ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1928 * ЛЕНИНГРАД
О книге А. О. Оливетти
(‘Совр. Мир’ 1908 г. No 
А. О. Оливетти, Проблемы современного социализма. Перевод с итальянского Г. К. под редакцией В. М. Шулятикова. С предисловием автора к русскому изданию. Издание С. Дороватовского и А. Чарушникова. Москва, 1908.
Оливетти принадлежит к числу теоретиков итальянского синдикализма. Мы уже знакомы с двумя представителями этой теории — с Артуро Лабриола и Энрико Леонэ. Мы посвятили в ‘Современном Мире’ каждому из них по большой статье, что касается А. О. Оливетти, то, говоря о нем, можно ограничиться небольшой рецензией, хотя путаницы понятий и у него более, чем достаточно.
Вот, посмотрите, например, что повествует он нам на первой же странице своего предисловия к русскому изданию: ‘Когда я приблизительно два года тому назад {Это предисловие помечено ноябрем 1907.} выпустил итальянское издание настоящей книги, я в первой же главе заметил, что социализм переживал в ту пору критический момент, который должен был вызвать или жизнь или смерть доктрины и движения. Энгельсова проповедь ‘фатализма’ в ту пору уже окончательно себя дискредитировала. Никто из борющихся социалистов не смел больше верить в автоматическое, фатально-роковое торжество социализма, осуществленное исключительно материальными силами капиталистического производства, так называемыми законами истории, независимо от воли и страсти людей’.
Когда Энгельс проповедовал фатализм? Когда он верил в то, что социализм осуществится исключительно материальными силами капиталистического производства? Можно ли противопоставлять законы истории страстям и воле людей? Разве воля и страсти людей не подчинены ‘законам истории’? Напрасно стали бы вы искать прямого ответа на эти вопросы как в цитированном нами предисловии, так и вообще в книге Оливетти. Он думает, как видно, что в голове просвещенного читателя такие вопросы не должны даже и возникать. Нам остается поэтому самим потрудиться над выяснением того логического процесса который привел нашего автора к странному убеждению в том, что Энгельс проповедовал ‘фатализм’. На стр. 15 мы, как кажется, нападаем на след этого процесса. Мы читаем там вот что: ‘В течение долгого времени буржуазия рассматривалась нами, как класс, не способный к защите против социализма, который должен взять верх почти самой силой вещей, почти независимо от воли и напряженного усилия людей, в силу своего неизбежного, необходимого и ничем неудержимою движения.
‘Вряд ли можно было бы привести более удачный пример подобной оптимистической и усыпляющей иллюзии, чем известное пророчество о ближайшем торжестве германского социализма, которое мы находим в знаменитом труде старика Энгельса в ‘Almanach du Parti Ouvrier’ 1902 г., обсуждая рост социалистических голосов в Германии, верный товарищ Карла Маркса предвидел к концу девятнадцатого столетия три миллиона социалистических избирателей’.
Мысль, высказанная г. Оливетти в предисловии к русскому изданию, повторяется здесь в смягченном виде. Там Энгельсу приписывалось то ‘фаталистическое’ убеждение, что социализм восторжествует исключительно материальными силами капиталистического производства, здесь ‘доброму старику Энгельсу’ навязывается та ‘усыпляющая иллюзия’, что социализм должен взять верх ‘почти’ самой силой вещей, ‘почти’ независимо от воли людей. Эти ‘почти’ изменяют очень многое, но они не мешают нам видеть, что и здесь и там, г. Оливетти попадает в один и тот же просак, что и здесь и там он не понимает одного и того же взгляда Энгельса. То, что г. Оливетти с высокомерно-снисходительным пренебрежением называет фатализмом ‘доброго старика’, оказывается оптимизмом, довольно понятным в человеке, которому суждено было видеть поразительно быстрый рост своей партии. Что оптимизм может вести к ошибкам, это мы видим на примере самого Энгельса: его пророчество насчет очень близкого торжества германской социал-демократии не сбылось {Прим. из сб. ‘От обороны к нападению’.— Впрочем, и тут нужно оговориться. А. О. Оливетти упрекает ‘доброго старика’ Энгельса в том, что тот ‘предвидел к концу девятнадцатого столетия три миллиона избирателей’. Но ведь мы пережили только первое десятилетие двадцатого века, а, между тем, число названных избирателей в Германии уже превышало указанную цифру.}. Но быть оптимистом еще вовсе не значит быть фаталистом. Если Энгельс слишком уменьшил в своем воображении то расстояние, которое отделяет германскую социал-демократию от победы, то из этого еще отнюдь не следует, что он думал, будто ее победа будет достигнута ‘почти самой силой вещей, почти независимо от воли и напряженного усилия людей’. Совершенно наоборот: высказывая свое оптимистическое убеждение в близости победы, Энгельс тем самым призывал немецких социал-демократов к новому напряжению воли. Г. Оливетти думает, как видно, что Энгельс надеялся на мирный закат буржуазного государства. Но это опять огромная ошибка. Страницы 18 и 19 знаменитого предисловия Энгельса к сочинению Маркса ‘Die Klassenkmpfe in Frankreich’ ясно показывают, что Энгельс такой надежды не питал. У него выходило, хотя этого и не заметил, кажется, ни один ‘критик’ Маркса, что господствующие классы Германии вынуждены будут порвать с этой роковой для них законностью, которой его товарищам выгодно было держаться при наличных условиях. Само собой разумеется, что раз господствующие классы порвали бы с этой законностью, то о мирном развитии уже не могло бы быть и речи. И именно потому, что тогда не могло бы быть и речи о мирном развитии, Энгельс закончил свое предисловие соображениями о роли римской армии в том перевороте, который привел к падению язычества и торжеству христианства. Подобные же соображения находим мы у него и в статье, цитируемой г. Оливетти. Он говорил в этой статье, что армия ускользает от германского правительства. Пусть он преувеличил скорость процесса этого ускользания, но ведь ясно, что говорил-то он о нем именно потому, что отлично понимал значение ‘воли’, ‘страстей’ и ‘усилия людей’, а вовсе не потому, что он будто бы верил в ‘фатально-роковое торжество социализма, осуществленное исключительно материальными силами капиталистического производства’. Нужно много ‘усилий’ и немало ‘страстей’ для того, чтобы не понять этого. А вот г. Оливетти не понял!
Комическая ошибка нашего автора сделается еще комичнее, если мы сопоставим ее со следующим его заявлением:
‘Мы принимаем целиком историческую программу нашей партии, какой она шестьдесят лет тому назад была формулирована Марксом и Энгельсом в Коммунистическом Манифесте’ (стр. 209).
Как же может г. Оливетти целиком принимать программу тех людей, т. е. Маркса и Энгельса, один из которых был проповедником ‘фатализма’ и верил, что социализм осуществиться ‘так называемыми законами истории, независимо от воли и страстей людей’? Как может одобрять он ‘доктрину’ и ‘тактику’, пропитанные ‘фаталистическим’ духом?
130
Или, может быть, он скажет, что сам Энгельс к концу своей жизни изменил той исторической программе, которую он вместе с Марксом формулировал в Манифесте Коммунистической Партии? Сказать, конечно, все можно, но интересно было бы выслушать те доводы, которые привел бы в этом случае наш автор.
Можно наперед утверждать, что доводы эти были бы очень оригинальны. Г. Оливетти, вообще, большой оригинал. Вот, например, послушайте, что говорит он, критикуя реформизм: ‘Доктрина катедер-социализма восстала против манчестерской школы во имя реалистической экономии, враждебной естественным законам классической экономии {Говоря это, г. Оливетти ссылается в примечании на статью Helb’a в Ежегоднике Гольцендорфа и Брентано. Курсив в делаемой нами выписке принадлежит г. Оливетти.}, точно так же, как реформизм во имя фактов практической политики восстал против социализма, против катастрофических и анархистских законов марксистской доктрины’ (стр. 202).
Марксистская доктрина,— в выработке которой принимал, как известно, весьма деятельное участие ‘фаталист’ Энгельс,— оказывается какой-то совокупностью ‘катастрофических и анархистских законов’. Дальше этого в путанице понятий идти некуда. Разве же не знает А. О. Оливетти, что именно появление марксизма вырвало теоретическую почву из под ног ‘анархистов’.
Мы всегда были решительными противниками того течения в современном социализме, которое у немцев обозначается словом ‘ревизионизм’, а в Италии называется реформизмом. Нам пришлось сломить не одно копье в борьбе с представителями этого течения, но из этого не следует, конечно, что мы способны рукоплескать всякому вздору, который вздумает сказать против реформизма тот или другой синдикалист. И мы не можем не видеть, как изумительно слаб г. Оливетти в своей критике реформизма. Он пишет: ‘Как социалисты, мы верим в торжество социализма, наиболее вероятной истины сегодняшнего дня. Как социологи, мы знаем, что в сложной игре борющихся общественных сил социальный прогресс будет определен их равнодействующей, какая получится в итоге современного общественного конфликта. Но даже применяя принципы соединения их, несомненно, что если бы мы сами стали уменьшать нашу составную часть, то пропорционально выиграла бы от этого буржуазная составная часть и пропорционально же изменилась бы равнодействующая. Мы сами добровольно уменьшили бы вероятность нашей победы, сами положили бы меньшую тяжесть на чашку весов, которые должны определить меру нашего специфического действия’ (стр. 200). Заметьте здесь слова: ‘мы сами добровольно уменьшили бы вероятность нашей победы’. Эти слова показывают, что, по мнению нашего автора, реформисты ‘добровольно’ уменьшают пролетарскую ‘составную часть’ той равнодействующей, которая определяет собой общественное движение. Но это опять вздор. Приписывать реформистам ‘добровольное’ уменьшение силы пролетариата, значить возводить на них нелепое обвинение и тем самым ослаблять,— хотя, очевидно, совсем не ‘добровольно’,— свою собственную позицию. Книга г. Оливетти изобилует такими, до последней степени смешными полемическими промахами.
Принимая ‘целиком историческую программу партии, как она шестьдесят лет тому назад была формулирована Марксом и Энгельсом в Коммунистическом Манифесте’, наш автор в то же время утверждает, что ‘требовать социального законодательства от буржуазного государства значит, согласно народной поговорке, лезть в пасть волка, оставлять зайца под охраной собаки, вручать неприятелю собственное оружие, допускать petitio principii, методологическую ошибку, которая, как мы уже говорили, есть настоящая ошибка содержания’ (стр. 201). На стр. 44 он выражается еще решительнее: ‘Всякое усиление власти государства производится на счет свободы граждан,— по этому пункту мы вполне согласны с анархистами и с чистыми, непримиримыми манчестерцами типа де-Молинари’.
Маркс смотрел совсем не так. В написанном им первом манифесте Международного Товарищества Рабочих он доказывал, что английский ‘билль о десятичасовой работе не был только практическим успехом, но он был в то же время торжеством самого принципа: в первый раз и в открытом поле буржуазная политическая экономия была поражена политической экономией рабочих классов’. А в докладной записке, представленной на первый конгресс Интернационала от имени английской федерации и написанной тем же Марксом, проповедуется вмешательство государства в отношение наемного труда к капиталу и говорится: ‘Проводя такие законы, рабочий класс не усиливает правительственную власть. Напротив, он подчиняет себе эту власть, которая теперь употребляется против него’. Наконец в письме к Кугельману Маркс осмеивает французов, восставших против сокращения рабочего дня, как людей, отрицающих всякое вытекающее из классовой борьбы действие {Gustav Jaeckk, Die Internationale, стр. 36, 37.}.
Судите же после этого, имеет ли наш автор право утверждать, что синдикализм, который именуется у него ‘социализмом’, ‘воодушевлен теперь больше, чем когда бы то ни было, тем духом, которым был проникнут целиком Манифест Коммунистической Партии’ (стр. 157). Как бы не так!
Г. Оливетти уверяет, что он до своих убеждений ‘дошел путем глубоко научных исследований’ (стр. 8). Этому поверит разве какой-либо наивный синдикалист. В другом месте он весьма скромно объявляет что его книга написана ‘ясным и пророческим языком’ (стр. 7). Мы скажем, со своей стороны, что ясности в языке не может быть там, где нет ясности в мыслях, и что мы не знаем ни одного пророка, который обладал бы такой непреодолимой склонностью к фразерству, какую обнаруживает г. несравненный Оливетти.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
