О КАЗАЧЕСТВЕ
О КАЗАЧЕСТВЕ
(Особое мнение)
1917 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
О казачестве, Куприн Александр Иванович, Год: 1917
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
На днях я терпеливо выслушал полусправедливый упрек. Мне было указано, что как, мол, это я, один из редакторов газеты ‘Свободная Россия’, выступил после появления программной статьи с отдельным личным мнением о войне, обороне и о наилучшей системе обороны. Тогда я хотел лишь слегка подчеркнуть то, что в серьезной, искренней, но немного бледноватой статье мне казалось неясным и недоговоренным. Конечно, не дело подымать какую бы то ни было рознь, если дружно везешь целой семьей одну и ту же тяжелую телегу. И я на упрек промолчал. Я только внутренне порадовался, когда мое мнение (или, вернее сказать, повторение наполеоновского афоризма), нашло авторитетное подтверждение в нашей же газете, в статье военного писателя Георгия К., и когда несколько дней спустя эти же слова выговорил с высокой трибуны А. Ф. Керенский: ‘Лучшая система обороны — наступление’.
Но теперь, да простит мне газетная этика, я принужден резко остаться при особом мнении.
В номере 27 ‘Свободной России’ от 8 июня была напечатана статья ‘Под знаком контрреволюции’. Подписи под ней не значилось, а такие анонимные статьи считаются обычным выражением коллективного мнения всей газеты, т. е. всего состава ее редакции и сотрудников. Ну, так вот: с этой статьей, появившейся без моего ведома, я не согласен.
Будь статья подписана, дело другого рода. Ответственность лежала бы на авторе. Тем более, что эта передовая была написана честно и искренно, хотя и без близкого знания вопроса. Но газета наша, сочувствуя всеми помышлениями идеям народных социалистов, в то же время не является вовсе органом сплоченной партии. Поэтому и оттенки убеждений имеют в ней более широкую амплитуду.
Казачий съезд, по словам упомянутой статьи, таит в себе серьезную контрреволюционную опасность.
Но ведь казаки ясно сказали: ‘Отдаем беспрекословно нашу жизнь и кровь в руки А.Ф. Керенского и всегда готовы по его слову стать на защиту свободного русского народа на фронте и здесь’. Что же? Или и Керенский контрреволюционер?
Дальше: ‘Мы тоже боремся с анархистами и ленинцами, но не можем не протестовать против размахивания ногайкой’.
А чем же, позвольте спросить, вы боретесь против ленинцев и анархистов? (Оставляю в стороне чистых идейных анархистов — перед ними я снимаю шляпу). Речами? Статьями? Митингами? Дискуссиями? Да ведь это все равно, что убеждать бешеную собаку: ‘Ай, ай-ай, собачка, как нехорошо с твоей стороны кусать и своих и чужих в такую жаркую погоду!’ Или усилиями вашей замечательной милиции, этой карикатурой на старинные карикатуры? Или здоровым самосознанием уличной массы?
Но, по-моему, вы закрываете глаза на то зловещее облако, которое самым явным образом грозит не только контрреволюцией, но прямым разгромом всей, так долгожданной свободы.
Ради истинной свободы можно пролить кровь и даже не одну каплю. Но никакими, хотя бы самыми возвышенными, утопическими целями нельзя оправдать искусственного, а, стало быть, и сознательного ведения родины к разорению, одичанию и озверению. Свобода, достигнутая такими путями — не свобода, а новое, безмерно злейшее рабство страны в руках взбесившихся обезьян, разнуздавших свои страсти, похоти и все низменные инстинкты.
Вот чем грозят России активные выступления ленинцев и большевиков. Пусть учение Ленина в своей идеологии — высоко. Но оно отворяет широко двери русскому бунту — бессмысленному и беспощадному. Ницше сказал: ‘Сверхчеловеку все дозволено’. А безграмотный человек, почитав эту ужасную истину, пойдет и взломает кассу, и изнасилует ребенка, и зарежет сонную тетку. И разве мы не видим уже, как отборные семена Циммервальда приносят в России безобразные, колючие и гнилые плоды?
Вы забыли уроки истории, а они подтверждают мою мысль. Кровавый бред великой французской революции (да, воистину великой!) родил Наполеона I, революция 48 года родила узурпатора, Наполеона III, коммуна 1870 года вызвала маркиза Галифе, а за ним теперешнюю французскую республику. Я преклоняюсь в данную минуту перед всей героической, прекрасной Францией, но кто же не знает того, что в мирное время ее правительство было самой буржуазной лавочкой?
Вот где опасность, грозящая свободе! ‘В казаках до сих пор еще силен опричный дух. Казачество до сих пор было оплотом агрессивного самодержавия’. Но опричный казачий дух гнездится в далеких и совсем непрезренных причинах. Это — тихий свободный Дон. Это — былинные ‘молодые казачки, все разбойники, что Яицкие’. Это удалые республиканцы, коммунисты Запорожской Сечи. Это природное всадничество: ‘Сам есть не буду — лошадь покормлю’. ‘Пехота, не пыли’!
Другое дело — оплот самодержавия. Но назовите мне хоть одну из гвардейских частей, которая во времена Романовых не участвовала бы в карательных экспедициях и в разгонах безоружных манифестаций залпами, в дворцовых переворотах, когда одна потаскушка сменяла другую на троне. Однако из этих полков, по вашему мнению, сразу выветрился рабий дух. Но не знаете ли вы того, что казак был всегда развитее, самостоятельнее и свободолюбивее русского крестьянина, или что, все равно, солдата. Самодержавие, прежде чем опереться на казачество, лишило его льгот и вольностей, а потом уже медленно проституировало его на позорную службу. Но в нем, в казачестве, никогда не умирал опричный былинный дух — дух, взлелеявший Разина и вскормивший пугачевщину. Разве казаки не одни из первых присягнули Временному правительству? И разве не одним из решающих моментов февральской революции был тот момент, когда донской сотник, вместо того, чтобы исполнить приказание начальника конной стражи рубить безоружных, повернул и, скомандовав к атаке, первый обнажил оружие против полиции и разрубил голову приставу, как спелый арбуз.
И вот теперь это войско, не растаявшее от дезертирства, не расслабленное болтовней, разгильдяйством и праздностью, предлагает себя доверчиво и послушно в полное подчинение Керенскому, а, стало быть, и Временному Правительству, а значит, и совету Р<,абочих>, и С<,олдатских>, Депутатов, ибо здесь неразделимая спайка.
Я должен признаться, что меня очень радует то знамение, что многие части русской армии остались трезвыми и непоколебимыми на страже истинной свободы. Вообразите себе, закройте только на минуту глаза и вообразите: что нас ждет дальше, может быть, завтра, при полной растерянности общества, при надвигающемся голоде и при такой безнаказанности, с которой лжепророки делают свои теоретические лабораторные, вивисекционные опыты над огромной окровавленной страной.
Призрак реставрации? Оттого-то вы и боитесь организованного дружного войска, хотя бы и отдавшегося всецело делу революции? Оттого вы в нем и видите предвестие контрреволюции? Какая слепая боязнь. Казачество более чем кто-либо почуяло прелесть запаха народной свободы.
И кроме того.
‘Тупой конец’ — это простое казачье словечко. Оно значит ‘без крови’. Гучков, правда, бухнул не в тот колокол, когда ‘оказачил’ Россию. У всякого срывается обмолвка. Все-таки Гучков первый потребовал у царя акт отречения. А если Родзянко и назвал государственную Думу представителями народа, то он на это имел стократно более прав, нежели Ленин и большевики, выскочившие, как вонючие пузыри на воде, на течении русской жизни.
И наконец.
Через номер после разбираемой статьи в газете ‘Свободная Россия’ появляются к ней комментарии под заглавием ‘Казачий дух’. Оказывается, видите ли, что и ‘Новая Жизнь’ солидарна в общих чертах с нашей статьей. Благодарю покорно за такой маяк, как ‘Новая Жизнь’. Этак мы, пожалуй, однажды утром объявим себя и за братание, и за сепаратный мир, и даже за то, что дикой России полезны новые культуртрегеры, новые варяги в лице германских завоевателей, которые все, конечно, социал-демократы, за немногими исключениями.
Статья впервые опубликована в газете ‘Свободная Россия’. — 1917. — No 32.
Явилась ответом на опубликованную в газете 9 июня 1917 г. анонимную передовицу ‘Под знаком контрреволюции’. Поскольку такой тип статей считается выражением мнения всей редакции, то соредактор Куприн, не согласный с содержанием этого материала, был ‘принужден резко остаться при особом мнении’. Его резкие высказывания дают представление об идейно-политических взглядах Куприна. Автор уделяет внимание Обще казачьему съезду, проходившему в Петрограде с 7 по 17 июня 1917 г. и собравшему более 500 делегатов от 10-ти казачьих войск. В вопросе об армии и ее разложении в послереволюционный период Куприна обнадеживал тот факт, что многие воинские части продолжали сохранять дисциплину, среди них — казачьи соединения. Он выразил резкое несогласие с утверждением о том, что казаки представляют контрреволюционную опасность. В характеристике казачества, его ‘природного всадничества’ видна романтизация писателем этого явления, как близкого к природе, земле и берущего свои корни в героическом прошлом с его былинным духом свободы.
В эмиграции писатель не раз обращался к казачьей теме (‘Островок’, ‘Костя Попов’), принимал участие в казачьих периодических и непериодических изданиях: ж. ‘Станица’, ‘Казачий литературно-общественный альманах’, ‘Казачий сборник’, поддерживал дружеские и творческие связи с казачьими литераторами Н. Н. Туроверовым и П. Н. Красновым. В 1927 г. писатель ответил на анкету, составленную выборными атаманами казачьего зарубежья совместно с Правлением Казачьего союза с целью выявления мнений о прошлом, настоящем и будущем казачества. На анкету откликнулись, наряду с Куприным, около 90 человек виднейших представителей русской эмиграции (митрополиты Евлогий и Антоний, А. И. Деникин, П. Н. Врангель, А. П. Кутепов, П. Б. Струве, М. А. Алданов, А. Ф. Керенский, П. Н. Милюков и др.). В своем ответе писатель сконцентрировал высказывания, нашедшие отражение в его художественных и публицистических произведениях. Мысли Куприна о казачестве представляют несомненный интерес не только с исторической точки зрения, но его суждения не утратили своего общественно-публицистического значения, поскольку напрямую соотносимы с современными проблемами казачьего движения и могут быть востребованы как духовный опыт прошлого.
— нагайка — средство управления лошадью, плеть, которой пользовались как летучим кистенем при разгоне демонстрантов.
— Циммервальд — название швейцарской деревни, где в 1915 г. проходила конференция левых социалистов.
— вивисекционные опыты — эксперименты над животными, в результате которых часто следовала их гибель.
— Гучков — Гучков Александр Иванович (1862-1936), политический деятель, основатель и лидер партии октябристов.
— ‘Новая жизнь’ — ежедневная газета, в 1905 г. выходила под рук. В.И. Ленина, в 1917-1918 гг. издавалась группой меньшевиков.
— культуртрегер — носитель культуры, ироническое название колонизаторов, прикрывающих порабощение захваченных ими стран утверждениями о насаждении культуры, ироническое название человека, скрывающего свои истинные цели.
Печатается по первой публикации.