О книге Иванова-Разумника, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1909

Время на прочтение: 4 минут(ы)

ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА

Г. В. ПЛЕХАНОВ

СОЧИНЕНИЯ

ТОМ XVII

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА

О книге Иванова-Разумника

Иванов-Разумник. О смысле жизни. Федор Сологуб, Леонид Андреев, Лев Шестов
(‘Современный Мир’ No 3, 1909 г.)

Похвальную и по обстоятельствам времени совсем не лишнюю задачу поставил себе г. Иванов-Разумник. Он счел себя вполне подготовленным поведать русскому читателю о том, что думает наша современная литература о смысле жизни. Г. Иванов-Разумник прекрасно знает, что вопрос этот имеет большую традицию вообще и в частности в нашей отечественной литературе, но он полагает, что можно ограничиться Сологубом, Андреевым и Шестовым, так как эти три писателя кладут вопрос о смысле жизни в основу своего миропонимания и являются в то же время наиболее выдающимися представителями современного русского художественно-философского творчества. Вот результаты и аргументация исследования г. Иванова-Разумника. Сологуб смысл жизни видит в — смерти. Это странно, но это так. Жизнь всегда была мещанкой, дебелой румяной бабой, всегда таковой и будет — и положительно нет никакой возможности избавиться от этого мещанства, ‘передоновшины’ то ж, в самой жизни и водворить в ней какой-нибудь смысл, кроме смерти, которая всему уготовит конец. Правда, Сологуб не сразу остановился на смерти, а, как бы сказать, приценивается еще попеременно то к ‘блаженному безумию’, то к некой обетованной земле ‘Ойль’, которая с полнотой времен будет обретена в силу божеских предначертаний, то к красоте телесной, но это только этапы пути, а не цель пути — смерть.
Так же безнадежно, хотя с некоторым просветом в сторону осмысленности жизни, обстоит дело у Андреева. Андреев — прямая противоположность Сологубу. Там жизнь смысла не имеет, потому что еще не наступила смерть, здесь жизнь лишается смысла потому, что все равно наступит под конец смерть, и все пойдет прахом. Выпутывается из своего положения Андреев неуверенно, капризно и, так сказать, своевольно. То ему кажется, что объективно, т. е. вне человеческих усилий, желаний и пр., жизнь не имеет ровно никакого смысла, но имеет его субъективно, то ему дело представляется наоборот, что жизнь имеет объективный смысл, — дескать, где-то, когда-то, для чего-то, так сказать in abstracto, и не имеет никакого смысла для человеческой личности, которая все равно умрет. Иной раз Андреев как бы одновременно играет и объективным, и субъективным смыслом, из чего, впрочем, вытекает, что Андреев не так склонен уверовать в субъективную осмысленность жизни, как в объективную бессмысленность ее. Неудивительно, полагает г. Иванов-Разумник: Андреев, Сологуб — поэты, художники, они приступом берут великую проблему, они небогаты философским образованием и не отличаются устойчивостью.
Другое дело — Л. Шестов. Он для г. Иванова-Разумника — не только un philosophe, но le philosophe. Он и Шекспира интерпретировал, как никто в мире. Он дал и оценку Ницше, ‘едва ли не лучшую в мировой литературе’. Мы увидим в другом месте, так ли это. Теперь только о том, что г. Иванов-Разумник нашел у Льва Шестова по части смысла жизни. И Шестов, подобно Сологубу, проделал на этот счет некоторую эволюцию, только в другой плоскости. Случайность — вот что, по мнению Шестова, лишает жизнь всякого смысла. Сначала Шестов боролся со случайностью во имя объективной целесообразности при помощи драм Шекспира, потом тем же Шекспиром он разрушил всякий объективный смысл жизни и водрузил опять знамя безнадежности и случайности. Наконец он остановился на том, что жизнь смысла не имеет никакого, но что ее тем не менее надо любить со всем ее безмолвием и уродством. Amor fati цитирует г. Иванов-Разумник по Шестову Ницше и воображает, что Ницше понимал этот лозунг точь-в-точь, как Шестов. Впрочем, г. Иванов-Разумник с Шестовым только наполовину согласен. Он чрезвычайно рад за него, что он снизошел к любви жизни, несмотря на ее бессмыслие, но полагает, что любовь эта с надрывом, что это любовь подпольного человека, тогда как настоящая любовь — это любовь ‘надпольного человека’, т. е. такого, который также считает жизнь большой нелепицей с ‘объективно-позитивной’ и с мистически-объективной (терминов г. Иванову-Разумнику не занимать стать) стороны, попросту космическую и историческую жизнь считает пустяком, но который любит ее тем не менее жаркою любовью за свои субъективные цели, за свою жажду подвига, борьбы, идеала. Тем паче, что они, т.-е: субъективные цели, и связывают ‘имманентно-субъективным’ путем отдельную ‘надпольную’ личность с обществом и с миром, с прошлым и с будущим. Вот и все. Небольшую, должно быть, книжку написал г. Иванов-Разумник о смысле жизни? — спросит читатель. Нет, не малую — 312 страниц. Но это и немудрено, если написать книгу в значительной части из цитат, а остальную часть из бесконечных повторений, да еще с какой-то вымученной, совершенно ненужной терминологией. Надо прямо сказать: такая неряшливость мысли прямо непозволительна. Читаешь г. Иванова-Разумника, словно по тайге ходишь, все как будто одну и ту же страницу читаешь. Автор — трудолюбивый и добросовестный писатель и должен же он понимать, что не в количестве страниц суть всякой книги! Но это относительно формы авторской мысли… На нет и суда нет. А вот и содержание ее. Неужели нужно было объявить космическую жизнь (мистико-объективную — по терминологии автора) и историческую жизнь (позитивно-объективную — по терминологии автора) бессмыслицей для того, чтобы сказать то, что автор сказал, т. е. что жизнь имеет для человека смысл постольку, поскольку он находит в ней смысл, т. е. самую обыкновенную тавтологию, трюизм? С какой стороны автор видит опасность в искании объективного смысла жизни? Вообще ли плохо от того, что человек ищет связи между своей жизнью и историческим и мировым опытом, следовательно, историческим и мировым смыслом, или эта опасность особенно велика у нас в России, по преимуществу субъективно настроенной? Я имею идеал, цели, желания, субъективные, конечно. Что ж, испарятся они от того, что я буду согласовать их с условиями жизни, исторического прошлого и даже космической эволюции, если это нужно? Не туда гнете, — скажет автор. Я не об этом смысле жизни говорю. Я начитался Достоевского и вместе с ним размышляю, какое счастье завтра вознаградит за слезу, пролитую безвозмездно вчера? Никакое. Но ведь слезу эту не сотрет с лица земли и самый что ни на есть имманентный субъективизм. На одно выходит, значит, и на одно выходит потому, что так ставить вопрос о смысле жизни по меньшей мере не имеет никакого смысла, хотя это и делал Достоевский. Когда мы говорим о смысле жизни, речь идет не о воскрешении мертвых, а об устроении живых согласно возможностям в будущем. Об этих элементарных вещах должен был подумать автор хоть немного, прежде чем счел себя вполне подготовленным для своей далеко не лишней задачи.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека