Нкоторые писатели хотли доказывать, что человкъ иметъ совершенно физическую натуру. Они старались всми способностями и знаніями своими утвердить сію пагубную и чудовищную систему. По мннію ихъ, дйствія разума и воли должно смшивать съ прочими жизненными движеніями, нравственныя начала должно относить къ физическимъ и сливать оныя вмст. И такъ одн нервы наши чувствуютъ, он заключаютъ въ себ начало всхъ разумныхъ способностей и душевныхъ дйствій, все, что ни подлежитъ нашимъ чувствамъ, не существуетъ, а иначе не льзя ничего изъяснить судомъ здраваго разума. Труды ума, подобно трудамъ тла, суть слдствіе извстныхъ органическихъ дйствій. Особенно же внутреннія части желудка способствуютъ образованію мыслей.
Вотъ ученіе, которое растолковать трудно. Впрочемъ сіи писатели выдаютъ его не только за справедливое, но и весьма полезное для щастія людей, для успховъ добродтели и нравственности. И та, и другая, по словамъ ихъ, не могутъ имть лучшаго основанія. Такимъ-то образомъ сіи учители лишаютъ насъ подпоры Религіи, которую представляютъ въ вид фанатизма, суеврья, притворства.
Но я бы желалъ спросить ихъ, въ самомъ ли дл врятъ они по чувству сердца своего, что ученіе о матеріализм способствуетъ щастію людей, успхамъ добродтели и нравственности? — Щастію людей!.. Ахъ! вопросите сихъ страдальцевъ, которые лишены всхъ пріятностей жизни, всхъ даровъ природы и фортуны — которые влачатъ дни свои въ горести и мук, или на одр болзни, вопросите сего невиннаго человка, несправедливо осужденнаго, злобно обманутаго, поверженнаго въ темницу, влекомаго на мсто казни (и вы знаете, буйные мудрователи! что ciи примры не рдки, они будутъ тмъ боле обыкновенны, чмъ боле ваше ученіе будетъ разпространяться повсемстно): вопросите сіи ненастныя жертвы, находятъ ли он среди толикихъ зол и бдствій утшеніе въ созерцаніи сего вчнаго покоя, который посылаетъПрирода всмъ существамъ, какъ тихую ночь посл дневной бури?—
Жестокіе мудрецы! оставьте имъ въ утшеніе надежду пережить столь болзненное существованіе, оставьте имъ созерцаніе лучшаго бытія и вчной правоты, которая не учинитъ столь неравнаго и слпаго раздла добра и зла. Вы, пользуясь всми наслажденіями, всми утхами жизни, устремляйте къ систем вашей, естьли хотите, вс желанія свои, ограничивайте ею вс надежды свои, но, безразсудные, для собственной же пользы, для прочности удовольствіи своихъ, не разпространяйте пагубнаго ученія вашего! Какъ заставите вы несчастнаго, живущаго только для лишеніи, какъ заставите его всми убжденіями своими смотрть равнодушно на ваше щастіе и не покушаться оное у васъ похитить? Напрасно будете говорить ему об утвержденномъ порядк, о благ общества и каждаго члена, обществу принадлежащаго, ваши умствованія покажутся ему весьма подозрительными и пристрастными. Он увидитъ въ нихъ одни софизмы, и, можетъ статься, онъ будетъ часто правъ, ибо безъ помощи Религіи одними софизмами доказывать можно, что польза каждаго человка требуетъ, лучше влачишь нещастную долю, чмъ низпровергнуть безнаказанно законы суровой добродтели, что собственная польза каждаго заставляетъ пожертвовать своимъ благополучіемъ, жизнію, а иногда и добрымъ именемъ безразсудному неимющему побудительныхъ причинъ уваженія въ правиламъ строгой честности. Нтъ, одинъ глупецъ можетъ такъ мыслить и дйствовать. Справедливо говоритъ Pуcco: въ систем матеріализма одинъ злой разсуждаетъ здраво, а доброй безумствуетъ.
Весьма извстно уже, что сіе ученіе не можетъ способствовать ни благу каждаго человка, ни успхамъ нравственности и добродтели. Мы имемъ въ доказательство сего свтъ разума и мнніе великихъ Философовъ, древнихъ и ноншнихъ, которые полагаютъ другое основаніе щастію добродтели и нравственности безсмертіе. Пусть ложные мудрецы для важности системы своей приводятъ въ свидтельство нкоторыхъ древнихъ софистовъ, но что значатъ Демокритъ, Епикуръ и нкоторые другіе, мннія коихъ извстны намъ только въ темныхъ отрывкахъ, или въ преданіяхъ еще боле темныхъ, предъ Сократомъ, Платономъ, Цицерономъ, Маркомъ-Авреліемъ? что значатъ Гельвецій, Кондорсетъ и еще нкоторые другіе предъ Малебраншемъ, Невтономъ?—
И какими нелпыми системами хотятъ заглушить въ насъ чувство, внушенное разумомъ, утвержденное великими числомъ великихъ мужей? — Какъ? человкъ ничто другое, какъ матерія? Мы имемъ началомъ разумныхъ способностей и моральныхъ дйствій одну какую-то физическую чувственность? одни нервы наши чувствуютъ?— Но кто сравниваетъ ихъ чувствованія? кто разбираетъ оныхъ отношенія? отъ какого образа или движенія раждается мысль и умозаключеніе? какое органическое движеніе даетъ намъ волю, свободу?— Высокопарные безумцы! ваши горны, плавильные сосуды и кубы являли ли когда нибудь въ мозгу элементы идей нашихъ?— Нтъ! я никогда не поврю, чтобы мысль, сей даръ небесный, сей лучь Божества, образовалась во внутренности нашего чрева!