перечислить вс ошибки, вс безплодные и неудачные труды, къ которымъ повело занятіе исторіею развитія, то нашлось-бы немало и немелкихъ доказательствъ на то, что и ея изслдованія не даютъ несомннныхъ результатовъ. Но здсь главная, существенная ошибка заключается въ томъ, что какой-нибудь способъ называютъ ложнымъ только потому, что почитаютъ другой способъ боле врнымъ. Между тмъ, какъ я уже сказалъ, вс пути хороши, каждый въ своей мр, и одинаково врны, потому что ведутъ къ одной и той-же цли.
Гте напр. основывался на уродливостяхъ, на уклоненіяхъ отъ правильнаго развитія и однакоже врно опредлилъ почти вс органы цвтка. Не говоря уже о томъ, какая непостижимая сила генія обнаружилась въ этомъ взгляд, замтимъ только, что онъ имлъ полное право разсматривать свои опредленія какъ научное открытіе, подтвержденное наблюденіями. Шлейденъ не хочетъ признать за нимъ этой заслуги, какъ будто забывая, что Гте учился анатоміи и ботаник, онъ называетъ взглядъ его только счастливою мыслью, которая случайно пришла въ голову поэта при разсматриваніи природы, и даже досадуетъ на похвалы Гумбольдта, которыми такъ гордился Гте. ‘Сравнивать уродливости, прибавляетъ Шлейденъ, есть способъ совершенно ошибочный и негодный въ наук. Мало-ли что могутъ показать уродливости? И уродливые и правильно развитые цвты почти непремнно введутъ насъ въ ошибки, если мы отъ нихъ будемъ заключать о типическомъ расположеніи и значеніи ихъ частей’.
Такая неуклонная и повидимому чисто-научная строгость Шлейдена едва ли вполн основательна. Во-первыхъ, чтобы ни говорили поборники этой строгости, главная мысль, главный стволъ ботаники, какъ выражается Шлейденъ, былъ открытъ помощію мнимо-ложной методы сравненія развитыхъ и уродливыхъ формъ. Очевидно, слдовательно, ее можно употреблять такъ, что она дастъ намъ врные результаты. Напрасно Шлейденъ жалуется на необузданный разгулъ фантазіи, который былъ будто-бы слдствіемъ теоріи Гте, само собою разумется, что фантазіи въ наук нтъ мста. Будемъ сравнивать развитыя формы только до тхъ поръ, пока возможно сравненіе, остановимся тамъ, гд у насъ не достанетъ основаній и, мы никогда не впадемъ въ грубыя ошибки. Наука должна намъ опредлить, какъ и когда можетъ быть врно примняемъ этотъ способъ изслдованія, и въ какихъ случаяхъ должно прибгать къ другимъ способамъ. Тутъ дйствительно обнаружится научная строгость, тогда-какъ отвергнуть какой-нибудь способъ только потому, что онъ можетъ иногда повести къ ошибкамъ, есть явная логическая непослдовательность.
Математика,— образецъ наукъ, гордость человческаго ума по выраженію Канта, представляетъ намъ удивительный примръ методы, повидимому неточной, но дающей точные результаты. Длая вычисленія по способу Лейбница, математики постоянно пренебрегаютъ нкоторыя величины и опускаютъ ихъ изъ вычисленія какъ слишкомъ малыя. Но эта небрежность только видимая, потому-что въ то-же время они строго наблюдаютъ, какими величинами можно пренебречь и какими нтъ.
Съ другой стороны, опасеніе Шлейдена на счотъ ошибокъ очевидно преувеличено въ ущербъ научной строгости. Можно подумать, что какой-нибудь злой духъ играетъ -формами растеній, съ тмъ чтобы ввести насъ въ заблужденіе. Вообще весьма удивительно было-бы такое явленіе природы, что развитыя формы, при самомъ тщательномъ сравненіи, непремнно обманываютъ насъ и указываютъ намъ ложный, а не дйствительный типъ.
Другое дло, если мы не можемъ опредлять типа, тутъ, еще нтъ обмана и вовлеченія въ ошибку {Въ моемъ разсужденіи f не гонясь за результатами, которыхъ я не могъ достигнуть въ избранномъ предмет, я оставилъ неопредленными кости запястья плотоядныхъ китовъ, я старался опредлить только собственный ихъ типъ, но он ни мало не обманули меня и не увлекли къ какому-нибудь неосновательному опредленію ихъ. гомологіи. Я увидлъ ясно только невозможность этого опредленія. Замчу, что Эшрихтъ, который имлъ случай и средства изслдовать даже исторію развитія этихъ костей, точно также не опредлилъ ихъ.
Между-тмъ въ остальныхъ случаяхъ я прямо указываю гомологію костей,, здсь гомологія мн кажется столь-же несомннною, какъ напр. гомологія семи шейныхъ позвонковъ лошади съ соотвтствующими позвонками человка, первый соотвтствуетъ первому, второй второму и т. д, Конечно никто не станетъ требовать, чтобы исторія развитія подтверждала такое соотвтствіе, прямо бросающееся въ глаза, я старался показать, что столь-же ясна и гомологія костей запястья.}.
И такъ, даже въ томъ предположеніи, что исторія развитія есть несомннный и совершенно точный путь для опредленія гомологіи и сродства, мы не имемъ права пренебрегать и считать ложнымъ сравненіе развитыхъ формъ. Мы видли однакоже, что исторія развитія не всегда ясно указываетъ гомологіи, но само собою разумется, что къ ней всегда должно обращаться въ случа недостатка другихъ средствъ опредленія, и что даже каждый результатъ, выведенный какимъ-бы то ни было путемъ, долженъ быть непремнно провренъ и на исторіи развитія.
Такое положеніе относится вообще ко всякому способу изслдованія, ко всякимъ фактамъ, касающимся изслдуемаго предмета. Все должно быть принято во вниманіе, предметъ долженъ быть разсмотрнъ со всхъ точекъ зрнія.
Но къ-сожалнію такое требованіе, совершенно справедливое въ области наукъ недопускающихъ математической строгости, не всегда удобно для исполненія. Конечно еще возможно изслдовать превращенія растенія, развивающагося неподвижно на томъ-же мст и безъ сопротивленія подвергающагося нашимъ наблюденіямъ, еще легче слдить за измненіями микроскопическихъ существъ, которыхъ прозрачныя формы помщаются во множеств въ капл воды на стекл микроскопа и могутъ превращаться, не выходя изъ нашихъ гла^ъ. До совершенно другое дло, если мы вздумаемъ изслдовать развитіе большихъ животныхъ. Есть-ли хотя какая-нибудь возможность изслдовать въ этомъ отношеніи напр. кита, слона или даже медвдя? Учоные въ подобныхъ случаяхъ должны довольствоваться самыми отрывочными фактами и пользоваться всякимъ случаемъ къ расширенію своихъ свденій. Когда Зммерингу представилась возможность анатомировать слона, онъ нсколько дней сряду копался въ разлагающемся труп, такъ-что потерялъ потомъ ногти.
И не только слона или кита можно привести здсь въ примръ. Самыя мелкія животныя, по своей способности передвигаться на далекія пространства, по причудливому образу жизни, могутъ представить намъ почти неодолимыя затрудненія.
Поэтому нтъ сомннія, что еслибы даже исторія развитія была путемъ самымъ прямымъ, все-же она никогда не можетъ быть самымъ короткимъ путемъ.
Такое соображеніе, хотя оно относится только къ слабости человческихъ силъ и средствъ, не должно быть упускаемо изъ виду. На самомъ дл, что-же хорошаго, если мы будемъ дальними дорогами достигать того, что можно достигнуть близкими, или если изъ фактовъ, которыми владемъ, или которые легко можно пріобрсти, не извлечомъ всего, что изъ нихъ можно извлечь? Нужно пользоваться какъ можно полне всми средствами, которыми мы уже владемъ, и для каждаго вопроса употреблять не общій способъ ршенія, а тотъ, который всего удобне, всего легче приведетъ насъ къ дли. Этимъ правиламъ всегда и слдовалъ и будетъ слдовать умъ человческій. Понятно напримръ развитіе, которое получили въ послднее время микроскопическія наблюденія, или наблюденія надъ низшими животными и растеніями. Предметъ очевидно проще, чмъ изслдованія сложныхъ организмовъ, кром того удивительное могущество микроскопа позволяетъ глубоко проницать въ самые таинственные процессы, въ самыя мелкія подробности строенія. Было-бы странно, еслибы мы не воспользовались такимъ удобствомъ и не извлекли изъ этихъ наблюденій всего, что они могутъ дать.
Въ заключеніе скажемъ, что главное въ каждомъ наблюденіи есть все-таки мысль, а не самый фактъ. Во всей этой стать я старался именно указать, какія мысли руководили натуралистами въ ихъ изслдованіяхъ. Я началъ съ того положенія, что всякій отрывочный фактъ иметъ значеніе только потому, что почитается членомъ въ систем безконечнаго множества всхъ фактовъ, что мы заране предполагаемъ его необходимую связь съ остальными фактами. Потомъ я указалъ на два основные пріема ума при разсматриваніи явленій: на классификацію, какъ на опредленіе разнообразія, и на гомологію, какъ на признаніе тожества во всемъ этомъ разнообразіи. Такимъ образомъ, мн кажется, я обозначилъ главныя мысли, оживляющія изслдованіе явленій въ наблюдательныхъ наукахъ. Я не коснулся многихъ и любопытныхъ и важныхъ вопросовъ, относящихся къ этому предмету, но старался только разъяснить сущность дла, именно то глубокое значеніе, которое эти простые пріемы имютъ и въ отношеніи къ самой природ и въ отношеніи къ уму, изслдующему природу. Наконецъ я обратился къ исторіи развитія, съ тмъ, чтобы опредлить значеніе ея фактовъ для классификаціи и гомологіи. Разборъ этого вопроса, мн кажется, можетъ служить подтвержденіемъ той мысли, что пристрастіе учоныхъ къ извстному разряду фактовъ никогда не можетъ быть оправдано. Наука должна одинаково цнить вс факты, пользоваться всми безъ различія.
Вообще естественная исторія не есть наука фактовъ, какъ назвалъ ее Кювье, да и нтъ такихъ наукъ, которыя-бы состояли только изъ голыхъ фактовъ. Главное въ ней та мысль, съ которою мы смотримъ на природу, та цль, къ которой стремимся. Важный фактъ — значитъ, что онъ важенъ для этой мысли и цли, удивительный фактъ — значитъ, что онъ не подходитъ подъ нашу мысль, ничтожный фактъ — значитъ, что мы не видимъ его значенія. Поэтому существенная часть науки состоитъ не въ фактахъ, а во взгляд на факты.
Естественная исторія замчательна тмъ, что ея взгляды развились какъ-бы невольно при безпрерывномъ наблюденіи явленій. Умъ человческій какъ-бы пристально вглядывается въ природу, не вдая самъ, куда поведутъ его собственныя его усилія. Такая ширина пути, такая свобода должны остаться за нимъ неотъемлемо. Но не должно никогда терять того, что уже однажды пріобртено, вс врные пути, которыми шла наука, должны быть сохранены въ наук. Въ этомъ отношеніи существенно важна для нея)ея собственная исторія. Исторія полезна не потому только, что, какъ говоритъ Кювье, даетъ намъ возможность цнить врность наблюденій прежнихъ писателей, но главнымъ образомъ потому, что не даетъ намъ впадать въ односторонность, что указываетъ вс направленія, по которымъ стремилась наука въ различныя эпохи. Какъ часто случается слышать: опытъ — вотъ нашъ руководитель, намъ нтъ дла до авторитетовъ, ни до старыхъ, ни до новыхъ. Но не забудемъ, что исторія есть тотъ-же опытъ, только повряющій не ничтожные отдльные факты, а методы, теоріи, цлыя міровоззрнія. Она указываетъ намъ, какимъ путемъ шли геніальные умы, избранники человчества, съ которыми намъ не придетъ и въ голову сравнить себя.
Линнеевскіе пріемы классификаціи кажутся намъ теперь чрезвычайно простыми и естественными, мы не останавливаемся долго на объясненіи ихъ, между тмъ для развитія ихъ въ наук необходимъ былъ столь великій геній, какъ Линней.
Было-же время, когда Геснеръ, человкъ обширнаго ума и громадной учоности, располагалъ животныхъ только по алфавитному порядку ихъ латинскихъ названій.
Изученіе всхъ началъ, пріобртенныхъ наукою со времени Аристотеля, было-бы весьма полезно и въ настоящее время, и спасло-бы натуралистовъ отъ односторонности и узкости сужденій, въ которыя они безпрестанно впадаютъ.
То, что сдлалъ Шлейденъ для ботаники и Викторъ Карусъ для зоологіи, еще недостаточно, тмъ боле, что каждый изъ нихъ руководствовался одностороннимъ философскимъ воззрніемъ, одинъ — философіею Фриса, другой — такъ-называемою положительною философіею. Тотъ-же предметъ долженъ быть изслдованъ и другими учоными и преимущественно на основаніи исторіи науки. Въ этомъ отношеніи нельзя не указать съ радостію на сочиненіе Исидора Жоффруа Сентъ-Илера {Histoire naturelle gnrale des r&egrave,gnes organiques. 1854 et suiv.}, которое должно обнять вс общіе вопросы науки, независимо отъ какого-нибудь односторонняго взгляда и на основаніи самаго развитія науки. Правда, знаменитый авторъ придаетъ слишкомъ много значенія нкоторымъ второстепеннымъ дятелямъ, но труды главныхъ отъ этого нисколько не теряютъ.
Кто уважаетъ свой собственный умъ, тотъ уважаетъ и умъ другихъ, тотъ благоговетъ передъ геніемъ и исторію ума не считаетъ исторіею однихъ заблужденій.
1857 г. Дек.

II.
ОРГАНИЧЕСКІЯ КАТЕГОРІИ.

Дв статьи.— Происхожденіе идей.— Механическія категоріи натуралистовъ.— Декартъ и Каспаръ Вольфъ.— Происхожденіе органическихъ категорій.— Значеніе категорій вообще.— Дйствительность и ‘акты.— Пониманіе исторіи и прогресса.— Языкъ вообще.— Гегелевская философія, какъ органическое пониманіе вещей.— Перечень органическихъ категорій по Куно Фишеру.

Слова: организмъ, органическій, развитіе и пр. безпрерывно встрчаются въ настоящее время. Почему они употребляются и что они означаютъ — это вопросы, на которые не всякій употребляющій ихъ можетъ отвчать отчетливо. Какъ на попытку ввести сознательное употребленіе указанныхъ категорій въ одну изъ областей нашего умственнаго міра, именно въ область критики, можно указать на замчательную статью А. Григорьева: Взглядъ на критику (Библіотека для Чтенія, 1858 г. No 1). Въ ней авторъ старается разъяснить понятіе органической критики. Не говоря о всхъ другихъ достоинствахъ этой статьи и тмъ мене имя въ виду цнить всю критическую дятельность А. Григорьева, замтимъ только, что статья представляетъ правильное стремленіе дать пріемамъ критики жизненную подвижностію Григорьевъ смотритъ на литературу какъ на живую силу, которою управлять никому не дано, которую нельзя подводить подъ готовыя понятія, но нужно понимать и истолковывать изъ нея самой.
Недавно явилась другая статья, принадлежащая г. Эдельсону: Идея Организма (Библ. для Что. 1860 г. No 3), она говоритъ о томъ-же предмет, но въ самомъ обширномъ объем. Притомъ направленіе ея совершенно другое. Авторъ старается доказать, что стремленіе подвести явленія подъ понятія, входящія въ идею организма, подъ органическія категоріи, можетъ произвести одни заблужденія и между прочимъ пророчитъ заблужденія и г. Григорьеву, столь ясно высказавшему свои стремленія. Такимъ образомъ статья г. Эдельсона ставитъ вопросъ въ самомъ общемъ философскомъ смысл, и съ этой-то общей стороны я желалъ-бы съ подобающею скромностію и смлостію разсудить объ этомъ важномъ предмет. Замчу въ скобкахъ, что скромность состоитъ въ томъ, чтобы показывать ясно основанія своихъ сужденій, а смлость въ томъ, чтобы судить о предметахъ самостоятельно, какъ-бы они важны ни были.
Съ самаго начала видно, что г. Эдельсонъ иметъ очень низкое понятіе о томъ, что онъ называетъ идеями. Уже ссылка на Либиха, говорящаго о долговчности идей, указываетъ на то, что подъ идеею здсь разумется что-то очень неопредленное, почти то-же, что французы называютъ une ide, то есть все, что вамъ угодно, всякое понятіе, представленіе, и т. д. Но всего ясне понижается идея организма тмъ происхожденіемъ, которое даетъ ей авторъ. Происхожденіе есть дло первой важности, потому что уже по немъ можно судить и о самой иде. Г. Эдельсонъ говоритъ, что идея организма дана естественными науками.
При этомъ случа онъ даже хвалитъ естественныя науки и хвалитъ совершенно справедливо. Тмъ не мене нельзя не видть, что, органическія категоріи унижены такимъ происхожденіемъ.
На самомъ дл для того, чтобы происхожденіе идеи отъ какихъ-бы то ни было частныхъ наукъ не было для нея униженіемъ, нужно самыя науки разсматривать какъ одну изъ сторонъ развитія человческаго духа вообще, нужно указать глубочайшіе корни самыхъ наукъ. Но тогда будетъ ясно, что идея коренится въ дух человка вообще, а не въ какомъ-нибудь частномъ знаніи. Еслибы такъ смотрлъ на это дло г. Эдельсонъ, то онъ неизбжно и указалъ-бы такія основанія органическихъ категорій. Поэтому и ясно, что онъ смотритъ на дло совершенно иначе, то есть не даетъ глубокихъ основаній иде организма.
Извстно на самомъ дл какъ нердко смотрятъ на исторію наукъ. Въ исторію философіи Гегель внесъ начало строгаго органическаго развитія, но на исторію другихъ наукъ оно не успло еще распространиться. Послушайте какія-нибудь академическія рчи и прочтите обзоры движенія хотя-бы тхъ-же естественныхъ наукъ. Тысячу и тысячу разъ повторяется тамъ, что открытія длаются случайно, что все зависитъ отъ личныхъ усилій, отъ покровительства сильныхъ, отъ военныхъ и другихъ обстоятельствъ. Содержаніе-же наукъ, ихъ идеи выводятся прямо изъ накопленія фактовъ. Съ тхъ поръ, какъ люди явились на земл, они все замчаютъ, наблюдаютъ, передаютъ это потомкамъ, такъ что масса наблюденій растетъ все больше и больше, и ихъ-то сочетанія и составляютъ идеи. Такъ составилась и идея организма.
Между тмъ не такъ происходятъ идеи, не механически составляются он, но раждаются органически. Какъ лучшее доказательство можно привести то, что г. Эдельсонъ впалъ въ крайнюю ошибку, производя идею организма изъ естественныхъ наукъ. Казалось-бы, науки объ организмахъ и должны были дать идею организма, а между тмъ несомннно извстно, что этого нтъ. Даже напротивъ, натуралисты въ большинств, въ масс всми силами вооружаются противъ тхъ самыхъ категорій, которыя входятъ въ идею организма. Они обыкновенно славятся тмъ, что изгнали изъ своихъ паукъ понятіе цли и слдовательно всякой цлесообразности, что уничтожили понятіе потенціи, которое являлось у нихъ подъ формою жизненной силы, что не признаютъ совершенствованія, напримръ отвергаютъ большее или меньшее совершенство организмовъ и т. д. Вообще натуралисты не признаютъ ничего, что бы собственно можно было назвать-органическимъ, въ тысячахъ книгъ, съ тысячи каедръ они проповдуютъ, что они надются, что они желаютъ, что они ожидаютъ какъ лучшаго результата своей дятельности — возможности свести вс явленія организмовъ на химическія и физическія явленія, то есть именно на механическія явленія, на явленія, прямо противоположныя органическимъ.
Такимъ образомъ и натуралисты хлопочутъ не объ чомъ другомъ, какъ объ идеяхъ, но ихъ понятія, ихъ категоріи, подъ которыя они желали-бы подвести міръ,— механическія. Такъ напр., они всюду видятъ причины и дйствія, элементы и сложныя явленія, неизмнную сущность, какъ атомы или просто вещество, и несущественныя перемны, какъ движенія атомовъ, и т. д.
Очевидно, и эти категоріи, столь простыя, столь общія и обыкновенныя, никакъ нельзя считать исключительною принадлежностію и произведеніемъ изслдованій природы. Причина, почему эти категоріи пріобрли господство, причина самаго излдованія природы лежитъ глубже. Первый, кто сознательно противопоставилъ природу духу, кто поэтому хотлъ построить всю ее механически, былъ Декартъ.
Приведу здсь одинъ случай, который показываетъ, какъ далеко онъ предупредилъ натуралистовъ. Сто лтъ спустя посл Декарта, жилъ и писалъ геніальный натуралистъ, Каспаръ Фридрихъ Вольфъ. Онъ занимался развитіемъ зародыша и разумется, глубоко понимая духъ изслдованія природы, искалъ механическаго построенія этого развитія. Къ удивленію, у своихъ предшественниковъ онъ не нашолъ ни одной черты такого построенія, онъ нашолъ тамъ только гипотезы, прямо противныя искомому объясненію. Каково-же было его удивленіе, когда у Декарта онъ встртилъ полное механическое объясненіе развитія! ‘Это объясненіе, пишетъ Вольфъ, совершенно ложно, но оно именно такое, какого нужно искать’. Замчу, что самъ Вольфъ не былъ счастливе Декарта, и его объясненіе оказалось совершенно ложнымъ, но натуралисты до сихъ поръ ожидаютъ и ищутъ такого-же, то есть чисто механическаго объясненія {Theorie von der Generation, v. Caspar Friedrich Wolf. Berl. 1764.}.
Механическія категоріи господствуютъ и донын съ большою силою, и не только въ естественныхъ наукахъ но и во всхъ областяхъ знанія. На нихъ опирается то ученіе, что даже въ человческомъ мір все зависитъ отъ обстоятельствъ, отъ предшествовавшихъ вліяній, отъ среды, что съ человкомъ и съ цлымъ народомъ можно поступать такъ, какъ мы поступаемъ съ камнемъ и металлами, то есть сдлать изъ нихъ то, что пожелаемъ сдлать.
Откуда-же и какъ явились органическія категоріи? Почему, во всхъ образованныхъ литературахъ, простой совокупности частей противополагаютъ органическое цлое, простой связи частей — органическую связь, простымъ перемнамъ — органическое развитіе и т. д.
Припомню здсь замчательную статью г. Гилярова, въ Русской Бесед 1859 г., о движеніи раціоналистической философіи.
Въ ней онъ осуждаетъ наплывъ въ нашъ литературный языкъ терминовъ Шеллинговой и Гегелевой философіи, осуждаетъ на томъ основаніи, что термины эти употреблялись безъ точнаго пониманія ихъ смысла, именно выражали понятія такой философіи, которую авторы, еслибы ее они знали, никакъ не признали-бы истинною. Съ тою чуткостію, которая возбуждается противоположными убжденіями, г. Гиляровъ находитъ, что даже такія выраженія — наука стремится, искусство требуетъ, съ полнымъ правомъ могутъ быть употребляемы только приверженцами нмецкой философіи.
Разумется такое безсознательное, но всепроникающее вліяніе философіи можетъ быть осуждаемо только ея противниками, для приверженцевъ оно явный знакъ ея силы, ея постепеннаго преобладанія. Нтъ сомннія, что это неодолимое и неизбжное вліяніе усиливается съ каждымъ днемъ, всюду проникаетъ новое міросозерцаніе, если не говорить о древнихъ, а только о новой эпох, то можно сказать, что- органическія категоріи явились въ міръ человческихъ идей именно изъ этого источника, изъ нмецкаго идеализма.
А этотъ источникъ глубокъ неизмримо. Нмецкій идеализмъ порожденъ не только англійскимъ скептицизмомъ, но и реформаціей), не только догматизмомъ Декарта, Спинозы и Лейбница, но и великою революціею, онъ есть полнйшее проявленіе новой исторіи, новаго европейскаго духа.
Въ Декарт, какъ извстно, умъ человческій призналъ свою самостоятельность, свою органическую самобытность. Слдствьемъ этого признанія было развитіе двухъ великихъ міросозерцаніи — пантеизма Спинозы и индивидуализма Лейбница. Съ Канта начинается новый періодъ. Умъ человческій обращается самъ на себя и изслдуетъ свой собственный процессъ развитія, свое внутреннйшее движете. Природа ума, законы, которымъ онъ подчиненъ, границы, въ которыхъ дйствуетъ, словомъ — все, что его опредляетъ и потому какъ-бы стсняетъ, все это озаряется мышленіемъ и съ тмъ вмст какъ-бы растворяется, изглаживается. Мысль наконецъ вполн овладваетъ собою, движенія ея становятся совершенно сознательными, умъ получаетъ полную свободу. Это освобожденіе совершилось въ Гегел — и мы живемъ въ эпоху, когда эта свобода должна принести свои плоды.
Процессъ своего развитія умъ перенесъ на природу и на всю область знанія. Нтъ единства боле органическаго, какъ единство мышленія, между явленіями не можетъ быть связи боле органической, какъ связь между явленіями мысли, никакое развитіе не можетъ происходить боле органически, какъ умственное развитіе и т. д.
Такъ какъ мы ничего не можемъ понимать иначе, какъ посредствомъ идей, или лучше — категорій, и такъ какъ пониманіе тмъ глубже, чмъ выше категоріи, подъ которыя мы подводимъ явленія, то понятно, что теперь мы стараемся все понимать посредствомъ самыхъ высшихъ нашихъ категорій, то есть категорій органическихъ.
Тотъ, кто понимаетъ только механическую связь, тотъ и будетъ искать только такой связи между явленіями и будетъ удовлетворенъ когда найдетъ ее. Но если, у насъ есть понятіе о другой связи, о боле глубокихъ отношеніяхъ между явленіями, то мы не удовольствуемся одною механическою связью, а будемъ искать высшей, органической.
Органическія категоріи вовсе не суть понятія отвлечонныя отъ организмовъ, напротивъ — натуралистамъ еще придется внести ихъ въ свое изученіе органической природы. А почему организмы суть существа, въ которыхъ какъ-бы воплощаются высшія категоріи — это совершенно ясно, потому что организмы суть высшія существа природы и высшій организмъ есть самъ человкъ, микрокосмъ, мра вещей, самое сложное и самое цльное изъ всхъ явленій. Но не организмы произвели органическія категоріи, они не заключаютъ ихъ въ себ, а только подчиняются имъ.
Поэтому какія-бы мы явленія ни взяли, мы имемъ полное право подводить ихъ подъ органическія категоріи точно также, какъ имемъ право находить въ явленіи части и цлое, причины и слдствія, перемны и сущность, которая подвергается этимъ перемнамъ, и. т. д.
Предметъ, какъ видите, касается самыхъ важныхъ вопросовъ и цль моя была именно показать, что онъ ихъ касается. Потому что только такимъ образомъ можно понять, почему теперь преобладаютъ категоріи, о которыхъ мы говоримъ.
У г. Эдельсона это остается совершенно непонятнымъ. Организмы встрчались человку съ глубочайшей древности, отчего-же, спрашивается, идея организма съ особенною силою появилась только въ нашъ вкъ? Потомъ — не смотря на то, что г. Эдельсонъ называетъ эту идею свтлою, плодотворною, великою и т. д., никакъ не видно почему-же она можетъ примняться къ разнороднйшимъ явленіямъ? По мннію г. Эдельсона это примненіе вдь есть ни что иное, какъ сравненіе, уподобленіе однихъ явленій другимъ. Какъ-бы ни хороши были органическія явленія сами по себ, очевидно, если мы только ради красоты этихъ явленій станемъ вс другія сравнивать съ ними, то изъ этого выйдутъ натяжки, тысячи неврностей и все это будетъ пустою игрою фантазіи. Такимъ образомъ, не указавъ настоящаго происхожденія идеи организма, г. Эдельсопъ никакъ не могъ объяснить и ея значенія и ея плодотворнаго вліянія. А отсюда и понятно, почему и самъ онъ отвергаетъ наконецъ употребленіе органическихъ категорій, почему и г. Григорьеву не совтуетъ держаться ихъ въ критик.
Опять приходитъ мн на память одинъ примръ изъ исторіи естественныхъ наукъ, какъ мн кажется, прекрасно поясняющій нашъ вопросъ. Всмъ извстно имя Кеплера, великое имя, котораго слава конечно останется неизмнною, пока только науки будутъ существовать на земл. Кеплеръ открылъ законы движенія планетъ. Открытіе было неслучайное, хотя было сдлано ощупью, именно Кеплеръ былъ непоколебимо убжденъ, что есть правильные, точные законы въ движеніи планетъ, и онъ неутомимо искалъ этихъ законовъ въ теченіе цлыхъ десятковъ лтъ своей бдственной жизни. Эти изысканія сопровождались однакоже у Кеплера странными мечтами. Онъ самъ не зналъ, какой гармоніи, какой стройности онъ ищетъ въ планетной систем. Поэтому онъ прибгалъ къ сравненіямъ, хотлъ въ планетахъ найти такой порядокъ, такую красоту, какая была ему извстна въ другихъ предметахъ. Напримръ онъ искалъ отношеній между планетами и тонами музыки или правильными геометрическими тлами. То, что онъ нашолъ, было вовсе непохоже на его предположеніе.
Не то-же-ли самое будетъ по мннію г. Эдельсона и съ идеею организма? По его мннію, мы также безплодно ищемъ отношеній между органическими и другими явленіями и также должны ожидать, что въ явленіяхъ откроются другіе законы, а не т, которые предполагаемъ.
Вторая половина статьи г. Эдельсона посвящена именно доказательству неизбжности этой ошибки. Само собою понятно, что такъ-какъ авторъ не видитъ настоящаго происхожденія и не знаетъ настоящей силы идеи организма, то онъ и не могъ съ нею бороться удачно. На самомъ дл, вдь эта идея для него только мечта, неудачное уподобленіе, увлеченіе, да и вообще идеи суть для него не боле, какъ мечты. Поэтому онъ не сражается противъ нея идеями, но употребляетъ другое оружіе,— онъ многократно увщеваетъ бросить мечты и обратиться къ дйствительности, къ фактамъ.
Странная мечта, не правда-ли? Очевидно авторъ, желая уйти изъ міра идей, самъ не замчая, перешолъ только въ другую идею, боле блдную и пустую. Ваша дйствительность, г. Эдельсонъ, есть ваша идея. Какимъ образомъ вы меня уврите вообще, что эта идея, что дйствительность несогласна съ идеею организма? Вы должны что-нибудь внести въ вашу дйствительность, какъ-нибудь опредлить ее, вы должны дать объ ней боле полную идею, для того чтобы можно было судить объ ней.
Г. Эдельсонъ просто остановился на противоположности между идеями и дйствительностью. Его опредленіе дйствительности, я думаю, будетъ именно такое, что дйствительность несогласна съ идеями, не подчиняется идеямъ. Такова, мн кажется, его идея.
Конечно такая разрушительная идея, уничтожающая значеніе всхъ идей, можетъ рушить и идею организма. Но авторъ не выставляетъ ее ясно, не борется за нее прямо и потому вся часть его статьи, направленная противъ органическихъ категорій, страдаетъ совершенною неясностію. Онъ ссылается невидимому справедливо на частныя явленія, на дйствительные факты, а между тмъ никакъ нельзя составить себ понятія, въ чомъ-же состоитъ недостатокъ идеи организма, даже по его мннію.
Замтьте, какъ здсь явно обнаруживается природа идей, он требуютъ для своей борьбы также идей, а не чего-нибудь другаго. Для того, чтобы самый частный фактъ противорчилъ иде, нужно самый фактъ возвести въ идею, фактъ долженъ мн представлять нкоторый недостатокъ идеи, слдовательно нчто общее, а не частное.
Но такъ-какъ г. Эдельсонъ даетъ органическимъ категоріямъ слишкомъ узкое и неправильное значеніе, то его нападенія не только не имютъ цлости и органическаго единства, но и вовсе несправедливы. Посмотрите, напримръ, въ чомъ онъ упрекаетъ историковъ, слдующихъ иде организма.
‘Между тмъ какъ истинно-серьозные умы стараются отыскать особенную физіономію своего народа, найти ключь къ разгадк каждаго явленія на основаніи общаго тока исторіи, стремятся, однимъ словомъ, къ познанію самихъ себ въ своемъ прошломъ, между тмъ какъ въ жизни своего народа они стараются изслдовать — когда именно и въ чомъ народъ дйствительно успвалъ, однимъ словомъ — видятъ въ исторіи предметъ подлежащій еще изученію, и только при такомъ пристальномъ и безпристрастномъ изученіи, общающемъ богатые плоды,— для школы, величающей себя историческою нтъ никакихъ затрудненій: — прежде все было хуже, со временемъ все длается лучше, вотъ единственное положеніе, съ которымъ она приступаетъ и которымъ оканчиваетъ свои историческія изслдованія.’
Не правда-ли, какъ трудно здсь разглядть точку опоры, на которой держится возраженіе? Неужели оно направлено противъ идеи организма? Нельзя обвинять эту идею въ такомъ одностороннемъ пониманіи совершенствованія, напротивъ, понятіе _объ органическомъ развитіи народа тмъ и хорошо, что исключаетъ всякую возможность односторонности. Въ организм можетъ быть и болзнь, и упадокъ силъ, и уродливость, съ другой стороны — организмъ въ каждую свою эпоху представляетъ полное цлое, существо вполн живое, заключающее въ себ самомъ то, что обнаружится въ дальнйшемъ развитіи. Слдовательно, разсматривая народъ какъ организмъ, мы въ каждую эпоху его жизни должны искать въ немъ неизмримо глубокаго содержанія, и при этомъ ничто не даетъ намъ права судить заране о томъ, когда развитіе шло хорошо и когда дурно.
Многое можно было-бы сказать по этому случаю, но дло и безъ того ясно. Очевидно, что то понятіе о совершенствованіи человческаго рода, противъ котораго ратуетъ г. Эдельсонъ, есть вовсе не органическая категорія, но чисто механическая. Именно — совершенствованіе представляютъ себ, какъ слдствіе накопленія познаній, фактовъ, опытовъ. Разумется, накопляющаяся масса (неорганическое цлое) должна возрастать вмст съ временемъ, и слдовательно нтъ сомннія, что позднйшія времена непремнно мудре и лучше предъидущихъ.
Вообще, совершенно неправильно разсматривать органическія категоріи какъ какіе-то заране составленные образы или мннія, къ которымъ мы потомъ стараемся пригнать все, что намъ ни встртится. По самой сущности категорій такое представленіе объ нихъ неврно. Положимъ, вы основываетесь на томъ, что всякое явленіе иметъ свою причину, и стараетесь открыть причину какого-нибудь явленія. Вы можете тысячу и тысячу разъ ошибиться въ вашихъ изслдованіяхъ и считать причиною явленія то, отъ чего оно вовсе независитъ, но разв можно сказать поэтому, что виною вашей неудачи самое понятіе причины, что вы впали въ заблужденіе только потому, что все желали подвести подъ мнніе, составленное заране, именно — будто не бываетъ явленія безъ причины? То-же самое должно сказать и обо всхъ категоріяхъ или идеяхъ, какъ ихъ называетъ г. Эдельсонъ. Он нисколько невиновны въ томъ, если ихъ дурно прилагаютъ, если подъ нихъ подводятъ не т явленія, какія слдуетъ. Категоріи отъ этого не теряютъ своей истинности и существенности. Такъ точно, если кто дурно, выражаетъ свои мысли, то въ этомъ виноватъ не языкъ, на которомъ онъ говоритъ, а только самъ говорящій. Языкъ-же остается по прежнему богатымъ и гибкимъ, имено — языкъ вообще.
Существенный недостатокъ статьи г. Эдельсона происходитъ именно отъ того, что онъ принялъ органическія категоріи не за категоріи, а за какія-то частныя, особенныя представленія, что онъ предполагаетъ въ нихъ какія-то положенія, тогда какъ он представляютъ чистыя понятія. Такимъ образомъ вопросъ объ иде организма приводитъ насъ къ вопросу о категоріяхъ вообще. Въ настоящемъ случа я ограничусь только предъидущимъ частнымъ разборомъ мнній г. Эдельсона, вся цль моя была показать, что понимая категоріи, не какъ категоріи а какъ нибудь иначе, нельзя не впасть въ ошибочныя мннія. Я старался пояснить это изъ самой природы категорій.
Тмъ не мене статья г. Эдельсона есть явленіе весьма пріятное. Вопросъ поставленъ въ ней весьма отчотливо и значеніе его выставлено въ полной своей важности. Наши заключенія, хотя и различныя, представляютъ однако-же и сходство. Г. Эдельсонъ говоритъ: ‘берегитесь роковой формулы! Не съуживайте заране своего взгляда, употребляя слова: организмъ, органическій, организація — смотрите, куда васъ это ведетъ’. А я скажу: органическія категоріи имютъ глубокій корень и глубокій смыслъ, взглядъ не съузится ни отъ какихъ словъ, если только они употребляются въ настоящемъ ихъ значеніи. Такимъ образомъ и у меня, какъ у г. Эдельсона, главное составляетъ требованіе — чтобы мыслящіе люди уяснили себ надлежащій смыслъ словъ, которыя они употребляютъ. Безпрестанное употребленіе слова организмъ указываетъ на необходимую потребность въ точномъ пониманіи этого слова и всхъ тхъ реченій, съ которыми оно органически связано.
Неужели т, которые пишутъ или говорятъ, не знаютъ смысла ими употребляемыхъ словъ? Вотъ вопросъ, который, мн кажется, легко возникнетъ у многихъ. Между тмъ сомнваться здсь нтъ никакой возможности. Смыслъ словъ глубокъ неизмримо. Я говорю здсь не объ однихъ органическихъ категоріяхъ, но вообще о язык, о словахъ самыхъ обыкновенныхъ и повидимому простыхъ. Позволю себ высказать здсь нсколько соображеній объ этомъ предмет, такъ-какъ онъ представляетъ только общую сторону того-же вопроса, о которомъ мы говорили до сихъ поръ.
Языкъ представляетъ явленіе неисчерпаемо-глубокое, кто знаетъ это, тотъ никогда не предположитъ, чтобы всякій, говорящій на извстномъ язык, вполн обнималъ его содержаніе. Даже напротивъ никто изъ говорящихъ и пишущихъ не иметъ права сказать, что онъ вполн обладаетъ языкомъ, что онъ стоитъ наравн съ нимъ и можетъ сказать все то, что можетъ выразить языкъ. Вся поэзія, вся сила мысли какого-нибудь частнаго лица — совершенно ничтожны въ сравненіи съ тою необъятною поэзіею и безграничною силою мысли, какая воплотилась въ язык. Укажу на самое простое явленіе — на музыкальность рчи. Очевидно, что звуки словъ не зависятъ отъ писателя, а прямо даются ему языкомъ, строй словъ точно также опредленъ заране, а между тмъ нтъ предла музыкальности, которую можно извлечь изъ этихъ словъ и этого строя. Такъ-что языкъ есть инструментъ безконечно совершенный, на которомъ можетъ быть исполнена какая угодно музыка. Слдовательно та музыка, которая создала языкъ и живетъ въ немъ, несравненно выше всевозможныхъ мелодій нашихъ поэтовъ. Мы-же въ нашихъ рчахъ и писаніяхъ очень часто похожи на дтей, безтолково барабанящихъ по клавишамъ драгоцннаго рояля.
То-же самое должно сказать объ язык и въ другихъ отношеніяхъ, напримръ въ отношеніи къ философіи. Философское мышленіе развивается рдко, въ своемъ чистомъ вид, оно проявляется отрывочно и односторонне, духъ человческій обыкновенно развивается въ другія формы и живетъ въ мір религіи, поэзіи, живыхъ привязанностей и страстей. Между тмъ языкъ представляетъ формы не только для выраженія этихъ проявленій, но и для чистаго философскаго мышленія. Такъ-что если сравнить въ этомъ отношеніи содержаніе языка съ мышленіемъ какого-нибудь частнаго человка, то обнаружится неизмримая разница.
Въ язык существуютъ слова, которыхъ глубокое значеніе остается для многихъ навсегда закрытымъ, возьмите напримръ слова — жизнь, время, сила, міръ, и т. п. Каждое изъ этихъ и подобныхъ словъ иметъ чрезвычайную стойкость, полную опредленность, а между тмъ содержаніе ихъ обыкновенно вовсе не бываетъ приведено въ сознаніе. Такимъ образомъ языкъ составляетъ безсознательно такія отвлеченія, такія понятія, въ которыхъ можно выражать глубочайшія философскія соображенія. Напрасно иногда думаютъ, что философы, употребляя слова простого языка, даютъ имъ особый смылъ, несогласный съ обыкновеннымъ. Философы только стараются привести въ сознаніе то-же самое, что въ язык творится скрытою силою духа.
Языкъ можно разсматривать какъ всеобъемлющую систему понятій, какъ стихію, въ которой мышленіе можетъ свободно двигаться по всмъ направленіямъ. Развитіемъ языка безсознательно управляетъ высокое философское творчество.
Такъ называемое образованіе весьма часто страшно съуживаетъ и уродуетъ мышленіе. На самомъ дл, до тхъ поръ, пока человкъ сохраняетъ простодушныя врованія, пока міръ его души творится безъ вмшательства сознательнаго мышленія, до тхъ поръ языкъ представляетъ ему неисчерпаемую сокровищницу понятій, слова или понятно говорятъ душ или остаются какими-то таинственными символами, передъ которыми онъ сохраняетъ должное уваженіе. Но является сознательное мышленіе и весь этотъ богатый и прекрасный міръ рушится и исчезаетъ, остаются немногіе обломки, на которыхъ цпко укрпляется мысль, чтобы опрокидывать все остальное. Тогда наступаетъ то яростное тупоуміе, о которомъ нердко упоминаетъ А. Григорьевъ. Можно убдиться на опыт, что есть напримръ люди, которыхъ мышленіе какъ будто совершенно ограничивается двумя понятіями — причины и дйствія. Все, что ни входитъ въ ихъ мысль, они подводятъ подъ эти понятія, въ этомъ полагаютъ всю цль мышленія и всякое другое мышленіе почитаютъ полнйшею нелпостью.
Съ словами должно обходиться осторожно и смотрть на нихъ уважительно. Органическія категоріи, вошедшія въ языкъ всемірной литературы, уже по этому самому должны быть объясняемы органически, какъ неизбжное развитіе мышленія, а не механически, какъ это сдлавъ г. Эдельсонъ.
Въ первомъ нумер Современника 1860 г- есть статья Капиталъ и Трудъ. Между многими весьма любопытными вещами тамъ есть также любопытный случай отверженія чрезвычайно простыхъ категорій. Авторъ встртилъ у одного изъ своихъ противниковъ раздленіе нкоторыхъ явленій на естественныя и искусственныя. Положимъ, что раздленіе было неудачно, но что-же длается для его опроверженія? Отвергаются самыя понятія естественнаго и искусственнаго. Это, говоритъ авторъ статьи, одни слова, фразы, все происходитъ естественнымъ образомъ и слдовательно нельзя одно называть естественнымъ, а другое искусственнымъ.
Вотъ маленькій образчикъ того, что въ большомъ вид представляетъ статья г. Эдельсона.
Какъ я сказалъ, гегелевская философія есть завершеніе того мышленія, которое стремится къ органическому пониманію вещей.
Гегелю принадлежитъ органическое пониманіе самой философіи. Если свою систему онъ считалъ завершеніемъ философіи, то не забудьте, что такое положеніе было возможно только на основаніи полнаго возстановленія, полнаго воскрешенія всхъ другихъ системъ. Отъ этого и имя Шеллинга Гегель произносилъ всегда съ великимъ уваженіемъ, какъ того, кто произвелъ послдній переворотъ въ философіи.
Наконецъ Гегелю-же принадлежитъ и то важное признаніе языка, о которомъ я говорилъ выше. Для Гегеля, для его нмецкой мысли не было лучше языка, какъ нмецкій, онъ старался слить свое философское мышленіе съ проявленіемъ народнаго духа.
Въ заключеніе, чтобы показать, какъ врно въ гегелевской систем понимаются органическія категоріи, я приведу слова Куно Фишера, гегельянца, сколько могу судить, вполн врнаго великому учителю. Сила такъ-сказать наиболе органическая есть мысль, поэтому лучшій образчикъ организма можно найти въ какомъ-нибудь проявленіи мысли, напримръ въ ‘логик’ Гегеля. Движеніе мысли, то есть жизнь этой логики, есть діалектика и представляетъ собою органическое развитіе. Вотъ какъ излагаетъ это развитіе Куно Фишеръ:
‘Каждое развитіе представляетъ рядъ, котораго члены слдуютъ одинъ за другимъ. Эти члены не суть однакоже различные, разнородные субъекты, которые только вншнимъ образомъ располагаются одинъ возл другого. Подобное возл положеніе не есть развитіе. Рядъ развитія всегда образуется однимъ и тмъ-же субъектомъ, который, слдуя порядку членовъ, все боле и боле самъ себя производитъ, таково, напримръ, естественное происхожденіе какого-нибудь организма, такова исторія какого-нибудь народа. Каждый членъ такого ряда представляетъ поэтому одинъ и тотъ-же субъектъ на различныхъ степеняхъ развитія. Эти члены не суть соподчиненные виды, но послдовательныя степени’.
‘И такъ развитіе есть рядъ степеней и притомъ совершенствующійся рядъ, потому что степени находятся другъ къ другу въ отношеніяхъ низшихъ и высшихъ степеней, и переходъ отъ низшихъ къ высшимъ составляетъ прогрессъ. Этотъ прогрессъ производится изнутри, степени не только слдуютъ одна за другой, но одна изъ другой: высшая есть результатъ нисшей, или нисшая производитъ изъ себя высшую. Поэтому прогрессъ развитія состоитъ въ произведеніи (какъ-бы рожденіи), и такъ-какъ основаніе этого произведенія лежитъ въ самомъ субъект развитія, то развитіе есть имманентное произведеніе или совершенствующееся сомосозданіе. Поэтому развитіе не можетъ быть производимо или управляемо извн, но сила и законъ его созданій иметъ основаніе въ немъ самомъ. Возбужденіе и управленіе извн должно считать произвольнымъ и преходящимъ дйствіемъ, такъ-какъ понятіе развитія заключается въ совершенно необходимомъ или имманентномъ порожденіи‘ {Logik und Metaphysik oder Wissenschaftslehre v. Kuno Fischer. Stuttg. 1852.}.
Изъ этого отрывка можно видть, что органическія категоріи и развились и могутъ быть вполн оправданы только въ гегелевской логик. Прибавлю еще положеніе, которое тотъ-же гегельянецъ длаетъ, какъ разршеніе антиноміи между временнымъ и вчнымъ.
‘Процессъ развитія разума безконеченъ по времени, но не по понятію, потому-что разумъ, развиваясь, только производитъ самъ себя въ послдовательномъ творчеств и слдовательно, познавая себя, остается самъ при себ’.
Вотъ т замчанія, которыя возбудила во мн статья Эдельсона. Легко видть, что они неполны и отрывочны, но по крайней мр я старался ясно выразить противоположность нашихъ взглядовъ. Такая противоположность необходимо ведетъ къ самымъ разнообразнымъ вопросамъ. Очевидно, напримръ, мы съ нимъ несогласны въ вопрос о категоріяхъ вообще, а этотъ вопросъ влечотъ за собою вопросъ о логик и познаніи вообще. Слдовательно, можно-бы долго еще говорить и все-таки не кончить.
1860 г. 12-го мая.

III.
ИНТЕРЕСЪ ЕСТЕСТВЕННЫХЪ НАУКЪ,

I.
ИНТЕРЕСЪ ТЕОРЕТИЧЕСКІЙ.

Запросъ на естественно-историческія познанія.— Мнніе о ихъ польз.— Неврность и непрактичность этого мннія.— Наука безъ пользы и польза безъ науки.— Прикладныя науки.— Существованіе теоретическаго интереса.— Лекціи Ценковскаго.— Необходимость проведенія началъ и осмысливанія фактовъ.— Примры противнаго: Генле, Кювье о рыбахъ.— Лекарственныя свойства растеній.— Географія организмовъ.— Разсказы о нравахъ и обычаяхъ животныхъ.— Изложеніе науки и каталоги фактовъ.

Восемь лтъ назадъ естественныя науки введены у насъ въ гимназическій курсъ и слдовательно сдланы предметомъ общаго образованія. Впрочемъ он были, введены въ гимназіи еще при император Александр Первомъ, но потомъ уничтожены. Любопытно было-бы, у еслибъ кто-нибудь пояснилъ: по какимъ причинамъ совершилось въ то время и введеніе и уничтоженіе ихъ?
Что-же касается до настоящаго времени, то преподаваніе естественныхъ наукъ въ гимназіяхъ есть удовлетвореніе дйствительной потребности. Оно, говоря экономическимъ языкомъ, вызвано сильнымъ запросомъ на естественно-историческія познанія. Чтобъ убдиться въ существованіи этой потребности, этого запроса, стоитъ только обратить вниманіе на число молодыхъ людей, поступающихъ на различные факультеты въ университетъ. Изъ факультетовъ есть нкоторые совершенно практическіе, напримръ медицинскій, юридическій. Они всегда заключаютъ въ себ наибольшее число студентовъ. Другіе-же факультеты, напримръ, филологическій, математическій, естественный, имютъ чисто-теоретическій интересъ, и по нимъ-то можно судить, какія познанія боле въ ходу, боле привлекаютъ молодые умы. Долгое время изъ этихъ факультетовъ перевсъ имлъ филологическій, въ настоящее время въ петербургскомъ университет на естественномъ факультет вдесятеро боле студентовъ, чмъ на филологическомъ.
И такъ потребность явная, разительная, въ нашемъ образованіи совершается большой переворотъ. Спрашивается: отчего зависитъ эта потребность? Въ чомъ состоитъ та привлекательность естественныхъ наукъ, которая дастъ имъ такой огромный перевсъ надъ другими знаніями?
Опредленный отвтъ на этотъ вопросъ не только далъ-бы намъ отчотъ въ важномъ явленій, совершающемся передъ нашими глазами, но имлъ-бы также практичную важность. Зная, чего ищутъ умы, мы съумемъ лучше удовлетворить ихъ жажду, преподаватели должны дать сообразное съ этимъ направленіе своему преподаванію и учебники должны быть составляемы такъ, чтобы съ точностью вести къ опредленной цли и не уклоняться въ сторону.
При этомъ мы безъ сомннія предполагаемъ, что стремленія умовъ всегда законны и не имютъ нужды въ какомъ-нибудь оправданіи. А впрочемъ оправданіе ихъ раскроется само-собою, какъ скоро мы вникнемъ въ самыя стремленія.
Самое обыкновенное, наиболе-ходячее и вкоренившееся мнніе о значеніи естественныхъ наукъ состоитъ въ томъ, что это науки по преимуществу полезныя, что он ведутъ къ извлеченію вещественной пользы изъ природы и изучаются съ этою цлью. На этомъ основаніи люди, облечонные властью въ учебномъ мір, нердко требуютъ отъ преподавателей, чтобъ они обращали больше вниманія на практическія приложенія наукъ. ‘Какая нужда (говорили намъ) изучать какую-нибудь травку, отъ которой нтъ никакой пользы человку?’ На этомъ основаніи учебники, почти вс, упоминаютъ объ употребленіи, польз и вред изучаемыхъ предметовъ. Въ ботаник вы непремнно найдете, что изъ винограда добывается вино, въ зоологіи, что соболь и бобръ даютъ прекрасныя мха, а въ минералогіи считается совершенно необходимымъ сказать даже сколько стоитъ каратъ алмаза.
Нужно непремнно сперва оцнить этотъ взглядъ на естественныя науки, для того, чтобъ онъ уже не мшалъ нашимъ послдующимъ соображеніямъ.
Взглядъ этотъ часто-идеальный, то-есть основывается ней а дйствительности, а на голыхъ отвлеченіяхъ. Умозаключенія, изъ которыхъ онъ вытекаетъ, мн кажется, состоятъ въ слдующемъ:
Естественныя науки занимаются изученіемъ вещественныхъ предметовъ.
Но вещественные предметы для ума имютъ самое ничтожное значеніе. Какая-нибудь травка, камешекъ, козявка, очевидно, представляютъ сущій вздоръ.
Вещественные предметы важны только для тла, они могутъ быть для него вредны или полезны.
Но знаніе есть сила, какъ говоритъ философъ Баконъ Веруламскій, изучая свойства этихъ предметовъ, мы получаемъ возможность извлекать изъ нихъ наибольшую пользу и устранять вредъ, который они могутъ производить.
И такъ вотъ причина, по которой занимаются естественными науками. Вещественная польза есть ихъ цль и неизбжное слдствіе.
Какъ ни просты эти положенія и выводы, но вс они имютъ ложное направленіе и потому даютъ неврный результатъ. Самое начальное положеніе, именно — что естественныя науки занимаются вещественными предметами,— уже звучитъ неточно. Эт’о обращеніе къ природ, къ веществу — многихъ соблазняло. Нашъ вкъ часто поэтому называютъ матеріальнымъ вкомъ. Знаменитый Фейербахъ на томъ-же основаніи заключалъ, что матеріализмъ есть современная религія. ‘Къ чему обращены вс ваши помыслы (говоритъ онъ), то и составляетъ предметъ нашего поклоненія’.
Между тмъ смыслъ здсь совершенно другой. Дло не въ томъ, чмъ занимаются естественныя науки, но какъ он имъ занимаются, не въ томъ, что мы обращаемся къ природ, но въ томъ, чего мы хотимъ отъ природы, чего мы ищемъ въ ней. Человкъ, который стъ апельсинъ, тоже, можно сказать занимается апельсиномъ, но это не то, что занятіе ботаника, изслдующаго апельсинъ научнымъ образомъ, словомъ — существенное въ естественныхъ наукахъ то, что он науки, цль ихъ вовсе не приближеніе къ вещественному міру, а на оборотъ, возведеніе вещественнаго міра въ умственный.
Травка, камешекъ, козявка, взятые сами по себ, какъ предметы, какъ цль стремленій человка, конечно, составляютъ сущій вздоръ, но науки такъ ихъ никогда и не разсматриваютъ. Гербарій, самъ по себ, конечно, есть только сухое сно, какъ любитъ выражаться знаменитый ботаникъ Шлейденъ, но, собственно говоря, онъ есть вполн сно только для коровы или лошади, а для натуралиста онъ иметъ другое значеніе, какъ предметъ научный.
Очевидно, смотрть на вещественные предметы, какъ на цль изученія, и на естественныя науки, какъ средство служащее къ этой цли — невозможно.
Поэтому несправедливо также и преувеличенное мнніе о томъ могуществ знанія, которое предполагаютъ утилитаристы въ наукахъ. Еслибъ было возможно, чтобъ науки имли существенною цлью извлеченіе пользы, или отстраненіе вреда, то, можетъ-быть, он и были-бы очень могущественны, но такъ-какъ цль ихъ совершенно иная, то и сила ихъ проявляется не въ практическихъ приложеніяхъ, но въ умственной сфер. Прямая цль наукъ есть познаніе, то-есть подведеніе какихъ-бы то ни было предметовъ подъ умственную дятельность, этой цли он необходимо всегда достигаютъ. Какъ-бы ни были слабы научные пріемы, все-таки они захватываютъ нчто въ предмет и хотя нсколько способствуютъ его пониманію.
Если-же мы возьмемъ какія-нибудь постороннія дли, напримръ, пользу, то, по сущности дла, никакъ нельзя ручаться за достиженіе этихъ цлей. Прежде было въ большой мод твердить, что науки полезны и подробно доказывать пользу каждой науки, но подобныя разсужденія совершенно фальшивы: они имли дну въ то время, когда учоныхъ упрекали въ безполезности, когда думали, что они занимаются пустяками. Въ настоящее время, когда науки сдлались насущною потребностью каждаго общества, доказывать ихъ пользу совершенно излишне и для самихъ наукъ унизительно, потому-что, при такихъ доказательствахъ, можно подумать, что науки не имютъ права служить своей прямой дли — познанію, и должны совершать это служеніе подъ разными предлогами.
Такъ-какъ польза не есть прямая цль наукъ, то она и не можетъ быть непремнно достигаема ими. Поэтому люди, стремящіеся къ практической польз, длаютъ странную ошибку, воображая иногда, что науки есть не боле, какъ орудіе для ихъ цлей. Въ этомъ случа они разсуждаютъ, какъ говорится, вовсе непрактически. Въ самомъ дл, нужно строго отличать пользу, которую можетъ принести предметъ, и ту пользу, которую онъ дйствительно приноситъ. По нашей пословиц: ‘не сули мн журавля въ неб, а дай лучше синицу въ руки’.
Что науки могутъ приносить пользу — въ этомъ нтъ сомннія, но только потому, что въ извстныхъ случаяхъ все можетъ быть полезно. Во всякомъ занятіи можно найти полезную сторону, изъ всякаго предмета въ извстныхъ обстоятельствахъ можно извлечь какую-нибудь выгоду. Картиной масляныхъ красокъ можно иногда удобно защититься отъ дождя и сохранить свое здоровье, мраморною статуею, въ случа нужды, можно подпереть падающій заборъ, за недостаткомъ пуль, иногда стрляютъ пуговицами и монетами. Но совершенно ясно, что вс эти предметы, хотя совершенно годятся для такого употребленія и совершенно-законно могутъ быть такъ употреблены, тмъ не мене не могутъ быть разсматриваемы какъ средства для достиженія этихъ цлей. Такъ точно и науки, имя свою совершенно особую цль, могутъ быть полезны въ тысяч случаевъ. Что удивительнаго, что естественныя науки, занимаясь вещественными предметами, даютъ поводъ ко множеству вещественныхъ приложеній? Какъ всякій самостоятельный предметъ, он имютъ множество сторонъ и, въ числ ихъ, и полезную сторону. Недавно знаменитый зоологъ Лаказъ-Дютье открылъ цвтъ настоящаго древняго пурпура, который, какъ извстно, добывался изъ нкоторыхъ животныхъ, заключонныхъ въ раковин. Онъ полагаетъ, что его открытіе особенно-важно для историческихъ живописцевъ, что, рисуя картины изъ жизни древнихъ, они будутъ теперь знать, какого цвта нужно рисовать ихъ платье. Не правда ли, какое странное приложеніе естественныхъ паукъ? Между-тмъ, можно сказать, что какъ зоологія полезна для исторической живописи, такъ точно она полезна и для всякаго другого дла.
Разсматривая какой-нибудь камень, или растеніе или животное, мы, конечно, можемъ мечтать, что современемъ, при боле-точномъ изученіи, изъ этого предмета можетъ проистечь необычайная польза. Но будетъ-ли еще польза, когда и какъ — совершенно неизвстно. А между-тмъ, пока еще будетъ то, что будетъ,— минералогъ тщательно опредляетъ кристаллическую форму камня,— ботаникъ считаетъ тычинки и длаетъ разрзы растенія,— зоологъ анатомируетъ животное и пишетъ о немъ цлыя книги. То-есть, въ дйствительности наука служитъ только себ и не приноситъ никакой пользы.
Въ дйствительности большая часть свденій естественныхъ наукъ не иметъ никакихъ приложеній, свденія, удобныя для приложенія, составляютъ исключеніе изъ общаго правила. Части наукъ, наиболе развитыя и потому наиболе любопытныя, напримръ, кристаллографія или сравнительная остеологія, вовсе не годятся для приложеній. Отъ этого происходитъ, что человкъ, глубоко-изучившій какой-нибудь отдлъ естествознанія, можетъ не имть, однакожъ, никакихъ прямо-полезныхъ познаній.
Но, положимъ, люди учоные, натуралисты, длающіе изслдованія и открытія, могутъ считаться людьми практически-полезными, потому-что ихъ труды когда-нибудь дйствительно пригодятся. У насъ вопросъ другого рода: полезны ли свднія естественныхъ наукъ для обыкновенныхъ людей, для массы учащихся? Безъ всякаго сомннія — безполезны. Возьмемъ ученика, который хорошо знаетъ ныншній гимназическій курсъ естественной исторіи. Легко согласиться, что едва-ли можно найти случай, гд-бы онъ могъ примнить эти свденія къ длу, къ практик. Въ этомъ смысл пользы отъ естественныхъ наукъ нтъ никакой.
Въ этомъ случа господствуетъ странное смшеніе понятій. Познаніе природы принесло людямъ, конечно, великую пользу, но мы-то сами въ нашей ежедневной жизни наслаждаемся этою пользою вовсе не потому, что имемъ нкоторыя познанія о природ. Изъ того, что мы пользуемся телеграфами и желзными дорогами, не слдуетъ, что наши познанія объ электричеств или о машинахъ на что-нибудь годятся.
Практика, житейская польза идетъ своимъ самостоятельнымъ путемъ, она всмъ пользуется, не однми науками, и точно такъ же всмъ разсыпаетъ свои благодянія, учонымъ, равно какъ и неучонымъ. Важнйшимъ нуждамъ человка, какъ существа матеріальнаго, практика съумла удовлетворить безъ помощи науки. Что можетъ быть полезне огня, пищи и одежды? Но не наука опредляла, что сть и пить человку, чмъ одваться и т. д. До сихъ поръ для нашей жизни неизмримую пользу приносятъ домашнія животныя, но не наука выбирала ихъ, не она указала средства сдлать ихъ ручными. Люди строили жилища и храмы, не имя никакого понятія о механик, плавали по морямъ на корабляхъ, не зная даже вовсе архимедова закона. Вообще, весь древній міръ, съ его колоссальною роскошью, жилъ почти безъ помощи науки, онъ пользовался боле простымъ и легкимъ средствомъ — прямымъ опытомъ.
То-же самое иметъ мсто и въ нашей ежедневной жизни, какъ бы мы хорошо ни были знакомы съ естественными науками, мы никогда не примняемъ своихъ познаній, не длаемъ, приложеній, но поступаемъ по опыту, какъ поступаетъ всякій, вовсе незнакомый съ науками о природ. Если въ комнат жарко, мы отворяемъ окно, вовсе не думая о законахъ равновсія газовъ, если смотримъ въ зеркало, намъ и въ голову не приходятъ законы отраженія свта, если изъ пищи димъ больше одно, чмъ другое, то вовсе не по предписаніямъ физіологіи, а по требованію вкуса, по прежнимъ опытамъ и т. д. Обыкновенно даже смотрятъ на барометръ и термометръ, или вовсе не зная, или совершенно забывъ на. чала, на которыхъ основано устройство этихъ инструментовъ.
Все это совершенно ясно и не требовало-бы поясненій, еслибъ не было въ обыча разсматривать естественныя науки какъ прямо полезныя въ практик. На этомъ основаны вс указанія пользы животныхъ, растеній и минераловъ, которыя до сихъ поръ держатся въ учебникахъ. Въ химіи непремнно упоминаютъ о рудахъ, о выплавк металловъ, о приготовленіи фарфора, между тмъ къ химіи это нисколько не относится, а слушателямъ никогда въ жизни не придется участвовать ни въ выплавк металловъ, ни въ приготовленіи посуды. Отъ излишняго стремленія къ польз поступаютъ вовсе непрактически. Въ ботаник часто упоминаютъ о медицинскомъ употребленіи растеній, тогда какъ никто-же не ршится самъ себ составлять лекарства, а если кто и ршается, то мы никогда не видимъ въ этомъ глубокаго практическаго смысла. Въ зоологіи Трошеля, посл описанія нашей обыкновенной ядовитой зми, прибавлено: ‘лучшее средство, въ случа укушенія, позвать доктора’.
Вотъ замчаніе, хотя наивное, но справедливое въ высокой степени. Точно такъ посл каждаго лекарственнаго растенія слдовало-бы прибавлять: не лечитесь однакожь имъ сами, и не лечите другихъ, а лучше спросите у доктора, посл красильнаго — не красьте ничего сами, а лучше пригласите красильщика, посл-же описанія состава пороха, или мыла, также нужно было-бы сказать: не вздумайте сами длать порохъ и мыло, гораздо выгодне, удобне и врне купить уже готовый порохъ и готовое мыло.
Какъ лучшее доказательство безполезности чистыхъ естественныхъ наукъ, какъ ясное указаніе на особенныя требованія, на отдльное существованіе приложеній, должно привести именно то, что образовались прикладныя, чисто практическія науки. Необходимость такихъ особыхъ паукъ, какъ медицина, технологія, сельское хозяйство и т. п., основывается прямо на невозможности воспользоваться какими-бы то ни было познаніями безъ особеннаго руководства. И въ этихъ самыхъ наукахъ одни наставленія ничему не научатъ, пока остаются только на словахъ и на бумаг. Извстно, что главною наставницею, необходимою и врною руководительницею въ нихъ считается практика, то есть опытное знакомство съ предметами и пріемами, не знанье, а умнье, не наука, а искусство, не разсужденіе, а самое дло. Практическія науки пользуются для себя всмъ, чмъ возможно. Если чистыя естественныя науки стали въ послднее время главнымъ пособіемъ для прикладныхъ, то он не стали, однакожь, единственнымъ пособіемъ и не входятъ всецло въ прикладныя. Въ прикладныхъ наукахъ существуютъ еще секреты, существуютъ еще опредленные опытомъ и неимющіе никакого научнаго объясненія пріемы, то есть въ нихъ еще огромную роль играетъ ненаучный элементъ. Практику, впрочемъ, и нтъ дла до того, откуда онъ получаетъ свои средства, лишь-бы эти средства дйствовали и лишь-бы онъ умлъ употреблять ихъ. Практики, увлекаемые теоретическими, научными взглядами, часто бываютъ плохіе практики. Хорошій практикъ тотъ, кто врные практическіе пріемы предпочитаетъ всякимъ научнымъ взглядамъ, и наук вритъ только до тхъ поръ, пока она оправдывается практикою.
И такъ, если мы ждемъ отъ естественныхъ паукъ только приложеній и практическихъ указаній, то преподаваніе должно повести совершенно другимъ путемъ. Чтобъ учащіеся могли извлекать пользу изъ своихъ по) знаній, нужно, вмсто зоологіи, преподавать скотоводство, вмсто ботаники — садоводство, вмсто минералогіи — горное дло, вмсто химіи — технологію и т. д. И притомъ преподаваніе должно сопровождаться практическими упражненіями. Чистыя-же науки должны быть разсматриваемы какъ совершенно побочныя, и изъ нихъ нужно извлекать только то, что нужно въ практик.
Но этого-ли хотятъ умы? Такъ-ли въ настоящее время заинтересовано общество естественными науками? Къ этому-ли стремятся люди, раскупающіе популярныя естественно-историческія сочиненія, собирающіеся на лекціи естественныхъ наукъ? Этого-ли, наконецъ, желаютъ т, которые, поступая въ университетъ, отдаютъ преимущество естественному факультету?
Конечно нтъ. Кто ищетъ практическихъ примненій, тотъ идетъ къ нимъ боле прямымъ и врнымъ путемъ. Какъ я уже замтилъ, люди, желающіе прямо приложить свои познанія къ длу, поступаютъ на юридическій, или медицинскій факультеты. Тутъ примненіе ученія въ жизни ясно и несомнительно, по этой причин указанные факультеты всегда и были самые многочисленные. Точно такъ технологическія заведенія наполнялись людьми, ищущими прямой практики. Совершенно другое дло факультетъ чистыхъ естественныхъ наукъ. Едва-ли самая малая доля молодыхъ людей, которые его избираютъ, имютъ въ виду прямое приложеніе тхъ свденій, которыя ихъ привлекаютъ. Тотъ жестоко ошибся-бы, кто упустилъ-бы изъ виду, что большею частью они увлекаются чистою любознательностью, что главная цль ихъ — просто стать образованными, просвщонными людьми. Познанія естественныхъ наукъ имютъ для нихъ важнйшую цну именно какъ познанія. И въ самомъ дл изъ университета выходятъ не технологи, не агрономы, не лсничіе, а просто натуралисты. Конечно, они легче другихъ могутъ сдлаться практиками, но большею частію не длаются ими, а вступаютъ на другіе разнообразные пути жизни, куда натолкнетъ ихъ настоятельная необходимость имть мсто.
Точно такъ читатели популярныхъ книгъ и слушатели популярныхъ лекцій нисколько не имютъ въ виду практическихъ приложеній, и потомъ нисколько не стремятся приложить свои познанія. Превосходныя публичныя лекціи профессора Ценковскаго, имвшія такой блистательный успхъ, могутъ служить яснымъ доказательствомъ этого. Въ нихъ не было ничего практическаго, профессоръ привлекъ публику тмъ, что врно угадалъ ея требованія и предлагалъ ей теоретическія соображенія, даже самыя высшія, какъ наиболе занимательныя. Едвали кто-нибудь изъ слушателей унесъ съ этихъ лекцій какое-нибудь практическое правило и, во всякомъ случа, не за такими правилами слушатели приходили на лекціи.
И такъ, стремленіе къ естественно-историческимъ познаніямъ, это стремленіе, которое дало такой перевсъ естественному факультету, которое породило въ послдніе годы многочисленные курсы публичныхъ лекцій и цлую литературу популярныхъ книгъ, вовсе не совпадаетъ съ стремленіемъ къ практической польз. Оно иметъ другой источникъ, въ немъ обнаруживаются другія требованія и, слдовательно, преподаваніе естественныхъ наукъ, какъ общаго предмета, должно быть направлено не къ приложеніямъ, а къ удовлетворенію этихъ требованій, недавно возникшихъ и успвшихъ такъ сильно развиться.
Дло здсь гораздо важне, чмъ обыкновенно полагаютъ. Еслибъ все заключалось въ стремленіи къ польз, то тутъ не было-бы ничего важнаго, потому что люди во вс времена одинаково стремятся къ такъ называемымъ житейскимъ благамъ и, какъ основательно было замчено, подобное стремленіе никогда не производило великихъ результатовъ и въ масс никогда не достигало цли. Явленіе-же, о которомъ мы говоримъ, то есть расположеніе къ изученію природы, есть дйствительно новое явленіе въ человческомъ дух, есть новая его черта. Люди всегда были и будутъ идеалистами, они всегда готовы своею пользою, прямою выгодою пожертвовать любопытству, чувству, мысли, иногда даже пустой прихоти и капризу.
Изученіе природы стало распространяться съ тхъ поръ, какъ получило особенную привлекательность для ума и пріобрло значеніе нкоторой важной мудрости. Въ прошломъ вк, по свидтельству Фонтенеля, какой-то академикъ счолъ за нужное замтить, что люди, занимающіеся ботаникой, несмотря на это, могутъ быть очень умными людьми. Фонтенель, по своему обычному, впрочемъ ни къ чему неведущему коварству, приводитъ замчаніе академика — почти какъ сомнительный вопросъ. Нын совершенно другое дло. Натуралисты славятся своимъ умомъ. Очень часто можно слышать рчь такого рода: ‘За кого вы меня принимаете? Вы думаете, что я такъ этому и поврю? Вдь я — натуралистъ!’ Убжденія, пріобртаемыя вслдствіе изученія естественныхъ наукъ, считаются твердыми и особенно свтлыми. Люди отсталые, несовременные, нердко говорятъ глядя на молодого человка: ‘ну, онъ сдлался натуралистомъ: теперь все пропало!’
И вотъ въ чомъ состоитъ та сила, которая привлекаетъ умы, вотъ причина, почему изученіе природы становится боле и боле любимымъ занятіемъ. Естественныя науки очевидно содержатъ въ себ нкоторыя начала, развиваютъ нкоторыя идеи, даютъ нкоторый особый взглядъ на міръ, и мы занимаемся этими науками ради того, чтобъ усвоить себ этотъ взглядъ. Стремленіе къ естественнымъ наукамъ есть стремленіе къ новымъ идеямъ, оно вытекаетъ изъ глубокаго источника, изъ философскаго переворота въ умахъ, а не изъ распространенія утилитарности. Въ этомъ трудно сомнваться.
Какія-же это идеи и начала? Какую особенную систему они образуютъ?— вопросы обширные, ршеніе которыхъ притомъ можетъ быть различно. Здсь мы говорить о нихъ не будемъ, достаточно замтить, что начала и идеи составляютъ главную дну естествознанія и что, слдовательно, мы ихъ должны искать, за нихъ должны держаться въ естественныхъ наукахъ. Эти науки, разумется, сами указываютъ и оправдываютъ свои начала.
Такъ, напримръ, въ ‘Зоологіи’ Симашко, нашемъ ‘гимназическомъ учебник’, какъ главное начало, открытое естествознаніемъ, выставлено то замчательное положеніе, что всякое явленіе иметъ свою причину. Конечно, начало небогатое, но, безъ сомннія, оно принадлежитъ къ числу руководящихъ началъ въ естествознаніи. Авторъ не нашолъ другихъ началъ, но хорошо сдлалъ, что выставилъ на видъ то начало, до котораго усплъ дойти своими изъисканіями.
Вообще, какія-бы мы начала ни нашли въ естественныхъ наукахъ, мы должны постоянно имть ихъ въ виду и проводить ихъ въ изложеніи или преподаваніи, потому что въ началахъ вся сила и значеніе дла. Указываемъ на это потому, что обыкновенно господствуетъ другой взглядъ. Сами натуралисты часто смотрятъ на свои науки, какъ на скопленіе фактовъ, факту, отдльной черт, малой подробности придаютъ важную дну и думаютъ, что начала сами собою построятся изъ фактовъ, что все будетъ, все достигается, были-бы факты. Отъ этого происходитъ, что учебники и даже учоныя книги нердко представляютъ безобразнйшія груды отдльныхъ матеріаловъ, такъ что вмсто зданія вы видите передъ собою кучу кирпичей и мусору.
Привязанность къ фактамъ есть дло святое, вслдствіе этой привязанности естественныя науки представляютъ намъ не воздушный замокъ, но зданіе незыблемое, построенное изъ твердыхъ камней, и хотя далеко неконченное, но ни въ какомъ случа не подвергающееся опасности рушиться. Слдуетъ-ли изъ этого, однакожь, что мы должны постоянно таскать и разсматривать одни только отдльные камни?
Чтобъ убдиться въ неправильномъ значеніи, которое часто придаютъ голымъ фактамъ, нужно принять въ соображеніе слдующее:
Вопервыхъ, отдльный фактъ самъ по себ не иметъ никакой важности.
Вовторыхъ, нтъ такого факта, который не могъ-бы быть подведенъ подъ общія начала, который, такъ или иначе, не могъ бы быть разсматриваемъ въ систем.
Возьмемъ въ примръ зоологію. Если не умть видть связи между ея безчисленными описаніями, то какой смыслъ и какой интересъ они могутъ представить? У человка 32 зуба, 7 шейныхъ позвонковъ, у такого-то животнаго хвостъ длинне, у другого короче, у одного наскомаго два крыла, у другого четыре, вотъ пятнышки, щетинки, усики и проч. Къ чему все это? Не въ прав ли многіе смотрть на вс эти перечисленія и подробности, какъ на пустую забаву людей, которымъ ничмъ заняться? Не въ прав-ли, наконецъ, учащіеся сердиться за то, что ихъ заставляютъ учить такой вздоръ, что за незнаніе его взыскиваютъ и ставятъ дурныя отмтки? Помню одного стараго почтеннаго профессора, который почти каждую свою лекцію начиналъ словами: ‘природа, милостивые государи, неистощима въ своемъ разнообразіи и неисчерпаема въ своихъ богатствахъ!’ Посл такого вступленія, разумется, можно было сколько угодно говорить о рогахъ, зубахъ, ножкахъ, усикахъ и т. д. Но и здсь, замтьте, оправданіе заключалось въ общемъ начал, такъ мы и знали, что слушаемъ лекцію, чтобъ убдиться въ разнообразіи и богатств природы.
Между тмъ вс эти факты, вс самыя ничтожныя подробности, имютъ свой опредленный смыслъ, отъ котораго зависитъ все ихъ значеніе, и потому смшно, когда этотъ смыслъ упускаютъ изъ виду, когда, забывая о главномъ, держатся за голый фактъ и слдовательно впадаютъ въ безсмыслицу.
Значеніе зоологическихъ фактовъ, какъ извстно всякому знакомому съ зоологіею, заключается прежде всего въ естественной систем и въ гомологіи органовъ животныхъ. Здсь не мсто указывать, какимъ образомъ можно для каждаго факта отъискать его значеніе {Я старался отчасти разршить эту задачу въ своей стать О метод наукъ наблюдательныхъ. ‘Журн. Мин. Нар. Пр.’ 1858 г. No 1.}, замтимъ только вообще, что животная организація уже давно стала предметомъ неистощимой занимательности. Животное царство разсматривается какъ цлое, какъ связная система, такъ-что каждое животное опредляется въ отношеніи къ этому цлому, поэтому и самъ человкъ непонятенъ безъ изученія другихъ животныхъ, и вс животныя представляютъ проявленіе тхъ же идей, которыя наконецъ нашли себ полное воплощеніе въ человк.
Какъ-бы то ни было, ни одинъ фактъ не долженъ стоять въ учебник, ни одинъ не долженъ быть предлагаемъ ученикамъ безъ соотвтствующаго ему смысла, иначе его не зачмъ и предлагать. Всякій фактъ долженъ быть какъ-бы частнымъ примромъ для общаго правила. Подводить частное подъ общее, разсматривать предметы въ связи есть неизбжный пріемъ всякаго мышленія, и только натуралисты иногда ухитряются такъ, что обрзываютъ вс нити между предметами и оставляютъ ихъ совершенно отдльными.
Въ этомъ случа натуралисты дйствуютъ съ какою-то странною безпечностью. Записывая фактъ за фактомъ, подробность за подробностію, они вчно думаютъ про себя: ‘къ чему нибудь все это пригодится, какъ-нибудь понадобится’. Читатели и ученики, съ своей стороны, точно такъ-же думаютъ: врно-же нужно, врно на этомъ основывается какое-нибудь соображеніе или объясненіе. На самомъ-же дл оказывается, что предлагаемые факты часто ровно никуда не годятся и ни для чего не служатъ, натуралисты простодушно обманываютъ и себя и своихъ слушателей и читателей.
Чтобъ доказать это, отмчу, что почти совсмъ нтъ учебниковъ, гд-бы, основательно и ясно излагались общія начала, т точки зрнія, съ которыхъ разсматриваются предметы въ естественныхъ наукахъ. Вы берете, напримръ учебникъ зоологіи, весь испещренный дленіями, подраздленіями и почти исключительно-посвященный классификаціи, а между тмъ о классификаціи вообще тамъ сказало только нсколько строкъ, и то преисполненныхъ ошибками. Въ настоящее время выходитъ ‘Описательная Анатомія человка’, сочиненіе Генле, предпринятое въ большихъ размрахъ, къ величайшему удивленію, авторъ не слдуетъ въ ней никакимъ научнымъ началамъ, вся книга — чистое описаніе, то есть изображеніе словами формъ органовъ, слдовательно не наука, а голый, односторонній матеріалъ, хотя и превосходной отдлки.
Впрочемъ примры неосмысленнаго накопленія фактовъ встрчаются у натуралистовъ въ безчисленномъ множеств. Это ихъ обыкновенный пріемъ изложенія, который они считаютъ вполн законнымъ. Возьму примръ у знаменитйшаго натуралиста нашего вка, у великаго Кювье. Въ ‘естественной исторіи рыбъ’ ‘во второй книг, глаза вторая начинается такъ:
‘Рыбы не имютъ шеи, и хвостъ ихъ всего чаще при начал толщиною равняется туловищу, такъ-что тло ихъ почти всегда цльное, безъ перехватовъ, и только постепенно съуживается къ обоимъ концамъ, случается впрочемъ, что тотъ или другой конецъ усченъ или образуетъ булаву, или же хвостъ (впрочемъ у однихъ скатовъ) гораздо уже остального тла’,
‘Это тло можетъ быть или округленное, какъ у двузубовъ, или цилиндрическое, какъ-у. угрей, или сжатое въ однихъ случаяхъ горизонтально, какъ у скатовъ, въ другихъ вертикально, какъ у весьма большого числа рыбъ’.
‘Голова можетъ быть или толще тла, какъ у лягвы, или тоньше, какъ у многихъ другихъ, она зцожетъ быть круглою или сжатою въ различныхъ направленіяхъ, она можетъ быть тупою, какъ у бычка, или боле или мене удлиненною, какъ у фистулярій и центрисковъ. Об челюсти рыбъ могутъ быть продолжены въ вид клюва, какъ у щуки-белоны, или можетъ быть вытянута только нижняя челюсть, какъ у гемирамфа, или-же верхняя челюсть образуетъ выдающійся носъ надъ отверстіемъ рта, какъ у скатовъ, акулъ и въ особенности у меча-рыбы’.
‘Ротъ можетъ открываться или снизу головы, какъ у скатовъ, или на переднемъ конц, какъ у большей части рыбъ, или даже на верхней сторон головы, какъ у ураноскоповъ, онъ можетъ быть разрзанъ боле или мене далеко, вотъ формы небольшой дыры, какъ у центрисковъ, доходитъ до формы широкой пасти, какъ у лягвы’.
‘Снаружи головы замтны органы только двухъ чувствъ, отверстія ноздрей и глазъ, но первыя могутъ быть простыя, какъ у скатовъ и акулъ, или двойныя, какъ у большей части костистыхъ рыбъ, они могутъ быть боле или мене приближены или къ челюстямъ, или къ глазамъ, или къ переднему концу головы’.
‘Глаза бываютъ весьма различной величины….’ и такъ дале.
Невольно приходитъ въ голову вопросъ: что жь все это означаетъ? Что хочетъ сказать авторъ? Ужь не доказываетъ-ли онъ разнообразіе природы? Если такъ, то онъ усплъ въ этомъ больше, чмъ ожидалъ. Буквально понимая эту страницу, читатель иметъ право вообразить себ такихъ разнообразныхъ рыбъ, какихъ никогда не видалъ Кювье. Ничто не мшаетъ читателю приставить въ своемъ воображеніи всевозможныя головы ко всевозможнымъ хвостамъ и туловищамъ, и слдовательно сдлать такія сочетанія, какихъ нтъ въ природ.
Очевидно Кювье поступилъ въ этомъ случа безъ настоящей научной строгости. Если описывать наружныя формы рыбъ по научнымъ пріемамъ, то нельзя описывать иначе, какъ систематически, то-есть необходимо составить систему рыбьихъ формъ, въ которой-бы каждая форма разсматривалась въ ея цлости. Такая система имла-бы важный смыслъ, потому-что форма каждаго животнаго иметъ важное значеніе, напримръ хотя-бы въ механическомъ отношеніи.
Кювье въ приведенномъ отрывк какъ-будто умышленно разбиваетъ факты на совершенно-отдльныя частности. ‘Есть рыбы съ тупой головою, есть рыбы съ тонкимъ хвостомъ’ и т. д. Смыслъ-же получится только тогда, если мы найдемъ какую-нибудь связь между этими фактами, напримръ найдемъ, что рыба, имющая извстную голову, непремнно иметъ и извстный хвостъ.
Если мы будемъ строго держаться этой точки зрнія и признавать въ каждомъ факт только значеніе указываемое началами и общими законами, то увидимъ, что большая часть такъ называемыхъ практическихъ замчаній вовсе не идетъ къ длу. Не говоря уже о польз, какое поученіе, какой смыслъ можетъ извлечь учащійся напримръ изъ такого замчанія, что растеніе, дающее хлопчатую бумагу, принадлежатъ къ семейству просвирчатыхъ и по латыни называется Gossypium? Интересоваться одними именами и безпрестанно спрашивать: какъ это называется?— указываетъ только на дтскую ограниченность мысли, воображающую, что названіе есть уже познаніе. Совершенно другое дло будетъ, если мы воспользуемся нашимъ знакомствомъ съ свойствами хлопчатой бумаги, и замтимъ, что она представляетъ почти чистую клтчатку, то-есть то вещество, которое занимаетъ главное мсто въ состав растеній вообще. Здсь насъ будетъ интересовать общій законъ, именно, сходство растеній по составу, указаніе единства въ дломъ растительномъ царств. Точно такъ отдльныя указанія на лекарственныя дйствія растеній не только совершенно-безполезны въ практик, но и не имютъ никакого научнаго значенія, никакого смысла въ отношеніи къ ботаник. Извстно, между-тмъ, что эти лекарственныя дйствія могутъ быть разсматриваемы теоретически, именно, они указываютъ на химическій составъ растеній, и для науки существуетъ задача — найдти правильное отношеніе между составомъ растенія и его мстомъ въ систем. Каждый фактъ, указывающій на это отношеніе, интересенъ съ теоретической стороны, и только съ этой точки зрнія должны быть приводимы и разсматриваемы фармацевтическія указанія въ ботаник.
Въ описательныхъ частяхъ естественной исторіи есть обычай приводить мсто, гд водится описанное животное, гд растетъ растеніе и находится минералъ. Такія географическія указанія принято длать совершенно-отрывочно, безъ всякой связи, спрашивается, къ чему они могутъ служить? Между-тмъ извстно, что растенія и животныя не разбросаны по земл безъ порядка, но подчинены въ этомъ отношеніи законамъ органической и географіи, слдовательно, приводимые факты должны служить поясненіемъ этихъ законовъ. Но обыкновенно законы животной и растительной географіи вовсе не излагаются въ учебникахъ.
Въ зоологіи и въ ботаник эти законы, по-крайней-мр, выказываются сами собою. Извстно, что животное или растеніе можетъ водиться только въ опредленномъ мст и, слдовательно, въ ум держится мысль, что есть нкоторая связь между этимъ мстомъ и организмомъ, который въ немъ встрчается. Но что можетъ быть несносне, какъ перечисленіе мстонахожденій какого-нибудь минерала? Между тмъ, укажите какую-нибудь связь, какой-нибудь даже очень частный законъ — и предметъ сдлается интереснымъ.
Съ этой точки зрнія нельзя также не признать совершенной безполезности и пустоты тхъ разсказовъ о нравахъ и обычаяхъ животныхъ, которыми иногда наполняются книги по зоологіи. Науки о душевной дятельности животныхъ еще не существуетъ, подвести факты этой дятельности подъ какіе-нибудь общіе законы въ настоящее время почти невозможно. Къ чему-жь могутъ послужить эти разсказы? Обыкновенно они длаются въ совершенно ложномъ дух и смысл. Не имя никакой руководящей нити, натуралисты неизбжно и незамтно впадаютъ въ антропоморфизмъ и дйствія животныхъ разсматриваютъ просто, какъ человческія дйствія, безъ всякаго отличія. Отъ этого вс подобные разсказы явно отличаются дтскою грубостью представленій и большею частью не даютъ намъ никакого понятія о психическомъ мір животныхъ, о его особенностяхъ и разнообразіи его явленій.
И такъ, вообще не должно приводить ни одного факта, не объяснивъ его смысла, не отъискавъ научной связи, соединяющей его съ другими фактами. Наука и фактъ — дло совершенно различное. Натуралисты, по самому обилію своихъ фактовъ, легко могутъ убдиться въ этомъ. Факты у нихъ даже заносятся въ особыя книги, въ каталоги, въ словари, гд можно всегда найдти ихъ, если они понадобятся. Эти каталоги фактовъ не составляютъ еще науки, наука излагается въ другихъ книгахъ. Такъ было уже у великаго Линнея, Philosophia botaniea заключала у него изложеніе началъ науки, а Systeme naturae была собраніемъ фактовъ. Натуралисты, по своей жадности къ фактамъ, по цнности, которую придаютъ имъ, часто смшиваютъ то и другое, и вотъ почему книги, посвящонныя изложенію чистой науки, часто содержатъ въ себ большіе или меньшіе отрывки изъ каталоговъ голыхъ фактовъ. Такіе отрывки необходимо должны исчезнуть, какъ скоро-всему изложенію науки будетъ дана строгая систематическая форма.

II.
ИНТЕРЕСЪ ЭСТЕТИЧЕСКІЙ.

Неопредленная занимательность знанія.— Въ чомъ состоитъ особое удовольствіе, возбуждаемое занятіемъ естественными науками?— Здоровое занятіе.— Мирныя радости натуралистовъ — Неприличности.— Эстетическое сближеніе съ природою.— Животныя.— Растенія.— Камни.— Глубина и древность эстетическихъ отношеній человка къ природ.— Необходимость строго различать троякій интересъ естественныхъ наукъ: утилитарный, теоретическій и эстетическій.

Какъ для всхъ другихъ наукъ, такъ и для естественныхъ, главное, существенное дло заключается въ теоретическомъ интерес, въ стремленіи понять и объяснить явленія помощію общихъ началъ. Но спрашивается: не имютъ-ли науки еще какой-нибудь другой занимательности? Понимая ихъ въ строго-научномъ смысл, не сдлаемъ-ли мы ихъ слишкомъ сухими, отвлечонными, не стснимъ-ли мы ихъ готовыми рамками своихъ методъ и общихъ взглядовъ?
Дйствительно во всхъ наукахъ есть особенная занимательность, которую трудно опредлить словами, потому-что она вытекаетъ изъ неисчерпаемой глубины предмета, еще неподчинившейся формамъ голой мысли. Среди занятій наукою умъ часто забываетъ свои безпокойныя стремленія, свои вчные вопросы, ему довольно Tofo, что онъ чувствуетъ себя въ области знанія, что онъ окружонъ атмосферою мысли, и онъ готовъ до безконечности перебирать мелочныя и отрывочныя свднія и мирно питается ими, какъ настоящею здоровою пищею- Дйствительно, въ этой пищ нтъ ничего гнилого или безвкуснаго. Положимъ, кто-нибудь увидлъ въ цвточномъ горшк странное растеніе, сейчасъ онъ спрашиваетъ: какъ оно называется? Ему говорятъ имя. Гд растетъ?— Въ Африк или Америк. И любопытный остается доволенъ, хотя онъ получилъ свднія, ровно ничего несодержащія, ни для чего негодныя и немогущія никакимъ образомъ расширить кругъ его мыслей. Онъ узналъ имя и мсто. Но имя есть признакъ знанія, намекъ на то, что это предметъ извстный, изучаемый и изученный, мсто — намекъ на значеніе этого отдльнаго существа въ мір, намекъ на ту природу, гд это растеніе свободно развивается, гд оно гармонируетъ со всми другими существами. Спрашивающій чувствуетъ, что онъ прикасается въ этомъ случа къ міру знанія и къ міру природы, и доволенъ уже однимъ этимъ прикосновеніемъ.
Слдовательно, можно пожелать оставить любознательности полную свободу, въ той надежд, что она всегда пойдетъ по какому-нибудь правильному пути, черпая изъ предмета все, что находитъ себ по вкусу, она можетъ открыть въ немъ то и наслаждаться въ немъ тмъ, что, можетъ быть, вовсе не входитъ въ пріемы уже опредлившейся науки.
Постараемся, однакожь, хотя отчасти, разъяснить то удовольствіе, которое возбуждается занятіемъ естественными науками. Прежде всего легко замтить, что это удовольствіе нердко принимаетъ формы совершенно уродливыя, слдовательно, несущественныя. Иногда, говорятъ, напримръ, что естественныя науки составляютъ занятіе здоровое, что при немъ не нужно всегда сидть за книгою, но можно гулять, собирая растенія, гоняясь за наскомыми, стрляя птицъ и т. д. Очевидно, однакожь, что гулянье есть дло постороннее для естественной исторіи, любовь къ ней никакимъ образомъ не можетъ вытекать изъ охоты гулять, а только искусственно можетъ быть поддерживаема этою охотою. Разумется, гулять нужно и, если нельзя иначе, то можно гулять и подъ предлогомъ любви къ наукамъ. Видть въ прогулкахъ привлекательность естественныхъ наукъ также неосновательно, какъ видть ихъ опасность и вредъ въ томъ, что, доставая растенія или животныхъ, можно упасть въ воду, переломить ногу, оборваться съ дерева и т. д.
Къ сожалнію, постороннія обстоятельства, сопровождающія занятія науками, очень нердко длаются для людей главными и существенными. За гуляньемъ слдуетъ собираніе естественныхъ предметовъ. Это собиранье, потомъ засушиваніе, раскладываніе и прочее — словомъ, вся механическая работа, предшествующая умственной, сопровождается удовольствіемъ подвижной дятельности, совершенно поглощающей вниманіе. Поэтому къ ней можно пристраститься такъ-же сильно, какъ къ картамъ или шахматамъ. Ботаникъ вскрикиваетъ отъ радости, нашедши растеніе, рдкое въ какой-нибудь мстности. Спрашивается, чему онъ обрадовался? Рдкое растеніе есть не боле, какъ единичный, крошечный фактъ для ботанической географіи. Но о географіи обыкновенно нтъ и мысли. Растеніе тщательно срывается, засушивается, кладется на мсто съ точнымъ обозначеніемъ, когда и гд сорвано, и потомъ съ гордостью показывается всмъ, какъ удивительнйшая находка въ мір. Въ этомъ состоятъ, какъ говорится, мирныя радости натуралистовъ.
Но этого еще мало. Кром наслажденія, возбуждаемаго механическою работою, развивается еще жадность къ обладанію — скряжничество. Коллекція наскомыхъ или растеній длается неоцненнымъ сокровищемъ, которое бережотся пуще глаза и на которое хозяинъ не можетъ налюбоваться. Какая радость имть такое наскомое, котораго только одинъ экземпляръ существуетъ въ Париж или въ Лондон! Жадность доходитъ до того, что между энтомологами случаются даже примры частой кражи, точно такъ, какъ это бываетъ между библіоманами, несчитающими за грхъ утащить экземпляръ рдкой книги.
Такія и подобныя наслажденія нисколько, однакожъ, не возникаютъ изъ сущности естественныхъ наукъ и ни мало не относятся къ той привлекательности, которую имютъ для насъ эти науки.
Какъ примръ ненормальнаго интереса, приведу здсь еще одн лекція, которыя въ прежнее время пользовались блестящимъ успхомъ. Профессоръ, во-первыхъ, принималъ догматическій тонъ, недопускавшій никакого сомннія въ его полномъ всезнаніи. Стоя на каедр, воодушевляясь и длая жесты, онъ, казалось, употреблялъ всевозможныя усилія, чтобъ посвятить слушателей въ глубочайшія тайны природы, для него самого уже совершенно ясныя, такъ что, хотя онъ и не зналъ этихъ тайнъ, но слушатели жадно ловили каждое его слово, и если уходили ни съ чмъ, то обвиняли только самихъ себя.
Это бы еще ничего. Такимъ преподаваніемъ онъ по-крайней-мр затрогивалъ врную струну — любопытство къ явленіямъ и загадкамъ природы. Но, къ сожалнію, у него была привычка играть еще на другихъ струнахъ. Онъ думалъ украсить и сдобрить свое преподаваніе тмъ, что безпрерывно упоминалъ объ отношеніяхъ между двумя полами, о половыхъ органахъ и вообще о всхъ вещахъ, считаемыхъ неприличными для разговора. О чомъ-бы профессоръ ни начиналъ говорить, половые органы непремнно попадались ему на дорог. Говоря объ этихъ предметахъ съ каедры спокойно и важно, онъ, очевидно, щеголялъ своимъ хладнокровіемъ передъ молодыми слушателями и въ то же время, конечно, надялся сильно возбудить ихъ любопытство и вниманіе.
И такъ, вотъ особенный родъ удовольствія, открытый въ естественной исторіи! Трудно не видть, однакожъ, что цинизмъ вовсе не составляетъ принадлежности этой науки, но всецло принадлежитъ почтенному профессору. Оттого, что наука говоритъ о половыхъ органахъ, она не длается циническою и грязною, какъ и наоборотъ, можно быть высоко-грязнымъ, не имя никакого научнаго понятія объ этихъ органахъ. Напротивъ, наука, возводя предметы въ строгія и чистыя формы мысли, этимъ самымъ уничтожаетъ даже возможность цинизма. Взглядъ науки не иметъ никакой связи съ игрою животныхъ побужденій и зудящаго воображенія, такъ что вполн-цломудренно можетъ говорить о половыхъ явленіяхъ именно физіологъ или анатомъ. Въ этомъ отношеніи естественныя науки, быть можетъ, составляютъ даже средство разогнать болзненную игру мыслей, которая раждается отъ стремленія ко всему скрытному, темному и запрещонному.
Дйствительная, истинная занимательность естественной исторіи вытекаетъ прямо изъ ея предметовъ и составляетъ ея существенную принадлежность. Кром общаго интереса, свойственнаго всмъ наукамъ вообще и состоящаго въ правильной умственной дятельности, въ стремленіи понять существующее, естественная исторія иметъ особый интересъ, соотвтствующій ея особенному предмету. Именно въ ней мы не только относимся къ существамъ природы нашею мыслью, но вступаемъ къ нимъ въ самыя прямыя и полныя отношенія, мы становимся къ этимъ существамъ лицомъ къ лицу, и между нами и ими возникаетъ всевозможное взаимнодйствіе. Отсюда является то эстетическое сближеніе съ природою, которое не подходитъ подъ формы отвлечонной мысли. Мы не понимаемъ, но чувствуемъ ту внутреннюю жизнь, которая лежитъ въ сущности предметовъ.
Животное насъ интересуетъ уже своимъ именемъ, которое, если только оно не составлено искусственно, обыкновенно представляетъ мткое, живописное прозвище, намекающее на самую его природу. Напримръ, слонъ, жукъ, мартышка, жужжелица. Въ самомъ звук и въ самой форм этихъ словъ мы чувствуемъ что-то характеризующее этихъ животныхъ. Дале, фигура каждаго животнаго, его физіономія, невыразимая никакими точными описаніями, занимаетъ насъ какъ выраженіе какихъ-то внутреннихъ свойствъ, какъ проявленіе глубокой жизни, дйствующей въ животномъ. Мы легко отличаемъ, напримръ, фигуры стройныя и легкія, неуклюжія и тяжелыя, но, сверхъ этихъ яркихъ особенностей, мы замчаемъ малйшіе оттнки. Каждое животное иметъ свою особенную физіономію и мы наблюдаемъ эти физіономіи съ такимъ-же любопытствомъ, какъ различныя выраженія человческихъ лицъ. Намъ кажется, что мы видимъ кровожадность тигра, видимъ ее во всхъ чертахъ его головы, во всей фигур его тла. За тмъ, когда мы узнамъ, въ какихъ мстностяхъ водится это животное, какъ оно проводитъ время, какіе у него привычки и промыслы и т. д., мы мысленно совершенно переселяемся въ его міръ, мы знакомимся съ нимъ, какъ съ существомъ близкимъ къ намъ по природ, почти какъ съ героемъ прочитаннаго романа, мы ему сочувствуемъ и отчасти живемъ его жизнью.
Растенія также имютъ для насъ привлекательность подобнаго рода, они тоже живыя существа, и мы невольно чувствуемъ свое родство съ ними. Посмотрите на одуванчикъ, когда онъ расправилъ вс свои свжіе листочки и обращонъ къ солнцу, онъ точно смотритъ на него. Тихо распускается цвтокъ, но вы какъ-будто чувствуете, что онъ распускается, что ему хочется свта, что онъ стремится къ чему-то и, распустившись, будетъ радоваться свту и воздуху. И каждая маленькая травка, она тоже живетъ, да лучше всего возьмите и перечтите Овсяный кисель, вы увидите, какъ сходна жизнь каждой былинки съ нашею жизнью. Разнообразіе растительныхъ формъ принимаетъ ясное значеніе для эстетическаго чувства. Этотъ толстый стволъ, посмотрите, какъ онъ крпко уперся корнями, какъ твердо стоитъ онъ, какъ высоко поднялъ свою голову — макушку дерева. Листья весело расправляются, весело лепечутъ въ стру оживляющаго ихъ потока воздуха. И каждое растеніе иметъ для насъ живую физіономію, неуловимую словами, но смыслъ которой мы чувствуемъ безъ словъ, просто вглядываясь въ его формы. То, что ботаники называютъ habitus растенія и что они считаютъ неудобнымъ для описанія, понятно взору и иметъ для него больше таинственнаго смысла, чмъ число тычинокъ, ихъ срастаніе и другіе ботаническіе признаки.
Самые камни для нашего чувства являются также самостоятельными существами, съ какимъ-то средоточіемъ внутри. Этотъ яркій блескъ и живой цвтъ, эта твердость и тяжесть — все это зависитъ отъ какой-то внутренней природы камня, отъ него самого, онъ проявился въ этихъ свойствахъ и иногда обнаруживаетъ свою глубокую сущность странными, необыкновенными явленіями: притягиваетъ желзо, раздляетъ проходящій въ немъ лучъ свта, свтится въ темнот и т. д. Неподвижный, заключонный въ себ и ни къ чему нестремящійся, онъ поражаетъ насъ какимъ-то таинственнымъ спокойствіемъ и угрюмымъ самодовольствомъ. Онъ какъ-будто какое-то вчное слово, вчная загадка, которая спокойно и неподвижно лежитъ передъ нами, тогда-какъ мы хлопочемъ и суетимся, чтобъ разгадать ея смыслъ. Мы замчаемъ оттнки его цвтовъ, вглядываемся въ его блескъ, чертимъ его, дуемъ на него огнемъ, и потомъ, если онъ встртится намъ въ другомъ мст и въ другое время, мы радостно восклицаемъ: ‘это онъ! тотъ самый! я сейчасъ узналъ его!’ Такимъ образомъ и минералъ является намъ какъ самостоятельное существо, всегда остающееся самимъ собою. Занимаясь минералогіею, мы занимаемся не одними цвтами, формами, плотностями и т. д., но вмст знакомимся съ самими минералами.
Быть можетъ то, что я сказалъ сейчасъ, не совсмъ врно и не совсмъ полно, но, какъ бы то ни было, мн кажется, я усплъ указать на тотъ особенный и совершенно-законный интересъ, который можетъ имть естественная исторія. Этотъ интересъ, какъ я уже замтилъ, вытекаетъ изъ неисчерпаемой глубины самого предмета, прикасаясь къ природ, мы чувствуемъ полноту ея жизни, смотря и осязая, мы темно предугадываемъ то, до чего еще не дошла никакая наука. Какъ-бы то ни было, указанный интересъ дйствуетъ сильно, и его не должно и невозможно упускать изъ виду. Для дтей, которымъ справедливо предлагаютъ для занятія естественную исторію, этотъ интересъ иметъ огромное значеніе, такъ-какъ отвлечонное мышленіе у нихъ еще не развито. Интересъ этотъ не ослабваетъ и у взрослыхъ и составляетъ отраду трудныхъ изысканій. Въ области природы человкъ чувствуетъ себя легко и свободно, потому-что и она родная его область.
Важне всего здсь то, что, признавъ законность такого рода интереса, мы, очевидно, должны стараться удовлетворить ему правильнымъ и полнымъ образомъ. А какъ это сдлать? Удовлетворить эстетическимъ требованіямъ можно не иначе, какъ художественными произведеніями. Слдовательно прекрасно было-бы, еслибъ можно было предлагать учащимся художественныя изображенія животныхъ и растеній, то есть такія изображенія, гд были-бы врно схвачены особенная физіономія, особенная выразительность и красота, свойственная каждому животному и растенію. Хорошо было-бы, еслибъ мы имли не учоныя, а живописныя описанія далекихъ странъ, лсовъ, горъ и степей, гд-бы врно были схвачены характеристическія черты, придаваемыя картинамъ природы растеніями и животными. Точно такъ разсказы о жизни животныхъ должны быть составлены не иначе, какъ художественно, потому-что только въ художественномъ изображеніи можно чувствовать эту таинственную жизнь, можно сближаться съ нею, нисколько не воображая, что животныя думаютъ, желаютъ и дйствуютъ какъ люди. Тутъ мы знаемъ, что слова употребляются не въ особенномъ ихъ смысл и что говоря о животныхъ человческимъ языкомъ, мы такъ-же равняемъ ихъ съ людьми, какъ мало приписываемъ растеніямъ человческую природу, когда говоримъ: гордый дубъ, скромный цвтокъ и т. п.
Эстетическія отношенія къ природ древне и глубже всякихъ учоныхъ отношеній. Они имютъ свое законное мсто въ исторіи человческаго духа. Для образованнаго человка, то-есть для человка, который по возможности воспринялъ въ себя смыслъ того, что сдлало и чмъ стало человчество, эти отношенія необходимо имютъ важное значеніе. Для образованнаго человка мало знать сколько зубовъ у льва, къ какому роду онъ принадлежитъ и т. п., ему необходимо также понимать льва въ его красот и страшной сил, необходимо ясно понимать то впечатлніе, которое левъ производитъ не на зоологовъ, а на племена, живущія рядомъ со львами, и кром того то, которое онъ производилъ нкогда на племена минувшія, впечатлніе, отразившееся и въ безчисленныхъ образахъ нашего міра представленій. Вотъ почему у насъ уже ребенокъ узнатъ о льв прежде всякаго знакомства съ зоологіею, вотъ почему люди вовсе незнакомые съ ботаникою говорятъ о стройности пальмъ, о печальномъ кипарис, о ливанскихъ кедрахъ и т. п.
Эстетическое знакомство съ природой нужно строго -отличать отъ научнаго, потому-что чмъ ясне они будутъ отдлены, тмъ строже и точне будутъ пріемы и весь ходъ каждаго изъ нихъ. Въ настоящее время эстетическій элементъ все больше и больше захватываетъ мста въ естественно-историческихъ сочиненіяхъ. Рисунки длаются не только китайски-врные, то-есть, съ тмъ же числомъ самыхъ мелкихъ частей, по ихъ стараются сдлать изящными, то-есть художественно-схватывающими черты природы. Въ популярныхъ книгахъ, въ описаніяхъ явленій природы стараются поразить чмъ-нибудь воображеніе читателя: блескомъ, огромнымъ размромъ, разнообразіемъ, безчисленнымъ множествомъ предметовъ. Но все это большею частью далеко отъ истинно-художественнаго изображенія и часто походитъ на грубыя уловки и натяжки, имющія цлью сдлать занимательнымъ сухой предметъ. Что-же касается учебниковъ и спеціальныхъ книгъ, то въ нихъ какая-нибудь эстетическая черта производитъ самое комическое впечатлніе. Вдругъ, среди самой сухой и отвлечонной рчи натуралистъ не выдержитъ и назоветъ какой-нибудь предметъ прекраснымъ или ужаснымъ, тогда-какъ смыслъ рчи не иметъ ни малйшаго отношенія къ ужасу или красот. Совершенно другое было-бы дло, еслибъ натуралистъ ясно видлъ, гд онъ выходитъ изъ научной области и гд вступаетъ въ эстетическую: тогда его эстетическое описаніе имло-бы цль въ самомъ себ, было-бы свже и полне, и не служило-бы какою-то пустою и неуклюжею прикрасою.
Какое-же общее заключеніе вывести изъ всего предъ — идущаго?. Естественныя науки имютъ троякій интересъ: какъ полезныя въ практик, какъ удовлетворяющія особымъ теоретическимъ потребностямъ ума и наконецъ какъ питающія эстетическое чувство. Въ первомъ отношеніи естественныя науки никакъ не могутъ быть предметомъ общаго образованія, вещественная польза не вытекаетъ необходимо изъ сущности этихъ наукъ и слдовательно не можетъ быть ихъ цлью, ихъ общимъ интересомъ. Въ умственномъ-же и эстетическомъ отношеніи естественныя науки могутъ быть предметомъ общаго образованія, потому-что и научный и эстетическій интересъ лежитъ въ самой ихъ сущности, ради этихъ интересовъ къ нимъ и стремятся умы, и преподавать эти науки можно не иначе, какъ удовлетворяя этимъ интересамъ.
Различая три рода интересовъ, мы вмст съ тмъ даемъ имъ равное право на удовлетвореніе и законное мсто въ преподаваніи. Если кто хочетъ заняться лсами, тому должно преподавать лсныя науки, если кто фабриками, того нужно посвятить въ тайны технологіи и т. д. Эти науки должны строго имть въ виду свою цль и не уклоняться ни въ описанія красотъ природы, ни въ разсужденія о сущности вещей. Если-же дло идетъ собственно о естественныхъ наукахъ, то мы также должны вести прямо учащихся къ цли. Слдовательно въ отношеніи чисто-научномъ должны Дать имъ самыя строгія методы и самые глубокіе взгляды, не отвлекая ихъ вниманія занятіемъ собиранья и сушенья, не обманывая ихъ любознательности забавою перебиранья какихъ-нибудь раковинъ или игрою въ имена и голые факты.
Что-же касается эстетическихъ требованій, то здсь обязанности наши легче. Эстетическія отношенія возникаютъ сами собою и вообще управлять ими трудно, съ другой стороны, не всякій натуралистъ можетъ быть художникомъ-натуралистомъ, но нужно по крайней мр помнить о существованіи этихъ требованій, нужно по возможности поддерживать ихъ и давать имъ развиваться, если преподаватель заговоритъ объ эстетическихъ впечатлніяхъ, то пусть онъ помнитъ, что вышелъ изъ области науки и пусть старается дать своей рчи художественную полноту.
Учебники обыкновенно представляютъ грубую и несвязную смсь стремленій къ указаннымъ тремъ интересамъ. Конечно пріятно узнать какой-нибудь отдльный фактъ, потому-что мы вообще надемся отъ него расширенія нашего пониманія природы, пріятно узнать объ употребленіи какого-нибудь растенія, потому-что при этомъ является вообще мысль о польз, пріятно наконецъ узнать, что въ какой-нибудь далекой стран водится прекрасное или ужасное животное, потому-что при этомъ затрогивается чувство прекраснаго и ужаснаго. Но собственно говоря, во всемъ этомъ нтъ еще ни познанія, ни пользы, ни эстетическаго наслажденія, есть одни намеки на нихъ, слабые ихъ признаки. Такіе намеки могутъ удовлетворить только слабую дятельность мысли и чувства, сильную-же дятельность они только раздражаютъ, ей нужно полное удовлетвореніе.
1-го ноября 1860 г.

IV.
ЕСТЕСТВЕННЫЯ НАУКИ И ОБЩЕЕ ОБРАЗОВАНІЕ.

ВСТУПЛЕНІЕ.

Притязаніе естественныхъ наукъ.— Раздленіе наукъ о природ.— Естественныя науки въ тсномъ смысл, или естественная исторія.

Должны-ли естественныя науки входить въ составъ общаго образованія? Вотъ вопросъ, который понемногу выдвинулся на очередь въ настоящее время.
А если такъ, то это уже много значитъ. Если несомннно, что естественныя науки заявляютъ притязаніе на мсто въ общемъ образованіи, что уже настоитъ надобность серьозно разобрать ихъ права на такое мсто, то едвали можно сомнваться, что рано или поздно он добьются своего и займутъ это мсто. Въ самомъ дл притязанія являются не даромъ и не легко бываютъ выслушиваемы и принимаемы въ соображеніе, он всегда свидтельствуютъ о возрастающей сил, возрастающемъ прав, и — о сознаніи своей силы и своего права.
Въ отношеніи къ естественнымъ наукамъ дло здсь вполн ясное. Нельзя никакъ сказать, чтобы ихъ сила была чмъ-то фальшивымъ и призрачнымъ, чтобы ихъ притязанія были самообольщеніемъ и преувеличеніемъ. Непоколебимая твердость ихъ пріемовъ и результатовъ, безпрерывные успхи, безчисленныя приложенія, наконецъ выводы и открытія, имющія величайшую важность для умственнаго міра человка,— все это ясно и извстно всмъ и каждому. Недаромъ духъ нашего времени питаетъ къ естествознанію какое-то особенное предпочтеніе, очевидно въ этой области наукъ умъ человческій тотчасъ чувствуетъ себя на твердой почв, тотчасъ сознаетъ свою полную силу. Сила естествознанія вполн соотвтствуетъ самому идеальному понятію о сил наукъ, это сила твердая, ясная, непоколебимая. Обходить эту силу, не замчать ее — не поведетъ ни къ чему.
И такъ возрастающее значеніе естественныхъ наукъ не есть миражъ, или прихоть, или мода, это фактъ правильнаго развитія, законной силы. Натуралисты, которые долго считались чудаками, простяками, невждами, заняли почотное мсто въ ряду учоныхъ, на труды ихъ обращено вниманіе всего образованнаго міра, образованные люди всхъ странъ требуютъ, какъ постоянной умственной пищи, сочиненій по вопросамъ естественныхъ наукъ. Наконецъ является требованіе — ввести эти науки въ общее образованіе. По всему можно заключать, что рано или поздно это требованіе будетъ исполнено.
Какъ-бы то ни было, но въ виду этого требованія, чрезвычайно важно и любопытно разсмотрть естественныя науки именно съ этой точки зрнія, т. е. по отношенію къ общему образованію. Нужно-бы строго и ясно анализировать т свойства и особенности естественныхъ наукъ, которыя имютъ значеніе для общаго образованія. Настоящая статья иметъ цлью представить нкоторыя замчанія по этому предмету.
Прежде всего ограничимъ строго предметъ, о которомъ будемъ говорить. Естествознаніе, взятое во всемъ ‘то объем, представляетъ многія обширныя области, различныя даже по самой существенной своей сторон, то есть по научнымъ своимъ пріемамъ. Напримръ, на основаніи своихъ элементарныхъ методъ естествознаніе очень обыкновенно раздляется на науки наблюдательныя (астрономія, анатомія, систематика тлъ природы и пр.) и на науки опытныя (физика, физіологія, химія) По другому, боле правильному основанію, именно по существеннымъ понятіямъ, руководящимъ каждою наукою, и по различію предметовъ, совпадающему съ различіемъ этихъ понятій, естествознаніе можно раздлить на три великія области: 1) На науки механическія (физика, астрономія), 2) на пауки химическія (химія, минералогія) и 3) на науки органическія (анатомія, физіологія, зоологія, ботаника, палеонтологія и пр.).
Понятно, что эти отдлы но своимъ особымъ свойствамъ и по той степени развитія, на которой каждый изъ нихъ находится, должны имть различное отношеніе къ общему образованію. Такъ напримръ, нкоторыя изъ названныхъ наукъ, вслдствіе значительной степени своего совершенства, вслдствіе научной строгости, которой он успли достигнуть, завоевали себ прочное мсто въ общемъ образованіи, считаются въ немъ весьма полезными предметами. Таковы физика и астрономія (послдняя подъ боле скромнымъ названіемъ космографіи). Весьма замчательно, что об эти науки относятся къ отдлу наукъ механическихъ, т. е. къ области, развившейся легче и раньше другихъ, къ наукамъ боле простымъ въ существенныхъ своихъ понятіяхъ. Какъ противоположное явленіе можно замтить, что ни одна наука изъ круга органическихъ не успла занять сколько-нибудь прочнаго положенія въ общемъ образованіи.
Казалось-бы, что могло быть важне и ближе къ намъ, по своему предмету, какъ анатомія и физіологія? Между тмъ, за исключеніемъ главы о глаз, которая обыкновенно вносится въ физику, анатомія и физіологія не имютъ хода въ общемъ образованіи. Причина этому очевидно — малое научное достоинство, которымъ досихъ поръ отличались эти отрасли естествознанія.
И такъ если теперь дло идетъ объ отношеніи естественныхъ наукъ къ общему образованію, то въ вопросъ входятъ собственно не вс ихъ области. Науки механическія уже признаны общеобразовательными, ихъ считаютъ и неизбжными и полезными въ этомъ дл. Дале — если мы не хотимъ быть непослдовательными, то мы должны распространить вс права наукъ механическихъ на пауки химическія. Если физика заслуживаетъ мсто въ общемъ образованіи, то невозможно придумать ни одной причины, почему-бы химіи не принадлежало совершенно такого-же мста. Вся разница въ томъ, что. химія позже достигла своего блестящаго развитія, что мы еще не привыкли къ ея достоинствамъ.
Остаются слдовательно — науки органическія, или науки, которыя обыкновенно и разумются подъ именемъ естественныхъ паукъ, когда это названіе понимается въ тсномъ смысл. Если говорятъ о введеніи естественныхъ наукъ въ общее образованіе, то имются въ виду именно эти науки, другія отрасли естествознанія имютъ боле ясное положеніе въ этомъ дл и самый вопросъ о нихъ иметъ совершенно другой характеръ. Въ отношеніи къ нимъ дло идетъ только о томъ, въ какой степени, въ какихъ размрахъ должны механическія и химическія науки входить въ общее образованіе. Но что въ той или другой мр они должны входить въ него, въ этомъ едвали возможно сомнніе. Что же касается до органическихъ наукъ, то здсь считается еще нершоннымъ даже то, должны-ли они хоть сколько-нибудь участвовать въ общемъ образованіи, или-же ихъ слдуетъ вовсе исключить?
Объ нихъ-то слдовательно и нужно говорить какъ о дл еще спорномъ и требующемъ разъясненія.
Для ясности сдлаемъ сперва нкоторыя замчанія. Какъ уже сказано, эти науки не вошли въ общее образованіе главнымъ образомъ по причин своего малаго научнаго совершенства. Вс органическія науки принадлежатъ къ отдлу такъ называемыхъ наблюдательныхъ или описательныхъ наукъ. Въ нихъ нтъ или почти нтъ возможности производить опыты и потому он, по вншнимъ пріемамъ, несравненно проще и такъ сказать грубе наукъ опытныхъ. Исключеніе отсюда составляетъ одна физіологія, которая принадлежитъ къ опытнымъ наукамъ, но замчательно, что въ какой мр эта наука опытная, въ той-же мр она теряетъ свойства органической науки. Какъ извстно, современная физіологія иметъ большею частію механическій и химическій характеръ.
Вовторыхъ, по своему предмету — науки органическія, или науки естественныя въ тсномъ смысл, обнимаютъ самые важные и самые обширные предметы. Сюда относится все, касающееся организма человка и безчисленныхъ организмовъ животныхъ и растеній. Сравнительная анатомія, растительная морфологія, систематика царствъ животнаго и растительнаго, исторія развитія организмовъ, палеонтологія, географія животныхъ и растеній,— вс эти науки имютъ огромный объемъ и представляютъ множество развтвленій, вс он содержатъ въ себ задачи величайшей важности. По богатству научнаго матеріала, но обширности и важности своихъ цлей, органическія науки неизмримо выше наукъ механическихъ и химическихъ.
Объ этихъ-то обширныхъ и важныхъ, но по обыкновенному взгляду несовершенныхъ наукахъ мы и будемъ говорить.

I.
ОБЩЕЕ ОБРАЗОВАНІЕ.

Идея общаго образованія.— Энциклопедизмъ.— Идеалъ образованной жизни.— Уродливости въ развитіи.— Дтскія книжки.— Пониманіе чужой религіи.— Настоящіе учебные предметы и учебники.

Если мы желаемъ опредлить, въ какой степени нужны и годны извстныя науки для общаго образованія, то прежде всего намъ нужно конечно уяснить себ идею общаго образованія. Какой предметъ заслуживаетъ быть общеобразовательнымъ? Какія свойства и особенности требуются отъ учебнаго предмета, входящаго въ общее образованіе?
Всегда и везд, гд было образованіе, существовала конечно и идея общаго образованія, т. е. образованія для всхъ годнаго и для всхъ желательнаго. Содержаніе этой идеи всегда опредлялось тмъ идеаломъ образованнаго человка, который составляли себ люди въ данную эпоху. Не смотря на разныя уклоненія и колебанія, въ сущности и въ главныхъ чертахъ такъ это было и такъ конечно будетъ впередъ. Таковъ естественный и прямой ходъ дла. Что люди считаютъ своимъ главнымъ достоинствомъ, своимъ лучшимъ украшеніемъ, то они стараются передать и внушить своимъ дтямъ. Воспитаніе и обученіе не могутъ имть другого смысла, он суть ни что иное, какъ помощь, которую люди взрослые оказываютъ людямъ возрастающимъ, чтобы дать имъ такое же развитіе, какого успли достигнуть сами.
Но если въ общихъ чертахъ дло идетъ такъ, какъ ему слдуетъ идти, то въ частностяхъ встрчаются безчисленныя уклоненія. Каждая мысль при своемъ осуществленіи раздробляется на вс возможныя свои формы, допускаетъ всевозможныя искаженія и только мало по малу выясняется и находитъ свое настоящее выраженіе. Такъ точно и мысль общаго образованія. Неправильные и односторонніе выводы изъ нея безпрестанно длались и длаются, и безпрестанно приводятся въ исполненіе.
Возьмемъ напримръ ту обыкновенную форму, которую часто принимаетъ въ настоящее время идея общаго образованія. Въ чомъ состоитъ въ настоящее время идеалъ образованнаго человка? Не будемъ пока касаться содержанія, а возьмемъ только вншнія черты. Человкъ вполн образованный есть тотъ, кто иметъ обширный и возможно полный взглядъ на міръ. Все ему знакомо, все для него не чуждо. Литература, науки, искусства, исторія современная и прошедшая — все это иметъ для него глубокій смыслъ и интересъ, во всемъ онъ въ большей или меньшей степени принимаетъ мысленное участіе.
Идеалъ хорошъ, но мы легко можемъ ошибиться въ его приложеніи. Въ самомъ дл казалось-бы, что сообразно съ этимъ идеаломъ всего лучше дать общему образованію характеръ энциклопедическій, т. е. постараться внести въ него вс существенныя свденія, вс главныя понятія, какими по нашему мннію долженъ обладать человкъ вполн образованный. А такъ какъ эти свденія и понятія обширны, разнообразны, трудны, то задача обученія будетъ состоять въ томъ, чтобы ихъ сосредоточить, уяснить и упростить. Все дло сводится къ тому, чтобы сдлать доступнымъ ребенку то, чмъ онъ непремнно долженъ обладать, чтобы какъ можно раньше дать ему то, что составляетъ принадлежность образованнаго человка.
Таковъ очень обыкновенный взглядъ на дло общаго образованія. Неправильность его зависитъ отъ ошибки весьма обыкновенной и часто повторяющейся, именно отъ склонности человческой мысли къ законченнымъ и неподвижнымъ формамъ понятій. Во что-бы то ни стало мы хотимъ подвести идеалъ образованнаго человка подъ опредленныя, вполн отчотливыя черты. А какъ скоро мы воплотили его въ томъ или другомъ образ, то обученіе уже неизбжно становится въ нашихъ глазахъ ни чмъ инымъ, какъ стараніемъ приблизить ученика къ этому образу. Между тмъ столь грубыя понятія никакъ не могутъ быть прилагаемы къ человческимъ отношеніямъ. Человкъ прежде всего есть существо развивающееся, слдовательно подвижное, измнчивое, неподходящее подъ твердыя формы. Идеалъ образованнаго человка не долженъ быть воображаемъ какъ опредленное состояніе, какъ нчто осуществленное въ извстное мгновеніе, въ настоящемъ своемъ смысл онъ есть идеалъ образованной жизни. Воспитаніе не есть приготовленіе къ извстному состоянію, а есть начало правильнаго развитія, первый періодъ образованной жизни. Вообще нельзя длить жизнь на собственно жизнь и на приготовленіе къ жизни, нельзя думать, что въ годы ученія человкъ долженъ пріобрсти все, что ему понадобится въ послдствіи, такъ чтобы потомъ ему уже не приходилось учиться. Ученіе и образованіе не можетъ и не должно ограничиваться школою: вкъ живи, вкъ учись. Точно также годы ученія не составляютъ простого приготовленія къ жизни, а суть часть самой жизни. Вообразимъ себ всю область умственной, нравственной и эстетической дятельности, весь міръ наукъ, искусствъ, литературы и пр. Очевидно человкъ въ каждую эпоху своей жизни долженъ находиться подъ дйствіемъ этого міра, долженъ имть къ нему опредленныя отношенія, дышать его атмосферою и питаться его соками. Въ каждую эпоху своей жизни онъ долженъ учиться, размышлять, воспитываться. Годы собственнаго ученія составляютъ только первый періодъ этого воздйствія общей жизни людей на отдльнаго человка. Этотъ періодъ отличается весьма важными особенностями, но ни въ какомъ случа не исчерпываетъ собою всего воспитанія и образованія.
Если мы отступимъ отъ такого взгляда на дло, взгляда, вытекающаго изъ самой природы вещей, то мы неминуемо впадемъ въ ошибки разнаго рода.
Мы можемъ дать всему длу совершенно противоестественный ходъ, въ большей или меньшей степени обыкновенно такъ и бываетъ. Чтобы сдлать изъ ребенка образованнаго человка, къ нему приступаютъ съ цлою системой готовыхъ понятій и взглядовъ, свойственныхъ зрлому человку. То самое знаніе и пониманіе, какое иметъ или можетъ имть взрослый человкъ въ полномъ цвт силъ, мы стараемся внушить и передать только что развивающимся отрокамъ. Вообще въ этомъ дл, какъ и вообще въ длахъ умственной сферы, въ областяхъ, гд главную силу составляетъ мысль, мы не боимся уродствъ и искаженій, не видимъ нужды въ правильности и порядк. Чмъ больше ребенокъ знаетъ, тмъ лучше, чмъ раньше онъ знакомится съ извстными предметами, тмъ для него выгодне: вотъ обыкновенныя правила многихъ. За тмъ, если во всемъ этомъ дл будетъ путаница, хаосъ, безобразіе, мы утшаемъ себя такъ: ничего, развитіе возьметъ верхъ, мысль рано или поздно распутаетъ всякую путаницу и исправитъ всякое безобразіе, все пойдетъ въ прокъ.
Легко убдиться однакожь, что уродливости и искаженія въ умственной жизни учащихся вовсе не легко исправляются. При поспшности, съ которою мы спшимъ сдлать изъ отроковъ образованныхъ людей, при отсутствіи порядка и строгой соразмрности съ возрастомъ мы доходимъ до самыхъ печальныхъ результатовъ. Мы научаемъ дтей говорить и писать прежде чмъ они О умютъ мыслить и чувствовать, мы пріучаемъ ихъ постоянно прикидываться взрослыми и доводимъ ихъ въ этомъ искусств до того, что наконецъ сами обманываемся и думаемъ, что они дйствительно такъ развиты, какъ кажутся на словахъ. У насъ выходятъ образованные люди, которымъ не больше пятнадцати лтъ, но которые обо всемъ имютъ понятіе, читали книги во всевозможныхъ родахъ и могутъ судить о всевозможныхъ предметахъ. Случается встрчать и двнадцатилтнихъ! мальчиковъ, которые толкуютъ объ умственномъ и нравственномъ развитіи человчества. Въ сущности все это глубокая фальшь, неизобразимо оскорбляющая здравое человческое чувство. Въ сущности тутъ нтъ никакихъ твердыхъ и ясныхъ понятій, никакого правильнаго настроенія мысли, въ сущности все это — безплодный и безсодержательный миражъ, отъ котораго потомъ приходится отдлываться иногда полнымъ перевоспитаніемъ самого себя.
Уродливости этого направленія въ воспитаніи обнаруживаются также чрезвычайно ясно на тхъ средствахъ, которыя въ немъ употребляются, для этого направленія, существуетъ цлая особая литература, самая безобразная изъ всхъ возможныхъ литературъ, именно — литература дтскихъ книгъ и учебниковъ. Такъ какъ обыкновенная цль этой литературы состоитъ въ томъ, чтобы приспособить къ силамъ и понятіямъ дтей то, что вполн доступно и вполн ясно только для взрослыхъ, то вся она получаетъ неизгладимый характеръ дланности, искуственности, всевозможныхъ степеней извращенія и жеманства. Большой и трудный предметъ нужно сократить, уяснить, упростить, но не ради самого предмета, а съ цлью — сдлать его удобнымъ для дтей. При этомъ допускаются всяческія хитрости и уловки — лишь бы достигнуть цли. Понятно, что тутъ могутъ быть сдланы, и на самомъ дл длаются, вс искаженія, какія только допускаетъ предметъ.
Очень нердко смотрятъ на это дло такъ, что винятъ исполнителей. Если учебники большею частью плохи, если дтскія книги, по выраженію одного умнаго человка, или занимательны, но непонятны для дтей, или же понятны, но за то ужъ занимательны разв для собакъ, а не для дтей, то все это считается только неудачными попытками, неумньемъ составителей и. т. п. Между тмъ кажется врне видть причину всхъ бдъ въ самой цли, которою въ этомъ случа задаются. Прикидывается-ли взрослый человкъ ребенкомъ, старается-ли онъ легко изложить то, что въ сущности трудно, дать краткое понятіе о весьма обширныхъ предметахъ — во всхъ подобныхъ случаяхъ очевидно дло иметъ противоестественный характеръ и слдовательно немудрено, что оно не удается.
Какъ одинъ изъ поразительныхъ примровъ, укажемъ здсь на статью Магометъ, помщонную въ ‘книжкахъ’, которыя прилагались къ журналу Л. Н. Толстаго Ясная Поляна. Примръ этотъ тмъ поучительне, что явился въ журнал, отличавшемся умомъ, поэтическою чуткостію, свжею и живою мысль. Что-же это за статья? Ни больше ни меньше, какъ жизнь Магомета, разсказанная языкомъ и понятіями яснополянскихъ учениковъ. Дло образцовое въ своемъ род. Невозможно читать этой книжки безъ крайняго изумленія. Контрастъ между важностію и серьезностію предмета и совершеннымъ отсутствіемъ надлежащаго содержанія въ изложеніи — вышелъ такой полный, какого только можно пожелать. Не оказалось ни одной точки, гд бы могло хоть прикоснуться, хоть мелькомъ явиться дйствительное понятіе о Магомет. Такъ и вышла одна пустая шелуха.
Выпишемъ нсколько строкъ:
‘Въ город Мекк, въ земл Аравіи, жилъ одинъ арабъ, звали его Абдаллахъ. Отецъ его очень любилъ и когда ему вышли года, женилъ его на Амин. Абдаллахъ былъ изъ себя красавецъ, и въ ту ночь, какъ онъ женился, двсти двокъ умерли въ Мекк съ досады, что онъ не на нихъ женился.’
‘У Абдаллаха родился сынъ, назвали его Магометомъ. Магометане разсказываютъ, что когда Амина родила его, то не мучилась, и въ ту ночь свтъ съ неба сошолъ на городъ Мекку, затряслась земля, и рка Тигръ разлилась и потопила кругомъ землю. А Магометъ будто-бы родился и закричалъ: великъ Богъ! Нтъ другого Бога, а я пророкъ Божій!’
‘А этого ничего не было: Магометане все это ужь посл придумали.’
Въ такомъ дух и тон идетъ весь разсказъ. Понятно, что разсказъ не можетъ Имть никакого смысла, никакой занимательности, какъ скоро въ немъ нтъ его главнаго содержанія существенной мысли, т. е. идеи религіи вообще, и потомъ идеи именно магометанской религіи.
На этомъ предмет весьма удобно остановиться доле. Чужая религія есть вообще предметъ самый трудный для пониманія. Въ сущности наша мысль едва-ли можетъ когда нибудь овладть всмъ объемомъ и нашей родной религіи. Даже въ тхъ случаяхъ, когда мы предаемся вольнодумству и неврію, едва-ли и тогда мы уходимъ вполн отъ глубокой, полной жизненнаго могущества власти нашихъ религіозныхъ понятій. Но еще трудне постигнуть духъ, который въ насъ самихъ не дйствовалъ, духъ чужой религіи. Между тмъ, не понимая религіи извстнаго народа, мы никогда не будемъ въ состояніи вполн понять исторію этого народа, а если это народъ еще живой, то не будемъ въ состояніи вполн понять и его современной жизни. Слдовательно настоящее пониманіе исторической и современной жизни недоступно для мысли еще несозрвшей и неразвившейся. Отсюда понятно, какой неполный и неправильный видъ должны имть попытки изложить эту жизнь для пониманія дтей. Въ каждомъ учебник исторіи мы найдемъ параграфа’ о Магомет, въ каждомъ курс географіи описаніе магометанскихъ странъ. Но едва-ли мы ошибемся, если скажемъ, что изъ этихъ учебниковъ ученики выносятъ не боле глубокое понятіе о Магомет и его религіи, чмъ изъ книжки Ясной Поляны.
Отъ предъидущихъ замчаній, которыя можно-бы было пояснить и подкрпить многими частностями, перейдемъ теперь къ положительнымъ выводамъ. Если нтъ никакой нужды въ томъ, чтобы общее образованіе имло энциклопедическій характеръ, то въ систему общаго образованія должны войти только нкоторые, особенно годные для этого предметы. Эти предметы безъ всякаго особаго ихъ приспособленія должны быть годны для отроческаго возраста, они должны представлять правильную умственную пищу, ненуждающуюся въ подслащиваніи или нарочномъ раздробленіи и измненіи. Естественнымъ слдствіемъ изученія такихъ предметовъ будетъ весьма сильное, такъ называемое образовательное вліяніе ихъ на умственныя силы учащихся, т. е. правильное и сильное начало умственнаго развитія.
На этихъ основаніяхъ весьма справедливо издавна причисляются къ общеобразовательнымъ предметамъ — математика и чужіе языки (всего лучше греческій и латинскій). Эти предметы конечно суть образцовые предметы общаго образованія, всего ближе подходящіе къ его иде и цли.
Возьмемъ напримръ математику. Вслдствіе простоты ея научныхъ пріемовъ мы можемъ знакомить съ нею учащихся вполн сохраняя ея научную форму, а вслдствіе строгости и совершенства этой формы мы даже и не можемъ знакомить съ нею иначе. Сохранился анекдотъ, что какой-то царь просилъ Эвклида упростить для него изученіе геометріи. Математикъ отвчалъ, что путь ведущій къ познанію этой науки одинъ и тотъ-же и для царей и для простыхъ смертныхъ. Это изреченіе можно примнить и къ настоящему случаю. Ребенокъ входитъ въ познаніе математическихъ истинъ точно тмъ-же путемъ какъ и взрослый. Учебникъ геометріи иметъ тотъ-же смыслъ, то-же значеніе для ребенка, какъ и для взрослаго. Онъ не представляетъ ничего фальшиваго, искаженнаго, искуственнаго,— что такъ обыкновенно въ другихъ учебникахъ. Самыя попытки пойти противъ Эвклидова изреченія и упростить геометрію для дтей и для свтскихъ людей (тоже дти своего рода) встрчаются очень рдко, и тотчасъ падаютъ по причин своей явной уродливости.
Такъ какъ наука въ этомъ случа предлагается въ настоящей, такъ сказать дйствительной своей форм, то она сохраняетъ вс свои достоинства и преимущества. Кто изучилъ геометрію, тотъ знаетъ ее, вполн владетъ ею. Этого никогда нельзя сказать о такихъ предметахъ, какъ напримръ исторія, географія, словесность и т. п. Если-же кто владетъ наукою, тотъ можетъ упражняться въ ней, можетъ самъ производить научныя операціи. Математика допускаетъ упражненія, то есть она представляетъ возможность умственной дятельности, а не простого воспріятія и запоминанія. А всякія силы крпнутъ и развиваются только вслдствіе дятельности.
То-же самое должно сказать объ изученіи чужихъ языковъ. Грамматика чужого языка есть анализъ его формъ, одинаково годный и необходимый для взрослаго и для ребенка. И тотъ и другой для изученія языка должны усвоить тотъ-же научный матеріалъ, въ томъ же порядк и въ той-же строгости. За тмъ точно также является возможность самостоятельной дятельности, возможность читать и писать на изучаемомъ язык.
Такимъ образомъ эти два предмета, математика и изученіе чужого языка, удовлетворяютъ всмъ требованіямъ общаго образованія. Въ этомъ образованіи они занимаютъ свое настоящее мсто и къ нимъ нельзя отнести ни одного изъ упрековъ, справедливо падающихъ на другіе предметы, которые, будучи введены въ общее образованіе, очевидно попадаютъ въ фальшивое положеніе. Исторія, географія, словесность подвергаются въ общемъ образованіи всяческимъ искаженіямъ. Ученики проходившіе эти предметы часто не выносятъ изъ обученія ни правильнаго историческаго взгляда, ни врной картины современной жизни, ни пониманія литературныхъ произведеній. Мысль ученика при этомъ обученіи часто вовсе не трогается съ мста. Когда она заговоритъ въ юности, онъ принужденъ бываетъ снова изучать и исторію, и современную жизнь народовъ, и поэтическія произведенія.
Ничего подобнаго не можетъ быть съ математикой и языками, Они безопасны отъ искаженій, твердость научныхъ формъ не допускаетъ полнаго извращенія дла, и математик и языкамъ можно хорошо выучиться даже у дурного учителя. Мысль спать здсь не можетъ, ученикъ не можетъ обмануть учителя поддлкой подъ пониманіе, онъ или дйствительно учится и работаетъ умомъ, или-же онъ явно лнится и неспособенъ. Дале — кто изучилъ какую-нибудь часть математики или какой-нибудь языкъ, тому не приходится длать исправленія или даже переворачивать все вверхъ дномъ въ своихъ пріобртеніяхъ, онъ обладаетъ доброкачественнымъ знаніемъ и умньемъ, и можетъ, не оглядываясь назадъ, смло идти впередъ.

II.
МЕТОДА.

Метода естественныхъ наукъ.— Постепенное образованіе новыхъ понятій.— Терминологія.— Естественное сродство.— Большее и меньшее совершенство.— Подчиненіе и связь органовъ.— Система особыхъ понятій.— Развитіе.— Непониманіе методы.— Индукція.— Смшиваніе естественно-исторической методы съ методою наукъ механическихъ.

Вс эти преимущества математики и языковъ, вся годность и умстность ихъ для общаго образованія — принадлежатъ въ такой-же степени и естественнымъ наукамъ. Вотъ тезисъ, въ которомъ мн кажется можно вполн убдиться, если вникнуть въ дло.
Во первыхъ естественныя науки (разумемъ здсь описательныя и органическія) обладаютъ чрезвычайно простою и вполн строгою методою. Метода эта такъ проста, что многіе не замчаютъ ея и ставятъ весьма низко научное достоинство этихъ наукъ. Только этой простотою можно объяснить себ напримръ то высокомріе, съ какимъ почитатели древнихъ языковъ и математики смотрятъ иногда на естественныя науки. По ихъ мннію эти науки — одна забава, грубое собираніе матеріала, дтское раскладываніе раковинъ, перечисленіе ногъ, тычинокъ и т. п.
Между тмъ грубые пріемы натуралистовъ въ сущности совершенно строги, и если результаты ихъ не кажутся блестящими, то только потому, что ихъ не умютъ цнить, Какъ мы уже замтили, науки эти касаются важнйшихъ и обширнйшихъ предметовъ вншняго міра, именно — обнимаютъ царство организмовъ. Это царство почти не допускаетъ опытовъ, а въ то-же время представляетъ задачи такія огромныя и многосодержательныя, что для него почти невозможны общія гипотезы или теоріи, которыми-бы руководилось изслдованіе. ‘Дайте мн вещество и движеніе, говорилъ уже Декартъ, и я построю вамъ міръ’, Эта мысль была руководною нитью для астрономій, физики и другихъ подобныхъ наукъ, Но никакого подобнаго предъугаданія и руководства не могло быть сдлано относительно организмовъ. Въ своихъ безчисленныхъ формахъ и во глав своей — въ человк они представляли такую очевидную и разительную загадочность, что мысль отказывалась передъ ними отъ своей смлости. Если и длались дерзкія попытки сразу схватить сущность организмовъ, то он ни къ чему не приводили и очень скоро падали. И такъ нужно было отыскать строгій пріемъ, который-бы ничего не предршалъ заране, а между тмъ могъ-бы овладть этимъ огромнымъ и темнымъ матеріаломъ. Долгое время натуралисты жили такъ сказать одной жаждой наблюденія, однимъ простымъ созерцаніемъ разнообразія природы и ея красотъ. Наконецъ, въ послдней воловин прошлаго столтія, почти безсознательно (Бернаръ Жюссье) мелькнули первыя черты правильной методы. Постепенно эти черты выяснились, опредлились и наконецъ составили строгую научную методу, ставшую образцомъ для многихъ другихъ отраслей знанія.
Эта метода, какъ извстно состоитъ въ естественной систем и въ способ сравнительнаго изученія.
Въ сущности все дло здсь сводится на искусство — сравнивать и группировать явленія. Сравнивать значитъ находить единство или тожество между явленіями. Группировать значитъ — опредлять ихъ разнообразіе.- Этотъ пріемъ есть очевидно простйшій и неизбжнйшій пріемъ мысли, онъ можетъ годиться для всего на свт. Вотъ почему научныя формы, выработанныя натуралистами, такъ охотно прилагаются ко множеству другихъ областей знанія: учоные, прежде блуждавшіе среди нестройнаго матеріала своихъ познаній, вдругъ получаютъ возможность придать всмъ своимъ сокровищамъ строго-научный видъ.
Чтобы понять, почему этотъ пріемъ могъ показаться чмъ-то новымъ, своего рода открытіемъ, почему правильное его развитіе могло совершиться только въ естественныхъ наукахъ, нужно вспомнить, что обыкновенно пріемъ мысли, приступающей къ изученію какихъ-либо предметовъ бываетъ другой, хотя столь-же простой, но прямо обратный. Обыкновенно мы принимаемся за дло съ готовыми, уже вполн опредленными понятіями и думаемъ, что объяснимъ себ предметъ, какъ скоро подведемъ его подъ эти понятія. Такъ физика, принимаясь за изслдованіе какихъ-нибудь явленій, иметъ уже готовыя механическія понятія и формы, подъ которыя и старается подвести взятыя явленія. Такъ математикъ, стараясь ршить свою задачу, съ полной увренностію употребляетъ въ дло знакомыя ему неизмнныя свойства, величины, числа, пространства и пр. Такъ точно происходило дло и въ отношеніи къ исторіи, къ медицин и т. д. Мыслить готовыми понятіями и говорить готовыми словами — вотъ самый обыкновенный пріемъ, который долго считался единственнымъ и конечно никогда не выйдетъ изъ употребленія. Было напр. время, когда образованный человкъ считалъ своимъ долгомъ писать и говорить не иначе какъ цицероновской латынью, т. е. не употреблять ни одного слова и ни одного оборота, которыхъ-бы не было у Цицерона. Какъ поступали въ отношеніи къ языку, точно также поступали и въ отношеніи къ мысли.
Такой взглядъ на мышленіе и познаніе имлъ тсную связь со всмъ міросозерцаніемъ этого времени, предшествовавшаго развитію естественныхъ наукъ. Это было время полной вры въ силу мысли, въ доступность абсолютнаго знанія, въ близость человка къ сущности вещей. Тогда возможны были напримръ такія убжденія, что не существуетъ въ мір ни одного произведенія природы, о которомъ-бы не упоминалось у древнихъ, у Аристотеля или у Плинія. Извстно, какъ много изслдованіе природы способствовало къ разрушенію авторитета древнихъ. Оказалось, что у древнихъ нельзя найти всею что есть въ природ, тогда стали сами длать опыты и наблюденія, отважились на собственныя мысли и собственныя выраженія.
Мы упомянули объ авторитет древнихъ только для примра. Мы хотли только указать на то, что естественныя пауки вообще противоположны такому догматическому настроенію мышленія. Именно они отрицаютъ всякія готовыя, предвзятыя понятія, метода ихъ прямо противоположна и состоитъ въ томъ, чтобы постепенно образовать новыя понятія, годныя для изучаемыхъ ими предметовъ.
Работа образованія новыхъ понятій иметъ множество степеней, которыя она и проходитъ одну за другою, стремясь къ полной ясности понятія. Эта цль, т. е. понятія вполн ясныя, вполн твердыя и опредленныя, разумется не достигается, совершенное достиженіе ея было-бы концомъ науки, но наука все больше и больше приближается къ этой цли.
Работа начинается съ установленія простого, вполн очевиднаго тожества и различія. Это установленіе совершается посредствомъ наименованія, обозначенія словомъ. Первое правило натуралистовъ состоитъ въ томъ, что вещи одинаковыя должны называться одинаково, а вещи различныя различно. Отсюда тотчасъ является безчисленное множество именъ, каждое животное и растеніе, и каждая часть животнаго и растенія, и каждое подраздленіе каждой части получаютъ особое названіе. При богатств накопляющихся матеріаловъ очень часто случается, что натуралисты останавливаются на этой первой степени, на приданіи имени. Убдившись въ томъ, что найденное имъ растеніе или что другое есть дйствительно новое, т. е. различное отъ извстныхъ прежде, натуралистъ ставитъ его приблизительно на мсто и даетъ ему названіе, оставляя до другого времени его описаніе, сравненіе и боле точное опредленіе.
Такимъ образомъ происходитъ на свтъ терминологія, огромный искусственный языкъ, превосходящій объемомъ каждый изъ естественныхъ языковъ. Языкъ этотъ отличается отъ цицероновскаго и вообще отъ всякаго другого естественнаго языка прежде всего своимъ безобразіемъ, иначе это и не можетъ быть при искусственномъ его происхожденіи. Но терминологія тмъ не мене иметъ драгоцнныя научныя свойства, во первыхъ она одна для цлаго міра, она есть общій языкъ,— какъ наука есть единая и общая для всхъ наука. Во вторыхъ этотъ безобразный языкъ выкупаетъ свое безобразіе совершенной опредленностію, точностію значенія. Наше отношеніе къ терминологіи совершенно обратное въ сравненіи съ отношеніемъ къ какому-нибудь естественному языку, родному или чужому. Въ язык мы стараемся понять смыслъ словъ и выраженій, созданный и установленный не нами. Въ терминологіи наоборотъ — мы формируемъ какое-нибудь слово и сами придаемъ ему извстный смыслъ. Языкъ есть явленіе, которому мы подчинены, терминологія есть наше созданіе, которымъ мы вполн распоряжаемся.
Сначала терминологія обыкновенно представляетъ хаосъ, нестройную массу словъ, но по мр уясненія понятій эти слова измняются или замняются другими, и тогда слова терминологіи представляютъ между собою извстное сродство и группировку, подобно словамъ естественнаго языка. Сначала термины имютъ смыслъ простого обозначенія, слдовательно подобны собственнымъ именамъ, постепенно они пріобртаютъ смыслъ отвлечонный, какъ имена нарицательныя и глаголы. Сначала каждый терминъ составляется независимо отъ другихъ, и слдовательно они подобны различнымъ корнямъ, постепенно являются зависимые термины, происходящіе отъ главныхъ, какъ производныя слова отъ своихъ корней. Однимъ словомъ, терминологія постоянно стремится осмыслиться, стать такимъ-же воплощеніемъ мысли, какъ и естественный языкъ.
Какъ мы уже замтили, дло это происходитъ посредствомъ группировки. Группировка эта совершается отнюдь не по какимъ-нибудь готовымъ и заране опредленнымъ схемамъ, напротивъ вся задача и состоитъ въ томъ, чтобы открыть т схемы, которыя въ этомъ случа годятся для предмета. Натуралисты выражаютъ это говоря, что они хотятъ открыть тотъ порядокъ, который существуетъ въ природ.
Обыкновенная, готовая логическая схема, съ которой мы приступаемъ къ группировк какихъ-нибудь предметовъ или явленій, состоитъ, какъ извстно, въ дленіи и подраздленіи, или-же, обратно, въ постепенномъ объобщеніи. Посредствомъ этого пріема получаемъ группы все меньшія и частныя, и группы все боле и боле общія.
Но эта схема есть нчто столь-же общее и ничего неопредляющее, какъ и форма слова, одинаково принадлежащая и термину и слову естественнаго языка. Ни раздленіе, при которомъ мы идемъ сверху, ни отвлеченіе, при которомъ восходимъ снизу, не могутъ совершаться безъ руководящихъ идей, безъ нкотораго постиженія предмета, къ которому прилагаются. Оказалось въ самомъ дл, что эти формы логики суть дйствительно голыя или пустыя формы, он не выражаютъ собою природы предметовъ, точно также какъ слова естественнаго языка не обозначаютъ всего ихъ разнообразія.
Часто утверждаютъ, и въ послднее время чаще прежняго, что мышленіе есть нкоторый механическій подборъ частностей, что оно идетъ слпо отъ мелкихъ фактовъ и подробностей, что оно обработываетъ ихъ само не зная, что изъ нихъ выйдетъ, но вслдствіе этой обработки доходитъ наконецъ до общихъ выводовъ и понятій. Исторія естественныхъ наукъ какъ нельзя лучше опровергаетъ такое пониманіе дла. Натуралисты, которые первые занялись изученіемъ органическихъ предметовъ и явленій, конечно отлично владли механическими пріемами логики, наведеніемъ, отвлеченіемъ, дленіемъ и т. п., между тмъ очень долгое время они были положительно въ отчаяніи отъ невозможности совладать съ предметомъ. Безчисленныя попытки оказались неудовлетворительными и неудачными, множество самыхъ усиленныхъ трудовъ пропало даромъ. Дло пошло на ладъ только тогда, когда это пристальное и такъ сказать страстное вниманіе къ природ породило наконецъ въ умахъ искателей нкоторыя идеи, которыя и стали руководить изысканіемъ.
Эти идеи часто были не-ясны, односторонни, преувеличены, но тмъ не мене только он одн дали развитіе наук. Полная исторія ихъ была-бы весьма поучительна. Въ вид примра укажемъ здсь на нкоторыя изъ нихъ, несомннно руководившія натуралистовъ въ такомъ повидимому механическомъ дл, какъ группировка фактовъ. Сюда принадлежатъ — идея естественнаго сродства, идея о восходящей линіи, или о большемъ и меньшемъ совершенств организмовъ, Лейбницевская мысль о непрерывности, о томъ, что природа не длаетъ скачковъ, идея о большей или меньшей важности органовъ, идея гомологій, или тактъ называемаго единства органическаго состава, идея законовъ сосуществованія и т. д.
Чтобы понять какъ зараждались и дйствовали эти идеи, вспомнимъ исторію перваго появленія понятій о естественномъ сродств, объ этой первой основ естественной системы. Въ то время, когда уже существовало множество классификацій растительнаго царства, нкоторые великіе натуралисты стали находить, что растенія имютъ какую-то особенную физіономію, невыразимую словами и что если руководиться этою физіономіею, то можно расположить ихъ группы, въ которыхъ члены будутъ сходны между собою, какъ бываютъ сходны люди одного семейства, люди связанные родствомъ. Очевидно природа говорила въ этомъ случа слишкомъ рзко и ярко, такъ что внимательные люди не могли не слышать ея таинственнаго голоса. Бернаръ Жюссье, смотритель сада въ Тріанон, сталъ разсаживать разводимыя тамъ растенія по указанію этого сродства, въ которомъ не умлъ дать себ отчота. Точно такъ-же Линней до самой смерти составлялъ и переправлялъ списки растеній, расположенныхъ по этой естественной систем, но до смерти не могъ найти общихъ признаковъ для группъ, которыя такимъ образомъ получались, и потому не давалъ имъ опредленія и не длалъ ихъ описанія. ‘Нужно’, говорилъ онъ, ‘тайно, про себя (occulte) вникать въ форму растенія, для того чтобы отгадать (divinare) его природу’.
Такимъ образомъ натуралисты, по свидтельству этого удивительнаго генія, суть отгадчики природы. Мало по малу то, что было отгадано, становилось яснымъ и понятнымъ для всхъ, находило себ выраженіе въ опредленныхъ словахъ. Нкоторыя естественныя группы опредлились и выяснились съ большою отчотливостью. Он послужили образцомъ, на основаніи котораго Сформировывались другія группы. Главное-же — натуралисты скоро отказались отъ желанія вдругъ и сейчасъ найти естественную систему въ цломъ ея состав. Они поняли, что на этомъ пути, на пути отысканія порядка существующаго въ самой природ, нельзя слишкомъ скоро достигнуть конца, что природа не отгадывается вдругъ. Самая постепенность выясненія естественныхъ типовъ стала правиломъ въ изученіи природы.
Если растенія могли говорить такъ громко и явственно, то еще громче и явственне говорили глазамъ натуралиста формы и явленія животной жизни. Постиженіе животныхъ было легче вслдствіе сродства ихъ жизни съ человческою жизнью. Вотъ почему вс главныя формулы и пріемы органическихъ наукъ были найдены при изученіи животнаго царства, и отсюда уже перенесены и переносятся на царство растительное.
Въ животныхъ прямо открывалась возможность судить о большемъ или меньшемъ совершенств организмовъ, животное тмъ совершенне, чмъ ближе къ человку. Такимъ образомъ получалась восходящая линія, рядъ степеней, образуемый различными формами.
Точно также въ организмахъ животныхъ ясно обнаруживалась разница между частями боле существенными и мене существенными.
Органы непремнно разсматривались въ извстномъ подчиненіи и въ извстной связи, потому что всегда существовало хотя темное понятіе объ ихъ отправленіи, объ ихъ значеніи для цлаго организма. Такимъ образомъ на примръ отъ древности было ясно и извстно, что наружныя части животныхъ суть только служебныя, мене существенныя, а что главныя, господствующія части содержатся внутри. Аристотель считалъ главнымъ органомъ животныхъ — сердце. Линней, несмотря на почти совершенное отсутствіе въ его время сравнительной анатоміи, полагалъ однако же общимъ правиломъ, что раздленіе животныхъ должно основываться на ихъ внутреннемъ устройств: divisio naturalis animalium ab interna structurs indicatur. Сообразно съ тогдашнимъ состояніемъ физіологіи и сообразно съ механическимъ воззрніемъ на жизнь тогдашней философіи, онъ приписывалъ крови и кровообращенію огромное значеніе и потому раздлялъ животныхъ по крови и по устройству сердца. Въ послдующее время Кювье длилъ животныхъ уже но другому органу, который оказался самымъ существеннымъ, но нервной систем.
Замчательно и поучительно при этомъ то, что Аристотель не имлъ никакого понятія о кровеобращеніи и слдовательно о значеніи сердца. Поэтому, признавая сердце главнымъ органомъ, онъ слдовалъ только простой потребности — найти въ животномъ главную, существенную часть. Животное есть очевидно существо сосредоточенное, слдовательно гд-нибудь у него долженъ быть центръ, Аристотель назначилъ сердце по тому рзкому признаку, по которому и всякая народная физіологія приписываетъ этому органу центральное значеніе — по безпрерывному движенію. Важности мозга Аристотель и неподозрвалъ.
Линней уже зналъ кровеобращеніе. Но онъ не имлъ никакого понятія объ устройств кровеносной системы у низшихъ животныхъ, онъ не зналъ хорошенько даже устройства сердца у высшихъ животныхъ, и однакоже онъ ршился основать свое раздленіе на такомъ мало извстномъ признак. Очевидно это сдлано было вслдствіе той важности, которую онъ приписывалъ кровеобращенію.
Когда наконецъ оказалось, что наибольшая важность принадлежитъ органу, непоражающему насъ никакимъ движеніемъ, никакимъ вншнимъ проявленіемъ,— нервной систем, Кювье сталъ длить животныхъ по этому органу. Не нужно однакоже забывать, что отправленія нервной системы были для Кювье загадкою, точно также какъ он остаются загадкою и для насъ. Относительно кровеобращенія мы уже много знаемъ, значеніе различнаго устройства сердца, бывшее неизвстнымъ Линнею, намъ извстно. Но относительно нервной системы мы поможемъ этого сказать, значеніе ея различныхъ формъ — тайна. Одно мы знаемъ несомннно — что она есть дйствительно центральный органъ животныхъ, слдовательно различіе ея формъ должно имть главное значеніе, хотя какое — мы не знаемъ.
Вотъ нкоторыя указанія на т пути, которыми идутъ натуралисты. Очевидно, если-бы мы вздумали слдить за ними подробне’ то мы должны-бы были войти въ частности и приняться строить ихъ науку съ основанія. Поэтому скажемъ лучше въ общихъ словахъ о результат, котораго они достигли. При непрестанныхъ усиліяхъ, впадая во всякія ошибки и разнорчія, но постоянно сглаживая и исправляя Ихъ наблюденіемъ фактовъ, а главное — руководясь той проницательностію, которая дается всякой истинной страсти, они создали цлую систему особыхъ понятій, выражаемыхъ особыми словами и вполн годныхъ для своей цли, т. е. для пониманія природы. Эта система, безпрестанно совершенствующаяся и пополняющаяся, представляетъ удивительную гибкость и разнообразіе формъ, ни мало однако нетеряющихъ строгой опредленности. Возьмемъ напримръ формы дленія. Дленіе обыкновенно понимается механически, какъ простое раздробленіе на одинаковыя части, или какъ простое расположеніе предметовъ въ разные ящики, различающіеся только своимъ мстомъ. Натуралисты-же нашли для дленія разнообразнйшія формы, въ которыхъ различіе и отношеніе вещей выражается съ величайшею точностію. Два организма не разсматриваются просто какъ дв различныя вещи, которыя нужно положить въ два различные ящика, натуралисты опредляютъ, что одинъ изъ нихъ совершенне другого, что одинъ составляетъ зачаточную, или переходную, или выродившуюся, или параллельную, или викарную форму другого и т. д., и т. д.
Эти понятія, новыя понятія, несуществующія въ обыкновенномъ состав языка, мало по малу входятъ въ общее употребленіе и служатъ для боле яснаго пониманія, для боле правильнаго формулированія всякаго рода мыслей. Такъ, если кто приводитъ въ порядокъ какіе-бы ни было предметы, распредляетъ и классифицируетъ какіе-бы то ни было факты, то онъ не можетъ лучше похвалить и опредлить свой трудъ, какъ сказавши, что онъ. старается расположить предметы и факты по ихъ естественной систем. Если кто устраиваетъ какое-нибудь обширное и сложное дло, тотъ всего лучше выразитъ свои старанія сказавши, что онъ организуетъ дло. Точно также употребляются, какъ правильныя и ясныя формулы, множество другихъ словъ: разновидность, метаморфоза, типъ и его уклоненія, формы зачаточныя и зрлыя, и т. д. Вс эти понятія суть отвлеченія отъ явленій органической природы, въ наукахъ объ организмахъ они имютъ свое точное, наглядное приложеніе, они здсь воплощены въ безчисленныхъ примрахъ.
Чтобы понять всю важность этой системы особыхъ понятій, замтимъ, что главная ихъ нить, та идея, которая ихъ связываетъ, та метода, по которой они образуются, есть принципъ развитія, а содержаніе, которое развивается въ этой систем, которое воплощается во всхъ ея частностяхъ и развтвленіяхъ, есть ни что иное какъ содержаніе человческой жизни, какъ самъ человкъ въ полномъ объем его сущности. Развитіе есть главное понятіе наукъ объ организмахъ, вс органическія тла и явленія могутъ быть понимаемы не иначе, какъ различныя степени, формы, обстановки, уклоненія и т. д. въ развитіи нкоторой одинаковой сущности. Только такимъ образомъ органическая природа получаетъ единство и связь во всхъ частяхъ. Содержаніе-же, которое такимъ образомъ развивается, иметъ свое полное воплощеніе въ человк. Вс другіе организмы представляютъ только большую или меньшую частицу этого самаго содержанія. Безчисленныя формы организмовъ суть только видоизмненія, только разнообразныя варіаціи на одну и ту-же тему.
Такова цль, таково направленіе и настроеніе органическихъ наукъ, хотя он еще далеки отъ полнаго осуществленія этихъ своихъ стремленій. Тмъ не мене указать на эту цль мы можемъ съ полною увренностію, съ такою-же увренностію, съ какою нкогда Линней говорилъ, что естественная система есть и будетъ крайнею цлью Ботаники. Понятія, которыя образуются органическими науками, проясняются медленно, постепенно, но на какой-бы степени ясности мы ни нашли ихъ въ данное время, мы должны признать, что ихъ цль, тотъ видъ, къ которому стремится привести ихъ паука, есть полная ясность, совершенная прозрачность. Возьмемъ для примра понятіе млекопитающихъ, которое было установлено уже Линнеемъ. Линней могъ только весьма поверхностно знать признаки этого понятія, могъ только весьма слабо понимать связь между этими признаками. Онъ ничего не зналъ о кислород, объ источник животной теплоты, объ исторіи развитія и т. д. Мало по малу мы узнали, что устройство легкихъ, теплота крови, сила мышцъ, крпость и величина костей, а слдовательно и величина нервной системы,— что все это тсно связано между собою. Мы умножили и безпрестанно умножаемъ число признаковъ, свойственныхъ млекопитающимъ, мы чмъ дальше, тмъ больше открываемъ взаимную связь этихъ признаковъ, такимъ образомъ это понятіе становится для насъ все ясне и ясне. Полное-же его уясненіе совершится тогда, когда мы будемъ въ состояніи смотрть на млекопитающихъ какъ на извстную степень животной организаціи, которая, по самой сущности этой организаціи, могла явиться только въ этихъ, а не въ другихъ формахъ.
Такого рода уясненіе всей системы понятій, образуемыхъ органическими науками, составляетъ конечную цль этихъ наукъ, подобно тому какъ конечною цлью физики полагается механическое объясненіе всхъ разсматриваемыхъ ею явленій.
Вотъ главныя характеристическія черты той методы, которая господствуетъ въ естественныхъ наукахъ въ тсномъ смысл, т. е. въ наукахъ, занимающихся организмами и носящихъ скромное названіе описательныхъ или наблюдательныхъ. Безъ пониманія этой методы невозможно понять настоящаго достоинства этихъ наукъ въ какомъ-бы то ни было отношеніи. Между тмъ нельзя не сознаться, что эта метода весьма мало извстна, весьма рдко правильно понимается, и что сами натуралисты большею частью не приводятъ себ въ ясное сознаніе этой методы, составляющей душу ихъ работъ. Удивительнаго тутъ ничего нтъ, можно дйствовать въ наук весьма плодотворно и успшно, не отдавая себ яснаго отчота въ метод, точно также какъ можно обладать большою физическою силою и совершать большія физическія работы, не имя никакого понятія о физіологіи мускуловъ и костей. Въ математик почти вовсе нтъ вопроса о метод, къ чему въ самомъ дл спрашивать о ней, когда математикъ чувствуетъ себя на вполн твердой почв, когда его разсужденія имютъ сами по себ характеръ полной очевидности, совершенной убдительности? Нчто подобное случилось и съ естественными науками, и это обстоятельство скоре составляетъ хорошій признакъ, признакъ внутренней живучести методы, признакъ ея независимости отъ того, какъ ее понимаетъ тотъ или другой.
Между тмъ когда дло идетъ о значеніи предмета въ преподаваніи, объ образовательномъ вліяніи предмета, ясное понятіе о его метод необходимо. Въ этомъ отношеніи естественныя науки гораздо мене счастливы, чмъ математика и языки. Строгость математическихъ пріемовъ никмъ не подвергается сомннію, хотя руководящая нить этихъ пріемовъ обыкновенно вовсе не сознается, вовсе упускается изъ виду. Доказательства у насъ на лицо. Казалось-бы что можетъ быть строже, чмъ элементы Эвклида? Между тмъ покойный Остроградскій, задумавъ писать основанія геометріи, ршился перемнить методу, слдовательно нашолъ методу Эвклида недостаточнымъ. Многимъ это можетъ показаться страннымъ, именно потому, что имъ кром строгости казалось-бы больше ничего не нужно.
Точно также изученіе языка иметъ въ свою пользу основанія, ясныя съ перваго взгляда. Метода языка есть метода мысли, грамматика есть воплощонная логика, формы рчи изображаютъ собою формы мышленія.
Въ естественныхъ-же наукахъ, т. е. именно въ наукахъ органическихъ и описательныхъ, гораздо трудне усмотрть ихъ внутреннюю душу, ихъ существенную методу. Для этого нужно быть довольно тсно знакомымъ съ самыми науками. Поэтому до сихъ поръ здсь господствуютъ величайшія недоразумнія. А именно — одни вовсе не признаютъ въ этихъ наукахъ никакой методы, другіе-же воображаютъ, что въ нихъ господствуетъ, или по крайней мр должна господствовать та-же самая, метода, какъ въ наукахъ химическихъ и механическихъ,— метода мене трудная и глубокая, и потому легче понимаемая.
Для первыхъ естественныя науки кажутся просто собраніемъ фактовъ, наборомъ безчисленныхъ описаній. Понятно, что при такомъ взгляд эти науки теряютъ всякое достоинство, какъ знанія еще неосмысленныя, еще чуждыя настоящаго научнаго элемента. Дло выходитъ нисколько не лучше, если такимъ научнымъ элементомъ считаютъ здсь индукцію, именно разумя подъ индукціею подведеніе частныхъ случаевъ подъ общія понятія (См. статью г. Бекетова: О приложеніи индуктивнаго метода къ преподаванію естественной исторіи въ гимназіяхъ. Журн. Мин. Нар. Просв. 1863 декабрь). Метода естественной исторіи будто-бы состоитъ въ томъ, что по данному описанію учащійся можетъ узнавать предметы, подходящіе подъ описаніе. Я знаю напримръ признаки птицы вообще и потому, встртивъ какую-нибудь птицу, отыскиваю въ, пей эти признаки и длаю заключеніе: вотъ птица. Въ этомъ будто-бы заключается наведеніе, и будто-бы въ такомъ наведеніи состоитъ существенная метода естественной исторіи. Если такъ, то это равняется полному отсутствію всякой методы. Всякая метода состоитъ въ пріемахъ, посредствомъ которыхъ образуются понятія или находятся сужденія, употребленіе-же готовыхъ понятій и сужденій можетъ совершаться и часто совершается безъ всякаго пониманія той методы, по которой эти понятія образованы и эти сужденія найдены. Такъ можно длать вычисленія при помощи логаримическихъ таблицъ, не имя понятія о теоріи логаримовъ. Точно также можно очень хорошо опредлять животныхъ и растенія, нисколько не понимая сущности метода и научнаго значенія дла. Только при ясномъ пониманіи методы это опредленіе можетъ составить дйствительное упражненіе въ метод, поясненіе ея частными примрами.
Другіе, какъ я сказалъ, смшиваютъ естественно-историческую методу съ методой наукъ механическихъ и химическихъ, не полагая впрочемъ никакого различія и между этими науками, т. е. признавая и химическія явленія механическими. При такомъ взгляд органическія науки теряютъ свою самостоятельность, свое научное достоинство, и въ отношеніи къ общему образованію оказываются въ одно время и трудными и излишними. Он излишни, если научные пріемы ихъ т же, какъ въ физик и химіи, и он трудны, если для изученія ихъ необходимо прежде знать физику и химію. И то и другое одинаково несправедливо. Сведеніе органическихъ явленій на химическія и физическія есть обыкновенный пріемъ, по которому мы всегда стараемся свести высшее на низшее, разложить сложное на его элементы, многообразное на простое. Это анализъ, который не сознаетъ еще необходимости синтеза. Рано или поздно но почувствуется потребность вернуться назадъ и тогда окажется, что высшія явленія природы суть вмст и существеннйшія явленія, что въ нихъ-то и нужно искать ключа къ разгадк другихъ явленій. Еще недавно думали строить органическую химію по подобію неорганической, теперь-же оказалось, что нужно наоборотъ — неорганическую химію перестроить по подобію органической, что химическія явленія мертвыхъ тлъ составляютъ только частный случай химическихъ явленій, совершающихся въ организмахъ. Точно также можно надяться, что со временемъ не органическія науки разршатся въ физику и химію, а обратно — химія и физика будутъ преобразованы и оплодотворены органическими науками. Какъ-бы то ни было, въ настоящую минуту т и другія науки существуютъ отдльно, самостоятельно и слдовательно могутъ -быть самостоятельно изучаемы.

III.
УЧЕБНЫЙ ПРЕДМЕТЪ.

Естественныя науки какъ общеобразовательный предметъ. Ихъ элементарность, строгость, трудность, возможность полнаго усвоенія, возможность упражненій, отвлечонность.— Необходимость ихъ какъ наукъ объективныхъ.

Теперь мы уже можемъ видть, на сколько естественныя науки удовлетворяютъ требованіямъ, какія длаются относительно общеобразовательнаго предмета. Он имютъ или способны имть вс т свойства, какія мы считали нужными и важными въ предмет входящемъ въ общее образованіе, такъ что ихъ несомннно можно поставить наряду съ математикой и языками.
Прежде всего он въ высокой степени элементарны, т. е. въ нихъ научное дло начинается съ начала, съ научныхъ элементовъ. Поэтому он не требуютъ подготовки и вмст не допускаютъ искаженія. Для изученія физики нужна математическая подготовка, для изученія исторіи и географіи нужно весьма обширное развитіе понятій, напротивъ для геометріи не нужно никакой подготовки, ей ничего не нужно, кром представленія пространства. Такъ точно и естественныя науки начинаютъ съ простйшихъ формъ и представленій и только постепенно усложняютъ свои понятія. Другіе предметы длаются элементарными насильственно, ихъ нарочно приводятъ въ элементарный видъ, для естественныхъ наукъ, точно такъ какъ для геометріи, элементарный видъ есть ихъ естественный, натуральный видъ. Краткая исторія есть во всякомъ случа исторія сокращенная, исторія сжатая и скомканная для извстной надобности. Между тмъ даже таблицу животнаго царства, помщающуюся на одной страниц, уже нельзя назвать сокращеніемъ, форма таблицы здсь — натуральная, научная форма. Вотъ почему въ естественныхъ наукахъ почти вовсе нтъ различія между учебниками и учоными книгами, перевороты въ наук, совершонные Линнеемъ, Жюссье, Кювье, были совершены посредствомъ тхъ учебниковъ, которые они написали. Такъ естественно учебная форма совпадаетъ здсь съ строгою формою науки. И такъ естественныя науки вполн обладаютъ тмъ преимуществомъ, что могутъ войти въ общее образованіе не въ вид искаженномъ, упрощенномъ, такъ или иначе измненномъ, а въ настоящемъ научномъ своемъ вид. Учащіеся, занимаясь ими, будутъ питаться настоящею, здоровою умственною пищею, а не разжиженными и разсыропленными крохами науки.
Отсюда слдуетъ само собою, что естественныя науки суть предметъ строгій, т. е. способный къ отчотливому преподаванію. Въ исторіи или въ той наук, которая называется ‘русской словесностью’, никто не станетъ требовать отъ ученика вполн яснаго пониманія историческихъ событій или словесныхъ произведеній, неисполнимость требованія слишкомъ очевидна и потому допускаются всевозможныя снисхожденія, признаются законными всевозможныя степени пониманія, такъ какъ нтъ возможности достигнуть настоящей степени, т. е. полнаго пониманія. Совершенно другое дло въ геометріи или въ языкахъ, тутъ знаніе отъ незнанія отдляется рзко, тутъ есть возможность совершенно правильнаго пониманія, полнаго владнія предметомъ, и потому ошибки и промахи ясны, легко указываются, легко исправляются и ни въ какомъ случа не считаются законными и простительными. Совершенно тоже и въ естественныхъ паукахъ. Одно изъ двухъ — ученикъ или съумлъ опредлить данный органъ, данный организмъ, или не съумлъ, онъ нашолъ его мсто и названіе, или-же не нашолъ и поставилъ на чужое мсто, назвалъ чужимъ именемъ. Никакая неопредленность невозможна.
Если-же такъ, то отсюда слдуетъ дале, что естественныя науки суть предметъ трудный, не мене трудный, чмъ математика и языки. Другіе предметы легче именно потому, что допускаютъ всякаго рода поверхность пониманія и изложенія. Поэтому ими можно бываетъ иногда овладть вдругъ, въ короткое время, въ нихъ многое можно взять одною памятью, схватывая слова и выраженія и упуская внутренній смыслъ. Естественныя науки не поддаются поверхностному изученію и потому берутъ много времени, въ нихъ, нужно идти шагъ за шагомъ и нужно отдавать себ отчотъ въ каждой подробности. Многіе ставятъ въ упрекъ естественной исторіи эту видимую безсвязность подробностей, эти безчисленные термины и подраздленія, такой упрекъ всего лучше показываетъ, какъ мало доступенъ смыслъ этой науки для поверхностнаго взгляда. Такъ люди незнакомые съ математикой смются надъ алгебрическими знаками и формулами, что ясно для знающаго, то часто кажется безсмысленнымъ и страннымъ для незнающаго.
Дале — не смотря на свою трудность или скоре именно по своей трудности, естественныя науки представляютъ предметъ, которому можно научиться, который возможно въ школ усвоить себ въ значительной степени. Такъ точно можно научиться языку или геометріи, между тмъ какъ нельзя въ томъ-же самомъ смысл слова научиться исторіи, или географіи, или русской словесности. Настоящее, зрлое пониманіе такой науки, какъ напримръ исторія, въ школ не можетъ быть достигнуто. Между тмъ естественную исторію можно узнать столь-же ясно, глубоко, опредленно, можно понимать ее столь-же отчотливо, какъ мы понимаемъ геометрическія теоремы. Настоящій учебный предметъ тмъ и отличается, что въ немъ можно достигнуть настоящаго изученія. Такъ, обучая языку, мы можемъ добиваться полнаго владнія этимъ языкомъ, возможности читать и говорить на немъ. Подобное обладаніе предметомъ возможно и въ естественныхъ наукахъ. Можно научиться этому языку природы и достигнуть возможности читать ея произведенія.
Такимъ образомъ мы приходимъ наконецъ къ тому, что, какъ всякій настоящій учебный предметъ, естественныя науки не только допускаютъ упражненія, но даже непремнно ихъ требуютъ. Упражненія составляютъ необходимое слдствіе полнаго усвоенія предмета, ими усвоеніе укрпляется, развивается и повряется. Въ естественныхъ наукахъ упражненія такъ-же возможный необходимы, какъ въ языкахъ и математик. Учащійся можетъ и долженъ самъ собирать животныхъ и растенія, самъ наблюдать и сравнивать, самъ длать ихъ анализъ или анатомію, самъ находить ихъ мсто въ систем. Какая разница напримръ съ исторіею, въ которой ученикъ ничего самъ не длаетъ, а только пассивно воспринимаетъ слова учителя!
Ко всмъ этимъ условіямъ, по которымъ естественныя науки ставятся вполн въ разрядъ предметовъ учебныхъ, общеобразовательныхъ, нужно прибавить еще одно обстоятельство, обыкновенно упускаемое изъ виду. Именно — естественныя науки, подобно математик и языкамъ, суть предметъ отвлечонный, далекій отъ жизни, отъ практическихъ житейскихъ отношеній. Поэтому изучать ихъ удобно именно тогда, когда человкъ, какъ обыкновенно говорятъ, еще только готовится къ жизни, а правильне сказать — живетъ преимущественно отвлечонной, умственной жизнью. Для взрослаго человка математика кажется сухою, изученіе спряженій и склоненій — несносною работою, точно такъ-же для него будутъ скучны безчисленныя подробности естественныхъ наукъ. Для ума-же только что пробуждающагося все это можетъ имть весьма живой интересъ, даже именно по своему элементарному характеру. Что касается до естественной исторіи, то извстно, что при хорошемъ преподаваніи она увлекаетъ дтей необыкновенно, что ей предаются со страстью.
Совершенно обратно должно сказать о другихъ предметахъ. Изучать исторію, географію, словесность, вообще все то, что касается формъ человческой жизни, несравненно удобне и интересне въ то время, когда человкъ уже развился, уже самъ вступилъ въ нкоторыя практическія отношенія къ жизни. Для мальчика-же вс эти предметы могутъ имть не настоящій полный интересъ, а только интересъ умаленный и въ извстной степени извращонный. Кто не изучалъ и не обдумывалъ исторіи уже въ зрлыя лта, въ возрастъ сложившихся понятій, тотъ едва ли что-нибудь понимаетъ въ исторіи. Обратно, кто не изучалъ математики, языковъ, естественныхъ наукъ въ школьномъ возраст, для того будетъ необыкновенно трудно усвоить себ эти предметы въ зрлыя лта.
До сихъ поръ мы доказывали только то, что естественныя науки совершенно годны для общаго образованія, прибавимъ къ этому наконецъ, что ихъ никакъ нельзя считать лишними, что неправильно было-бы, если-бы мы вздумали ограничиться языками и математикой. Міръ человка, какъ извстно, двоякій: внутренній и вншній. Упражненіе въ языкахъ есть упражненіе въ формахъ, внутренняго міра. Математика конечно занимается формами вншняго міра, но т формы, которыми она занимается, суть наиболе субъективныя, суть столько-же формы нашего пониманія, какъ и формы вещей. И такъ необходимо ввести еще науки, предметомъ которыхъ былъ бы дйствительно вншній міръ, которыя-бы занимались вншнимъ созерцаніемъ и отъ такого созерцанія исходили.
Механика, физика, астрономія не могутъ удовлетворять этому требованію, потому что он вполн подчинены математик, подводятъ свои явленія подъ математическія формы. Слдовательно для всесторонняго умственнаго развитія нужно обратиться къ наукамъ естественнымъ въ тсномъ смысл слова, т. е. къ наукамъ по преимуществу органическимъ. Здсь господствуетъ полная объективность, и учащійся научится видть природу въ ея настоящемъ свт, то есть не какъ голый и грубый механизмъ (пониманіе, основанное на субъективномъ построеніи природы), а какъ сферу явленій, исполненныхъ жизни и глубокой самостоятельности.

IV.
ПОЛОЖЕНІЕ ДЛА.

Молчаніе нашихъ натуралистовъ.— Опасеніе верхоглядства.— Несовершенство естественныхъ наукъ.— Затрудненія, вытекающія изъ ихъ объективности.— Заключеніе изъ этихъ затрудненій въ ихъ пользу.

Вотъ краткая характеристика естественныхъ наукъ какъ общеобразовательнаго предмета. Точка зрнія, съ которой я смотрлъ на дло, есть по моему крайнему разумнію — единственно врная точка. Какъ-бы она ни казалась странною,— однимъ слишкомъ новою, другимъ вроятно слишкомъ старою,— я убжденъ, что только съ нея одной можно какъ слдуетъ понять и ршить вопросъ.
По случаю преобразованія нашихъ гимназій у насъ въ литератур давно уже ведется споръ о значеніи естественныхъ наукъ въ общемъ образованіи. Къ сожалнію, за исключеніемъ г. Бекетова, наши натуралисты не принимали никакого участія въ этомъ спор, такъ что и защитники естественныхъ наукъ и ихъ противники были люди совершенно незнакомые съ тмъ предметомъ, о которомъ спорили. Отъ этого произошло, что споръ шолъ не о настоящемъ дл, а о какомъ-то фантастическомъ предмет, который спорящіе создали въ своемъ воображеніи и подставили на мсто настоящаго предмета. Хотя и нельзя согласиться со взглядомъ г. Бекетова, но нельзя не видть, что онъ одинъ по крайней мр говорилъ о томъ, о чомъ слдуетъ, разсуждалъ о настоящихъ естественныхъ наукахъ, а не о фантастическихъ, и правильно указалъ на т упражненія, которыя возможны и необходимы при преподаваніи естественной исторіи.
Для другихъ сторонниковъ естественныя науки были исполнены какихъ-то чудесъ, въ которыхъ они не умли дать себ хорошенько отчота. Имъ мечтались какія-то очень легкія и быстрыя проницанія въ таинства природы, они толковали и о новомъ міросозерцаніи, и о жизни цлой природы излагаемой въ общей картин, и о новой гуманности и т. д. Общій характеръ этихъ толковъ состоялъ въ томъ, что естественнымъ наукамъ приписывалась какая-то небывалая стройность и законченность, длалось-же это именно потому, что упускались изъ виду трудность и сложность ихъ настоящей задачи, а слдовательно не было и мысли о тхъ дйствительныхъ научныхъ пріемахъ, посредствомъ которыхъ он овладваютъ своею задачею.
Противники говорили совершенно въ томъ-же дух какъ и защитники. Они видли въ естественныхъ наукахъ или одно грубое скопленіе фактовъ, чуждое научнаго элемента, или-же какую-то общую теорію, доступную въ настоящемъ ея смысл только умамъ развитымъ и хорошо приготовленнымъ. Изъ этого слдовало, что преподаваніе естественныхъ наукъ или ничтожно въ образовательномъ отношенія, или-же — недоступно. Поэтому безпрестанно слышались рчи о какомъ-то верхоглядств&#1123,, которое будто-бы пораждается естественными науками, подобно тому какъ фразерство и верхоглядство часто порождаются преподаваніемъ исторіи, словесности, и вообще предметовъ, несоотвтствующихъ умственнымъ силамъ учащихся. Все это можно сказать только о фантастическихъ, а никакъ не о дйствительныхъ естественныхъ наукахъ, упрекъ въ верхоглядств будетъ совершенно справедливъ, если его отнести къ нашимъ защитникамъ естествознанія, а не къ тому вліянію, которое оно дйствительно производитъ на учащихся. Преподаваніе естественныхъ наукъ представляетъ трудное и постепенное введеніе учащихся въ цлый міръ особыхъ понятій, въ этихъ наукахъ нтъ никакихъ предвзятыхъ теорій (какъ напримръ въ физик), напротивъ — вс ихъ пріемы ведутъ къ возможному расширенію взгляда, къ большей и большей гибкости категорій.
Единственное возраженіе, которое можно сдлать противъ введенія естественныхъ наукъ въ общее образованіе состоятъ конечно въ томъ, что эти науки еще не достигли той полной оконченности и строгой обработки, какую имютъ напримръ элементарная геометрія или грамматика, положимъ, латинскаго языка. Нельзя не видть, что въ естественныхъ наукахъ многое еще только установляется, еще не успло вполн установиться и принять строгую форму. Чтобы убдиться въ этомъ стоитъ вспомнить недавнее появленіе теоріи Дарвина {Приведу здсь въ примчаніи краткое сужденіе о теоріи Дарвина, высказанное мною въ другой стать:
Въ послдніе годы въ ученіи объ организмахъ, то есть о животныхъ и растеніяхъ, совершился великій переворотъ. Этотъ переворотъ произвела книга Дарвина о происхожденіи видовъ. Она кореннымъ образомъ измнила самыя главныя, самыя существенныя понятія, которыхъ до сихъ поръ держались относительно организмовъ. Чтобы получить нкоторое понятіе о важности этого переворота, припомнимъ тотъ взглядъ на вещи, то міросозерцаніе, которое крпко стояло въ прежнее время и отъ котораго мы конечно не вполн освободились и до сихъ поръ. Предполагалось, что вс вещи имютъ опредленныя, неизмнныя свойства, что эти свойства нераздльны съ ихъ сущностью и принадлежатъ имъ отъ вка. На міръ смотрли какъ на совокупность такихъ вещей, на жизнь и на исторію, какъ на случайное столкновеніе этихъ вчныхъ свойствъ и неизмнныхъ вещей, такъ что въ сущности жизнь не была нарастаніемъ новаго, и въ исторіи не происходило никакихъ существенныхъ перемнъ. Этотъ взглядъ, очевидно метафизическій и имющій глубокіе источники въ дух человка, былъ цликомъ перенесенъ и на организмы. Каждая форма растеній и животныхъ, ясно отличающаяся отъ другихъ формъ, была признаваема за особый видъ, которому отъ созданія принадлежатъ вс его свойства и особенности. Виды почитались неизмнными, т. е. неизмнно обладающими извстными свойствами, какъ принадлежащими къ ихъ сущности. Натуралисты заботились о томъ, чтобы различить, наименовать и перечислить вс виды, а видовъ, говорилъ Линней, столько, сколько ихъ въ начал создалъ Богъ.
Къ такому взгляду неподвижныхъ, неизмнныхъ сущностей такъ или иначе постоянно возвращается человческій умъ. Но прежде онъ былъ строго и послдовательно примненъ ко всему, о чемъ мыслилъ человкъ. Самое познаніе считалось ничмъ инымъ, какъ постепеннымъ открытіемъ неизмнныхъ, вковчныхъ сокровищъ истины. Новыя открытія только численно умножали умственныя познанія, но ни въ чомъ существенно не измняли дла. Мало-помалу однакоже въ незыблемой почв, на которую люди такъ крпко опирались, стало замтно колебаніе. Велико должно было быть удивленіе тхъ, кто первый это замтилъ. Все, что считалось неподвижнымъ и несомнннымъ, поколебалось и двинулось, земля стала обращаться около солнца, величайшіе авторитеты были разбиты въ прахъ, вковыя отношенія и связи нарушились, наконецъ самая мысль измнила свои пріемы и стала дйствовать иначе: человчество живо почувствовало, что въ немъ совершается исторія, что въ мір происходятъ не одн случайныя и видимыя, а существенныя перемны.
Съ тхъ поръ постепенно все больше и больше распространяется новое міросозерцаніе. Неизмнныя сущности и ихъ необходимыя свойства все дальше и дальше отодвигаются на задній планъ. Постепенно проникаетъ всюду убжденіе, что все измняется и что постоянны не сущности, а законы ихъ измненія. Вра въ прогресъ, въ развитіе, въ усовершенствованіе заступила мсто вры въ неизмнныя сущности и вчныя истины. Послдній успхъ этого взгляда, послднюю его побду мы видимъ въ книг Дарвина. Эта книга опровергаетъ такъ называемое постоянство видовъ, догматъ, которой упорно защищали до сихъ поръ вс признанные натуралисты. Они думали, что каждый видъ животныхъ и растеній явился первоначально со всми своими ныншними свойствами, что при размноженіи происходитъ только повтореніе тхъ формъ, которыя размножаются, и слдовательно самыя формы остаются неизмнными. Каждое растеніе, каждое животное производитъ себ&#1123, подобныхъ и слдовательно виды не происходятъ, но существуютъ искони.
Весьма замчательно, что такой метафизическій взглядъ на постоянство вещей всего дольше и крпче держался въ естественныхъ наукахъ. Были правда попытки поколебать его, но натуралисты смотрли на нихъ съ большимъ презрніемъ. Большею частью эти попытки принадлежали такъ называемымъ натур-философамъ, т. е. людямъ, въ мнніяхъ которыхъ натуралисты ничего не видли кром бредней. Если-же постоянство видовъ отвергалось и нкоторыми настоящими натуралистами, напримръ Ламаркомъ. Стефаномъ Жоффруа Сентъ-Илеромъ, то это было въ глазахъ учоныхъ пятномъ на памяти этихъ людей, какъ гипотеза слишкомъ смлая, какъ игра воображенія, недостойная науки. Самъ Дарвинъ, хотя давно знаменитъ превосходными работами, хотя выступилъ съ полною твердостью и увренностью, однакоже прежде, чмъ заявить свое мнніе, двадцать лтъ накоплялъ матерьялы и размышленія.
Нельзя оправдывать въ этомъ случа натуралистовъ тмъ, что они близко держались фактовъ, — фактовъ, доказывающихъ постоянство вещей, нтъ я быть не можетъ. Сколько-бы времени мы ни наблюдали вещи, мы не можемъ ручаться, что они не измнялись до нашихъ наблюденій, и что они не измнятся посл нихъ. Неизмнности открыть нельзя, открыть измненіе возможно.
Въ своей книг Дарвинъ скопилъ множество фактовъ, показывающихъ измнчивость видовъ. Со временемъ мы надемся больше поговорить объ этомъ предмет, теперь-же ограничимся одними результатами. Дарвинъ нашолъ, что виды переходятъ одинъ въ другой, что они постепенно вырождаются изъ одной формы въ другую. Такимъ образомъ изъ смянъ одного и того-же растенія, въ различныхъ мстностяхъ, при различныхъ обстоятельствахъ можетъ въ длинной смн поколній произойти нсколько различныхъ растеній. Различные виды животныхъ и растеній происходили постепенно вслдствіе такого распаденія одной формы на нсколько новыхъ. Организмы никогда не производятъ себ подобныхъ въ точномъ смысл слова: дти всегда отличаются отъ родителей и также не вполн сходны между собою. Отъ постепеннаго накопленія этихъ различій въ длинныхъ рядахъ поколній и произошло все разнообразіе животнаго и растительнаго царства.
Вотъ великій переворотъ, который заключаетъ въ себ книга Дарвина. Но открытіе его состоитъ собственно не въ этомъ. Мнніе о перерожденіи видовъ было неразъ высказываемо и подкрпляемо фактами и до него. Оно получаетъ полный всъ у Дарвина только потому, что ему удалось найти черты одного изъ тхъ закопавъ, по которымъ совершается измненіе видовъ. Законъ, который имъ найденъ, названъ имъ закономъ естественнаго избранія или жизненной конкуррепціи. Онъ состоитъ въ слдующемъ:
‘Между всми органическими существами, разсянными на поверхности земного шара, существуетъ конкурреиція, неизбжно проистекающая изъ ихъ размноженія въ геометрической прогрессіи: это законъ Мальтуса въ приложеніи ко всему животному и растительному царству. Такъ какъ раждается гораздо больше недлимыхъ, чмъ сколько можетъ жить, и такъ какъ вслдствіе этого между ними постоянно возобновляется борьба за средства существованія, то отсюда слдуетъ, что если какое-нибудь существо отличается отъ другихъ хотя-бы весьма незначительно, но такъ, что это отличіе выгодно для него лично, то при сложныхъ и часто измнчивыхъ условіяхъ жизни такое существо иметъ больше возможности пережить другія и такимъ образомъ будетъ естественнымъ образомъ избрано или предпочтено другимъ. За тмъ по всесильнымъ законамъ наслдства, всякая избранная разновидность получаетъ стремленіе передавать размноженіемъ свою новую видоизмненную форму’.
Вотъ законъ Дарвина, который мы передали его собственными словами. Въ этомъ естественномъ избраніи, по его изслдованіямъ, заключается главный, если и не исключительный способъ послдовательныхъ измненій организмовъ. Смыслъ и важность этого прекраснаго закона требовали-бы многихъ поясненій. Замтимъ только вообще, что въ силу этого закона измненіе организмовъ, перерожденіе и распаденіе видовъ зависитъ не отъ чего-либо посторонняго, а отъ самихъ-же организмовъ. Организмы сильно размножаются, они получаютъ иногда боле выгодное устройство, они борятся между собою за средства существованія,— вотъ три условія, отъ которыхъ зависитъ постепенное перерожденіе видовъ путемъ естественнаго избранія. Совершенно ясно, что законы развитія организмовъ далеко этимъ не исчерпаны, хотя Дарвинъ кажется не замчаетъ недостаточности своего закона, тмъ не мене ему принадлежитъ великая заслуга перваго указанія на внутренній законъ развитія организмовъ. Вс органическія существа составляютъ у него единую область и развиваются внутреннимъ взаимодйствіемъ, вслдствіе размноженія, усовершенствованія и борьбы. Процессъ этого внутренняго развитія конечно очень сложенъ и не такъ еще скоро намъ будетъ ясенъ, но т черты, которыя указалъ въ немъ Дарвинъ, безъ сомннія, совершенно точны и врны.
}. Конечно эта теорія не представляетъ переворота въ метод, не становятся въ противорчіе съ прежними пріемами науки, напротивъ она составляетъ ихъ правильное и неизбжное послдствіе. Но очевидно также, что Дарвинова теорія еще не уложилась въ строго-научныя формы, что она еще носитъ на себ печать борьбы съ гипотезами,— имвшими ходъ до нея, и сама является подъ покровомъ новыхъ, хотя противоположныхъ гипотезъ.
Кром того, какъ предметъ новый для элементарнаго преподаванія, естественныя науки еще не имютъ окончательной, вполн твердой учебной обработки, т. е. правильнаго и стройнаго сведенія въ одно цлое даже того, что уже прочно установилось и близко къ строгимъ формамъ. Наибольшаго совершенства въ этомъ отношеніи достигла систематика отдльныхъ организмовъ, разсматриваемыхъ отвлечонно, то есть описательная зоологія и описательная ботаника. Другія части представляютъ еще нкоторую шаткость въ изложеніи, шаткость, которая впрочемъ, какъ обыкновенно бываетъ съ новыми предметами, далеко не означаетъ шаткости самого научнаго содержанія.
Такимъ образомъ преподаваніе естественныхъ наукъ гораздо трудне, чмъ преподаваніе другихъ, боле установившихся предметовъ. Для того, чтобы оно вполн достигло своей цли, преподаватель долженъ владть наукою нсколько боле, чмъ мы обыкновенно привыкли требовать отъ преподавателя общеобразовательныхъ заведеній. Прибавимъ къ этому, что естественныя науки вообще весьма обширны, весьма сложны, а между тмъ извстная полнота знанія въ нихъ необходима для того, кто учитъ. Поэтому нельзя согласиться съ мнніемъ тхъ, которые въ нашемъ спор утверждали, что учителей-филологовъ у насъ найти трудно, тогда какъ учителей-натуралистовъ будто-бы найти легко. Хорошіе натуралисты, вполн годные для преподаванія естественныхъ наукъ, у насъ большая рдкость, и виною въ этомъ конечно большое несовершенство нашего университетскаго преподаванія.
Все это совершенно справедливо и однакоже составляетъ не боле, какъ трудности сопровождающія начало всякаго дла. Если мы вспомнимъ, какъ быстры успхи естественныхъ наукъ, съ какою удивительною скоростію они развиваются, то мы убдимся, что находимся на порог времени, когда эти науки будутъ имть вполн строгую, ясную, отчотливую форму. Съ каждымъ днемъ ихъ научная форма твердетъ и уясняется, вмст съ этимъ изученіе и преподованіе ихъ становится легче и легче, и скоро не останется и тни тхъ сомнній и недоразумній, которыя существуютъ въ отношеніи къ этимъ наукамъ.
Есть еще одинъ разрядъ возраженій противъ естественныхъ наукъ, который нельзя упустить изъ виду, такъ какъ онъ прекрасно характеризуетъ дло. Говорятъ, что естественныя науки неудобны для школьнаго изученія, потому что требуютъ особыхъ средствъ и условій, для нихъ нужны собранія естественныхъ предметовъ, гербаріи, коллекціи чучелъ, скелетовъ, наскомыхъ, кром того анатомированіе, хотя-бы и въ очень простомъ вид, есть дло мшкотное, хлопотливое, наконецъ изученіе естественныхъ наукъ всего удобне лтомъ, а наши учебные курсы бываютъ зимою.
И это совершенно справедливо, другіе предметы дйствительно несравненно удобне для школьнаго изученія. Напримръ для изученія языка нужна только грамматика, лексиконъ и книга, написанная на этомъ язык. Для изученія математики нужно и того меньше: достаточно руководства и грифельной доски. Но спрашивается, гд-же причина такой разницы между этими предметами и естественными науками? Совершенно ясно, что причина, почему языки и математика такъ удобны для изученія, состоитъ въ томъ, что это предметы субъективные, предметы, углубляясь въ которые человкъ обращается внутрь себя, а не къ вншнему міру. Понятно, что изучать такіе предметы возможно сидя на одномъ мст и даже для большаго удобства по временамъ закрывая глаза или затыкая уши. Естественныя же науки потому и не могутъ быть изучаемы подобнымъ образомъ, что имютъ характеръ объективности. Предметы ихъ изученія суть вншніе предметы, слдовательно многообразны, сложны, обширны, разбросаны въ пространств и разстянуты во времени. Поэтому изученіе ихъ требуетъ не сиднья, а ходьбы, движенія въ пространств, точно также оно не можетъ совершаться во всякое время, а должно приспособляться къ временамъ явленій. Изъ всего этого конечно правильне вывести заключеніе въ пользу естественныхъ наукъ, чмъ противъ нихъ. Он выводятъ человка изъ его внутренняго міра и обращаютъ его къ вншнему міру, — такъ это и должно быть, въ этомъ и заключается ихъ значеніе. Сказать, что естественныя науки неудобны для изученія, значитъ пожалть, что растенія не растутъ вс въ одной куч и цвтутъ не зимою, а лтомъ. Въ нашихъ печальныхъ странахъ субъективность развивается весьма сильно, мертвый сонъ природы, который называется зимою, загоняетъ насъ внутрь насъ самихъ, и мы привыкли среди этого сна и безмолвія и жить, и дйствовать, и учиться. Понятно, что естественныя науки должны нарушить такой порядокъ длъ и связанныя съ нимъ привычки. За то он нарушатъ и наше исключительно субъективное настроеніе, он уравновсятъ его своимъ вліяніемъ и такимъ образомъ будутъ способствовать боле полному и гармоническому развитію душевныхъ силъ.
Если посмотрть на дло съ этой стороны, если при томъ вспомнить, что на естественныхъ наукахъ явнымъ образомъ лежитъ печать новаго духа, что въ нихъ выражается новая черта умственной жизни человчества, то нельзя будетъ не желать, чтобы он вошли, какъ новый элементъ, въ общее образованіе.
1864 г. 26 Авг.
Страхов Николай Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Жители планет, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  2. Крымские впечатления, Страхов Николай Николаевич, Год: 1880
  3. Вздох на гробе Карамзина, Страхов Николай Николаевич, Год: 1870
  4. Хроника естественно-научных открытий, Якоби Павел Иванович, Год: 1867
  5. Безобразный поступок ‘Века’, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  6. Роковой вопрос, Страхов Николай Николаевич, Год: 1863
  7. Письма о нигилизме, Страхов Николай Николаевич, Год: 1881
  8. Ход и характер современного естествознания, Страхов Николай Николаевич, Год: 1892
Электронная библиотека