О книге Э. Бутру, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА

Г. В. ПЛЕХАНОВ

СОЧИНЕНИЯ

ТОМ XVII

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА

О книге Э. Бутру

Э. Бутру. Наука и религия в современной философии. Пер. В. Базарова, с предисловием переводчика. Библиотека современной философии. Выпуск третий. — Изд. ‘Шиповник’, СПБ. 1910
(‘Современный Мир’ No 12, 1911 г.)

В своем предисловии к исследованию Э. Бутру г. В. Базаров говорит, что на вопрос: чем порождается конфликт между религией и наукой и может ли этот конфликт когда-нибудь и в чем-нибудь найти свое окончательное разрешение, всякий ‘просвещенный’ человек ответил бы лет пятьдесят тому назад лишь презрительным пожатием плеч. Тогда думали, что такой вопрос нелеп, так как считалось, что наука находится в противоречии с теми представлениями, на которые опирается всякая религия. Теперь не то. Теперь истинно-‘культурные’ люди как нельзя более далеки от этого мнения. Теперь они думают, что толковать о названном конфликте нелепо не потому, что религия будто бы уже опровергнута наукой раз навсегда, а потому, что наука и религия вращаются в совершенно различных плоскостях. ‘Прежде, — рассказывает г. В. Базаров, — теоретические понятия боролись с догматами веры. То научные представления вытесняли собою верования, становились на их место, — и тогда люди науки говорили, что традиционная религия ‘опровергнута’, что настало время создать ‘научную религию’ и т. п. То, наоборот, наука казалась ‘обанкротившейся’, неспособной разрешить ‘мировые загадки’, — и тогда сторонники традиционной религии поднимали голову, с новым рвением восхваляя свой ключ к тайнам мироздания. И в том и в другом случае враждебно сталкивались между собою самые содержания науки и религии. Наличность у них общей почвы, а, следовательно, и почвы для конфликта, не подвергалась сомнению… В настоящее время все настойчивее и настойчивее выдвигается иная точка зрения… Эта точка зрения признает, что в прошлых столкновениях оба противника были правы, и притом в самых крайних, самых непримиримых своих выводах… Если все представления религии нелепы с научной точки зрения, если все представления науки нечестивы или, — в лучшем случае, — безразличны с точки зрения религиозной, то это как-раз и значит, что между первой и второй областью немыслимо по существу дела никакое столкновение или противоречие… Люди старого закала ошибались не в том, что они считали религиозные и научные представления несовместимыми, — здесь они были вполне правы, — а в том, что, несмотря на это, старались их во что бы то ни стало совместить’ (стр. 5 — 8).

Это очень интересно. Однако жаль: это не совсем согласно с исторической истиной. ‘Прежде’ теоретические понятия далеко не всегда боролись с догматами веры. Неужели ‘культурный’ г. В. Базаров никогда не слыхал о так называемой двойственной истине? Учение о такой истине зародилось еще в средние века и достигло полного развития в эпоху Возрождения. Его смысл именно в том и состоит, что истины науки ‘вращаются’ в совершенно иной плоскости, чем истины религии. Стало быть, если ‘культурные’ люди уверяют нас в настоящее время, что для столкновения между религией и наукой, в сущности, нет места, то они лишь разогревают нечто, довольно-таки ‘прежнее’ {Д. Г. Льюис в своей ‘Истории философии’ изображает дело так, как будто Фрэнсис Бэкон был одним из самых первых провозвестников ‘двойственной истины’. Это не точно. Но посмотрите, как формулирует эту истину сам Льюис, вполне ее признающий. ‘Теология вращается в сфере понятий, совершенно отличных от тех идей, которые составляют область науки, у теологии иные цели, иные методы, иные доводы. По-настоящему, между теологией и наукой не может быть никаких споров. И та и другая идут своей дорогой… у них нет общей почвы’ (назв. соч., стр. 363 третьего русского издания). Это слово в слово то самое, что преподносит нам в ‘настоящее время’ г. Базаров со слов Э. Бутру и его единомышленников в этом вопросе. А, между тем, Льюис — писатель, несомненно, ‘прежний’…}. С другой стороны, давно ли ‘банкротство науки’ было громко и торжественно провозглашено, например, Брюнэтьером? Как известно, очень недавно. Значит, странно приурочивать рассуждения на тему об этом мнимом банкротстве к одному только ‘прежнему’ времени. А изо всего этого следует, что ‘культурный’ человек, написавший предисловие к книге Э. Бугру, плохо разбирается как в истории философской мысли, так и в нынешних ‘философских’ настроениях.

Существуют вполне очевидные для беспристрастного наблюдения общественные причины, побуждающие нынешних ‘философов’ известного пошиба разогревать и подавать под новым соусом старое учение о ‘двойственной’ истине’ {См. превосходную статью Л. И. Аксельрод, Двойственная истина в современной немецкой философии. Сборник ‘Философские очерки’, СПБ. 1906 г.}. Э. Бутру принадлежит к числу разогревателей, произведения которых составляют то, что с полным правом можно назвать схоластикой двадцатого века. Он хорошо знает литературу своего предмета. Но в его сочинении нет ни одного атома оригинальности и ни самомалейшего литературного таланта. Поэтому от него веет непобедимой скукой. Берегись, русский читатель!

Вот образчик рассуждений Э. Бутру: ‘Человеку должно быть позволено исследовать условия не только научного познания, но и своей собственной жизни’ (стр. 324). Это ‘но’ бесподобно. Оно предполагает, что исследование человеком ‘своей собственной жизни’ не может быть научным, но само собою разумеется, что это предположение совершенно неосновательно. А, между тем, на этом, совершенно неосновательном, предположении построена у Бутру вся защита прав религиозного образа мыслей. Нечего сказать, хорошо защищает он религию! Хорошенько ознакомившись с доводами таких защитников, перестанешь удивляться тому, что папа чуть не предает их анафеме. Римско-католическая церковь прекрасно понимает, что у религии есть много таких друзей, которые на самом деле хуже врагов.

‘Каждое мое действие, — продолжает наш неудачный защитник религии, — каждое мое слово и каждая моя мысль свидетельствуют о том, что я приписываю некоторую реальность и некоторую цену моему личному существованию, его сохранению, его роли в мире. Я абсолютно ничего не знаю о том, имеет ли такое суждение объективное значение, да я вовсе и не нуждаюсь в том, чтобы мне его доказали. Если мне случается размышлять об этом убеждении, я нахожу, что оно есть лишь отпечаток моего инстинкта, моих привычек и моих предрассудков. Сообразно с этими предрассудками я внушаю себе мысль, что во мне заложена тенденция сохраняться в моем специфическом бытии, я считаю себя способным на что-то, я рассматриваю свои идеи, как серьезные, оригинальные, полезные, работаю для их распространения и признания. Все это не выдерживает малейшего прикосновения мало-мальски научной критики. Но без этих иллюзий я не мог бы жить, по крайней мере, жить по-человечески, благодаря этим обманам мне удается облегчить некоторые несчастья, помочь некоторым из моих ближних переносить или любить свое существование, благодаря им я могу любить самого себя и искать для своих сил надлежащего применения’ (та же стр.).

Тут весь Бутру, со всей изумительной шаткостью и со всей возмутительной безнравственностью своей слащавой аргументации. Ему и в голову не приходит, что отнюдь не живет ‘по-человечески’ тот, кто живет лишь ‘благодаря’ каким бы то ни было ‘обманам’ и не может без них ‘искать для своих сил надлежащего применения’. Этот чувствительный человек не понимает, как ничтожна цена той будто бы помощи ближним, которая состоит в поддержании их ‘иллюзий’! Он даже не подозревает, что ‘не выдерживает малейшего прикосновения мало-мальски научной критики’ именно эта его жалкая попытка найти теоретическое оправдание для ‘иллюзий’. И почему он вообразил, что ‘тенденция сохраняться в своем специфическом бытии’ существует у него лишь благодаря самовнушению? В действительности тенденция эта свойственна всем организмам. Она есть неизбежное следствие и выражение жизни. Указывать на нее, как на доказательство того, что есть явления, недосягаемые для ‘научной критики’, значит просто-напросто играть словами. Ничего удивительного нет и в том обстоятельстве, что ‘я считаю себя способным на что-то’. Пока ‘я’ жив, у ‘меня’ есть известные силы, а наличность этих сил побуждает меня считать себя способным сделать то или другое. Конечно, ‘я’ могу преувеличить свои способности: недаром сказано, что ошибаться свойственно человеку. За примером ходить недалеко. Э. Бутру очень ошибается, считая соображения, приводимые им в защиту религии, ‘серьезными’ и ‘полезными’ (об их ‘оригинальности’ я не говорю, как о таком предмете, о котором не может быть и речи). Но из того, что он ошибается, вовсе еще не следует, что свойственное людям упование на свои способности нуждается в каком-то мистическом обосновании и что его нельзя объяснить иначе, как с помощью ‘двойственной истины’.

В заблуждениях есть своя закономерность. Так, заблуждение Э. Бутру, считающего ‘серьезной’ и ‘полезной’ свою защиту религии, обусловливается тем, что он является идеологом падающего общественного класса — нынешней французской буржуазии. Но и тут нет ровнехонько ничего недоступного для научной критики. Дело в том, что каждый общественный класс, подобно всякому индивидууму, защищает себя, как может и пока может…

Оказанное полезно будет дополнить разбором следующего рассуждения нашего автора.

‘Практика предполагает, во-первых, веру, во-вторых, объект, предположенный этой верой, в-третьих, любовь к этому объекту и желание реализовать его’ (стр. 331).

Если я ‘предположил’ волчицу в соседнем лесу, то мне нет ни малейшей надобности ‘предполагать’ еще веру в нее, эту волчицу, для того, чтобы отправиться на охоту. Э. Бутру помножает на два то, что должно оставаться в единственном числе. Зачем же он это делает? По-моему, тут возможен только один ответ: чтобы приучить себя и читателя к неуместному употреблению слова ‘вера’. Человек, пришедший к тому убеждению, что практика немыслима без ‘веры’, будет весьма склонен к принятию ‘двойственной истины’. Другими словами: Э. Бутру немножко хитрит. Но это не беда. Мы уже знаем, что ‘иллюзии’ и ‘обманы’ необходимы для ‘человеческого’ существования.

Далее. Практика предполагает любовь к объекту. Это не всегда. Охота на волчицу предполагает любовь не к ней, а к охоте. Однако, не будем строги. Допустим, что практика всегда требует любви к ‘предположенному’ объекту. Что же из этого следует? Согласно Э. Бутру из этого следует, что практика невозможна без религии, так как ‘любовь, если заглянуть в нее поближе, выходит за пределы природы в собственном смысле этого слова’ (стр. 333). Это очень убедительно! Даже более, чем думает Э. Бутру. В самом деле, так как самки хищных зверей, несомненно, любят своих детенышей, то выходит, что волчица, ‘предположенная’ нами выше, тоже не чужда религиозного настроения.

Нельзя не признать, что плохо обстоит дело того общественного класса, идеологи которого принуждены ‘обманывать’ себя, — или только других? — подобной мудростью. В XVIII веке, накануне революции, идеологи французской буржуазии были много ‘серьезнее’. Но то время прошло безвозвратно.

А г. В. Базаров, когда-то мнивший себя идеологом пролетариата? С ним дело обстоит еще хуже: он не ведает, что творит.

Еще раз: берегись, русский читатель!

О книге Э. Бутру

Читайте также: