О литературе и искусстве, Одоевский Владимир Федорович, Год: 1867
Время на прочтение: 24 минут(ы)
В. Ф. Одоевский
О литературе и искусстве
'Современник', Москва, 1982
Из книги: 'Письма русских писателей XVIII века'. Л., Наука, 1980.
OCR: Русская виртуальная библиотека, http://rvb.ru
Правка: ImWerden, http://imwerden.de.
ЗАМЕЧАНИЯ НА СУЖДЕНИЯ МИХ. ДМИТРИЕВА О КОМЕДИИ 'ГОРЕ ОТ УМА'
Чтобы иметь ключ ко многим литературным истинам нашего времени,
надобно знать не теорию словесности, а отношения к лицам.
Мих. Дмитриев в 'Замеч. на сужд. Телегр.'. В. Е., стр. 109.
Долго, долго 'Вестник Европы' приносил жертвы богиням и мира и
молчания, долго покоился он, лишь изредка Юст Веридиков нарушал
безмятежность сего журнала, как вдруг г. Мих. Дмитриев явился на поприще
критики счастливым подражателем Юста Веридикова! В самом деле, нельзя не
заметить чудного сходства между сими двумя критиками: та же основательность
в суждениях, та же необъемлемая ученость, та же благоразумная расчетливость
в литературе. Но Юст Веридиков нападал из-за угла и заставлял читателей
угадывать, на кого именно нападает, г. Дмитриев, напротив, старается именно
показать, что он нападает на сочинение, делающее честь нашей словесности,
словом, на комедию 'Горе от ума' г. Грибоедова.
Не буду говорить о том, что все русские журналы (за выключением 'В.
Е.') наполнены похвалами сей комедии. Это прекрасное произведение, конечно,
не имеет нужды ни в похвалах, ни в защите от нападений г. Дмитриева, оно,
без сомнения, переживет все журнальные статейки и все возможные прологи и
проч. ... но не защищать его хочу, я желаю показать только предубеждение
критика.
Выставленные мною слова вместо эпиграфа суть единственная истина,
сказанная г-м Дмитриевым во всей статье его. Точно! Очень можно не знать ни
теории словесности и ничего не знать, кроме отношений, и выдавать себя за
истолкователя литературных истин - вся статья г. Дмитриева служит
подтверждением этой мысли, жаль только, что г. Д. не упомянул, отчего
происходят эти отношения, постараемся дополнить его суждение: эти отношения
рождаются от едкой, счастливой эпиграммы, доставляющей нам известность
поневоле, оттого, что другие имеют способность производить, а иные не
имеют, оттого, что иные не произвели еще ничего заметного, а другие своими
произведениями уже снискали себе прочную славу.
Постараемся подтвердить наше мнение доказательствами.
Начну с того, что критика г. Мих. Дмитриева не могла существовать -
это мечта, литературная мистификация, ибо, каким образом можно судить по
отрывку о целой комедии? Вот вопрос, который должен представиться всякому
при первом и - последнем взгляде на статью г. Дмитриева. Но г. Дмитриев
предусмотрел этот вопрос и потому сказал: по отрывку нельзя судить о целой
комедии, но о характере главного действующего лица можно.
Помилуйте, м. г.! Главный характер должен развиваться во все
продолжение пьесы, каждое новое обстоятельство, каждое слово должно давать
ему новую оттенку, следственно, только при обозрении всех действий лица
можно постигнуть его характер во всей полноте и тогда уже судить о нем.
Правда, есть произведения, у которых можно отнять начало, конец, средину, и
оттого они ничего не потеряют, а еще выиграют: так, наприм<ер>, из вашего
пролога можно выкинуть то, что на глаза попадется, и он оттого ничего не
потерпит, но не к такого рода произведениям принадлежит комедия Грибоедова:
в ней каждое обстоятельство имеет свое назначение, каждое слово дополняет
картину. Из отрывка же можно заключить только о том, о чем было сказано в
'Телеграфе', то есть об острых, новых мыслях и о живой картине общества.
Доказательством моего мнения может служить то, что вы, рассуждая по
отрывку, жестоко ошиблись в характере главного действующего лица, хотя,
признаюсь, и из отрывка нельзя было заключить того, что вы заключили.
Вы говорите: г. Грибоедов хотел представить умного и образованного
человека, который не нравится обществу людей необразованных.
Ошиблись, м. г., или сказали не то, что вам хотелось сказать. Что за
неопределенность в ваших выражениях? Сколько различных понятий представляют
слова ваши: умный, образованный, необразованный. Правда, комик изображает
нам в Чацком* человека умного и образованного, но не в том смысле, как вы
это понимаете, в Чацком комик не думал представить идеала совершенства, но
человека молодого, пламенного, в котором глупости других возбуждают
насмешливость, наконец, человека, к которому можно отнести стих поэта:
Не терпит сердце немоты.
Если бы вы с сей точки зрения посмотрели на характер Чацкого, тогда бы
увидели, что он составляет совершенную
* См. 'Русскую талию', отр. из 'Горе от ума'. (Прим. В. Ф.
Одоевского.)
противоположность с окружающими его лицами и что одна сторона оттеняет
другую: что в одной видна сила характера, презрение предрассудков,
благородство, возвышенность мыслей, обширность взгляда, в другой слабость
духа, совершенная преданность предрассудкам, низость мыслей, тесный круг
суждения. Тогда бы не показалось вам странным, отчего Чацкий,
воспитывавшийся вместе с Софьею, с которою вместе смеялся над дядюшками и
тетушками, при встрече с нею шутливо о них расспрашивает, здесь, м. г., от
вашего взгляда укрылась глубокая мысль комика: Чацкий необходимо должен был
говорить Софье об их общих знакомых. Вспомните, что Чацкий принят Софьею
холодно, он невольно ищет предметов, которые должны напомнить ей их прежнюю
связь, а что более укрепляет эту связь между молодыми людьми, если не то
положение, в котором они, согласные между собою в мнениях, как бы
уединяются от света, одни понимают друг друга и передают взаимно замечания
о том обществе, от которого чувствуют себя удаленными? Если бы вы, говорю,
с настоящей точки зрения смотрели на характер Чацкого, тогда не показалось
бы вам странным, отчего на насмешку графини, зачем он в чужих краях не
женился на какой-нибудь модистке, - Чацкий отвечает также насмешкою. Милее
всего то, что вы в доказательство своего мнения преважно говорите: 'Сама
Софья говорит о Чацком не человек, змея' - я не знаю, стоит ли это ответа!
Скажите же мне, м. г., каким образом иначе может говорить Софья, когда
Чацкий насмехается над Молчалиным, в которого она влюблена?
Еще милее слова ваши: 'Если б комик исполнил сию мысль, то характер
Чацкого был бы занимателен, окружающие его лица смешны, а вся картина
забавна и поучительна', т. е. если б комик послушался вашего совета, то его
комедия обратилась бы в нечто бесцветное, подобное многим прологам,
которые, не во гнев вам, все-таки ни смешны, ни занимательны, ни забавны,
ни поучительны.
'Впрочем, идея сей комедии не новая, она взята из 'Абдеритов'2. Ведь
иной подумает, что вы и правду говорите, м. г.! Но всего забавнее, что вы
тотчас после того сами же себя опровергаете, говоря: 'Но Виланд представил
своего Демокрита умным, любезным, даже снисходительным человеком, который
про себя смеется над глупцами, но не старается выказывать себя перед ними,
Чацкий же, напротив, есть не что иное, как сумасброд, который находится в
обществе людей совсем не глупых, но необразованных, и который умничает
перед ними, потому что считает себя умнее'. Помилуйте. Каким же образом
комедия может быть взята из 'Абдеритов', когда по собственным вашим словам
главные действующие лица не похожи друг на друга (о других и говорить
нечего)? Одно обстоятельство одинаково у них: Чацкий возвращается в
отечество и Демокрит возвращается в отечество, следственно, по-вашему,
Чацкий и Демокрит одно и то же. Прекрасная логика! После этого я имею
полное право сказать, что критика г. Дмитриева на Грибоедова есть критика
г. Тредьяковского3 на Ломоносова, и, может быть, скажу это с большим
основанием.
Нельзя пропустить без замечания и того, что прежде вы говорите:
'Демокрит про себя смеется над глупцами, не старается выказывать себя пред
ними', а чрез несколько строк: 'Абдериты после возвращения Демокрита
запретили путешествовать'. Прочтите хорошенько Виланда, и вы увидите, что
причиною сего запрещения были речи Демокритовы, следственно, он не про себя
смеялся! Воля ваша, но я, право, не виноват, если в вашей статье что шаг,
то противоречие, что слово, то ошибка!
Не знаю, отвечать ли на уверение ваше, что Чацкий есть Мольеров
Мизантроп в карикатуре. Не постигаю, как можно с такою уверенностию писать
вещи, которые не имеют ни тени вероятности! Крутон4 ненавидит приличия и
предрассудки, Чацкий ненавидит приличия и предрассудки - следственно,
Чацкий и Крутон одно и то же: эта логика та же, что и в ваших толках о
Демокрите. Ненавидеть приличия и предрассудки - эта мысль столь
неопределенна, столь обширна, что бесчисленное множество может быть
характеров самых разнообразных, из которых ко всякому равно может она
относиться, можно ли из того заключить, что они все одинаковы? Не унижать
хочу великого Мольера, но как не сказать, что Крутон его, человек, живший
всегда в свете и которому вдруг, Бог знает почему, вздумалось на свет
рассердиться, когда по его характеру ему никогда невозможно и быть в этом
свете. Чацкий, напротив, молодой человек, еще не вступавший в свет,
возвратившийся из чужих краев и, следственно, имевший случай сравнить с
ними окружающие его лица - вот причины, заставляющие его действовать.
Крутон имеет целию одну нагую истину, в Чацком действует патриотизм,
доходящий до фанатизма, в Крутоне - сколько ни старался Мольер сделать его
презирающим приличия, - все виден придворный*, и здесь нельзя не заметить
величайшей несообразности между характером, повторяю, невозможным в большом
свете, с этою легкою оттенкою ветрености, в Чацком, напротив, нет ни
малейшей тени двуличия. Крутон некоторым образом человек, что говорится,
благоразумный, расчетливый: он хочет отделаться от графского сонета своим
не-
* Как, напр<имер>, в сцене с Знатовым. (Прим. В. Ф. Одоевского.)
знанием, Чацкий следует первому впечатлению и как бы ищет противного,
чтобы потом поражать оное. Где же сходство между Крутоном и Чацким, г.
Дмитриев? В дополнение несообразностей и противоречий в статье вашей мы
чрез страницу находим следующее: 'В изящных искусствах отличие одного
характера от другого часто зависит от исполнения. Как скоро средства,
употребляемые двумя комиками, различны, то из двух сходных характеров
каждый может быть сам по себе оригинален' - как соединить это с предыдущим?
Тут же вы прибавляете: лишь бы подобно Чацкому не противоречил своему
идеалу, но какому идеалу, м. г. - право, не понимаю - растолкуйте, Бога
ради? Скажите, кто научил вас этому непонятному искусству и смелости
соединять самые резкие противоречия и набирать слова, не имеющие ровно
никакого значения. 'Такая несообразность характера с его назначением...' С
каким назначением? Которое вы для него изобрели. Бога ради, м. г., избавьте
нас от своих изобретений!
'Прием (?) Чацкого как путешественника ошибка против местных нравов. У
нас всякий, возвратившийся из чужих краев, принимается с восхищением'.
Правда, м. г., но это восхищение - не всегда может относиться к тем,
которые возвращаются с новыми познаниями, с новыми мыслями, со страстию
совершенствоваться. Таким людям худо жить, особливо если они осмелятся
шутить, писать эпиграммы на людей, играющих роль трутней в подлунном мире.
Но, впрочем, это дело постороннее: скажите, где вы нашли в комедии, что
Чацкого дурно принимают за то, что он возвратился из чужих краев? Эта
ошибка показывает внимание, с которым вы читали пьесу, о которой беретесь
судить и рядить.
'Короче: г. Грибоедов изобразил очень удачно некоторые портреты, но не
совсем попал на нравы того общества, которое вздумал описывать'. Воля ваша,
и тут я не доберусь смысла. Под портретами, как вы называете, нельзя
представить себе ничего иного, как списка с нравов общества, но вы
говорите, что г-н Грибоедов не попал на нравы общества, по-вашему, комик
изобразил нравы общества и не изобразил нравов общества. Поздравляю с
находкою! Таково торжество правого дела! Желая найти дурное, вы на каждом
шагу себе противоречите, желая хулить, в то же время невольно хвалите.
Сверх того, скажите: кто из ваших читателей вам поверит, что г-н Грибоедов
не попал на нравы описанных им обществ?
'Не говорю уже о языке сего отрывка, жестком, неровном, неправильном!'
И хорошо, что не говорите, ибо никто бы вам не поверил в этом, и вы не
имели бы возможности доказать своих слов. При всем вашем желании находить
неправильности вы отыскали только четыре стиха, из которых первые два, как
сейчас увидим, совсем не неправильны, а последние два также могут быть
позволены в разговорном слоге. Вы досадуете на 'Телеграф', зачем в нем
говорят о новых мыслях в отрывке из 'Горя от ума', я хочу вступиться за
вас, и у вас точно есть одна новая мысль, ибо как не назвать новою мысль
вашу собрать вышеупомянутые четыре стиха из разных мест комедии и поставить
их вместе, как будто они в самом деле один монолог составляют. Намерение и
новое и прекрасное. Вот эти стихи:
Кто промелькнет, отворит дверь,
Проездом, случаем, изчужа, издалека.
Но что теперь во мне кипит, волнует, бесит!
С сомнением смотрите от ног до головы.
Вам кажется, что будто бы здесь сказано: отворить дверь случаем,
издалека, проездом, напрасно вам это кажется: для близоруких поставлена
после слова дверь запятая, и глагол отворить ни по смыслу, ни по грамматике
не может относиться к следующему стиху:
Проездом, случаем, изчужа, издалека...
Это пустая придирка. Нужно ли сказывать, что в сем стихе
подразумевается глагол явиться или какой-либо другой. Такие сокращения
весьма позволены в нашем языке, так, нап<ример>, можно сказать: досада за
эпиграмму вводит нас в заблуждения, от сей досады - пристрастие,
предубеждение. Неужли в этой фразе к словам пристрастие, предубеждение вы
отнесете глагол вводить?
Точно так же справедливо ваше замечание, что в сей комедии не
разговорный слог. Не постигаю, как можно отважиться писать то, что
решительно противоречит истине. Не знаю, кто-то в 'Сыне Отечества' сказал5,
что до Грибоедова мы не имели в комедии разговорного слога, и эта мысль
совершенно справедлива: до Грибоедова слог наших комедий был слепком слога
французских, натянутые, выглаженные фразы, заключенные в шестистопных
стихах, приправленные именами Милонов и Милен, заставляли почитать даже
оригинальные комедии переводными, непринужденность была согнана с
комической сцены, у одного г-на Грибоедова мы находим непринужденный,
легкий, совершенно такой язык, каким говорят у нас в обществах, у него
одного в слоге находим мы колорит русский. В сем случае нельзя доказывать
теоретически, но вот практическое доказательство истины слов моих: почти
все стихи комедии Грибоедова сделались пословицами, и мне часто случалось
слышать в обществе целые разговоры, которых большую часть составляли -
стихи из 'Горя от ума'.
Теперь надлежало бы мне отвечать на ваши привязки к 'Телеграфу', но
они столь мелки, что жаль тратить для ответа на них и бумагу, и время.
Сверх того, издатель 'Телеграфа'6, кажется, поставил себе за правило не
отвечать на критики, помещаемые на него в разных журналах: он, по-видимому,
пользуется справедливыми замечаниями, оставляет без внимания привязки и
предоставляет пустые перебранки тем, которые стараются о том только, чтобы
чем-нибудь да наполнить листы своих журналов. Всякий мыслящий человек
знает, как легко перебраниваться и как скучно от этого читателям.
Итак, здесь оканчиваю мою статью. Мое дело сделано: ни одно замечание
г-на Дмитриева на 'Горе от ума' не осталось неопроверженным. Что же