Время на прочтение: 7 минут(ы)
Вяземский П. А. О литературных мистификациях, по случаю напечатанного в 5-й книжке ‘Вестника Европы’ второго и подложного разговора между Классиком и Издателем ‘Бахчисарайского фонтана’ // Пушкин в прижизненной критике, 1820-1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук, Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 162-164.
http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-162-.htm
О литературных мистификациях, по случаю напечатанного в 5-й книжке ‘Вестника Европы’ второго и подложного разговора между Классиком и Издателем ‘Бахчисарайского фонтана’
С некоторого времени мистификации вошли в моду в кругу нашей литературы, и бедные читатели, сущие жертвы авторских проказ, не знают, кому и чему верить. Созии1 расплодились! Г-н Н. Д.*, прославившийся на поприще театральной критики готовностию говорить о драматическом искусстве и который между тем в ожидании вдохновения, следуя пословице, просидел на посуле как на стуле, или, правильнее, на креслах театральных, напоминающих нам на этот раз усыпительную силу кресел Французской Академии** 2, брался несколько раз быть Созием Жофруа, но не собрался с силами, там Аристотелид затейливо разыграл роль Н. Д. Но Н. Д. вступился за лицо свое и с аттическим остроумием3, ему свойственным, обличил дерзновенного Созия, но в слепоте гнева не распознал его и ввел читателей в обман, принеся на жертву негодованию своему невинного вместо виноватого4. Зрителями ожидается еще развязка этой шутки, как вдруг ‘Вестник Европы’, также порядочный мистификатор в своем роде, выводит на сцену новую мистификацию, нарядив кого-то в Издатели ‘Бахчисарайского фонтана’ и пустив его в разговор с Классиком, себе споручным.
За обязанность поставляю вывести из заблуждения легковерных читателей, удостоверив их, что я, нижеподписавшийся, законный и единственный Издатель ‘Бахчисарайского фонтана’, не имел никогда разговора, подобного напечатанному в 5-й книжке ‘Вестника Европы’, и отроду иметь не мог, да и впредь иметь не могу, потому что я свойства нетерпеливого.
Признаюсь откровенно, что с первых приемов мнимого моего собеседника поворотился бы я к нему спиною, оставя дальнейшие возражения, ибо не умею выносить хладнокровно пустословия, в особенности же того, которое даже и не облечено в вежливость общежительной образованности.
Для большего удостоверения в подлоге того разговора замечу, что классиков, каковы Классик моего предисловия и Классик ‘Вестника Европы’, везде много, что классик — имя нарицательное, что не определено у меня, с которым из них входил я в речь, но что Издатель ‘Бахчисарайского фонтана’ есть лицо определенное, и, следовательно, в отношении к нему не может быть недогадки. Впрочем, если захотеть, то можно бы легко и к лицу без образа ‘Вестника Европы’ применить черты знакомые. Оное классическое лицо укоряет меня в молодости: это давняя замашка! Уже не в первый раз, за недостатком лучших возражений, называли своих противников недоучившимися студентами, детьми, незадолго пред сим вышедшими из-под ферулы5. Что ни говори, а подобные упреки живо отзываются бессильною злобою и желчью пожилого педагога, который гневается, что ученики переросли учителей и что дарования первых процветают, когда слава других, как баснословное предание, ветшает с каждым днем. Наш новый мистификатор в прозорливом всеведении своем знает и то, что я не учился ни в каком университете. Учиться в университетах — хорошо, но не довольно: можно не только, учившись, ничему не выучиться, но мы видим примеры, что можно даже и учить, ничего не зная основательно6.
Главным и единственным побуждением моим было изобличить подлог разговора, напечатанного в ‘Вестнике Европы’, а потому не войду в исследование всех несообразностей, сказанных и Классиком, и мнимым Издателем. Мое дело было только отклонить от себя худую славу, но предоставляю пользоваться ею безмятежно, кому принадлежит она по праву. К тому же зачем указывать на то, что явно и что так торжественно оправдывает мнение, изложенное в предисловии к ‘Бахчисарайскому фонтану’, что ‘если из всего сказанного и пересказанного в журналах наших насчет романтических опытов выключить грубые личности и пошлые насмешки, то, без сомнения, каждый легко уверится, что мой собеседник под пару своими журнальным клевретам’. Кстати, однако же, приходится здесь заметить невинное признание Классика ‘Вестника Европы’ и приятелей его (ибо у него нет прvятелей* 7), что Классик моего предисловия — совсем не классик! — Слава Богу, что догадались! А конечно, он не классик в истинном значении, достойный уважения, но классик в превратном смысле, достойный осмеяния! И потому-то портрет похож на свои подлинники, и потому-то у одного из подлинников, который, как видно, подогадливее, или пооткровеннее других, вырвалось невольное признание: ‘Да это я!’ То ли дело попасть на людей понятных и прозорливых! Они постигают вас на лету. Позволю себе еще одно замечание. Классик ‘Вестника Европы’ уверяет, что для моего разговора публика долго ждала ‘Бахчисарайского фонтана’. Жаль, что издатель ‘Вестника Европы’, ординарный профессор Московского университета Михаил Трофимович Каченовский, не был третьим при этом втором разговоре: с благородною откровенностию, свойственною честному человеку, он лучше другого мог бы изъяснить своему Классику истинные причины, несколько замедлившие появление моего разговора, а с ним и ‘Бахчисарайского фонтана’8.
Не желая с своей стороны подавать новых поводов к продолжению мистификаций и между тем почитая обязанностью человека с честию оградить себя от неприятного принуждения отвечать иногда не так, как бы следовало, одним словом, боясь под щитом анонима неустрашимой храбрости безыменных противников, принужденным нахожусь объявить себя издателем ‘Бахчисарайского фонтана’.
Князь Вяземский.
Москва, 27-го марта 1824 г.
Сноски к стр. 162
* См. в ‘Вестнике Европы’ ‘Московские записки’.
** Пирон в одной эпиграмме говорит:
En France on fait par un plaisant moyen
Taire un auteur, quand d’ecrit il assomme.
Dans un fauteuil d’acadИmicien
Lui quarantiХme on fait asseoir mon homme.
Lors il s’endort et ne fait plus q’un somme.
<Во Франции есть забавное средство
Заставить молчать автора, докучающего своими писаниями.
Его усаживают сороковым
В академические кресла.
Тогда он засыпает и лишь спит (фр.). — Ред.>
Сноски к стр. 163
* Подтверждаем с своей стороны, что издатель ‘В<естника> Е<вропы>‘ не пишет таким образом этого слова. Изд.
Дамский журнал. 1824. Ч. 6. N 7 (выход в свет 9 апр. — Московские ведомости. 1824. N 29, от 9 апр.). С. 33-39.
Ответ на статью М. Дмитриева. Анонимность статьи дала повод Вяземскому первоначально подозревать в ее авторстве самого Каченовского (ср. аналогичное мнение братьев Мухановых — в письме В. А. Муханова к Н. А. Муханову от 27 марта 1824 г.: Щукинский сборник. М., 1907. Вып. 5. С. 271). Статья Вяземского была написана в день появления статьи Дмитриева, 27 марта (Летопись. С. 403), и изобилует нападками на Каченовского. 29 марта цензор И. М. Снегирев вместе с Мерзляковым и др. читает статью, переданную в ‘Дамский журнал’, и записывает в дневник: ‘Решили, что мне можно подписать ее’ (Русский архив. 1902. Кн. II. N 7. С. 396). 31 марта Вяземский послал ее, уже пропущенную цензурой, А. И. Тургеневу для публикования в ‘Сыне отечества’ или ‘Новостях литературы’, предупредив, что вынужден был отдать ее Шаликову. ‘И Шаликов, и цензор Снегирев — души не робкие и враги отъявленные Каченовскому. Я должен был воспользоваться этим стечением обстоятельств в страхе, что у вас цензура еще и заупрямится. Сделай одолжение, только напечатайте скорее и скажите, что московская цензура уже пропустила. Лучше, если у Греча’ (Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3. С. 27-28). 3 апреля он сообщает Тургеневу, что ‘пощечина Каченовскому’ появится в ‘Дамском журнале’ ‘в середу на Светлой неделе’ (Там же. С. 29). 10 апреля он повторяет свою просьбу о публикации трех его ‘раскаленных пьес, но уже сообщает имя настоящего автора статьи в ‘Вестнике Европы’: ‘За Каченовского ополчился на меня Дмитриев-племянник. По крайней мере, таков общий голос… Вот раскаленная эпиграмма. Прошу не дать ей остывать и отправить сей час же Гречу’ (Там же. С. 31). Далее следует текст эпиграммы:
Клеврет журнальный, аноним,
Помощник презренный ничтожного бессилья,
Хвалю тебя за то, что под враньем твоим
Утаена твоя фамилья!
С бессыдством страх стыда желая согласить,
Ты доказал, вдвойне кривнув душою,
Что если рад себя бесчестить под рукою,
То именем своим умеешь дорожить.
В ответном письме от 15 апреля Тургенев сообщал, что цензура не пропустила ни эпиграммы, ни статьи, и замечал, что одной публикации ее достаточно (Там же. С. 32) Статья вышла в ‘Дамском журнале’ со следующим примечанием Шаликова: ‘Издатель получил сию статью при записке, в которой между прочим сказано: Знаю, что прилагаемая у сего статья по содержанию своему не принадлежит Дамскому журналу, но знаете и вы, м<илостивый> г<осударь>, как ограничены наши способы к возражениям. В надежде на вашу беспристрастную независимость прошу покорнейше уделить, хотя и не у места, но, по крайней мере, в пору, несколько страниц в первой книжке журнала вашего на следующую мою апелляцию’.
12 апреля Каченовский в письме к Булгарину откликается на статью, замечая, что Вяземский ошибочно принял его за автора ‘Второго разговора’ и ‘извергнул в ‘Дамском журнале’ кипящую лаву ругательств, сарказмов и даже угроз’ (Русская старина. 1903. N 12. С. 608-609). Вяземский не терял надежды на републикацию статьи у Воейкова, ссылаясь на то, что ‘Вестник Европы’ читается шире, чем ‘Дамский журнал’ (‘Меня бранят всенародно, а я отбраниваюсь приватно’), и 21 апреля посылал Тургеневу оттиски статьи ‘для раздачи’ (Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3. С. 34). О своем желании перепечатать статью против М. Дмитриева в ‘Новостях литературы’ Вяземский писал и Воейкову (Pусская старина. 1904. N 1. С. 117-120).
Полемика не встретила сочувственного отклика в близких Вяземскому кругах. Так, 24 апреля А. Я. Булгаков писал из Москвы в Петербург брату К. Я. Булгакову, что на статью Вяземского появился ‘довольно колкий’ ответ. ‘Судя беспристрастно, Вяземский не совсем прав, особливо тем, что, проповедуя учтивость, он бранит Каченовского без пощады, называя его по имени, а выходит, что статья, которую Вяземский критиковал, совсем не его, а некоего М. А. Дмитриева, который себя позже назвал в ответе, теперь напечатанном в ‘Вестнике Европы’. Стало быть, и бранить Каченовского не за что было’ (Русский архив. 1901. Кн. 2. N 5. С. 53). Пушкин, довольно холодно относившийся к полемике в целом, интересовался, однако, ходом событий: ‘Пришли мне тот N В.<естника> Евр.<опы>, где напечатан второй разговор лже-Дмитриева, это мне нужно для предисловия к Бахч.<исарайскому> фонт.<ану>, не худо бы мне переслать и весь процесс (и Вестн.<ик> и Дамс.<кий> Жур.<нал>)’ (письмо к Л. С. Пушкину от первой половины мая 1825 г. — XIII, 174).
В письме к А. И. Тургеневу от 21 апреля Вяземский признавал: ‘Я все еще в грязи кулачного боя. Но что же делать? Раз пустившись в эту полемику, нельзя отставать, пока бой не решен. Самому досадно и скучно, и гадко связываться с народом, который так поодаль от меня, когда сам не спускаюсь в их омут. Буду осторожнее вперед, но пока, на прощанье, изобью их в кровь’ (Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3. С. 34). Он пишет второй ответ М. А. Дмитриеву (см. с. 169 наст. изд.).
1 Созий — персонаж комедии Мольера ‘Амфитрион’ (1668). Нарицательное имя двойника.
2 Французская Академия (основанная в 1655 г.) состояла из 40 пожизненно избираемых членов. В XIX в. уже утратила свой авторитет, стала предметом разного рода шуток и эпиграмм.
3 Тонкая, изящная острота, остроумная насмешка. Здесь — в ироническом смысле.
4 О ходе полемики см. с. 388-389 наст. изд. Аристотелид (Карниолин-Пинский), пародируя мнения Н. Д. о театре и о поэзии, называл себя его Созием. Вяземский же говорит здесь, что Н. Д. — ‘Созий’ Жульена Луи Жоффруа, известного французского театрального критика, не отличавшегося нравственностью своей позиции и нередко обвиняемого современниками в продажности (ср. упоминание о Каченовском как о ‘московском Жофроа’ в письме В. Л. Пушкина к Вяземскому в январе 1812 г.: Пушкин В. Л. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 213). Н. Д. счел, что под псевдонимом Аристотелид скрылся В. Ф. Одоевский, автор хвалебного отзыва о кантате на стихи Пушкина ‘Черная шаль’, которую Н. Д. резко раскритиковал в ‘Московских записках’. Свой ответ Аристотелиду Н. Д. наполнил поэтому полемическими выпадами против Одоевского и издаваемого им альманаха ‘Мнемозина’ (см.: Сын Отечества. 1824. N 6. С. 267-278, Вестник Европы. 1824. N 3. С. 241-242, Сын Отечества. 1824. N 10. C. 123-132, Вестник Европы. 1824. N 5. C. 78-81, Сын Отечества. 1824. N 16. C. 72-85).
5 Ср. в разборе ‘Полярной звезды’ замечание, что имена ‘прославленных поэтов наших’ не редко можно видеть под стихами, ‘которые могли быть сочинены порядочным студентом или даже учеником гимназии (разумеется, взрослым)’ (Вестник Европы. 1824. N 2. С. 119), также один из выпадов Н. Д. против Одоевского в его ответе Аристотелиду: ‘…одно весьма ученое дитя, незадолго перед сим вышедшее из под ферулы’ (Вестник Европы. 1824. N 5. С. 241). Ферула (лат.) — линейка, которой били по ладоням нерадивых учеников.
6 Намек на Каченовского.
7 Насмешка над особенностями орфографии ‘Вестника Европы’. Каченовский сохранял буквы ‘v’ (ижица) и ‘i’ в нетрадиционных позициях в словах греческого происхождения.
8 Намек на то, что Каченовский, как член Московского цензурного комитета, был причастен к задержке ‘Бахчисарайского фонтана’ в цензуре.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
